РЫБАЛКА ИГУМЕНА ТРАЯНА

Жарким летним днем Гайда пришел в Нору за прохладой и отдохновением.

Норой называлось одно из помещений Миссионерского отдела Московских духовных школ, и называлось оно так потому, что походило на нору хоббита. Запрятанная на стыке лаврской стены и Переходного корпуса неприметная дверь вела в коморку шестнадцатого века со сводчатыми потолками и бойницей вместо окна. В Норе обитали Гайда, Настоящий и долговязый сутулый белорус Алексей Сковорода. Иногда к ним присоединялся кто-нибудь еще, но ненадолго, поскольку терпеть приемы, которыми миссионерствовали Гайда и Настоящий, нормальные люди не могли. Сковорода был исключением.

Гайда пришел в Нору и увидел, как Сковорода сидит у огромного дизайнерского монитора, сосредоточенно щелкая мышкой. Гайда только что поел, был добр и ленив, и потому не стал беспокоить друга расспросами, почему тот не был на обеде, а сразу пробрался к дивану, на который завалился прямо в кителе и ботинках с намерением поспать до вечера. В шесть у него намечался турнир по бадминтону с воспитанницами Регентской школы – нужно быть бодрым, чтобы шутить весь вечер без перебоя.

Летние каникулы в Московских духовных школах длились два месяца, один из которых студенты проводили в семинарии на различных послушаниях, а другой дома. Парням выпало первую половину каникул сидеть в Лавре, а вторую отдыхать.

– Обувь сними, – ровным голосом произнес Сковорода, не поворачивая головы.

– Сними обувь, не ешь руками, приберись в комнате… отстань от меня, Сковорода. Не мешай моему счастью, я только что с обеда, на котором ты не был совершенно зря. Давали восхитительную печенку в сметане со шпинатом.

– Мне хочется свежей рыбы, а не печенки.

– Так ведь в нашей спальне кто-то запустил в аквариум молодого золотистого сомика. Отличный ужин для привереды, уха на загляденье. Сходи и вылови.

– Схожу обязательно, но не в спальню, а уха будет такая, что ты за нее будешь готов продать первородство.

Гайда приподнялся с дивана и посмотрел на Сковороду, а тот наклонился в сторону, выглянул из-за монитора и пальцем указал на кожаное черное кресло, которое год назад они выиграли в шахматы у одного архимандрита. Гайда, зевая, повернул голову и увидел, что кресло завалено спиннингами, катушками, блеснами, наборами крючков и поплавков, садками, какими-то чехлами, рюкзаками, коробочками, сачками и всякой прочей рыболовной снастью.

– Ой, Леша, ты свихнулся? Мы теперь большие любители рыбалки, да? А куда тебе столько всего, этим же можно вооружить роту солдат.

– Это на четверых, Гайда. Сразу видно, что ты никогда не рыбачил, – сказал Сковорода и вернулся к монитору.

– Так ведь ты тоже не особо…

– В душе я всегда был страстным рыболовом, – отрезал Сковорода.

Гайда немного помолчал, ожидая продолжение исповеди Сковороды, но тот щелкал мышкой и говорить не собирался. Гайда устал опираться на локоть, снова повалился на подушку и протянул:

– И-и-и?..

– И в это воскресенье после ранней литургии мы с тобой вместе с Задубицким и Настоящим идем на рыбалку.

– Куда? Тут нет рыбы.

– Я как раз работаю над этим. Уже, наверное, с сотню сайтов рыболовецких просмотрел. Мы поедем в Федорцово, двадцать километров от Посада, оттуда в деревню Заболотное, оттуда через лес к речке, и по ней к озеру, где водится, цитирую: «окунь и щука, а по заводям крупный карась».

– Сковорода, – догадался Гайда, – а про все эти удочки ты тоже в интернете начитался?

– Угу.

– Молодец, настоящий профессионал… Разбуди меня к шести. Слышишь, рыболов? У меня в шесть бадминтон, – и Гайда заснул.

Воскресное утро выдалось на славу, как будто по заказу, и это притом, что Настоящий всю неделю пророчески обещал дождь, а во время Литургии пытал Задубицкого, стоит ли брать с собой зонтик. Друзья стояли на вокзале и ждали автобуса на Федорцово. Полноватый Александр Настоящий жевал банан в надежде похудеть. Здоровенный Макс Задубицкий уплетал батон с колбасой, поскольку завтрака ему по обыкновению не хватило. Михаил Гайда, прислонившись плечом к стене вокзала, смаковал жидкий йогурт, держа бутылку двумя пальцами. А Алексей Сковорода живописал, какими хитроумными приемами он собирается выуживать из озера многокилограммовых окуней. В автобусе Настоящий жевал жвачку, Задубицкий жевал второй батон, только уже с сыром, Гайда ломал голову над тем, этично ли будет засунуть пустую бутылку из-под йогурта под сидение или стоит взять ее с собой и искать мусорное ведро, а Сковорода живописал, какими хитроумными приемами он собирается выуживать из озера многокилограммовых щук. В Федорцово Настоящий выплюнул жвачку, Гайда, не найдя мусорки, пристроил пустую бутылку на скамейку остановки, Сковорода начал было живописать, какими хитроумными приемами он собирается выуживать из озера многокилограммовых карасей, но его перебил Задубицкий, предложивший купить газировки – после второго батона ему захотелось пить.

Найдя неподалеку у дороги магазинчик, парни шумно ввалились вовнутрь, и Гайда сразу направился к молоденькой продавщице за кассой. На вид она была почти школьница.

– Доброе утро!

– Здравствуйте, – девушка оторвалась от чтения журнала и теперь немного испуганно смотрела на посетителей, трое из которых разглядывали витрины с видом профессиональных грабителей, а четвертый разглядывал ее.

– Вы без нас не скучали? – поинтересовался Гайда у опешившей продавщицы и продолжил с улыбкой. – Пойдемте с нами на рыбалку?

Девушка сделала полшага назад и напряженно молчала, глядя на то, как один из парней – это был Настоящий – подойдя к большому холодильнику, пытается добраться до бутылок, с каждым разом все сильнее дергая на себя ручку закрытой стеклянной дверцы. На помощь к нему с ревом «дай, дай, я попробую!» уже спешил Задубицкий.

– Вам не нравится рыбалка? – удивился не обращающий внимание на возню у себя за спиной Гайда. – Так все дело в том, что на рыбалку вы попадали с плохой компанией, а ведь в рыбалке компания – самая главная вещь! Вот у нас, например, компания просто отличная, – Гайда повернулся, чтобы познакомить девушку с каждым из своих друзей и увидел, как Задубицкий борется с неподатливым холодильником, раскачивая его из стороны в сторону. Сковорода пытался помочь Задубицкому ценными советами, а потерпевший поражение Настоящий скорбно стоял в стороне и от нечего делать скрепкой взламывал холодильник с мороженым. Гайда хмыкнул и вновь обратился к девушке: – Того парня, который пытается добраться до воды, зовут Макс, он очень хочет пить. Понимаете?

Продавщица уже давно все поняла, потому сняла с крючка ключ от холодильника и протянула его Гайде. Гайда несколько секунд внимательно смотрел на ее дрожащую руку, потом медленно взял ключ, посмотрел в ее большие наливающиеся слезами глаза, задумчиво протянул «да-а-а…», побарабанил пальцами по прилавку, направился к друзьям, открыл холодильник, сунул двухлитровую бутылку Сковороде, оттащил Настоящего от мороженого, вернулся, отдал ключ, положил рядом с кассой деньги и пошел к выходу. У двери он повернулся, девушка была бледна как монах на исходе Великого поста, но жива. Гайда облегченно вздохнул, вышел на улицу и побежал догонять парней.

– Обалдуи! – в сердцах воскликнул он, раздавая подзатыльники. – Знайте, что ваше священническое будущее три минуты назад висело на волоске!

– Еще бы, – ответил Задубицкий, жадно присасываясь к бутылке, – если бы мы не нашли, что попить, то нам наступил бы конец.

– Вы своим поведением чуть ли не до смерти продавщицу перепугали, понятно?! А если бы она умерла? Ведь это каноническое препятствие к рукоположению!

– А чего ей умирать-то? Что мы сделали-то?

– Что вы сделали? Что вы сделали?! Вы на холодильник напали! – гневно ответил Гайда, услышал сам себя и прыснул со смеху. – Напали на холодильник, олухи! На холодильник…

Парни недоуменно переглядывались, а Гайда хохотал, вспоминая дрожащую руку продавщицы. Наконец это надоело Задубицкому, он хорошенько встряхнул бутылку и направил струю шипучей воды прямо в лицо Гайде, началась заварушка. К деревне Заболотное они подошли без воды, она высыхала красивыми пятнами на их одежде.

Деревня Заболотное оказалась селом – посередине ее возвышался огромный храм. Он был построен очень давно, порос лишаем и деревьями и мог бы выглядеть величественно, если бы не энтузиазм настоятеля. Настоятель пытался из памятника архитектуры сделать помещение, пригодное для богослужения: на купол храма он водрузил новый крест, блестящий на солнце дешевым золотом; сделал новую крышу и выкрасил ее в зеленый цвет, напоминающий ему о празднике Пятидесятницы, а всем прочим – о цветущем болоте; соорудил в подвале газовую котельную и обезобразил широкой трубой северную стену; и еще он выкосил всю траву вокруг, не оставив древнему храму ни единого шанса выглядеть древним. Теперь он казался просто старым, а все следы реставрации производили такое же впечатление, как белоснежная голливудская улыбка на лице восьмидесятилетнего старика.

– Во-о-от! – воскликнул Сковорода. – Вот что происходит с нашими храмами, когда их настоятелями назначают попов, имевших тройку по «Церковному искусству» в семинарии! Как? как может тут быть эта уродливая труба?! А что за цвет у крыши – он специально издевается над бедной церковью, да?

– Ну, надо же батюшке чем-то себя занимать, – решил вступиться за настоятеля Настоящий. – Прихожан нет, треб нет, а сам он городской, к сельской жизни не приучен, корову там завести или кроликов не умеет, сидит, бездельем мается. Вот и решил со скуки восстанавливать храм – работы-то на сто лет вперед.

– Лучше бы на эти деньги купил себе «Мерседес», – не унимался Сковорода.

– Дек, может, и купил уже.

– Тогда «Лексус» и «Астон Мартин».

– И их купил.

– «Бентли» пусть купит, изверг! «Феррари», «Бугатти». Что – некуда больше деньги спонсоров тратить, как только на то, чтобы православные храмы уродовать?

Сковорода буйствовал даже тогда, когда они, пройдя деревню, пошли через поле по направлению к лесу.

Гайда обернулся к Задубицкому и спросил:

– Макс это у меня галлюцинации, или вправду земля куда-то убегает?

Макс увлеченно вертел головой как молодой кот, из-под ног при каждом шаге врассыпную бросались толстые полёвки.

– Ух, посмотрите наверх, – Сковорода указывал на парящих над полем хищников.

– Что там? – сразу задрал голову близорукий Настоящий.

– Ничего Настоящий, расслабься, – отозвался Гайда, – там в небе птицы, которых ты не никогда не увидишь, высматривают в поле мышей, убегающих у тебя из-под ног, которых ты тоже никогда не увидишь.

– Красота какая, – заворожено выдохнул Сковорода, обводя взглядом нетронутые человеческой цивилизацией просторы.

– Настоящий? – спросил Задубицкий, глядя как его друг прямо на опушке спотыкается о первый торчащий корень. – У тебя запасные очки есть? Нам через весь лес идти и дальше он будет всё гуще и гуще.

– Нету у меня.

– Плохо. Если ты упадешь и разобьешь очки, нам придется тащить тебя на себе.

– Слушай, Настоящий, – подбежал Гайда к товарищу и стал идти рядом, положив ему руку на плечо, – расскажи нам, как ты видишь! Ведь очки не компенсируют тебе зрение на сто процентов, и ты живешь в совсем другом мире, не таком, как наш.

– Человек смотрит на мир не глазами, мой недалекий друг, – ответил Настоящий, подобрал с земли шишку и кинул в растущую неподалеку сосну в три обхвата. Шишка пролетела в метре от ствола. – Человек смотрит на мир языком. «Граница моего мира – это граница моего языка», – сказал Витгенштейн, слыхал о таком? Мы видим только то, для чего у нас есть слова.

– Длинный язык до добра не доведет, – произнес Сковорода и стал собирать шишки вокруг себя. Задубицкий с Гайдой последовали его примеру и вскоре давали Настоящему мастер-класс по киданию шишек в сосну. Настоящий сидел на пне, советовал друзьям наконец-то повзрослеть, радовался, что кидают не в него, и бурно приветствовал каждый промах. Минут через пять они пошли дальше.

– Хорошо, тогда давай я расскажу, что вижу я своим языком, – Гайда подхватил тонкую веточку и стал, говоря, размахивать ей, словно указкой. – Я вижу, как четверо семинаристов в прекрасный июльский день отправились на долгожданную пешую прогулку. Это был один из тех дней, отцы, которые случаются только тогда, когда погода установилась уже надолго. С самого раннего утра небо было ясно. Утренняя заря не пылала пожаром, она разливалась кротким румянцем любимой иконописки Задубицкого. Солнце – не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи в Полтаве, где мы были прошлым летом, не тускло-багровое, как перед бурей в фильмах про Дикий Запад, но светлое и приветливо лучезарное – мирно всплывает над узким и длинным облачком и может свежо просиять на секунду, а потом вновь спрячется в его сизом тумане. Тогда верхний, тонкий край облачка засверкает смайликами, блеск которых подобен блеску глаз проректора, поймавшего нарушителя с поличным… Около полудня по странному обычаю здешних мест появляются, вот они, множество пухлых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Цвет неба, легкий, бледно-лиловый, не изменится во весь день и будет кругом одинаков. Нигде не потемнеет, не загустеет гроза – и слава Богу, отцы. К вечеру эти облака исчезнут. Последние из них, неопределенные, как дым остывающего кадила, лягут розовыми клубами напротив заходящего солнца, и мы увидим эту красоту, когда будем возвращаться. Даже подслеповатый Настоящий оценит мягкое алое сияние на месте закатившегося солнца и увидит, как, тихо мигая, словно бережно несомая свечка, затеплится на темнеющем небосклоне вечерняя звезда…

– Тургенев! – закричал Сковорода. – «Записки охотника», конечно! Этот отрывок про звезду, которая затеплится словно свечка, нас заставляли в школе учить наизусть.

– В Белоруссии заставляют учить русскую литературу? – спросил Настоящий.

– Погоди, – недоуменно остановился Гайда, – а что, есть литература белорусская?

Сумки с плеч Сковороды полетели в стороны, и Гайда бросился прочь, спасаясь от приступа белорусского патриотизма, внезапно охватившего Сковороду. Задубицкий взгромоздил на себя брошенные вещи и пошел за ними следом, а Настоящий стал прыгать позади него, в тщетных попытка накинуть Максу на шею заодно еще и свой рюкзак.

Через час, когда дружелюбный поначалу лес превратился в густой бурелом, парни добрались до речки. Она была не широка, не более семи метров, деревья подходили вплотную к воде. Задубицкий с криком «перейдем Рубикон!» сразу бросился вброд и моментально увяз, поскольку речка оказалась торфяной. Пока он пытался выбраться на берег, Сковорода сверялся с картой:

– Нам вовсе и не надо туда, – сказал он наконец. – Можно просто идти по течению, она впадает в наше озеро.

– Перейдем Рубико-о-н!! – Макс снова бросился вброд в двух метрах от места своей предыдущей попытки и снова увяз.

– Но если мы и вправду сможем перейти на тот берег, – Сковорода медленно водил пальцем по карте, показывая Гайде и Настоящему их возможный маршрут, – то доберемся до озера гораздо быстрее, поскольку чуть дальше река делает большую петлю.

– Перейдем Рубико-о-о-н!!! – и третья отчаянная попытка Макса снова окончилась жадным чавканьем торфа.

– Там нет Рима, Макс, – сказал ему Гайда.

– Ты не Цезарь, – поддакнул Настоящий.

– Мы пойдем по течению, – резюмировал Сковорода.

Пройдя по берегу, они наткнулись на лодки, прикованные цепями к стволам кустарника. Места были явно обжитые. Сковорода нагнулся, поднял с земли стреляную гильзу, повертел ее в руках и глубокомысленно заметил: «Утки… А где утки, там и озеро… А где озеро, там и рыба… Мы близко…» Задубицкий попросил продолжить цитирование Тургенева, Гайда пошевелил бровями, изображая усилие мысли, и начал:

– В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости и милой детской неловкости. Особенно печать неловкости ясно видна на челе Настоящего, – последние слова Гайда говорил, давясь со смеху от того, что Настоящий влез в паутину с толстым пауком и теперь, истошно крича, пытался ее с себя содрать. – В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит по скатам полей», как сказал бы классик; но трудолюбивый ветер разгоняет на наше счастье накопившийся зной. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью и чем-то таким, для чего у меня нет слов, а слова «Записок охотника» я, честно говоря, больше не помню. Да тут нужны больше «Записки рыболова» Аксакова, мы же рыбачить собрались… Ого, смотрите – болото.

Узкая речка нехотя выбралась на открытое пространство, обрадовалась раздолью и разлилась болотом. Все вокруг было во мху, всюду гнила кочковатая трясина, но болото было скучным. Не было ядовитого тумана, не всплывали и не лопались пузыри болотного газа, не летали ни комары, ни мошки, не видно было рогозы, не квакали лягушки – ничего; болото разочаровывало своей будничностью и сильно проигрывало тургеневским красотам. Задубицкий предложил все равно идти дальше, ведь болото когда-нибудь да кончится, но Настоящий устало повалился на землю и сказал, что в болото не полезет ни за что, а будет лежать на берегу, слушать последние крики погибающих собратьев и писать под этот аккомпанемент речи на их похороны. Сковороде и Гайде идея Задубицкого понравилась, и они стали рубить слеги.

– Скажи мне, Задубицкий, скажи мне, друг мой, – Настоящий поудобней устраивался на траве в предвкушении зрелища, – а чем это занимаются наши сумасшедшие товарищи? Зачем им эти палки?

– Я отвечу тебе, мой добрый приятель, – Макс складывал сумки, – эти палки называются слегами, и нужны они для того, чтобы удерживаться на кочках и не падать в трясину. В общем, чтобы лишить тебя удовольствия лицезреть наши смерти в цепких лапах этого гнилого места… Жди нас, мы найдем путь и вернемся за тобой и вещами.

Парни сняли башмаки и повесили их на шею, связав шнурки. Настоящий попытался устроить трогательное прощание, но от него отмахнулись, взяли слеги и пошли. Болото при каждом шаге пускало волны на много метров вокруг. После пятнадцати шагов Сковороду одолели сомнения, и он остановился, сразу услышав за своей спиной крик Настоящего:

– Глупцы! Куда вы идете? Впереди нет ничего, кроме смерти, и она ждет вас с широкой улыбкой на своем страшном лице! Леша, Леша, одумайся, вернись, ты же мудрый человек!

Сковорода собрал волю в кулак и уже шагнул нагонять друзей, как шедший первым Макс ухнул в трясину по пояс, успев, впрочем, кинуть слегу плашмя и удержаться на ней. «Не подходи к нему близко, близко не подходи! – Настоящий орал с берега бросившемуся на помощь Гайде. – Идиот, сам потонешь! Палку ему свою дай, слышишь, и вытягивай!..» Тяжелый Задубицкий, опираясь на свою слегу изо всех сил, пытался выбраться из тягучей болотной каши. Настоящий метался по берегу и сыпал советами, Гайда со Сковородой их не слушали, но все равно умудрились вытащить Макса живым. Без приключений они вернулись обратно, и с улыбками в пол-лица сообщили испереживавшемуся Настоящему, что «тут брода нет».

Во время небольшого привала, пока Задубицкий выжимал свою одежду, было принято решение возвращаться к лодкам и на них плыть до озера, «чтобы они не стояли без дела», как выразился Гайда. Сковорода протестовал и никак не мог смириться с тем, что рыбачить ему придется с ворованной лодки, но слушал его только Настоящий. И, как оказалось, только для того, чтобы разразиться пространной и туманной речью о месте частной собственности в человеческой истории, в то время как Задубицкий широким ножом перерубал ствол куста, за который была закреплена цепь. Освободив две плоскодонки и найдя припрятанные неподалеку весла, парни решили сперва переправиться на другой берег, чтобы утешить Макса и покорить-таки Рубикон. Сковорода начал подозревать, что его товарищам плевать на рыбалку. Переубеждать его никто не стал.

Экскурсия по лесу на противоположном берегу реки была насыщенной и короткой. Преодолев сотню метров страшного бурелома, они выбрались на маленькую тропу и через некоторое время убедились, что попали в охотничьи угодья. Всюду были кабаньи и лосиные следы и укрытия охотников, затянутые маскировочной сеткой, которые Настоящий называл «лежками», хотя Сковорода пытался ему объяснить, что лежки бывают только у зверя, а не у охотника. Потом Сковорода вспомнил, как отец говорил ему, что в лесу самое страшное животное – это кабан, и Настоящий тут же предложил убираться восвояси. Гайда с Задубицким сбавили шаг и стали прислушиваться к разговору. Тогда Сковорода добавил, что спастись от кабана можно только на дереве. Задубицкий с Гайдой задумчиво остановились. Необходимость в дальнейших аргументах в пользу возвращения устранил шорох в кустах неподалеку. Задубицкий с Гайдой, не разбирая дороги, ломанулись обратно к лодкам с такой прытью, что Настоящий и Сковорода почти сразу потеряли их из виду и бежали вслед, ориентируясь только по шуму ломаемых веток.

Вечерело. Друзья медленно плыли по причудливо петляющей реке к озеру. От воды веяло холодом.

– Как тут тихо, – прошептал Задубицкий.

– Да, дивные места, – согласился Сковорода и посмотрел на лодку Гайды с Настоящим. Те вертели головами, разинув от восхищения рты.

Наконец они добрались до озера. Это было огромное, на несколько километров, болото, сквозь которое вилась река, причем ее русло предусмотрительные охотники пометили шестами с красными тряпками.

– Где-то тут, – Гайда развел руками, – где-то тут, друзья мои, в изобилии водится, цитирую: «окунь и щука, а по заводям крупный карась».

Сковорода бросился смотреть карту, но вскоре печально согласился, что это и есть искомое озеро. Гайда развеселился от его понурого вида и направил плоскодонку с сидящим впереди Настоящим на таран. Задубицкий взревел, что раненый бизон, и стал остервенело отбиваться веслом – завязался бой, решительный и беспощадный. Из камышей, испуганные неожиданным появлением орущей компании, стали шумно подниматься, срываясь с воды, огромные стаи уток. «Ружье, дайте мне ружье, – кричал Настоящий, – смотрите сколько их! Стада, целые стада!» Вскоре семинаристы устали размахивать веслами и, все мокрые и в нитях зеленых подводных трав, заключили перемирие, а утки все еще кружили в небе, напрасно ожидая оружейного выстрела.

Когда друзья пригнали лодки к тому месту, откуда они их взяли, наступил вечер. Сковорода с детской обидой на лице жаловался на несправедливость судьбы и на ложь интернета. Настоящий изо всех сил пытался его утешать, да так успешно, что к тому времени, когда они выбрались из леса, сутулая фигура Сковороды ссутулилась в два раза сильнее,а Задубицкий с Гайдой плакали и икали от смеха.

Подойдя к деревне, они увидели, как на небольшом огороде около своего дома, копается какая-то бабулька. Сковорода повернул к ней.

– Бабушка, добрый вечер. А не подскажете, где-то тут в лесу должно быть озеро.

– С рыбой, – громко подсказал Гайда.

– Ну, да, с рыбой. Мы ходили-ходили, но ничего не нашли. Только болота одни.

– Так конечно, не нашли! И не найдете, – бабулька оторвалась от своей картошки и повернулась к ним. – Было озеро. Давно. Лет двенадцать тому назад еще было. А как плотину сломали, так и все. Болота там теперь одни, и рыбы почти нет. Местные правда ходят туда, но вам лучше не надо. Потеряетесь или утопните. А по вечерам там в лесу кабанчики шалят, приходят даже ко мне картошку копать. Не ходите туда. Ну ее, эту рыбу.

– Кабанчики шалят, – Настоящий шел по деревне и медленно повторял эту фразу на все лады, то ли осмысливая ее, то ли восхищаясь собственной везучести, ведь с кабанчиками они так и не встретились.

– О, абориген, – восхищенно выдохнул Гайда. Из калитки неподалеку вышел пузатый мужик в камуфляжной форме. – Точно вам говорю, это мы на его лодках так весело катались.

– Добрый вечер, – поздоровался, проходя мимо, воспитанный Сковорода. Мужик слегка кивнул и долго провожал их подозрительным и неприветливым взглядом.

– Он думает сейчас, пойти ли за берданкой или нет, – вполголоса рассуждал Гайда. – Он ведь охотник и сразу определил, откуда грязь на ботинках Задубицкого, и что за ряска запуталась в волосах Настоящего. А когда он придет к своим лодкам, и пусть даже не к своим, а от соседа узнает, что какие-то залетные брали лодки, то все станет ему ясно. Какие залетные? Ясное дело, что Сковорода. На воре и шапка горит – вон, даже поздоровался. Так что руку даю на отсечение, что при следующей встрече он свернет нашему рыбаку голову справа налево, а потом слева направо. Или наоборот. Не принципиально. Эй, Сковорода. Места хорошие. Когда ты сюда снова на рыбалку?

– Иди ты в ЦАК.

– Холодно, – подал голос Настоящий.

– Миша, – обернулся Задубицкий, – где твой тихий ясный закат с мигающей звездой?

– Сейчас, одну минуту, – Гайда остановился, значительно посмотрел в небо и щелкнул пальцем, – вуаля!

Налетел порыв сильного ветра.

– Копперфильд, брат! – завопил Сковорода.

Ветер усиливался, сверкнула молния, стали падать крупные капли дождя, и вскоре дождь хлынул ручьями.

– Гайда, – простонал Настоящий.

Бежать не было смысла – все четверо почти сразу промокли до нитки. Весь оставшийся путь до остановки Задубицкий, Настоящий и Сковорода занимались тем, что придумывали проклятия в адрес Гайды и призывали ему на голову кары небесные.

В маршрутке кроме них никого не оказалось. Сковорода непослушными руками протянул водителю мокрые деньги и потом долго и бестолково извинялся. Настоящий громко стучал зубами. Задубицкий, устроившись на сиденье поудобнее, залез в свою сумку и под восхищенные возгласы Гайды достал бутылку кагора.

Они пропустили вечерние молитвы и опаздывали на отбой, но все это было не важно. Они пили кагор, согревались, вспоминали прекрасный день, смеялись и были счастливы.

Отец Траян стоял у калитки в Семинарский корпус и укрывался от дождя огромным черным зонтом. Он предчувствовал.Он ждал.