"По ту сторону" - читать интересную книгу автора (Доставалов Александр Викторович)

ГЛАВА 30

— Это была нечистая сила.

— Настя, любушка, нечистой силы не бывает.

— Нет, все равно хорошо, что ты их ни о чем не спросил. Я этих ребят каждую ночь вспоминаю. Я бы, наверное, не то что следом, я бы и ехать с ними не смогла.

— Из электрички вышла бы, что ли?

— Зачем? Ушла бы в другой вагон. Если б ноги послушались.

Сергей почувствовал, что он силен и храбр.

— На самом деле ничего особенного. Проводил, на подъезд посмотрел, да и вернулся. Только варенье зря таскал, потом плечо болело.

— Нет, все равно ты молодец. Господи, в лифт с ними зашел. Кошмар какой. А если б они тебя там прибили?

— С чего это вдруг? Они же меня и не видели никогда. Хотя посмотрели странно.

— Не видели, — Анастасия села на кровати, задумчиво обхватив руками колени, — почем ты знаешь, что они видели. Может, они в темноте видят как кошки.

— Ерунда. Обычные люди. Вообще, надо как-нибудь собраться да сходить к тому оврагу еще раз. Днем. Посмотреть, что там за кольца такие.

Настя молча покрутила пальцем у виска. Сергей обиделся.

— Ничего подобного. Ночью да, страшновато, днем я бы сходил. Интересно даже.

— Сережа, ты что, забыл, как это было? Это ведь не шутка была, и не кино. Я тебе точно говорю, там настоящая нечистая сила живет. Пропадешь или порчу напустят. Обернутся эти четверо волками и сожрут. От волков в кустах не отсидишься. Или в болоте утопят.

Сереге стало не по себе. Не от перспективы быть съеденным, в оборотней он действительно не верил, от общего настроения, от уверенно-испуганных ее слов. В принципе, идти к оврагу он и не собирался. Так, обсудить с Настей возможность такого похода, послушать, как его будут отговаривать, похорохориться немного… и согласиться не ходить.

— Обещай, что без меня туда не пойдешь.

— Чего это вдруг?

— Нет, обещай. Сережа, я же спать спокойно не смогу. Обещай, что обязательно возьмешь меня с собой.

— Нет, Настя.

— Обещай. Обещай, а то придушу. Вот так.

Сережка легко разжал ее страшные руки, засмеялся и сказал:

— Хорошо. Обещаю.

— Нет, ты торжественно обещай. Скажи: ни за что на свете не пойду к этому оврагу без моей любимой Насти, клянусь ее здоровьем.

— Ни за что на свете не пойду к этому оврагу без моей любимой Насти, клянусь ее здоровьем.

— Ну вот и все. Слава Богу. Об овраге теперь можешь забыть, потому что я-то туда точно не пойду, ни за какие коврижки. — Голос у Насти предательски дрогнул. — Ни с тобой, ни даже с полицией.

Сергей понял, что его обдурили. Впрочем, в чем-то это было даже хорошо. Можно было забыть об овраге с чистой совестью.

— Зря, Настена. Нечистой силы не бывает. Вообще, понимаешь?

— Ну, как это не бывает? Вот у тебя сила есть? — Настя улыбнулась.

— Есть.

— А если тебя неделю не мыть, у тебя будет нечистая сила.

Сергей засмеялся.

— Разве что так. Намекаешь, не сходить ли нам в душ?

— Намекаю.

— И спинку мне потрешь?

— Как получится. — Анастасия широко раскинула руки: «обнимайте меня».

Сергей поднял свою драгоценную ношу и понес ее в ванную.

Известие о тракторах с наибольшим энтузиазмом воспринял Мирра. Пешие прогулки давались карлику нелегко, и теперь он блаженствовал, свесив с прицепа кривые ножки. Временами он начинал ерзать, что-то поправлять и вымащивать в созданном им «гнездовище-седалище», затем снова замирал и щурился на дорогу, осматривая ее сразу и назад, и вперед. Неизбалованный, как прочие, трамваями, машинами и поездами, Мирра, как выяснилось, очень любил кататься, и тряский бульдозер казался ему вершиной техники.

Ночной костер теперь разводили между тракторами и прицепами, из которых на ночь возводили «укрепленный квадрат» из четырех сегментов. Трактора немного защищали от ветра, и спать внутри металлических стен было как-то спокойнее.

Переход становился почти комфортным.

Запорожье.

Пропитанные зноем дни перетекали в жаркие, душные ночи. Смрадно плескался лениво текущий грязный Днепр, химический туман сворачивал листья на деревьях в черные сухие трубочки. Нечистая кожа, мокрая от пота прорезиненная ткань, воспаленные глаза, кашель, раздирающий больные бронхи, отслоившиеся ногти, скрюченные дети со сросшимися пальцами…

Город, в котором не осталось здоровья. Кто поверит, что когда-то здесь было мощное, вольное сердце казачества? Ныне это был умирающий термитник, кладбище ослепших сталеваров, что выполняли свой долг, подобно насекомым — ни на что уже не надеясь.

Этот мир умирал, и спасти его не было возможности. Но можно увести отсюда людей.

Вывести под чистое небо.

Ивс стоял у раскрытого настежь окна и тяжело дышал. По лицу его струились капли пота: он плохо переносил ночную жару.

Все предусмотреть невозможно.

Его агент вышел наконец на двойника Эльзы. На женщину, которая очень похожа на его несчастную девочку. На трижды рожавшую старуху, которая никакого отношения не имеет к парку, к разлетающимся листьям и крошкам алого, пропитанного кровью стекла. И этот ее двойник, копия, фантом его памяти о прошлом, живет в Берлине. В городе, на который придется первый биологический удар.

Опять. Не ее, только тень. Слепок. Но это ЕЕ тень, ЕЕ призрак, эхо, отзвук ЕЕ шагов.

И ему предстоит убить ее еще раз. Она умрет мучительной смертью. Вместе с городом, вместе с детьми, рожденными от другого человека. Это военная операция, это неизбежная кровь.

Но это будет и ее кровь. Снова. Как тогда.

Ивс налил себе полстакана водки и выпил махом, единым глотком.

Не должна она опять. Он этого не допустит. И плевать на все инструкции. Иначе мальчики кровавые пойдут… Самому себе дороже станет. Нет, конечно, так не положено. Правила на то и правила, чтобы их соблюдать. Он сам всегда этого требует. От всех. Всегда. Но здесь особый случай. Это просто особый случай. Такое не учтешь, не предусмотришь. И ситуацию каждому не объяснишь. Именно в целях секретности, чтобы не разглашать… Чтобы не разглашать ненужными объяснениями… На свой страх и риск. Конечно. Все спорные ситуации проекта решаются на его усмотрение. Личное, да. Есть элементы личной заинтересованности. Но! Но. М-да.

Ивс налил еще полстакана и снова выпил не закусывая, как будто это была минеральная вода. Кое-чему он в России все-таки научился.

Нет, здесь никак не стыкуется. Не разглашать ни под каким видом, и никаких исключений. Вероятность неудачи и так слишком велика, четыре процента вместо ноль двух. Двадцатикратное превышение, а такие фортели добавят еще парочку процентов. Много, слишком много на себя берете, группенфюрер. Ставить под удар планетарное вторжение, судьбу целого мира, даже двух миров… Ни одна женщина на свете этого не стоит. Ни одна. Тем более, это не она. По сути, по существу, по памяти. Что-то вроде сестры-близнеца, не больше. Эльзы давно нет, и здесь ничего не исправишь, ничем не оправдаешься. Случай, взрослые люди. Все мы взрослые люди, будь мы трижды прокляты. Ну. И какое ему дело до этих процентов? Он же их сам высчитывает. Это его жизнь, в конце концов, его, а не Шелленберга. Он данные подает, он за них и отвечает. Девяносто шесть вероятность или девяносто четыре, какая разница? Вероятность — штука тонкая. Очень тонкая. Тут расчеты не проверить без полной базы, а полной базы ни у кого нет и не будет, даже у него она с изъянами. И если не сошлось, всегда можно руками развести — не повезло. Фактор случайности, форс мажор, лямбда джокер лямбда дельта штрих. Пробирка, треснувшая в руках. Та самая пробирка. И все. И ничего нет больше, и ничего не надо. Могила и смерть, яма с червями. Непрактичное захоронение еще доброкачественной белковой массы. И этот кошмар он творит собственными руками. Ужас, господи, ужас. До чего они дошли, куда исчезла хваленая классовая солидарность? Где счастливые рабочие и их дети, где освобожденный труд? Неужели расстрелянный хорунжий окажется пророком? Варшавские псы. Польская сволочь, да мало ли что он орал возле стенки… Нет, это временно. Это все временно. Есть проект «Счастье народов» — значит, будет и счастье народов. И город-сад тоже будет. Ничего. Не все параграфы соблюдены, но это ничего. Надо только оформить все грамотно, чтобы комар носа…

И себе нужно логичное, четкое оправдание. Это нужно, это ему нужно. А та это Эльза или не та — это уже не важно. Это важно, конечно, но если опять… В конце концов, есть предел. Всему есть предел, и этому тоже. Ничего особенного, ничего такого страшного. Чуть-чуть изменить выборку информации, задать новое направление. И все. И всего-то. Да «Папа» на минуту бы не задумался. Потому он и «Папа». Ничего, проскочим.

Ивс вынул из ящика стола безукоризненно белый лист и принялся писать вариант приказа. Скомкал, выбросил в пепельницу. Еще один лист полетел туда же, потом еще. Нужная формулировка, достаточно обыденная и четкая, получилась только с четвертого раза.

Удар по Берлину будет психологическим. Мощным, но только психологическим. Он не будет убивать ее еще раз.

Он потянулся было, как обычно, вытряхнуть полную пепельницу в урну, но в последний момент передумал и щелкнул зажигалкой.

Береженого бог бережет.

Вот так, Чистоплюйчик. Первое пятнышко на биографии. А может, и не первое. Они все равно найдут, что подшить и подсчитать. Так что лучше уж по-своему. Лучше так, как самому нужно. А оформить все, как должно. И все будет хорошо. После захвата города он найдет способ переправить эту женщину к себе.

А Белкина… Что ж, в конце концов, можно все это как-нибудь совместить.