НОЧНАЯ ОХОТА ИГУМЕНА ТРАЯНА

Она порывисто обвила руками его шею и, приподнявшись на цыпочках, прильнула к его губам.

– Завтра потребует к себе в кабинет, – подумал Паша, заметив краем глаза выруливающего из-за угла проректора по воспитательной работе.

– Завтра после обеда вызову, – пообещал себе отец Траян, отводя взгляд от вызывающе легкого вечернего халата воспитанницы регентской школы.

Игумена не интересовали воспитанницы, и вахтер, заступивший на дежурство, его тоже пока не интересовал – отец Траян вышел на большую ночную охоту за семинаристами, незаконно собирающимися после отбоя для обсуждения модной ереси. Но про вахтера он не забудет.

Паша легко подхватил девушку и, посадив ее на стол,достал мобильник, набрал номер Ромы и сбросил. Парни должны успеть разбежаться по своим комнатам, стукачей среди них нет, и Траян останется ни с чем. Возвращаться будет злой, так что, пожалуй, лучше бы он не заставал Пашу снова с девушкой на руках. Паша откинулся на кресло. Девушка удивленно смотрела на него.

– Тебя как звать? – спросил Паша.

Рома сидел на парте, опершись о стену спиной, лениво цедил через трубочку подаренную ему Александром Настоящим кока-колу из пятилитровой пластиковой бутыли и внимательно слушал. Рома был собой горд, уже третий раз он смог организовать ночную встречу с четверокурсниками Гайдой и Настоящим, а сегодня был вообще аншлаг, девятнадцать человек. Гайда был в ударе, исчертил всю доску своими схемами и тезисами, аудитория реагировала живо и весело, Настоящий поделился разведенным концентратом колы, её было еще четыре литра, за окном в беспорядочных порывах ветра крутились колкие снежинки, а в аудитории было жарко натоплено. Хорошая штука жизнь.

Зачем Гайда с Настоящим придумывали новые ереси, никто однозначно ответить не мог. Но каждый понимал, зачем лично ему необходимо с очередной ересью ознакомиться – это был лучший способ понять и выучить православную догматику. Обычно ночные лекции состояли из выступления Гайды, который предлагал «ересь номер один», и ответа Настоящего, который, вставая на защиту веры отцов и опровергая заблуждения товарища, создавал «ересь номер два», всячески уверяя, что именно его концепция и есть истинное учение Церкви. Потом начинались дебаты.

Сегодняшние построения Михаила Гайды интересовали Рому в той части, которая касалась нашей посмертной участи. Пока Настоящий поправлял очки на переносице и хитро посмеивался, Гайда оптимистично уверял, что в Царствии Небесном людям представится возможность творить свои миры, в полной аналогии с тем, как когда-то наш мир был сотворен Богом. Рома уже видел, как щелкает пальцами и возникает чудесная вселенная по мотивам книг Толкиена, с эльфами, гоблинами и хоббитами. Надо поинтересоваться у Гайды, будут ли сотворенные нами существа общаться с Богом напрямую, или только через нас. Жаль, если только через нас, ведь… Рома схватил загудевший и быстро смолкнувший мобильник. Кто – Пашка?!

– Отцы! Проверка! Сматываемся отсюда все! Быстро, быстро! Давай!

Семинаристы кинулись вон из аудитории, опрокидывая стулья и ни о чем больше не спрашивая. Рефлексы, необходимые для жизни в семинарии, уже ко второму курсу вырабатываются сами собой. Один из них – способность в пять секунд долететь из любой аудитории до своей койки и мгновенно заснуть. Семинаристы часто шутили, что представители администрации не умеют с такой скоростью думать, с какой студенты умеют передвигаться.

Рома быстро и беззвучно открыл дверь своей спальни, так же быстро закрыл ее за собой и остановился на пороге. В коридоре он никого не заметил, так что торопиться было некуда. Пусть глаза привыкнут к темноте, а то налетишь на стул, еще, не дай Бог, ребят разбудишь. У Ромы была отличная комната на третьем этаже Семинарского корпуса, в ней жило семь человек, причем двое из них были пятикурсниками и потому почти всегда отсутствовали. А когда ты живешь с четырьмя соседями, а не с девятнадцатью, ты начинаешь видеть в них людей и уважать их покой. И они ведут себя так же. Так что лучше без надобности не шуметь.

Рома представил, как кто-нибудь из инспекции входит сейчас в класс, откуда они только что сбежали, и видит огромную бутыль с колой на первой парте…

– Бра-а-а-т, – выдохнул Рома, – мы с доски не стерли!

Поваленные стулья и открытая бутыль ни о чем не говорят, разве что о том, что семинаристы украли из столовой концентрат и теперь сами разбавляют себе колу. А поваленные стулья, открытая бутыль и конспект гайдовской ереси на доске говорят о том, что в аудитории собирались после отбоя и спешно оттуда ретировались при первой опасности. Всех начнут трясти по-серьезному и выйдут на них. Плохо, плохо, плохо. Так… Рома лихорадочно соображал. О проверке предупредил Пашка, который сидит на входе в корпус на первом этаже, значит, кто-то пришел к нам в гости с обходом. Аудиторий в корпусе много, пока их всех осматривают, можно успеть добежать и стереть. Надо попытаться.

– Леной меня звать.

– Откуда же у тебя, Лена, привычка сходу бросаться в объятия незнакомых парней?

– Не такой уж ты и незнакомый, – ответила серьезно Лена, закинула ногу на ногу и приготовилась к беседе. – В семинарии уже на третьем курсе учишься, всегда у всех на виду, мне девчата про тебя много чего рассказали. А про бросаться сходу в объятия, так это кто бы говорил. Сам c меня целую неделю глаз не сводил.

Паша «не сводил глаз» даже больше недели. Впервые он увидел ее десять дней назад, в понедельник, у выхода из регентской столовой. Пришел морально поддерживать товарища, а пока тот знакомился со своей белокурой голубоглазой мечтой, заметил новенькое лицо в море одинаковых белых платочков.

– У меня просто исследовательский интерес. Откуда ни возьмись, в середине учебного года появляется сразу на втором курсе девчонка неземной красоты с колоратурным сопрано.

– Даже с лирико-колоратурным сопрано. Я музыкальное училище закончила, потому меня взяли сразу на второй курс. А зимой потому, что у нас была смешная история в училище – директор устроил ремонт, затянул его на полгода, все графики занятий полетели, его уволили, а мы госэкзамен сдавали в декабре.

Паше девушка определенно нравилась. Не тушуется, говорит свободно, ногой болтает.

– Слушай, сейчас Траян обратно пройдет, тогда приходи, хорошо? Вся ночь в нашем распоряжении, поговорим, фильмец посмотрим.

– У меня служба завтра, – улыбнулась Лена, – мне спать надо, ведь уже поздно. А что ты так Траяна боишься?

– Никто не боится Траяна так, как не боюсь его я. Но целоваться на вахтах еще никому не благословлялось.

– Ты скажи, что был со мной.

Паша хмыкнул:

– В том-то и дело, что я был с тобой.

– Нет, ты не понял, – Лена спрыгнула со стола. – Ты скажи, что был с Леной Творожковой.

Пока Паша пытался понять, что бы означало это смелое предложение, Лена Творожкова легко убежала в сторону женских спален.

Рома открыл дверь и выглянул в коридор – никого. Рванул к лестнице. Второй этаж – пусто. Молнией добежал до класса. Тихо. Ну, вообще с ума посходили, еще и свет забыли выключить! Открыл дверь и залетел вовнутрь. У доски, заложив руки за спину и задумчиво склонив голову набок, стоял проректор по воспитательной работе и внимательно разглядывал написанное. Даже со спины было видно, что он жутко доволен. Отец Траян медленно повернулся на сто восемьдесят градусов, раскинул руки, словно любящая мать, встречающая годами не виденного сына, и театрально воскликнул:

– Роман!

– Батюшка…

– Роман, – издевательски запросто спросил проректор, – вы не подскажете мне, сколько сейчас времени?

– Точно не знаю, батюшка, но могу сходить в комнату, посмотреть.

– Нет-нет, что вы, Роман. Не беспокойтесь, – игумен полез в карман и выудил оттуда телефон. – Сейчас половина второго. Что это значит, как вы думаете?

– Не могу знать, – Рома понимал, что нельзя сорваться на дерзость, но и чистосердечного признания проректору не видать.

– Это значит, Роман, – Траян стал печален, – что вам следовало бы сейчас находится у себя в комнате и спать.

– Вы правы, батюшка.

– Роман… Роман, а приходите ко мне завтра в кабинет после обеда, а?.. С объяснительной.

– С удовольствием, батюшка, как скажете.

Отец Траян повеселел.

– Вот и славно. Доброй ночи, Роман, пусть вам приснится очень убедительная объяснительная.

Паша начал смотреть «Газовый свет», когда Траян темным пятном нарисовался у его застекленной вахтерской будки.

– Павел, жду вас завтра после обеда у себя в кабинете с объяснительной за ненадлежащее поведение на вахте. Вы ведь успеете выспаться до обеда?

– Да, конечно, батюшка, – медленно произнес Паша, внимательно разглядывая проректора; почему он доволен, чему он радуется? неужели что-то случилось, неужто не успели разбежаться?

– А что это была за девушка с вами, Павел?

С каких это пор Траяна стали интересовать регентши? Они же учатся в Регентской школе, которая ему не подчиняется. Взял бы объяснительную и всё, а тут еще про девушку спрашивает. Странно… Ну, Лена, посмотрим, что ты имела в виду.

– Со мной была Лена Творожкова со второго курса Регентской школы. Приходила пожелать спокойной ночи на вахте. То есть, спокойного дежурства. Вы, случайно, ее не знаете?

Отец Траян изменился в лице, он, кажется, искренне удивился и теперь смотрел с недоверием. Паша смекнул, что попал в точку, и начал пространно излагать свои соображения о нравах современных девиц, бесстыдно бросающихся на шеи молодых людей, достойных и целомудренных. Проректору было явно неприятно слушать, Паша торжествовал. Отец Траян не дал довести речь до кульминации, перебил, сухо заметил, что на вахтах запрещено смотреть фильмы и ушел, даже не напомнив об объяснительной. Это была победа, Паша обрел заступника перед инспекцией, и кого – регентшу. Что может быть лучше! «Должно быть, – подумал он, – дочка какого-то оченьвлиятельного протоиерея. Или племянница епископа. Здорово… Но чему так радовался Траян?»

На следующее утро во время завтрака, когда семинаристы выбирали между макаронами по-венгерски и блинчиками из овсяных хлопьев, помощник проректора объявил, что Роману «следует появиться в кабинете отца Траяна по делу, которое ему хорошо известно, я правильно говорю?» Помощник говорил правильно. Потому на первых двух лекциях Рома придумывал правдоподобную легенду, а с третьей сбежал и направился в комнату Паши, который должен был еще спать после своего ночного дежурства. Но Паша уже проснулся, закутанный в одеяло стоял у заиндевевшего окна и крутил ручку радиатора, добавляя тепло.

– А-а-а!!! – завопил Рома, изображая истерику, подбежал к другу, схватил его за плечи и стал изо всех сил трясти. – А-а-а-а-а-а!!!

Паша вывернулся, схватил подушку с ближайшей койки и засадил ей в голову приятеля. Рома упал на кровать, затих и, не меняя положения, рассказал о своей ночной трагедии.

– Ха, – заметил Паша, – странно, почему Траян не брал тебя тепленького, не потащил сразу в кабинет помощника, а отпустил? Ведь за ночь ты мог успокоиться, прикинуть ситуацию и придумать красивую объяснительную. Ведь ты придумал?

– Скорее всего, он сглупил, потому что его мозг был перегружен непосильной задачей по расшифровке записей Гайды. Интересно, Траян будет сравнивать почерк на доске с образцами почерков, которые у него есть во всяких документах, чтобы найти автора? Ну, не важно. А пришел я к тебе как раз потому, что объяснительная моя выходит не очень.

– Выкладывай, чего надумал.

– К отбою я был в постели. Ночью проснулся и пошел в туалет.

– Сильное начало.

– Зато правдивое. Не перебивай. Я пошел в туалет, то есть стал спускаться по лестнице с третьего этажа на нулевой. Проходя этаж второй я услышал взрывы хохота как будто из аудитории, но, заметь, продолжал двигаться в выбранном направлении и не отвлекался по мелочам. Добравшись до первого этажа, я увидел тебя, а ты увидел меня, и я пошел ниже. Потом я вернулся, и, поскольку мы не только однокурсники, но и близкие друзья, о чем Траян знает, я остановился у вахты и спросил, что за фильм ты смотришь, а ты смотрел фильм.

– Я и смотрел. «Газовый свет», что ты мне давал. И хотя на вахтах нельзя смотреть фильмы, можешь это говорить, поскольку меня Траян уже видел с ноутбуком.

– Отлично. Слушай дальше, самое тонкое. Я сказал про смех в аудитории, а ты сказал, что где-то вроде краем уха слышал, что кто-то собирает этой ночью желающих узнать о новой ереси. Я, будучи фанатом всяких неортодоксальных построений, сразу кинулся туда с надеждой поучаствовать и послушать. Прибежал и попал на Траяна. Сильно? Я подставляю себя немного с этим греховным желанием присоединиться к нарушителям режима, но зато выигрываю в главном – я к самим нарушителям не имею никакого отношения вообще. Мне сам же Траян не дал возможности примкнуть к еретикам, смекаешь?

– Наглость – второе счастье, – ответил Паша. – Смекаю… А ты не боишься, что он начнет копать глубже и докопается до всех, кто был с тобой там ночью? До Гайды, до Настоящего.

– Ага, нашел за кого бояться, за этих двух. Но я, конечно, поначалу сам боялся, потому в класс и побежал, неподумавши. Но теперь, смотри, во-первых, проректор будет искать организатора, то есть меня, считая при этом, что это не я. Пусть ищет. И, во-вторых, я уже переговорил со всеми моими участниками, они заверили, что никто их не сдаст, а они не сдадут никого, если что. Проблема не в этом, а в том, что ты – мой единственный свидетель, но ты человек заинтересованный.

– Дружище, вот это как раз не проблема! – Паша слез с кровати и начал одеваться. – Если ты поделишься со мной кока-колой Настоящего, я выручу тебя так, что никто не подкопается.

– Нету у меня колы! Её же проректор заграбастал! – воскликнул в сердцах Рома. – Могу дать конспект гайдовской ереси.

Паша согласился и рассказал о своем ночном свидании и о странной реакции Траяна на Лену Творожкову. Счастливый Рома побежал к себе в комнату за тетрадкой и по пути наткнулся на уныло бредущего пустым коридором Настоящего. Его снова выгнали с урока.

Настоящего выгоняли с каждого второго занятия пения, поскольку его вокал расстраивал всех, даже фортепиано. При виде Ромы Настоящий оживился и предложил услуги по защите от Траяна. Рома отказался, сославшись на знакомую регентшу и побежал к Паше, который уже звонил Лене. К счастью у нее не было занятий. После довольно долгих объяснений, уговоров и приглашения в ближайшую пятницу в московский Дом музыки на «Реквием» Моцарта, она согласилась дать ложные показания, чтобы спасти невиновных.

После обеда у кабинета проректора по воспитательной работе было людно. Коллективно попавшие в ловушку Траяна первокурсники жалобно пищали и жались в кучу. Рома опаздывал, Паша шептался с Леной, она смеялась и отказывалась признаваться, что приходится дочкой влиятельному протоиерею или племянницей епископу. Она была полностью успокоена тем, что, возможно, ей даже не придется заходить и что-то говорить, а ребята лишь сошлются на нее, учитывая давешнюю реакцию Траяна.

Появился Рома, сходу обнял Лену, расцеловал в обе щеки Пашу и, подойдя к первокурсникам, произнес:

– Друзья! Наша инспекция строга, но, – он назидательно поднял палец, – с-п-р-а-в-е-д-л-и-в-а!

Тут в коридоре показались косвенные виновники всего – Гайда с Настоящим. Рома помахал им рукой, и они сразу направились в его сторону. Настоящий начал говорить еще за пять шагов:

– В нашей Церкви женщина окончательно победила мужчину, окончательно и бесповоротно.

– Почему? – удивилась Лена.

– Вот и я думаю, почему так получается, что главным аргументом против проректора оказывается регентша? Не сила ума, не опытная хитрость и не твердая воля, а регентша?!

– Вам не нравятся регентши? – кокетливо поинтересовалась Лена.

– Главное, – ответил за друга Гайда, – чтобы он им нравился. Вот выучится у нас с вами Настоящий в семинарии, потом поступит в Академию, и ему нужно будет рукополагаться. А перед рукоположением ему придется жениться. Вот так всё просто. Понимаете? Карьера священника начинается со свадьбы, карьеру священника начинает его жена. Нет жены – нет священника. Священнослужителей в нашу Церковь поставляют женщины, это их привилегия и даже обязанность. Если женщины не захотят, чтобы Настоящий был священником, он им не будет. У нас матриархат, это факт, хотя правит нами патриарх. Вот почему в Церкви женщина окончательно победила мужчину. Лена, вы чувствуете себя победительницей?

Лена удивленно посмотрела на Пашу, в последних холодно-насмешливых словах Гайды ей почудился непонятный намёк. Паша махнул рукой:

– Не обращай внимания, у них комплекс собственной полноценности. Они всегда уходили от Траяна только своими силами, теперь они тебя просто ревнуют к нам. Они хотели бы спасти нас с Ромой без твоей помощи, какими-нибудь хитрыми выкрутасами с многочисленными подстановками и продуманными фразами до каждой буквы и запятой. Да, парни?

– А ты не хотел бы, чтобы тебя спасли от рук Траяна? – искренне удивился Настоящий. – Еще не поздно! Есть ведь разница быть безвозвратно отчисленным с третьего курса или просто быть по гроб жизни нам обязанным? Выбирайте! Обещаем, что кабала будет легкой.

Рома с Пашей собрались было долго смеяться, но в этот момент открылась дверь, выглянул старший помощник, увидел Рому и поманил его пальцем. Рома схватил Пашу за плечо и потащил за собой. Ребята вошли в кабинет, дверь за ними закрылась, у всех первокурсников коллективно упало сердце и их души наполнились смертельным отчаянием. Гайда с Настоящим, заметив это, бросились уничтожать остатки их надежды жуткими историями о кровавых расправах Траяна.

В кабинете проректора тяжелые шторы создавали неприятный полумрак и противно тикали большие часы. Старший помощник проводил семинаристов в центр комнаты и отошел в сторону. Тут до ребят дошло, что за черным столом проректора находится Владыка ректор, совершенно не страшный архиепископ, похожий на Деда Мороза. Он был добрым, но делать ему тут было нечего.

Отец Траян сидел у края стола и был непроницаем. Походило на ловушку.

«Что ж, посмотрим, кто кого, – подумал Паша. – У нас отличная легенда, замешанная на правде, а за дверью стоит козырь, которым бьются все ваши карты. Лишь бы Рома не стал сразу говорить о Лене. Надо выждать, ее нужно выводить на сцену в самом конце».

Паша волновался зря – Рома был неподражаем. Он говорил так, что хотелось плакать, он был искренен и честен, он являл собою почти идеальный образец семинариста: прост, умен, открыт и послушлив. Паша подтвердил его рассказ так, как будто подтверждал истинность таблицы умножения – немного удивляясь тому, что о правдивости слов такого человека, как Рома, нужно зачем-то дополнительно свидетельствовать. Старший помощник был растроган, Владыка удовлетворен, проректор раздавлен. Он сидел, закрыв глаза ладонью, и редко подергивал головой. Когда закончил говорить Рома, ему рукоплескала вселенная, когда закончил свою речь Паша, вселенная жаждала уничтожить того, кто осмеливался заподозрить этих юношей.

Отец Траян, не убирая ладони от глаз, предпринял жалкую попытку вернуть себе роль обличителя:

– Роман, только один Павел может подтвердить ваши слова?

Владыка укоризненно, но с любовью, посмотрел на своего проректора. Эта должность сделала Траяна слишком подозрительным, но как можно обижаться на него, ведь он старается на благо Академии.

– Нет, Владыка, – с достоинством произнес Рома, он обращался только к ректору, проректора тут не существовало, проректор был никем. – Нет, не только Паша может подтвердить мои слова. Еще один человек стоит за дверью и готов войти, если вы разрешите.

Владыка кивнул и Рома пошел за Леной, а Паша подумал, как ловко Ромка назвал его «Пашей», а не «Павлом». Просто какой-то семейный совет во главе с дедушкой. Победа над Траяном получалась без лишней помпы, но разве это отменяет ее значительность? И тут Паше стало жалко Траяна. Неожиданное и странное чувство, он никому бы не рискнул рассказать о нем, но оно появилось и никуда не хотело уходить. Траян был жалок со своей мелочной подозрительностью и маниакальным стремлением наказать их за милые, в общем-то, шалости. Он был жалок, и его можно было жалеть.

Вошла Лена, легко и непринужденно. Слегка поклонилась ректору и, немного стесняясь, улыбнулась всем остальным:

– Меня зовут Елена Творожкова, я учусь на втором курсе Регентской школы.

Владыка ободряюще улыбнулся, старший помощник улыбнулся во все лицо, отец Траян отнял ладонь от глаз, выпрямился, и с интересом энтомолога стал разглядывать ребят. Рому передернуло, а Паша перестал ощущать свои ноги. Они согласились бы лучше увидеть играющую на губах проректора улыбку Вельзевула, чем встретиться с этим холодно-сочувствующим взглядом. Вместо этой немой заинтересованности, они согласились бы лучше услышать торжествующий смех проректора. Но отец Траян молчал, а говорила Лена.

Она говорила о том, как один семинарист не давал ей проходу с момента ее появления в Регентской школе, а другой проводил подпольные собрания любителей ереси; говорила о том, как два семинариста составили хитрый план, основанный на лжи, чтобы скрыть следы своих проступков; о том, как они научали ее врать проректору согласно этому плану… Она говорила много и хорошо, она была подготовлена. Она говорила о том, что Рома и Паша сознательно и цинично шли на обман администрации, и подбивали к обману ее. Хуже этого обвинения не было ничего. Это было почти безвариантное отчисление.

Отец Траян с успехом опробовал новый тип осведомителя – воспитанницу Регентской школы. Теперь оставалось реализовать план по отчислению ее самой, и можно считать, что качественный прорыв в воспитательной работе произошел.

Отец Траян с наслаждением глубоко вдохнул.

В воздухе витал запах победы.