"Путаный след" - читать интересную книгу автора (Давыдов Сергей Давыдович)

Рисунки М. Майофиса

Глава VII ТАЙНА МЕХАНИКА СОКОЛОВА

Дождь не перестал и поздно вечером, когда Соколов и Сверлилкин стянули с самоходки тяжелый от воды, негнувшийся брезент и забрались через люк внутрь. Соколов нащупал выключатель, зажег освещение и уселся в железное кресло водителя.

— Закрой люк и садись вон гуда. Вместо наводчика. Злишься на меня?

Сверлилкин не ответил. Он закрыл люк и сел, куда ему указали. Исподлобья поглядел на механика, соображая, что раз тот не переоделся в комбинезон, значит, работать не собирается. Придется одному вкалывать. Неизвестно, что надо делать, может, до утра тут проторчишь, а там Митька ждать будет. Сегодня собирались две мины ставить, и Митька свою уже унес из погреба и перепрятал где-то в лесу. Договорились, что встретятся у развилки в кустах.

— Поговорим, Михалыч?

— Давайте задание. Сделаю и спать пойду.

— Торопишься? У тебя же бессонница!

Сверлилкин снова промолчал. До смерти надоели ему эти вопросы и подначки механика! А тот полез за портсигаром и снова принялся спрашивать:

— У кого ты так работать научился? Позавидуешь.

— Мою работу с другой не спутаешь, — гордо ответил Сверлилкин.

— Вот-вот, — с усмешкой отозвался механик. — Именно не спутаешь. Я сегодня одно твое издельице на столе у коменданта обнаружил. Как взглянул, так сразу засёк, чья работа.

— Путаете вы что-то. — Ну что за человек, ловит, ловит все время!

— Сам сказал: твою работу не спутаешь!

— Ничего я коменданту не изготовлял. Вы это бросьте!

— Нет?

— Нет!

Соколов пожал плечами и вынул из кармана стальную планку с отверстиями по краям. Повертел и стал поглаживать по аккуратно заточенным фаскам. Сверлилкин сразу узнал её и встревожился. Но старался не подавать вида.

— Культурная работа! По закону природы, которая, как известно, не любит острых углов. Ну, что скажешь?

— Не вижу отсюда. Дайте посмотреть. — «Дай мне её сюда, я тебя ей и прикончу, гад, сыщик чёртов», — зло подумал Сверлилкин, вставая, чтобы взять планку.

— Сиди, сиди. Ну, что тебе говорят! Не дергайся и не смотри так! Меня убивать не следует. Я тебе свой, а не немец!

Эта проницательность Соколова всегда ставила Сверлилкина в тупик, а сейчас он почувствовал, как всё в нем закипает от бешенства. Еле сдерживая ярость, он сказал:

— Какой вы мне свой! — а сам подумал: «Таких своих хоронить приятно под легкую музыку! Ну подожди у меня, я тебе мину прилажу куда-нибудь, дай только срок!»

Соколов продолжал смотреть на него в упор, словно собираясь сообщить что-то важное. Не отрывая взгляда от лица Сверлилкина, он достал ещё сигарету, прикурил её от первой и, глубоко затянувшись, сказал, как бы про себя:

— Значит, не твоя работа. Та-ак. Сиди говорю! Не признаешься — и не надо. А вот здесь отверстие для чего? Для детонатора?

Сверлилкин мигом прикинул, как добраться до механика. Отвлечь внимание, а потом рывком, как в разведке. Он ему рот затыкать не станет, нечего его, гада, в живых оставлять! Другого выхода нет. Все ясно: пронюхал про мины! Давно надо было ему заряд в стол засунуть, и дело с концом. Чего было ждать! Ну ничего, не таких брали! Проще, чем сверло заточить!

— Ты где жил в Ленинграде? — вдруг быстро спросил Соколов.

— В Гавани. В Скобском дворце, — машинально ответил Сверлилкин и тут же прикусил губу. Чёрт! Как это у него вырвалось.

— На Балтийском заводе работал?

— Не помню.

— Что, что? Слушай, давай кончим в прятки играть. Времени у нас с тобой на это не осталось!

Молчать, пожалуй, не стоит. Лучше говорить с ним, а самому выбирать момент. Перестанет же он когда-нибудь так глядеть.

— Значит, ты опасаешься, что я тебя выдам? Но я ведь давно мог это сделать!

— Откуда я знаю, — сказал Сверлилкин, чувствуя, как напряглись все мышцы. — Откуда я знаю, почему вы не выдаете, — добавил он, незаметно отводя ноги под сиденье, чтобы рывок получился сильнее.

— Потому что я коммунист, — вдруг сказал Соколов. — Стой! — заорал он. — Назад! — и судорожно вытащив из бокового кармана пиджака небольшой черный револьвер, щёлкнул предохранителем. Но Сверлилкин уже прыгнул и, понимая, что опоздал с прыжком, всё же не повернул назад, а дотянулся руками до горла механика.

— Стреляй, гад! — заорал он. Тело его сжалось, ожидая выстрела, а пальцы все равно давили на напрягшееся хрящеватое тонкое горло. — Не стреляешь, ага! Да он у тебя не заряжен. Ах, гад! Коммунист, говоришь? Коммунисты знаешь сейчас где? Под Москвой да под Ленинградом! Чем прикрыться задумал! Как, всё уже? Да ты слабак, оказывается!

Пистолет со стуком упал на пол. Соколов бессильно обмяк на стуле. Лицо его безжизненно посерело.

Сверлилкин расцепил пальцы. Постоял несколько секунд закрыв глаза, потом поднял пистолет.

— Вот и всё, — пробормотал он, задыхаясь. — Не помог тебе твой пугач! Незаряженным взять думал! Быстро что-то ты свернулся!

Он решил погасить свет, выбраться наружу и накрыть самоходку брезентом. До утра никто не хватится, а за это время он успеет еще и к развилке, и в лес уйти. Пока Соколова начнут искать да пока догадаются в самоходку заглянуть, он уже до Домовщины доберется, а там, глядишь, и на партизан набежит. Пистолет брать или нет? Лучше не надо, что толку без патронов. Если найдут — труба сразу! Хотя все равно труба… Попадаться нельзя.

Он поднял пистолет к глазам. Взведен! Что за марка? Не наш и на немецкий не похож. Надо его спустить да взять с собой. Если к партизанам попадешь, лучше с оружием.

Он нажал курок, и раздался выстрел, прозвучавший оглушительно и так неожиданно.

— Что такое? Заряжен? Так почему он не стрелял, а? — опешил Сверлилкин.

Ему показалось, что после выстрела механик слегка пошевелился. Жив?!

— Ты почему не стрелял? — бросился к нему Сверлилкин. — Жив ты или нет? Слышь, механик, ты почему не стрелял?! Почему не стрелял, спрашиваю?

Веки Соколова слабо вздрогнули.

— Живой, — обрадовался Сверлилкин. — Ну конечно! Не успел я тебя ещё… Живой! Сейчас я люк немного приоткрою, воздуха впущу. Ишь ты, не стрелял! Свой, выходит! Свой! Коммунист!

Он приоткрыл люк, и струя свежего воздуха ворвалась в машину. Механик зашевелился, открыл глаза и непонимающим взглядом скользнул по Сверлилкину. Сознание, видимо, ещё не вернулось к нему.

— Ну! Да ну же! Опомнитесь, — тряс его Сверлилкин. — Вот ваш пистолет. Хотите, стреляйте в меня. Так мне и надо, дураку. Своего чуть на тот свет не отправил! Ну опомнитесь.

И механик опомнился. Он выпрямился и стал растирать горло тонкими дрожащими пальцами.

— Хотите я водички принесу? Мигом. — Сверлилкин метнулся к люку.

— Не… — голос механика осекся. — Не смей вы… выходить, — с трудом закончил он. — Сядь на место.

Сверлилкин послушно уселся на своё место, не сводя глаз с механика, готовый теперь по первому знаку вскочить и выполнить любое приказание.

— Ох, у-ух, — вбирал в себя воздух механик. — Мм-м, о-о-ох. Проверочка состоялась… о-ох.

Прошло немало времени, пока Соколов полностью пришел в себя.

— Ты должен немедленно уходить отсюда, — сказал он Сверлилкину. — Пистолет возьмешь себе. Вот ещё две обоймы. Сейчас я тебе ещё кое-что… Уф… ну и ну! И так я еле жив был, а тут ещё!

— Извините! Не знал. Нельзя мне сейчас уходить.

— Ладно тебе. Мм… Придется уходить.

— Нельзя же!

— Эту самодеятельность с минами придется отставить! Смекалки и храбрости у тебя хоть отбавляй, но… Перехитрил тебя Штубе!

— Меня? — Сверлилкин не знал еще о хитрости коменданта.

— Тебя, тебя! Да и что дают твои мины? Капля в море! О-оо…

— Если бы все так по капле!

— Это-то верно!

— Смотреть, как тут немцы загорают, сил нет!

— И это верно. Но такого специалиста, как ты, — механик усмехнулся и провел рукой по горлу. Сверлилкин виновато опустил голову. — Такого специалиста надо как следует использовать. Время терять нельзя. До рассвета ты должен быть у партизан. Заставу сумеешь пройти? Из-за тебя немцы поставили. Предупреждаю! Будет трудно. Но нет выхода. Придется идти!

— Я где хошь пройду, — заявил Сверлилкин, а сам подумал о Митьке. Он же будет ждать у развилки. — Я-то пройду. А немцы тут загорать будут, да? Аэродром построят, на Ленинград полетят?

— Не волнуйся ты! Пусть только построят, вот тогда и будет взрыв. Не чета твоим хлопушкам! С этого аэродрома они никуда не полетят, в этом я тебе ручаюсь. Однако тебе пора. Путь до развилки тебе хорошо знаком. Оттуда пойдешь возле леса. В деревни не заходи. Держись все время края леса. Дойдешь до реки, не вздумай идти через мост — охраняется. Переплывешь и опять к лесу. Там тебя обязательно партизаны остановят. Только заставу здесь пройди. А сейчас — главное!

Механик достал из кармана пухлую книжку.

— Вот она! — погладил он черную обложку.

— Что это?

— Что? Вся моя жизнь! Здесь то, из-за чего я торчу у немцев, работаю на них, отдавая все силы и ум. Честно работаю, заметь! Здесь то, из-за чего партизаны ушли отсюда, чтобы не пугать немцев, понял?

— Нет, не понял.

— Сейчас я тебе объясню. Ты должен всё знать, чтобы понимал, что я тебе доверяю. Впрочем, сам погляди! На!

Сверлилкин бережно взял книжку, раскрыл её и увидел столбцы каких-то цифр.

— Не соображу что-то. Цифры только.

— Какие цифры! Здесь всё. Эта самоходка и все те орудия, что мы здесь ремонтировали. И аэродром, и мощность новой брони… — механик махнул рукой. — Всё здесь! До последнего винтика!

— Вот что, — тихо сказал Сверлилкин. — А-а, — протянул он, — понятно. Этой вещи цены нет тогда. Это же государственная штука!

— Правильно! Сообразил!

— Вы мне это доверяете? А вдруг не дойду? Не сумею. Что с этим делать тогда? Сжечь?

Механик отрицательно покачал головой.

— Нет, нет! Ты дойдешь. Иначе нельзя. Ты меня понял? — он повторил: — Иначе нельзя! Умереть не имеешь права, пока не дойдешь! Ясно?

— Ясно, — сказал Сверлилкин, пряча книжку за пазуху. — Слушаюсь.

— Должен был через неделю связной явиться, да меня снова болезнь валит. Могу в госпиталь угодить раньше срока. Это и заставило меня за тобой следить столь тщательно. Я давно в тебе своего учуял, но проверить надо было.

— А-а, ясно, ясно. А что болит? Сильно?

— Сильно ли? Да нет… уже притерпелся. Старая у меня болезнь. Чахоткой раньше звалась. А я ещё курю!

Перед Сверлилкиным сидел как бы другой, незнакомый ему человек. Исхудалый и седой, с лихорадочно горящими глазами, с крупными обильными каплями пота на большом морщинистом лбу. Он сгорбился на железном сиденье, как старик, и стал долго и трудно кашлять.

— Ты уж прости… я должен покашлять. Прости…

Неужели это он, всегда тщательно выбритый и отутюженный, неподступно-высокомерный механик Соколов? Тот самый, с которым за руку здоровается немецкий комендант и выполняет все его требования? Неужели это он! Старый, больной человек!

Сколько же сил ему надо, чтобы преображаться и играть такую трудную роль?!

«Не-ет, — подумал Сверлилкин, продолжая с болью и уважением глядеть на механика. — Я бы так не смог! Воевать я могу, в разведку пойти могу, мины ставить — пожалуйста, но вот так… На это мало кто способен. Очень редкие люди. Я про таких слыхивал, но не верил…»

— Будешь когда-нибудь в Ленинграде, позвони по такому телефону: А, два шестнадцать семьдесят девять. Запомнил?

— Как в сейфе! Что передать?

— Что передать… — Соколов горько улыбнулся, — передай что-нибудь… Что директор послал привет из Брянских лесов. Впрочем, это так… фантазий!

— Туберкулез? — задумчиво переспросил Сверлилкин. — Зачем вам тогда здесь оставаться? Пошли со мной. Я вас на себе дотащу. Вы не смотрите, что я такой. Я сильный. Вас дома вылечат, — он разволновался и стал размахивать руками. — Дома обязательно вылечат. Пошли, а? Со мной не пропадете.

— Тише, тише. Размахался! Домой бы неплохо, конечно… Никуда я не могу уйти отсюда. Скоро техника начнет на аэродром поступать. Новая техника! Понимаешь? А теперь всё. Давай без задержки. Что еще у тебя, — спросил Соколов, видя, что Сверлилкин всё ещё не уходит.

— Вы уж не сердитесь, простите меня. Чуть я вас…

— Ладно, ладно. Всё пока в порядке! Давай обнимемся, что ли.

— Правильно! Вот это правильно!

Они обнялись, а потом Сверлилкин приподнял крышку люка, прислушался и прошептал;

— Тишина. Мне это проще, чем сверло заточить! Я пойду.

Бесшумнее кошки он скользнул наружу.

Так же бесшумно двинулся в темноте по селу, делая короткие остановки, чтобы прислушаться. Дождь лил и лил. Ни в одной избе не было света. Только в самом конце села два раза вспыхнул фонарь. Застава! А ему именно в ту сторону. Надо подкрасться поближе и выяснить обстановку.

Он так и сделал. Добрался до последних изб, затаился и услышал немецкую речь. Потом раздался и сразу смолк переливчатый вздох губной гармошки.

Кто-то сердито крикнул по-немецки сзади и совсем рядом.

Сверлилкин крепко прижался к скользкому, пахнущему теплой прелью стволу какого-то дерева…

Нельзя, нельзя ему попадаться. Своя жизнь — ладно! Сто раз умирал уже. Такое дело доверили!

Вчера Митька вел его не здесь, а через какую-то лазейку. Где-то за огородами. В темноте не сыщешь, да и как теперь выбираться отсюда? Стоит им посветить фонарем как следует, и он пропал…

Снова раздалась немецкая речь. Если бы Сверлилкин понимал по-немецки, то узнал бы, что солдаты из патруля говорят об удивительной военной находчивости своего капитана Штубе. О том, как он, не сделав ни одного выстрела, сумел избавиться от глупых русских партизан.

Где они сидят? На крыльце последней избы под навесом? Скорее всего — там. А этот сзади. Где он находится? Непонятно. А надо понять. Надо! Иначе не уйти ни за что.

Снова немцы громко рассмеялись, и тот же сердитый голос оборвал их смех. Теперь Сверлилкин сумел определить, откуда он доносится. Из той избы, что темнеет через дорогу. Так, это уже лучше. Не так и близко.

Снова раздался сердитый голос из избы напротив, потом там громко хлопнула ставня.

«Так, — обрадовался Сверлилкин. — Закрыл окно фашист. Живём пока! Можно и назад подаваться!»

Но не зря же он десятки раз бывал в таких передрягах. Приходилось ему часами лежать на минных полях и по целому дню мерзнуть на льдистой земле под прицелом немецкого снайпера: шевельнешься — и полетела душа в рай!

Злую школу войны прошёл Сверлилкин. Он был в ней рьяным учеником, и это не раз спасало ему жизнь и снова спасло. Сегодня.

Путь назад, казалось бы, был свободен, но он не торопился. Надо было убедиться в этом ещё и ещё.

И вот, когда он уже хотел двинуться назад, в избе напротив вспыхнул свет в окне, с шумом растворилась дверь, скрипнуло крыльцо под грузными шагами.

Тот же сердитый голос что-то прокричал во тьму, потом белый луч фонарика заплясал по кустам, прорезаемый нитями дождя.

Хлопнула калитка, немец ещё раз что-то крикнул, и те немцы, что были впереди, светя фонарями, побежали к нему. Грязь зачавкала под их сапогами.

Сверлилкин окаменел. Только стук сердца мог выдать, но сердце было крепко прижато к стволу дерева.

Передние немцы подошли, и тот, что вышел из избы напротив, снова скомандовал и, светя фонарем, пошел в село. Остальные двинулись за ним.

«Патрулировать отправились, — догадался Сверлилкин. — Так. А кто же здесь остался? И сколько их?»

Он позволил себе чуть отодвинуться от дерева. Ощупал за пазухой книжку, в кармане пистолет. Все на месте.

Патруль был уже далеко за поворотом, и шаги его удалялись всё дальше. Но на крыльце впереди явно кто-то остался. Снова надо было ждать.

И вот раздался громкий зевок, потом кашель, потом мелодичный переливчатый голос губной гармошки. Здорово играл немец! Какую-то грустную-прегрустную длинную песню. Он, видимо, остался один, потому что его никто не прерывал.

Сверлилкин усмехнулся. Взять его, что ли, голубчика, как кошка берет поющего утреннего щеглёнка? Проще, чем сверло заточить, взять его! Нет, нет! Нечего и думать об этом. Хватятся, начнут погоню — и пропало дело. Вот пройти мимо него, пока он там заливается, ничего нет проще!

И он с чрезвычайной осторожностью, с той осторожностью, с той особой тщательностью, что отличает разведчиков и минеров, абсолютно бесшумно прошел мимо отводящего душу сердцещипательной песенкой немецкого часового.

Вскоре Сверлилкин был в кустах у развилки.

— Эй, — тихо окликнул его Митька. — Я жду, жду! Где были-то? Промок я тут.

— Дела. Это тебе не сверло заточить, — так же вполголоса сказал Сверлилкин. — Не нашёл я твою лазейку, еле пробрался!

— Я его все равно взорву! Волчина гадская! — вдруг всхлипнул Митька.

— Краснорожего?

— Шашкина! Сегодня к мамке приставал! Напился, боров, и заявился к нам. Я пришёл, а мамка плачет в углу, а он сидит, жирная харя, и смеется. «Никуда, — говорит, — от меня не уйдешь, ласточка».

— Негодяй! Все у него ласточки!

— Взорву я его всё одно! За мамку убью!

— Правильно. Я бы его сам ликвидировал, да уходить приходится.

— Куда это?! — всполошился Митька.

— Задание, — уклончиво сказал Сверлилкин и спросил: — Мина где?

— В лесу, в том погребе. Нельзя же нам ставить мины!

— Что? Уж сегодня-то я им на прощание…

— Нельзя, дяденька Сверлилкин, или не знаешь ничего про борону? Завтра же Игнашевым боронить, а потом Шашкину, а потом нашему Калине…

— Да при чём же тут твоя борона? Не пойму я тебя что-то! Я ему про мины, а он мне черт знает про что, — разозлился Сверлилкин.

— Так вы и верно не знаете. Дак я сейчас расскажу.

И Митька поведал Сверлилкину о комендантской хитрости.

— Вот почему сегодня взрыва не было! Нашла, значит, баба! Выходит, мы её неправильно поставили, если дождём размыло, — вслух думал Сверлилкин. — Вот о чём говорил Соколов, а я его слушать не стал! У коменданта на столе моя мина оказалась. Вот тебе и на! Башка у этого фашиста работает, однако! Эх, если бы мне не уходить, я бы такое завинтил, хоть три дня борони, все равно взорвешься! Да ладно. Пусть только достроят аэродром — тут уж рванет по-настоящему!

— Все равно я Шашкина-то жахну! Завтра Игнашевым, так ставить-то не надо, а послезавтра Шашкину, дак ужо…

— Что в селе говорят? Никого я два дня не видел.

— Партизаны, бают, объявились.

— Ругают? Ну, из-за бороны?

— Один Шашкин орет. А из Мальгина, ну, деревня-то за Безымянкой, трое мужиков к партизанам сегодня ушли, говорят. Да из Тимохова двое.

— Ага! — радостно проговорил Сверлилкин. — Вот это да! Я же знал. Ай да мы с тобой! Вот тебе и тихое место.

— Если б мы с мамкой знали, куда идти-то, дак давно б ушли.

— Я тебе скажу, куда идти. За Домовщину в леса. Только дойдите, а там партизаны вас сами найдут. Ну, Митька, мне пора!

— Дак вы впрямь уходите? — всполошился мальчишка. — Уже? И мы не увидимся боле?

— Увидимся, сынок. Обязательно, родной! Ты только берегись. В погреб к Шашкину не лезь и взрывать его не смей. Попадешься. Шашкин от нас никуда не уйдёт. Береги мамку. А лучше всего — уходите в партизаны. И другие пусть уходят. Тут скоро такие дела начнутся… Прощай, Митька! Я тебя не забуду!

И Сверлилкин исчез в темноте.

— Все равно я этого бугая подорву! — упрямо прошептал Митька.

Сверлилкин благополучно добрался до Домовщины. Переплыл реку, гребя одной рукой, а второй поднимая над водой книжку и пистолет. И сразу снова свернул к лесу. Не успел он дойти до него, как его кто-то тихо окликнул, и не успел он ответить, как на него навалились, связали, засунули в рот какую-то горько-соленую тряпку и, поставив на ноги, повели в глубь леса.

Вскоре он уже стоял в партизанской землянке перед невероятно бородатым партизанским командиром и докладывал ему обо всём, поминутно отплевываясь.

— Ты что тут расплевался? — спросил его строго командир.

— Кляп у вас больно соленый! Тьфу!

— Какой привередник нашелся! — ответил сзади от дверей приведший его здоровенный молодой партизан. — Сам виноват. Надо пароль знать! Да ты не брезгуй, дядя! У меня в этой тряпке каменная соль была. Для кобылы. Очень она её лизать любит. И не плюется!

— Тьфу! Ты не очень воображай со своей кобылой! Не гляди, что ростом с елку! Я бы тебя взял не так. Ты бы у меня и ботинок вместо кляпа съел бы, чёрт здоровенный! Тьфу, тьфу!

Бородатый партизанский командир, а за ним и молодой партизан, приведший Сверлилкина, громко расхохотались. Сверлилкин поскреб затылок и тоже весело рассмеялся.

— Эх, — вздохнул вдруг командир. — Плохо, значит, товарищу директору, — он с таким уважением произнес «товарищу директору», что Сверлилкин с ненавистью поглядел на свои цепкие пальцы, ведь чуть-чуть такого человека на тот свет не спровадил. — Уж если товарищ директор жалуется, то плохо… плохо дело! Со смертельной болезнью человек… а на такое пошел!

Сверлилкин замахал руками:

— Давайте я его сюда доставлю! Завтра же здесь будет! В абсолютной целостности. А? Ну давайте. Мне и людей никого не надо. Ну разве этого вон, — он показал головой назад, — бугая!

— Мы бы и без тебя давно… Да не пойдет он. Ни за что не пойдёт. До самой смерти, — с силой сказал командир. — Железный человек он. Уважаю! А ты, Сверлилкин, тоже. Спасибо. Давай, брат, руку. Орденов у нас здесь не имеется, но не волнуйся. Получишь. Будешь награжден, можешь мне поверить.

— Служу Советскому Союзу! — ответил Сверлилкин, вытянув руки по швам. — Спасибо. Товарищ командир, Митька там остался. С матерью. Они к вам хотят перейти. Там многие к вам хотят, да не знают, можно или нет. А Митьку взять обязательно надо. Боевой он! Мы ведь это с ним мины ставили.

— Ты со своими минами и нам переполоху наделал! — весело отозвался командир. — Мы уж подумывали, что там новый отряд объявился. Хлопцы сперва доложили, что кто-то на нашем складе в лесу побывал, а потом стали про взрывы докладывать. Только, по их докладам, там взрывов двадцать уже было. Да и народ к нам после твоих взрывов стал прибывать. На развилке-то, говорят, ба-атюшки, что творится: каждый день по сто немцев убивает! Видал! Уже легенды про тебя ходят!

— Так это ваш склад там в лесу? Плохо замаскирован!

— Дал я хлопцам уже за это. Но ладно. Дело у меня к тебе ещё есть, — сказал командир. — Можете идти, — отпустил он конвоира.

— Пока, дядя, — сказал конвоир Сверлилкину, уходя. — Не забывай мою кобылку!

— Тьфу! Не воображай. Между прочим, я ведь не сопротивлялся. И в плен к тебе сам пошёл, а то у меня от-личный пистолет был с собой. Взял бы ты меня! Тьфу!

— Сегодня уходит самолет, — сказал командир, когда дверь за конвоиром закрылась. — На Большую землю. Отдыхать тебе некогда. Полетишь с этим, — он бережно взял в руки записную книжку Соколова. — Учти, полет трудный. Могут сбить, но ты должен выжить, — повысил он голос. — Прыгать с парашютом умеешь?

— Всё я умею, — отозвался Сверлилкин с готовностью.

— Так вот. На самолете ли, пешком или под водой, но эта книжка должна быть доставлена. Ясно?!

— Да не волнуйтесь вы, — ответил Сверлилкин, принимая книжку. — Доставлю. Мне это проще, чем сверло заточить!