ТУЧНОСТЬ ИГУМЕНА ТРАЯНА

Отец Траян посмотрел на свой стол и печально вздохнул. На столе лежали ключи, мобильный телефон, плитка шоколада, расческа, наперсный крест, четки, записная книжка, ручка и носовой платок. Всё это проректор вынул из карманов рясы, прежде чем залезть на весы, но не помогло – весы показывали сто семь килограммов. На один килограмм больше, чем в прошлом месяце.

Отец Траян стремительно толстел и не понимал, что стало тому причиной.

***

– Что такое, по вашему мнению, административный ресурс? – проректор сидел в кабинете и разговаривал со своим протеже, молодым помощником отцом Наумом.

– Это закрепленные уставом полномочия представителей инспекции, позволяющие им осуществлять управление вверенными их попечению духовными школами, – с готовностью отрапортовал отец Наум чеканную формулировку. Он придумал ее сам, был ею очень горд и уже давно искал повод блеснуть перед начальством.

Отец Траян одобрительно кивнул головой.

– И не только это отец Наум. Закрепленные не только уставом, но что еще важнее – традицией.

«Закрепленные уставом и традицией», – повторял про себя отец Наум.

Траян встал и прошелся по комнате. Голова его стремительно работала.

– Административный ресурс, отец Наум, это в широком смысле все имеющиеся в нашем распоряжении возможности влиять на жизнь студентов. Одно дело проверять комнаты и направлять на работы, другое развернуть агентурную сеть и третье – создать необходимые условия для того, чтобы студенты добровольно направляли свою силу в нужное нам русло. Это самое сложное, но это и есть верх мастерства. Канализировать, так сказать, энергию наших студентов, – отец Траян слегка кивал в такт своим мыслям. – Только работая добровольно человек приносит максимальную пользу… И они будут работать на нас добровольно… Отец Наум, вы слышали, что вечно недовольный четвертый курс хочет привнести в духовную школу элемент самоуправления?

– Простите батюшка, чего элемент? – переспросил отец Наум.

– Самоуправления. Студенческий Совет они хотят создать, чтобы влезть со своим анархизмом на административный этаж. Вы не знаете, конечно, но ходят в их среде такие идейки, и я сперва решил это дело искоренить. Но теперь мы будем их всячески поддерживать.

В следующие дни отец Траян развернул широкую деятельность: он по очереди вызывал к себе осведомителей и инструктировал их о том, какие слухи необходимо распускать и в каких разговорах участвовать. Кроме того, он резко ослабил административный гнет. Условия были созданы, тесто в скором времени должно было вскиснуть. Ждать пришлось недолго. Через две недели курсовой наставник четвертого курса семинарии передал Владыке ходатайство студентов о создании в Московских духовных школах студенческого Совета, который занимался бы организацией досуга и дополнительных занятий студентов.

– Что вы думаете по этому поводу, отец игумен, – спросил Владыка на очередном воспитательском совещании. Все присутствующие повернули свои головы в сторону проректора.

Траян посмотрел на число подписей под ходатайством, их было девяносто шесть. За четыре года ему не удалось отчислить с четвертого курса ни одного человека, хотя иногда он был очень близок. Их поступило девяносто, шесть пришло потом, но никто не был пойман на крупном проступке, никого не получилось отчислить по учебе, никто не ушел по собственному желанию. От нынешнего пятого курса осталось не больше трети. Пятым курсом Траян гордился.

– Я думаю, Владыка, что это совсем не плохая идея. Во всех крупных вузах есть подобные организации. Мы конечно не просто вуз, мы и воспитательное учреждение, но мне кажется попробовать стоит. В конце концов, Студсовет поможет нам ближе узнать собственных студентов и их нужды.

Ректор улыбнулся, уловив во фразе «ближе узнать собственных студентов» зловещие оттенки, но все-таки постановил, что Совету надлежит быть, и что каждый курс семинарии и Академии должен делегировать в Совет по три кандидатуры.

Было только две вещи, о которых Михаил Гайда и Александр Настоящий имели принципиально различные мнения – это Василий Розанов и Анатолий Голот – обо всем остальном они думали почти одинаково. Настоящий любил Розанова и Голота, а Гайда их терпеть не мог.С Василием Васильевичем Розановым было проще, чем с Голотом, поскольку он возникал только в виде цитат, которые иногда приводил Настоящий специально для того, чтобы позлить Гайду. Вообще же на упоминание философа согласным решением друзей был наложен мораторий. Но с Анатолием Голотом было куда сложнее, ведь он был их одноклассником, а теперь еще и президентом студенческого Совета, куда их троих выбрали от четвертого курса.

За три первых дня своего правления Анатолий успел выпросить для Совета комнату в Переходном корпусе, провести два общих собрания делегатов, назначить ответственных по различным направлениям и своей кипучей деятельностью надоесть всем. Всем кроме Настоящего, который еще с первого курса восхищался умению Голота маневрировать среди представителей инспекции, устраивая всегда продуктивное взаимодействие администрации и студенчества. Для отстаивания интересов не путем молчаливого бойкота или шумной демонстрации, а путем диалога, нужен был именно Голот. Теперь у него было всё необходимое для этого, у него был статус президента.

– А идея-то оказалась мертворожденной, – оптимистично резюмировал результаты второго общего собрания Гайда, когда последний студент закрыл за собой дверь и они остались втроем.

– Поразительно, – вынужден был согласиться Голот, – оказывается, никому ничего не нужно. Студентам на все наплевать. Это не студенты, это…

– Девочки в бантиках, – закончил Настоящий.

– Колбаса ливерная, – предложил свой вариант Гайда.

– Это просто не студенты, – ответил Голот.

– Вся надежда на тебя, – сказал Гайда.

Голот кивнул, не почувствовав иронии.

– Мы тебе поможем, – сказал Гайда.

Голот кивнул.

– Мы для тебя горы свернем, – сказал Гайда.

Голот кивнул.

– Океаны для тебя высушим! – сказал Гайда.

– Иди отсюда, Гайда! – ответил Голот.

– Всё нормально будет, Толя, работай. А мы пошли, – сказал Настоящий и вытолкал Гайду за дверь. Президент остался один в пустом кабинете. Сдаваться он не собирался.

Прошло пять месяцев после исторического для Московских духовных школ учреждения студенческого самоуправления. Отец Траян за ранней литургией поджидал в Академическом храме Анатолия Голота. Тот должен был дирижировать певческой группой. Проректор мог бы вызвать Голота к себе в кабинет как обыкновенного студента, но это было уже немного не по правилам, поскольку президент обыкновенным студентом быть перестал – он в любое время был вхож к ректору, и к его мнению на административном этаже прислушивались все. Кроме того, Траян знал, что вчера вечером Голот поздно вернулся из Москвы с переговоров со спонсорами, и была небольшая вероятность того, что он службу проспит. Подловить президента на нарушении дисциплины было бы забавно.

Но Голот не проспал. Он появился в храме вместе со своими певчими, заметил проректора и подошел к нему за благословением. Проректор начал без предисловий:

– Анатолий, вы по натуре своей – римлянин.

– То есть, батюшка?

– В вас воплотился их государственный гений. Вы управленец в чистом виде.

– Ну… спасибо, – Анатолий почувствовал неладное.

– Не за что; я вас за это отчислю… Академия не вынесет ваших талантов. Говорю это открыто, поскольку вы мне вообще-то симпатичны. Делаю, так сказать, предупредительный выстрел в воздух. В общем, Анатолий, иду на вы. Отступитесь, пока не поздно. Завязывайте со своим Советом… Доброго вам дня.

И отец Траян направился к выходу из храма.

Дирижируя в то утро, Анатолий впервые в жизни дал неправильную тональность, причем дважды. Хор не понимал, чем забита голова у их регента, а голова их регента была забита тяжелыми мыслями.

Голот понял, что перебежал дорогу проректору и теперь ему не сдобровать. Все к тому шло с самого начала, поскольку за работу президента он взялся серьезно. Студсовету был написан устав и его включили в устав Академии. У Студсовета появился собственный счет, подконтрольный Академии, и на счету быстро появились деньги. Совет установил контакт со всеми крупными московскими библиотеками, теперь книжки оттуда можно было заказывать и получать, не выезжая из Лавры. Самые большие музеи и театры столицы стали пускать семинаристов на выставки и спектакли бесплатно. Всякий четверг после обеда в актовом зале специально приглашенный Студсоветом лектор читал перед желающими лекцию. В семинарии появились открытые дискуссионные клубы, лучшим из которых был клуб по догматике. Столовые приборы в семинарской трапезной были заменены на серебряные, и был завезен более изящный фарфор. Была учреждена премия Студсовета за успехи в научной и учебной деятельности. На экскурсию в семинарию регулярно стали приезжать группы студентов из светских вузов. Были завезены новые стиральные машинки, всем желающим были бесплатно розданы SIM-карты с корпоративным тарифом для удобства общения, а убранство комнаты студенческого Совета стало притчей во языцех.

Теперь чаша терпения Траяна переполнилась, и он решил все уничтожить. Конечно, можно было бы уйти с должности президента, тогда проректор его не тронет. Но Анатолий переживал, что пока даже близко не подошел к главному своему детищу, к основному плану, грандиозному проекту спортивного комплекса. Как быть? И, кроме того, была еще одна причина раздумий Голота. Совсем недавно он будто стряхнул с себя пелену постоянных забот, вынырнул из круговерти событий, огляделся и поразился тому, что за люди его окружали в Совете. То были странные люди, и откуда они появились, было не ясно. Они ничего не делали, так что ему приходилось все делать самому или перекладывать на своих однокурсников, того же Гайду с Настоящим. Но при своем бездействии эти новые люди Студсовета все время вертелись перед начальством и важно жали руки приезжавшим знаменитостям. Они не привели с собой ни одного спонсора, но все время предлагали потратить деньги на какие-то сомнительные проекты. Они свысока относились к прочим семинаристам. Голот посмотрел вокруг себя и увидел рядом лишь карьеристов. Ему стало противно.

А теперь еще проблемы с Траяном. И неосуществленные планы. Как быть?

Анатолий закончил службу и вместо завтрака направился в кабинет проректора.

– Я согласен прикрыть деятельность Совета на некоторых условиях, – заявил он с порога.

– Ну что вы, Анатолий, никто не против Совета. Владыка его поддерживает, – улыбнулся Траян.

– Батюшка, – ответил президент, – вы ко мне подошли и прямо все сказали, я тоже буду говорить с вами прямо.

Проректор, изобразив на лице удивление, предложил гостю присесть. Голот продолжил:

– В Совете завелись беспринципные наглецы, пытающиеся с его помощью сделать себе имя и остаться в Академии на руководящих постах. Карьеристы. Вот почему я хочу его закрыть.

– А вы сами, Анатолий, разве не таковы? – проректор подпер голову рукой и разглядывал своего собеседника.

– Я? Может быть. Но это лишь еще один аргумент в пользу закрытия.

– И аргумент в пользу вашего отчисления.

– Отец Траян, вы не хотите меня отчислить, потому что я единственный человек, который поможет вам легко сделать то, что вы действительно хотите. А хотите вы закрыть Совет, потому что вам не нравится свобода, которую он принес. Ведь просто так его не уничтожить, потому что его поддерживает Владыка, вы сами сказали. Можно, конечно, последовательно отчислять его президентов, но это долго.

– Я терпелив, – ответил Траян. – Начну с вас, а там как получиться.

– Батюшка…

– Шучу. Продолжайте.

– У нас есть план постройки под Семинарским корпусом большого спортивного комплекса.

– Какая свежая интересная мысль, – скучным голосом прокомментировал проректор.

– Специально под это серьезное дело я смогу реформировать Совет и выгнать оттуда прихлебателей. В этом мой интерес. Потом мы строим спортбазу. Потом говорим Владыке, что мы сделали все, что хотели, и студенческое самоуправление можно сворачивать. И сворачиваем. А вы остатки его деятельности легко уничтожаете сами, поскольку у них не будет уже никакого покровительства. В этом ваш интерес.

– Дался вам это спортзал, Анатолий, давайте закрывать прямо сейчас.

– Не получиться, – Голот сделал честные глаза и приготовился врать, отстаивая свою идею фикс. – Мои помощники сегодня после завтрака оставили в приемной ректора прошение на постройку спортзала и описание всей идеи. Владыка обязательно одобрит.

– За этот год вы стали очень ловким политиком, – похвалил президента проректор, зная, что никакого плана Владыке не передавали. – Раз так, давайте подведем итоги. Я не отчисляю вас, вы делаете спорткомплекс, вы закрываете Совет, я подчищаю его остатки. Так?

– Так.

– По рукам, – сказал Траян, не поднимаясь с кресла.

Выйдя от проректора Анатолий понял, что ему нужно привести мысли в порядок. Он решил на лекции пока не идти и направился в комнату Совета в Переходном корпусе, там был отличный диван, можно было прилечь. Открыв дверь, Анатолий увидел, что на диване лежит Настоящий и пытается оттуда давать ценные советы Гайде и Пушко, которые устанавливали в углу фонтан с человека ростом. Еще до покупки Гайда прозвал фонтан «Иппокреной» и уверял всех, что будет пить из него каждый день по глотку, пока не получит поэтического дара. «Что вы там копаетесь, бездельники! – кричал Настоящий, потом увидел Анатолия и так же громко продолжил: – Ты чего не на лекциях, господин президент?! Мы тут тебе сюрприз готовим!»

Анатолий махнул рукой и упал в ближайшее кресло.

– Я, отцы, узнал сегодня, что чувствовал Иуда, когда предал Христа.

Друзья удивленно замолкли, разглядывая всегда жизнерадостного и делового президента.

– А вообще я есть хочу…

– Не думаю, что Иуда чувствовал то же самое, – с сомнением произнес Настоящий.

– Я на завтраке не был, – пояснил Голот, – у нас есть чего-нибудь в холодильнике?

Пока накрывали стол, Анатолий рассказал о своем разговоре с Траяном. Первым отреагировал Сережа Пушко:

– Молодец! Правильно, давно пора было разогнать эту контору прихлебателей и лизоблюдов. А Совет был обречен с самого начала все равно… Прихлебателей мы, кстати, уже разогнали.

– Чего?

– Чего-чего, пришли мы сегодня ставить фонтан, а тут эти твои заместители сидят, развалившись, и собираются славно завтракать тем самым, чем сейчас позавтракаем мы.

Анатолий посмотрел на стол – оладьи из яблок, фруктовый пудинг, кукурузные блинчики, салат из фиников и мандаринов, апельсиновый сок – завтрак был и впрямь хорош, просто не в настроении он этого сразу не заметил.

– И что вы сделали?

– Настоящий попытался их урезонить, они грубо его послали в ЦАК, тогда он встал у двери и держал ее открытой до тех пор, пока мы с Гайдой не выкинули последнего буржуя за шкирку отсюда вон… Они, кажется, сильно обиделись и совершенно точно направились бы прямиком к Траяну, если бы не надобность идти сначала в изолятор. И раз уж ты теперь большой друг проректора, сделай так, чтобы он нас не мучил глупыми расспросами, зачем мы людям ломаем конечности и шеи.

Анатолий расхохотался и снова стал самим собой. Он тотчас же предложил обсудить его план по постройке спортзала, но парни и слушать ничего не хотели о делах и яростно накинулись на завтрак. Голот махнул рукой, все равно придется все делать самому.

Прошел еще месяц. Владыка благословил устройство под Семинарским корпусом большого спортзала. В самом Совете была произведена реорганизация, всех лишних людей удалось убрать. Рукоприкладство Пушко и Гайды прошло незамеченным. Голот суетился в поисках большого спонсора.

Вечером Настоящий сидел за партой в первом ряду и читалс включенной настольной лампой. Аудитория их курса была пуста, и Голот был этому рад. Он пролез через книжные завалы, подхватил стул и, опустив его рядом с партой Настоящего, опустился на него сам. Настоящий продолжал сосредоточенно читать. Голот не позволил зародиться у себя мысли о том, что он может помешать, и сразу начал с вопроса:

– Саша, ты смотрел фильм «Хвост виляет собакой»?

Настоящий поднял книгу корешком к назойливому однокурснику и тот увидел, что это Библия.

– Ты чего, – почти испугался Голот, – ты Библию читаешь?!

– У меня депрессия.

– И что? ты не уходи от вопроса! Ты зачем Библию взял, а?

– Чего тебе надобно, старче?

– Я пришел покончить с твоей депрессией. Излечить я пришел тебя. Помочь. Понимаешь? – Настоящий понял и выключил лампу, но Библию закрывать не стал. Голот повторил: – Так ты смотрел «Хвост виляет собакой»?

– Наверное.

– Там про пиарщика, что помог переизбраться американскому президенту, который за две недели до выборов изнасиловал бойскаутшу.

– Смотрел.

– Мне нужно, чтобы ты поработал на меня таким пиарщиком.

–И где ж ты у нас нашел бойскаутшу, чтобы ёё…

– Слышь, отец, брат! Я тебе толкую про пиарщика! И вообще дело не в нем, а все гораздо проще, у нас тут пренеприятное известие – к нам едет Михалков. Хотя это здорово.

– Ты умеешь запросто объяснить суть дела в двух словах. Мой ответ – в четверг.

– Что – в четверг?

– А чего тебе от меня надо, то и в четверг. Чего тебе от меня надо-то? Я в последний раз с Михалковым общался на съемочной площадке «Сибирского цирюльника», сколько уж лет прошло.

– Ты с Михалковым работал?

– Да разве это работа?! – вскинулся Настоящий. – Это просто кошмар. Представь: Москва, жара, снимаем сцену, где Меньшикова ведут под конвоем с арестантами на вокзал, чтобы отправить в Сибирь. Полдня нас гоняют, а на мне – я в массовке играл – шерстяной сюртук какой-то, брюки толстенные и еще кепка! А Михалков сидит в белом костюмчике, попивает водичку и кричит в громкоговоритель, что ничего никуда не годится, и нужен еще дубль. Вот с тех пор я его возненавидел. Барин он, а я из крестьян, генетика.

– Ну, так ведь режиссер хороший зато.

– Да, правда, гений. Кто ж спорит. А чего он к нам собрался?

– Его позвала Академия по просьбе студенческого Совета. Михалков прочитает у нас лекцию и ответит на вопросы будущих пастырей.

– Оно ему надо? – с сомнением произнес Настоящий.

– Разумеется, глупец. Потому что это очень престижно, прочитать лекцию в Московской духовной Академии. Но нас интересуют не его мотивация и цели, а наши собственные. Смотри, какое дело. Его фактически позвали студенты, студенты организуют ему встречу, экскурсию, студенты на лекцию придут, пофотографируются вместе, потом обед какой-то, подарки на память ему подарят, и он уедет. А потом студенты, то есть мы…

– То есть ты.

– То есть я, верно. Потом я попрошу у него денег, понял? А он даст, потому что православный, добрый и ему понравилось у нас. И, вообще, давать деньги семинаристам правильно. Но только денег он даст не Академии, а нам, студенческому Совету. А на деньги мы построим себе спортивный зал… Как тебе план? – Голот вопросительно смотрел на товарища.

– Ага. Только я не уловил, в чем заключается моя роль.

– Роль твоя огромна и важность ее не возможно переоценить. Ты подумай, какое самое слабое место во всей этой истории? – Настоящему не хотелось думать и он пожал плечами. Голот продолжил: – Самым слабым местом являются наши студенты, которым на все наплевать и которых я не могу контролировать. А ведь именно к студентам приедет Михалков, разумеешь? От общения с ними у него сформируется главное впечатление, и исходя из него он даст или не даст денег на спортзал. Короче, – Голот протянул обе руки перед собой и двумя указательными пальцами ткнул в Настоящего, – ты сделаешь так, чтобы Михалкову понравились семинаристы, сидящие в зале на его выступлении.

«Ты хочешь, – оживился Настоящий, – чтобы я…» – «Да!» – «Чтобы я срежиссировал?..» – «Да». – «Чтобы я… срежиссировал наше общение с режиссером?» – «Да». – «Чтобы были правильные вопросы?» – «Да». – «Чтобы люди к микрофону выходили уже подготовленными?» – «Да». – «Да?» – «О, да!» – «Ха!» – «О том и речь, отец!» – «Супер, слушай!»

– Вопросы должны быть разными, обо всем, чтобы он понял, что студенты в курсе его творчества и планов, чтобы понял, что они умные, что…

– Ясно, – перебил Настоящий с горящими глазами, – о политике, о Голливуде, о его семье, о патриотизме, о православии, да-да-да, это нужно сделать. Точно! Разными почерками на листочках написать, потом слать их из зала. Несколько человек к микрофону. Легко, запросто. Сделаю! Когда он будет?

– Семнадцатого. Но только, Саш, чтобы без всяких приколов, ладно? Серьезное дело все-таки.

– Не боись, прорвемся. – Настоящий закрыл Библию и встал из-за стола. – Пойду Гайду найду.

– Вот этого я и боюсь, – Голот скорчил гримасу непонятного свойства, – не заигрывайтесь, хорошо?..

Семнадцатого числа после обеда Анатолий Голот зашел в набитый до отказа актовый зал. Навстречу ему со своих кресел стали подниматься люди, пока все в зале не оказались на ногах. Все смотрели на Анатолия. А он смотрел на них. Он не спеша подошел к столику с микрофоном, взял его в правую руку и медленно поднес ко рту. Зал затих.

– Отцы, братья и сестры. Дамы и господа! Как президент студенческого Совета рад представить вам нашего гостя… – Анатолий сделал паузу и бросил взгляд на дверь. – Никита Михалков!

Зал зааплодировал.

Встреча удалась на славу. Никита Сергеевич фонтанировал шутками, острил, рассказывал истории из своей жизни, о своей семье, о кино. Его завалили вопросами из зала, у микрофона стояла очередь желающих пообщаться напрямую, аудитория ходила ходуном, случайно бросив взгляд на телефон, Анатолий заметил, что уже прошло два с половиной часа. Михалкова не хотели отпускать, он не хотел уходить и был доволен. Все были довольны, даже отец Траян, сидевший в первом ряду, улыбался, но больше всех был доволен Анатолий Голот. Всё шло по его плану…

Гордые собой Гайда и Настоящий сидели в комнате Студсовета, закинув ноги на стол, и ждали Голота, чтобы насладиться его похвалами. Вряд ли даже он со своим максимализмом ожидал подобного успеха от их работы. Дверь открылась, они повернули головы и увидели на пороге Макса Задубицкого с бутылкой шампанского.

– Моцарт – великий композитор! – сказал Макс и вошел.

– Тебе понравилось? – лениво спросил Гайда.

– Мне? Да ничего так. Больше всего понравилось про Моцарта, – Макс налил шампанское по бокалам, и поднял тост. – За Моцарта!

– Чего ты так к Моцарту привязался? Конечно, он должен был ответить, что это его любимый композитор, ведь предыдущий вопрос был о «Сибирском цирюльнике», где этого Моцарта просто куча. Или ты думал, он скажет, что Бах?

– Настоящий, ты когда-нибудь Моцарта слушал?

– Издеваешься?

– Ладно, ладно, сейчас все объясню. На самом деле, я единственный, кто это заметил, все остальные просто ушами прохлопали, – Макс долил себе шампанского. – Итак. Михалкову из зала приходит записка с вопросом о его любимом композиторе. Он делает звенящую паузу и, улыбнувшись, отвечает: «Знаете, а все-таки Моцарт». Зал хохочет: еще бы, ведь «Моцарт – великий композитор», только что про этот фильм разговаривали. Потом Никита Сергеич говорит что-то еще, а потом напевает мотивчик, чтобы проиллюстрировать гениальность Моцарта. И что же он у нас напевает?

Настоящий морщил лоб, пытаясь вспомнить.

– Не может быть, – поразился Гайда.

Макс поднялся из-за стола и с бокалом в руке напел:

– Таа-ля-ля-лии-ла, пара-пара-пара-пара-пара-параа-ра, таа-ля-ля-лии-ла…

– Россини? – Настоящий вспомнил, что именно эту мелодию изображал Михалков.

– Мотивчик увертюры «Севильского цирюльника», – Макс стал хохотать. – Россини, брат ты мой! Россини – великий композитор! И никто не заметил! Просто умора! Вот я и думаю – он это специально, чтобы поиздеваться над нами, или ошибся, а? За Моцарта? – и Макс второй раз поднял бокал.

Михалков дал денег. Владыка всячески помогал. Траян нисколько не мешал. Спортивный комплекс строился на удивление быстро. Московские строительные фирмы работали на совесть. Компании, занимающиеся поставкой фитнес-тренажеров предлагали свои услуги наперебой. Анатолий Голот узнал, что такое профессиональная вентиляция, профессиональные душевые кабины с дезинфекцией, профессиональные тренажеры для развития всяких бицепсов-трицепсов-предплечий-голеней и даже мышц шеи. Работать было интересно. К концу учебного года он планировал комплекс сдать. Уже сейчас стало понятно, что подобного центра нет не только ни у какого вуза, но и не у всякого спортклуба или спортшколы; про общедоступные фитнес-залы и говорить было нечего.

Ради возможности поработать с новейшими тренажерами все лучшие тренеры города заранее соглашались быть инструкторами на занятиях семинаристов. Сергей Пушко каждый день ходил по пустым залам и облизывался в предвкушении, надеясь в скором времени вернуть себе былую физическую форму спецназовца. Михаил Гайда сделал золотую табличку с надписью: «Вначале была мерзость запустения. Потом был Анатолий Голот. А потом появился этот зал. Слава герою! Благодарные потомки не забудут тебя, Анатолий. Спи спокойным сном, пусть земля будет тебе пухом, а на Страшном суде пусть оправдаешься ты четырехсторонней силовой мультистанцией, грифами, дисками и гантелями. Аминь». Табличку он прикрутил над наружным входом, прежде чем стены обложили облицовочным камнем. Анатолий узнал о выходке Гайды только по фотографиям и поначалу порывался стену разломать и табличку снять, но потом передумал.

Александр Настоящий создал специальный «Чин освящения фитнес-зала» с сомнительными ссылками на ветхозаветного судью Самсона и его подвиги по избиванию филистимлян ослиной челюстью, и всё просил Голота подать чин на рассмотрение Владыке ректору, чтобы использовать его при открытии-освящении комплекса. Голот чин взял, но ректору не передал, и центр освящали как простое помещение. Настоящий был жутко расстроен до тех пор, пока не нашел где-то ослиную челюсть и не повесил ее на цепочке в главном зале.

Спорткомплекс Московских духовных школ, построенный усилиями студенческого Совета во главе с его президентом Анатолием Голотом, начал свою работу на Светлой седмице с грандиозного аншлага.

***

Отец Траян посмотрел на свой стол и печально вздохнул. На столе лежали ключи, мобильный телефон, плитка шоколада, расческа, наперсный крест, четки, записная книжка, ручка и носовой платок. Всё это проректор вынул из карманов рясы, прежде чем залезть на весы, но не помогло – весы показывали сто семь килограммов. На один килограмм больше, чем в прошлом месяце.

Отец Траян стремительно толстел и не понимал, что стало тому причиной.

Происходящее с его телом настолько удивляло его, что впервые в жизни он задался вопросом, что же отвечать светскому человеку на его недоумения о толстых священниках. Раньше всегда подтянутый Траян просто деланно возмущался на такие упреки: «Почему вы у меня-то это спрашиваете? У меня? Найдите толстого попа и с ним поговорите!» Но теперь он сам постепенно начал превращаться в такого толстого попа, и сейчас ему нужен был другой ответ – не объяснять же человеку, что прежде он был как раз стройным, но потом случилось странное и так далее. В поисках совета Траян отправился к диакону Андрею Кураеву, кому еще, как не главному миссионеру Церкви, знать правильные ответы на неудобные вопросы светских людей.

Отец игумен открыл дверь аудитории третьеклассников со звонком. За кафедрой грузно сидел широкий диакон, смотрел на свой маленький изящный серебристый ноутбук и чесал волосатую голову. Думал. Заметив проректора он встрепенулся, сказал, что урок закончен, и пока семинаристы читали молитву, пошел к Траяну.

– Здравствуйте, отец игумен, здравствуйте!

– Отец Андрей, приветствую! Как курс?

– Кажется, никуда не годный, – отец Андрей сказал это погромче, чтобы студенты услышали. Студенты заулыбались. – Чем обязан, батюшка?

– Прошу поделиться со мной вашим миссионерским опытом, – Траян был на голову выше диакона и глядел сверху вниз. – Что вы отвечаете на вопрос о толстых священниках?

Отец Андрей рассмеялся – он был очень толстым.

– Я говорю, что наши попы потому толстые, что бедные.

– Простите?

– Если бы были богатыми, то нашли бы деньги на дорогие фитнес-залы.

Траян удивленно помолчал, поблагодарил и ушел. Ответ диакона родил в его голове один любопытный план.