"Скорость тьмы" - читать интересную книгу автора (Проханов Александр)Глава тринадцатаяШершнев и Мальтус сидели в ночном клубе, в стороне от подиума. Вокруг блестящего шеста, извивалась женщина-змея. Скользкая, глянцевитая, она скручивалась в кольца, сияющие вензели, вызывая восторг у ревущих, вскакивающих с мест мужчин. К столику, за которым они сидели, долетали отблески синего, золотого, красного света. Рюмки напоминали колбы алхимиков. Шершнев то и дело поднимал свою, высасывая из нее ядовитый огонь. Мальтус подливал. Шершнев видел, что Мальтус спаивает его, раздвигал рот в длинной звериной улыбке, указывал пальцем сначала на бутылку, потом на рюмку. Мальтус услужливо наливал, в рюмке начинали танцевать голубые и изумрудные искры, крутились долетавшие с подиума золотые вензеля, и все это вливалась в мокрые, жадно дышащие губы Шершнева. — А что, Александр Федорович, верно, что у Люлькина во время банкета случился инфаркт? — наивно выспрашивал Мальтус, прикидываясь не ведающим. — Инфаркт, как инфаркт, — кивал Шершнев, — Все под Богом ходим. А где, интересно, наша Матильда? — Ее выход немного позднее. А верно, что Ратникову приходит конец, и у него отбирают завод? — У всего есть конец. А где, чет возьми, Матильда? Мой конец по ней скучает. — Матильда приедет через час, и вы с ней непременно встретитесь. А верно, что Люлькину прислал телеграмму сам Премьер? — Верно. Хотите, я вам точно такую же устрою? На день рождения или на день смерти. Какую хотите? — Лучше на день рождения. Я ее в золотую рамочку, под стекло, и в это наше заведение повешу. А то кое-кто думает, что Мальтус чуть ли не злодей криминального мира, а увидит телеграмму, и поймет, что Мальтус — герой страны. И дорого это будет стоить? — Для вас, по дружбе, тридцать тысяч баксов, в Администрацию Президента. — Это мне по карману, — засмеялся Мальтус, высовывая тонкий язык. Его узко посаженные круглые глазки становились то рубиновыми, то изумрудными. Он напоминал ящерицу с драгоценными камушками глаз, чешуйчатую, шелестящую, скользнувшую на камень, с быстрым язычком, готовую при первой опасности исчезнуть. Шершнев пьянел, вливая в себя разноцветные яды, которые закипали в нем злым возбуждением. — «Барбаросса»! … — рокочуще выговаривал он, прислушиваясь к звуку, напоминавшему работу танковых двигателей, — «Барбаросса»! … А ведь он прав, черт возьми, этот окорок с дырявым сердцем, он уловил одну из величайших тайн современной истории. — Какая тайна? Какая величайшая? — допытывался Мальтус, испуская из глаз разноцветные лучики, погружая их в зрачки Шершнева. — Величайшая тайна современной истории, которую не объяснит мне ни один ученый, ни один нобелевский лауреат, ни один яйцеголовый в Бельденберском клубе или в Трехсторонней комиссии. — О какой такой тайне вы изволите говорить, Александр Федорович, пугая нас, захолустных провинциалов, своим столичным познанием? — Тайна бессмертия Гитлера. Тайна его волшебного возрождения из пепла и исторического небытия, куда его старалось погрузить человечество со всеми своими Нюрнбергскими процессами, «холокостом», памятниками воинам-освободителям. Тогда, в сорок пятом году всем казалось, что Гитлер навсегда канул под гусеницами сталинских танков. Они перепахали Берлин, проутюжили Имперскую канцелярию, протанцевали Камаринскую на обугленных костях фюрера. Эти кости потом привезли Сталину, и он сквозь лупу рассматривал челюсть Гитлера с запломбированными зубами. Гитлер был истреблен вместе с дивизиями вермахта, гестапо, полевыми жандармериями, войсками СС, вместе с тиграми и «Фау-2», Вернером фон Браунов и Отто Скорцени, — Шершнев говорил патетически, возбуждаясь от звука своего вибрирующего голоса. — Но спустя полвека он, незримый и всемогущий, восстал из пепла, как дух, и разрушил Советский Союз, осуществив до последнего пункта свой план «Барбароссы». До единой черточки, до единого параграфа, словно за его выполнением следила все военная и политическая машина Рейха. Где, спрошу я вас, единый и нерушимый Союз? Его расчленили, как тушу, на шестнадцать кусков. Где, скажите мне, коммунизм? От него осталась надувная кукла Зюганова, смехотворный резиновый пузырь. Где великая русская армия? Она марширует в киверах и бутафорских мундирах Юдашкина вокруг Кремля, развлекая скучающих иноземцев. Где могучий военно-промышленный комплекс? От него остался рябинский завод «Юпитер», который вручную собирает из консервных банок устаревший, никому не нужный двигатель. Русская культура оказалась во власти гомиков и дебилов, и от нее тошнит. В русской церкви собрались стяжатели и толстосумы, торгующие словом Божьим. Россия управляется из-за рубежа. А русский народ вымирает по миллиону в год, как будто от Смоленска до Урала день и ночь пылают крематории, находящиеся в ведении Гимлера. Гитлер царит над миром, как неуязвимый колосс, и скоро Европа содрогнется от его возрожденных армий. Шершнев смотрел раскаленными глазами, словно видел марширующие дивизии в черных мундирах. В бархатной нюренбергской ночи разворачивалась на площади белая галактика свастики. Миллионы рук взлетали навстречу вождю, зовущему великий народ к победе. Шершнев улыбался длинной улыбкой, и из углов его раздвинутого рта текла разноцветная слюна. — Гениально, Александр Федорович! Это прозрение! Действительно, великая тайна! Загадка арийского духа! Великие арии! Аркаим! — восторгался Мальтус, возбужденно дергая узким острым язычком, — Но вы не находите, дорогой Александр Федорович, что существует встречная тайна? Встречная, если так можно выразиться, мистика? — Говорите, — строго приказал Шершнев. Он был пьян, но опьянение сообщало ему острую прозорливость, словно в сознании открылся уходящий в бесконечность коридор, куда уносился пучок его жгучих мыслей. — Встречная, говорю, мистика, касаемая Сталина. Ведь смотрите, что получается. Полвека назад стараниями Хрущева Сталин был ниспровергнут, назван палачом и преступником всех времен и народов, вынесен из мавзолея. С тех пор на его могилу, как он сам и предсказывал, наваливали горы мусора, хлама, всякой пакости. Снимались фильмы, писались книги, работала день и ночь фабрика антисталинской пропаганды, по всем телевизионным каналам выступали светочи, называя Сталина сатаной. И что же в итоге? Сталин является самой любимой, самой популярной в русском народе фигурой. Он навис над Россией, метет по крышам своей шинелью, рождает множество маленьких Сталиных, которые плодятся во всех городках и поселках. Ведь ваш оппонент Ратников, он же маленький Сталин. Дай ему волю, и он здесь откроет своей ГУЛАГ, устроит «шарашки», введет расстрелы. Ну, разве это не тайна, Александр Федорович, разве не мистика? Шершнев пьяно, зорко смотрел на Мальтуса сквозь ослепительный, уходящий вдаль коридор. — А вы умны, сударь мой. Ох, как умны. Продолжайте-ка, продолжайте! — Вот я и думаю, не предстоит ли последний и решительный бой между Гитлером и Сталиным? Не для того ли они восстали из своих могил, достигли невероятных размеров, чтобы в скором времени сразится в завершающей схватке? Все-то думают, что их схватка уже позади, а она-то, их схватка, еще впереди. — Вы настоящий мыслитель. Не чаял отыскать в нашем Рябинске таких глубоких мыслителей. Шершнев видел лицо Мальтуса, которое то удалялось по бесконечному коридору, превращаясь в малую звездочку. То стремительно, с ужасающей скоростью налетало, огромное, как падающая с неба луна: — Продолжайте, продолжайте. — А что тут продолжать. Будет в мире большущая чистка, похлеще той, что была в прошлом веке. Будут сходиться между собой народы и континенты, и одних поведет за собой Гитлер, а других Сталин. Уже сейчас становится видно, кто пойдет за Сталиным, а кто за Гитлером. Вот Ратников, к примеру, пойдет за Сталиным. А вы, Александр Федорович, — только вы не обижайтесь, пожалуйста, — вы пойдете за Гитлером. Разве не так? — А вы умеете души читать. Как открытую книгу. В моей душе книгу «Майн кампф» прочитали? Не ту, что писал прежний Гитлер, который ненавидел евреев, и превозносил чистую расу арийцев. А новый Гитлер, для которого нет ни арийцев, ни евреев, ни Шершнева, ни Мальтуса. А есть смрад размножающегося, свиноподобного человечества и малая когорта творцов, за счет которых живут эти тупые, жующие и совокупляющиеся миллиарды. Эта малая когорта аристократов и есть племя сверхчеловеков, выигравших приз судьбы, «винеров», как их называют. Свиноподобные миллиарды проиграли эту схватку, они «лузеры», и им нет места на земле. Они вопят о справедливости, о правде, о «милости к падшим». Грозят революциями, новым коммунизмом. Но их, паразитов, «лузеров», коснется «большая чистка». Эти «лузеры» есть во всех народах, из них состоят целые расы и континенты. На них будут направлены очистительные силы, но не примитивный газ «циклон», не истопники Гимлера, а уникальные средства микробиологии и генной инженерии, способные стерилизовать выродившиеся народы, освободить территории загаженных континентах. Мальтус упивался речами Шершнева. То мнимо ужасался, откидываясь назад, будто ему было невыносимо соседство с новоявленным сверхчеловеком. То приближал к нему восторженное лицо, шепчущие узкие губы: — А вот если вам самому предложат провести подобную чистку? Не в теории, не в общих рассуждениях, а дадут пистолет и предложат: «А ну, давайте, Александр Федорович, почистите маленькую часть континента. Ну, парочку, троечку „лузеров“ ухайдокайте». Сумели бы? — Не задумываясь. Своими руками, — Шершнев сжал кулак и выставил палец, изображая пистолет. — А если яд в колодец на территории детской клиники для душевнобольных? Потравить дефективных детишек? — Без всякой жалости. Родители-пьяницы, сифилитики плодят себе подобных. Потравлю, как тараканов. — Ну а если, к примеру, на берегу Волги, в изумительном месте расположен дом престарелых. Еще с советских времен, старье, гадюшник, зловонье. Старики под себя мочатся, всеми забытые, дети от них давно отказались. И этот дом мешает мне построить на этом месте особняк, чудесный дворец, по проекту итальянского архитектора, чтобы я мог в этот дом приезжать после своих праведных трудов, любоваться Волгой, сосновым бором и думать, как бы мне еще больше облагодетельствовать человечество, сделать его жизнь совершеннее. Вы бы на моем месте сожгли этот старый барак? — Без колебания. — Вместе со стариками? — Сам бы канистру вылил. — А если я не шучу, а у вас благословения прошу, и как вы скажете, так оно и будет? Скажете: «Сожги», и сгорят старички, ветераны войны вместе со своими медальками. Скажете: «Нет», не стану жечь, пойду другое место искать. Так как же? — Жги! — Вот и ладно! Так тому и быть! — Мальтус страстно схватил рюмку и выпил пламенеющий красный напиток. — Как вы меня выручили, Александр Федорович, и сами того не знаете. Как вы мне своим «Жги» последние сомнения развеяли. А то я мучился, колебался, — а вдруг не прав, вдруг во мне говорит русофоб, как некоторые мои враги полагают. Но вы удружили, спасли от угрызений совести. Никакой я не русофоб, если такой стопроцентный русский, как вы, настоящий, как говорится, русак, сказал мне «Жги старичков»! Спасибо вам, брат и учитель! — Мальтус поклонился, схватил у Шершнева руку, собираясь поцеловать, но раздумал, только крепко ее пожал. Шершнев был пьян, стиснул челюсти, всматривался в сияющий коридор, в котором на луче скользящего света перемещался Мальтус, то удаляясь в бесконечность, то со скоростью снаряда влетая в зрачок. — Вы, Александр Федорович, своим утверждением «Жги» подтвердили мое прозрение, что Россия мертва. Русская совесть, доброта, отзывчивость, русская всемирность и справедливость — все это в прошлом, как в прошлом русские цари и герои, вожди и святые. Кончилась матушка-Русь, осталась одна помойка. Все мы бродим по этой помойке и вытаскиваем, что кому попадется. Больше нет страны, а есть загаженное пространство, в котором вымирают существа без чести, без совести, без государства, без армии. Сбывают за бесценок кто икону, а кто боевую ракету, кто дедовскую медаль, а кто дочь родную. Как относится к этим животным, от которых смердит, зараза летит на весь остальной мир? Только сжечь. Перед этим собрать, что уцелело, сдать в утиль и уехать прочь. В России жить нельзя, как нельзя жить на свалке. Жить можно в Лондоне, в Ницце, а здесь — перебирать кучи мусора, выуживая из них то ворованную картину Эрмитажа, то отрубленную детскую ручку с дешевым перстеньком. — Правильно, — глухо соглашался Шершнев, — У меня вилла в Швейцарии, в Альпах. Здесь жить невозможно, одни животные. — Вы правы, из этой помойки, из этой горы мусора еще встанет Сталин, весь в картофельных очистках, гнилых пакетах, использованных презервативов, и устроит напоследок бойню. Чтобы этого не случилось, цивилизованные страны сбросят на эту помойку груз атомных бомб и взорвут новоявленного Сталина, сотрут это проклятое «Имя Россия». И пусть не старается Ратников со своим двигателем «пятого поколения», — не успеет, его взорвут вместе с его «Юпитером». — Бар-р-рбар-р-росса, — Шершнев сжал кулаки, пьяно напрягся, дрожал желваками, словно продавливал сквозь себя тупую тяжелую мысль, — Он думает, что я его тень. А я вышел из тени. Я теперь, Юра, не тень, я тело. А ты, Юрий Данилович, перестанешь быть телом, и станешь тенью. Я, может быть, для того сюда и приехал, чтобы стать телом, а тебя превратить в тень. Ты мне отдашь свое тело, а я тебе отдам мою тень. И отдашь завод, не такие, как ты, отдавали. Тебе кажется, что ты никого не боится. Но ты будет бояться. В мире, Юра, есть много страшного и ужасного. Хочу увидеть, как ты испугаешься. Как начнешь превращаться в тень. — Так, может, его и вправду пугнуть? — хохотнул Мальтус. — Как только он испугается, он начнет превращаться в тень. — Может, в машину его ненароком гранату кинуть? Когда он еще не сел. — «Пристрелю тебя, как собаку»! Это он мне сказал. Видно, в него самого никогда еще не стреляли. — Может, тихонечко, по колесам из «калаша» черкануть? — Он думает, что я «лузер», а он настоящий «винер». А «винер» не он, а я. А он «лузер». Жена от него сбежала, в Лондон ускакала с банкиром. Значит, он дрянь, слабак, не мужик. Баба чувствует, кто мужик, а кто нет. Баба чувствует, кто «винер», а кто «лузер». Кто есть тень, а кто есть тело. Интересно, с кем он сейчас живет? Есть у него женщина, или он к проституткам ходит? — Да нет у него настоящей женщины. Есть какая-то, не понятно кто. Музейная какая-то, блаженная. Видели их несколько раз. Может, ее пугнуть? — Я буду идти по городу, а за мной будет бежать моя тень. Ты моя тень, Юрий Данилович. — Александр Федорович, дорогой вы мой человек. Вы умнейший деятель, несравненный стратег. Таких, как вы, наш город не видывал. Давайте, поскорей забирайте завод. Он принадлежит вам по праву. Вы заберете завод, а вместе мы заберем город. Здесь мэр — мой человек. Хоть жадный и подлый, но будет с нами работать. Здесь все нами схвачено, — депутаты, пресса, милиция, ФСБ. Мы возьмем с вами город и устроим здесь «фабрику по переработке русских отходов». Не плохо сказано, правда? Здесь есть, что брать, поверьте. При правильном ведении дел, здесь золотое дно. Знаете, как подводная лодка, — уже вышла из строя, уже на кладбище кораблей, но умные люди из нее извлекают золото, платину, серебро, редкие сплавы, бесценные элементы. Становятся миллиардерами. Россия — утонувшая подводная лодка. Но в ней, утонувшей, огромные ценности. Надо их взять до прихода китайцев. Мы с вами должны успеть. — Жанна Девятова. Ее звали Жанна Девятова. Она видела мой позор, когда я тонул в Волге, и Ратников меня вытащил у нее на глазах. Помню ее презирающий взгляд. Интересно, она еще живет в Рябинске? Жанна Девятова. — Могу узнать, Александр Федорович. Через МВД. Или ФСБ. Отыщем эту вашу «девятку». — Хочу показать ей утонувшего Ратникова. Хочу показать ей, кто тень, а кто тело. Хочу посмотреть, во что превратилось ее тело. Такое очаровательное, хрупкое, нежное тельце. Сколько за эти годы на ней наросло мяса. Хочу ткнуть пальцем в это мясо. Хочу ткнуть кулаком. Хочу ткнуть в это мясо так, чтобы она визжала от боли и наслаждения. — Правильно, Александр Федорович, и я говорю. Эту Россию надо драть, драть и драть, чтобы наизнанку вывернулась, — сладострастно вторил ему Мальтус. На подиуме у шеста уже танцевала рыжая стриптизерша, мускулистая, огненная, с лоснящимися ляжками, полной, розовой грудью. Ее медный волосы отлетали в сторону, когда она выбрасывала вперед сильные ноги, обнимая сияющий шест. — Матильда, — произнес Шершнев, скрипнув зубами. Ему казалось, в его мозг вонзился отточенный клин, прорубил коридор в бесконечность, и из этой мучительной бесконечности летит на него рыжая ведьма, норовит вонзить острый хрустальный каблук. |
||
|