9 „ВЕЧНЫЙ МУЖ“

В телефонном справочнике „Желтые страницы“ раздел „Консультации по вопросам брака и семьи“ располагался недалеко от „Пиломатериалов“. Непосредственно за „Консультациями“ шли „Корабельные принадлежности“, магазины „Товары почтой“, „Механические мастерские“. Гарп как раз искал „Пиломатериалы“ и случайно наткнулся на „Брак и семью“. Ему были нужны всего-навсего какие-то бруски, а он по уши увяз в семейных вопросах; и сразу же заинтересовался: почему это консультантов по семье и браку гораздо больше, чем складов пиломатериалов? Скорее всего, это не везде так, все зависит от места: в деревне людям наверняка чаще приходится иметь дело с пиломатериалами, чем с проблемами брака.

Гарп был женат уже около одиннадцати лет; за все это время пиломатериалы требовались ему довольно редко, впрочем, семейные проблемы волновали его и того реже. И он начал изучать список имен в справочнике не из личного интереса, а пытаясь себе представить, что это за работа. На это он времени не жалел. Вот, например, „Христианский консультативный центр“ или „Пасторская служба советов и услуг“. Гарп тут же вообразил энергичных священников, потирающих то и дело сухие пухлые руки. Изо рта у них вылетают округлые влажные фразы, похожие на мыльные пузыри:

„Мы не питаем никаких иллюзий, что церковь в состоянии оказать существенную помощь в разрешении ваших личных проблем. Каждый человек должен искать и находить свое собственное решение, сохраняя свою индивидуальность; однако наш опыт в подобного рода делах позволяет утверждать, что многие связывают эту индивидуальность именно с церковью“.

Перед его мысленным взором предстала смущенная супружеская чета, пришедшая в надежде обсудить с ним проблему синхронного оргазма.

Листая справочник, Гарп отметил, что церковники охотно берут на себя роль консультантов: „Лютеранская служба социальной защиты“, преподобный Дуэйн Кунц („дипломированный специалист“), некая Луиза Нейгл из „Церкви Всех Душ“, имеющая диплом от странной организации „Всеамериканское бюро по вопросам семьи и брака“… Гарп взял карандаш и стал отмечать кружками имена консультантов, имеющих отношение к религии. Все они, подумалось ему, непременно дают только оптимистические советы.

Что касается консультантов с более „научной“ подготовкой, такой уверенности у него не было; да и сама их подготовка вызывала сомнение. Один называл себя „дипломированный психолог-клиницист“, второй просто приписал к имени М.Г.Н.[24] (с клиническим опытом). Гарп знал, это может означать что угодно или вообще ничего; за аббревиатурой скрыт, скорее всего, студент-выпускник, изучающий социологию, но нельзя исключить и просто ушедшего на пенсию бизнесмена. Перед некоторыми фамилиями стояло „б.“ — бакалавр или ботаник? — или просто „д-р“ (интересно, это врач или доктор философии, уж не философии ли брака?). И не угадаешь, кто может дать лучший совет, материя больно таинственная. Были и специалисты групповой терапии, менее честолюбивые обещали всего лишь „психологическую оценку личности“.

Гарп отобрал двоих. Первый — д-р О.Ротрок: „Занятия в группе по воспитанию самоуважения; оплата производится как наличными, так и кредитными карточками“.

Второй — М.Нефф: „Прием только по предварительной записи“. О себе ничего, кроме номера телефона. Что это? Отсутствие квалификации или высочайшая гордыня? Не исключено и то и другое. Если бы мне потребовался консультант, подумал Гарп, я бы в первую очередь обратился к М.Неффу. Д-р О.Ротрок с кредитными карточками и группой самоуважения наверняка шарлатан. М. Нефф — дело другое. У него явно есть метода. Гарп чувствовал это нутром.

Он еще немного полистал страницы справочника: „Каменщики“, „Одежда для рожениц“, „Перетяжка матов, Эрни Холм“. (Хобби его тестя, почти не приносившее дохода.) Всего один адрес с телефоном Стиринга. Гарп давно не вспоминал о старом тренере и сейчас не задержался на его имени, перескочив от „Матов“ к „Мавзолеям“. Пожалуй, достаточно — мир все-таки слишком сложно устроен. И Гарп опять погрузился в „Брак и семью“.

Но тут из школы вернулся Данкен. Старшему сыну Гарпа исполнилось десять: высокий, с худощавым тонким лицом, как у матери, и с ее продолговатыми желто-карими глазами. У Хелен изумительная персиковая кожа, Данкен унаследовал и ее. От Гарпа же сын взял упрямство, нервозность и отчаянные приступы жалости к самому себе.

— Пап, — позвал он отца. — Можно мне сегодня переночевать у Ральфа? Это очень важно.

— Что? — откликается Гарп. — Нельзя. Когда?

— Ты опять уткнулся в телефонный справочник?

Данкен знал: разговаривать сейчас с отцом бесполезно, все равно что будить его среди ночи. Гарп читал телефонный справочник ради имен. Он черпал оттуда имена персонажей: чуть работа застопорится, берет справочник и выискивает новые имена; пока не закончит роман, Гарп десяток раз изменит имя героя. Во время поездок, остановившись в мотеле, он первым делом хватал телефонный справочник и обычно прикарманивал его.

— Пап? — опять зовет Данкен, решив, что отец, начитавшись имен и зажив чужой жизнью, опять впал в телефонный транс. Гарп и в самом деле запамятовал, по какой причине взял справочник, начисто позабыв о брусках; его сейчас волновал беспримерный снобизм М.Неффа и еще одно — не выйдет ли из него самого консультанта по вопросам семьи и брака.

— Папа! — упрямо зовет Данкен. — Если не позвонить Ральфу до ужина, его мать не позволит мне ночевать у них.

— Ральфу? — спрашивает Гарп. — При чем здесь Ральф? Здесь его нет!

Данкен выставил вперед узкий подбородок и выкатил глаза. Точь-в-точь Хелен в подобных ситуациях. И еще у Данкена такая же красивая шея.

— Конечно нет, он у себя дома. А я пока у себя, — терпеливо объяснил отцу Данкен. — Я хочу сегодня ночевать у них.

— А как же завтра в школу?

— Черт возьми, сегодня пятница! — восклицает Данкен.

— Не выражайся! — говорит Гарп. — Вот мама вернется с работы, попросишь разрешения у нее.

Гарп явно тянул время. Ему не по душе Ральф, хуже того, он боится отпускать Данкена к Ральфу на ночь, хотя сын уже не раз ночевал у приятеля.

Ральф был старше Данкена, и Гарп с подозрением относился и к нему и к его матери; она имела обыкновение уходить вечером из дому, оставляя мальчишек одних. (Данкен сам это говорил.) Хелен однажды назвала ее „гулящей“: слово это интриговало Гарпа, внешний вид таких особ привлекал его. Отец Ральфа не жил с ними, и статус одинокой женщины добавлял привлекательности матери школьного приятеля Данкена.

— Я не могу ее ждать. Мать Ральфа сказала, ей нужно знать до ужина, приду я или нет.

Ужин обычно готовил Гарп, и напоминание о нем наконец-то оторвало его от справочника. Интересно, который теперь час? Появление Данкена не вносило ясности: он мог прийти из школы и в два и в пять.

— А почему бы Ральфа не пригласить к нам? Пусть ночует.

Обычная тактика: Ральф с удовольствием ночевал у них, избавив Гарпа от тревоги за сына, которому, по его мнению, грозили всякие опасности в доме легкомысленной миссис Ральф (фамилию Ральфа он, как ни старался, запомнить не мог).

— Ральф и так всегда у нас ночует, — канючил Данкен. — Я хочу сегодня пойти к ним.

К чему бы это, пытается угадать Гарп. Неужели, чтобы пить, курить „травку“, мучить кошек и подглядывать, как эта неряха, миссис Ральф, предается любовным утехам с кем- нибудь из своих дружков? Но Данкену уже десять, и рассудительности и осторожности ему не занимать. Скорей всего, ребятам просто нравится быть в доме одним.

— А что, если позвонить миссис Ральф и спросить, нельзя ли подождать, пока придет мама? Если она отпустит, иди пожалуйста, — предлагает Гарп.

— Господи! — стонет Данкен. — Да мама наверняка скажет: „Я не возражаю. А как отец?“ Она всегда так говорит.

„Вот умник!“ — думает Гарп. Сын загнал его в угол. Не может же он в самом деле взять и сказать, что боится, вдруг миссис Ральф погубит их своей легкомысленностью: заснет с горящей сигаретой, вспыхнут волосы, глядишь, и до пожара недалеко.

— О'кей, иди, — кисло соглашается он. Гарп даже не знает, курит ли мать Ральфа. Просто ему не нравится ее вид; а Ральф был в немилости тоже по вполне невинной причине: мальчишка был немного старше Данкена, а значит, мог совратить его, научить дурным вещам.

Гарп с подозрением относился к людям, которые нравились Хелен и детям; в нем жила потребность уберечь близких от той скверны, которая мнилась ему чуть ли не в каждом встречном. Бедняжка миссис Ральф была не единственной жертвой его параноидального воображения. „Я так плохо знаю людей, — говорил себе Гарп. — Чтобы их узнать, надо ходить на службу“. В те промежутки, когда не писалось, мысль о работе постоянно преследовала его.

Но беда заключалась в том, что существовало очень мало занятий, которые привлекали Гарпа, к тому же у него не было никакой специальности. Он мало что умел делать профессионально. Да, он мог писать и, когда писал, чувствовал, что у него получается великолепно. Но работать он хотел для того, чтобы побольше узнать о других людях и излечиться от подозрительности. Работа заставит его хотя бы общаться с людьми. Если же не стоять над ним с палкой, он так и будет прозябать в четырех стенах.

После школы Гарп отбросил всякую мысль о работе, чтобы свободно отдаться писательству. Теперь же ради этого самого писательства он жаждет работать. „Моему воображению не хватает людей, — размышлял Гарп. — Наверное, я всегда любил очень немногих, и потому уже несколько лет никак не могу создать вещь, которая нравилась бы мне самому“.

— Я пошел! — крикнул Данкен, и Гарп тут же очнулся от своих нелегких раздумий.

Данкен надел на спину ярко-оранжевый рюкзак, к которому снизу был привязан скатанный валиком желтый спальный мешок. И рюкзак и мешок Гарп покупал сам, выбрав самые яркие цвета. Такой рюкзак и не захочешь — заметишь.

— Давай я тебя подвезу! — отозвался отец. Но Данкен опять выкатил глаза:

— Мама ведь на работе, а машина у нее.

Действительно, Гарп сконфуженно улыбнулся. И вдруг увидел в окно, что Данкен выводит велосипед.

— Может, пойдешь пешком? — крикнул он, выглянув в дверь.

— Почему? — в полном отчаянии отозвался Данкен.

Потому что вдруг тебя сшибет машина, за рулем которой пятнадцатилетний сорвиголова или пьяный, потерявший рассудок, хотел сказать Гарп, и твоя чудесная теплая грудная клетка хрустнет, как скорлупа ореха, твой дивный череп расколется, и какой-нибудь осел завернет твое теплое тельце в старый половик, как будто ты чей-то раздавленный пес, найденный в канаве. Соберутся вокруг тебя местные зеваки и начнут гадать, из какого ты дома: „По-моему, из того зеленого с белым на углу Элм-стрит“. Потом кто-нибудь повезет тебя домой, позвонит и скажет мне, указав на сверток, лежащий в луже крови на заднем сиденье: „Простите, пожалуйста, — это не ваш?..“ Но ничего этого Гарп не сказал, а только рукой махнул.

— Ладно, поезжай на велосипеде, Данкен. Только будь осторожен.

Он проследил, как сын пересек улицу, быстро крутя педали, проехал квартал и на повороте огляделся по сторонам. „Молодец! Не забыл просигналить рукой! Но, может, это только для моего спокойствия?!“

А чего беспокоиться? Тихий пригород уютного городка, благоустроенные зеленые участки, коттеджи на одну семью — здесь жили в основном преподаватели университета; лишь изредка встретится дом повыше — он разбит на квартиры, которые снимают студенты-выпускники. Мать Ральфа тоже, кажется, выпускница, из породы вечных студентов, живет она в коттедже, и лет ей даже больше, чем Гарпу. Ее бывший муж, преподаватель университета, учит студентов каким-то точным наукам и платит за ее обучение. Хелен слышала, что он сейчас живет со студенткой.

Вполне возможно, подумал Гарп, что миссис Ральф прекрасная женщина: у нее есть сын, и она его, несомненно, любит. Несомненно и то, что она всерьез озабочена будущим. Была бы она только повнимательней ко всему. Легкомыслие опасно, ведь все в жизни так хрупко, так легко бьется.

— Хэлло! — произнес кто-то.

Гарп оглянулся — никого уже нет, а может, и не было. Он вдруг осознал, что стоит босиком (была ранняя весна и у него озябли ноги) на тротуаре перед домом и держит в руке телефонный справочник. Он с радостью бы еще пофантазировал о М.Неффе и консультациях по вопросам семьи и брака, но было поздно, надо готовить ужин, а он сегодня даже в магазин не ходил. Слышалось гудение движков, питавших холодильные камеры супермаркета в соседнем квартале. (Из-за этого они сюда и перебрались: чтобы Гарп ходил в магазин пешком, а машиной пользовалась Хелен — ездила в университет. Да и парк поблизости, где Гарп бегал трусцой.) В дальнем конце супермаркета работали мощные вентиляторы: Гарп слышал, как они высасывают из проходов застоявшийся воздух, и различал едва ощутимые запахи еды, разносившиеся по всему кварталу. Ему это нравилось. Он был прирожденным поваром.

Гарп делил свой день между письменным столом, за которым писал или пытался писать, бегом и стряпней. Вставал рано и сразу же готовил завтрак для себя и детей; дома никто не обедал, но к ужину собирались все, и Гарп каждый день готовил вечернюю трапезу. Это было священнодействие, хотя результат был не всегда одинаков. Если ему не писалось, он наказывал себя изнурительным бегом, но, бывало, творческие потуги так изматывали его, что он едва мог пробежать милю. Тогда Гарп готовил на ужин какое-нибудь потрясающее блюдо, спасая самолюбие и вознаграждая себя за дневные неудачи.

Хелен никогда не могла по ужину определить, как прошел у мужа очередной день; какая-то особая стряпня могла означать и на редкость удачный день, и, напротив, компенсировать фиаско в других начинаниях.

„Если вы внимательно следуете рецепту, — писал Гарп, — используете высококачественные ингредиенты и не позволяете себе схалтурить, чаще всего отличное кушанье гарантировано. Иногда приготовленное блюдо оказывается единственным достижением за целый день. Что же касается писательства, то можно располагать всем необходимым для работы, убить массу времени и труда, а в итоге получить нуль. То же и в любви. Так что лишь приготовление пищи в состоянии уберечь человека от безумия“.

…Гарп вернулся домой и поискал, что надеть на ноги. Он носил только один вид обуви — кроссовки, множество кроссовок. Все они были в различных стадиях донашивания. Гарп и дети ходили всегда в чистой, но далеко не новой одежде. Хелен в отличие от них всегда была одета с иголочки: ее вещи стирал Гарп, но гладить отказывался, так что глажкой Хелен занималась сама и, случалось, гладила одну-две рубашки мужа; из домашнего инвентаря у Гарпа были нелады только с утюгом. Готовка, дети, стирка, уборка — все было на нем. Готовил Гарп прекрасно, с детьми у него получалось не всегда гладко; уборка — с некоторым напрягом. Он ругался при виде разбросанной одежды, грязной посуды, игрушек, но неизменно все прибирал: Гарп был патологически чистоплотен. Случалось, утром, перед тем как уткнуться в листок бумаги, он пробегал по всему дому с пылесосом или мыл плиту. В доме царил порядок, было чисто, но все-таки казалось, что чистоту здесь наводят наспех. Борясь с расхлябанностью близких, Гарп множество вещей просто выкидывал, и в доме постоянно искали то одно, то другое. Месяцами он не замечал перегоревших лампочек, пока Хелен не пеняла ему, что они давно живут чуть не в кромешной тьме, слетаясь на огонек двух единственных уцелевших ламп. Иногда он сам вспоминал про лампочки, но тогда напрочь забывал про мыло и зубную пасту.

Кое-чем по дому занималась и Хелен, например цветами: если Хелен забывала поливать их, то они попросту погибали. Увидев, что какой-то цветок начинал чахнуть, Гарп тут же отправлял его в мусорный бак. Пройдет несколько дней, и Хелен вдруг удивленно спросит:

— А где наша красная фуксия?

— Это уродец-то? Он стал болеть. Я сам видел на нем тлю. И с него что-то постоянно сыпалось.

Так вот Гарп и хозяйничал.

В конце концов он нашел свои желтые кроссовки и надел их. Сунув телефонный справочник в шкаф, где стояли самые большие кастрюли и сковородки (Гарп совал свои справочники куда попало и потом переворачивал все вверх дном, ища любимое чтение), занялся ужином. Налил в глубокую сковородку оливкового масла и, ожидая, пока оно разогреется, мелко нарезал луковицу. Сегодня он запаздывал с ужином, а еще надо бежать в магазин. Ладно, пусть будет паста[25], томатный соус, зеленый салат и вкуснейший хлеб собственной выпечки. Пока соус готовится — в магазин и обратно, к ужину нужна только зелень. Нарезал базилик, но не бросил сразу на сководродку. Пусть масло хорошо разогреется (только, упаси Бог, довести до кипения). Поспешишь — людей насмешишь. Это Гарп хорошо знал и строго следовал рецепту.

Тишину нарушил телефон. Гарп так разозлился, что шмякнул на сковороду пригоршню нарезанного лука и пребольно обжегся масляными брызгами.

— Дерьмо! — заорал Гарп, в сердцах пнул ногой стоявший рядом с плитой шкаф, сорвав петлю на дверце, и уставился на выпавшую оттуда телефонную книгу. Бросив в горячее масло остальной лук с базиликом и уменьшив огонь, подставил обожженную руку под холодную струю. Морщась от боли, другой рукой потянулся за телефонной трубкой.

(„Шарлатаны! — возмущался он про себя. — Как создать идеальную семью? Да чтобы этому учить, надо быть семи пядей во лбу. Не отдавать же и эту область на откуп чудакам-психоаналитикам“.)

— И какому кретину, мать твою, взбрело в голову звонить в самую ответственную минуту! — рявкнул Гарп в трубку, кося глазом в сторону корчившегося на сковородке лука. Он знал, что никого не обидит своей грубостью, — с бедного безработного и взятки гладки. Его издатель Джон Вулф заметил бы только, что давно знает, какой Гарп грубиян. Хелен привыкла к его коротеньким телефонным истерикам; если же звонит кто-то из ее коллег — тоже не страшно. Гарп для них давно что-то вроде буки. Только услышав в трубке голос Эрни Холма, Гарп испытал бы угрызение совести; старый тренер неизменно начинал разговор с извинения за беспокойство, чем всегда очень смущал Гарпа. Если это звонит мать, она не испугается, услышав неистовый вопль сына. „Опять ложь, — наверняка скажет Дженни. — Да разве могут быть ответственные минуты у бездельников!“ „Только бы не она!“ — пронеслось у него в голове. Ни от каких других женщин Гарп в этот период жизни звонков не ждал. Правда, могли позвонить из детского сада, вдруг что-нибудь с Уолтом? А может, Данкен? Звонит, чтобы сообщить — сломалась молния на спальном мешке. („Господи, лишь бы не нога!“) Только в этих двух случаях Гарпу было бы действительно стыдно за грубость. Ведь дети имеют бесспорное право отрывать родителей от любых самых срочных дел, и они этим широко пользуются.

— Самая ответственная минута? — спросил голос Хелен. — Чем же ты занят? И с кем? Она очень мила?

Говоря по телефону, Хелен любила подразнить его фривольными шуточками. Гарп не переставал этому удивляться, в жизни Хелен ничего такого себе не позволяла, она просто не была кокеткой. И хотя Хелен по-прежнему очень волновала его, ни в ее платье, ни в манерах не было ничего, что привлекло бы похотливый взгляд мужчины. А вот по телефону голос ее откровенно соблазнял, и так было всегда.

— Я обжегся, — сказал он со слезой в голосе. — Лук жарю. Масло очень горячее, лук может подгореть. А что такое стряслось, черт побери?

— Бедненький ты мой! — Хелен продолжала его дразнить. — Ты выполнил поручение Пэм? — Пэм была лаборанткой на английской кафедре: интересно, черт подери, какое поручение он должен выполнить? — И сильно обжегся?

— Не сильно, — ответил Гарп. — О чем надо было позвонить?

— Насчет брусков, — сказала Хелен.

Ах да, „Пиломатериалы“, вспомнил Гарп. Ему было поручено обзвонить склады пиломатериалов и выяснить, сколько стоит распилить по размеру несколько брусков. Хелен собиралась заехать за ними по дороге домой. Но его отвлекли консультации по вопросам брака, и бруски вылетели у него из головы.

— Забыл, — честно признался он, зная, что у Хелен наверняка имеется запасной план (она до звонка знала, что так и будет).

— Позвони на склады сейчас же, — сказала Хелен. — А я тебе перезвоню из детского сада. Я заеду за Уолтом, и мы с ним вместе поедем за брусками. Он обожает склады пиломатериалов.

Уолту исполнилось пять; его младший сын ходил в детский сад (он еще называется дошкольным центром): но как бы это заведение ни называлось, царившая там общая безответственность рождала в воображении Гарпа самые кошмарные картины.

— Ладно. Сейчас начну обзванивать, — согласился он.

Но, во-первых, его беспокоил соус — вдруг подгорит, и, во-вторых, не хотелось заканчивать разговор на такой скучной холодной ноте.

— Знаешь, — продолжил он, — я подыскал себе интересную работу.

Хелен вначале никак не отреагировала, и Гарп наслаждался ее молчанием. Но молчала она недолго.

— Ты же писатель, дорогой, — сказала она. — Ну тебя уже есть интересная работа.

Иногда Гарп просто впадал в панику: неужели Хелен и правда хочет, чтобы он всю жизнь торчал дома и писал? Конечно, это ее очень устраивает. Впрочем, это устраивало и его; ведь он никогда ничего другого не хотел.

— Прости, надо помешать лук, — прервал жену Гарп. — А тут еще рука очень болит, — поспешил он добавить.

— Хорошо, я еще позвоню… когда у тебя будет опять „самая ответственная минута“, — Хелен продолжала дразнить Гарпа, ее соблазняющий тон и возбудил его, и вогнал в ярость.

Он перемешал лук, добавил в кипящее масло с полдюжины нарезанных помидоров, перца, соли и ригана и лишь тогда стал звонить, ограничившись, правда, одним складом — ближайшим к детскому саду Уолта. Хелен была иногда необыкновенно практична: ничего не покупала, предварительно не сравнив цены в разных местах; Гарпа эта ее черта восхищала. Сам он считал, что дерево есть дерево — и лучше всего купить эти чертовы бруски там, где удобнее.

„Что такое консультант по вопросам брака? — думал Гарп, размешивая столовую ложку томата в чашке теплой воды. — Интересно, почему это важную работу всегда делают шарлатаны? Что может быть важнее семьи и брака?

Ну, кажется, пора добавить воду с томатом в кипящий соус.

А ведь, скорее всего, такой консультант в табели о рангах стоит ниже костоправа. И, наверное, как хирурги презирают костоправов, так и психиатры задирают нос перед доморощенными консультантами по вопросам брака“.

Гарп никого так не презирал, как психиатров, которые обкрадывают личность, все упрощая и сводя ее к примитивной модели. Гарп не сомневался: психиатром становится тот, кто не способен разобраться в собственном душевном хаосе.

Профессиональный психиатр обращается с душевным хаосом без должного уважения. У них одна цель — прочистить пациенту мозги, а этого, по их мнению, можно достичь, изъяв из его души все завихрения. Разумеется, это самый простой и действенный способ. Но ведь фокус в другом: душевный хаос надо не выдирать с корнем, а заставить его служить на пользу пациенту. „Писателю легко говорить, — как-то сказала ему Хелен. — Для художника душевная сумятица — источник творчества. А все простые люди хотят от нее избавиться. Я, во всяком случае, хочу. Представляю, какой из тебя вышел бы психиатр! Что бы ты стал делать с бедным пациентом, который попросил бы избавить его от душевного хаоса, — ведь в отличие от тебя он не может никак его использовать. Ты бы, наверное, посоветовал ему написать роман“. Вспомнив этот разговор, Гарп помрачнел. Да, он тоже упрощает проблему, которая так злит его, но психиатры, он убежден, упрощают еще больше.

Зазвонил телефон. Гарп, не спрашивая кто, произнес в трубку:

— Склад пиломатериалов на Спрингфилд-авеню. Возле тебя.

— Я знаю, где это, — ответила Хелен. — А что, ты звонил только на этот склад?

— Дерево — оно везде дерево, — ответил Гарп. — Бруски режут по мерке везде одинаково. Поезжайте с Уолтом на Спрингфилд-авеню, к вашему приезду бруски будут готовы.

— А что за интересную работу ты нашел? — спросила Хелен. Гарп знал — все это время она обдумывала его слова.

— Хочу стать консультантом по вопросам брака и семьи, — Гарп скосил глаза на булькающий соус: кухня наполнилась его аппетитным запахом. На другом конце провода Хелен хранила почтительное молчание: на этот раз ей будет трудно возразить, что у него нет для этого знаний.

— Гарп, ты писатель, — в конце концов изрекла она.

— Но это и есть лучшая гарантия успеха. Я многие годы копаюсь в трясине человеческих отношений. Часами бьюсь над ответом: что заставляет двух разных людей жить под одной крышей? Что их связывает? Пытаюсь понять, куда девается любовь, — жужжал в ухо Хелен Гарп. — Как трудны компромиссы, как человек нуждается в сострадании…

— Ну вот и пиши обо всем этом себе на здоровье! Чего тебе еще не хватает?

Хелен прекрасно знала, что за этим последует.

— Искусство не служит людям, не помогает им, — возразил Гарп. — Никому от него ни тепло, ни холодно. Оно не утолит голода, не защитит от холода, не даст крова. И больного на ноги не поставит.

Таков был неизменный ответ Гарпа, когда речь заходила о пользе искусства. Муж не признавал за ним никакой социальной значимости: ее просто не могло да и не должно было быть. Искусство и служение людям — вещи несовместимые. Их путать нельзя. И вместе с тем сам же пытался безуспешно связать их. В конце концов, он сын своей матери. И все-таки Гарп понимал: искусство и служение людям — два отдельных вида человеческой деятельности. Неразбериха возникает лишь тогда, когда недоумки пытаются свалить все в одну кучу. Всю жизнь Гарпа будет раздражать фундаментальное противоречие — эстетика отвергает этику. Он хотел, чтобы художник был вправе сказать: „Да, я сторож брату моему“. И ненавидел художника, если он таковым становился.

— Ладно, пока, еду за Уолтом и брусками, — произнесла Хелен.

— А если ты считаешь, что для консультанта одной литературы мало, — продолжал Гарп, — то, не забудь, я ведь и сам женат. — Он сделал паузу. — И у меня есть дети. — Новая пауза. — И опыта семейной жизни мне не занимать, как и тебе.

— Значит, на Спрингфилде? Жди, мы скоро будем.

— Пережитого мне для этой работы хватит с лихвой, — настаивал Гарп. — Я знал финансовую зависимость, знаю супружескую неверность…

— Очень за тебя рада! — и Хелен повесила трубку.

Но Гарп зациклился на консультантах по вопросам семьи и брака. „А может, — думал он, — в самой деятельности есть что- то бесовское, и, какой бы умный, добрый, образованный человек ни взялся давать советы, ничего путного все равно не выйдет“.

И тоже повесил трубку.

Конечно, в „Желтых страницах“ он сможет рекламировать себя куда лучше, чем остальные, и без всякой натяжки:

Пожалуй, совсем неплохо выглядит. И незачем добавлять, что это романы. Названия звучат как пособия для молодоженов. Вот только где принимать пациентов — дома или завести офис?

Взяв зеленый перец, Гарп поместил его в самый центр газовой горелки. На большом огне стручок скоро начал темнеть. Когда станет совсем черный, Гарп остудит его, соскоблит обгоревшую кожицу и внутри окажется нежная печеная мякоть. Соединив ее с уксусом, растительным маслом и щепоткой майорана, он получит дивную приправу к салату. Но главное, почему он ее готовит, — в кухне долго держится его любимый запах печеного перца.

Гарп перевернул перец щипчиками. Как только поверхность стручка обуглилась, схватил его и отправил в мойку: перец сердито зашипел.

— Шипи, шипи, пока цел, — сказал ему Гарп. — Все равно песенка твоя спета…

Сегодня вечером ему явно не по себе. Стряпая, Гарп не любил отвлекаться, отгонял прочь посторонние мысли. Но сегодня заколебалась его вера в свои возможности — неужели не суждено ему стать советчиком заблудших семейных пар?

— По-моему, заколебалась твоя вера в писательский талант, — сказала Хелен, входя на кухню с еще более решительным, чем всегда, видом: свежевыструганные бруски торчали у нее из-под мышки, подобно дробовикам.

— У папочки что-то сгорело, — изрек Уолт.

— Сгорел перец. Что и было задумано, — ответил Гарп.

— Обрати внимание, когда тебе не пишется, ты всякий раз выкидываешь какую-нибудь глупость, — откомментировала Хелен. — Хотя, надо признать, в прошлый раз глупость была гораздо хуже.

Гарп ожидал, что Хелен готовится нанести удар, но зачем же такой сокрушительный? Прошлый раз Гарп пожелал стать „почасовой няней“.

Гарп глубже погрузил деревянную ложку в кипящий томатный соус; и тут за окном раздался пронзительный звук переключения скоростей и завизжавших на повороте шин — опять какой-то идиот на бешеной скорости повернул за угол возле их дома. Визг отозвался в его ушах воем попавшей под колесо кошки. Гарп инстинктивно бросил взгляд на Уолта — слава Богу, этот стоит в кухне живой и невредимый.

— Где Данкен? — спросила Хелен, шагнув к двери, но Гарп опередил ее.

— Пошел к Ральфу, — ответил он. На этот раз можно не беспокоиться, промчавшаяся машина не сбила Данкена. Но Гарп давно взял за правило догонять лихачей и вести с ними душеспасительные беседы. Улицы в предместье, где жили Гарпы, шли параллельно, пересекаясь под прямым углом, и на каждом углу стояли стоп-сигналы. Так что Гарп легко догонял нарушителя, если тот подчинялся предписаниям дорожных знаков.

Выбежав из дому, он завернул за угол, вслед за уходящей машиной. Иногда приходилось бежать три-четыре квартала. Это если уж водитель действительно шпарил на всю катушку. Раз он пробежал пять кварталов и так запыхался, догнав машину, что сидевший за рулем любитель быстрой езды подумал: уж не убийство ли случилось где-то поблизости и Гарп либо спешит сообщить о нем, либо сам и есть убийца.

На большинство водителей Гарп производил неотразимое впечатление; даже если потом они и поносили его, с ним вели себя вежливо, обещали исправиться и никогда больше не превышать скорости в этом предместье. Намерения Гарпа не оставляли сомнений: он в отличной борцовской форме. Лихачами были, как правило, старшеклассники, которые легко тушевались. Они либо гоняли на бешеной скорости со своими девочками, либо выпендривались перед подружками, оставляя следы дымящихся шин перед их окнами. Конечно, Гарп не обольщался, пай-мальчиков он из них не сделает, да это ему и не надо, лишь бы не ездили как сумасшедшие мимо его дома.

На сей раз возмутителем спокойствия оказалась женщина (догоняя ее у стоп-сигнала, Гарп заметил блеск сережек в ушах и на руке браслеты). Она собиралась уже тронуться с места, как вдруг подбежавший Гарп забарабанил деревянной ложкой по боковому стеклу; ложка была в томатном соусе, как будто ее окунули в кровь.

Гарп подождал, пока женщина опустит стекло, и уже открыл было рот („простите, я наверное испугал вас, но у меня есть к вам одна личная просьба… — обычные его вступительные фразы), и тут до него дошло, что перед ним — мать Ральфа, печально знаменитая миссис Ральф. Данкена и Ральфа в машине не было; она ехала одна, и Гарп сразу увидел, что она всю дорогу плакала.

— А в чем дело? — спросила женщина; по ее тону нельзя было понять, признала ли она в нем отца Данкена.

— Мне очень жаль, я, наверное, испугал вас… — начал Гарп и тут же осекся.

Что еще он мог ей сказать? Зареванное лицо, явно после стычки с бывшим мужем или теперешним любовником; бедняжка наверняка страдает от неизбежного расставания с молодыми годами, которое, очевидно, не за горами; во всем ее облике есть что-то жалкое, скомканное, глаза — покрасневшие и затуманенные от слез.

— Мне очень, очень жаль, — промямлил он. Ему действительно было жаль ее, жаль всю ее несуразную жизнь. Да разве мог он сейчас взять и сказать ей — пожалуйста, не превышайте скорость.

— Так что же случилось?

— Я… отец Данкена, — пролепетал Гарп.

— Знаю, — ответила она. — А я — мать Ральфа.

— Знаю, — сказал он и улыбнулся.

— Отец Данкена знакомится с матерью Ральфа, — ехидно заметила она. И разрыдалась, упав головой на руль, отчего клаксон загудел, как сигнал тревоги. Затем резко выпрямилась, задев руку Гарпа, лежавшую на полуопущенном стекле машины; от неожиданности он разжал пальцы, ложка с длинной ручкой полетела ей на колени, и оба они молча уставились на пятно от томатного соуса, расплывшееся на смятой бежевой юбке.

— Вы, конечно, считаете, что я никудышная мать, — сказала миссис Ральф.

Гарп, у которого было обостренное чутье на любую опасность, протянул над ее коленями руку и выключил зажигание. Ложку он решил пока не трогать. Проклятье, опять он не сумел скрыть свои чувства в присутствии незнакомого человека; это какой-то рок, стоит ему о ком-то плохо подумать, тот сейчас же каким-то чудом об этом догадывался.

— Понятия не имею, какая вы мать, — отозвался Гарп. — Ральф, по-моему, очень приятный мальчик.

— Ну да. Знали бы вы, какой он бывает ужасный.

— Может, вы не хотите, чтобы Данкен у вас ночевал? — спросил Гарп с тайной надеждой. Ему показалось, что мать Ральфа понятия не имеет, кто у кого сегодня ночует.

Ничего не ответив, миссис Ральф опять взглянула на ложку, лежавшую на коленях.

— Это томатный соус, — сказал Гарп. К немалому его удивлению, миссис Ральф подняла ложку и облизала ее.

— Вы готовите? — спросила она:

— Да. И очень это люблю, — ответил он.

— Пальчики оближешь, — и миссис Ральф протянула ему ложку. — Мне нужно было выйти замуж за такого, как вы, — чтоб нигде не терялся — ни в постели, ни у плиты.

Гарп про себя сосчитал до пяти и предложил:

— Я буду рад увести ребят к себе. Пусть ночуют у нас. Вам, наверное, хочется побыть одной.

— Одной? — вскрикнула она. — Да я и так всегда одна. Наоборот, я люблю, когда Ральф с Данкеном у меня дома. И они, между прочим, тоже. — Миссис Ральф озорно поглядела на Гарпа. — А знаете почему?

— Почему? — спросил он.

— Им нравится подсматривать, как я принимаю ванну. В двери есть щелка. И они смотрят. Правда, очень мило, что Ральфик показывает свою старенькую мамочку приятелям?

— М-да, — произнес Гарп.

— Вы это не одобряете, мистер Гарп? — спросила она. — Вообще меня не одобряете, как я вижу.

— Мне очень жаль, что вы так несчастны, — сказал Гарп.

Рядом с ней на сиденье в этой захламленной машине лежала тоненькая книжка в мягкой обложке — „Вечный муж“ Достоевского. Гарп вспомнил, что миссис Ральф до сих пор учится.

— Какая у вас тема? — глупее вопроса, кажется, не придумаешь. Просто память опять подсказала ему — мать Ральфа уже сто лет на последнем курсе, никак у нее не вытанцовывается диплом.

Миссис Ральф покачала головой:

— А вы действительно чистоплюй. Сколько лет вы женаты?

— Скоро одиннадцать.

Эта цифра не произвела на миссис Ральф особого впечатления, сама она была замужем двенадцать лет.

— Можете не волноваться, вашему мальчику в моем доме ничего не грозит, — вдруг проговорила миссис Ральф с внезапным раздражением: похоже, она и в самом деле читает его мысли. — Я совершенно не опасна для детей. И в постели я не курю.

— Я уверен, мальчикам даже полезно подглядывать за вамп в щелку, — ответил Гарп и тут же смутился, хотя на сей раз он действительно сказал то, что думал.

— Не уверена, — отозвалась она. — Моему мужу, во всяком случае, особой радости это не приносило, а он-то разглядывал меня не один год. — Миссис Ральф посмотрела на Гарпа, а у того уже губы онемели от вымученной улыбки.

„Да погладь ты ее по щеке или по руке похлопай, на худой конец, скажи чего-нибудь“, — уговаривал он себя. Но Гарп не умел быть добреньким, а дешевый флирт ему претил. И он кое- как выдавил из себя:

— Да, мужья народ странный. Думаю, они часто сами не понимают, чего хотят.

Вот тебе и консультант по вопросам семьи и брака!

Миссис Ральф невесело рассмеялась:

— Что касается моего мужа, он нашел, что хотел, — девятнадцатилетнюю манду!

— Мне очень жаль, — проговорил Гарп. У консультанта по вопросам семьи и брака эта фраза не сходила с языка, как у невезучего доктора, которому попадаются только случаи со смертельным исходом.

— Вы ведь писатель? — прокурорским тоном обратилась к нему миссис Ральф, помахав перед его носом „Вечным мужем“. — Что вы о ней думаете?

— Замечательная книга, — ответил Гарп. К счастью, он ее помнил: искусная интрига, полная самых запутанных и по-человечески объяснимых противоречий.

— А по-моему, гадкая. И что все с ума сходят по Достоевскому, не понимаю.

— Ну, — начал Гарп, — персонажи его так сложны, и психологически и эмоционально, ситуации, в которые они попадают, столь неоднозначны…

— Не знаю, но женщина у него просто вещь. Какие-то они у него все бесплотные. Не люди, а идеи, о которых мужчины любят говорить и с которыми играют, как с куклами.

С этими словами она швырнула книгу в окно; ударившись о грудь Гарпа, книжка шлепнулась на обочину. Миссис Ральф, сжав кулаки, опустила руки на колени и уставилась на пятно от соуса, которое украшало ее лобок, скрытый под юбкой, подобно мишени.

— Нарочно целились? — добавила она, продолжая глядеть на пятно.

— Очень, очень жаль, — снова сказал Гарп. — Оно может не отстираться.

— В этой жизни никакие пятна не отстирываются! — воскликнула миссис Ральф и при этом по-идиотски расхохоталась, отчего Гарп перепугался до смерти. Он промолчал, и она сказала, глядя на него: — Держу пари, вы сейчас думаете: этой надо только одно, чтоб ее кто-нибудь как следует трахнул.

Честно говоря, Гарп редко думал такое о людях, но после слов миссис Ральф ему вдруг пришло в голову: а ведь, пожалуй, в ее случае это простое средство подействует.

— Держу пари, вы уверены, что я вам это позволю, — сказала она, впившись в него блестящим взглядом. Гарп действительно был в этом уверен.

— Думаю, что не позволите.

— Нет, вы думаете, что позволю, — повторила миссис Ральф. — Да еще с радостью.

— Я так не думаю, — Гарп опустил голову.

— Ну, вам-то я, может, и позволила бы, — улыбнулась она кривой улыбкой. — Чтобы сбить с вас спесь.

— Вы меня очень мало знаете, чтобы так говорить, — возразил Гарп.

— Я знаю, что вы гордец, — продолжала свое миссис Ральф. — Считаете себя выше всех.

„Верно, — подумал Гарп, — считаю себя выше других. Потому из меня и не получится консультант по вопросам семьи и брака“. Сомнений у него больше в этом не было.

— Пожалуйста, ездите осторожнее, — сказал он, отступая от машины. — И если понадобится моя помощь, звоните.

— Даже если понадобится хороший любовник? — ядовито спросила миссис Ральф.

— При чем здесь это?

— А зачем, собственно, вы меня остановили?

— Мне показалось, что вы превысили скорость.

— Старый пердун, вот вы кто! — фыркнула миссис Ральф.

— А вы… безалаберная дура, — разозлился Гарп.

Миссис Ральф вскрикнула, как будто ее ударили.

— Простите, мне очень, очень жаль (опять эта чертова фраза), но я вынужден пойти и увести от вас Данкена.

— Пожалуйста, не надо! — взмолилась она. — Я буду за ними весь вечер ухаживать. Я очень люблю детей. С ним ничего не случится. Я буду ухаживать за ним, как за родным сыном. (Ее слова не очень-то успокоили Гарпа, скорее наоборот.) Поверьте, не такая уж я дура, особенно с детьми. — И она улыбнулась ему будоражащей, привлекательной улыбкой.

— Мне очень жаль, — снова сказал Гарп. (Заладил, как священник „аллилуйю“.)

— И мне, — ответила миссис Ральф.

И как будто между ними все уже сладилось, включила газ, проехала стоп-сигнал и миновала перекресток, не взглянув ни вправо, ни влево. Она медленно ехала почти посередине дороги. И Гарп помахал ей вслед длинной деревянной ложкой. Потом поднял повесть Достоевского и зашагал домой.