"Монета желания" - читать интересную книгу автора (Чекалов Денис)

Глава 8 Побег

Ленивая жизнь во дворце стала надоедать Хорсу. Нужно было что-то предпринять, предупредить послов о грозящей опасности. На следующую ночь Хорс выглянул в окно и вновь увидел летающие черепа, которые вышли на охоту. Самый крупный и старый, видимо, их вожак насторожился, и все его товарищи уставились пустыми глазницами в сторону леса.

Однако существо, которое появилось из-за деревьев, показалось им настолько грозным, что они без малейшего сопротивления уступили поле боя. Хорс присмотрелся внимательнее и увидел, что по лугу, не разбирая дороги, ковыляет старая женщина. Было в ней нечто странное, пугающее. Беззубый рот что-то шептал на ходу. Волосы были растрепаны. С них то и дело падали крупные капли крови.

Она подняла голову, словно и не сомневался, что именно в этот момент узник будет стоять у окна и наблюдать за ней. Алая струйка упала ей на щеку, но женщина, казалось, даже не заметила этого. Ведьма помахала ему рукой. Хорс решил, что ему терять нечего. Спускаясь с лестницы, он размышлял, как сможет отворить двери, но это и не понадобилось. Непрошенная гостья уже поджидала в огромной приемной зале. Большие старческие выцветшие от времени глаза с любопытством смотрели на Хорса. Видно, в молодости они сверкали и свели с ума немало поклонников.

Она достала пленнику маленький хрустальный флакончик и протянула Хорсу.

— Ты должен мысленно представить, то что хочешь, и открыть крышку. Только так можно спастись.

— Зачем вы это делаете? — тихо спросил узник у гостьи.

— Ты ведь догадываешься, кем я была. Черная волна варваров налетела на мою страну, всех моих родных убили, а меня угнали в плен. Я стала наложницей мерзкого похотливого насильника. Но стоило мне заболеть, как меня, больную выгнали и отправили умирать от голода. Его жены приходили смеяться надо мной, мучить, забрасывать грязью. А он знал об этом и молчал. Грязное чудовище так ждал рождения сыновей. Боялся, что род его пресечется, если у него не будет наследника мужского пола. Я не хочу, чтобы его имя было проклято в веках. Я хочу, чтобы его имя просто забыли. Никто не будет знать о его существовании. Для этого нужно уничтожить наследников. Если ты сможешь убежать, этот дворец рухнет. Воспользуйся заклятием кривых зеркал.

Тяжело ступая израненными ногами, старуха исчезла за дверью.

Хорс посмотрел на флакончик и понял, что это единственный путь к спасению.

Мало было убежать из дворца. Хорс не представлял себе, какой магической силой обладает Ахмед. Также неясно было, в какую сторону идти. Нужно спрятаться, пока колдун не успокоится, или же следовало идти прямо к султану. Но кто знает, как он отреагирует на рассказ неверного. А ведь именно так его здесь все рассматривают. Необходимо сделать выбор быстро, и не ошибиться.

Он давно не видел Заремы. Хорс решил первым делом найти девушку и договориться с ней о побеге, а для того этого подкараулить толстуху Фатиму, и через нее найти красавицу. «Наверное, — размышлял Хорс, — она придет к фонтану. Все они там толкутся, языки чешут, друг другу косточки перемывают».

И правда, когда высоко поднялось солнце, из дверей, ведущих на женскую половину, вышла Фатима. Она оглянулась по сторонам, а потом неспешно заковыляла к водоему. Хорс подождал пока нянька подошла к фонтану, уселась на край и с облегчением погрузила толстые пальцы в воду. Она вздрогнула, когда услышала мужской голос прямо у себя над ухом.

— Где красавица Зарема? Отвечай быстро, иначе горло перережу.

— Лучше ты мне горло перережь, чем меня сожрут живьем слуги дэва, — старуха тряслась от страха.

— Ладно, я знаю, зачем бесовка Карина и ее братец заманили вас в свой дворец. Нам нужно бежать отсюда, я хочу помочь.

— Нет, — плаксиво возразила Фатима, — я не могу, не пристало мне, незамужней женщине, без брата или другого родственника мужчины вести разговор с иноверцем, да еще мужского полу.

Она подхватила юбки, шали и платки и опрометью кинулась в дом.

— Зачем ты забиваешь голову этой несчастной глупостями. Ты же видишь, что у нее и так ума нет, — с мягкой укоризной обратился к Хорсу Саид.

— Здесь есть место, где бы нас никто не мог услышать?

— Да, конечно, пошли ко мне в спальню.

Саид с очень серьезным видом направился к себе в комнату. Хорс последовал за ним. Не очень вдаваясь в подробности, ибо он сам их не знал, поведал хозяину дворца все, что узнал от Ахмеда. Саид встал и направился к стене, на которой висело оружие. Его решительный вид не оставлял ни малейшего сомнения в том, что он собирался сделать.

— И как ты это себе представляешь? — поинтересовался пленник. — Заскочишь к Ахмеду, гикнешь, мечом помашешь и башку ему отрубишь. Он колдун, или по-вашему, дэв. С ним по-другому нужно, не силой, а хитростью.

Саид, видно, давно подозревал своего сводного братца в темных делишках, однако надеялся, что это все окажется неправдой.

— Я верну Зарему в дом брата.

— Стоит Ахмеду узнать, что его план может сорваться, он убьет тебя. Знаешь, думаю, увидев страшных прислужников дэва, и ты побежишь в сторону леса. Потому что больше бежать-то некуда. Пока живешь, надеешься.

— Он не может так поступить со мной.

— Не только может, но и поступит.

Саид сел на диван, покрытый роскошным ковром, и горестно подпер голову руками.

— Мне нужно встретиться с Заремой и поговорить с ней.

Саид хлопнул в ладоши, на пороге, склонив голову в почтительном поклоне, появился слуга.

— Приведи сюда служанку госпожи Заремы, — велел господин.

Еще раз низко поклонившись, парень исчез. Через несколько минут послышался неуверенный стук. Хорс быстро пересек комнату и распахнул двери. Вид Фатимы несколько удивил его. Женщина стала меньше ростом, да и в размерах заметно поубавилась. Сквозь полупрозрачную шаль, скрывающую лицо, блеснули чудесным светом глаза красавицы Заремы.

Саид, увидев вошедшую девушку, нахмурился.

— Фатима, — начал было он.

— Я Зарема, сестра султана Сулеймана, которую ты и твой брат обманом заманил в свой дворец. Я знаю о ваших замыслах и верю, что всевышний не допустит такого святотатства. А когда обо всем узнает мой брат, твой господин, он отрубит всем вам головы. Только тебя, чужеземец, он пощадит. Ты такая же жертва Ахмеда, как и я.

Хорсу показалось, что хозяина дворца разозлило не столько подтверждение его слов, а то, что Зарема отозвалась о нем с теплотой. «Небось суровый Саид влюбился. Может, он для столь юной девицы и несколько староват, но они будут красивой парой, — если, конечно, мы из этой заварушки выйдем на своих двоих и с головой на плечах».

После того, как Саид полностью поверил в не очень длинный рассказ Заремы, в разговор вступил Хорс.

— Не вдаваясь в подробности, — начал он, — хочу вам обоим сообщить, что мне передали маленькую склянку с волшебным зельем. Если мы сумеем правильно им воспользоваться, то заклинание кривых зеркал поможет спасти Зарему. Но я не очень представляю, как им пользоваться.

Девушка хотела что-то сказать в ответ, но передумала. Потом она все же решилась.

— Пользоваться колдовством — это очень плохо. Но если волшебное зелье поможет спасти ни в чем не повинных людей, то можно попробовать. Фатима знает много сказок, нужно спросить у нее, вдруг из этих волшебных историй она знает, как использовать зелье.

Ахмед возлежал на горе подушек, рядом на полу стояли два подноса. Один был полон фруктов и вазочек с восточными сластями. На второй обжора бросал объедки. Отведав одно блюда, он делал небольшой перерыв, чтобы не перебивать вкус. Дэв даже жмурился от восхищения. А потом вновь рука его тянулась к еде.

Чувяки, изукрашенные золотым шитьем и драгоценными каменьями, лежали неподалеку, — хозяин решил дать отдых ногам. Он также сбросил головной убор, пышные черные волосы, не тронутые сединой, контрастировали с наполовину белой бородой. Синие шелковые шаровары, шитые у лучших мастеров, были забрызганы соком фруктов и жирными пятнами. Судя по всему, Ахмед ел неопрятно.

Он недавно возвратился из дворца султана, где был принят с распростертыми объятиями. Сулейман расспрашивал о сестре, радуясь, что она под присмотром Карины и няньки отдыхает в безопасном месте. От визиря ему стало известно о прибытии посольства из далекой страны.

Скоро можно будет привести план в действие.

Это радовало и придавало яствам более изысканный вкус. Дэв праздновал хорошее известие. Он мог также поздравить себя с тем, что наконец-то решил судьбу красавицы Заремы. Он часто наблюдал за ней в свой хрустальный магический шар. И чем дольше он всматривался в прекрасное личико девушки, ее тонкую гибкую фигуру, те все больше склонялся к мысли, что не обязательно ее убивать. Лучше неверный только поранит ее, пусть она лежит в луже крови. А потом он заберет сестру бывшего султана в свой гарем. Девушка станет одним из лучших украшений его цветника жен.

Сквозь дрему Ахмед услышал тихий стук в дверь. С неохотой открыв глаза, он позволил войти.

Хасан низко поклонился и негромко сообщил, что твари проявляют беспокойство, начали шуметь и требуют еды. Никто из приспешников Ахмеда, посвященных в его колдовские занятия, не осмеливался спускаться на самое дно подземелья. Там жили самые разные создания, которые помогали держать в страхе людей.

Когда дэву были нужны деньги или драгоценности, он направлял своих дьявольских воинов в близлежащий город. Как правило, отряд состоял из пяти существ. Первым летел скелет ворона. Он указывал путь остальным. Они шли под покровом ночи, так как прекрасно видели в темноте. Два проклятых карлика могли учуять золото, серебро или камни. Им не составляло труда сразу определить, какой дворец богаче, и направлялись туда. Огромные скелеты убивали заговоренными молотами стражу. Ворон обсыпал убитых волшебным порошком, те поднимались из мертвых и присоединялись к отряду. Так Ахмед пополнял свое воинство.

Кряхтя и проклиная собственную забывчивость, дэв поднялся и отправился в подземелье. Послушные воле хозяина, твари замерли, ожидая корм. Насытившись, они уставились в сторону северной стены. Раз в неделю их выпускали рыскать на свободе. «Но не сегодня», — решил Ахмед. Он не хотел давать повод для слухов о подозрительных существах, которые бродят вокруг дворца.

Хасан проявил поразительную храбрость и спустился вместе с хозяином кормить тварей. Поведение слуги немного удивило дэва, но он не придал этому серьезного значения. Ахмед торопился отправиться на покой, потому не стал задерживаться, чтобы полюбоваться на своих омерзительных питомцев. Проводив хозяина в покои и уложив спать, Хасан воровато оглянулся и скользнул в спальню Саида.

Там его уже ждали Хорс, Зарема и Фатима. Бывший пленник приоткрыл хрустальный флакончик и чары спали. Ошеломленный виденным в подземелье дворца, Саид некоторое время молчал. Лишь теперь он смог поверить словам иноверца до конца.

Всю ночь провели заговорщики, составляя план бегства. Они не боялись, что Хасан проговорится. Он выпил настой, приготовленный Фатимой, и крепко уснул. На утро единственное, что он будет чувствовать — сильная головная боль. Вряд ли он решится рассказать о чем-то хозяину.

Саид, наблюдая, как ловко Фатима готовит зелье охраннику, решил про себя — если он возьмет сестру султана в жены, то первым делом избавится от ее няньки. Уж слишком ловко она управляется с разными подозрительными травами и порошками. Саид узнал от брата, что посольство из загадочной страны скоро прибудет. Потому надо было спешить.

Новый союзник подробно рассказал, куда им следует идти. Основной и два запасных входа охраняла хорошо вооруженная стража. Они ни за что не выпустили бы никого из замка без приказа Ахмеда. Если бы вмешался Саид, то это непременно привлекло бы внимание дэва. Оставался один выход — вновь использовать заклинание кривых зеркал. Подробно объяснив Хорсу, куда им следовать, хозяин пообещал ждать беглецов с лошадьми и коляской в условленном месте.

Поднялась луна и залила все вокруг бледным неприятным светом. Вожак черепов насторожился. Он услышал чьи-то торопливые шаги, потом осторожно повернулся ключ в замочной скважине. И все замерло.

Двери потихоньку отворились и на лужайку перед входом появились три проклятых карлика. Вели они себя немного странно, — не принимали охотничью стойку, два так вообще держались за руки и, казалось, ни на что другое не обращали внимания. Спутник же их был крепкого сложения и мог постоять за себя.

Самый толстый карлик все время испуганно подвывал и цеплялся за руку спутника. Странная троица уверенно продвигалась в сторону неглубокого рва, тянувшегося в конце широкого луга. Два черепа почувствовали себя в безопасности и отправились на охоту. Вожак, несколько удивленный поведением исконных врагов, подлетел поближе. К счастью, у него не было носа, потому он не мог заметить, что странные карлики пахнут совсем как люди.

Больше всего Хорс боялся за толстуху Фатиму, которая чуть голову не потеряла от страха. Страшно было превращаться в чудовище, пусть даже с виду. Но также пугала сама мысль остаться во дворце. Кто там мог ее защитить? Увидев рядом с собой двух проклятых карликов, в которых превратило Хорса и Зарему колдовство, у несчастной подкосились ноги. Но она правильно рассудила, что гораздо разумнее падать в обморок потом, когда доберутся до безопасного места.

Саид только руками развел, когда увидел, что получилось под действием заклинания. Найти не охраняемый стражниками выход было совсем просто. Дэв и подумать не мог, что кто-то отважится выйти из дворца этим путем. Лишь доведенные до отчаяния рабы, найдя открытые двери, обманывались изумрудной зеленью луговой травы. Черепа прятались, и стоило жертве пройти до середины, набрасывались на нее и сжирали. На рассвете, вылетал ворон с волшебным порошком. Армия дэва пополнялась новым воином.

Беглецы, поддерживая Фатиму, дошли до деревьев. Здесь власть Дэва заканчивалась. Черепа, безмолвно следующие за путниками, так и не поняли, с чем им сегодня пришлось столкнуться. Твари полетали еще какое-то время и вернулись на привычное место охоты.

Хорсу приходилось чуть ли не силой тащить перепуганную няньку. Девушка помогала ему изо всех сил. Дойдя до леса, беглецы остановились и прислушались.

— Теперь нам по этой дороге, — присмотревшись, скомандовал Хорс.

Фатима немного осмелела, обнаружив, что черепа больше не преследуют их и не дышат им в уши.

— Я слышу, что где-то рядом кони, — прошептала Зарема. — Наверное, это господин Саид.

Чары заклинания спали. Пройдя еще с десяток шагов, они увидели смутные тени лошадей.

— Хвала Аллаху, вы вне опасности, — радостно воскликнул Саид. — Вот тебе хороший конь. А ты вообще умеешь верхом ездить?

Не отвечая, Хорс помог женщинам взобраться в маленькую коляску, запряженную двумя крепкими и судя по всему смирными лошадками. Возница, флегматичный малый, ждал команды. Вскоре маленький отряд направился ко дворцу султана Сулеймана.

Ахмед сладко потянулся под пуховым одеялом. На улице было холодно, тем приятнее лежать в теплом дворце и радоваться своей удачливости. Интересно, что скажет брат, когда обо всем узнает. Смешной он какой-то.

Мысли дэва мирно перескакивали с одной темы на другую. Нужно будет разузнать подробности об этом посольстве. Да и продумать судьбу Хорса и султана. Не решив окончательно, оставлять ли в живых своего сводного брата, Ахмед хлопнул в ладоши, призывая слуг.

— Привести ко мне неверного, по имени Хорс, — приказал он прислужнику.

Предвкушая беседу с одним из своих будущих воинов, дэв в глубокой задумчивости взял с подноса спелую грушу и поднес ее ко рту.

— Ты зря ждешь, — раздался скрипучий старческий голос. — Птички упорхнули сегодня ночью, пока ты сладко спал, убаюканный своей глупостью.

Ахмед подскочил, чуть было не подавившись грушей. У окна стояла старая ведьма с всклокоченными волосами и злобным взором выцветших глаз.

— Они сейчас слишком далеко, ты не властен более над ними.

Старуха бросила на него последний равнодушный взгляд и медленно вышла из комнаты. Испуганный стражник, предчувствуя, что может лишиться головы, вошел в покои дэва.

— Мой господин, стража обыскала весь дворец, но не нашла чужеземца. Пропала также сестра султана и ее нянька.

Ахмед понимал, что слуги не могли противодействовать колдовству старой ведьмы. Он молча кивнул головой и поинтересовался, где его брат.

— Еще вчера вечером господин Саид отправился куда-то по делам. Взял несколько лошадей, коляску с возницей. Больше мне ничего не известно.

Сомнений не оставалось — Саид был не только в курсе его планов, но и расскажет обо всем султану. Планы дэва рухнули, оставалось только одно — бежать, спрятаться там, где никто не найдет, и ждать — пока не представится случай раз и навсегда отомстить своим обидчикам.

День за днем продвигался вперед посольский караван. Уже совсем скоро они погрузятся на корабли, а тогда уже цель их путешествия, Истамбул, будет совсем близка. И с каждой пройденной верстой все сильнее беспокоился Авксентий. Чувствовал, что способен Петр помешать его планам, ощущал и скрытое недоверие, которое испытывал к нему кожевник.

Надеялся боярин, что погибнет Петр от лап корочунских, или сожрет его чудо речное, царем-водяным посланное. Но и в первый, и во второй раз судьба пощадила ремесленника, — или же спасли храбрость да воинское умение. Как можно, чтобы человек дважды подряд от верной смерти уходил, спрашивал себя Ипатов. Не иначе, берегут его силы высшие, могущественные.

Однако ж никакой удачи не хватит надолго. А потому коли погибнет Петр, словно случайно, никто и подозрений питать не будет. Невозможно было даже помыслить о том, что боярин как-то причастен был к тому, что возле речки случилось, к плану коварного водяного. Стало быть, новое покушение тоже припишут опасностям, которые в дороге всегда путника поджидают, а о заговоре и речи не будет.

— А ты уверен, что подействует? — сощурив глаза и сдвинув брови к переносице, что придавало ему вид важный, но несколько глуповатый, боярин Ипатов следил за действиями помощника. В словах его прозвучала некоторая опаска, ибо Трофим вытворял то, за что митрополит Московский Макарий, узнай он, мог и от церкви отлучить.

— Не беспокойтесь, — ответствовал его подручный. — Алхимия — наука передовая, прогрессивная. Вся Европа ею уже много веков занимается. Будущее человечества в колбочках моих сокрыто.

Если слова Трофима были правдой, то будущее человечества обещало оказаться на редкость вонючим. На плоской крышке кованого сундука, в котором везли из Москвы подарки султану, любомудр расставил несколько больших пузатых колб, и в каждую теперь осторожно наливал жидкость из трех бутылок, смешивая их в разной пропорции.

— А не взорвешь ли ты мне все, как в прошлый раз? — вопросил Ипатов, памятуя, как его хоромы московские едва не погорели.

— Хоть бы даже и так, — спокойно отвечал Трофим. — Стремление человека к знаниям не остановить, Авксентий Владимирович. И пусть даже он сам себя при этом погубит, Да и всех вокруг, но польза от этого все равно великая. Когда всходил на костер Джордано Бруно…

— Конечно, польза великая! — воскликнул боярин. — Башку потерять, только для того, чтобы про какие-то там планеты да элементы знать. Вот мы, что, Трофим, плохо живем? Bee у нас есть. И покушать сладко, и выпить весело, и поспать вволю. Так зачем же нам на костер, скажи мне, милый мой?

— А затем, что такова судьба человека. Стремится он к знаниям, аки козлик молодой… Ох.

Пенящаяся жидкость брызнула из средней бутыли, заплескав хозяйский кафтан. Боярин отшатнулся, словно не пара капель упала на него, а океанской волной подбросило. Лицо его потеряло цвет, дрожащей рукой потянулся было дотронуться до пятна, но тут же быстро отдернул.

— Эт вы не бойтесь, Авксентий Владимирович, — любовно буркотал над своими колбочками Трофим, даже не посмотрев на хозяина. — Ничего плохого не случится…

Ипатов поспешно схватил свой шелковый платок и принялся затирать пятна.

— Только дыры образуются, да кожу пощипет дней пять… А вот и оно.

Боярин выронил тряпицу, уставился на свои руки, и принялся энергично тереть их об штаны.

— Белена красная, — продолжал Трофим. — Растение редкое. Даже травницы и ведуньи почти про него не слышали. Ежели сварить его, порошком серебра присыпать, любого волкодлака и китовраса завалит. Человека же с ума сведет, — начнет он мычать по-коровьи, блеять по-овечьи, лаять по-собачьи…

— Экие глупости ты городишь, — сварливо бранился Ипатов, который речи подручного своего почти не расслышал, но к последним словам прицепился. — По-твоему, что, по-кошачьи можно мычать, да по-человечьи лаять?

— А вот ужо посмотрите, — с гордым видом ответствовал любомудр, которого подобные выпады не могли сбить с толку, ибо был он на редкость бестолков. — Как отхлебнет этого Петька, сразу и замычит, и залает.

В правой руке держал он и поднимал к свету колбу, в которой вскипало темно-зеленое снадобье. И что странно, бурлило оно, пузыри со дна поднимались и лопались у поверхности, — а ведь огня и близко не было. Подумал про себя Авксентий, что надобно за Трофимкой лучше приглядывать, а то, глядишь, колдуном заделается и на ухвате летать по ночам начнет.

Если бы кто-нибудь попытался возразить в ответ на эти размышления, что подобные привычки свойственны ведьмам, а не колдунам, Ипатов бы только досадливо махнул рукой и ответил, что от Трофки, мудреца полуграмотного, всего можно ожидать. Половину он выучит, половину нет, а остальное допридумывает.

Взяв из рук помощника колбу, боярин осторожно вылил содержимое в небольшую кожаную фляжку, и распорядился поскорее убрать все, пока не увидели и вопросов не начали задавать. Выйдя из шатра, кивнул караульным с той высокомерной любезностью, которую усваивают все царедворцы, чтобы иметь возможность одним двумя жестами возвышать себя и унижать других. Потом небрежно, но с видимостью уважения поклонился проходившему мимо боярину, и зашагал к костру, где сидели Петр, Федор Адашев и несколько стрельцов.

— Открыл я котел, а оттуда вот такой скелет выбрался, — говорил Спиридон, широко разводя руками, дабы показать размеры нежити. — И говорит: «Жирный ты вырос, Спирька, вот ужо я тебя и съем».

Слушатели подались вперед, ожидая продолжения. «Экие глупые люди, — подумал Ипатов с досадою, какую всегда испытывал в таких случаях. Видя человеческое простодушие, он еще более укреплялся в своем презрении к людям. — Ну, чего слушают-то, уши развесив? Коли сожрали бы сопляка, — а весь крещеный мир от этого бы только выиграл, — то разве сидел бы он теперь перед вами, олухи Царя Небесного? А раз жив недоросль, так чего и огород городить». При других обстоятельствах, Авксентий не преминул бы высказать свои мысли вслух, немало ни боясь обидеть ни Петра, ни даже Адашева, ибо обращался бы вроде только к стрельцам, людям нижестоящим, но при этом, словно нечаянно, задел и всех других. Но на сей раз, учитывая задуманное, счел разумным не привлекать внимание к своему приходу.

— А я и говорю ему: «Скелет-скелет, как же ты меня есть будешь, если у тебя живота нет?», — продолжал свою байку Спиридон.

Собравшиеся покатились со смеху, что вызвало новую гримасу неудовольствия на лице Авксентия, — который счел шутку грубой, а тех, кому она понравилась — тупоумными.

— Ну что же, пора и спать, — заметил Петр. — Завтра вставать рано.

Говоря это, он потянулся за резной кружкой, в который заварен был особый чай. Аграфена наказывала пить его каждый день, чтобы тело укрепить, от хвори да от сглазу защититься. Спиридона прервал по двум причинам — во-первых, и правда было время отправляться на покой, а во-вторых, хотел, чтобы речь сына закончилась на ноте, которая более всего понравилась слушателям, и тот ушел спать с победой, не успев еще всем наскучить.

— А что, и правда случилась эта история? — спросил Ипатов. — Али выдумал все?

— Как можно, Авксентий Владимирович, — смутился юноша. — Да разве ж бывает такое на самом деле. Байки все это, я их от дядьки Потапа слышал.

Петр строго-настрого запретил ему рассказывать о корочунах и других событиях, которые с ним и вправду произошли, — да и сам Спиридон, хоть и был молод, но уж наверняка не глуп, знал, что и когда можно говорить. Пока все смотрели на паренька, боярин незаметно вылил содержимое своей фляжки в Петрову кружку. Стояла та в тени, от пламени костра закрывала ее спина Федора Адашева, потому действий Ипатова никто не увидел.

— Вот уж не подумал бы, что друг твой еще и рассказчик знатный, — заметил посол, обращаясь к Петру.

Тот только усмехнулся, зная, что при первой встрече Потап производит впечатление человека молчаливого, — но зато в кругу друзей плотник был говоруном хоть куда. Не желая, однако, сплетничать за спиной товарища, Петр ничего не сказал, и вновь потянулся за кружкой.

«Эх, жаль супружница его не увидит, как муж слюной плеваться начнет, — подумал Ипатов. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как ниспровергнуть в грязь того, кто считался героем или праведником. — Но не беда, все едино привезут его домой, связанного, с зеньками безумно выкаченными да волосами всклокоченными». Представив, как будет выглядеть Петр, боярин пришел в прекрасное расположение духа, и не заметил Федотку, что пересел поближе к кожевнику.

Правая рука Клыкова давно и с завистью поглядывал на содержимое кружки кожевника. И хотя Григорий строго-настрого запретил ему попрошайничать у друзей, корочун воспользовался отсутствием хозяина, чтобы попробовать чудесный травяной чай, приготовленный по рецепту Аграфены.

— Дозвольте-ка попробовать, — сказал корочун, об истинной природе которого никто из присутствующих, однако, не подозревал. — Уж больно запах хорош.

Он мягко, по-кошачьи, вытянулся вперед, перехватил у Петра кружку так, что тот даже не заметил, и в один присест осушил. Все тело его содрогнулось, глаза вспыхнули ярким красным пламенем, но, к счастью для Федотки, собравшиеся внимания на это не обратили, а кто и заметил — приписал отблескам костра.

— Эх, знатен у вас чай, — сказал он. — Ладно, и, правда, спать мне пора.

Всю ночь ждали боярин и Трофим, что из шатра Клыкова раздадутся дикие вопли, и караульные кинутся вязать сумасшедшего. Но никакого действия на корочуна ядовитый отвар не возымел. Лечебные травы, собранные с любовью Аграфеной, пересилили действие яда. С того дня каждый вечер Федотка подсаживался к Петру и просил лечебного чаю, отчего запас сбора быстро истощился. Ипатов же на следующий день обнаружил, что в тех местах, где он тер руки о штаны, и правда образовались дырки, — а потом много раз спрашивал себя, долго ли расхаживал по лагерю в непотребном виде, и не сложили ли об этом слуги какой-нибудь оскорбительной присказки или куплета.

Аграфена стояла на коленях перед киотом. Лампады, освещавшие его, были единственным светом в комнате, в которой уже сгустился вечерний мрак. Стиснув руки, страстно молила Божью мать помочь Петру и его товарищам в далеком их странствии, оборонить от бед Спиридона, Алешу, Потапа с семьей, всех добрых людей. Для себя не просила ничего, только бы близкие были живы, в том и счастье.

Она всматривалась в строгое и нежное лицо на иконе, по которому пробегали свечные блики, и казалось ей, что лик меняет выражение, прислушиваясь к словам молитвы. Глаза наполняются светом, живой взор проникает вглубь сердца, выражая сочувствие и ободрение. Казалось Гране, что слова ее, от души идущие, одно за одно цепляясь, вознеслись легкой ниточкой к небу, услышаны, и ничто уже не грозит тем, за кого просила она.

После молитвы тяжесть отступила от души, Аграфена, перекрестившись, поднялась с колен, принялась было прибирать в доме — да незачем, и так чисто, все на местах. Озорник Алеша ничего не разбрасывает уж третий день — гостит в деревне у дальней родни Потапа. Петр со Спиридонкой вещи порой разбрасывали, как ни попадя, за что часто доставалось им, а теперь не хватает этого беспорядка.

На столе, под чистым полотенцем, отдыхают пироги. Относит их сестрам-старушкам, живущим в бедности, но не озлобившимся, нищетой не возгордившихся, благодарных за все, что делает для них Аграфена. Они все не решаются поверить своему счастью и переехать в дом, куда пригласил их купец Клыков.

Часть выпечки предназначена Катерине, жене Савелия, пропивающего все, что наработает, оставляющего и жену, и детей голодными, но с синяками да со слезами от каждодневных обид. Сама Катерина почти не плачет — долгие годы притупили остроту горя, сломали, иссушили те ростки надежды на любовь мужа, что зеленели вначале в ее душе, молодой, открытой новой, взрослой жизни с человеком, который мнился опорой и заступником.

Аграфена прошлась по комнатам, накормила и приласкала кота Алешкиного, подложила дров в печь, ответившую ярким огнем, треском смолы, звучавшим как благодарность за заботу о непотухающем пламени.

«Заканчиваются дрова, что Петр со Спиридонкой уложили в сенях, — мелькнула мысль. — Днями нужно идти к поленнице. Господи, как долго их нет, как тяжело ожидание. Не может с ними ничего случиться, молитва оградит их, да ведь и посланы они за добрым делом».

В теплом углу, возле печки, где всегда была теплая вода, и где за занавеской мылась семья каждый день, когда не топилась баня, Аграфена налила таз, решив вымыть волосы. Это всегда было делом нелегким, их нужно было мыть, стараясь не запутать, распущенные, они светлым золотом заполняли таз, не помещаясь, расплескивали воду.

Петр любил смотреть на это плескание, помогал вытирать шелковые пряди, смеясь и целуя жену, частенько, когда дом бывал пустым, утаскивая ее в спальню, раздевая по пути, так что она оставалась только в белом тюрбане на голове, розовая от смущения.

«Султан ты мой маленький, — смеялся Петр, — что ты краснеешь, старая ты моя любимая матрона, сколько лет уже вместе».

Вспоминая, Аграфена и теперь покраснела, улыбнулась. Наполнила теплой водой таз, распустила волосы, с наслаждением погрузила их в мягкую воду. Вымыв, только покрыла полотенцем — услышала стук в дверь — уверенный, громкий, но чужой, каждый из семьи стучал по-своему. Сердце зашлось от неожиданности, и от страха перед дурными вестями.

«Кто может быть так поздно? Почти ночь».

Накинув поверх полотенца платок, чтоб предстать перед чужими, отворила дверь. На пороге стояли двое незнакомцев, тепло и богато одетых, в меховых шапках, таких же воротниках на полушубках. Один из них, высокий, крепкий, с лицом надменным, которому пытался придать выражение приветливости, с черными глазами, крупным крючковатым носом, ноздри которого были коротковатые, позволяя видеть перегородку между ними, поросшую густыми черно-седыми волосами.

Другой, верхушка шапки которого едва доставала первому до подбородка, был толст, румян, мягкие губы складывались в добродушную улыбку, на воротнике покоились два подбородка. Однако маленькие голубые глаза, противореча благостному лицу, льдисто и пристально смотрели из-под клочковатых бровей.

— Здравствуй, хозяйка, — сказал высокий. — Мы к вам с известием от Петра Ивановича.

Аграфена всплеснула руками.

— Слава Богу, давно ждала хоть какой весточки. Заходите скорее.

Смахнув налипший мокрый снег с сапог, гости прошли вслед за хозяйкой в главную парадную комнату. Не раздеваясь, несмотря на уговоры, присели на лавку.

— Приготовься, милая, вести у нас печальные.

Ноги Аграфены подкосились, она почти упала на лавку, с ужасом глядя на пришельцев.

— Муж твой, забыв о долге, который на него возложен был, оставил русское представительство, и бежал в горы с любовницей своей, красавицей-мусульманкой. Вряд ли вернется теперь, и из страха новую любовь потерять, и перед наказанием за предательство.

От страшного известия сердце Аграфены захолонуло, тело свое ощутила каменным, неповоротливым. С трудом выговорила:

— Откуда известно это? Верны ли вести, почему можно доверять им?

Толстяк, сочувственно глядя на нее, молвил:

— Все верно. Отец Михаил известие вез, но сам задержался. Мы должны были раньше его явиться, вот он и просил сообщить все, чтоб сердце не томилось напрасной надеждой. Но догнал нас, сейчас уже здесь, в городе.

Он вынул тонкий платок и отер повлажневшее розовое лицо, при этом на пальце блеснул черным светом перстень с крупным камнем, который Аграфена увидела, но внимания не обратила.

— Сейчас отец Михаил уже в церкви, просил тебя прийти непременно сразу, что-то еще, только тебе предназначенное, сказать хочет. Мы проводим тебя, поздно уже.

Аграфена вскочила идти, но опомнилась, увидев, что платок с мокрых волос почти сполз, на плечах легкая домашняя разлетайка, ноги обуты в тонкие комнатные туфли.

— Погодите минутку, я накину на себя что-нибудь. Не могу же я на улицу выйти, а тем более в церковь, в таком виде.

На лице мужчин выразилось недовольство, но они промолчали. Аграфена метнулась в другую комнату, лихорадочно завязывая платок, поправляя его, рука уже тянулась за полушубком, как вдруг остановилась, женщину жаром обдало.

«Что я делаю? Кто эти люди, почему я им поверила? Никогда бы Петр не поступил так, да и отец Михаил не прислал бы чужих сообщить страшную весть, сам бы пришел, утешить постарался бы. Как я посмела в муже усомниться, после того, как он стал единым со мной целым? Даже если бы он кого полюбил, сам бы мне поведал о том, а уж чтоб бежал, предав товарищей — вовсе невозможно. Господи, спаси и помилуй нас, грешных, да ведь это те, о ком отец Михаил в проповедях рассказывает, оборотни, как я сразу не догадалась? За мной пришли, увести хотят — или убить, или на Петра подействовать через мое пленение. Здесь, в доме, боятся, не ждали видно, что Потап во дворе дрова рубит допоздна, а Полинка носит, мой крик слышно будет. Бежать, спасаться надо. Звать Потапа нельзя, они вооружены, а тот один».

Она крикнула из комнаты:

— Извините, бояре добрые, сейчас печь притушу — неровен час, огонь вырвется. Сильно согрела я комнату.

С этими словами тихо прошла за занавеску, сдвинула на печи чугун с водой поближе к середине печки, к огню, так, чтобы приоткрытая крышка постукивала, создавая впечатление, будто кто-то возится подле. В узком простенке между печью и стеной, тонким шилом выковырнула из пола сучок, в образовавшееся отверстие вставила кочергу и подняла люк, ведущий в длинный ход под домом.

Кочергу положила между поленьями, чтоб не привлекала внимания и не натолкнула на разгадку пути бегства, поставила сучок на место, быстро соскользнула вниз по лестнице и бесшумно закрыла за собой люк.

Она возблагодарила деда Петра, предусмотрительно соорудившего тайный путь из дома. Вспомнила его слова, что во времена неспокойные он может пригодиться. Отец Петра и он сам аккуратно дважды в год проверяли ход, при необходимости подправляя.

В полной темноте, придерживаясь руками за стены, Аграфена бежала по ровному глиняному полу, зная, что усилиями Петра ноги не встретят неожиданного препятствия. Она торопилась покинуть ход, пока не хватились пришельцы и не пустились в погоню.

В это время сами гости, сидевшие в ожидании, наконец, не выдержали. Толстяк крикнул:

— Долго ли, хозяйка? Нужно идти, отец Михаил давно ждет.

В ответ слышались только звуки возле печки, вроде Аграфена возилась там, чем-то звеня.

— Вот тебе и любовь ихняя великая, о которой все талдычили, — ядовито произнес высокий. — Сказали, что муж сбежал, а ей хоть бы что. Печку свою никак не оставит. Ишь, в такое время о добре думает. Пойду, потороплю. Некогда нам сидеть, да еще эта дубина здоровая на ночь глядя поперлась во двор дрова рубить. Дома совсем рядом, как бы не помешал.

Он поднялся и прошел за занавеску. Никого там не обнаружив, с недоумевающим видом пробежал по остальным комнатам и вдруг заревел:

— Удрала! Почувствовала, дьяволица, что за ней пришли, через окно выскочила.

Второй подбежал и стал рядом, в растерянности глядя на полуотворенное окно в спальне хозяев, которое Аграфена предусмотрительно открыла, чтобы направить погоню по ложному следу. Пока шли поиски, сама она добежала до выхода из туннеля, который представлял собой небольшой люк в начале леса. Над ним прикреплен был старый высохший пень, сдвигавшийся вместе с крышкой.

Ужас гнал женщину дальше от страшных людей, лишая обычной рассудительности. Она боялась, что люк обнаружится, хотя это было невозможно. Даже зная о его существовании, много раз смотрела на то место, где он находился, не обнаруживая никаких признаков лаза.

Если бы не охватившая ее паника, Аграфена осталась бы в тоннеле, дожидаясь ухода незваных гостей. Те наверняка обманулись ее уловкой с окном, у них не было оснований сомневаться и искать другой путь бегства. Вечером она ходила возле окна, призывая забежавшего кота, потом вышла на утоптанную дорогу и уже с нее возвратилась в дом, так что следы явственно доказывали — она направилась к дороге, там бы ее и искали.

Однако ужас — плохой советчик, и Аграфена, откинув крышку, ступив на склон, сразу погрузила ноги в домашних туфлях в мокрый снег. Она поставила крышку на место, лежавшей рядом сухой веткой замела следы и, подобрав, прижав юбки, скатилась вниз, намереваясь по дну пробежать невидимо к повороту оврага и лесом дойти до травницы, спрятаться у нее.

Зима почти закончилась, днем под солнцем таял снег, поэтому на дне она сразу очутилась в ледяной воде, смешанной со снегом. Студеная каша поднялась выше колен, перехватив дыхание. Юбка намокла, облепив ноги, платок сполз, голова промерзла, а вымытые мокрые волосы ледяным плащом покрыли плечи. Догадка относительно гостей осенила ее как раз в тот момент, когда она собиралась надеть полушубок, но так ошеломила, что протянутая к одежде рука опустилась, Аграфена вышла только в домашней теплой для комнаты одежде.

Дрожь сотрясала ее, намокшая юбка мешала идти, она несколько раз упала. Промерзшая к вечеру верхняя корка снега резала руки, ей приходилось концом платка вдавливать кровь поглубже в снег, захватывая более широкое пространство, чем ямки, образовавшиеся от рук, ибо в темноте кровь не была видна, но утром на белом снегу она расцветет красным на всем ее пути.

Силы оставляли женщину, и вдруг Аграфена ясно поняла, что не дойти ей до травницы. И путь не близок, и лежит он в лес непролазный, да и не была она у Прасковьи никогда ночью. Заплутать и так могла, а тут, как назло, небо почернело, луна скрылась, посыпалась твердая острая крупа вместе со снегом, секущая лицо, мешающая видеть вокруг. По дну оврага она уже далеко от дома отбежала, — даже если остался там кто, не увидит по такой погоде.

Потому начала она выбираться на кружную дорогу, огибающую овраг и ведущую к дому отца Михаила. Бежать сразу стало легче — льдистое крошево под ногами не такое глубокое, снег с дождем заполняет и размывает все следы, да дорога хранит и следы других путников. Не нужно идти скорчившись, платком путь за собой заметая, да и кровь из порезов перестала капать.

И вот вдалеке появился домик священника. Она бы не заметила его, если бы все окошки не были освещены. «Почему в такой поздний час свет в доме, да и странный какой-то. Ни на свечу, ни на лучину не похоже, светильников же у отца Михаила никогда не водилось», — подумала Аграфена, приостанавливая свой бег, — что, возможно, и спасло ей жизнь.

Она шла быстро, сойдя с дороги и прячась на всякий случай за голыми ветвями кустов, стоящий вдоль нуги. Когда же до дома немного осталось, и вовсе перешла на осторожный шаг, прислушиваясь к каждому звуку. Но от дома ощутимо исходило мертвое молчание. Осторожно взойдя на крыльцо и приблизившись к узкой щели, в почему-то открытой двери, Аграфена замерла, не в силах воспринять как реальность увиденную жуткую картину.

Свет, что заметила она издалека, шел не от свечей или лучины, а от мерцающих зеленых нитей, которыми была опутана вся комната. Из такой же сети были сплетены два кокона, висевшие под самым потолком, и лишь с трудом можно было увидеть сквозь ячейки их тела двух людей, находившихся внутри. Некоторые нити, вернее, обрывки их, свисали, видимо, поврежденные сопротивлением пленников, — однако сети по-прежнему оставались нерушимыми.

Аграфена понимала, что должна увидеть тварь, которая создала паутину, одновременно боясь приподнять веки, ибо закрыла их мгновенно, как поняла, что отец Михаил и его жена пленены неведомой нечистью. Понимая, что поступает неразумно, поскольку надо было и помощь оказать, и себя защитить от неизвестного, которое могло напасть неожиданно, пока она по-детски прячется от страха, — Аграфена заставила себя открыть глаза и приглядеться к коконам.

Ожидая увидеть нечто мерзкое, отталкивающее, она все же оказалась не готова к тому, что воспринималось как невозможный в этой жизни кошмар. Не было в комнате никакой твари, а по коконам ползали крошечные существа, похожие на человеческих младенцев, из пальцев которых новые нити истекали, все плотнее заматывая отца Михаила и Ефросинью.

Голова Аграфены затуманилась, темнота и бессилие подступили. Хотелось закрыть глаза, отдаться течению событий, упасть, а там — будь что будет. Однако одернула себя, скрепилась, продолжала за тварями наблюдать, обдумывая план действий.

Пухленькие тельца, ножки и ручки, «ниточками перевязанные», — однако на том сходство, сразу привлекающее внимание, и оканчивалось. Они трудились молча, и лица их, выражающие дикую сосредоточенность, были стары, как сама смерть. Опушенные длинными ресницами глаза не имели зрачков, как будто глазное яблоко повернулось, устремив наружу бело-желтую выпуклость, а там, внутри головы, зрачки наблюдали за жизнью организма.

У каждого с левой стороны груди кожа просвечивалась, как бумага, пропитанная маслом, показывая медленное биение черного сердца, по поверхности которого переползали белые толстые черви, один за другим, снизу вверх, а потом, описывая восьмерку, по той же дороге вниз, как по бесконечной спирали, неизменной и вечной.

Вдруг тонкий, надрывающий душу стон раздался в комнате. Аграфена, дыхание которой прервалось от ужаса, поняла, что это Михаил пытается на помощь звать, или с последними вздохами отлетает душа его. Создания, на миг прервав работу свою, замерли, уставив бельма друг на друга, а потом рты их ощерились, показывая длинные желтые зубы, не человеческие, и уж точно не младенческие, — абсолютно одинаковые, по концам заостренные и чуть загнутые внутрь.

«Видно, чтоб сподручнее терзать было», — холодом обдало Аграфену, которая, не задерживаясь более, птицей метнулась с крыльца и, как будто новые силы почуяв, помчалась домой.

В голове билась мысль о чудодейственном флаконе бабушкином, так за многие годы и не примененном ни разу, да об указаниях Травника о том, что добрая трава прострел лесовой от всякого зла защищает, духа, демона и от всяких пакостей. Аграфена никогда не обращалась к этим средствам, боясь раздающихся со всех сторон гневных обличений по поводу чародейства. Но сейчас ей ничто иное помочь не могло, и допустить гибели отца Михаила с женой тоже было невозможно.

Несмотря на уверенность, что напугавшие ее супостаты уже ушли, — не станут же они искать ее долго, да и предположить не могут, что она вернется, — входила Аграфена в свой дом ни жива, ни мертва. Однако вокруг тишина царила, и она немного успокоилась. Наклонилась к ларцу, открыла ключиком заветным, взяла флакончик, мешочек с травой, и вдруг почувствовала, что за спиной кто-то есть.

Обернулась, выпрямившись, — а позади нее давешние гости стоят, зубы скалят, пальцы к ней тянут, в гигантских нетопырей превращаются. Слишком много пережила Аграфена за эту ночь. Руки ее отнялись от ужаса, ноги с места нейдут. Только один помощник недалеко — Потап, он не оставит. Тут она закричала так громко, дико и страшно, что даже нетопыри отступили. Хорошо, что войдя в дом, она бросила дверь открытой, иначе мог бы и не проснуться плотник. Но сейчас не услышать ее было невозможно, и Потап в своем доме вылетел из кровати, как стрела из лука, сначала даже не поняв, что заставило его подскочить. Полина, которая тоже в страхе проснулась, прошептала:

— Это Граня кричит.

Аграфена же пронзительно визжала, не в силах тронуться с места:

— Потап, Потап! На помощь, убивают! Проснись, Потап, скорей!

Уже не раздумывая более, плотник соскочил на пол, схватил бердыш, а в сенях топор, крикнул жене, чтоб дверь заперла и дома сидела, не одеваясь, в развевающемся на огромной фигуре белом исподнем, помчался на зов жены своего друга. Толчком дородной ноги распахнув дверь, он ворвался в дом, размахивая оружием.

Аграфена, увидев знакомое лицо, внезапно пришла в себя, сбросила оковы ужаса и стала дрожащими руками развязывать мешочек с травой. Узелок на шнурке, затягивающем его, не поддавался, она ухватила ткань зубами и надорвала. Между тем руки тех двоих превратились в перепончатые крылья, лица — в мордочки ночных летунов, и в комнате вместо мужчин появились две огромные летучие мыши, которые острыми когтями на крыльях пытались ударить в лицо, полоснуть по шее.

Однако плотник, став спиной в угол, ловко управлялся длинным бердышом, а когда твари подходили ближе — то и топором отбивался. Пока Аграфена, прижавшись к стене рядом с ним, пыталась развязать мешочек и раскрыть пузырек, пробка которого, не движимая много лет, не поддавалась, — она успела в нескольких словах рассказать о том, зачем идет к Михаилу. Граня уже собиралась бросить в тварей высыпавшуюся на ладонь траву, как Потап крикнул:

— Не надо, я и так справлюсь. Ишь, сила великая — мыши поганые. А ты беги, там одна будешь, тебе все понадобится, пока я подоспею, с этими разделавшись.

Расправляя крылья как преграду, нетопыри пытались задержать Аграфену, однако меткий удар бердышом перебил твари крыло, и та с громким воем отступила. Граня скользнула в щель, успев выбежать на крыльцо и закрыть за собой дверь. Внутри слышались звуки ударов и насмешливые крики Потапа, призывающего нетопырей не робеть, а если его боятся, то он может кошку позвать, — как раз по ним противник будет.

Зажав в руках склянку и траву, Аграфена, не разбирая дороги, бросилась к дому отца Михаила, несколько раз упав, больно ударившись головой о камень, подвернув ногу, — но всякий раз успевая поднять вверх руки с заветным снадобьем.

Достигнув дома, она хотела сразу ворваться, осыпать нечисть травой и брызнуть на них настойкой, однако вовремя вспомнила, что так и не открыла крышку. Потому, остановившись под самым окном, чтобы флакон был виден, положила траву в карман, заставила себя успокоиться и, удерживая склянку обеими руками, чтоб не уронить, не пролить ни капли, зубами пыталась вынуть крышку, которая неожиданно подалась и плавно вышла из горлышка.

Аграфена почувствовала странный, но приятный острый благоуханный запах, и вдруг увидела, что зеленоватый свет, льющийся из окна, стал меркнуть. Быстро поднявшись по ступеням, она увидела в комнате те же коконы под потолком, однако чудовищные младенцы оставили их, сгрудившись внизу на полу.

Головы всех были повернуты к двери, белые глаза смотрели на вошедшую, — и хоть не было в них ни зрачков, ни радужки, они белизной своей выражали страшную ненависть и ужас. Аграфена одновременно бросила в них траву и плеснула немного жидкости из флакона. Младенцы стали терять очертания, расплываться, как снеговики под воздействием горячей воды, зеленая нить рвалась, превращаясь в песок, и с шорохом осыпалась на пол. То же происходило и с коконами, постепенно распадавшимися и освобождающими пленников. Вдруг послышался глухой удар — то упала полная Ефросинья Макаровна, произведя шум, несмотря на свои многочисленные юбки и кацавейки, затем, как легкое перо, рядом с ней оказался и отец Михаил.

Нечисть исчезла вместе с зелеными нитями, и, если бы хозяева не лежали на полу, казалось бы, что в комнате ничего не произошло. Аграфена, закрыв пузырек, бросилась к освобожденным, которые были без памяти. Вдруг пахнуло холодным воздухом, оглянувшись, Аграфена увидела Потапа, по-прежнему в исподнем. На плотнике виднелись следы крови от порезов, которые нанесли когти нетопырей.

Он отмахнулся от предложенной Граней помощи, сказав, что это пустяки, помог перенести на лавку Ефросинью и Михаила. Им смочили лица водой, Потап зажег тряпочку и подержал ее под носом у пострадавших. Едкий дым быстро привел их в чувство, однако если Ефросинья с трудом, но все же поднялась, усевшись на лавку, то Михаил был так слаб, что почти не мог шевелиться. Он обводил собравшихся мутным взором, бормотал что-то невнятное, не узнавал окружающих.

Жена залилась слезами, плотник же осторожно перенес больного в спальню, раздел, укутал теплыми одеялами. Он казался старым, ссохшимся под грудой одеял, заострившееся желтоватое лицо резко выделялось на белой подушке. Глаза были закрыты, но он не спал, быстро и страстно говорил то по-гречески, то по-русски, но одинаково непонятно. Вдруг щеки залил лихорадочный румянец, он стал сбрасывать с себя все покрывала. Присутствующие поняли, что Михаил тяжко заболел, и его болезнь продлится не один день. Аграфена во второй раз собралась домой, принести нужные лекарственные травы. Потап предложил проводить ее, однако Ефросинья заголосила, крича, что не останется одна, — а ну как снова нечистые пожалуют, тогда уж конец ее доброму, несчастному мужу.

Аграфена велела плотнику остаться, да накинуть на себя что-нибудь, потому как если и он заболеет, останутся они беспомощными совсем. Ефросинья вынула из сундука бутылку с калиной, настоянной на спирту с медом, дала ему выпить добрую порцию, и Потап повеселел. Аграфена взяла с собой топор, но поняла, что предел страха ею перейден, и кто бы из нелюдей не встретился ей по пути, он не вызовет ужаса, а только гнев да новые силы для защиты.

Потап сказал, что в доме никого нет, обеим тварям он снес головы да оттащил к лесу, чтобы зверье съело, — если, конечно, не побоятся нетопырей. Аграфена, держа в руке топор, смело шла посередине дороги, и едва ли не жалела, что никто угрожающий не появляется из-за кустов. В комнате, где проходило сражение, оставалась кровь, да и той немного, лавка была сломана, несколько свечей растоптаны, вот и весь урон.

Собрав необходимые травы, она вышла, заперев дверь, и услышала тонкий голос Полины, что бежала к ней из своего дома, заливаясь слезами. Аграфена успокоила ее, объяснив, что все в порядке, Потап скоро вернется от отца Михаила, она же пусть сидит дома, двери и окна закроет, да никого постороннего не пускает, — хотя вряд ли кто еще придет сегодня.

Притихшая Полина вернулась в дом, Аграфена же по привычной дороге направилась к больному. Заря уже поднималась, рассвело, страха не было, даже усталость куда-то отступила. В доме священника увидела развеселившегося Потапа, укутанного в два одеяла, поскольку одежда отца Михаила никак не подходила ему, а также обеспокоенную Ефросинью, ибо положение мужа не улучшалось. Раздевшись, — на этот раз Аграфена оделась, как положено, — она за столом разобрала травы, составила смеси и залила кипятком, предусмотрительно приготовленным хозяйкой.

Пока снадобья настаивались, все присели к столу, и попадья постаралась рассказать, что с ними приключилось. Однако странным образом события ускользали от ее памяти, лишь открылись сами по себе запертые двери, невысоко над полом, по воздуху, вплыла стайка младенцев, при виде которых они с мужем обмерли, превратившись в неподвижных и безгласных истуканов. Отец Михаил не мог даже молитву сотворить. Затем зеленая удушающая пелена, ускользающее сознание, стоны священника, которому она не могла помочь, и погружение в черную бездну, как в смертное забытье. Осознала себя уже на лавке, на которую положил ее Потап.

Аграфена, проверив свои снадобья, убедилась, что они удались, процедила настойки через тонкую ткань и, приподнимая голову страждущего, по каплям влила в пересохший рот. Потап прилег на лавке в первой комнате, на всякий случай положил под подушку топор и поставил рядом бердыш. За жену он не волновался — двух тварей уничтожил, а если бы их было больше, за прошедшее с побега Аграфены время они бы непременно показались, помочь товарищам, да в поисках участвовать. О том же, что он может задержаться, Аграфена предупредила Полюшку. Сон мгновенно охватил его, был спокоен и крепок, могучее тело нуждалось в отдыхе.

Граня вместе с Ефросиньей сидели часть раннего утра возле больного, каждые полчаса давая ему лекарство, тихо переговариваясь, вспоминая ужасы прошедшей ночи. Сокрушались об отсутствии Петра, а главное, не понимали, кто и с какой целью хочет причинить им зло.

Когда солнце высунуло свой край над горизонтом, отцу Михаилу стало легче. Он перестал метаться, выкрикивая что-то непонятное, исчез горячечный румянец, и священник заснул. Хоть и был сон беспокойным, больше походил на забытье, все же он был лучше постоянного и полубезумного напряжения, в котором иерей находился ранее.