"Борьба за господство на Черном море" - читать интересную книгу автора (Платонов Андрей Валерьевич)

Потеря господства при явном превосходстве

До лета 1942 г. о господстве на Черном море как таковом в ВМФ не задумывались. Во всяком случае, тому нет никаких документальных подтверждений. Несмотря на катастрофические для страны итоги первого полугодия войны, конкретно к Черноморскому флоту, а значит, к его Военному совету особых претензий не было. Наиболее значимыми событиями этого периода стали оборона Одессы и Севастополя, а также Керченско-Феодосийская морская десантная операция[40]. Во всех случаях флот поставленные задачи выполнил. Были, конечно, недостатки, но если сравнивать хотя бы с Краснознаменным Балтийским флотом, то на Черном море все выглядело очень неплохо.

На этом фоне наступил новый, 1942-й год. А с ним вполне обоснованная уверенность в скором деблокировании Севастополя и возвращении в обжитой Крым. В середине мая всем радужным надеждам пришел конец: шесть германских дивизий разгромили целый Крымский фронт и сбросили советские войска в Керченский пролив. В этой ситуации встал принципиальный вопрос: что делать с Севастополем? Все понимали, что бесконечно защищать город в тех условиях невозможно. Вернее можно — если будут надежно работать коммуникации, связывающие Севастополь с Кавказом. А в чем состояла проблема, если господство на море за советским Черноморским флотом?

Основным пунктом, откуда шло снабжение гарнизона Севастополя, являлся порт Новороссийск. Кроме того, часть войск и грузов доставлялась из Туапсе и Поти. Всего к началу осады Севастополя на Черноморском театре находилось 74 сухогрузных транспортных судна общей грузоподъемностью в 264 083 т и 16 нефтеналивных судов общей грузоподъемностью 159 852 т. Однако многие суда имели небольшую скорость (5–7 узлов).

Главную угрозу для морских сообщений определили правильно — авиация. Здесь трудно удержаться от наивного вопроса по поводу того, куда же делись все германские подводные лодки, которые еще полгода назад бродили по Черному морю чуть ли не десятками. Весной 1942 г. о подводной угрозе почти не вспоминали.

Для следовавших из Севастополя транспортных судов ввели три маршрута, которые проходили по параллелям 43°00′, 43°30′ и 44°00′. Движение транспортов, идущих в Севастополь, с целью предотвращения встреч со встречным потоком в темное время суток и в плохую видимость, производилось на 10 миль южнее. С удалением трасс движения судов от Крымского побережья резко возросла их протяженность, особенно из порта Новороссийск. Самый короткий путь равнялся примерно 250 милям, а наиболее протяженный доходил до 420 миль. В меньшей степени увеличение протяженности новых маршрутов отразилось при следовании транспортов из Поти (480 вместо 420 миль).

Добиться скрытности переходов считалось невозможным, так как часть пути приходилось совершать днем. Выход из баз и подходы к ним конвоев и одиночных транспортов планировались в темное время суток для затруднения противнику наблюдения за движением судов. Поэтому смещение коммуникаций мористее вполне соответствовало обстановке. Быстроходные боевые корабли при самостоятельном следовании из Новороссийска обычно избирали кратчайший путь, успевая на повышенной экономической скорости (16–20 узлов) совершить в темное время суток весь переход или большую его часть.

Переход морем совершался одиночными транспортами или небольшими группами, шедшими, в зависимости от условий обстановки, под эскортом боевых кораблей. Основным средством перевозки войск и грузов в этот период являлись транспорты, но в экстренных случаях для этой цели привлекались и боевые корабли.

В феврале 1942 г. маршруты, введенные в ноябре, отменили, так как за период их использования они оказались изученными противником. 17 февраля установили новые, от которых, однако, в апреле также пришлось отказаться. Поэтому в дальнейшем каждому конвою назначался индивидуальный маршрут, исходя из обстановки и тактико-технических элементов транспортов.

Напряженность коммуникаций Севастопольского оборонительного района

Помимо перевозок в Севастополь, Черноморскому флоту необходимо было обеспечить защиту морских сообщений, идущих вдоль кавказского побережья. В конце декабря флот выделил значительную часть надводных сил для участия в Керченско-Феодосийской десантной операции. В условиях зимнего периода, характеризующегося частыми штормами, возможности использования для эскорта малых кораблей и катеров резко снижались. Все это создавало исключительно большое перенапряжение для надводных кораблей, а в ряде случаев их просто не хватало дня обеспечения всех морских сообщений, в том числе и с Севастополем. Обстановка же требовала систематического питания войск Севастопольского оборонительного района (СОР).

В условиях отражения второго штурма объемы снабжения оборонительного района возросли. Интенсивность перевозок доходила до 14 транспортов в сутки, поэтому часть судов в Севастополь приходилось высылать без корабельного охранения. В ноябре из 178 судо-рейсов в 31 случае транспортные суда шли самостоятельно. В декабре количество переходов транспортов без охранения превысило 30 %. На морских сообщениях вдоль побережья Кавказа их доля оказалась еще выше.

Надежное обеспечение Черноморским флотом морских сообщений с Севастополем в 1941 г. позволило систематически доставлять осажденным с суши войскам пополнение в личном составе, вооружении, боеприпасах и других видах снабжения. Перед декабрьским наступлением противника (с 7 по 13 декабря 1941 г.) в Севастополь на двух крейсерах, пяти транспортах, двух эсминцах и одном тральщике перевезли 388-ю стрелковую дивизию, а в период с 20 по 23 декабря, когда обстановка под Севастополем еще более осложнилась, сюда доставили 79-ю морскую стрелковую бригаду и 345-ю стрелковую дивизию. Переброска последней осуществлялась крейсерами «Красный Кавказ» и «Красный Крым», лидером «Харьков» и эскадренными миноносцами «Незаможник» и «Бодрый». Боеприпас доставлялся в Севастополь из Поти лидером «Ташкент» и эсминцами.

Начиная с января 1942 г. характер морских перевозок в связи с проведением Керченско-Феодосийской десантной операции несколько изменялся. При этом напряженность коммуникаций с Севастополем постепенно снижалась, так как значительная часть транспортного флота занималась перевозкой на Керченский полуостров.

Как видно из Приложения II (раздел 2), первые ударные германские корабли — шесть торпедных катеров — появились в Черном море только в начале июня 1942 г. Весной этого же года на театр прибыли итальянские сверхмалые подводные лодки и торпедные катера. То есть фактически до апреля 1942 г. противник для морских блокадных действий против Севастополя располагал только одной румынской подлодкой. Одновременно события на Керченском полуострове отвлекли туда германскую авиацию. Таким образом, зимой — весной 1942 г. противодействие нашим морским перевозкам для снабжения Севастопольского оборонительного района оказалось относительно невелико. За этот период непосредственно между Севастополем и Кавказом погибло четыре транспорта. Из них «Коммунист» 19–23 февраля пропал без вести в шторм, «Чапаев» — подорвался на нашем минном заграждении 1 марта и только «Василий Чапаев» и «Сванетия» 23 марта и 17 апреля соответственно потопила германская авиация. В самом Севастополе погиб всего один транспорт — «Георгий Димитров» 21 марта.

После оставления Красной Армией Керченского полуострова противник выделил группировку своей авиации специально для действий на коммуникациях, связывающих Севастополь с портами Кавказа. В период светлых ночей самолеты противника круглосуточно вели поиск наших кораблей. Ввиду резко усилившегося противодействия противника на коммуникациях и в самом Севастополе для доставки грузов и войск стали использовать только быстроходные транспорты «Грузия», «Абхазия», «Серов» и «Белосток». Однако потери стали резко возрастать. 2 июня на пути в Севастополь южнее Ялты авиация топит танкер «Михаил Громов», шедший в охранении двух тральщиков и четырех сторожевых катеров. В Севастополе 10 июня гибнет «Абхазия», а 13 — «Грузия». Последним транспортом, побывавшим в Севастополе, стал «Белосток». Но 19 июня на обратном пути южнее Балаклавы его топят три германских торпедных катера. Благодаря плотному огню кораблей охранения — тральщика и пяти сторожевых катеров — из шести выпущенных торпед цели достигла только одна, но и этого оказалось достаточно.

Здесь необходимо рассмотреть как минимум два взаимосвязанных вопроса: в какой мере вынужденным стал отказ от снабжения Севастополя транспортными судами и насколько знаковым оказалось это решения для судьбы СОР. Как мы уже знаем, наибольшую угрозу для севастопольской коммуникации представляла авиация противника. Торпедные катера и сверхмалые подлодки проявились лишь в середине июня, их количество на театре оставалось незначительным. Противостоять авиационным ударам противника на переходе судов морем могли зенитные огневые средства кораблей и истребительная авиация.

В годы войны корабельная зенитная артиллерия Являлась основным средством борьбы с самолетами в море и вторым по эффективности после истребительной авиации. Однако это теоретически, а на практике, кроме новых крейсеров и эсминцев, все остальные корабли могли прикрыть охраняемые суда только в том случае, если самолеты будут прорываться к объектам удара через них. Существует у зенитчиков такое понятие, как «параметр воздушной цели», — наименьшее расстояние, на которое приближается пролетающая мимо воздушная цель, или иначе проекция на водной поверхности перпендикуляра от курса самолета на корабль.

Параметр характеризует способность сбить воздушную цель, летящую не на тебя, а на другой корабль или судно. Величина параметра всегда значительно меньше максимальной дальности стрельбы и сильно зависит от скорости цели. Например, 76-мм артиллерия эсминцев способна поражать германские бомбардировщики, летящие с параметром 1–1,5 километра. Таким образом, в идеале эсминец мог держать оборону против воздушного противника «на фронте» не более трех километров, или порядка полутора миль. Получается, что для надежного прикрытия двух-трех транспортов нужно до четырех эсминцев, в крайнем случае по одному на левом и правом траверзах обороняемых объектов. Что касается крейсера, то он со своей 100-мм артиллерией мог удерживать «фронт» до 4–5 км. Но и это не все.

Как ни парадоксально, но применительно к отечественному флоту той эпохи выражение «эсминец вступил в охранение крейсера» — избитый литературный штамп и не более. Дело в том, что крейсеры «Ворошилов» и «Молотов» имели по две батареи 100-мм зенитных орудий в обеспечении двух комплектов приборов управления зенитной стрельбой «Горизонт-1» и «Горизонт-2». Об их качестве можно полемизировать — но по крайней мере они обеспечивали прицельную (первый) и центральную (второй) наводку орудий по движущейся прямолинейно и равномерно в любой плоскости воздушной цели. То есть крейсера были способны стрелять по воздушным целям на сопровождении в упрежденную точку, что и по сей день является наиболее эффективным способом стрельбы зенитной артиллерии.

Другая ситуация сложилась с советскими эсминцами. Еще в проекте кораблей типа «Гневный» предусматривали возможность размещения приборов управления стрельбой зенитного калибра, но полным ходом шла постройка кораблей уже улучшенного проекта 7у, а приборы все отсутствовали. Первыми, согласно приказу наркома ВМФ, их должны были получить вступающие в 1940 г. «Свирепый» и «Сообразительный». Но, несмотря на то что эти эсминцы вошли в строй только на следующий год, приборов управления стрельбой зенитного калибра им все равно не досталось. Наконец, на «Способном», вошедшим в состав ЧФ 19 июля 1941 г., установили первый комплект отечественного МПУАЗО[41] «Союз-7у» с гировертикалью «Газон-1».

Ядром этой системы являлся зенитный автомат стрельбы «Союз». Этот счетно-решающий прибор обеспечивал выработку данных центральной наводки для стрельбы по видимой с корабля воздушной или морской цели, но не учитывал изменение высоты цели, то есть стрельба велась в упрежденное место цели только в горизонтальной плоскости.

8 января 1942 г. в состав Черноморского флота вступает второй эсминец с МПУАЗО — «Свободный». Однако 10 июня 1942 г. он погиб в Севастополе во время налета авиации, имея на своем счету три сбитых и один подбитый самолет.

Для остальных кораблей пр. 7у, во-первых, просто отсутствовала аппаратура, а во-вторых, на изначально перегруженных эсминцах для нее не было места, да и остойчивость с новыми стабилизированными визирными постами вызывала опасения. Поэтому на «семерки» МПУАЗО не установили даже после войны.

Таким образом, на Черноморском флоте к середине июня 1942 г. имелся всего один эсминец, способный «вступить в охранение крейсера», остальным было впору искать поддержки у этого самого крейсера. Столь же условно, как ПВО, советские эсминцы могли выполнять задачи ПЛО, так как не имели гидролокационных станций.

Проанализировав противовоздушные возможности черноморских кораблей, можно прийти к выводу, что теоретически защитить транспорта в море могли только крейсеры и эсминцы. Все остальные, включая и базовые тральщики, вооруженные 100-мм орудием с максимальным углом возвышения 45°, в лучшем случае могли отвлечь на себя часть атакующих самолетов. Добавим сюда, что никакого приборного обеспечения стрельбы по пикирующим целям у нас не было. Фактически реальные шансы сбить пикировщик до сброса им бомб имели только зенитные автоматы 70-К, оснащенные так называемым автоматическим прицелом. Но подобные зенитные орудия на флоте в 1941–1942 гг. являлись остродефицитными.

Охранение судов сторожевыми или торпедными катерами в смысле ПВО — это вообще самообман. Наиболее распространенная 45-мм полуавтоматическая пушка обеспечивала «параметр цели» всего в несколько сотен метров. Этим отчасти и объясняется, почему катера эскорта буквально прижимались к охраняемым судам, оставляя за потенциальным подводным противником наиболее выгодные дистанции торпедного залпа: таким образом они старались оказаться на пути самолетов, атакующих транспорта, и применить по ним свое оружие.

Хотя на войне бывало всякое. Например, 29 августа 1941 г. шедший в балласте из Керчи в Новороссийск сухогруз «Каменец-Подольск» атаковали два германских торпедоносца и потопили его. Однако одного из них сбил находившийся в охранении транспорта сторожевой катер СКА-033, а второй торпедоносец упал в воду, зацепившись за мачту уже тонущего судна. Похоже, это был единственный случай потерь среди германских торпедоносцев при действии их на наших черноморских коммуникациях. Причем, по некоторым данным, эти два погибших германских экипажа вообще были единственными на тот момент подготовленными для применения торпед. Следующий случай атак торпедоносцев зафиксирован лишь через два месяца.

Подводя итог всему сказанному выше, можно сделать вывод, что корабли Черноморского флота обеспечить надежную ПВО транспортов в море не могли. Подчеркнем — именно надежную, то есть когда из десяти воздушных ударов только в двух мы бы несли потери. А если учитывать, что в начале июня каждый конвой подвергался в среднем одному-двум ударам при движении в одну строну, то получалось, что при «надежной ПВО» за пять рейсов в Севастополь и обратно мы теоретически теряли бы не менее двух судов. Теперь посмотрим, насколько это было приемлемо.

По состоянию на середину марта 1942 г. транспортный флот на Черном море располагал двадцатью эксплуатируемыми сухогрузами и пятью танкерами. Еще тринадцать транспортов и четыре танкера находились в ремонте или отстое. До этого с начала года в Феодосийско-Керченской операции потеряно семь судов и три на коммуникациях. К 1 июля из действующих осталось в строю четырнадцать транспортов и три танкера.

Можно производить различной сложности расчеты, в том числе учесть суда вспомогательного флота ЧФ, но очевидно, что до конца года на Черном море просто не осталось бы транспортных судов. Повторимся — при «надежной ПВО», а этого корабли флота чисто технически обеспечить не могли.

Теперь посмотрим, как обстояли дела с истребительной авиацией. Что касается авиации СОР, то 20 мая 1942 г. ее переформировали в 3-ю особую авиационную группу ВВС под командованием полковника Г.Г. Дзюба. От Черноморского флота в нее входили бомбардировочные группы 5-го гвардейского и 40-го авиаполков, эскадрилья 116-го разведывательного авиаполка, а также 6-й гвардейский истребительный, 18-й и 23-й штурмовые авиаполки. Кроме этого в составе 3-й группы ВВС имелись самолеты 5-й воздушной армии. В частности, с 29 мая 1942 г. над Севастополем воевали истребители 247-го авиаполка, а 9 июня — 45-го.

Количество самолетов СОР постоянно менялось, на замену потерянным с Кавказа периодически поступали новые. Например, 8 июня в Севастополь перелетели десять Як-1, шесть И-16 и один Ил-2. Но здесь исследователи часто упускают из виду то, что нужно считать не самолеты вообще, а исправные машины.

Поддержание техники в исправном состоянии в условиях СОР, опять же, во многом зависело от связи с Большой землей, авиатехники испытывали постоянный голод в запасных частях. Но если большинство из них можно было доставить по воздуху, то авиамоторы только морем. Последний раз более-менее массово двигатели завез 16 июня «Белосток» (2 т). Потом три мотора пытался доставить в Севастополь учебный крейсер «Коминтерн», но, подойдя в 15 часов 20 июня ко входному фарватеру, вернулся назад: войти в бухту в это время суток было невозможно, как, впрочем, и ожидать ночи у крымских берегов. Правда, эти три мотора все же в СОР попали: их доставил 23 июня эсминец «Бдительный».

Трудности с ремонтом самолетов хорошо видны из фактического состава авиагруппы.

Изменение состава 3-й особой авиационной группы ВВС

Примечание: в числителе указано общее количество самолетов, а в знаменателе — исправных.

Что касается противника, то по состоянию на 1 июня 1942 г. VIII авиакорпус имел в своем составе пять бомбардировочных авиагрупп на Ju-88:I, II/KG 51; I, III/KG 76; III/LG 1, а также группу I/KG 100 на Не-111 и эскадру StG 77 на Ju-87. Также имелось три группы истребителей: II, III/JG 77; III/JG 3 и две разведывательные эскадрильи: 3(H)/11, 3(H)/13. Специально для действий на морском направлении предназначалось авиакомандование «Юг» в составе двух групп: II/KG 26 (торпедоносная[42]) и I/JG 77 (истребительная), а также дальнеразведывательная эскадрилья 4(F)/122 на Ju-88. Для действий по морским целям при необходимости могли привлекаться самолеты VIII авиакорпуса. Всего группировка германской авиации в Крыму насчитывала около 600 самолетов, в том числе небоевых.

В период подготовки к штурму авиация противника, по данным германских отчетов, совершила: 2 июня — 723, 3 июня — 643, 4 июня — 585, 5 июня — 555, 6 июня — 563 самолето-вылета; сброшено 2264 т бомб, 23 800 зажигательных бомб. Каждый исправный бомбардировщик производил по три-четыре вылета в день. Далее активность авиации противника еще более возрастает: 8 июня — 1075 самолето-вылетов бомбардировщиков и 125 истребителей; 11 июня — 870 и 120 соответственно; 12 июня — 650 бомбардировщиков и неизвестное — истребителей; 14 июня — 800 бомбардировщиков и истребителей; 16 июня — 752 только бомбардировщика; 18 июня — 600 бомбардировщиков и истребителей;

22 июня — 900 бомбардировщиков и истребителей. Всего за время штурма, начиная с 1 июня, — 23 751 самолето-вылетов, сброшено 20 528,9 т бомб, сбито 52 советских самолета в воздухе и 18 уничтожено на земле[43], потоплено три эсминца, подлодка, тральщик, четыре сторожевых катера, порядка двадцати малотоннажных судов, три транспорта (10 420 т). Боевые потери авиации противника за время третьего штурма Севастополя, по германским данным, составили 31 самолет.

По мере продвижения войск противника, условия базирования авиации СОР становились все хуже. К середине июня фактически из трех аэродромов остался лишь один, расположенный на мысе Херсонес. Но и там уничтожение самолетов становилось вопросом времени. Действительно, за июнь месяц в воздушных боях мы потеряли 52 самолета, еще три сбила зенитная артиллерия, 16 пропали без вести и 30 уничтожено на аэродромах. Только за 28 июня на Херсонесском аэродроме разорвалось 14 авиабомб и 356 снарядов.

Наконец 30 июня первая группа исправных самолетов — шесть Як-1, семь Ил-2, один И-16, один И-15, два И-153 и один ЛаГГ-3 — перелетели из Севастополя в Анапу. На другой день вылетели на Кавказ еще четыре Як-1, три И-16, один И-153, один И-15 и четыре У-2. Из них один Як-1 произвел вынужденную посадку на воду вблизи Туапсе, а три У-2 пропали без вести. Последними, уже на рассвете 2 июля, с Херсонеса на «яках» вылетели командующий ВВС ЧФ генерал-майор авиации В.В. Ермаченков, начальник летной инспекции подполковник Н.А. Наумов и командир эскадрильи капитан К. Денисов. Четвертым оказался младший лейтенант из 45-го полка ВВС Красной Армии. В последнюю ночь он со своим механиком смог починить одну уже брошенную машину и на рассвете, втиснув механика за кресло, взлететь с аэродрома. Куда лететь, летчик не знал, но тут увидел поднявшуюся в воздух машину Наумова и, «вцепившись» в него, добрался до Анапы.

Это еще раз подтверждает, что армейские летчики воевали в небе Севастополя до конца. Как и то, что армейцы направляли в осажденную крепость молодых малоопытных летчиков. Что касается командующего ВВС флота генерал-майора авиации В.В. Ермаченкова — то он уж точно мог бы не рисковать, улетая последним с перепаханного поля Херсонеса, да еще на истребителе, на котором ранее не летал, а спокойно эвакуироваться ранее на транспортном самолете. Уж его-то точно посадили в любой из них. Но, видимо, такой был он командир…

Мы видим, что к середине июня ситуация с истребителями была даже лучше, чем в начале штурма. Но все равно львиная доля ресурса истребительной авиации уходила на прикрытие собственно Севастополя, на ПВО транспортов в море их не хватало. Правда, суда подходили к Севастополю в темное время суток, а немцы практически ночью не летали. Однако ночи летом короткие, скорость транспортов небольшая, так что темнота в основном спасала лишь от огня артиллерии противника на Инкерманском створе. Но даже если бы истребители СОР прикрывали суда на полную дальность от Севастополя, а истребители с Кавказа — со своего берега, все равно оставались бы неприкрытые «окна», вполне досягаемые для германских бомбардировщиков. Дело в том, что Як-1 могли патрулировать на удалении 150 км в течение 50 минут с резервом времени на 15-минугный воздушный бой, остальные — в течение 15 минут и только на удалении 100 км. Одновременно на такое удаление они смогли бы реально сделать два, максимум три вылета за весь день. В результате истребительная авиация ЧФ технически не могла обеспечить прикрытие конвоев на переходе морем от ударов авиации противника.

Все это привело к тому, что после гибели 19 июня «Белостока» транспортные суда были сняты со снабжения Севастопольского оборонительного района. Теперь вся надежда возлагалась на боевые корабли. Из корабельного состава Черноморского флота к обеспечению морских сообщений привлекли два крейсера, лидер, двенадцать эскадренных миноносцев, двенадцать базовых тральщиков и 67 сторожевых катеров.

Боевыми кораблями с начала осады и до 20 мая 1942 г. сделано в Севастополь и обратно 176 переходов, из них крейсерами — 36, эскадренными миноносцами — 100, тральщиками и подводными лодками — 12. В период третьего штурма Севастополя в перевозках принимали участие три крейсера, два лидера, два эскадренных миноносца, сторожевой корабль, пять базовых тральщиков и 23 подводные лодки[44].

Повторимся: с 20 июня вся нагрузка по снабжению Севастопольского оборонительного района легла на боевые корабли да на транспортную авиацию. Всего для этих целей с 21 июня выделяли 12–15 самолетов ПС-84 (Ли-2) в сутки. До 1 июля они совершили 117 самолето-вылетов, доставив в Севастополь 185,5 т боеприпасов, 16 т продовольствия и вывезя на Кавказ 1471 раненого, 336 эвакуированных и 7 т различных грузов.

Полеты продолжительностью 2,5 часа совершались исключительно по ночам, и каждый самолет успевал сделать только один рейс. Раненые вывозились из расчета шесть лежачих и 16 сидячих, вся разгрузка-погрузка самолета занимала 30 минут.

Что касается грузов, доставленных в Севастополь морем, то в документах по этому поводу имеются значительные расхождения, что для тех условий отчасти объяснимо.

Доставка грузов в Севастополь после 20 июня

В документах иногда проходит обобщенная информация о грузах, перевезенных за сутки или неделю. Но там разобраться еще сложнее.

Вот, например, по одному документу за 24 июня кораблями доставлено 1429 человек со штатным вооружением и боеприпасом, 188 т боеприпасов для Приморской армии, 22 т фуража, 10 т медикаментов, 78 т авиабензина и 20 катушек телефонного кабеля. В другом документе, касающемся исключительно боеприпасов, сказано, что в этот день кораблями и авиацией их доставлено 174 т. Теперь можете сравнить с приведенной таблицей.

Но здесь тот случай, когда нас скорее интересуют не точные суточные поставки, а их среднесуточные значения, нам важно понять, насколько этого было достаточно для обороны крепости. Каких-либо точных и обоснованных расчетов, сколько и чего нужно регулярно доставлять в Севастополь, скорее всего не существовало, что в условиях штурма вполне естественно — подвоз производился преимущественно по оперативным заявкам. Однако можно найти несколько контрольных Цифр. Например, еще в начале третьего штурма, 12 июня, в базовом отделении топливного отдела тыла подсчитали, что в сутки расход автомобильного бензина составляет 45 т, авиационного Б-70 — 10 т, Б-74 — 20 т и Б-78 — 15 т, то есть в сумме 90 т. Одновременно штаб ЧФ определил, что в СОР ежесуточно необходимо подавать не менее 425 т грузов. Сюда входили в основном боеприпасы и бензин, а также в самом минимальном количестве пищевые концентраты и медикаменты. Исходя из приведенных выше цифр видно, что требуемые объемы поставок не выдерживались.

Доставка грузов в Севастополь, т.

Вывоз грузов из Севастополя, т.

В это время командующий Северо-Кавказским фронтом С.М. Буденный доносил начальнику Генштаба Василевскому:

По одному из отчетов получается, что в среднем с 20 по 30 июня оборонительный район получал 500 человек, 160 т боеприпасов, 50 т продовольствия, 15 т бензина. Впрочем, есть и другие цифры: бензина не менее 35 т, боеприпасов — 152 т в сутки. Но в любом случае этого было недостаточно. Особенно учитывая, что 20 июня имевшийся запас артиллерийских выстрелов в основном уже израсходовали, и артиллерия питалась «с колес», то есть тем, что доставляли по морю. Одновременно прибывающее маршевое пополнение покрывало не более 10 % потерь в личном составе.

При этом не надо забывать, что в 425 тоннах минимального объема поставок с Большой земли практически не учитывались потребности ремонта и поддержания в исправном состоянии оружия и технических средств, жизнеобеспечение людей. На таком голодном пайке гарнизон долго бы не протянул. Чтобы лучше себе представить, как питались в осажденном Севастополе, сравним с блокадным Ленинградом. Обратите внимание на отсутствие овощей.

Суточные продовольственные пайки в Севастополе и Ленинграде (в граммах)

Примечание: Береговой А — для боевых частей (полевые войска, ПВО, Береговая оборона). Береговой Б — для тыловых частей.

К началу третьего штурма СОР располагал следующими запасами продовольствия в сутко-дачах (в кг): мука для хлеба — 5,6; сухари — 3,8; крупа и макароны — 29,2; мясо — 3,3; рыба — 7,7; консервы мясные — 4,5; жиры — 7,8; сахар — 17,6. В среднем получается, что гарнизон без внешнего подвоза мог продержаться где-то неделю.

Вывоз людей из Севастополя, чел.

Как отмечалось, в мае месяце на коммуникации Кавказ — Севастополь стали привлекать подводные лодки. Обычно это связывают с усилением активности авиации противника, но это правильно лишь отчасти. Одной из причин стал острый дефицит в танкерах. Таких специализированных судов всегда не хватало, а в то время по Черному морю шло снабжение топливом всего южного фланга советско-германского фронта. Одновременно риск потери судов на севастопольской коммуникации действительно был велик. К тому же ярко проявилась еще одна специфика Севастополя — он прежде всего являлся военно-морской базой, а потом портом. Поэтому средства погрузки-выгрузки не могли обеспечить перевалку большого количества грузов, особенно тяжеловесов. А обстановка требовала проводить разгрузку и обратную погрузку судов в течение короткой летней ночи. Создавалась парадоксальная ситуация, когда доставлять все необходимое целесообразно крупнотоннажными судами, а обрабатывать в Севастополе — малотоннажные.

Нечто похожее происходило и с танкерами, которые просто не успевали разгрузиться за ночь. Например, последний танкер, побывавший в СОРе — «Москва»[45], доставил в крепость 2450 т флотского мазута, 245,4 т бензина Б-70, 363 т бензина Б-74, 407 т соляра, 271 т автола, 891 т автомобильного бензина, 21,2 т масел и 102 т различных грузов. Пришел он в 3:35 7 мая, а уйти смог только на рассвете 9 мая. Вот по совокупности указанных факторов и решили привлечь для перевозок грузов, прежде всего бензина подводные лодки.

Следует отметить, что подобный опыт до Великой Отечественной войны отсутствовал. Но чисто технически в отношении жидких грузов задача на первый взгляд решалась легко. Причем фактическая загрузка лодок оказалась даже больше расчетной.

Нормы загрузки подводных лодок при снабжении Севастополя

С подводных лодок для размещения на них больших объемов перевозимых грузов обычно снимались торпеды (на средних и больших подводных лодках оставляли по две), 50 % артиллерийского боеприпаса и часть запасных частей. Продукты питания и пресная вода для личного состава брались из расчета на шесть суток.

Загрузка подлодок производилась в Новороссийске и Туапсе. Сухие грузы, как правило, доставлялись на причалы на автомашинах и сгружались на палубу грузчиками порта или нарядами краснофлотцев. Размещение и укладка грузов в отсеках поручались личному составу под непосредственным наблюдением помощника командира и командира БЧ-5. За правильное размещение грузов в отсеке отвечал его командир, которому перед погрузкой вручалась «карта загрузки», где подробно расписывалось, как располагать грузы. Однако не обошлось без ошибок, Так, 14 июня М-33 под командованием Д.И. Сурова приняла на борт консервированный гороховый суп в банках общим весом около 7 тонн. В весовом отношении количество груза соответствовало предварительным расчетам, но вместить в лодку очень легкий груз оказалось сложно, требовалось слишком много места. Ящики с консервами укладывались, где только находили место. Основное количество сухих грузов размещали во II и IV отсеках. В целом подлодки оказывались настолько забитыми ящиками и мешками, что ко многим ответственным механизмам отсутствовал доступ. Например, если бы при погружении вентиляция носовой группы не сработала пневматически, то вручную ее открыть было бы уже невозможно.

Прибыв в Севастополь, личный состав через люки производил выгрузку грузов на палубу, откуда их забирали представители тыловых органов Севастопольского оборонительного района. Бензин откачивался лодочными средствами в приготовленные емкости. Нередко из-за отсутствия емкостей часть бензина приходилось откачивать за борт, чтобы успеть уйти из Севастополя в темное время.

Первыми в Севастополь пришли 9 мая Л-4 под командованием Е.П. Полякова и Д-4 под командованием И.С. Израилевича[46], доставив 112,8 т продовольствия, топливо за сутки до этого перевезла «Москва». В принципе планировали через месяц провести еще один танкер. По этой причине до начала июня подлодки доставляли исключительно боезапас и продовольствие.

После поражения наших войск на Керченском полуострове положение Севастополя серьезно осложнилось. Наращивая удары по коммуникациям, противник в то же время усилил обстрел и бомбардировку севастопольских бухт, стремясь уничтожить прорвавшиеся туда быстроходные транспорты и боевые корабли. С 24 мая удары по порту и городу стали непрерывными. Место разгрузки подлодок с 1 июня перенесли в Камышовую и Стрелецкую бухты. 13 июня командующий флотом приказал начальнику штаба для питания Севастополя поставить все подводные лодки Первой, а 20 июня и Второй бригады.

Первые 24,6 т бензина для СОР доставила 7 июня Л-23. Топливо принимали в междубортные цистерны. Но водонепроницаемые лодочные системы оказались вполне газопроницаемыми. Бензин и его пары быстро разъедали сальники клапанов внутренней вентиляции цистерн и поступали внутрь прочного корпуса. Создавались опасность отравления экипажа и возможность взрыва. Для предотвращения проникновения паров бензина в отсеки сальниковую набивку клапанов пропитывали зеленым мылом, ставили заглушки, вели более интенсивную вентиляцию отсеков и др. Эти меры дали положительные результаты. За первый месяц перевозок не было ни одного происшествия, если не считать воспламенения бензина у борта Л-4 от искры из глушителя рядом стоящего катера. При этом все обошлось благополучно.

С середины июня к перевозкам привлекли «малюток». Они принимали всего 8 т сухих грузов, но могли дополнительно к этому взять и 6 т бензина, то есть их вместимость удваивалась. Поэтому уже 20 июня М-31 первой из малых подлодок доставила в Севастополь жидкое топливо. Здесь чисто технических проблем оказалось больше. Еще во время приемки топлива пары бензина через внутреннюю вентиляцию (наружная имела заглушки) из топливной цистерны № 4 поступали в отсеки. Несмотря на непрерывную работу судовой вентиляции иногда создавалась взрывоопасная концентрация, что при незначительном искрении электроприборов угрожало взрывом. Кроме этого имели место отравления личного состава парами бензина.

События развивались лавинообразно. Второй из «малюток» с бензином на борту в Севастополь прибыла М-32 под командованием Н.А. Колтыпина. Придя в Стрелецкую бухту, лодка выгрузила боезапас и откачала бензин. Однако его остатки обнаруживались в самых неожиданных местах по всей лодке. 23 июня в 2 часа подлодка отошла от пирса для дифферентовки и следования в Новороссийск. Через 15 минут, когда подлодка погрузилась и находилась на глубине 6 м, при задраенных переборках в третьем отсеке (центральный пост) произошел взрыв паров бензина. Горение продолжалось 3–5 секунд. В результате взрыва были повреждены радиорубка и некоторое радиооборудование; шесть человек личного состава получили ожоги 1-й и 2-й степени.

Сложность обстановки усугублялась тем, что лодка не могла выйти из бухты в светлое время суток, так как сразу попала бы под огонь батарей и удары самолетов противника. А до наступления темноты оставалось еще 16 часов. Условия внутри лодки стали чрезвычайно тяжелыми, воздух в помещениях лодки насыщался парами бензина, но другого выхода не было. Командир, найдя 35-метровую глубину у выхода из Стрелецкой бухты, лег на грунт. Кроме экипажа на лодке находились два корреспондента, два офицера гидрографического отдела флота, два раненых офицера и две женщины, взятые из Севастополя. Командир приказал всем лежать и лишних движений не делать. А сам до 10 часов проверял отсеки и беседовал с людьми, а затем заснул в центральном посту. Воздух в лодке сильно насытился парами бензина, люди стали дуреть, терять сознание. В 12 часов командира разбудили, так как ситуация становилась критической, в работоспособном состоянии осталось буквально несколько человек. Акустик Кантемиров лежал на настиле и плакал, приговаривая непонятные слова. Моторист Бабич кричал и плясал. Электрик Кижаев медленно ходил по отсекам и кричал: «Что это все значит». Большинство людей лежало в обморочном состоянии. Женщины уговаривали командира всплыть, а когда им объяснили, что этого нельзя сделать, им показалось, что экипаж лодки почему-то решил коллективно умереть, и просили застрелить их. Фактически к 13 часам способность соображать и действовать сохранилась только у трех человек: командира, старшины группы Пустовойтенко и краснофлотца Сидорова. До 17 часов командир ходил, спал, временами терял сознание. Когда он почувствовал, что дальше не выдержит, то приказал Пустовойтенко не спать, считая боевой задачей во что бы то ни стало продержаться до 21 часа и тогда разбудить командира, который лег во втором отсеке. Несколько раз командир просыпался и напоминал Пустовойтенко о его задаче. В это время взятый в поход вместо штатного командир БЧ-5 Медведев, будучи не в себе, несколько раз ходил в первый и шестой отсеки и пытался открыть входные люки. За ним спокойно ходил Сидоров и за ноги оттаскивал его от люков. Механику все же удалось незаметно отдраить люк в кормовом отсеке, но 35-метровое давление плотно прижимало люк к корпусу. В конце концов командир БЧ-5 также уснул.

Старшина продержался, но добудиться командира в 21 час не смог, также не смог он привести в чувство командира БЧ-5, которого на руках перенес в центральный пост. Тогда Пустовойтенко решил перенести в центральный пост командира лодки, самому продуть балласт и, когда лодка всплывет, вынести командира наверх, надеясь, что на свежем воздухе он быстро очнется. Старшина продул среднюю цистерну, и лодка всплыла под рубку. Затем он открыл люк, но от свежего воздуха тоже стал терять сознание. Чувствуя это, он успел задраить люк и упал вниз. В таком состоянии лодка оставалась на протяжении двух часов. Через отдраенный механиком люк в кормовой отсек стала поступать вода, заполнившая трюм отсека и залившая главный электромотор. Течением воды лодку отнесло на каменистый берег к Херсонесскому маяку. Когда Пустовойтенко пришел в себя, он открыл рубочный люк и вытащил наверх командира лодки. Н.Л. Колтыпин очнулся, но управлять лодкой еще долго не мог. Старшина за это время пустил судовую вентиляцию, задраил люк в кормовом отсеке и откачал воду из трюма, продул главный балласт. Затем вынес наверх электрика Кижаева, привел его в чувство, отнес обратно и поставил на вахту к электростанции.

После того как командир стал способен управлять кораблем, он попытался снять стоящую носом к берегу лодку с мели. Для этого он скомандовал «задний ход», но электрик Кижаев, не придя еще в полное сознание, вместо «назад» дал ход «вперед». Командир спустился вниз и попытался выяснить, почему электрик не выполнил команду, на что тот ответил: «Наша лодка должна идти только вперед, назад нельзя: там фашисты». Пришлось командиру около электрика поставить Пустовойтенко, чтобы тот «обеспечил правильное исполнение команд». Больше проблем с моторами не возникало.

От ударов о камни М-32 сломала вертикальный руль, и он мог перекладываться только влево. Батарея разрядилась. Короче говоря, сняться с камней не могли. Командир, не до конца еще придя в себя, не находил правильного решения. В этот тяжелый для лодки момент к нему подошел матрос Гузий и предложил запустить дизель. Пустовойтенко и моторист Щелкунов приготовили мотор и дали сразу 600 оборотов. Лодка пошла по камням и вышла на чистую воду, а затем, обогнув Херсонесский маяк, прошла по фарватеру за минное поле и взяла курс на Новороссийск.

За сутки до этого, 22 июня, другая «малютка», М-60, под командованием Б.В. Кудрявцева в Новороссийске приняла на борт мины, противотанковые патроны и мясные консервы общим весом 7 т, а в 4-ю цистерну — бензин. Когда прием топлива почти завершили, во всех отсеках произошел взрыв паров. Из рубочного люка вырвался большой столб пламени с густым черным дымом. Из центрального поста выскочили наверх сильно обгоревшие люди и по приказу командира бросились в воду. Командир отделения А.А. Власенко, весь в огне (горела одежда и волосы), перед прыжком в воду крикнул командиру: «Закройте судовую вентиляцию, внизу горят мины». Командир БЧ-5 старший техник-лейтенант А.П. Кокин, находившийся на верхней палубе, услышав это, бросился во второй отсек и вместе со старшиной группы электриков Глебовым вынес наверх два ящика с горящими минами. Обследовав весь отсек и убедившись, что горящих мин больше нет, они вышли наверх. Естественно, лодка уже никуда не пошла.

А вот М-33 успела выйти в море, имея на борту 7 т боезапаса в отсеках и 6 т бензина в 4-й балластной цистерне. Учитывая все произошедшее с М-32 и М-60, ее возвращают в Новороссийск и приказывают откачать топливо. Не успев как следует очистить лодку от растекшегося по всем трюмам бензина и провентилировать отсеки, вышли на дифферентовку, в ходе которой произошел взрыв паров бензина. Пламя вспыхнуло в центральном посту и распространилось по всем отсекам, кроме концевых. Люди, находившиеся внизу, особенно в центральном посту, получили сильные ожоги. Но, несмотря на это, они продолжали выполнять свои обязанности, и лодка ни на минуту не теряла управление. Люди выскочили наверх с горящей на них одеждой, обгоревшими лицами и не только, так как многие работали раздетыми до пояса. Командир приказал морякам прыгать в воду, а своему помощнику лейтенанту Рузову спуститься вниз и осмотреть, задраены ли переборки. Внизу стоял черный дым и невыносимая жара. Дышать было нечем. Командир отделения мотористов Бувалко спустился во второй и четвертый отсеки для проверки состояния загруженных минометных мин. Командир БЧ-5 инженер-лейтенант Сапегин, сильно обгоревший в момент взрыва, без какого-либо приказания командира обошел все отсеки, и только после полного осмотра лодки поднялся наверх, доложил командиру, что очагов пожара в отсеках нет, и тут же потерял сознание.

После взрыва лодка подошла к стенке. Всех пострадавших отправили в госпиталь, где один из них, командир отделения трюмных, М.Н. Костылев, через несколько дней скончался, а подлодка ушла в Очемчири для ремонта. Больше «малютки» бензин не перевозили.

Снабжение осажденного Севастополя потребовало от всего личного состава подводных лодок колоссального физического и морального напряжения. Экипажи принимали участие в погрузке и разгрузке, в это же время обычно проводились пополнение энергоресурсов, необходимый уход за механизмами и устройствами, их ремонт. Это было не так легко, так как имело место сильное загрязнение механизмов, особенно электрооборудования, пылью муки, крупы и других продуктов. Не успевала подводная лодка подойти к причалу, как тут же начиналась погрузка. На больших она длилась 8-10 часов, на средних 4–6 часов, на малых — 2–3 часа, а затем снова в поход. Разгрузка больших подлодок занимала 3–3,5 часа, средних 1,5–2, малых 1–1,5 часа. Сразу после выгрузки принимали людей, затем дифферентовались и немедленно уходили. Отдых на переходе в Севастополь практически исключался, так как жилые отсеки были предельно загружены, а на обратном пути в них находились раненые и эвакуированные.

Из вышеизложенного можно сделать вывод, что после 20 июня 1942 г., когда противник более не пропускал в крепость транспорта, Севастополь стал обречен. Это подтверждают слова из отчета командующего Северо-Кавказским фронтом С.М Буденного начальнику Генерального штаба Красной Армии А. Василевскому и наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову от 12 июля 1942 г., в котором он, «отдавая должное организации и руководству обороной СОРа со стороны командования СОРа», отмечает:

В докладе также отмечается, что «к началу 3-го штурма Севастополя СОР имел меньше 2,5 боекомплекта снарядов крупного калибра, меньше 3-х боекомплектов снарядов среднего калибра, меньше 6 боекомплектов снарядов мелкого калибра и около 1 боекомплекта мин, что совершенно недопустимо. В то же время период длинных ночей не был использован для подвоза при еще слабой блокаде Севастополя».

Реальная обстановка по боеприпасам в Севастопольском оборонительном районе складывалась приблизительно следующая. Артиллерия Приморской армии перед третьим штурмом имела по выстрелам в боекомплектах: калибра 122–155 мм — 2–2,5; калибра 75–85 мм — 2,5–3; калибра 37–45 мм — до 6; для минометов калибра 107–120 мм — 0,9; для минометов калибра 82 мм — немногим более одного боекомплекта; для минометов калибра 50 мм — 2.

Здесь надо отметить, что величина боекомплекта различна для орудий разных калибров. Так, в армейской артиллерии один боекомплект для 75-85-мм орудий составляет 120–140 выстрелов на орудие, для 122-мм — 80 выстрелов, для 152-мм — 60.

Береговая артиллерия оказалась обеспечена боеприпасами значительно лучше. Хотя количество боекомплектов не выглядит внушительно, но надо иметь в виду, что в береговой артиллерии боекомплект в 5–8 раз превышал таковой для полевой артиллерии. К началу штурма 305-мм орудия в береговой артиллерии имели в среднем по 1,35 боекомплекта, или по 270 выстрелов на орудие, что по армейским нормам составляло 8–9 боекомплектов. Для орудий 30-й и 35-й батарей это количество являлось предельным, то есть после израсходования указанного числа снарядов тела орудий полностью изнашивались.

Орудия калибра 180 мм также имели запас, достаточный для достижения полного износа орудий, 152 мм — 1,84 боекомплекта, или по 370 выстрелов (по армейской норме — 7–8 боекомплектов); 130 мм — 1,7 боекомплекта, или по 340 выстрелов (по армейской норме — 6–7 боекомплектов); орудия 100-102-мм — 3,6 боекомплекта, или по 1000 выстрелов (по армейской норме — более 10 боекомплектов); орудия 45 мм — 1,5–2 боекомплекта, или по 1000 выстрелов (по армейской норме — около 6 комплектов).

На первый взгляд все выглядит внушительно, но для отражения штурма этого оказалось недостаточно. Не надо забывать, что все же именно полевая артиллерия в силу своей относительной многочисленности и специфики боевых действий составляла огневую основу обороны Севастополя. Артиллерия береговой обороны в силу своей дальнобойности, точности стрельбы и мощи боеприпасов скорее являлась своего рода резервом командования СОР. То есть она внесла огромный вклад в оборону Севастополя, но не могла подменить собой полевую артиллерию.

Севастополь был обречен, но это не означает, что его гарнизон не мог быть эвакуирован. Если бы такое решение приняли уже 20 июня, то эта задача при всей своей сложности была решаема. Можно предположить, что именно 20–23 июня командование флотом поняло всю бесперспективность положения: ежедневно войска оставляли рубеж за рубежом, артиллерия испытывала острый снарядный голод. Несмотря на то что авиация СОР ежесуточно производила более полусотни самолето-вылетов, превосходство в воздухе оставалось за противником. Однако даже в эти дни четыре-пять советских самолетов отваживались на штурмовки позиций германских войск в дневное время.

В этих условиях командующий флотом в своих ежедневных донесениях командующему Северо-Кавказским фронтом стал прямо указывать, что без срочной помощи войсками (не менее стрелковых дивизии и бригады) и боеприпасами Севастополь не удержать. То есть отчасти повторялась картина с донесением командира Главной базы флота контр-адмирала Г.В. Жукова от 19 декабря 1941 г. на имя Верховного Главнокомандующего о положении Севастополя[47]. Там он прямо указывал, что без немедленной помощи крепость продержится не более трех дней. Тогда обращение к Сталину через голову всех своих начальников помогло, дополнительные войска немедленно доставили в СОР, что позволило ему продержаться до начала Керченско-Феодосийской операции.

Но в декабре проблема состояла в том, где взять войска — пришлось снимать их с десантной операции. Теперь же проблема была в другом: как доставить войска в Севастополь. И уж Военный совет флота точно знал, что в данных условиях обстановки это просто невозможно, да скорее всего уже поздно. Таким образом, намек был более чем прозрачным: надо уходить.

Однако никто не отменял директиву командующего Северо-Кавказским фронтом С.М. Буденного, которому оперативно подчинялся СОР и Черноморский флот, от 28 мая 1942 г., где он приказал предупредить весь личный состав СОРа, что «переправы на Кавказский берег не будет», то есть надо было сражаться за Севастополь до последнего.

Однако, по-видимому, какая-то документально незафиксированная работа по разъяснению реального положения дел в СОР велась на уровне штабов флота и фронта на Кавказе. 29 июня противник форсировал Северную бухту, и больше ни о какой дальнейшей обороне Севастополя речь уже идти не могла — в последующие сутки управление войсками со стороны командования СОР в целом оказалось утеряно. 30 июня последовал официальный доклад Октябрьского Буденному и последнего Сталину[48]. В тот же день Ставка ВГК дала разрешение на оставление Севастополя[49]. Но теперь-то уж точно оказалось почти поздно.

Почти — потому что на самом деле еще можно было попытаться провести операцию по эвакуации крепости. Вопрос заключался в цене. Речь могла идти именно об операции Черноморского флота, когда для ее проведения привлекли бы все наличные войска, силы и средства флота, а также частично Северо-Кавказского фронта. Даже если бы такую операцию провели 22–25 июня, она наверняка не стала бы столь успешной, как в случае с Одессой, но вполне могла завершиться с меньшими потерями, чем прорыв из Таллина. Если вести речь о проведении операции 2–3 июля, то потери были бы очень значительными, однако большую часть гарнизона могли бы доставить на Кавказ.

Откуда такая уверенность? Из анализа событий, произошедших вокруг того же Севастополя в апреле — мае 1944 г. Но об этом позже. Здесь же отметим, что скорее всего никакой операции Черноморского флота по эвакуации Севастопольского оборонительного района не то что в начале июля, но и в двадцатых числах июня не могло быть в принципе. А причина состоит в том, что ее просто оказалось некому спланировать и провести.

Естественный вопрос: эвакуацию Одессы было кому планировать, а Севастополя — нет? Ведь командование и штаб флота оставались те же. Все правильно, но в октябре 1941 г. операцию планировал единый штаб под непосредственным контролем командующего в спокойной обстановке обжитого Севастополя, куда война только-только докатилась, — первый ощутимый бомбовый удар по Главной базе германская авиация нанесла 30 сентября. Другое дело — июнь 1942 г. Штаб флота разорван между Севастополем и Туапсе. При командующем имелась оперативная группа штаба флота, через которую он пытался осуществлять руководство Черноморским флотом из осажденной крепости. Кстати, штаб Севастопольского оборонительного района сформировали лишь в мае 1942 г. До этого боевыми действиями на суше управлял штаб Приморской армии.

Но и сформированный в мае штаб СОР еще толком не развернулся, и в него входили лишь начальники связи и гидрографии. В это время на командующего непосредственно замыкалось 14 (!) подчиненных инстанций. Ни о каком тщательном планировании операции флота в условиях гибнущего Севастополя не могло быть и речи. К тому же начальник штаба флота контр-адмирал И.Д. Елисеев, находившийся на Кавказе, был ограничен комфлота в принятии самостоятельных решений. Нередко обстановка складывалась так, что требовалась немедленная реакция на ее изменение, но начальник штаба, являясь первым заместителем командующего флотом, предварительно докладывал последнему шифром в Севастополь свои предложения и затем ждал их утверждения. Все это приводило к потере драгоценного времени и вредно отражалось на решении задач. Нужно отметить, что все предложения начальника штаба получали одобрение. Однако идея дать И.Д. Елисееву право принимать решения на месте с последующим докладом командующий флотом отверг.

Нельзя сбрасывать со счетов психологическое и физическое состояние Ф.С. Октябрьского в последнюю неделю обороны Севастополя. Вне всякого сомнения, практика назначения комфлотов командующими оборонительными районами оказалась порочной. И в данном конкретном случае здесь во многом вина самого Ф.С. Октябрьского. Дело в том, что в конце апреля он прибыл в Краснодар на совещание к М.С. Буденному, где присутствовал и нарком ВМФ. Тогда Н.Г. Кузнецов и поддержавший его член Военного совета ЧФ И.И. Азаров предложили перенести командный пункт командующего Черноморским флотом в Туапсе, с назначением командующим СОР одного из флотских военачальников, как это было в Одессе. Но Ф.С. Октябрьский отказался, и даже дал по этому поводу телеграмму Сталину.

Чем руководствовался комфлота, можно только гадать. Нельзя забывать, что тогда шел апрель 1942 г. и все надеялись на скорое освобождение Крыма, а значит, деблокирование Севастополя. Однако все равно надо признать, что как военачальник Ф.С. Октябрьский поступил неправильно, поскольку само положение, когда командующий и его штаб разнесены в пространстве, — порочно.

Не имеет смысла гадать, смог ли Ф.С. Октябрьский спланировать и провести операцию флота по эвакуации Севастопольского оборонительного района, находись он сам в Туапсе, но из осажденной крепости это уж точно было невозможно. Поэтому все произошло так, как и должно было произойти.

К вечеру 30 июня обороняющиеся войска отошли на рубеж мыс Фиолент, Панорама, железнодорожный вокзал. В 19:30 на заседании Военного совета Ф.С. Октябрьский сообщил о разрешении Ставки ВГК оставить Севастополь. По этому поводу приняли решение: в ночь с 1 на 2 июля самолетами и подводными лодками эвакуировать военные советы флота и Приморской армии, а также оставшихся в городе партийных руководителей. Чуть позже эвакуацию распространили на всех старших офицеров, прежде всего командиров и военкомов дивизий и бригад, офицеров их штабов. Вопрос о перевозке всей группировки войск Севастопольского оборонительного района на Кавказ даже не рассматривался, как совершенно нереальный.

Первоначально Ф.С. Октябрьский хотел оставить за себя командующего Приморской армией генерал-майора И.Е. Петрова и начальника береговой обороны флота генерал-майора береговой службы П.А. Моргунова. Однако этому воспротивились члены военных советов: флота — дивизионный комиссар Н.М. Кулаков, Приморской армии — бригадный комиссар М.Г. Кузнецов. Естественно, их поддержали остальные члены совета, поскольку все понимали, что оставшиеся будут обречены. В результате решили оставить того, кого на заседании совета не было, — командира 109-й стрелковой дивизии генерал-майора П.Г. Новикова, а старшим от Черноморского флота — начальника морской конвойной службы штаба СОРа капитана 3-го ранга А.Д. Ильичева.

Петров и Моргунов ввели Новикова в курс всех дел, и Петров вручил приказ на оборону с боевыми задачами Новикову и его группе войск на основании решения военного совета СОРа:

Из приказа видно, что оборона самого города Севастополя не планировалась. Когда писался этот приказ, части армии уже переходили на указанный в нем рубеж. Что касается первого пункта приказа, что «дальнейшая организованная оборона исключена», то здесь, видимо, констатировался тот факт, что армия исчерпала силы и средства, а также ее командование потеряло управление войсками. Причем произошло это не только в силу прорыва фронта противником, а также свертывания армейской связи ввиду фактического прекращения работы 110-го отдельного полка связи Приморской армии. Потеря управления, а точнее управляемости, войсками произошла во многом из-за того, что из соединений и частей для эвакуации отозвали командиров и комиссаров соединений и частей, старшего комсостава штабов. Связь с остатками частей на передовой к концу суток 30 июня уже практически отсутствовала. Передача управления новому командиру одной из дивизий в такой обстановке являлась формальным актом — тем более что в следующую ночь П.Г. Новиков со своим штабом в соответствии с решением Военного совета сам планировал эвакуироваться на подводной лодке.

В ночь на 1 июля на Херсонес прилетели последние тринадцать транспортных самолетов, еще три вернулись с полпути на Кавказ: кто потерял ориентировку, у кого забарахлил мотор. Самолеты немедленно разгружались, принимали на борт пассажиров и улетали. Но еще с 29 июня в одном из капониров, под усиленной охраной автоматчиков группы особого назначения ЧФ, стоял транспортный Ли-2, задержанный по приказанию командования СОРа. Он предназначался для эвакуации Военного совета Черноморского флота[50]. Когда перед рассветом прибыли пассажиры, у самолета уже бушевала разъяренная толпа. С помощью охраны Ф.С. Октябрьскому и его окружению удалось протиснуться к трапу, но чья-то рука вырвала из группы садившихся командира 3-й особой авиационной группы ВВС полковника Г.Г. Дзюбу. Толпа блокировала самолет, не давая запустить двигатели. Люди были крайне возбуждены, а главное — вооружены, обстановка накалялась.

Неожиданно из самолета спустился военный комиссар 3-й авиагруппы полковой комиссар Б.Б. Михайлов и заявил, что остается здесь для приема следующих самолетов. Люди на какое-то время успокоились, и самолет смог начать рулежку. Оставшийся на земле Г.Г. Дзюба вскочил на подножку «виллиса» и приказал шоферу мчаться за Ли-2. Тот его нагнал на старте, и полковника впустили в самолет. Шофер остался в Севастополе — хотя уж его-то на место вышедшего Б.Е. Михайлова можно было бы взять. Из разъяренной толпы все же кто-то стрелял по уже взлетающему самолету.

Что касается комиссара 3-й авиагруппы, то он до последнего момента организовывал оборону аэродрома, днем 2 июля попал под артобстрел и был смертельно ранен. Конечно, он мог бы не выходить из последнего самолета — охрана с ситуацией все равно как-то справилась, на худой конец в бухте эвакуацию Военного совета ЧФ подстраховывала подлодка Л-23. Но, видимо, такой он был Комиссар.

В 5 часов 1 июля командующий флотом с группой военачальников прибыл в Краснодар.

Между тем М.С. Буденный, согласовав решение по Севастополю со Ставкой, издал директиву для Севастополя, в которой согласно предложению Октябрьского генерал-майор Петров назначался командующим СОР. Директивой предписывалось:

Эта директива пришла на узел связи 35-й батареи около 22 часов 30 июня с большим опозданием из-за выхода из строя от огня противника приемного радиоцентра на Херсонесском мысе. Пока шифровку обрабатывали, командующий Приморской армией генерал Петров со своим штабом уже находился в море на пути в Новороссийск на подводной лодке Щ-209.

В сложившихся условиях обстановки, при отсутствии связи с войсками и уходе из своих частей командного состава, П.Г. Новиков не смог организовать боевые действия в полном объеме. Тем более что многие командиры и не знали, что именно он руководит обороной. Все, что реально мог генерал, так это лично руководить частью войск, в основном находящихся непосредственно на правом фланге обороны, в районе 35-й батареи, где был ранен в руку.

Таким образом, П.Г. Новиков в соответствии с полученным приказом пытался руководить обороной еще в течение суток, а более от него и не требовалось. Уже в 7:00 1 июля для его эвакуации из Новороссийска на Севастополь снялись сторожевые катера СКА-0124 и СКА-0112 под командованием командира 4-го дивизиона капитан-лейтенанта А.И. Захарова. Около полуночи 2 июля катера были у 35-й батареи и, с трудом приняв П.Г. Новикова, ушли в Новороссийск. Вместе с генералом должен был уйти его штаб и оставшаяся для организации эвакуации морская оперативная группа во главе с капитаном 3-го ранга А.Д. Ильичевым. Однако многие из них попасть на эти катера не смогли из-за противодействия толпы, зато вместо них на борт взобрались случайные люди. Хотя кого в тех условиях можно считать случайными? Сам А.Д. Ильичев имел реальную возможность уйти — но, уже зная, что полноценной эвакуации не будет, остался на берегу, пытаясь до конца выполнить полученный приказ[51]. Впоследствии он попал в плен, где и погиб.

Не дошли до Кавказа и катера с генералом П.Г. Новиковым. Их на траверзе Ялты перехватили германские торпедные катера и после напряженного боя потопили. Среди тридцати одного человека поднятых из воды оказался и раненый П.Г. Новиков. Впоследствии он погиб в плену.

Всего в ночь на 1 июля самолеты вывезли на Кавказ 222 пассажира, 49 раненых и 3490 кг грузов. В тот же день сначала в 02:59 ушла Щ-209, а затем, уже засветло, в 08:47, Севастополь покинула Л-23. На борту первой находилось 63, а второй — 117 человек, в основном из штаба Приморской армии.

1 июля в числе других плавсредств из Новороссийска вышли десять сторожевых катеров, но только пять из них — 028, 029, 071, 088, 046 — смогли подойти к берегу в районе батареи № 35 и снять некоторое количество людей. Чуть раньше ушли из Севастополя СКА-021 и СКА-0101. То есть в первую ночь из надводных кораблей, с учетом СКА-0124 и СКА-0112, эвакуацией занимались девять катеров типа МО и два тральщика Т-410 и Т-411. Еще два тральщика, Т-404 и Т-412, не обнаружив створных огней для прохода через свое минное заграждение, получив от оперативного дежурного флота распоряжение «действовать по обстановке», вернулись в Новороссийск[52]. Утром 2 июля к Севастополю ушли еще семь сторожевых катеров, в том числе: 019, 039, 0108, 038, 059. В общей сложности они вывезли 878 человек[53]. Еще 30 июня Севастополь покинули тринадцать катерных тральщиков, три сторожевых и три разъездных катера, четыре буксира, шхуна и два водолазных бота. На Кавказ не пришли шесть катерных тральщиков, буксир и шхуна, а дошедшие вывезли 1856 человек.

Так по крупицам набиралась общая цифра эвакуированных из Севастополя. В различных отчетах она разная — думается, что точное количество людей, сумевших вырваться из осажденной крепости, мы уже не узнаем никогда. Так что приведем здесь наиболее реалистичные. По германским данным, немцы под Севастополем взяли в плен 90 000 человек, по нашим данным, мы оставили там 79 539 человек. По-видимому, истина лежит где-то посредине. В пяти госпиталях, расположенных в штольнях Инкермана, Учебного отряда, в Юхариной балке и на берегу Южной бухты, оставили раненых, больных и весь медперсонал — всего порядка 15 тыс. человек[54]. Непосредственно в районе Херсонесского маяка в ночь на 3 июля, по некоторым данным, находилось порядка 30 000 человек. С 1 по 30 июня из Севастополя, кроме военнослужащих, вывезли 17 894 раненых, 7116 жителей города и 147 заключенных местной тюрьмы. После 30 июня — 3015 человек, из которых 1349 — адмиралы, генералы и офицеры, 1439 — рядовые и старшины, 99 — раненые.

Подводя общий итог «морской части» обороны Севастополя можно отметить следующее. Во-первых, имея превосходство в силах и средствах, Черноморский флот не смог его реализовать из-за потери господства в воздухе над морскими коммуникациями. Последнее носило объективный характер, так как имеющимся в ВВС флота истребителям не хватило радиуса действия для прикрытия транспортов на всем маршруте. Хотя это не означает, что в случае проведения специальной операции флота кратковременно нельзя было завоевать хотя бы спорное господство в воздухе. Не могли создать надежную ПВО судов в море и боевые корабли.

Во-вторых, имеющиеся силы и средства позволяли провести эвакуацию большей части гарнизона СОР в период с 15 по 30 июня и даже позже — правда, с заведомо большими потерями. Однако это не могло быть сделано в принципе из-за отсутствия к тому времени в распоряжении командующего дееспособного органа управления. Последнее усугублялось нежеланием предоставить право самостоятельного принятия решения находящемуся в Туапсе начальнику штаба флота.

Падение Севастополя совпало еще с одной трагедией. С момента начала осады его снабжение шло преимущественно через Новороссийск. Также через него снабжались войска южного крыла советско-германского фронта, особенно после того как противник, устремившись к Сталинграду, стал рвать одну за другой рокадные железнодорожные магистрали, связывавшие Центр и Юг страны. По этой причине Новороссийск уже с конца 1941 г. подвергался периодическим налетам германской авиации. Важность этого ключевого на черноморских коммуникациях порта была очевидна и для советского командования. Поэтому в состав базового района ПВО на 1 июля входили отдельный зенитно-артиллерийский полк Краснодарского района ПВО территории страны (шесть 4-орудийных батарей), а также от Черноморского флота: 62-й зенитный артиллерийский полк в составе 24-го и 71-го ЗАД[55] (в каждом по три 4-орудийные 85-мм батареи); 134-й отдельный ЗАД (пять батарей, девятнадцать 76-мм орудий), 4-й малокалиберный ЗАД (шесть 37-мм зенитных автоматов). Кроме этого в Анапе располагался 36 отдельный ЗАД (две 3-х орудийные 76-мм батареи)[56] и 70 ЗАД (три 3-орудийные батареи, шесть 85-мм т три 76-мм орудия). Дополнительно аэродром в Анапе прикрывали семь одноствольных и один четырехствольный пулемет «Максим».

На аэродром Анапы базировались два истребительных авиаполка (до полусотни самолетов). Дежурные истребители находились на аэродроме Гайдук и на посадочной площадке Мысхако. Управление всеми средствами осуществлял начальник базового района ПВО Гусев через свой штаб. Служба ВНОС располагала сетью постов как на побережье, так и с северо-западного сухопутного направления, а также одной PЛC «Редут-2» в районе Анапы.

Группировка сил и средств ПВО строилась в интересах прикрытия в первую очередь акватории базы с находящимися там кораблями и судами. При этом учли опыт первого года войны и, в частности, ударов авиации противника по Кронштадту в сентябре 1941 г. Личный состав базового района ПВО имел достаточный боевой опыт, о чем говорят хотя бы события 28 апреля 1942 г., когда в течение дня германская авиация совершила несколько налетов на Новороссийск силами до 30 машин. В городе было разрушено несколько зданий, поврежден элеватор, но корабли не пострадали. Все это привело к тому, что моряки, особенно побывавшие в Севастополе, считали Новороссийск тылом и стоянку здесь относительно безопасной.

2 июля 1942 г. в районе Новороссийска стояла облачная погода, высота облаков 2000–2500 метров. В 10:45 РЛС «Редут-2», дислоцирующаяся в Анапе, донесла на командный пункт базового района и на командный пункт бригады истребительной авиации о четырех группах самолетов, идущих курсом на станицу Таманскую (100 км от Новороссийска). Начальник ПВО базового района, не имея никаких сведений о нахождении нашей авиации в воздухе, принял эти самолеты за свои, возвращающиеся из Севастополя, на что и сориентировал свой штаб. В 10:56 пост ВНОС Бугазь (88 км от Новороссийска) через посты ВНОС Витязево и Анапа донес на КП базового района ПВО о трех группах самолетов в море курсом на восток. В это же время давала данные об этих самолетах и станция «Редут». Начальник ПВО базового района, просмотрев прокладку курса на планшете, вновь решил, что это авиация наша.

Как потом выяснилось, предположения начальника ПВО и дежурного основывались на том, что сейчас вся авиация противника сосредоточена под Севастополем и ей не до Новороссийска. К тому же на КП базового района отсутствовала исчерпывающая информация о планах полетов нашей авиации, как ВВС Черноморского флота, так и фронта. При этом прямая связь с оперативным дежурным ВВС флота имелась, но запросов делать не стали. Впрочем, как выяснилось позже, штаб ВВС ЧФ никаких сведений о воздушной обстановке на то время не имел. И лишь штаб Краснодарского района ПВО территории страны знал, что нашей авиации в то время над Крымским полуостровом не было.

Оперативный дежурный Великанов наносил прокладку курса с большой ошибкой: противник приближался, а курс прокладывался на удаление, на северо-восток. Можно предполагать, что оперативный дежурный нанес курс только одной группы, которая действительно некоторое время летела от Керчи на Краснодар. С постов ВНОС в дальнейшем донесений о самолетах не поступало. У начальника ГШО обстановка беспокойства не вызвала, а потому дежурную службу командиров частей ПВО, в том числе дежурных звеньев истребителей, никаким образом не оповестили о приближении авиации.

В 11:03 24 бомбардировщика Ju-87 под прикрытием шести истребителей Me-109 нанесли бомбовый удар по аэродрому Анапа (40 км от Новороссийска), блокировав тем самым нашу истребительную авиацию. Донесение о налете на аэродром поступило на КП ПВО базового района только в 11:10, и не с КП командира бригады истребителей, а с Анапского поста ВНОС.

В 11:13 пост ВНОС станции Тоннельной (15 км к северу от Новороссийска) донес о двенадцати бомбардировщиках Не-111, идущих курсом на Новороссийск на высоте 4000–4500 м. Но это донесение поступило с опозданием — противник находился уже в зоне огня зенитной артиллерии. Батареи самостоятельно начали открывать огонь. Половина средств ПВО, дислоцирующихся в северной части объекта, из-за несвоевременного перехода в боевую готовность № 1 открыла огонь с опозданием, противник бомбил обороняемый объект и огневые позиции батарей.

В это же время, то есть в 11:13, пост ВНОС Южная Озерейка (12 км к юго-западу от Новороссийска) донес на КП базового района ПВО о 40 бомбардировщиках Ju-88 с моря курсом на Новороссийск. Донесение также поступило с опозданием, противник находился в двух минутах полета до порта.

Батареи, расположенные на Мысхако, успели своевременно открыть огонь по группе бомбардировщиков. После двух залпов трех батарей строй противника рассыпался, он стал мелкими группами заходить на корабли и суда в порту. При подходах к зоне огня зенитной артиллерии противник имел следующий строй: три группы по десять самолетов, одна группа из девяти самолетов и один самолет в стороне на большой высоте. Внимание батарей, расположенных в городе, было сосредоточено на северной группе Не-111, и южная группа Ju-88 подошла к порту вообще без их противодействия. Часть батарей открыла огонь, но уже по уходящему противнику. Только после этого (в 11:18) с КП базового района ПВО отдали приказание о переводе средств в боевую готовность № 1 и о подъеме в воздух всей истребительной авиации. В это же время под грохот разрывов бомб и зенитной стрельбы в Новороссийске объявили воздушную тревогу. Весь налет длился 12–15 минут.

Шесть Me-109, прикрывавшие свои бомбардировщики над Анапой, не встретив сопротивления, пришли одновременно с группой Не-111 к Новороссийску и присоединились к шестерке Me-109, сопровождавших Ju-88. В районе Новороссийска противник наших истребителей также не встретил, и Me-109 спокойно висели над городом.

Наши истребители на аэродроме Анапа оказались блокированными противником, а дежурные самолеты на полевом аэродроме Гайдук и посадочной площадке на Мысхако своевременно не оповестили о нанесении бомбового удара по аэродрому Анапа. В момент выполнения противником боевой задачи в Новороссийске с посадочной площадки Мысхако подняли два наших истребителя, которых почти сразу сбил Ме-109. Предполагается, что наши летчики не подозревали о наличии в воздухе истребителей противника, а потому противник застал их врасплох. Один истребитель И-16 поднялся с аэродрома Гайдук, вступил в бой с группой истребителей противника, дав залп НУРС, после чего благополучно возвратился на свой аэродром. После выполнения противником основной задачи в Новороссийск прибыли две пары наших истребителей из Анапы, но было уже поздно.

Результаты удара оказались катастрофическими. От прямых попаданий затонули лидер «Ташкент» и эсминец «Бдительный», транспорта «Украина» и «Пролетарий», спасательный буксир «Черномор». Получили повреждения различной тяжести учебный крейсер «Коминтерн», эсминцы «Сообразительный» и «Незаможник», подводная лодка Л-24, сторожевые корабли «Шквал» и «Шторм», плавучий док на 6000 т, транспорта «Ворошилов» и «Курск», торпедный катер. Людские потери составили 106 военнослужащих (из них девять офицеров) и восемь гражданских убитыми, 164 военнослужащих и 87 гражданских ранеными. Кроме этого в Анапе получила повреждения канонерская лодка «Красная Абхазия». Таким образом, после налета германской авиации на Новороссийск на Черноморском флоте не осталось ни одного боеготового эсминца или сторожевого корабля!

Причины произошедшего в целом ясны: преступная халатность со стороны начальника базового района ПВО и его оперативной службы. Но при разбирательстве всплыли несколько усугубляющих моментов. Например, ранее станция «Редут» оповещала не только КП командира полка, который возглавлял противовоздушную оборону Новороссийской ВМБ, но и командные пункты командиров всех частей ПВО. После сформирования в мае месяце штаба ПВО базового района это оповещение замкнули только на командный пункт начальника ПВО базового района, а части оповещались по надобности по телефону. Причем пользовались государственными линиями телефонной связи, которые обеспечивали и флот, и фронт. Поэтому на оповещение затрачивалось очень много времени, если вообще удавалось дозвониться. Причем посты ВНОС имели на вооружении средства радиосвязи — но за несколько дней до налета они получили новую радиоаппаратуру, которую еще не освоили.

Что касается противника, то немцы особо налет на Новороссийск не выделяют. По имеющимся данным, в нем принимали участие Не-111 из I/KG100 и, по-видимому, I/KG76 на Ju-88, базировавшаяся до 3 июля на Сарабуз (II и III группы в тот момент базировались на Курск). По германским данным, 100-я эскадра при налете потерь точно не понесла. Что касается I/KG76, то она потеряла один Ju-88 непосредственно над Новороссийском. Кроме этого над аэродромом Анапа зенитным огнем был подбит Me-109 из II/JG77, который сел в море. Его пилота спасла германская летающая лодка.

В результате военных действий на Черном море к середине лета 1942 г. на театре сложилось неустойчивое равновесие. Черноморский флот по-прежнему имел превосходство по основным классам кораблей, но их техническое состояние резко ухудшалось из-за маломощности судоремонтной базы. Одновременно резко возрастала численность кораблей германского флота. Наряду с переброской на театр подводных лодок и торпедных катеров в строй вступало большое количество десантных барж MFR, в том числе местной постройки. В силу ряда особенностей региона они оказались очень эффективны в различных разновидностях боевых действий и для решения транспортных задач.

Становилось все более очевидным, что на Черном море классическое соотношение сил по различным классам кораблей не отражало реальной картины возможностей противоборствующих сторон. Что касается господства в воздухе, то и здесь картина была не однозначной. В большинстве случаев объединенные ВВС флота и фронта не уступали количественно авиации противника, действующей на приморском направлении. Но советская авиация оказалась раздробленной между различными объединениями — а германская, наоборот, управлялась централизованно. Таким образом, на Черном море сложилась ситуация, когда решающее значение стало играть не численное соотношение сил сторон, а искусность военачальников в ведении военных действий. Причем это относилось не только к уровню флота или фронта, но и к командирам соединений и кораблей.