СВОБОДА СЛОВА ИГУМЕНА ТРАЯНА

– Ну, как? – Дима Варицкий вернулся в редакцию после воскресного ужина.

– Пока не сдался, – Настоящий оторвался от журнала и посмотрел на часы. – Еще двадцать минут у него есть.

– И не сдамся! – подал голос из закрытой каморки редактора Гайда. – Я близок, как никогда, и скоро я стану вровень с гениями русской литературы!

– Не отвлекайся, – Дима стал заваривать чай.

Распахнулась дверь и в дверном проеме нарисовалась сутулая фигура Сковороды.

– Кто тут крут, господа? – поинтересовался Сковорода, поднимая над головой пакет.

– Я тут крут, – раздалось из-за двери редактора.

– Он еще не вышел? Вот чудак!

Сковорода подошел к столу, под одобрительные возгласы друзей вывалил из пакета шотландские булочки, и спросил:

– А где Задубицкий?

– Иконописки… – мечтательно ответил Настоящий, – они не регентши… они требуют внимания и времени.

– А что с нашим новым Пушкиным? – кивнул в сторону двери Сковорода.

– Ну, последними находками, которыми он с нами из-за двери соизволил поделиться, были «майский дождь», «за окном», «мягкий вечер» и еще «сумерки».

– Красиво; жаль, май еще ой как не скоро.

– «Майский» и «мягкий» нехорошо пересекаются, – авторитетно заметил филолог Варицкий.

– Да, но он сказал, что это не пересечение, а игра созвучиями, – хмыкнул Настоящий.

Дверь снова открылась, и в редакцию, лучезарно улыбаясь, вошел счастливый Макс Задубицкий.

– Макси-и-имушка, – тонко протянул Настоящий, изображая иконописку.

– Не завидуй, Настоящий, – ответил Макс, скинул куртку и полез в шкаф за своей литровой чашкой. – А где Гайда?

– Вот он, господа, вот он, Гайда! Великий и недосягаемый! – Миша вышел из комнаты редактора с листком в руке.

– У нас тут что-то произошло, пока меня не было? – Макс опрокинул чайник в чашку, схватил пригоршню булок и пристроился на диване рядом со Сковородой.

– Пока тебя не было, Гайда взялся придумать с нуля русскую литературу.

– Я сказал, – Гайда был жутко собой доволен, – я сказал, что смогу придумать строчку, которую раньше уже придумал кто-то из классиков.

– Да ты их наизусть должен знать тысячами, – Макс засовывал булочки в рот целиком.

– Нет-нет, были условия. Во-первых, стихи не в счет. Во-вторых, это парни задают мне узкую тему, а я уже пишу одно предложение на эту тему, типа прозой. А потом проверяем в интернете.

– Ну?

– Тема была «Весенний дождь». Вот мое предложение, – Гайда уставился на листок и торжественно прочел: – В сумерках за окном прошумел легкий майский дождь.

– Ого, – Настоящий одобрительно покачал головой.

– Неплохо, – оценил Варицкий.

– Вполне, – сказал Сковорода и сел за компьютер. – В сумерках за окном прошумел легкий майский дождь, да?

– Ага.

Сковорода нажал на ввод и удивленно уставился на монитор.

– Чего там? А?

– … Бунин.

– Что? – парни все разом кинулись к компьютеру, сшибая друг друга.

Сковорода уже нажал на ссылку, и теперь на экране высвечивалась фотография худенького Бунина, а справа была надпись «Русская классическая литература. Иван Алексеевич Бунин». Чуть ниже значилось – «Тёмные аллеи. 3. Пароход «Саратов». А еще ниже – «В сумерки прошумел за окнами короткий майский дождь. Рябой денщик, пивший в кухне при свете жестяной лампочки чай, посмотрел на часы, стучавшие на стене…»

Больше всех поражен был сам Гайда. Парни хлопали его по плечам и вопили что-то, а он стоял и читал, и читал.

– Настоящий, – наконец сказал он, – помнишь, ты утверждал, что научился мыслить в контексте святоотеческого предания?

– Хочешь сказать, что научился мыслить в контексте русской классики?

– Ну а ты посмотри на это, – Гайда тыкал пальцем в экран. – Если бы вы меня не отвлекали, я бы и дальше написал, про рябого денщика.

– Ладно, ладно, – Варицкий пытался успокоить хохочущих друзей, – у нас не так много времени до вечерних молитв, а нужно обговорить серьезные дела… Всё, хватит, слышите?

Парни собрались в редакции, находящейся над актовым залом Академии, чтобы обсудить идею создания семинарской газеты для внутреннего пользования. Идея эта давно витала в воздухе и передавалась с курса на курс, но так и не была осуществлена. У Семинарии имелся свой журнал, выходивший один раз в два месяца, но это было совсем не то, чего хотелось студентам. Журнал находился под контролем администрации и зачастую использовался в качестве большой цветной визитной карточки, которую давали важным гостям в довесок к прочим подаркам. Студенты не находили ничего близкого в журнале, редко в нем сами печатались и читали его неохотно. Журнал был прилизан, он был вычищен от семинарского духа, все новости в нем были отфильтрованы специально для светских друзей Академии, все статьи дышали официозом. Делали журнал Варицкий, Гайда, Настоящий, Сковорода и Задубицкий, за что себя иногда ненавидели, но не отступались – послушание давало свободу в графике и свободу в общении с дежурными помощниками. «Двадцать четыре часа позора, – говорил всякий раз Варицкий в день выхода журнала, – и у нас снова два месяца независимости и относительного благополучия».

Но теперь им захотелось большего. Им захотелось свободы слова. Большой студенческой газеты только для своих. О семинаристах, для семинаристов и сделанной семинаристами. Название было готово уже несколько лет – «Alma Matrix». Этот шуточный перифраз «Alma Mater – Мать кормящая» Гайда с Настоящим обнаружили в дневниковых записях семинариста XIX века. И если для него перевод был «Кормящая самка-производительница», то друзья увидели тут аллюзии на любимый всей семинарией фильм «Матрица» братьев Вачовски. «Матрица кормящая» – название было готово давно, а теперь представился шанс, который не использовать было нельзя. Сегодня они узнали, что отец Траян на целых сорок дней уезжает в США, устраивать там работу филиала Академии. «Сорок дней – это очень много», – глубокомысленно подвел итог общему собранию Варицкий и на следующее утро побежал к ректору обтекаемыми формулировками просить благословения на очередную студенческую инициативу.

Владыка неожиданно заявил, что хотел вызвать Варицкого сам. Оказывается, он уже давно задумывался о том, кто будет делать Академический журнал, когда нынешний четвертый курс станет пятым и будет занят дипломными работами. Варицкий уверил, что нынешняя редакция справится, несмотря на дипломы. «Все-таки, Дмитрий, – возразил ректор, – вы бы набрали новую команду и обучили бы их всему заранее. Сейчас качество журнала на очень высоком уровне, и я хочу, чтобы этот уровень поддерживался и впредь. Пусть они сделают пилотный номер этой вашей новой газеты, как раз всё узнают, а если наломают дров, то нестрашно. Это ведь только проба». Варицкий попытался было возражать, что с учениками будет очень долго, но ректор спросил, куда он торопится, и пришлось соглашаться. Не рассказывать же про отца Траяна, что у них всего сорок дней на весь проект, пока он в командировке. В понедельник перед ужином парни развесили объявления о наборе сотрудников в новую газету.

Во вторник Настоящий лежал на диване в редакции и делал вид, что он ни при чем. Приходящие студенты семинарии и студентки Регентской школы пытались заговорить с ним, но быстро понимали, что это бесполезно, замолкали и молча садились за стол, не зная, чем себя занять. При появлении нового лица Настоящий закатывал глаза и шумно выдыхал – ему поручили встретить желающих стать журналистами в создаваемой газете, и для него было мукой видеть столь жалкую смену. Настоящий считал, что проект уже провалился. Они не успеют создать пилот «Alma Matrix», попутно набирая новеньких и обучая их журналистике. Приедет Траян, все разнюхает и зарубит на корню, представив Владыке затею в самом невыгодном свете… Наконец в редакцию пришли Варицкий и Гайда.

– Двенадцать, – сосчитал новичков Гайда. – Отлично. Привет, дамы и господа. Все вы слышали, что у нас будет новая внутрисеминарская газета. Все вы хотите попробовать себя в этом деле. Молодцы! Но никто из вас не знает, что именно вы и будете новой редакцией новой газеты. Не мы. Мы научим вас и отойдем в сторону. Таково условие ректора, – картинно вздохнул Гайда, – он хочет, чтобы мы продолжали заниматься журналом. У нас есть месяц, чтобы научить вас, у вас есть месяц, чтобы научиться. После первого выпуска вы будете делать все сами. Нельзя сказать, что мы очень этому рады, но уж как есть. Начнем?

Двенадцать новичков не знали, что ответить на это предложение и продолжали молчать. Гайда вопросительно глянул на Настоящего, тот пожал плечами и махнул рукой. Мол, делайте с ними, что хотите. Гайда решил, что отступать некуда:

– Вот, – он указал на Варицкого, – наш главный редактор, Дмитрий Варицкий. Он сейчас расскажет вам, что такое журналистика.

– Журналистика, – Дима аккуратно опустил на стол перед слушателями кипу церковных газет и журналов, – журналистика – древнейшая профессия. И наряду с другими древнейшими профессиями она плохо поддается воцерковлению. Но что не удалось сделать вашим предшественникам, удастся сделать вам. Это, – он расправил в руках газету, на первой полосе которой был изображен крестный ход вокруг большого собора, – это не журналистика. – Дима толстым красным маркером медленно перечеркнул первую полосу накрест и отложил газету в сторону.

Настоящий с Гайдой схватили газету со стола и с остервенелой сосредоточенностью стали рвать ее в клочья.

– Это, – Дима, на лице которого не дрогнул ни один мускул, взял журнал, – не журналистика, – и также спокойно поставив на нем крест, отложил журнал в сторону.

Истерика за спиной Варицкого нарастала. Новички ошарашено смотрели на то, как главный редактор методично, совершенно спокойно и почти без эмоций перечеркивал лучшие образцы церковных печатных СМИ, постоянно приговаривая, что «это – не журналистика», а Гайда с Настоящим делали из топовых православных газет и журналов конфетти.

Когда из папки на столе не осталось ни одной газеты, Дима отложил маркер и сказал:

– Мы будем заниматься арт-журналистикой… да… Мы будем заниматься ею, журналистикой-искусством. Каждый ваш материал будет произведением, но не произведением благоуветливой храмовой словесности, а произведением массовой коммуникации. – Сопение и копошение за его спиной постепенно стихало. – Мы логосные твари, нам нужно уметь красиво вступать в коммуникацию… Мы не будем отображать действительность, мы будем ее создавать. – Варицкий встал и оперся кулаками на стол. – Вы, и никто другой, скажете семинаристам, что именно является важным в их жизни. Вы объясните им, как относиться к тому или другому явлению. Ваша газета расскажет семинарии, какой она должна быть… Сознание определяет бытие, вы же знаете. Сначала Тургенев придумывает «тургеневскую девушку», а лишь потом она появляется в действительности, слышите?.. Вы должны придумать новую семинарию. Вы – должны придумать новую семинарию. Вы!.. вы… Понятно? Через неделю в среду после акафиста собираемся здесь и выслушиваем ваши идеи по созданию альтернативной реальности Московских духовных школ. На сегодня всё, все свободны.

Ребята с видом зомби направились вон из редакции. Настоящий с Гайдой дождались, когда последний запуганный журналист новой волны прикрыл за собой дверь, опустились перед Варицким на колени и принялись целовать его туфли, восторженно шепча: «Гуру!.. Учитель!.. Ты открыл нам путь!.. Ты знаешь правду!.. О, ты велик!..» За этим делом их застал Сковорода, минутой ранее столкнувшийся в коридоре с заторможенной толпой студентов и регентш.

– Я так думаю, – сказал он, складывая в уме убредающих восвояси ребят, разбросанные по всей редакции клочья газет и странные позы друзей, – думаю я так, что набор новеньких не состоялся, да?

– Напротив, – легко ответил ему Варицкий, – лучшие новенькие, которых я когда-либо видел.

У Варицкого уже давно был план номера и кое-какие материалы, теперь он ждал новичков. Из двенадцати человек добровольцев в среду вернулись в редакцию только пятеро парней. Настоящий прочел перед ними воодушевляющую речь, обозвав заодно «желторотиками» и попросив не обижаться. Никто не обиделся – ребята были настроены серьезно. Настоящий удивился, Варицкий обрадовался и раздал всем задания. Началась подготовка материалов с одновременным обучением новеньких. Ради экономии времени к каждому старожилу прикрепили по одному новичку, в задачу которого входило неотступное следование за своим мастером и беспрекословное ему послушание.

Сковорода отвечал за верстку и признался коллегам, что не знает, как научить новичка сразу и компьютерным программам, и «чувству прекрасного». В общем, сказал он, если руки вставлены правильным концом, человек в программах разберется сам. И если не совсем у него криво с головой, то правило золотого сечения как-нибудь уразумеет тоже. А все прочее приложится. Решив так, Сковорода притащил желторотика в свою комнату верстальщика, показал ему все свои компьютеры и программы, наговорил кучу непонятных английских терминов и названий, потом дал стопку книг по верстке и дизайну, листочек с темами, которые следует знать назубок, и выпроводил восвояси, сказав быть полностью готовым через полторы недели.

Когда семинарист уже выходил из редакции, уверенный в своей профнепригодности, Сковорода догнал его и сказал, вручая пакет со сворачивающейся клавиатурой, вебкамерой, парой мышек, несколькими флешками, картами памяти, наушниками и прочим мусором со стола: «Совсем с головой моей что-то. Самое важное чуть не забыл. Ты полазь в сети и посмотри на верстку различных газет, только не ограничивай себя русскими и американскими. Их много, ты их все посмотри, подметь, что понравилось тебе, что нет, основные принципы, фишки всякие… Просто наберись впечатлений… Пакет зачем? Чтобы тебе было интереснее работать, предлагаю следующее. Пока пакет и все, что в нем, не твой, но если ты сможешь найти издание, с которого я сдул весь дизайн для нашего академического журнала – можешь забрать пакет себе. Договорились? Подсказку даю тебе – в Латинской Америке поищи. Давай, за работу».

Желторотик сразу воспрянул духом.

Себе, на правах редактора, трудолюбивый Дима Варицкий взял большую аналитическую статью и назначил своему ученику встречу в ближайшую субботу в девять утра – от обязательного посещения лекций они были освобождены в связи с новым послушанием. Ровно в девять Дима начал говорить, объясняя своему молодому коллеге, что такое аналитический жанр в журналистике. Часа полтора он потратил на краткую характеристику таких видов аналитики как комментарий, статья, письмо, рецензия, публицистическое обозрение, рекомендация, беседа, эксперимент, рейтинг и обзор. Итогом его лекции стал контрольный вопрос, что из этого следует избрать для правильного освещения темы. А тема была о выпускниках семинарии не принявших сан, о том, как и в каких формах они могут существовать в Церкви и приносить ей пользу своим богословским образованием и статусом мирянина.

– Я думаю, это будет статья, – ответил желторотик.

– А я думаю, – возразил Варицкий, – что это будет все вместе и разом. Это будет статья, включающая в себя и комментарий, и письмо, и рецензию, и публицистическое обозрение, рекомендацию, беседу, эксперимент, рейтинг и обзор. У нас много места под этот материал, и материал должен быть серьезным. Давай думать, как все можно туда запихнуть. Первое – это комментарий. Чей будет комментарий?

Парень недоуменно пожал плечами и Дима начал вслух рассуждать сам. Через полчаса он сказал:

– Отлично, мы очень быстро продвигаемся. Теперь следует определиться, как можно использовать в нашем материале письмо, чье это будет письмо, о чем и что с ним делать. Письма в редакцию, скажу я тебе, это милая вещь…

Через сорок минут Дима сказал:

– Отлично, смотри, я думаю, что на это письмо можно сделать рецензию, как тебе кажется? Рецензия на письмо – это интересно, нет?

– Очень, – выдавил из себя желторотик и приготовился к мучительной смерти от дотошного разбора оставшихся письма, рецензии, публицистического обозрения, рекомендации, беседы, эксперимента, рейтинга и обзора. Голова его не работала уже как часа два.

– Прекрасно, – обрадовался Дима. Ему нравилась внимательность и заинтересованность ученика.

Максу Задубицкому выпало интервью. В понедельник он не пошел на общий обязательный завтрак, а, взяв своего желторотика, устроился на лестнице у выхода из Академии и начал объяснять ему премудрости интервьюирования. «Самый сложный тип интервью – это тот, к которому не готов ни ты, ни твой собеседник, – Макс придумывал теорию налету. – Если ты освоишь этот тип, то тебе в два счета покорится журналистский Олимп. Понятно?» Желторотик кивнул. Послышалось отдаленное пение благодарственных молитв, и через мгновение толпа семинаристов хлынула из столовой по коридору к лестнице. Макс поставил своего коллегу напротив себя и стал ждать. Семинаристы неслись, словно обезумевшее стадо быков, первые из них промелькнули рядом с корреспондентами черными молниями, следующие повалили лавиной.

Желторотика неудержимо захватил поток и протащил по лестнице на пролет ниже, но он не сдался и с нечеловеческими усилиями стал подниматься обратно. Макс стоял скалой и искал глазами того, кто достоин заполнить собой целую полосу первого номера новой газеты. Наконец он ринулся сквозь толпу, схватил какого-то парня за шиворот, с победным ревом вытащил его на свободное место и почти волоком оттащил в сторону по коридору. Рядом, тяжело дыша, появился желторотик. Студент смотрел на них двоих совершенно ошалевшим взором.

– Пошли в редакцию, – сказал ему Макс.

– Зачем?

– Делать интервью.

– Но у меня сейчас лекция!

– Какой кошмар, – пожал плечами Макс.

– К нам отец Андрей Кураев приезжает, вы чего!! Это мой любимый преподаватель!!!

– Хм, отличная тема, – и Макс положил тяжелую руку парню на плечо.

Гайда должен был сделать репортаж.

– В репортаже главное чего? – спрашивал он у своего ученика в конце четвертой недели после отъезда отца Траяна.

Тот сказал, что не знает.

– Главное в репортаже мясо. Репортаж в журналистике – это когда журналист на месте событий. Стало быть, его задача в том, чтобы рассказать, описать, увидеть то, что видно только на месте. Увидеть нужно всё. И сверх того, увидеть нужно то, что не увидели даже участники события. Жаль, с нами нет Настоящего, он страшно близорук, потому видит совсем не то, что нормальные люди. Это иногда помогает.

Они вышли из Академии в Лавру и направились в Семинарский корпус, где должны были побывать на концерте Регентской школы, посвященном памяти святителя Филарета.

– Понимаешь, – продолжал Гайда, – в репортаже не может быть общей информации, справочных фактов из Википедии или твоих размышлений о судьбах отечества и Церкви. В репортаже ты – это только глаза и уши, больше ничего. Тебе нужно быть почти видеокамерой. Скажи мне, чем картинка в телевизоре отлична от картинки в кино, или, скажем, чем фотография отлична от живописного портрета? Не знаешь? Я скажу тебе. – Парни нырнули в Переходной корпус. – Фотография отображает все, а картина отображает только то, что видит художник. Понятно? Главный враг репортера – замыленный глаз. Конечно, если тебя заставить написать что-нибудь с места, например, военных действий, у тебя будет море впечатлений и замечаний. Но что может быть интересного в рядовом концерте регентш, а?

Желторотик на всякий случай кивнул. Они поднимались на третий этаж Семинарского корпуса.

– Да, это проблема. И мы будем ее решать. Обращай внимание на все мелочи, на новые шторы, на улыбку конферансье, на реакцию слушателей, на фальшь вторых сопрано, на заигравший мобильник во время какого-нибудь тончайшего пианиссимо, на туфли девчат, на всё. – Они приближались к залу. – А главное, ищи какой-нибудь интересный ход, интересный способ подачи нашего конечного материала, нужен ключ, незаезженный способ… Готов? Пошли.

Гайда открыл дверь концертного зала. В зале трое девчат со швабрами мыли пол, и больше никого не было. Рояль «Steinway» был накрыт белым чехлом, подставки для хора были аккуратненько составлены у стены, чья-то забытая сумочка красовалась на подоконнике.

– Э-э-э, – сказал Гайда. – А где концерт?

– Закончился уже, – ответили девушки, удивленно поднимая головы.

– Его что, перенесли что ли?

– Да, на два часа раньше.

Гайда повернулся к желторотику:

– Ну… тогда так… Выкинь из головы, что я тебе говорил и включи воображение. Репортаж в номере должен быть обязательно, так что нам придется его придумать. Сейчас позвоню моим знакомым регентшам, узнаю, как все было, пока они еще полны впечатлений, и напишем. А ты давай спроси этих девчат, может чего интересного расскажут, – и Гайда полез за сотовым.

Женя – желторотик Александра Настоящего – смотрел на то, как тот торговался с таксистом. Таксист, могучий мужик с золотым зубом, сразу сказал, что до Софрино он довезет их за четыреста рублей. «Двести», – возразил Настоящий. «Четыреста», – уверенно сказал водитель. «Двести десять», – согласился Настоящий. «Четыреста», – мужик был непоколебим. «Двести двадцать», – еще немного увеличил Настоящий. Женя молчал. На двухстах сорока Настоящий стал добавлять к торгу различные аргументы. На трехстах он стал увеличивать свое предложение не на десять рублей, а на пять. На трехстах двадцати пяти таксист, который, судя по всему, получал от этого бестолкового торга не меньшее удовольствие, чем Настоящий, сказал: «Триста пятьдесят», и Настоящий радостно пожал ему руку.

Шла пятая неделя. Никто не вылезал из редакции, разве только на зачеты и обеды – времени оставалось впритык. Когда Настоящий сказал Жене, что они едут в Софрино договариваться о печати газеты, тот страшно обрадовался сменить обстановку. Поначалу он дивился, почему бы не напечатать газету в академической типографии, раз уж на ее выпуск есть благословение ректора, но ему объяснили, что Софрино не просто напечатает, но еще и даст денег редакции за возможность разместить на страницах свою рекламу. А на эти деньги редакция сможет платить гонорары авторам и всячески развиваться.

Софрино, как стал объяснять в пути Настоящий, это место, где на самом деле вся церковная Москва печатает всё, что она печатает. Раньше это была безлюдная деревенька, а теперь огромное производство с тысячью работников. «Мы отправим им сверстанную газету по интернету, конечно, – пояснил Настоящий, – каждый раз ездить не придется, но сегодня у них побывать необходимо, я тебя познакомлю со всем начальством. Чтобы ты потом сам».

– Я что ли буду отвечать за связь с ними? – уточнил Женя.

– Как хочешь, можешь кого угодно назначить, но всё равно главный редактор должен знать боссов типографии лично.

– Главный редактор?

– Ах, да. Мы решили, что у газеты главным редактором будешь ты.

Женя потерял дар речи от радости.

– В тебе есть лидерские качества, – продолжал Настоящий, – ты как Варицкий можешь ничего не делать и не уметь, а все бегут к тебе за советом и помощью. Тот, к кому все обращаются, тот и есть главный. Даже если он полный болван. Это я не про тебя, это я про Варицкого. Но ты, знай, ты ничем его не хуже. Когда-нибудь ты будешь великим человеком… А пока, дам тебе совет. Запомни волшебное слово редактора – это союз «но». И употребляй это слово как можно чаще. Например, когда у тебя спрашивают, хороша ли статья, ты отвечай – хороша, но… Или, если тебя просят что-нибудь напечатать, ты говори – мы постараемся, но… Или, скажем, вечером у тебя отпрашиваются уставшие сотрудники, ты говори – да-да, на сегодня всё, но…

– А что говорить, после «но»?

– Это придет с опытом, пока говори что попало. Не важно.

Настоящий замолчал, и Женя стал обдумывать неожиданно свалившуюся информацию. Вскоре они доехали по Софрино, таксист лихо затормозил перед типографской проходной и повернулся к ним за деньгами. Настоящий протянул ему четыреста рублей, сказал, что сдачи не нужно, и вылез из машины.

Первый номер газеты «Alma Matrix» успел появиться в свет утром, буквально за несколько часов до приезда проректора по воспитательной работе, и произвел настоящий фурор. Семинария ходила ходуном. Все экземпляры разошлись мгновенно. Газету читали на вахтах, в аудиториях, в спальнях. Её читали вслух небольшими кампаниями, ее читали про себя, заткнув уши берушами или уединившись в читальном зале библиотеки. Половина лекций было сорвана из-за того, что преподавателей втягивали в обсуждение материалов и всей задумки в целом. Ректор посмеивался и ждал отца Траяна. Редакция отсыпалась.

… Игумен Траян сидел у себя в кабинете и морщился. На столе по правую от него руку стояла тарелка с тонко нарезанным лимоном, и проректор, аккуратно насаживая дольки на двузубую вилку, отправлял их в рот – в поездке он немного простудился. Но морщился проректор не от лимона, а от газеты «Alma Matrix», пахнущей свежей типографской краской и привольем студенчества. Его не было полтора месяца, а в семинарии завелась свобода слова.

Газета была хулиганской.

Во всю первую полосу была большая фотография стоящих на фоне Академии проректора и двух студентов по правую и левую руку. Траян никогда не видел этой фотографии, он выглядел на ней очень внушительно. Вот только правая часть изображения была превращена в пелену падающих цифр, какими в фильме «Матрица» изображалась как раз таки Матрица. И половина проректора вместе с половиной Академии благополучно превращались в цифры. Но при этом семинарист, стоящий по оцифрованную сторону Траяна оставался самим собой. Заголовок гласил: «Ты увяз в Матрице», подзаголовок вопрошал: «Что было раньше, семинария или проректор?» Ответ давался на развороте четвертой и пятой страниц. Траян несколько раз смотрел фильм, поскольку знал, что им увлекаются студенты, и потому быстро уловил суть. Его сравнивали с агентом Смитом и на примере отношения агента с Матрицей объясняли, что возникли проректор и семинария одновременно, поскольку проректор – это и есть семинария, а семинария – это проректор. «Тоже мне откровение», – подумал Траян и вернулся к первой полосе.

На ней было еще пять ссылок на материалы внутри газеты.

«Переезд в Москву – большинство выступает за!» Отец Траян слышал краем уха об идее перевести Академию в Москву, потому даже с некоторой заинтересованностью открыл заметку. Оказалось, это был опрос среди семинаристов. Студенты, как и следовало ожидать, действительно выступали за. Статья смахивала на манипулирование общественным мнением.

«Есть ли жизнь после семинарии?» Огромный аналитический материал про выпускников, которые не стали священниками. Проректор решил оставить его на потом и подумал, что логичным продолжением темы был бы разговор о том, есть ли жизнь после отчисления.

«Какое вино вливают в новые мехи? Расследование злоупотреблений в столовой». Траян восхитился наглости журналистов; они говорили о том, что будто бы дорогое чилийское вино, которое подавали на трапезу после воскресной литургии, разбавляли водой. Помимо кучи косвенных доказательств и свидетельств анонимных очевидцев, приводилось заключение химической лаборатории.

«Богословие как система: миф и реальность». Это была статья о том, что православного богословия не существует как целого. Автор, скрытый под псевдонимом, доказывал, что у различных отделов богословской науки нет общих понятий и логических связей, а потом предлагал свой краткий очерк возможной богословской православной системы. Попахивало Плотином.

Он еще раз посмотрел на первую полосу и начал пролистывать все подряд. Колонка редактора была написана о том, что это только, мол, начало. Интервью с председателем студенческого Совета Анатолием Голотом было посвящено идее закупки трех комфортабельных автобусов для путешествия студентов по святым местам. В одном из материалов был составлен рейтинг худших преподавателей, и победителям давались советы по исправлению. Репортаж с концерта Регентской школы был дан в таких подробностях и с такой живостью, что за одно описание солисток со студента можно было бы брать объяснительную. Целую полосу занимало исповедальное интервью с первокурсником о любви к дьякону Андрею Кураеву. В «Дуэльном клубе» Гайда и Настоящий с пеной у рта спорили о Бунине. Был большой материал о семинарской футбольной команде «Забивалы», было много новостей, некоторые из которых были новыми даже для проректора, был православный кроссворд, православный гороскоп, анекдоты и объявлялся конкурс программ личностного роста «Как стать настоятелем собора».

Отец Траян хорошо представлял себе ситуацию. Газету не мог сделать никто, кроме как Варицкий со своими сотрудниками. Причем, придумали они ее, похоже, заранее, а временем отсутствия проректора просто грамотно воспользовались. Больше пилотного номера они планировать не могли, поскольку понимали, что газета сразу будет закрыта – проректор не позволит, чтобы в Академии появился очаг студенческой вольности и власти. Они хотели просто один раз пошуметь, но так, чтобы для них не было никаких последствий в виде объяснительных или выговоров. «Главный редактор Евгений Зенковский, – еще раз прочитал отец Траян. – Черным по белому написано. И редакторская колонка тоже его…» Своего осведомителя Зенковского отец Траян знал хорошо, тот и рядом не мог стоять с Варицким, а тут значился в качестве редактора остроумнейшей газеты.

Что ж, сформировав для газеты новую редакцию, старая редакция надеялась выйти из воды абсолютно сухой. Да еще и проректора за пятку цапнуть. «Нет, друзья, это вам не удастся», – проректор выдвинул ящик стола, достал ножницы и, вертя их в руках, задумался. Ведь получается так, что в семинарии как будто появилась новая команда молодых журналистов, гораздо креативнее своих предшественников и готовая к большим свершениям. Газета тому доказательство. Осталось только уговорить Владыку отдать журнал Евгению Зенковскому, а банду Варицкого с благодарностями вышвырнуть из редакции вон.

Отец Траян улыбнулся: «Настала пора, Дмитрий, попрощаться с насиженным местом и привычными привилегиями сотрудников журнала. Пускай ими пользуется недалекий Зенковский, от него куда меньше вреда».

Проректор аккуратно вырезал ножницами свое изображение с первой полосы и направился прикреплять его к тыльной стороне дверцы платяного шкафа.