"На публику" - читать интересную книгу автора (Спарк Мюриэл)

II

Одна из сцен этого фильма про гувернантку, который Фредерик написал для жены и назвал «Дом на пиацце», воспламенила воображение Луиджи Леопарди. Он тоже вложил в фильм кое-какие средства и пришел взглянуть на съемки у фонтана Бернини на площади Навона. К этому времени сценарий прошел через много рук; познакомившись с окончательным вариантом, одобренным основным акционером фильма «Америкэн корпорейшн», Фредерик потребовал, чтобы его имя сняли с титров. Однако позже, в разгар рекламы, он попросил его снова вставить.

К тому времени как Леопарди заметил Аннабел, роль гувернантки обогатилась в такой мере, что включала эпизод, где эта юная особа в жаркую безветренную ночь тихо выскальзывает из дому и танцует в бассейне фонтана Бернини, дабы остудить сжигающую ее страсть к хозяину, чья легкомысленная супруга тем временем затеяла интрижку с художником-итальянцем (на этом настояли директора компании, полагая, что неверность жены служит моральным оправданием для романа мужа с гувернанткой). Этот бесхитростный фильм, сам по себе довольно скучный, создал Аннабел имя. Успехом он не пользовался. Компания потерпела ущерб. Фредерик винил в этом искореженный сценарий, режиссера, оператора, исполнителей мужских ролей, излишний психологизм в трактовке ролей детских, а также Аннабел, которая играла на публику, стремясь сохранить в целости тот созданный рекламой образ, который возник впервые на страницах итальянских журналов и теперь распространялся все дальше на запад. Он сказал, что ради игры на публику она загубила весь фильм.

Выждав три недели после выхода фильма, он сообщил ей все это так холодно, чуть ли не безразлично, словно речь шла о каком-то постороннем фильме, который они вместе смотрели. Аннабел слушала его вполуха: свернувшись калачиком среди голубых ситцевых роз на тахте в их новом доме в Сэррее, она просматривала только что доставленную почтой кипу последних отзывов о фильме: ежемесячные журналы, газеты из провинции и газеты, выходящие малым тиражом. Она не читала каждую статью целиком, а лишь быстро пробегала ее глазами, опуская на первых порах цветистые рассуждения о сюжете и композиции и выхватывая лишь то, что говорилось о ней самой и о ее игре. «Джен Эйр двадцатого столетия», «Грациозна, как резвящаяся тигрица», «Как ни трудно было наполнить живым содержанием столь убогую форму, талантливой актрисе это вполне удалось. Сцена в саду, когда она с чарующей безмятежностью проскальзывает в тайник, устроенный детьми... душа тигрицы, скрытая за безупречными манерами... она чем-то напоминает и Джейн Эйр, и героинь Д. Г. Лоуренса, и гувернантку из «Поворота винта». Исполнители детских ролей, увы...» Одна заметка называлась «Следует ли мужу писать сценарии для собственной жены?». И наконец, последней была статья, напечатанная в Белфасте, в еженедельной газете, где работал кинообозревателем Билли О'Брайен. Билли писал:

«То, чего добилась Аннабел Кристофер, — это chef d'oevre[1], но в то же время succes d'estime[2]. И хотя ей не суждено стать звездой первой величины, в ней, несомненно, чувствуется манера, je ne sais quoi[3]. Впрочем, роль оказалась не по плечу мисс Кристофер. При более удачном составе исполнителей фильм мог бы стать большим событием... не говоря уже о том, что интереснейший диалог погублен...»

Читая, Аннабел слышала голос мужа и за бесстрастным разбором кинокартины уловила горечь, что ее ничуть не удивило. «А почему бы мне и не играть на публику? — спросила она, откладывая рецензию Билли, которую нашла забавной и решила прочесть по телефону Голли Макинтош, как только та ей позвонит. — А почему бы мне и не играть на публику?» — повторила она.

Взглянув на мужа, она одобрительно подумала, что он прекрасно исполняет роль «мыслящего человека». В ее представлении слова «исполняет роль» означали «производит впечатление», а уж был ли он на самом деле мыслящим человеком или нет, для нее значения не имело. В его лице с резко очерченными скулами и запавшими глазами не оставалось ничего от былой актерской смазливости. Такой муж кинозвезды и в самом деле превосходно работал на публику.

Его серьезность действовала особенно неотразимо на совсем молоденьких девиц: юных актрис и начинающих звездочек. С иными из них он спал, а к одной длинноволосой, пухлой, как персик, красотке как раз сейчас не шутя подумывал и вовсе уйти.

Чуть ли не каждый месяц он собирался бросить Аннабел. Ее растущая привязанность льстила ему и в то же время его пугала, так как проявлялась в самой непочтительной форме, ставя под сомнение его серьезность. Как-то она сердито оборвала его, повторяя когда-то сказанные по ее адресу слова:

— Да перестань ты позировать!

— Позировать? — отозвался он. — По-твоему, все на свете делается напоказ, ведь ты себе не представляешь других побуждений.

Она ответила:

— Ты что, теперь уже не можешь вести себя по-людски?

— Ты хочешь сказать, по-человечески, — поправил он.

В конце концов Аннабел сообразила, что и его, пусть даже показная, серьезность работает на публику и что, подшучивая над мужем, она могла бы испортить его игру. Но к этому времени она уже была очень богата; привлекательная, исполненная достоинства поза «мыслящего человека» стала доступна Фредерику главным образом благодаря заработкам жены.

Ее это мало заботило, настолько мало, что муж был совершенно озадачен. Куда девались времена, когда она говорила: «Пора домой, нужно выспаться. Как-никак кормлю семью». Сейчас она упоминала о деньгах только нечаянно. Его приводила в ужас ее деловая сметка, чем же иначе объяснялось, что она смирилась с его иждивенчеством? Смекнула, что теперь может позволить себе такого мужа, и он перестал быть проблемой. Неужели Аннабел видит их отношения только в этом свете? Он был смущен, подавлен, иногда злился. Ведь неизвестно, что еще она придумает: не может же так продолжаться вечно. Но Аннабел ничего не предпринимала, изумляя его своим хладнокровием. А кроме того, Фредерик ревновал жену к мужчинам, которые возле нее вертелись.

И все же они, наверное, разошлись бы, если бы не ее бурный успех в новом фильме «Миневра прибывает на платформу 10», впервые запечатлевшем ее в представлении публики, как «Английскую Леди Тигрицу» и принесшем ей славу, которая продолжала расти в течение многих недель, поскольку сцены супружеской жизни Аннабел, щедро демонстрируемые с обложек и страниц популярнейших журналов мира, стали чем-то вроде продолжения фильма.

Во время съемок «Миневры» они снова жили в Риме. Автором сценария был на этот раз не Фредерик, хотя его фамилия попала в платежную ведомость, где он был обозначен как консультант. Эту уловку предприняли, чтобы уменьшить подоходный налог Аннабел, и Фредерик, конечно, никого не консультировал, зато обзавелся в Риме новыми друзьями.

Билли О'Брайен, последовавший за ними в Рим, тоже попытался подыскать себе на студии какую-нибудь работу. То он давал уроки постановки голоса студентам из Англии, изучавшим сценическое искусство, то преподавал английский язык актерам-итальянцам. Фредерик увлекся пресс-секретаршей Луиджи, миниатюрной итальянкой двадцати восьми лет по имени Франческа. Эта девушка, решив сделать карьеру, оставила семью и, уверенная в своих способностях, с нетерпением ждала возможности проявить себя. Случай представился, когда ей поручили Аннабел.

Фредерика пленял ее пыл неофитки, свойственный молодым итальянкам, которые, едва вырвавшись из-под гнета условностей, снимали (слыханное ли дело?) отдельные квартиры, заводили любовников и самозабвенно работали за грошовое жалованье. У Франчески все это сочеталось со сдержанностью воспитанницы католического монастыря и настолько глубоко укоренившимся культом мужчины, что даже котам она отдавала предпочтение перед кошками. Пресс-секретарем она была отличным.

Без малейших колебаний Франческа решила, что не стоит рисковать местом ради того, чтобы стать любовницей Фредерика; к тому же она смекнула своим шустрым умишком, что, лишь отказавшись от Фредерика, сможет осуществить самый блистательный вариант рекламы. Она превратила Аннабел и Фредерика в образцовую супружескую пару, безупречно сдержанную при свете дня и упивающуюся страстью под сенью ночи. Франческа досконально изучила итальянские журналы, то есть отлично знала, что, не представляя себе иного рода деятельности, — и в этом и заключалась их сила, — они еженедельно с восторгом выплескивают на головы читателей, ужасая праведников и грешников, целые ушаты сенсаций из взбаламученного ими потока жизни. На ярких глянцевитых страничках воспевались страсти, достойные Гранд-Опера, столь же великолепные и столь же примитивные. Кинозвезда скрывает, что у нее есть ребенок (предпочтительно сын); оперная певица жалуется, что ее преследует жена тенора (заголовок: «Ассунта меня ревнует»); безотказно действует на публику развод кого-нибудь из членов королевской фамилии, а также трогательная история, где фигурирует материнская любовь, в особенности если в жертву приносится верный любовник. Черное злодейство, святая невинность — сложнейшие натуры, став мировыми знаменитостями, должны еще раз выступить в этих бесхитростных ролях.

Да, только страна, драматичная история которой взлелеяна на семи смертных грехах, способна с таким рвением посвятить себя этому расхожему виду искусства. Семь смертных грехов суть гордыня, сребролюбие, похоть, гнев, чревоугодие, зависть и лень. В то время, когда подготовлялся запуск Аннабел Кристофер на публику, и позднее не проходило недели, чтобы какой-нибудь из этих простых пороков не послужил основой очередной сенсации. Ибо, хотя праздничной процедуре запуска сопутствует оптимизм первого акта, она всегда таит в себе зачатки акта третьего, неотвратимых, роковых разоблачений. О добродетелях же, как водится, вспоминают только шутки ради, и лишь одна из них находит спрос — умение прощать; страницы журналов усеяны сценами прощения, причем особенным успехом пользуются незлопамятные матери и жены.

Именно отсюда, с этих страниц, и следует начинать. Если публика клюнет, сенсация будет распространяться. Ее подхватят во Франции и в Германии. Потом приглушенным шепотом и в более изысканном изложении переправят дальше на запад. Напрасно думают, что сенсации начинают свой путь в Америке. Там они завершают его, порядком притомившись в дороге. А рождаются они, юные, наивные, бездумные, в Италии, на родине сенсаций.

Аннабел взяла старт удачно. Мир журналистики единогласно признал, что Франческа, пресс-секретарь Луиджи, изобрела блестящий новый способ запуска кинозвезды и фильма. Во Франческу словно бес вселился, она упивалась успехом, и потеря Фредерика еще больше ее разжигала; девушка была готова на любые жертвы, только бы не возвращаться домой к родителям. Устранившись сама, она все теснее связывала Аннабел и Фредерика. Она и его вывела на страницы журналов. Отобрав из всех работавших на Луиджи фотографов одного, наименее обремененного какими-либо идеями, она поручила ему фотографировать супругов Кристофер, следуя только ее указаниям. Так Фредерик попал не только в текст, но и на иллюстрации. Франческа устраивала все интервью с журналистами, наблюдала за работой фоторепортеров. Она всегда была тут как тут. Даже сама писала (наверное, глубокой ночью) некоторые статьи. Она поставляла информацию журналистам и так ловко сварганила для публики чету «Аннабел Кристофер с супругом», что Луиджи был в восхищении, которого, впрочем, старался не обнаруживать, чтобы Франческа о себе не возомнила.

Ничего этого Фредерик почти не замечал. Он был все так же очарован Франческой, а заодно пленился ее толстенькой сестрой, выполнявшей какую-то неведомую работу в конторе при киностудии, а также стройным белокурым братцем, который по целым дням околачивался в павильоне, ожидая, пока неугомонная Франческа не раздобудет ему роль в каком-нибудь фильме. На студии царила семейная атмосфера. Кроме Франчески там работало много других, формально расставшихся с семьями, молодых итальянок, и ни одной из них не приходило в голову, что, обретя хваленую независимость, не следовало бы тащить за собой в новую жизнь кузенов, братьев и сестриц и подыскивать для них местечки.

В то время Фредерик еще не осознал, до какой степени он благодаря стараниям Франчески оказался связанным в глазах публики со своей женой. Его не смущало, что его фотографируют вместе с Аннабел и что они вдвоем дают интервью. В конце концов, он ведь тоже актер. Выдумки журналистов его смешили, он считал их ребяческими и потому безвредными, допуская тем самым логическую ошибку.

Иногда он бродил по пустым павильонам, расположенным на обширной территории, принадлежавшей студии в окрестностях Рима. Фредерик никогда не снимался в кино, и многое здесь казалось ему непривычным. Проходя однажды мимо стеклянной двери, он увидел поэта, с которым встречался в гостях. Поэт, высокий плотный мужчина со светлыми волосами и отрешенным взглядом, читал какую-то бумагу. Вокруг сидели люди, похожие на помощников продюсера. За конторкой робко пристроилась какая-то девица. Губы поэта беззвучно шевелились, потом он что-то сказал, чего Фредерик не услышал из-за плотно прикрытой двери. Слушатели разом заговорили, но поэт все с тем же отрешенным видом поднял хрупкую алебастровую пепельницу и с размаху швырнул ее на пол.

Все кинулись его успокаивать, замахали руками. Фредерик пошел дальше.

В другой раз ему случилось пройти через комнату, где было двое мужчин: один небрежно развалился на диване, второй стоял рядом и в бешенстве орал. К тому времени Фредерик уже достаточно знал итальянский, чтобы понять его вопли.

— Вы несерьезны! У нас серьезно относятся к делу. А вы только чай распиваете... маленькими чашечками по целым дням. По целым дням чай...

Ни тот, ни другой не обратили на Фредерика ни малейшего внимания. Тот, что сидел на диване, позевывая, вытянул ногу и положил ее на стул; истерик продолжал орать:

— По целым дням чай!

Уже находясь в дверях, Фредерик услышал, как сидевший на диване сказал:

— Я же не англичанин. Я филиппинец.

Калейдоскоп впечатлений и встречи с Франческой под неумолчный итальянский галдеж вызывали у Фредерика приступы радостного возбуждения. Через несколько часов внезапно, как похмелье, накатывала хандра. Он брюзгливо заявлял Аннабел, что итальянская кинематография — форменный сумасшедший дом. И если он немедленно отсюда не уедет, то и сам станет психом. Жена обычно отвечала, что он ей надоел.

Но тут появлялась Франческа: либо просто поболтать, либо условиться насчет интервью, либо (в сопровождении фотографа) сделать новое фото: Аннабел нежится в постели в ночной рубашке, с плеча соскользнула бретелька, растрепанные волосы падают на лицо. Франческа собственноручно расстилала постель. Фредерика она усаживала на край кровати; облаченный в домашний халат, он покуривал, сыто улыбаясь. На следующий раз Франческа устраивала сцену чаепития: низенький столик, ажурный поднос, в окно врываются потоки солнечного света. Фредерик вдумчиво помешивает в чашке, Аннабел ласково и грациозно, но без улыбки, берет за ручку серебряный чайник.

— Вашу жизнь нужно показывать всесторонне, — на всякий случай внушала Франческа.

Аннабел всегда отлично знала, в каком виде ее преподносят публике. Нынешний вариант не представлялся ей долговечным. Став признанной звездой, она не собиралась всю жизнь исполнять роль дрессированной тигрицы.

Дважды Фредерик в сопровождении Билли О'Брайена дня на два исчезал из Рима. Оба раза Франческа волновалась больше, чем Аннабел, которая была занята работой и почти не заметила отсутствия мужа.

Постепенно Фредерику становилось ясно, что ему не удастся переспать ни с Франческой, ни с кем-либо из ее родственников, которые будто по ее приказу каждый раз уклонялись от определенного ответа и переводили разговор на Аннабел.

А он тем временем все основательнее и глубже входил в роль, воплощая на подмостках жизни условный тип, в существование которого многие верят: человека образованного и тонкого, но холодного; спортсмена, аристократа, надежного и положительного представителя рода людского, супруга Аннабел Кристофер. Сама же Аннабел, как утверждала молва, ему ни в чем, и даже в сдержанности, не уступала, но было известно, что в душе и в «сфере интимных отношений» она тигрица. Впрочем, определить это можно было только по глазам: Аннабел обманула бы ожидания публики, если бы вздумала публично обнаружить свою тигриную натуру. Не прошло и месяца, как в Италии и за ее пределами все ясно поняли, усвоили, обсудили обиняком и запомнили раз и навсегда, что исполнявшая роль пылкой гувернантки новая кинозвезда Аннабел Кристофер в интимных, недоступных посторонним взорам, отношениях, и прежде всего в постели, что называется, дает жизни. Внешне сдержанная и будничная, она воплощала собой теперь в глазах мужчин идеал жены. На нее смотрели с вожделением и в то же время поклонялись ей. А читатели более искушенные ограничивались тем, что вспоминали итальянскую пословицу: «может, это и неправда, но хорошо придумано».

Что до Фредерика, то, судя по намекам журналистов, он олицетворял собой типичного британца, которые, как вдруг выяснилось, скрывают бешеный темперамент под личиной внешней холодности. Авторы всех статей, где шла речь об этой образцовой паре, недвусмысленно давали понять, что сами-то британцы давно уже это знают, хотя и помалкивали до поры до времени. Дошло до того, что этому поверили даже некоторые англичане: иные замужние дамы принялись такое вытворять в постелях, чего никак нельзя было совместить ни с их возрастом, ни с данными и возможностями, ни с умеренными притязаниями мужей.

«Миневра прибывает на платформу 10» была отснята, вышла на экраны и снискала должный успех. Фотографии пылкой Аннабел замелькали в элегантных английских журналах; телекамеры показывали ее на скачках: в простой широкополой шляпке и в пальто для прогулок она внимательно следит за лошадьми, в то время как Фредерик, повернувшись к жене спиной, скучливо беседует с другим столь же флегматичным образчиком все той же загадочной и лицемерной разновидности мужчин. Намек, брошенный Франческой, пал на благодатную почву. Как-то Фредерик, давая интервью, сказал:

— Что ж, мы двенадцать лет женаты и ладим; этого достаточно.

Зрители, уже посмотревшие и еще не успевшие посмотреть третий фильм Аннабел — «Леди Тигрица», восприняли этот ответ как типично британскую недомолвку.

Светская хроника сообщала, что Фредерик исполняет главную мужскую роль в новом фильме Аннабел.


Он решил ее бросить.

Они отправились в Голливуд. Фредерику нужно было пройти пробу. В самолете, дружелюбно беседуя с женой, он окончательно решил от нее уйти.

После великого множества всевозможных проб Фредерик не получил роли. Он ведь и в самом деле не актер кино, сказала Аннабел. Продюсер, движимый не только боязнью развеять иллюзии публики, но и врожденным миролюбием, уверял Фредерика, что он слишком хороший актер для того, чтобы сниматься в кино.

Впрочем, он вполне бы мог сыграть эту роль, если бы его не будоражила мысль о разводе.

Он так твердо решил, что пора покончить с этим браком, а вместе с ним стереть с лица земли выдуманную для публики чету супругов Кристофер, что не видел смысла спешить именно сейчас, когда его поступок могли приписать обиде, вызванной неудачей на студии. Он успокоился на том, что каждодневно решал развестись с женой и каждодневно откладывал развод до тех пор, пока они не уедут из этого рассадника сплетен.

И он снова шатался по студии, поджидая Аннабел, а когда она снималась, неизменно сидел в павильоне. Аннабел решила, что он жить без нее не может.

Роль любовника героини отдали известному киноактеру. Аннабел окончательно вступила в мир, где распределялись премии Оскара и призы кинофестивалей; и, хотя она еще не получила ни одной из этих наград, все считали, что это дело времени.

В обществе она показывалась только с Фредериком, причем всегда носила изящные, но строгие вечерние платья с ниткой жемчуга. Этот ее жемчуг тоже стал знаменитым, хотя в нем не было ничего особенного.

Но тут Фредерика начало выдавать угнетенное выражение лица. Он много времени проводил с женой режиссера, элегантной женщиной из Южной Каролины. В наружности и в натуре этой дамы было куда больше тигриного и аристократического, чем в малышке Аннабел. Руководство кинокомпании обеспокоилось, как бы разрыв прославленной четы не случился раньше выпуска фильма, и решило без обиняков переговорить с Аннабел. «В таких делах нужно улучить подходящий момент», — отечески внушал ей посланец кинокомпании с убежденностью человека, понаторевшего в выборе удобных моментов для развода кинозвезд.

Но тут наконец бурное мифотворчество, объектом которого она являлась, перепугало Аннабел, и она в ужасе кинулась к мужу. Они снова начали спать вместе, чего по взаимной договоренности не делали уже несколько месяцев из-за нервного истощения.

— Я ему ответила, — рассказывала Аннабел, — что если бы мы хотели, то развелись бы.

— И правильно, черт побери, — сказал Фредерик. — Если их сейчас не поставить на место, они на голову сядут.

Вскоре прошел слух, что ради сохранения семьи Аннабел решила завести ребенка. Фредерика бесило, что это решение приписывали только ей одной. Он дважды закатил жене скандал при посторонних. Ее реакция снова его взбесила. Порядочная жена стала бы успокаивать мужа, а не тревожиться о том, что скажут люди.

— Тебя одно только занимает: как ты выглядишь в глазах публики, — заявил он.

— Ничего подобного. Я думаю о ребенке, — ответила Аннабел, — мне нельзя сейчас волноваться.

— А ребенок, — подхватил он, — ребенок ведь тоже для публики.

— Далась тебе эта публика, — сказала она. — Публике меня подают в наилучшем виде: верная жена, не шлюха какая-нибудь.

Благожелательный администратор киностудии как-то сказал Аннабел:

— Вашему мужу нужна помощь.

— Какая? — спросила она.

— Ему следует побывать у психиатра.

— Скажите ему об этом сами. Ему, а не мне. И поглядите, что получится.

Опасаясь новой сцены, она не рассказала мужу об этом разговоре. Он на время притих, довольный тем, что по-прежнему остается идолом молодежи. На студии молодых людей было хоть пруд пруди: дети киношников и их приятели, которые расхватали все мелкие должности вплоть до подсобных рабочих.

Панический порыв, толкнувший Аннабел в объятия мужа, продолжался недолго. Она еще не успела располнеть, как съемки закончились. Степенное возвращение супругов в Англию на старенькой «Королеве Марии» напоминало пробуждение после похмелья.

Ко времени рождения младенца шум вокруг супругов Кристофер поутих; это означало, что желаемый образ закреплен в сознании публики. Ради ребенка они решили не разводиться. Втайне Фредерик задумал бросить Аннабел спустя несколько месяцев, когда она отправится в Италию на съемки очередного фильма. В ожидании этих событий он написал сценарий для английской кинокомпании; фильм казался подходящим для Аннабел, однако играть в нем предложили другой актрисе; Фредерик подозревал, хотя и не мог бы этого доказать, что Аннабел сама отвергла роль.

Билли О'Брайен то куда-то исчезал, то вновь напоминал им о своем существовании, главным образом для того, чтобы взять взаймы.

Аннабел, уже и теперь очень богатая, возражала против этих займов. Из всех расходов мужа ее сердил только этот. Фредерик говорил, что одалживает Билли свои собственные деньги и что если уж она решила швыряться такими старыми друзьями, как Билли О'Брайен, так пусть заодно даст отставку и мужу.

Аннабел нашла в Риме работу для Билли. Ему предложили преподавать постановку голоса студентам-англичанам в духовной католической семинарии. Дело в том, что в Италию она собиралась с ребенком и, не желая пока что-либо менять в своем столь широко известном публике семейном статусе, решила, что Фредерик должен сопровождать ее.

Глядя, как жена кормит младенца грудью, Фредерик как-то сказал: «А он здорово тебе подыгрывает». Но вернее было бы сказать наоборот: роль, которую по воле рекламы Аннабел разыгрывала в жизни, служила интересам ребенка. Аннабел была без ума от своего сынишки и твердо решила хоть на ближайшие несколько лет удержать в семье его отца, ведь развод повлек бы за собой необходимость искать нового мужа и новый тип фильмов, заново строить семейный уклад, и все это исказило бы благосклонно принятый публикой образ; подобрать же новый будет трудно, а может быть, вовсе не удастся. Только не сейчас, твердила она себе, только не сейчас.

Она добилась, что итальянские киностудии заключили с Фредериком договор на сценарии. После этого она уговорила его перебраться в Италию и пожить там вместе с ней года три, пока она будет сниматься У Луиджи.

Фредерик спросил:

— Ты что, влюбилась в этого By?

— Зачем ты зовешь его By? — ответила она. — Его так называют только эти мерзкие люди, которые его обхаживают, чтобы приткнуть на студию своих детей или нажиться на поставках оборудования, вроде этого противного коротышки Алессандро, того, что втридорога всучил Луиджи пластик для Хэмптон-Корта, когда я исполняла сцену примирения в «Миневре»... Нет, я не влюблена в Луиджи.

— Тогда не все ли тебе равно, как я его называю.

— Я и тебя не позволяю называть при мне Фредом или Фредди, стоит ли об этом говорить?

— Не стоит, так не говори.


Кристоферов встретили в Италии с распростертыми объятиями; Луиджи Леопарди готовился снять Аннабел в своем новом фильме; другие режиссеры устремились к Фредерику, который при своей начитанности мастерил сценарии вполне на уровне и брал за них недорого, хотя, откровенно говоря, они чем-то смахивали на конспекты. Он обрел утешение в объятиях молодой итальянки по имени Марина, красивой, очень неглупой девушки, приехавшей из провинции. Ее двухкомнатную квартиру в новом доме на окраине Рима Фредерик посещал часто и всегда тайком. Марина признавала важность брачных уз вообще и уз, связывающих Фредерика Кристофера в особенности, и довольствовалась тайными встречами.

Стараниями Франчески супругов Кристофер непрестанно фотографировали во время прогулок по Риму. То они облокачивались на монумент, то флиртовали у фонтана, то маячили вдали под мрачной аркой на Виа Джулия или на живописном рынке в Кампо-дей-Фиори или совершали променад в густой толпе, запрудившей в субботу Виа Коронари. Наслаждаясь весенним воздухом, они обедали в скверах на Трастевере или на пиацца Навона. Они посещали церкви, могилы апостолов и великомучеников; удивительную чету, познавшую секрет счастливого супружества, фотографы запечатлели и на лестнице площади Испании.

Аннабел по собственной инициативе нашла квартиру и занялась ее меблировкой; Франческа ликовала. А пока они жили в гостинице в большом многокомнатном номере.

Прославленную звезду экрана фотографировали в магазинах, где она покупала ткань для портьер и стиральную машину. Эти английские тигрицы умеют привязать к себе мужей, твердил глас молвы, вот почему англичане не бегают по проституткам и не заводят любовниц. Под непрерывное щелканье фотоаппаратов Фредерик, одетый в безупречный утренний костюм, и окутанная черными кружевами Аннабел отправились на прием к папе и спустя полчаса были опять же сфотографированы при выходе из врат Ватикана.

Аннабел объявила Луиджи, что откажется от услуг его пресс-секретарши, если та вздумает вовлечь ребенка в сферу своей бурной деятельности. Поэтому к ребенку фотографы не подходили и близко, разве что случайно сталкивались с коляской в садах виллы Боргезе. Несколько обворожительных снимков малютки Карла были переданы представителям прессы через Франческу. Снимки сделала сама Аннабел.

Она не была влюблена в Луиджи Леопарди, но считала его надежным человеком. Леопарди не подшучивал над несходством реальной Аннабел и той, которую изобрела реклама; он даже не признавал, что такое несходство существует. Он говорил:

— Индивидуальность создается из впечатлений окружающих людей. Мы всю жизнь стараемся произвести то или иное впечатление. Натуральны только животные.

Он объяснил ей, что индивидуальность отличается от натуры человека, хотя и натура с течением лет может измениться под влиянием условий.

— Быть такой, какой тебя считают люди, — это вовсе не притворство, — говорил он. — Да и что они считают? Что ты двенадцать лет замужем? Но ведь так оно и есть.

— Но я не Леди Тигрица, — заметила она.

— Правда? Поживи немного со мной, и все это придет.

— Не думаю.

— Перед тем как я сделал из тебя Леди Тигрицу, ты не только не была тигрицей в спальне, но и в гостиной не напоминала леди. А сейчас ты постепенно делаешься такой, какой я тебя задумал.

Тут, округлив свои дымчатые глаза, так лучезарно сверкавшие на экране, она радостно брякнула:

— Постой, ведь это, кажется, идея Пигмалиона?

Последнее слово она произнесла упавшим голосом, вдруг вспомнив, как взъярился Фредерик, когда она сказала, что его сценарий напоминает «Поворот винта».

С места в карьер Луиджи принялся разубеждать ее и доказал «черным по белому» (это уж она, рассказывая мужу о своем промахе, сморозила нарочно, чтобы дать ему повод прицепиться к ней и отвести душу), «черным по белому» доказал ей, что у него не может быть идей, которые не являлись бы целиком и полностью оригинальными. Буря миновала. Аннабел дала согласие сниматься в новом фильме Луиджи, что она, впрочем, и так собиралась сделать, но в течение нескольких месяцев откладывала ответ. Она добавила, что жить с ним не будет, так как слишком устала. Потом позвонила в отель, чтобы узнать о ребенке у временно приглядывавшей за ним няньки. Где бы Аннабел ни находилась, она каждые три часа звонила и справлялась о ребенке.

В ее жизни только он, ее сынишка Карл, был реальным. Благодаря ему мир снова обрел устойчивость, как во времена ее детства. Аннабел так сильно любила ребенка, что ей не хотелось сюсюкать и ворковать с ним, как делала нянька или приходившие со студии секретарши. С каким-то мистическим ужасом она ограждала его от репортеров; ей казалось, что наполнявшее ее глубокое и радостное чувство вдруг как-то изменится или вовсе уйдет, если за ребенка примется реклама.

Луиджи сказал, что, если она так устала, он готов предоставить ей свое ложе только для отдыха. Но Аннабел вскоре ушла, объяснив, что ей нужно к ребенку. Для итальянцев ребенок всегда уважительная причина, они беспрекословно признают его права, сколько бы нянюшек за ним ни смотрело. Аннабел подумала, что, может быть, поэтому она и привезла его в Италию: детей, бывает, прячут даже в зарослях тростника[4].


Она по-прежнему осталась щупленькой, но лицо ее переменилось: словно позируя фотографам, она и впрямь стала такой, какой знала ее публика. Она казалась светской и надменной. Прежняя торопливая усмешечка сменилась сдержанной, спокойной улыбкой; теперь Аннабел оживлялась только перед объективом, когда нужно было изображать Тигрицу.

Луиджи разузнал для нее одну вещь, которую ей хотелось выяснить. С кем у Фредерика роман в Риме? Оказалось, что это девушка с окраины, совсем бедная, молоденькая машинистка по имени Марина, очень хорошенькая. Фредерик благоразумно старался не попадаться на глаза ее соседям, носил обычно черные очки и являлся к ней поздно, когда в доме почти все спали. Аннабел это успокоило, она опасалась, как бы он не закрутил с какой-нибудь знаменитостью: принцессой или оперной певицей, которой ничего не стоило бы так развенчать легенду об их счастливом браке, что публика лишь ахнет. Что легенде этой в один прекрасный день придет конец, она, конечно, знала, точно так же как знала, что в один прекрасный день станет любовницей Луиджи. Но до развода необходимо было сняться еще в одном «тигрином» фильме, а потом, быть может, что-то переменится само собой или в ее семейной жизни, или в сознании публики. Она не представляла себе, как это Фредерик вдруг перестанет быть ее мужем, но в то же время не представляла и того, как можно продолжать жить вместе так, как они жили сейчас, когда связывает не любовь, а только зависимость. Спокойно улыбаясь нескольким узнавшим ее прохожим, она села в машину, уверенная и безмятежная. В ее жизни не существовало трудностей.


В ее жизни не существовало трудностей, и потому все ее знакомые считали, что она очень умело и решительно с ними справляется. У Аннабел была старшая сестра, которая вышла замуж за дельца из Канады. Мать умерла. Отец женился на другой. Старых друзей почти не осталось; ее успех отдалил их от нее, и при встречах они испытывали неловкость, словно очень давно не виделись. Но со временем даже ее старые друзья, люди, далекие от мира кино, стали утверждать, что Аннабел и раньше отличалась редкостными деловыми способностями, что и раньше она умела мужественно встретить трудности и с честью их преодолеть. Даже старым друзьям она теперь казалась волевой, энергичной женщиной с душой тигрицы. Она не знала, правы они или ошибаются, так как не знала, что такое трудность. «Может быть, я и вправду деловая женщина», — подумала она, когда без посторонней помощи сняла квартиру. Она говорила по-итальянски с ошибками, но бегло, помогая себе жестами, в точности так, как если бы исполняла роль итальянки. Тараторя итальянские слова и размахивая на местный манер руками, она, казалось, научилась и думать на тот же манер. Во всяком случае, ей удалось по сходной цене снять квартиру и нанять адвоката, тоже не так уж дорого, что, по ее мнению, было великим подвигом для женщины, и к тому же иностранки, и к тому же еще знаменитой.

До недавнего времени, когда ей что-нибудь было нужно, она рассчитывала на помощь мужа и его приятелей, которые всегда брали на себя переговоры о практических делах. Но с некоторых пор почти во всех подобных случаях Аннабел стала прибегать к услугам наемных помощников. Это было неизбежно: подхваченная волной известности, она все больше отдалялась от своего окружения. Пришлось приспосабливаться.

Отвечая однажды на вопрос корреспондентки женского журнала, что такое успех, она сказала:

— Это когда друзья, возвращаясь из поездки, уже не привозят тебе шелковых шарфов.

— Вот как? Отчего же?

Карандаш журналистки хищно, как клюв, нацелился на блокнот, пристроенный на ручке кресла.

Сообразив, что она каким-то чудом изрекла нечто значительное, Аннабел залопотала:

— Да, наверное, оттого, что они никогда не знают моего адреса, я ведь вечно в разъездах, то в Голливуде, то где-то еще.

— О, понимаю. Значит, когда вы поселитесь в определенном месте, ваши друзья снова начнут дарить вам шелковые шарфы? Вам нравятся шарфы яркой расцветки?.. Может быть, вы их коллекционируете?.. Дарите вы шарфы?.. Вон те, что висят там, вы носите охотнее всего?.. Ваш муж носит шелковые шарфы?..

Билли О'Брайен сдружился в Риме с особого рода компанией: такие можно встретить в любой части света — их составляют люди разных национальностей, имеющие по две, а то и больше взаимосвязанные и взаимозаменяемые артистические профессии. Там были юные и пожилые актеры-художники, художники-архитекторы, архитекторы-писатели, писатели-гитаристы и другие, еще более замысловатые порождения римской богемы. Откровенные бездарности встречаются среди них редко: этим многогранным деятелям часто не хватает для успеха только веры в себя, надежды, целеустремленности и... удачи или уменья подстеречь удачу и ею воспользоваться. Но коль скоро всего этого-то им как раз и недоставало, они попусту растрачивали в Риме свой богом данный талант. Случайное стихотворение, заказ картинной галереи, роль в кинофильме лишь слегка разнообразили жизнь вольного художника, который, просидев с вечера шесть часов в кафе, наутро помогает приятелю сбежать с квартиры, не расплатившись с хозяином; затем отправляется за чужой счет в Париж; гостит на вилле итальянской графини; в течение недели исполняет обязанности гида и телохранителя при маменьке и дочке, явившихся в Рим с Род-Айленда (Соединенные Штаты Америки); записывает на магнитофонную пленку интервью; монтирует картину (на фоне бархата — крышечки от бутылок из-под минеральной воды); реставрирует старинную мебель. В этом кружке были критики всех специальностей и всех национальностей; переводчики: молодые американцы, пополнявшие в Риме свое образование; четыре итальянские дамы средних лет, эмансипированные до предела и даже сверх такового, на которых родственники и друзья-итальянцы взирали с гадливым благоговением; был там и некто Гиго, эскимос, чьи занятия этим ограничивались.

Аннабел удостоила эту компанию своим знакомством, точнее, однажды пробыла в ней полчаса, когда вскоре после переезда в Рим Фредерик затащил ее как-то вечером на квартиру к Билли О'Брайену. Эта тесная квартирка, помещавшаяся в узком переулке старого квартала, чуть не трещала по швам от обилия гостей. Соседи орали из своих окон, требуя тишины; потом одно за другим начали открываться окна напротив, высунулись головы. Кто-то крикнул, узнав Аннабел:

— Здорово, Тигра!

Тогда она сказала, что ей пора домой, к ребенку, и бросилась вон; стремительно сбежала по узкой черной лестнице, потом помчалась по каким-то темным переулкам, пока не выбежала на большую улицу, где ей попалось такси. Фредерик после этого не являлся домой две ночи.

Зато Билли О'Брайен нагрянул к ней уже на следующий день и сердито осведомился о причине ее ухода. Продюсеры и импресарио, а также многие из ее новых друзей — знаменитых актеров не раз ее предостерегали против подобных сборищ, где о ней распустят сплетни и очернят ее в глазах публики.

Аннабел догадывалась, что Фредерик нарочно заманил ее туда, чтобы посмотреть, как она будет себя вести. Вот почему, уклонившись от подробных объяснений, она сказала:

— Я спешила к ребенку.

Причина ничуть не хуже остальных.

Билли спросил:

— Зачем ты тогда приходила?

— Ну, мы ведь только заглянули на минутку, — ответила она. — Я не знала, что у тебя вечеринка.

Она ненавидела Билли, но не решалась с ним ссориться. Сейчас он знал об ее муже больше, чем она.