"Дети века" - читать интересную книгу автора (Крашевский Юзеф Игнацы)

V

Когда приготовляется на земле какой-нибудь громадный переворот, то все животные, существованию которых он угрожает, делаются инстинктивно беспокойными. Еще небо чисто, воды спокойны, воздух благорастворен, на горизонте ни одной тучки, но уже птицы летают в тревоге, животные прячутся, стада диких зверей бегут, сами не зная куда, потому что чуют, что повеял свирепый дух смерти и истребления. Нечто подобное в малых размерах совершалось в Турове, где все шло самым обыкновенным порядком, и ничто не предвещало неожиданных перемен, а между тем графиня, дю Валь, Манетта и дон Люис ходили, как ошпаренные, что-то предчувствовали, о чем то тревожились, чего-то боялись. Привидением, которое их встревожило, был, бесспорно, барон Гель-мгольд, который, хотя и превосходно маскировал свою игру, но всем сделался подозрителен. Нельзя было сказать, чтоб он явно ухаживал за которой-нибудь из графинь или ломился к ним насильно; напротив, казалось, даже был занят живой Манеттой. Графиня была бы очень этому рада, если б серьезно поверила, но опять Люис, хотя это и не должно было бы беспокоить его, приходил, очевидно, в дурное расположение духа, когда молодая француженка, словно наивно, сближалась с бароном Гельмгольдом, а дю Валь ходил задумчивый или печальный. Несмотря на то, что Люис весьма даже явно старался выжить барона из дома, гость притворялся, что не догадывается. В деревне визиты обыкновенно продолжительны, а Гельмгольд пребывание свое в Турове разнообразил еще поездками в Божью Вольку. Из всего семейства один только молодой горбатый граф наиболее был расположен к барону, который более нежели у всех у него заискивал. Очевидно, граф Туровский в чем-нибудь подозревал импровизированного приятеля.

Но так как не к чему было придраться, и истории заводить не следовало, то незваного гостя и терпели, день ото дня ожидая его отъезда. Но хуже всего было то, что так как уже раз посетил он паненок, следовательно, приличие не позволяло показать ему недоверия и запретить к ним доступ; и Иза самым нахальным образом приглашала его на чай, на полдники, на музыку, одним словом, под всевозможными предлогами.

Несколько дней, таким образом, барон прожил в незавидном положении, ибо необходимы и необыкновенный характер, и ловкость, чтоб удержаться почти насильно, на множество намеков закрыть глаза, заткнуть уши, идти напролом.

Барон в случае надобности был высоким салонным артистом, и с необыкновенной легкостью разрешал такие задачи, которые другого давно поставили бы в тупик.

Он лавировал до того искусно, что когда уже вот-вот хотели выпроводить его из Турова, он спасался к Богуню, а по возвращении оттуда затирал разговор, притворялся, что не понимает Люиса и сидел по-прежнему. Бывали минуты, когда он так забавлял и смешил горбуна, что тот забывался и утопал в весельи, но подобное расположение продолжалось недолго.

Наконец, однажды утром, графиня, которая постоянно была в нерасположении и тревоге, приказала лакею позвать к ней Люиса, как только он встанет. И прежде нежели барон пришел навестить хозяина, последний, послушный приказанию, отправился к матери.

Заложа руки за спину, графиня сердито ходила по комнате; ее чашка кофе стыла на столике.

Дю Валь сидел, протянувшись в кресле, и зевал; его как-то не особенно еще это беспокоило; а Манетта, словно мышка, перебегала из угла в угол, не выказываясь чересчур, а между тем не желая выйти, потому что ожидала чего-то любопытного.

Когда вошел Люис, графиня не успела поздороваться, как немедленно спросила:

— Когда же он наконец уедет?

— Кто? — спросил он, покручивая усики.

— Конечно, барон! Зачем он здесь живет? Вероятно, недаром. Люис пожал плечами.

— А почем же я знаю, даром или нет. Приглянулась ему Манетта: она с ним беспрестанно пересмеивается, и это его удерживает.

Графиня погрозила сыну.

— Сто раз я говорила тебе, чтоб ты выбил себе из головы Манетту.

— Мне нет надобности выбивать ее из головы, потому что она никогда там не сидела, — отвечал Люис.

Манетта взглянула на него и дала заметить знаками, что запишет это на его счет.

— Манетта служит здесь ширмой, — прервала графиня, — он малый ловкий и очень хорошо знает, что делает. Ручаюсь, что он завязал уже какую-нибудь интригу.

— С кем? — спросил Люис, садясь в кресло.

— С Изой или с Эммой. Иза, видимо, навязывается ему сама с таким бесстыдством, что я не могу смотреть без отвращения. Но ведь ты мог бы дать ему понять, чтоб он уезжал! Зачем он здесь сидит? Скажи ему откровенно, что мы никогда не согласимся на невыгодный для нас брак. Он, впрочем, должен сам понять, потому что это везде происходило на свете, когда дело шло о поддержании чести рода. Жертвовали дочерьми, отдавали их в монастырь, лишь бы дать мужской линии необходимое состояние. Нам нечего ни стыдиться, ни скрываться, когда нужно спасти имя графов Туровских, и если две упрямые, глупые старые девы не хотят, то воспрепятствовать их интригам. В наших поступках нет ничего необыкновенного. Мы делаем то, что всегда делалось и делается.

Графиня повторяла последнюю фразу, ходя по комнате в раздражении, стараясь внушить слушателям свое объяснение и поставить их на свою точку зрения.

— Пока я жива, — сказала она, — ручаюсь, что никого не допущу приблизиться к ним и употреблю для этого все средства, потому что я обязана защищать права сына.

— Но кто же вам сказал, что барон думает о сестрах? — прервал Люис. — Я держу пари, что нет. Он слишком рассудителен, чтоб не понять, что лично тут ничего не возьмет; но за Манеттой не прочь поухаживать, и…

Манетта, скрывавшаяся за занавеской, а отчасти за креслом, вышла из своего уголка сердитая, покрасневшая. Она остановилась перед Люисом, как бы вызывая его на бой.

— Кто это вам сказал? Что вы измышляете? Можете командовать сестрами, но меня оставьте в покое, я знаю, что делаю. Что касается до вашего барона, то я не забочусь о нем и даже не думаю. Если захочу, то найду что-нибудь лучшее, ручаюсь.

Здесь француженка остановилась, потому что ее удерживал грозный взор графини, но глаза ее сверкали гневно.

— Манетта, молчать! — воскликнула графиня, топнув ногою. — Слышишь, молчать! Говоря с графом, моим сыном, ты не забывай, что живешь на мой и на его счет, что завтра же могу отправить тебя в Париж, где будешь работать в магазине, как…

— Ну что же и буду работать! — воскликнула разгневанная Манетта. — Если прикажете, завтра же уеду, и не пожалею о Туровской пустыне.

И она дрожала всем телом.

— Что с тобою, Манетта? Ты с ума сошла? — сказала графиня.

— Да, сошла с ума!

И, побежав в угол, она села на диван и начала плакать.

Люис смутился. Графиня погрозила ему.

"Еще этого недоставало! — подумала она. — Но, говоря правду, я сама тут виновата". Люис, — сказала она, — пожалуйста, не приставай к кузине, говорю тебе раз навсегда: оставь ее в покое.

Сын поклонился в знак покорности.

— Прошу сегодня же отправить барона! — прибавила мать.

— Я был бы очень благодарен вам или дю Валю, если б пособили мне, — отозвался Люис, — а я один не в состоянии.

— Ты ребенок! — воскликнула графиня. — Скажи, что тебе необходимо ехать по делу, вероятно же, он без тебя не останется.

— Слушаю, но если он захочет дожидаться меня в Божьей Вольке, так как он подружился с Богунем, — что ж я тут поделаю? Вам известно, что оттуда, если захочет, нет ничего легче подкрасться к которой-нибудь из сестер или к Манетте.

— Пожалуйста, позабудьте обо мне! — прервала злобно Манетта. — Или, или…

— Или что? — спросил презрительно Люис.

— Или Манетта может сказать здесь нечто такое, что для вас будет не совсем приятно.

Графиня оборотилась к ней, но Манетта, закрыв лицо руками, снова заплакала.

Люис так смешался, что это не ускользнуло от внимания графини.

Дю Валь сидел молча, в продолжение всего разговора. Он вообще не грешил многословием и служил в Турове скорее исполнительной властью, нежели совещательной.

— Брюно, кузен Брюно! — сказала, обращаясь к нему, графиня. — Пожалуйста, промолви же хоть одно слово!

Дю Валь выпустил клуб дыма.

— Что ж я тут могу сделать? — проговорил он медленно. — Прикажете вытурить барона, я пойду и…

— Но только Бога ради без скандала! — воскликнула графиня, бросаясь к нему. — Все вы знаете, как нас не любят в соседстве, а потому не следует служить пищей злым языкам.

— Поэтому-то я и предпочитал его оставить в покое, — сказал Люис, — чтоб соскучился и сам выехал, и я убежден, что уедет скоро. Я обращаюсь с ним очень холодно, он человек благовоспитанный, и сам поймет.

— Манетта пусть сегодня не выходит, — прибавила графиня, обращаясь к ней, — скажем, что она нездорова, и ему не будет повода…

— А я пойду к нему на кофе, — сказал дю Валь, — и поговорю откровенно, что Люис должен уехать по важному делу.

— Извините, — вмешался быстро Люис: — я боюсь милейшего Дю Валя и сам как-нибудь устрою. Иду к нему.

— Постой! — сказала мать. — Еще несколько слов.

И обратясь к Манетте, шепнула ей что-то на ухо. Девушка вышла, закрыв лицо, но из-под платка бросила гневный, мстительный взор на Люиса.

— Это все вещи второстепенные, — отозвалась графиня, понизив голос. — Прежде надо посоветоваться и обдумать план поведения на будущее. Оба вы, ни Люис, ни Брюно не ходите к этому бедному больному графу, и не знаете состояние его здоровья, но несчастному с каждым днем хуже, говорю это вам, не шутя. Что нам делать в случае катастрофы? Если закон не предоставляет безусловной опеки над паннами мне и Люису, то они ускользнут от нас еще до окончания траура.

— Но ведь отцу не может быть так плохо? — сказал холодно Люис.

Дю Валь прибавил тихо:

— Доктор говорит, что с этой болезнью можно жить чрезвычайно долго.

— Но я вижу, как он слабеет, как явно угасает.

Все замолкли, Люис довольно равнодушно смотрел на пол.

— Дело наше с паннами дурно поведено было сначала, — продолжала графиня, — а теперь уже невозможно поправить. Я поехала бы в Рим, выпросила бы разрешение для Люиса, если б он захотел жениться на Эмме, и тогда все было бы можно.

— Жениться на сестре, которая старее меня!

— Вещь не небывалая, в таких важных обстоятельствах, где идет дело о поддержке знаменитого рода.

— Но ведь не могу же я жениться на обеих! — возразил Люис. — Все же одна осталась бы.

— На эту легко было бы повлиять через сестру.

— Но этого никогда не могло бы случиться, никогда! — сказал Люис.

Графиня пожала плечами.

— Если б ты был немного старше и имел побольше отваги и решимости…

— Но во всяком случае необходимо искать другой выход, — заметил Люис, — и дело в том, какой?

— Но ведь я же и спрашиваю, что делать?

— Не знаю, положительно не знаю, — прошептал дю Валь. — Застрелить сумею, если б кто оказал сильное сопротивление, но советовать!..

— Я тоже, — сказал Люис насмешливо. Графиня начала ходить по комнате.

— Все поздно! — сказала она. — Мы должны продолжать и без того натянутое положение и отдаться на произвол судьбы. Что ж я одна, слабая женщина, могу сделать, когда никто не хочет подать мне руку помощи.

Дю Валь сидел, задумавшись.

— Мой совет один и постоянно один: найти ловких юристов и приискать какой-нибудь повод к процессу с паннами, — сказал он. — Процесс всегда возможен. Надобно было давно подумать об этом.

Графиня посмотрела на него, и, казалось, эта мысль уже не новая для нее, была подана недаром; но ей хотелось еще сказать несколько слов уходившему сыну, и она вызвала его в другую комнату.

— Люис, — сказала она шепотом:,— я должна тебя еще раз предостеречь и просить, чтобы ты оставил Манетту в покое! Надобно быть слепой и глухой, чтоб не видеть, как ты ухаживаешь за нею. Она близкая, очень близкая твоя родственница. Люис посмотрел на мать.

— Кузина? — спросил он.

— Гм… да, кузина, — отвечала графиня, покраснев. — Довольно, что близкая, и я не потерплю…

— Но, маменька, ведь вы знали, что я молод, она хорошенькая, и что, сближая нас…

— Я не думала, чтоб ты был так бесстыден и избалован, — грозно сказала мать.

— Но я таков, как все в мои годы, — спокойно парировал Люис, — и наконец она сама немного виновата.

— Ты вынудишь меня отправить ее.

— И будет поздно! — проговорил молодой граф самым хладнокровным тоном: это причинит мне неприятность и ничему не поможет.

— Как! — воскликнула графиня, быстро бросаясь к сыну и с гневом ломая руки. — Как! Ты смел у меня в доме?.. О я несчастная!

И она упала в кресло, разразившись рыданиями. Люис стоял, хладнокровно приготовившись сразу выдержать бурю.

— Что ж тут необыкновенного, страшного? — сказал он, пожимая плечами. — Не могу объясниться с вами подробно, только ручаюсь, что я не слишком тут виноват, и Манетта очень хорошо знала, что делала.

Мать сидела, закрыв глаза, чего Люис не мог понять; какая-то неожиданная скорбь и отчаяние овладели ей, а между тем она не промолвила ни слова и лишь указала сыну на дверь. Люис медленно вышел.