"Собака Баскервилей" - читать интересную книгу автора (Конан Дойл Артур Игнатиус)

VI Баскервиль-голль

Сэръ Генри Баскервиль и докторъ Мортимеръ были готовы въ назначенный день, и мы отправились, какъ было условлено, въ Девонширъ. Шерлокъ Холмсъ поѣхалъ со мною на станцію и далъ мнѣ свои прощальныя инструкціи и совѣты.

— Я не стану, Ватсонъ, сбивать васъ съ толку разными предположеніями и подозрѣніями, — сказалъ онъ. Я просто желаю, чтобы вы доносили мнѣ какъ можно подробнѣе о фактахъ и предоставляли мнѣ строить планы.

— О какихъ фактахъ? — спросилъ я.

— Обо всемъ, что можетъ казаться относящимся, хотя бы косвенно, къ занимающему насъ дѣлу и, въ особенности, объ отношеніяхъ между молодымъ Баскервилемъ и его сосѣдями и обо всякихъ новыхъ подробностяхъ, касающихся смерти сэра Чарльза. Я самъ за послѣдніе дни навелъ нѣкоторыя справки, но боюсь, что результаты ихъ оказались отрицательными. Одно только кажется мнѣ положительнымъ, это то, что мистеръ Джэмсъ Десмондъ, слѣдующій наслѣдникъ, человѣкъ очень милаго характера, такъ что это преслѣдованіе идетъ не съ его стороны. Я думаю, что мы можемъ совершенно исключить его изъ нашихъ предположеній. Остается народъ на болотѣ, среди котораго будетъ жить сэръ Генри Баскервиль.

— Не лучше ли было бы прежде всего отдѣлаться отъ этой четы Барриморъ?

— Ни въ какомъ случаѣ. Вы бы сдѣлали этимъ непозволительную ошибку. Если они невинны, это было бы жестокою неоправедливостью; если же они преступны, то это отняло бы у насъ всякую возможностъ уличить ихъ. Нѣтъ, нѣтъ, мы сохранимъ ихъ въ нашемъ спискѣ подозрительныхъ лицъ. Затѣмъ въ голлѣ есть, насколько я помню, конюхъ. Есть два фермера на болотѣ. Есть нашъ другъ, докторъ Мортимеръ, котораго я считаю вполнѣ честнымъ, и его жена, о которой мы ничего не знаемъ. Есть ученый Стапльтонъ и его сестра, про которую говорятъ, что она привлекательная молодая дѣвушка. Есть мистеръ Франкландъ изъ Лафтаръ-голля, тоже неизвѣстная намъ личность, и еще одинъ или два сосѣда. Всѣ эти люди должны составить предметъ вашего спеціальнаго изученія.

— Я сдѣлаю все зависящее отъ меня.

— У васъ есть оружіе, надѣюсь?

— Да я нашелъ благоразумнымъ взять его съ собою.

— Конечно. Не разставайтесь съ своимъ револьверомъ ни днемъ, ни ночью и никогда не пренебрегайте предосторожностями.

Наши пріятели уже заняли мѣста въ вагонѣ перваго класса и ожидали насъ на платформѣ.

На вопросы моего друга, докторъ Мортимеръ отвѣтилъ:

— Нѣтъ, мы ничего не узнали новаго. За одно я могу поручиться, что за послѣдніе два дня за нами не слѣдили. Мы ни разу не выходили изъ дому безъ того, чтобы зорко не осматриваться, и никто не могъ бы скрыться отъ нашего наблюденія.

— Полагаю, что вы всегда выходили вмѣстѣ?

— За исключеніемъ вчерашняго дня. Когда я пріѣзжаю въ городъ, то имѣю обыкновеніе посвящать одинъ день удовольствію, а потому провелъ вчерашній день въ музеѣ медицинскаго колледжа.

— A я пошелъ въ паркъ поглазѣть на народъ, — сказалъ Баскервиль, — но мы не подвергались ни малѣйшаго рода непріятностямъ.

— A все-таки это было неосторожностью, — сказалъ Холмсъ, покачавъ очень серіозно головою. Прошу васъ, сэръ Генри, никогда не ходить въ одиночествѣ, иначе съ вами можетъ случиться большое несчастіе. Нашли ли вы другой сапогъ?

— Нѣтъ, сэръ, онъ исчезъ навѣки.

— Въ самомъ дѣлѣ? Это очень интересно. Ну, прощайте, — добавилъ онъ, — когда тронулся поѣздъ. Никогда не забывайте, сэръ Генри, одну фразу изъ странной старой легенды, которую намъ прочелъ докторъ Мортимеръ, и избѣгайте болота въ тѣ темные часы, когда властвуютъ силы зла.

Я еще смотрѣлъ на платформу, когда она уже далеко осталась позади насъ, и видѣлъ высокую строгую фигуру Холмса, недвижимо стоявшаго и смотрѣвшаго на насъ.

Путешествіе совершили мы быстро и пріятно; я имъ воспользовался, чтобы ближе познакомиться съ моими обоими спутниками, и проводилъ время, играя со спаньелемъ доктора Моргимера. Въ нѣсколько часовъ черная земля стала красноватою, кирпичъ замѣнился гранитомъ, и рыжія коровы паслись въ огороженныхъ живыми изгородями поляхъ, на которыхъ сочная трава и роскошная растительность свидѣтельствовали о болѣе щедромъ, хотя и болѣе сыромъ климатѣ. Молодой Баскервиль съ живымъ интересомъ смотрѣлъ въ окно и громко восклицалъ отъ восторга, когда узнавалъ родныя картины. Девоншира.

— Съ тѣхъ поръ, какъ я, докторъ Ватсонъ, уѣхалъ отсюда, я изъѣздилъ немалую часть свѣта, — сказалъ онъ, — но ни разу не видѣлъ мѣста, которое могло бы сравниться съ этимъ.

— Я никогда не видѣлъ девонширца, который бы не клялся своею родиною, — возразилъ я.

— Это въ одинаковой степени зависитъ какъ отъ расы, такъ и отъ страны, — замѣтилъ докторъ Мортимеръ. Стоитъ только взглянуть на нашего друга, и его закругленная голова обнаружитъ намъ кельта со свойственнымъ этой расѣ энтузіазмомъ и способностью привязываться. Голова бѣднаго сэра Чарльза была очень рѣдкаго типа, полу-галльскаго, полу-иверійскаго. Но вы были очень молоды, когда покинули Баскервилъголль, не правда ли?

— Я былъ еще юношей, когда умеръ мой отецъ, и никогда не видѣлъ Баскервиль-голля, потому что отецъ жилъ въ маленькомъ коттеджѣ на южномъ берегу. Оттуда же я прямо поѣхалъ къ одному другу въ Америку. Говорю вамъ, что все тутъ такъ же для меня ново, какъ и для доктора Ватсона, и я съ нетерпѣніемъ жажду увидѣть болото.

— Развѣ? Въ такомъ случаѣ ваше желаніе легко исполнимо, потому что оно уже видно, — сказалъ докторъ Мортимеръ, указывая рукою въ окно.

Надъ зелеными квадратами полей и кривою линіею невысокаго лѣса возвышался вдали сѣрый печальный холмъ, увѣнчанный странною зубчатою верхушкою, производивыгій впечатлѣніе какого-то мрачнаго фантастическаго пейзажа, виднаго въ отдаленіи, какъ бы во снѣ. Баскервиль долго сидѣлъ молча и пристально смотрѣлъ на него, а я между тѣмъ читалъ на его оживленномъ лицѣ, какое значеніе имѣетъ для него этотъ первый взглядъ на странное мѣсто, гдѣ люди его крови такъ долго властвовали. Американецъ съ виду, онъ сидѣлъ въ углу прозаическаго вагона, а между тѣмъ, смотря на его выразительныя черты, я чувствовалъ болѣе чѣмъ когда-либо, какой онъ истинный потомокъ длиннаго ряда чистокровныхъ, пылкихъ и властолюбивыхъ людей. Его густыя брови, его тонкія подвижныя ноздри, его болыше каріе глаза выражали гордрсть, мужество и силу. Если на проклятомъ болотѣ насъ встрѣтитъ затрудненіе или опасность, можно, по крайней мѣрѣ, быть увѣреннымъ, что онъ такой товарищъ, для котораго стоитъ идти на рискъ съ увѣренностью, что онъ раздѣлятъ его.

Поѣздъ остановился у маленькой станціи, и мы всѣ вышли. За низкою бѣлою оградою ожидалъ насъ шарабанъ, запряженный парою жеребцовъ. Нашъ пріѣздъ составлялъ, повидимому, событіе, потому что и начальникъ станціи, и носильщики собрались вокругъ насъ, чтобы вынести нашъ багажъ. Мѣстечко было хорошенькое, но простое, деревенское, и я былъ удивленъ, что у воротъ стояли два солдата въ темныхъ мундирахъ; они опирались на короткія винтовки и пристально смотрѣли на насъ, когда мы проходили. Кучеръ, человѣчекъ съ грубымъ суровымъ лицомъ, поклонился сэру Генри Баскервилю, и, усѣвшись въ экипажъ, мы быстро полетѣли по широкой бѣлой дорогѣ. Съ обѣихъ сторонъ развертывались пастбища, и старые дома съ остроконечными крышами выглядывали изъ-за густой зелени, но за этимъ мирнымъ, залитымъ солнцемъ, пейзажемъ безпрерывно выдѣлялась пятномъ на вечернемъ небѣ длинная мрачная извилистая полоса болота, перерѣзанная зубчатыми угрюмыми холмами.

Шарабанъ повернулъ на проселочную дорогу, глубоко изрытую колеями, съ высокими насыпями по обѣимъ сторонамъ, поросшими мокрымъ мохомъ, жирнымъ папоротникомъ и терновникомъ, многочисленныя ягоды котораго блестѣли при свѣтѣ заходящаго солнца. Постоянно подымаясь, мы переѣхали по узкому гранитному мосту и продолжали путь вдоль шумнаго потока, который, пѣнясь и бушуя, стремительно несся между сѣрыми камнями. И дорога и потокъ шли, извиваясь по долинѣ, густо поросшей старыми дубами и елями. При каждомъ поворотѣ Баскервиль иэдавалъ возгласъ восхищенія, жадно осматривалъ все кругомъ и предлагалъ безчисленные вопросы. На его взглядъ все было красиво, но мнѣ казалось, что на этой мѣстности лежитъ грустная тѣнь и что она очень рѣзко носитъ отпечатокъ печальной поры года. Желтые листья покрывали тропинки и осыпали насъ. Шумъ нашихъ колесъ заглушался густымъ слоемъ гніющей растительности, и я подумалъ, что грустные дары бросаетъ природа подъ колеса возвращающагося наслѣдника Баскервилей.

— Это что такое? — воскликнулъ докторъ Мортимеръ.

Передъ нами открылась круглая возвышенность, покрытая верескомъ, — выдающаяся часть болота. На ея вершинѣ рѣзко и отчетливо, какъ статуя, выдѣлялся верховой, темный и мрачный, съ винтовкою наготовѣ. Онъ наблюдалъ за дорогою, по которой мы ѣхали.

— Что это такое, Перкинсъ? — спросилъ докторъ Мортимеръ.

Нашъ кучеръ повернулся въ полъ-оборота и отвѣтилъ:

— Изъ Принцтаунской тюрьмы убѣжалъ преступникъ, сэръ. Съ тѣхъ поръ прошло уже три дня, и стражи стерегутъ всѣ дороги и всѣ станціи, но не замѣтили еще никакихъ слѣдовъ его. Здѣшнимъ фермерамъ это не нравится, сэръ, могу васъ увѣрить.

— Но я полагаю, что они получатъ пять фунтовъ, если доставятъ свѣдѣнія о немъ.

— Да, сэръ, но возможность получить пять фунтовъ плохое утешеніе при возможности, что вамъ перерѣжутъ горло. Вѣдь это не обыкновенный заключенный. Это человѣкъ, который ни передъ чѣмъ не остановится.

— Кто же это такой?

— Это Сельденъ, ноттингхильскій убійца.

Я помнилъ его дѣло, потому что имъ заинтересовался Холмсъ вслѣдствіе исключительнаго звѣрства преступленія и безстыдной грубости, какою были отмѣчены всѣ дѣйствія убійцы. Замѣна смертной казни заключеніемъ произошла вслѣдствіе сомнѣнія въ здравости его разсудка, настолько поведеніе его было ужасно. Нашъ шарабанъ поднялся на вершину, откуда открылось передъ нашими глазами громадное пространство болота, испещренное огромными каменными глыбами и неровными вершинами. Съ этого болота подулъ на насъ холодный вѣтеръ, отъ котораго насъ проняла дрожь. Гдѣ-то тамъ, на этой мрачной равнинѣ, прячется ужасный человѣкъ, зарывшись въ нору, какъ дикій звѣрь, съ сердцемъ, полнымъ злобы противъ человѣчества, изгнавшаго его. Недоставало только этого для полноты мрачнаго впечатлѣнія, производимаго пустынею, пронизывающимъ вѣтромъ и потемнѣвшимъ небомъ. Даже Баскервиль умолкъ и плотнѣе завернулся въ свое пальто.

Мы оставили за собою плодородную мѣстность. Мы теперь оглядывались на нее, а косые лучи заходящаго солнца обращали ручьи въ золотыя нити, заставляли ярко горѣть красную вновь вспаханную землю, и широкую гирлянду лѣсовъ. Впереди насъ дорога становилась все болѣе мрачною и дикою, проходя надъ громадными бурыми откосами, осыпанными исполинскими каменьями. По временамъ мы проѣзжали мимо какого-нибудь коттеджа на болотѣ съ каменными стѣнами и крышею, безъ всякихъ вьющихся растеній, которыя бы смягчали ихъ рѣзкія очертанія. Вдругъ мы заглянули въ чашеобразное углубленіе съ разбросанными по немъ чахлыми дубами и елями, исковерканными и согнутыми многолѣтними свирѣпыми бурями. Надъ деревьями возвышались двѣ узкія башни. Кучеръ указалъ на нихъ кнутомъ и сказалъ:

— Баскервиль-голль.

Его господинъ привсталъ съ сидѣнья: щеки его раскраснѣлись, глаза горѣли. Черезъ нѣсколько минутъ мы подъѣхали къ воротамъ парка, фантастической путаницѣ изъ желѣза съ изношенными непогодою столбами, покрытыми мохомъ и увѣнчанными кабаньими головами изъ герба Баскервилей. Сторожка представляла собою развалины изъ чернаго гранита и стропилъ, но противъ нея находилось недостроенное новое зданіе, первое примѣненіе южно-африканскаго золота, вывезеннаго сэромъ Чарльзомъ.

Мы въѣхали въ аллею, гдѣ шумъ колесъ былъ снова заглушенъ слоемъ упавшихъ листьевъ, и старыя деревья сходились въ видѣ свода надъ нашими головами. Баскервиль содрогнулся, когда мы проѣзжали вдоль длинной темной аллеи, въ концѣ которой смутно вырисовывался, какъ привидѣніе, домъ.

— Это случилось здѣсь? — спросилъ онъ тихимъ голосомъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, тисовая аллея находится съ другой стороны.

Молодой наслѣдникъ бросилъ вокругъ себя мрачный взглядъ.

— Неудивительно, что дядѣ чувствовалось не по себѣ въ подобномъ мѣстѣ, — сказалъ онъ. Тутъ всякій будетъ напуганъ. Не дальше какъ черезъ полгода я поставлю рядъ электрическихъ фонарей, и вы не узнаете дома, когда подъѣздъ будетъ освѣщенъ лампою Свана и Эдисона въ тысячу свѣчей.

Аллея оканчивалась обширною площадкою, покрытою дерномъ, и мы увидѣли домъ. При угасающемъ свѣтѣ я замѣтилъ, что середина его представляла тяжелую мглу, изъ которой выдѣлялся портикъ. Весь фасадъ былъ покрытъ плющемъ, кое-гдѣ прорѣзаннымъ окномъ или гербомъ, слабо свѣтившимся сквозь плющъ. Отъ центральной массы подымались двѣ башни, — древнія, зубчатыя, съ множествомъ бойницъ. Справа и слѣва примыкали къ башнямъ болѣе новыя прйстройки изъ чернаго гранита. Изъ оконъ съ частыми переплетами шелъ тусклый свѣтъ, а изъ трубъ на шпицѣ крутой крыши подымалась единственная струйка дыма.

— Добро пожаловать, сэръ Генри! Добро пожаловать въ Баскервиль-голль!

Изъ тѣни портика выступилъ высокій мужчина и открылъ дверцу шарабана. На желтой стѣнѣ передней проектировался женскій силуэтъ. Она вышла и помогла мужчинѣ забрать нашъ багажъ.

— Не отпустите ли вы меня прямо домой, сэръ Генри? — спросилъ докторъ Мортимеръ. Жена ожидаетъ меня.

— Развѣ вы не пообѣдаете съ нами?

— Нѣтъ, мнѣ нужно ѣхать. По всей вѣроятности, меня дома ждетъ работа. Я бы остался, чтобы показать вамъ домъ, но Барриморъ сдѣлаетъ это лучше меня. Прощайте и никогда не бойтесь посылать за мною днемъ ли, ночью ли, когда бы я ни понадобился.

Шумъ колесъ заглохъ вдали аллеи, пока сэръ Генри и я вошли въ переднюю, и дверь подъѣзда тяжело захлопнулась за нами. Мы очутились въ красивомъ помѣщеніи, просторномъ, высокомъ, съ тяжелымъ потолкомъ изъ стараго чернаго дуба. Въ большомъ, старинной постройки, каминѣ трещалъ огонь. Сэръ Генри и я протянули къ нему руки, такъ какъ онѣ у насъ онѣмѣли отъ продолжительной ѣзды. Затѣмъ мы осмотрѣлись кругомъ, — на высокія узкія окна со старыми мутными стеклами, на дубовыя стѣны, на кабаньи головы, на гербы; все это было мрачно при тускломъ освѣщеніи висѣвшей по серединѣ комнаты лампы.

— Все здѣсь имѣетъ совершенно такой видъ, какъ я себѣ представлялъ, — сказалъ сэръ Генри. Не находите ли вы, что это типичный домъ древняго рода? Подумать только, что въ этомъ самомъ залѣ жили кровные мои пятьсотъ лѣтъ назадъ! Эта мысль порождаетъ во мнѣ какую-то торжественность.

Я видѣлъ, какъ загорѣлое лицо сэра Генри просіяло дѣтскимъ восторгомъ. Онъ стоялъ посреди комнаты, и свѣтъ падалъ прямо на него, но отъ стѣнъ тянулись длинныя тѣни, покрывавшія его какъ бы балдахиномъ. Барриморъ, отнесшій багажъ въ наши комнаты, вернулся. Онъ стоялъ передъ нами въ почтительной позѣ хорошо воспитаннаго слуги. Наружность его была замѣчательная; онъ былъ высокъ, красивъ, съ черною бородою, ровно остриженною, и блѣдными тонкими чертами.

— Желаете ли вы, сэръ, чтобы обѣдъ былъ тотчасъ же поданъ?

— Развѣ онъ готовъ?

— Онъ будетъ готовъ черезъ нѣсколько минутъ. Въ своихъ комнатахъ вы найдете теплую воду. Жена и я будемъ счастливы, сэръ Генри, остаться у васъ, пока вы не сдѣлаете новыхъ распоряженій, но вы, конечно, понимаете, что при новыхъ условіяхъ домъ этотъ потребуетъ значительнаго штата.

— Какія новыя условія?

— Я хотѣлъ сказать, сэръ, что сэръ Чарльзъ велъ очень уединенную жизнь, и мы были въ состояніи исполнять его требованія. Вы же, естественно, захотите видѣть у себя болѣе многочисленное общество, а потому вамъ потребуется иного рода домашнее хозяйство.

— Неужели вы и жена ваша хотите уйти отъ меня?

— Если и это не причинитъ вамъ неудобства.

— Но вѣдь ваше семейство жило у насъ въ продолженіе нѣсколькихъ поколѣній, не правда ли? Мнѣ будетъ очень больно начать здѣсь свою жизнь разрывомъ старой семейной связи.

Мнѣ показалось, что блѣдное лицо дворецкаго выразило нѣкоторое волненіе.

— И мы съ женой чувствуемъ то же самое, сэръ. Но, по правдѣ сказать, мы оба быля очень привязаны къ сэру Чарльзу; смерть его нанесла намъ ударть и сдѣлала очень тяжелымъ пребываніе въ этихъ стѣнахъ. Я боюсь, что мы уже никогда не будемъ чувствовать себя хорошо въ Баскервиль-голлѣ.

— Что же вы намѣрены дѣлать?

— Я не сомнѣваюсь, сэръ, что намъ удастся предпринять какое-нибудь дѣло. Щедрость сэра Чарльза дала намъ на это возможность. A теперь, сэръ, можетъ-быть, лучше будетъ показать вамъ ваши комнаты?

Вокругъ верхней части древняго вестибюля шла галлерея съ перилами, и къ ней примыкала двойная лѣстница. Отъ этого центральнаго пункта во всю длину строенія шли два длинныхъ коридора, на которые выходили всѣ спальни. Моя и сэра Генри спальни находились въ одномъ и томъ же флигелѣ и были почти смежными. Эти комнаты казались гораздо болѣе современными, чѣмъ центральная часть дома; свѣтлые обои и многочисленыя свѣчи нѣсколько разсѣяли мое первое мрачное впечатлѣніе.

Но столовая, выходившая въ вестибюль, была мрачнымъ и печальнымъ мѣстомъ. Это была длинная комната, раздѣленная уступомъ на эстраду, на которой сиживала семья, и на болѣе низкую часть, гдѣ размѣщались подчиненные. На одномъ ея концѣ были хоры для музыкантовъ. Надъ нашими головами тянулись черныя балки съ закоптѣлымъ потолкомъ надъ ними. Рядъ ослѣпительныхъ факеловъ и грубое веселье пировъ стараго времени, можетъ быть, и смягчали угрюмый видъ этой комнаты. Но теперь, когда двое мужчинъ въ черномъ сидѣли при слабоімъ освѣщеніи лампы съ абажуромъ, поневолѣ хотѣлось говорить шопотомъ, и чувствовалось угнетенное состояніе. Мрачный рядъ предковъ во всевозможныхъ одѣяніяхъ, начиная отъ елизаветинскаго рыцаря, кончая щеголемъ временъ регентства, смотрѣли на насъ и наводили жуткое чувство своимъ молчаливымъ сообществомъ. Мы не много говорили, и я былъ радъ, когда окончился нашъ обѣдъ, и мы могли уйти въ болѣе современную билліардную и выкурить тамъ папироску.

— Поистинѣ не очень-то это весглое мѣсто, — сказалъ сэръ Генри. Полагаю, что современемъ можно настолько опуститься, чтобы примириться съ нимъ, но теперь я чувствую себя нсподходящимъ для него. Я не удивляюсь, что мой дядя немного свихнулся, если онъ жилъ въ одиночествѣ въ этомъ домѣ. Однако же, если вы пичего не имѣете противъ, мы разойдемся пораньше сегодня, и авось завтра утромъ предметы покажутся намъ болѣе веселыми.

Я раздвинулъ занавѣси, прежде чѣмъ лечь въ постель, и посмотрѣлъ въ окно. Оно выходило на зеленую лужайку у подъѣзда. За нею двѣ группы деревьевъ шумѣли и раскачивались поднявшимся вѣтромъ. Серпъ луны выглядывалъ изъ-за бѣгущихъ облаковъ. При его холодномъ свѣтѣ я увидѣлъ за деревьями ломаную линію скалъ и длинную, низкую впадину угрюмаго болота. Я спустилъ занавѣси, почувствовавъ, что мое послѣднее впечатлѣніе было не лучше первыхъ.

A между тѣмъ оно было не самымъ послѣднимъ. Я былъ утомленъ, а спать мнѣ не хотѣлось. Я ворочался съ боку на бокъ, призывая сонъ, который не приходилъ. Гдѣ-то далеко куранты пробили четверти, и, за исключеніемъ этого звука, старый домъ былъ погруженъ въ гробовое молчаніе. И вдругъ, среди полной тишины, я услыхалъ звукъ, ясный, отчетливый и безошибочный. Это было рыданіе женщины, заглушенный, подавленный стонъ человѣка, терзаемаго непреодолимымъ горемъ. Я сѣлъ на постели и сталъ напряженно слушать. Звукъ этотъ раздался вблизи и, конечно, былъ изданъ въ самомъ доыѣ. Я ожидалъ въ продолженіе получаса, всѣ нервы мои были натянуты, но не услыхалъ ничего, кромѣ курантовъ и шелеста плюща на стѣнѣ.