"Имею скафандр, готов путешествовать" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)Глава 10Я не стал сопротивляться — за сто шестьдесят триллионов миль от дома это бессмысленно. Но я не разговаривал с Мамми, когда садился в ее корабль. Он выглядел как допотопный улей, настолько маленький, что казалось, с нами до космического порта он не дотянет. Мы с Чибис скрючились на полу, Мамми свернулась клубочком впереди и что-то передвинула на блестящем приспособлении, похожем на счеты; мы взлетели. Через несколько минут злость моя прошла стадию угрюмости и потребовала немедленных объяснений. — Мамми! «Минутку, милый. Дай мне вывести корабль из атмосферы». Она толкнула какой-то рычаг, корабль дернулся и стабилизировался. — Мамми, — повторил я. «Подожди, пока я посажу его». Пришлось ждать. Приставать к пилоту так же глупо, как хвататься за руль автомобиля. Маленький кораблик потряхивало; наверху был, должно быть, порывистый ветер. Но пилотировала она уверенно. Мягкий толчок, и я решил, что мы, видимо, прибыли в космопорт. Мамми повернула голову. «Все в порядке, Кип, я чувствую твой страх и обиду. Станет ли тебе легче, если я скажу, что вам обоим не грозит никакая опасность? Что я буду защищать вас ценой моей жизни? Так же, как вы защищали меня?» — Да, но… «Тогда подожди. Легче показать, чем объяснить. Не закрывай шлем. Воздух на этой планете такой же, как у вас». — Что? Хочешь сказать, мы уже там? — Я тебе говорила, — вякнула под руку Чибис. — Р-раз! И ты там. Я не ответил. Я ломал голову, как далеко от дома нас занесло. «Пойдемте, ребята». Мы отправлялись в полдень, высадились ночью. Корабль стоял на платформе, край которой терялся из виду. Звезды складывались в незнакомые созвездия; слева направо к горизонту опускалась узкая полоска, которую я счел Млечным Путем. Так что Чибис перегнула — мы были далеко от дома, но все же в нашей Галактике; быть может, просто перелетели на ночную сторону Веги Пять. Я услышал, как Чибис охнула, и повернулся. У меня не хватило сил даже охнуть. Занимая полнеба, над нами висел водоворот из миллионов, возможно, миллиардов звезд. Видели ли вы изображения Большой Туманности Андромеды — гигантской спирали из двух изогнутых рукавов, видимой под углом? Из всех чудес неба она самая прекрасная. Здесь было похоже. Только не фотографию мы видели, не в телескоп смотрели; мы были так близко (если можно так выразиться), что звездная спираль раскинулась через небосвод вдвое шире, чем Большая Медведица на земном небе; так близко, что отчетливо было видно и центральное ядро, и обе огромные сплетающиеся ветви. Она висела под углом, и казалась эллипсом, как и М31{48} в Андромеде; и чувствовалась ее глубина, и ощущалась форма. Вот тогда до меня дошло, как далеко я от дома. Дом был там, наверху, затерянный среди миллиардов звезд. Чуть позже я заметил справа еще одну двойную спираль, почти столь же широкую, но сильнее наклонившуюся и тусклую — бледную тень нашей роскошной Галактики. Я не сразу, но догадался, что это Большое Магелланово Облако — раз уж мы находимся в Малом, и если этот могучий звездный водоворот — наша собственная Галактика. То, что я посчитал «Млечным Путем», оказалось просто одним из многих таких млечных путей: «Малое Облако, вид изнутри». Я повернулся и снова взглянул на него. У него были те же контуры дороги, пролегающей через небо, но рядом с нашим Млечным Путем он выглядел бледным снятым молоком: примерно как наш Млечный Путь пасмурной ночью. Уж не знаю, как Магеллановы Облака смотрятся с Земли, я не ездил южнее Рио Гранде. Но я знал, что каждое Облако — отдельная галактика, меньше нашей, но сопряженная с ней. Я снова взглянул на нашу сверкающую спираль и ощутил такую тоску по дому, какой не чувствовал лет с шести. Чибис льнула к Мамми, ища утешения. Та вытянулась и обняла ее. «Ну, ну, милая! То же было и со мной, когда я, совсем маленькая, увидела это впервые». — Мамми? — жалостливо сказала Чибис. — Где наш дом? «Видишь вон там, справа, где исчезает внешняя ветвь? Мы прилетели из района, отстоящего от центра на две трети». — Нет, нет! Не Вега. Я хочу узнать, где «А, ваша звезда… Милая, на таком расстоянии это все равно». Мы узнали, сколько от Солнца до планеты Ланадор — 167 000 световых лет. Мамми не смогла сказать сразу, потому что не знала, какой период времени мы называем годом — временем обращения Земли вокруг Солнца (это число ей понадобилось лишь однажды, и запоминать его имело смысл не больший, чем цену на арахис в Перте). Однако она знала расстояние от Веги до Земли и могла сказать, во сколько раз дальше от Ланадора до Веги — в шесть тысяч сто девяносто раз. 6190 умножить на 27 световых лет — получаем 167 000 световых лет. Она любезно перевела все числа в десятичную систему, не используя «пять факториал» (когда 1 x 2 x 3 x 4 x 5 равняется 120), как делают веганцы. 167 000 световых лет — это 9,82 х 1017 миль. Округлим 9,82 до десяти. Получаем 1018 миль — расстояние от Веги до Ланадора (или от Солнца до Ланадора; Солнце и Вега в таком масштабе кажутся ближайшими соседями). Тысяча миллионов миллиардов миль. Я отказываюсь иметь что-либо общее с этим грандиозным числом. Может быть, это и «немного» по меркам космоса, но, в конце концов, в мозгу могут и пробки перегореть. Платформа, на которой мы стояли, оказалась крышей огромного треугольного здания, со сторонами в несколько миль. Изображения этого треугольника с удвоенной спиралью в каждом из углов нам попадались постоянно. Такой же знак как украшение носила Мамми. Этот символ означал: «Три Галактики, один закон». Изложу все, что узнал, вкратце: Три Галактики — объединение, похожее на нашу Организацию Объединенных Наций, или Лигу Наций. На Ланадоре находятся офисы, архивы и суды этой организации — это столица Лиги, как Нью-Йорк или когда-то Швейцария. Так сложилось исторически; народ Ланадора — это Древняя Раса; здесь начиналась цивилизация. Три Галактики — группа островов, как Гавайи, соседей поблизости у них нет. Цивилизация распространилась по всему Малому Облаку, потом по всему Большому, а теперь постепенно проникает в нашу Галактику, правда медленнее. В нашей Галактике в 15–20 раз больше звезд, чем в двух первых. Когда я все это осознал, мне стало совсем худо. Мамми была очень важной персоной у себя дома, но здесь она всего лишь мелкая сошка. Все, что она могла сделать — привезти нас. И все же некоторое время я сохранял холодную вежливость — могла бы притвориться, что смотрит в другую сторону, а мы бы смылись домой. Нас поместили в ту часть огромного здания, которую можно назвать «отелем для транзитных пассажиров», хотя «пересыльная тюрьма» или «барак» было бы точнее. Не могу пожаловаться на условия содержания, но порядком надоело, что каждый раз, прибыв на новое место, я оказываюсь в заточении. Встретил нас робот и проводил далеко вниз — на Ланадоре роботы на каждом шагу. Они не похожи на Железного Дровосека; это устройства, заменяющие людей, как тот, что довел нас до наших комнат, и болтался потом поблизости, как коридорный в ожидании чаевых. Он являл собой трехколесную тележку с большой корзиной наверху, на случай, если бы у нас был багаж. Он встретил нас, просвистел что-то Мамми по-вегански и повел. Мы спустились на лифте и прошли по широкому и бесконечно длинному коридору. Я снова оказался в «моей» комнате — копия с копии, сохранившая все прошлые огрехи с прибавкой новых. Вид ее не внушал оптимизма; она будто кричала, что они собираются держать нас здесь до… — ну, сколько им заблагорассудится. Однако в комнате было все необходимое, вплоть до вешалки Оскара и ванной. Рядом с «моей» комнатой располагалась другая подделка — копия того ужаса из «Тысячи и одной ночи», в котором Чибис жила на Веге Пять. Чибис, казалось, была довольна, и я обошелся без комментариев. Пока мы вылезали из скафандров, Мамми околачивалась вокруг. «Вам здесь будет удобно?» — Да, конечно, — отозвался я без энтузиазма. «Если нужна будет еда или что-то еще, просто скажите. Все появится». — Вот как? Здесь есть телефон? «Просто скажите о своих желаниях. Вас услышат». В этом я не сомневался — но устал и от комнат, напичканных жучками, и от пребывания взаперти; человек имеет право на частную жизнь. — Я хочу есть, — сказала Чибис. — Завтрак был уже давно. Мы сидели у нее в комнате. Отодвинулся пурпурный занавес, стена замерцала. Примерно через две минуты часть стены исчезла; на высоте столика высунулась, как язык, подставка. На ней стояли тарелки, приборы, холодные закуски, фрукты, хлеб, масло и кружка дымящегося какао. Чибис захлопала в ладоши и завизжала. Я скептически посмотрел на все это. «Видите? — продолжала Мамми с улыбкой в голосе. — Просите все, что пожелаете. Если я вам понадоблюсь, я приду. А сейчас мне нужно идти». — Мамми, не уходи, пожалуйста. «Я должна, милая Чибис. Но скоро мы увидимся. Кстати, здесь еще двое ваших соплеменников». — Что? — встрял я. — Кто? Где? «По соседству». Она скользнула прочь; робот кинулся, стараясь оставаться впереди нее. Я обернулся. — Ты слышала? — Конечно! — Ты ешь, ешь, если тебе хочется. А мне хочется посмотреть на этих землян. — Эй! Подожди меня! — Ты, кажется, есть хотела. — Ну… — Чибис посмотрела на еду. — Одну секунду, — она торопливо намазала маслом два кусочка хлеба, протянула один мне. Я не особенно торопился, так что съел его. Чибис прожевала свой кусок, сделала глоток из кружки и предложила мне. — Хочешь хлебнуть? Это было не совсем какао, так как отдавало мясом. Но было вкусно. Я отдал ей кружку, и она прикончила остальное. — Теперь я готова драться с пантерами. Пошли, Кип. «По соседству» означало через прихожую нашего трехкомнатного обиталища и пятнадцать ярдов по коридору, за дверной аркой. Я оттеснил Чибис за спину и осторожно заглянул. Там была диорама, искусственный пейзаж. Сделано было лучше, чем в музеях. Я смотрел из кустов на небольшую полянку в дикой глухомани. С другой стороны возвышалась известняковая стена. Виднелось обложенное небо и пещера в скалах. Почва казалась сырой, как после дождя. У пещеры на корточках сидел пещерный человек. Он обгладывал кости какого-то мелкого зверька, возможно, белки. Чибис попыталась втиснуться рядом; я отпихнул ее. Казалось, пещерный человек не замечал нас, — и к лучшему, подумал я. Несмотря на короткие ноги, весил он думаю, вдвое больше меня. Развитые, как у штангиста, мышцы, короткие и волосатые предплечья, узловатые бицепсы и ляжки. У него была огромная голова, больше и длиннее моей, с маленьким лоб и маленьким подбородком. Огромные желтые зубы, один передний сломан. Я слышал хруст костей. В музее висела бы табличка: «Неандерталец, последний ледниковый период». Но музейные экспонаты не грызут костей. Чибис уперлась: — Ну, дай посмотреть. Он услышал. Чибис уставилась на него, он уставился на нас. Чибис взвизгнула; он повернулся и побежал к пещере, косолапо, но быстро. Я схватил Чибис: — Пойдем отсюда! — Не торопись, — спокойно сказала она. — Он не скоро вылезет, — она попыталась раздвинуть кусты. — Чибис! — Попробуй-ка, — она постучала по воздуху. — Они его заперли. Проход в арке был перекрыт невидимой преградой. От моих усилий она подавалась, но не более чем на дюйм. — Пластик? — предположил я. — Как оргстекло, только более упругий? — М-м-м… — сказала Чибис. — Больше похоже на шлем моего скафандра. Но, прочнее… и могу поспорить, что пропускает свет только в одну сторону. Вряд ли он нас видел. — Ладно, пошли обратно. Может быть, сможем запереться в комнатах. Она продолжала ощупывать барьер. — Чибис! — резко сказал я. — Ты меня не слушаешь. — Зачем же ты говоришь, — резонно ответствовала она. — Раз я не слушаю? — Чибис! Не время пререкаться. — Говоришь, как мой папа. Слушай, он сейчас выйдет, он же потерял крысу, которую жевал. — Если он вылезет, тебя здесь уже не будет, потому что я тебя утащу — а вздумаешь кусаться, я тебя сам укушу. Имей в виду. Она с досадой повернула голову. — А вот я не стала бы кусать тебя, Кип, что бы ты ни вытворял. Но раз уж ты так уперся — ладно. Вряд ли он за час вылезет. Еще вернемся. — Хорошо, — я потащил ее прочь. Но смыться не вышло. Я услышал громкий свист и крик: — Эй, чудик! Эй, ты! Слова были не английские, но я достаточно хорошо его понял. Вопль исходил от следующей по коридору арки. Я помедлил, а потом двинулся к арке, тем более что Чибис была уже там. В дверях маячил мужчина лет сорока пяти. Не неандерталец; он был цивилизованным — кажется. Он был одет в длинную тяжелую шерстяную тунику, подпоясанную так, что получалось подобие юбки. Ноги, обернутые шерстяной тканью, обуты в тяжелые, сильно поношенные, короткие сапоги. У пояса висел на портупее короткий, тяжелый меч; с другого бока болтался кинжал. Волосы короткие, на щеках седая трехдневная щетина. Лицо не дружелюбное, не злобное — просто настороженное. — Спасибо, — сказал он хрипло. — Ты тюремщик? Чибис ахнула: — Да это же латынь! Как надо поступить, когда вслед за троглодитом встречаешь легионера? Я ответил: — Нет, я сам заключенный. Это я произнес на испанском и повторил на очень приличной классической латыни. Я воспользовался испанским, потому что Чибис немного ошиблась. Это была не совсем латынь, не латынь Овидия или Гая Юлия Цезаря. Но и не испанский. Скорее что-то среднее, со страшным акцентом и прочими нюансами. Но общий смысл я понимал. Он пожевал губу и сказал: — Плохо. Третий день пытаюсь воззвать к страже, а явился заключенный. Но такова судьба. Слушай, у тебя странный выговор. — Извини, амиго, мне тоже нелегко тебя понимать, — затем я повторил это на латыни, потом прикинул различия и добавил на самодельном промежуточном наречии: — Говори помедленнее, хорошо? — Я говорю так, как желаю. И не смей называть меня «амиго»; я римский гражданин, поберегись. Это, конечно, вольный перевод. Думаю, его совет звучал грубее. Он был похож на одну испанскую фразу, несомненно, очень грубую. — Что он говорит? — настаивала Чибис. — Это же латынь, да? Переведи! Я порадовался, что она ничего не поняла. — Неужели, Чибис, не знакома ты с языком поэзии и науки? — Слушай, не умничай! Скажи! — Не лезь, малявка. Потом переведу. Я и так за ним не успеваю. — Что за варварская тарабарщина? — надменно вопросил римлянин. — Говори разумно, не то получишь десять ударов мечом плашмя! Казалось, он опирался на воздух. Я потрогал. Воздух оказался твердым; я решил не обращать внимания на угрозы. — Говорю как могу. Мы говорили между собой на своем языке. — Хрюкают только свиньи. Говори по-латыни. Если способен. — Он посмотрел на Чибис, будто только что ее заметил. — Твоя дочь? Не продашь? Было бы у нее на костях мясо, дал бы полдинария. Чибис взвилась. — Это я поняла! — рявкнула она. — Выходи и защищайся! — Скажи это по-латыни, — посоветовал я. — Если он тебя поймет, то, наверное, отшлепает. Она немного сконфузилась. — А ты ему позволишь? — Ты же знаешь, что нет. — Пошли обратно. — Я это предлагал и раньше, — я отвел ее мимо убежища пещерного человека к нашим апартаментам. — Чибис, я вернусь и послушаю, что может поведать наш благородный римлянин. Не возражаешь? — Конечно, возражаю! — Будь благоразумной, солнышко. Если бы они были опасны, Мамми знала бы об этом. В конце концов, она сама сказала, что они здесь. — Я пойду с тобой. — Зачем? Я расскажу тебе все, что узнаю. Может быть, поймем, что означает вся эта чушь. Что он здесь делает? Может, его продержали в холодильнике пару тысячелетий? Когда он очнулся? Знает ли он что-то, чего мы не знаем? У нас неприятности; нам нужна вся информация, какую только можно добыть. Вся помощь от тебя — не суйся. Если боишься, позови Мамми. Она скуксилась. — Я не боюсь. Ладно, будь по-твоему, раз ты так хочешь. — Хочу. А ты пока пообедай. Зверовидный Джо-Джо не показывался; я ударил по его двери. Если корабль может мгновенно прыгать через пространство, не может ли он пропустить измерение и оказаться в другом времени? Не противоречит ли это математике? Легионер у своей двери все еще подпирал стенку. Он взглянул на меня: — Ты что, не слышал, что я приказал тебе стоять здесь? — Слышал, — признал я. — Но с такими манерами у нас с тобой дело не пойдет. Я тебе не раб. — Тебе повезло! — Поговорим мирно? Или я ухожу? Он оглядел меня. — Мир. Только не шибко умничай тут, варвар. Себя он называл «Юний». Он служил в Испании, в Галлии, потом перешел в Шестой Легион — «Победоносный», который, как он считал, известен каждому варвару. Его гарнизон квартировал к северу от Лондиниума в Британии, а он служил в аванпосту центурионом (он произносил «кентурио») — звание что-то вроде старшего сержанта. Ростом он был ниже меня, но я бы не хотел встретиться с ним в узком переулке. Да и в широком тоже. Он имел самое низкое мнение о бриттах и варварах вообще, включая меня («тут ничего личного — у меня есть даже друзья-варвары»), женщинах, британском климате, умниках и жрецах. Напротив, он хорошо отзывался о Цезаре, Риме, богах и собственном профессионализме. Армия теперь уже не та, что раньше, а все потому, что всякая шушера норовит стать римским гражданином. Он нес караул на стене, охраняя ее от варварских набегов — отвратительный сброд, так и норовят накинуться, перерезать горло и сожрать тебя. Без сомнения, так и случилось, и он оказался в мире теней. Я решил, что он говорит о стене Адриана, но нет, он служил в трех днях пути к северу, там, где почти сходятся моря. Климат там ужасный, а туземцы — кровожадные звери, которые раскрашивают свои тела и не ценят цивилизацию. Можно подумать, орлы Рима собираются украсть их вонючий остров. Провинциалы… как я. Да ладно, без обид. Так или иначе он купил в жены маленькую варварку и с нетерпением ждал назначения в гарнизон. Тут это и случилось. Юний пожал плечами. — Как знать, если бы я внимательнее относился к омовениям и жертвоприношениям, фортуна не отвернулась бы от меня. Но я считал, что если ты знаешь свое дело, опрятен и следишь за оружием, то остальное — не твое дело. Осторожнее с этой дверью; она заколдована. Чем больше он говорил, тем проще становилось его понимать. Окончания «-ус» он заменял на «-о», слова были не совсем те, что в «Записках о Галльской войне»{49}, лошадь называлась не «эквиус», а «кабалло». Мешали идиомы, латынь была разбавлена десятком варварских наречий. Но и в газете можно вымарать каждое третье слово — а смысл останется. Я многое узнал о повседневном житье-бытье легиона, но ничего важного для меня. Юний представления не имел, как и почему попал сюда — только твердил, что он уже мертв и ожидает распределения в пересылочный барак мира теней. Но принять такую теорию я еще был не готов. Он знал год своей «смерти» — восьмой год Императора и восемьсот девяносто девятый от основания Рима. Я записал все это римскими цифрами, чтобы не ошибиться. Однако я не помнил года основания Рима, а что за «Цезарь», было непонятно, даже зная его полный титул — слишком много было этих цезарей. Но стена Адриана была уже построена, а Британия все еще оккупирована; получалось что-то около третьего века. Пещерный человек, живущий напротив, его не интересовал: для легионера он воплощал худший грех варвара: трусость. Я не стал спорить, хотя и я не храбрился бы, если бы в дверь скреблись саблезубые тигры. (А были тогда саблезубые тигры? Пусть лучше «пещерные медведи».) Юний удалился и вернулся с плотным темным хлебом, сыром и чашей. Мне он не предложил ничего, и, думаю, не из-за барьера. Он плеснул немного на пол и начал закусывать. Пол был глиняный; стены из грубого камня, потолок покоился на деревянных брусьях. Возможно, это была копия его жилья в Британии, но я не эксперт. Я больше не задерживался. Не только потому, что вид хлеба и сыра напомнил мне о том, что я голоден, но и потому, что Юний обиделся. Не знаю, отчего он завелся, но он принялся с холодной скрупулезностью разбирать меня, мои вкусы, предков, внешность, поведение и способы заработать на жизнь. С ним вполне можно было общаться — пока с ним соглашаешься, пропускаешь оскорбления и выслушиваешь советы. Такого обращения часто требуют старики, даже когда покупают баночку присыпки за тридцать пять центов. К этому скоро привыкаешь, и уступаешь, не раздумывая, иначе прослывешь наглым сопляком и потенциальным малолетним преступником. Чем меньше уважения заслуживает такой старикан, тем больше его к себе требует. Так что я ушел, все равно Юний не знал ничего полезного. Проходя мимо двери пещерного человека, я увидел, как тот выглядывает из своей пещеры. Я сказал ему: — Не принимай близко к сердцу, Джо-Джо, — и пошел своей дорогой. И уткнулся в очередной невидимый барьер — в наших дверях. Я потрогал его, сказал тихонько: «Я хочу войти». Барьер растаял и восстановился за спиной. Мои резиновые подошвы ступают тихо. Звать Чибис я не стал, вдруг она уснула. Ее дверь была открыта, я заглянул. Она сидела по-турецки на своем невероятном восточном диване, укачивала Мадам Помпадур и плакала. Я тихонько отошел, потом шумно, посвистывая, вернулся, и позвал ее. Она выскочила, с улыбкой на лице и без следа слез. — Привет, Кип! Что-то ты совсем провалился. — Парень слишком болтлив. Что нового? — Ничего. Я поела, тебя все не было, я и вздремнула. Ты меня разбудил. Нашел что-нибудь? — Дай я закажу ужин, буду есть и рассказывать. Я подбирал последние капли подливки, когда появился робот. Он был такой же, как и первый, только спереди у него мерцал золотом треугольник с тремя спиралями. — Следуйте за мной, — сказал он по-английски. Я посмотрел на Чибис. — Разве Мамми не сказала, что вернется? — Сказала, кажется. Машина повторила: — Следуйте за мной. Требуется ваше присутствие. Я взбесился. Мне приходилось получать много приказов, зачастую — бестолковых, но никогда еще мне не приказывал кусок железа. — Выкуси, — сказал я. — Тебе придется меня тащить. Не следовало так обращаться с роботом. Он потащил меня. Чибис завопила: — Мамми! Где ты? Помоги! Из машины послышалась ее трель. «Все в порядке, милые. Слуга приведет вас ко мне». Я сдался и пошел следом. Беглец со склада бытовой техники завел нас в лифт, провел коридором, где стены жужжали, когда мы проходили мимо. Провел через огромную арку, увенчанную треугольником со спиралями, и заточил в какую-то клетку у стены. Стенок у клетки не было, но мы попытались пройтись — и наткнулись на барьер из этого идиотского твердого воздуха. Не приходилось мне видеть помещений огромнее. Треугольное, не стесненное ни сводами, ни колоннами, с теряющимися вдали стенами и таким высоким потолком, что под ним вполне могла разразиться гроза. Я чувствовал себя муравьем в огромном зале; хорошо, что мы держались у стены. Зал был не пуст — вдоль стен в нем стояли сотни существ, оставляя свободной середину исполинского помещения. В середине стояли только трое сколопендеров — вершился суд. Не знаю, был ли там наш Сколопендер. Я и вблизи не отличил бы его от соплеменников. Перерезать горло или отрубить голову — примерно такая для вас разница между сколопендерами. Однако, как мы узнали, для суда не важно, пойман конкретный преступник или нет. Судили Сколопендера — во плоти или заочно, живого или мертвого. Выступала Мамми. Я видел ее крошечную фигурку, тоже очень далеко от нас, в стороне от сколопендеров. Ее птичья песенка доносилась слабо, но рядом ясно слышались английские слова: для нас откуда-то транслировался перевод. В переводе так же ощущалось, что она — это она, как и в ее щебетании. Мамми рассказывала все, что знала о поступках сколопендеров. Рассказывала бесстрастно, словно исследовала под микроскопом. Давала сухой отчет о событиях. Только факты. Она как раз заканчивала рассказ о событиях на Плутоне. Сообщила о взрывах — и остановилась. По-английски заговорил другой голос. Бесцветный, немного гнусавый, он напомнил мне одного янки — зеленщика в Вермонте, к которому мы ходили, когда я был маленьким. Этот продавец никогда не улыбался, никогда не хмурился, а когда, случалось, что-нибудь говорил, то одним тоном: «Она приятная женщина», «Он собственного сына надует», «Яйца по пятьдесят девять центов» — холодным, словно кассовый аппарат, голосом. Этот голос был такой же. Он спросил Мамми: — Я закончила. Я вздрогнул, будто тот зеленщик застал меня за кражей леденцов. Голос продолжал: Послышался другой голос. Мой собственный. Звучал отчет, который я диктовал, лежа на Веге Пять. Но не весь; только то, что касалось сколопендеров. Пропали эпитеты и целые фразы, словно кто-то с ножницами прошелся по звукозаписи. Факты остались; мое мнение о них исчезло. Рассказ начинался с момента, когда на выгон позади моего дома опустились корабли; заканчивался, когда последний слепой сколопендер оступился в яму. Рассказ получился коротким, многое вырезали — например, наш лунный поход. Мое описание Сколопендера оставили, но так почистили, что я смог бы теми же словами описать Венеру Милосскую, не то что самое чудовищное в мире создание. Запись моего голоса кончилась, и голос Янки-зеленщика спросил: — А? Да. — Да, но… — Да. Я хотел было сказать, что он совсем не полон, но уже начал понимать систему. — Да. История Чибис начиналась раньше, она рассказывала о тех днях, когда она общалась со сколопендерами еще до меня. Однако она оказалась не намного длиннее, потому что Чибис, со своим острым глазом и уникальной памятью, насквозь пропитана своими мнениями и личным отношением. Отношение вырезали. Когда Чибис согласилась, что ее показания верные и полные, голос Янки постановил: Думаю, за сколопендеров говорил, возможно, тот самый Сколопендер, если он был жив и находился здесь. Их речь в переводе на английский потеряла гортанный акцент нашего Сколопендера; и все же это была речь сколопендеров. В каждом слоге чувствовалась жестокость, от которой кровь стынет в жилах, холодная жестокость высокого разума, безошибочная, как удар в зубы. Их оратор был так далеко, что не шокировал меня своим видом. Правда, от его голоса у меня начали было переворачиваться кишки, но я стряхнул страх и начал слушать более или менее внимательно. Первым делом он заявил, что этот суд не имеет полномочий судить представителя его расы. Он несет ответственность только перед королевой-матерью, а та — перед королевской группой. Так это прозвучало по-английски. Такой аргументации, утверждал он, вполне достаточно. Однако если конфедерация «Три Галактики» реально существует, что вызывает большие сомнения, — если не считать аргументом в пользу ее существования казус, незаконно выставивший его перед этим муравейником странных существ — итак, если она все-таки существует, она тем не менее не имеет никакой юрисдикции по отношению к Единственному Народу, во-первых, потому, что упомянутая организация не обладает правом суверенитета над данной частью космоса; во-вторых, потому, что, даже если бы она предъявила подобные претензии, Единственный Народ, находясь в рамках своего суверенитета, обоснованно отверг бы их, что автоматически означает отсутствие юридического обоснования законов упомянутой организации (если таковые существуют); и, в-третьих, совершенно невероятно, чтобы их королевская группа вступила в какие бы то ни было сношения с упомянутыми так называемыми «Тремя Галактиками», хотя бы потому, что люди не заключают контрактов с животными. Этой аргументации также вполне достаточно. Однако, если не прибегать, даже в рамках дискуссии, к приведенным выше исчерпывающим доводам, добавим, что этот суд является лишь фарсом, поскольку в рамках данного прецедента не нарушались даже так называемые законы пресловутых вышеупомянутых «Трех Галактик». Они (сколопендеры), действуя в границах собственной юрисдикции и на собственной территории космоса, занимались колонизацией полезной, но никем не занятой планеты Земля. Нет ничего преступного в освоении территории, заселенной лишь животными. Касательно же агента «Трех Галактик» — она создавала известные помехи; ей не было причинено никакого вреда; она была задержана с целью ограничения ее действий и дальнейшего выдворения ее на родину. Здесь он мог бы остановиться. Каждый из этих доводов был бы достаточен, в особенности последний. Раньше я думал о человеческой расе как о «венце творения» — но с тех пор со мной многое произошло. Я не был уверен, что этот суд сочтет, что у людей есть какие-то особые права по сравнению со сколопендерами. Несомненно, они во многом впереди нас. Когда мы расчищаем джунгли и строим фермы, беспокоит ли нас то, что на эти места первыми пришли бабуины? Однако он отмел эти доводы, объяснив, что они были всего лишь интеллектуальным упражнением, показывающим, как смехотворна сама ситуация, по любым законам, с любой точки зрения. А теперь он действительно переходит к защите. Это была атака. Жестокость в его голосе достигла накала ненависти, отчего каждое слово разило как удар. Как они посмели? Они просто мыши, которые собрались повесить на кота колокольчик! (Так прозвучало в переводе.) Они животные, пища! Они — паразиты, которых нужно истребить. Их преступления никогда не будут забыты, их мольбы будут отклонены, никакие переговоры невозможны! Единственный Народ уничтожит их! Я оглянулся посмотреть, как это воспринимают присяжные. В огромном зале находились сотни существ; они выстроились вдоль трех стен, некоторые были совсем близко. До сих пор я был слишком поглощен ходом процесса и лишь мельком взглянул на них. Но напор сколопендера был так силен, что захотелось перевести дух. Я стал присматриваться повнимательнее. Все они были разными, думаю, не нашлось бы и двух похожих. Футах в двадцати от меня стоял ужасный монстр, поразительно похожий на сколопендера, — с той только разницей, что его уродливая фигура не внушала отвращения. Другие выглядели почти по-человечески, хотя таких было меньшинство. Одна очень симпатичная цыпочка была с виду таким же человеком, как и я, — за исключением светящейся кожи и весьма скудного гардероба. Она была так красива, что я мог бы поклясться, что свечение кожи — результат косметики, и, скорее всего, был бы не прав. Интересно, какой язык она сейчас слышит? Конечно, не английский. Наверное, она почувствовала мой взгляд, потому что оглянулась и окинула меня холодным взором, как будто рассматривала шимпанзе в клетке. Догадываюсь, что я ей не понравился. Между псевдосколопендером и светящейся девушкой раскинулся целый спектр существ. Кто-то даже размещался в персональных аквариумах. Я не мог определить их реакцию на происходящее. Светящаяся девушка спокойно наблюдала, но что скажешь о существе со щупальцами как у осьминога? Если он извивается, значит, сердится? Или смеется? Или просто чешется? Янки-председательствующий позволил сколопендерам продолжать. Чибис все держала меня за руку. Теперь она схватила меня за ухо, запрокинула голову и шепнула: «Как мерзко он говорит!». Сколопендер закончил таким взрывом ненависти, что транслятор, видимо, заело, потому что вместо английского перевода мы услышали бессмысленный визг. Голос Янки бесстрастно произнес: Визг повторился, после чего сколопендер выразился понятно: «Я уже высказался в свою защиту: ни в какой защите нет необходимости». Бесцветный голос продолжал, обращаясь к Мамми: Она неохотно ответила: «Высокий суд… Я вынуждена сказать… что нахожу их поведение довольно неподобающим». Ее голос звучал печально. «Да». — В таком случае вы не имеете слова. Таков закон. «Три Галактики, один закон. Я не имею слова». Бесцветный голос продолжал: Последовала тишина. Это был мой шанс проявить благородство. Мы, люди, их жертвы, могли выступить «за», указать, что они, по их морали, не сделали ничего дурного, и воззвать к милосердию — если они пообещают впредь вести себя хорошо. Но я так не сделал. Слышал я все эти сладкие речи о том, что надо всегда прощать, что даже в худших людях скрыто добро, и так далее. Но когда я вижу каракурта, я давлю его; я не умоляю его стать хорошим паучком и больше не кусаться. Каракурт не может перестать — в этом все дело. Голос обратился к сколопендерам: Сколопендер взвыл. Мысль, что кто-то будет заступаться за них, вызвала у него отвращение. И почти сразу ответил сам себе: — Да. И ответил снова: Это прозвучало обыденно — тоже мне, все планеты вращаются, — да и в голосе не слышалось никакого выражения. Однако вердикт чем-то ужаснул меня. Казалось, все содрогнулось. Мамми повернулась и пошла к нам. Идти было далеко, но у нее это получилось очень быстро. Чибис бросилась к ней; твердый воздух вокруг нас сгустился, и мы оказались в отдельной серебристой полусфере. Чибис тряслась и всхлипывала, Мамми утешала ее. Когда Чибис чуточку успокоилась, я с опаской сказал: — Мамми, что означает — «планете будет придан поворот»? Она посмотрела на меня, не отпуская прильнувшую Чибис. Ее огромные добрые глаза были суровы и печальны. «Это означает, что их планету выводят в измерение, находящееся под прямым углом к нашему пространству-времени». Голос ее прозвучал сыгранным на флейте похоронным маршем. И все же вердикт не показался мне чересчур суровым. Я понял, что он означает; по-вегански это было еще понятнее, чем по-английски. Если повернуть плоскую фигуру вокруг оси, лежащей в этой плоскости, фигура исчезнет. Она перестанет существовать в этой плоскости и не сможет на нее вернуться; мистер А. Квадрат из Флатландии{50} навсегда утратит с ней контакт. Однако она не уничтожится; она просто окажется в другом месте. Мне пришло в голову, что сколопендеры легко отделались. Я был почти уверен, их планету или взорвут (я не сомневался, что «Три Галактики» способны сделать это), или сделают что-либо столь же ужасное. Выходило же, что сколопендеров просто изгнали из города. Они никогда не смогут вернуться — ведь измерений огромное, огромное множество, однако им не чинили вреда; от них просто избавлялись. Но Мамми говорила так, будто против воли участвовала в повешении. Пришлось переспросить ее. «Ты не понимаешь, славный Кип — они ведь не возьмут с собой свою звезду». — Ой… — это было все, что я смог выдавить. Чибис изменилась в лице. Звезда — источник жизни. Планеты — только вместилища ее. Отсеките звезду… и планета начнет остывать… остывать… и еще… и еще остывать… Сколько времени протечет, пока замерзнет воздух? Сколько часов или дней до абсолютного нуля? Я содрогнулся и покрылся мурашками. Хуже, чем на Плутоне… — Мамми? А когда это сделают? — у меня появилось чувство, что я обязан был выступить, что даже сколопендеры не заслуживают такого. Взорвите их, расстреляйте их — но не замораживайте их! «Это уже сделано», — пропела она так же скорбно. — Что? «Исполнитель ждет вердикта… приговор приводится в исполнение в тот же миг. Их повернули еще до того, как я подошла к вам. Так лучше». Я сглотнул и услышал, как отозвалось в моем мозгу: «Что делаешь, делай скорей…»{51} Мамми говорила второпях: «Не думайте больше об этом, теперь вам придется собрать все ваше мужество!» — Почему? Что теперь будет, Мамми? «В любой момент вас призовут на ваш собственный суд». Я так и застыл, молча глядя на нее, — я-то думал, что все закончилось. Чибис осунулась и побелела, но не плакала. Она облизнула губы и тихо спросила: — Ты пойдешь с нами, Мамми? «Дети мои! Я не могу. Вы должны сами пройти через это». У меня прорезался голос: — Но за что нас судить? Мы никому не причинили вреда. Мы не сделали ничего плохого. «Не вы лично. Судят вашу расу. Вы — ее представители». Чибис отвернулась от нее и посмотрела на меня — и я почувствовал прилив трагической гордости оттого, что в решающую минуту она повернулась не к Мамми, а ко мне, к человеческому существу. Я знал, что она думает о том же, что и я: о корабле, висящем рядом с Землей, и в то же время за триллионы миль от нее, в каком-нибудь кармане, складке пространства, куда не достанет ни один радар. Земля, зеленая и золотая, прекрасная и удивительная, нежится лениво в ласковом свете Солнца… Бесцветный голос — и нет Солнца. Нет звезд. Рванется осиротевшая Луна, и продолжит свое вращение вокруг Солнца надгробной плитой на могиле людских надежд. На Лунной базе, в Луна-Сити и станции Томбо протянут последние недели или даже месяцы несколько человек, единственные выжившие люди. Потом и они умрут — если не от удушья, то от горя и одиночества. Чибис резко сказала: — Кип, она не взаправду! Ну скажи, что нет! Я хрипло сказал: — Мамми, исполнители уже ждут? Она не ответила мне. Она ответила Чибис: «Это взаправду, доченька. Но не пугайся. Прежде чем везти вас сюда, я добилась обещания. Если дело повернется против вашей расы, вы двое вернетесь со мной и доживете свои короткие жизни в моем доме. Так что вставайте и говорите правду… и не бойтесь». Бесцветный голос проник в закрытое пространство: |
||
|