"Путаный след" - читать интересную книгу автора (Давыдов Сергей Давыдович)

Рисунки М. Майофиса

Глава VI МИНА НА СТОЛЕ

Целый день с утра лил дождь. Тучи, тяжелые, словно выкованные из черного гремучего железа низко нависли над селом, и не было в них ни одного оконца, ни одного просвета

В мастерской свет горел, словно ночью.

Сверлилкин под разными предлогами несколько раз выходил из мастерской. Стоял под дождем, прислушивался.

Взрыва не было.

В чем же дело? Мину они с Митькой установили у самого въезда на развилку. Давно уже должна бы рвануть. В чем же дело?

Минул полдень. Взрыва не было.

Механику Соколову нездоровилось.

Он сидел у себя в конторе и поминутно пил воду, его мучила лихорадка, горло всё время пересыхало, губы обметало и стягивало жаром.

Он вынул из подмышки градусник. Тридцать восемь и пять!

Несколько раз звонил Штубе. Беспокоился о здоровье своего механика. Прислал с вестовым жаропонижающее. Но когда Соколов сказал, что неплохо бы ему съездить в Брянск, показаться врачам, Штубе, помолчав, посоветовал полежать дома. Совет этот был равносилен приказу. Отлучиться из мастерских Соколов не мог.

Он отодвинул ящик стола и, положив на место градусник, снова взялся за стакан с водой. Тридцать восемь и пять! Это с утра. Что же будет вечером!

Еще три дня назад Штубе не только бы отпустил его в Брянск, а сам бы подал машину с личным приказанием отвезти его в госпиталь. Но после этих взрывов на развилке Штубе сразу переменился. Кажется, он теперь никому не доверяет. И если не принимает крупных мер, то лишь из-за того, что ему необходимо достроить аэродром. Штубе — опытный организатор, он, без сомнения, занимал раньше какой-нибудь высокий административный пост, неспроста он так смекалист и изворотлив.

Одни его приказы с этими льготами и заигрывание с населением чего стоят! «Я — добрый немец, я не такой, как все…»

Но как нынче переменился этот «добрый немец»! Где его льстивые интонации, где его вежливость? Нервы, сплошной психоз. А эта его фраза по телефону: «Дайте мне только сдать аэродром!»

Соколов развернул еще один порошок, присланный Штубе, и, изогнув бумажку лодочкой, налил стакан воды, но не успел принять лекарство, зазвонил телефон.

Снова звонил Штубе.

— Господин инженер-механик, — сказал комендант по-немецки, и голос его звучал удивительно спокойно, Соколов даже уловил в нем некие ласковые нотки. — Господин инженер-механик, я готов отпустить вас в госпиталь. Я прикажу отвезти вас, если к завтрашнему утру вам будет всё так же плохо. А сейчас прошу ко мне на обед. Отличное мясо, господин инженер-механик, лучше всякого лекарства! У вас есть плащ, господин инженер-механик?

Кабинет Штубе был кабинетом делового человека.

На стенах картины и диаграммы строительства. Вычерченный от руки план всех деревень, входящих в округ. Над рабочим столом коменданта небольшой портрет Геринга в простой раме.

Никакой роскошной мебели. Никаких украшений.

Штубе встретил Соколова у дверей кабинета и, ласково улыбаясь, провел к столу, на котором стояли два прибора и высилась бутылка красного вина.

Посередине стола лежал какой-то прямоугольный предмет, накрытый белым листом бумаги.

Штубе перехватил взгляд Соколова и весело сказал:

— О, вы смотрите на это… Это потом. Сюрприз! Сперва обедать. — Он перешел на русский: — Хорошая куриц есть лучший лекарств! Да, да!

С чего он так веселится? Соколов внимательно поглядел на Штубе. Тот стоял перед ним сияющий, словно выиграл сражение. Сегодня от его короткой плотной фигуры, от гладко-выбритого лица и тщательно прилизанных волос исходила такая внушительная самоуверенность, что Соколов подумал, уж не получил ли он повышение или Железный крест.

Они сели обедать, и Штубе все время смеялся, хвалил вино, которое действительно оказалось прекрасным, ел за троих и хвалил своего инженера-механика.

— Ви есть молодец! — Штубе вытер губы салфеткой и поднял палец. — Но я тоже есть молодец. — Он понизил голос и сказал таинственно, уже по-немецки: — Смотрите, господин инженер-механик. Вот она!

Штубе снял с прямоугольного предмета бумагу, и Соколов увидел плоский деревянный ящик, стянутый по краям широкими железными планками и болтами.

— Это были ужасные три дня, господин инженер-механик. Я понимал настроение и своих солдат и ваших рабочих. Я отношу вашу болезнь к тому же.

Соколов понял, что Штубе говорит о взрывах.

— Я не стал применять террор. Я стал думать. И одно ваше слово, господин инженер-механик, помогло мне!

— Как?

— Помните зуб от бороны?

— Зуб от бороны… Да, а что?

— Перед вами партизанская мина! Вы разве не знаете, что я отдал приказ боронить дорогу? А-а, понимаю, вы же болели. Но каков результат, а? Баба её увидела на дороге. Дождем размыло, понимаете?

— Вы мне разрешите осмотреть?

— Конечно! Запал сапер вынул. Можете смотреть сколько угодно. Сегодня же я прикажу её отправить в Брянск! Я должен извиниться перед вами за то, что не отпустил вас туда. Но поймите мое настроение.

Соколов взял мину в руки. Килограмма три весу. Она, несомненно, была самодельной, но изготовлена неплохим мастером. Соколов обратил внимание на то, что уголки железных планок тщательно запилены, а под головки болтов аккуратно подложены шайбы.

— Завтра тоже будут боронить? — медленно спросил Соколов.

— Яволь! Пока партизаны не поймут, что все бесполезно! Я понимаю, вам жаль тех, кто будет боронить. Но во всем виноваты партизаны. У меня нет выхода. Я должен достроить аэродром.

— Скажите, господин комендант, что будет потом со всеми этими людьми? — Соколов показал за окно, где сквозь струи дождя темнели избы.

Штубе нахмурился. Потом, словно бы опомнившись, заулыбался.

— Вам я скажу. Эти люди могут понадобиться на другом строительстве.

— Итак, их выселят?

— Но здесь будет военный аэродром! — воскликнул Штубе. — Это естественно!

— Их увезут в Германию? — не отступал Соколов.

— Возможно, — быстро отрезал Штубе, показывая, что разговор ему перестал нравиться. — Предложить вам кофе, господин инженер-механик?

— В другой раз, если позволите. Большое спасибо за обед.

— Вам все ещё плохо?

— Да. Я пойду полежу? — полувопросительно сказал Соколов.

— Я вас не задерживаю, — сухо ответил Штубе. — Но завтра прошу заняться самоходкой, если вам станет лучше!

Соколов, прежде чем лечь, решил обойти мастерские. Все было в порядке. Станки работали как всегда.

— Самоходку ему подавай, — проворчал Соколов, чувствуя, как озноб снова сотрясает его. — Немного подождете, господин комендант! Мы ещё ею займемся!

Он уже хотел пойти к себе, но вспомнил, что ещё не видел сегодня Сверлилкина, и направился в его угол. Он любил наблюдать, как работает этот мастер, и поэтому тихонько подошел сзади — так, чтобы Сверлилкин не заметил его.

По-видимому, Сверлилкину было жарко, он скинул с себя рубаху и стоял у станка в голубой застиранной донельзя майке. Соколову была видна лысина на его голове, худые ключицы, тоненькие, как у мальчишки, руки.

Станок работал на полных оборотах. Визжала фреза, как дробь стучала по корыту огромная стружка. Сверлилкин смахивал с лица пот тыльной стороной ладони, хватал ключ и, сняв очередную шестерню, тут же устанавливал следующую для нарезки. Каждое его движение было точным и продуманным. Когда он, натуживаясь, закреплял гайку шпинделя, мышцы на его руках и плечах собирались в клубки, и в пройму майки Соколов видел, как резко выступали острые ребра, даже становилось немножко жутко, словно бы на станке работал скелет.

Соколов положил руку на плечо Сверлилкина и, закашлявшись, глухо проговорил:

— На пределе ведь ты, Михайлыч!

— Ничего, — отмахнулся тот. — Торчу пока!

Соколов заметил, что глаза у Сверлилкина красные, а лицо заострилось.

— Похоже, что не спал три дня?

— Бессонница. Как ночь, так сон долой, — ответил Сверлилкин, останавливая станок. Он еще раз вытер пот со лба, но уже ладонью, отчего по лбу протянулись черные полосы, и, глубоко вздохнув, спросил, видимо решившись:

— Что вы всё расспрашиваете! Спал не спал! МТС не МТС! Вам-то что? Я свое дело делаю, и всё. Не нравлюсь — увольте!

— «Увольте!» — передразнил Соколов. — Здесь знаешь как увольняют, а? Здесь троих уже уволили…

— Ну и меня валяйте, — вскипел Сверлилкин. — Чем так выспрашивать да вынюхивать! Тех отправили и меня валяйте! — крикнул он, меряя Соколова злым взглядом. От ярости он что есть силы рванул ключом гайку, ключ соскочил, и рука Сверлилкина чиркнула по острой фрезе.

Кровь моментально залила всю руку.

— Пошли в конторку! — крикнул Соколов. — Там у меня йод!

— Не надо, — поморщился Сверлилкин. — Без вашего йода как-нибудь. Мм-м, — простонал он; рана, видимо, была глубокой.

— Немедленно в конторку!

— Не надо. У меня в верстаке керосин есть. Мы по-своему лечимся. Принесите, если не трудно, — попросил Сверлилкин, зажимая рану другой рукой.

Соколов побежал к его верстаку, открыл один ящик, другой. Керосина не было.

— Внизу посмотрите! В нижнем ящике!

Соколов открыл нижний ящик. Баночка с керосином была здесь.

— А это что? — ахнул механик Соколов.

Стопка широких железных планок с аккуратно запиленными краями, с отверстиями под болты лежала в ящике Сверлилкина.

— Боже мой, — выдохнул Соколов, чувствуя, как его зазнобило. — Вот оно что…

Совладав с собой, механик положил одну планку в карман, взял керосин, задвинул ящик назад и, подойдя к Сверлилкину и отдавая ему керосин, строго приказал.

— Спал ты или не спал — это действительно не моё дело! Поэтому сегодня домой не пойдешь. Будем заниматься самоходкой. Если потребуется — всю ночь!

И механик Соколов пошел к себе в конторку. Там он развернул по одному все порошки и, ссыпав их вместе в одну бумажку, налил в стакан воды и принял порошки все сразу.