"Попутное поручение" - читать интересную книгу автора (Лихоталь Тамара Васильевна)

Счастливый случай

В вагоне метро Сеню крепко сдавили. Но Сеня даже не почувствовал этого. Внутри у него что-то всё время пело — тоненько и радостно.

— Ничего, — сказал Сеня, когда тётенька с клетчатой сумкой наступила ему на ногу, и улыбнулся во весь рот. Тётенька удивлённо посмотрела на него.

Она бы, наверно, ещё больше удивилась, если бы узнала, что это за мальчик, которому она чуть не отдавила ногу своим острым каблуком. Сам Сеня тоже не переставал удивляться вот уже три дня. Наверно, и вправду в нём что-то есть, как говорит Ритка Америцкая. И режиссёр Дмитрий Петрович сказал — Сеня сам это слышал, хотя уже вышел из пионерской:

— Это, кажется, то, что нам надо!

А оператор Игорь ответил:

— Вроде бы да. Отличный типаж. И вихры! Посмотрите, какие вихры!

— Великолепные вихры, — согласился режиссёр.

Сеня обалдело посмотрел на него, потому что только два дня назад классная руководительница Анна Григорьевна сказала, что Сенина голова похожа на воронье гнездо, и если он срочно не пойдёт в парикмахерскую, то… При этом она так посмотрела на Сеню, что всем сразу стало понятно, какая печальная участь его ждёт. Но мрачные предсказания Анны Григорьевны не сбылись. Напротив, очень даже замечательно, что он не успел тогда сходить в парикмахерскую!

Мчится по тоннелю от станции к станции поезд. Входят и выходят пассажиры. И никто ни о чём не догадывается, не подозревает, что у мальчишки, чья скуластая физиономия с великолепными вихрами отражается в глубине тёмного стекла, — талант. Сеня и сам не подозревал этого. А вот режиссёр Дмитрий Петрович понял. Сразу. На то он и режиссёр! Конечно, это счастливый случай, что Дмитрий Петрович пришёл именно в их школу, а не в какую-нибудь другую.

Сеня и не подумал ничего, когда по школе разнеслась эта новость. Девчонки засуетились, забегали — то в соседний класс, то вниз, к пионерской. От них-то и мальчишкам стало известно: сидят в пионерской. Один такой высокий, худощавый, в очках, очень вежливый, а другой — молодой, с пробором. Брюки узенькие, модные, а в руках — фотоаппарат. Высокий — это сам режиссёр, а с пробором, оказывается, кинооператор. И пришли они подобрать ребят для съёмок нового фильма.

Какой фильм и о чём, никто не знал, но зато было известно, что нужны два артиста: девочка и мальчик.

Оказалось, в пионерскую уже вызвали ребят из пятого «А». Режиссёр с ними о чём-то говорил, а оператор щёлкал своим аппаратом. Выбрали ли они кого-нибудь из «А» — опять-таки никто не знал. Но зато всем было известно, что режиссёр зачем-то записал в свою записную книжку адрес Лиды Ранжиловой и рабочий телефон её мамы.

Лида всю перемену рассказывала разные истории из жизни знаменитых артистов, и выходило, что всех их в один прекрасный день вот так же открывал обладающий незаурядным чутьём режиссёр.

Неизвестно, каким чутьём обладал режиссёр, записавший Лидин адрес в свой блокнот. Но, по-видимому, чутьё и подсказало ему не ограничиваться знакомством только с пятым «А».

— Это очень даже правильно, — рассуждали девочки. — Может быть, именно в «Б» режиссёра ждут важные открытия. Тем более, что в этой Лидке Ранжиловой ничего особенного нет.

Мальчишки в этих разговорах участия не принимали. Все делали вид, что это их нисколько не интересует. Но всё же всем было приятно узнать, что из «А» режиссёр так и не выбрал никого из мальчиков. Когда кто-то прибежал на второй этаж и сказал, что мальчиков пятого «Б» просят зайти в пионерскую, все отправились, толкаясь и посмеиваясь. Гошка Комаровский скорчил рожу и, стукнув по плечу Сашу Аралова, тонким голосом пропищал:

— Выступает знаменитый артист Александр Аралов! — И торжественно продекламировал: — «Жил-был у бабушки серенький козлик»!

Все грохнули, потому что это и вправду было очень похоже на Сашу, на всех вечерах выступавшего с чтением стихов.

— «Бабушка козлика очень любила», — продолжал Гошка грустным шёпотом, налегая на слово «очень».

И опять получилось похоже на Сашу, хотя Сашка читал на вечерах совсем другие стихи. Когда они подошли к пионерской, настроение было буйное и смешливое. Сразу же, как только режиссёр поздоровался с ними, кто-то вытолкнул на середину Сашу:

— Он у нас артист. Давай, Аралов, покажи.

И Сеня тоже крикнул:

— Давай, Аралов!

Саша слегка пожал плечами и, глянув на режиссёра, чуть улыбнулся: мол, сами видите. Режиссёр сказал:

— Ну что ж, Саша, прочитай что-нибудь. Саша на минуту задумался, наморщив лоб, и провёл рукой по светлому чубчику. Но тотчас его лицо снова стало спокойным, и он, глядя перед собой, громко, точно находился не в маленькой пионерской, а где-нибудь в зале, начал торжественно:

Режиссёр слушал его внимательно, но вскоре снял очки и протёр их…

— Спасибо. Хватит. — Он надел очки, обвёл взглядом ребят.

И вдруг Сеня почувствовал, что режиссёр смотрит прямо на него. Да, на него — и больше ни на кого. И оператор Игорь тоже посмотрел и поднял свой фотоаппарат. Потом они, отпустив остальных ребят, поговорили с Сеней, познакомились. И вот с сегодняшнего дня он, Сеня Бармушкин, киноартист и едет в студию на съёмки фильма.

Ноги сами вынесли Сеню из толчеи вагона и привели на студию.

В длинном коридоре группами стояли люди — всё больше молодые, разговаривали, смеялись… «Наверно, тоже артисты», — подумал Сеня. Он прошёл по коридору, вскидывая голову возле каждой двери, пока не увидел на одной нужный ему номер. Сердце у него сильно забилось, как тогда в пионерской, когда режиссёр посмотрел на него. Он тихонько стукнул и отворил дверь.

В пустой, огромной, как показалось Сене, комнате никого не было. Чернели только круглые головы юпитеров да висела во всю стену картина, на которой были нарисованы худенькие деревца, небо с облаками и островерхая скала. Откуда-то появилась высокая женщина со строгим лицом и с папиросой в руке.

— Куда-то вышел, — пожала она плечами, когда Сеня спросил Дмитрия Петровича, и отвернулась.

Сеня закрыл дверь. Но стоять ему было невмоготу, и он стал прохаживаться по коридору. Артисты по-прежнему всё говорили — наверно, про свои роли и про то, как они снимались. «Может быть, мы теперь вместе будем сниматься в этом фильме, — мелькнуло у Сени. — Вот бы здорово!»

— Бармушкин, ты что это рот разинул? — услышал он вдруг и только теперь заметил, что чуть не налетел на Лидку Ранжилову из «А».

— Ты… ты тоже здесь? — пробормотал он.

— «Тоже»! — передразнила его Лидка, сморщив нос. — Тоже. Я Катю играю. Самая главная роль в фильме. Психологическая.

Всё-то она знала, Лидка. И какой сложный фильм — одних декораций уйма, — и что съёмки будут в павильоне и на натуре, а главное — знала, что он, Сеня, будет играть какого-то Костю.

Слова так и сыпались у неё. Сеня хотел спросить у Лидки про этого Костю, но вдруг заметил, что Лидка вся какая-то жёлтая-жёлтая, на щеках красными пятнами румянец. И под глазами точно синяки. И, уставясь ей прямо в лицо, спросил:

— Ты что такая?

— Какая? — встревожилась Лидка.

— Ну, жёлтая.

— Вот чудак! Испугал прямо. Так ведь это грим. Пойдём в павильон, тебя Аглая Борисовна тоже загримирует.

Она потащила его в комнату, куда он недавно заглядывал. Сеня покорно пошёл за ней.

— Это Костя, — сказала Лидка.

И та самая женщина с папиросой улыбнулась ему:

— Что ж, очень приятно. Будем знакомы. Давайте, Костенька, я вам красоту наведу.

Она оказалась совсем не строгой. Отложила папиросу, усадила Сеню на стул и мазнула по лицу чем-то мокрым и холодным раз, потом ещё, ещё. Сеня терпеливо сидел, только жмурился.

— Посадим вам веснушечки. Очень хорошие веснушечки! — похвалила она.

Аглая Борисовна какой-то щёткой с металлическими иголками вздыбила Сене волосы так, что они топорщились во все стороны, и выстригла их с боков.

— Ага, — сказал Дмитрий Петрович над самым Сениным ухом. — Оказывается, все уже в боевой готовности. Ну-ка, покажись, хлопче. Великолепно! Великолепно! Вы просто волшебница, Аглая Борисовна! Ну, за дело, друзья! Сегодня задача такая.

Дмитрий Петрович рассказал про Катю. Эта Катя была замечательной девочкой, по крайней мере так считал тот неведомый Костя, роль которого предстояло играть Сене. По-видимому, этот Костя был чудак.

«Хочешь, я подарю тебе голубой цветок, который растёт на вершине той скалы?» — спросил Костя Катю. И это должен был спросить теперь Сеня.

Сеня нахмурился и пробормотал:

— Хочешь… я подарю тебе голубой цветок?

— Ну-ну, — сказал Дмитрий Петрович, — как дьякон в церкви. Ну-ка, ещё разок. Перед тобой стоит девочка, и ты для неё готов всё сделать. Говори по-человечески, а не бубни. Да ты не на меня смотри и не на окно, а на Катю.

Сеня поднял голову и посмотрел на Лидку. Может быть, Катя, о которой говорил Дмитрий Петрович, и была самой хорошей девочкой на свете, что же касается Лидки, то… недаром в школе её прозвали пигалицей. К тому же теперь поверх тёмных кудряшек Аглая Борисовна нацепила на Лидкину голову белые волосы, заплетённые в две толстые косы.

— Хочешь, я подарю тебе голубой цветок, который растёт на вершине той скалы?

— Ха-ха-ха! — захихикала Лидка, тряхнув белыми косами. — Тоже выискался герой!

Так полагалось сказать по роли Кате.

— Катя — неплохо, — сказал Дмитрий Петрович. — Чувствуется естественность. А Костя… Придётся повторить.

После пятнадцатого раза Сеня готов был и вправду полезть на самую вершину скалы, только бы прекратилось это мучение. Он весь вспотел. Горло у него пересохло, и голос стал хриплый. Он уже не хотел быть артистом, не хотел сниматься в кино. Он хотел только одного: чтобы всё поскорей кончилось.

А Дмитрий Петрович всё хлопал в ладоши:

— Начали!

— Хочешь, я подарю тебе… Хочешь, я подарю… — стонал Сеня.

— Та-ак, — протянул Дмитрий Петрович. — Кажется, мы приближаемся к истине. Внимание! Свет!

В лицо Сене ударил свет прожектора. Это осветители включили аппараты. Оператор Игорь присел на корточки и защёлкал. Свет слепил глаза.

— На Катю! — кричал Дмитрий Петрович. — Ты видишь перед собой только Катю… Стоп! Всё сначала.

— Хочешь, я подарю тебе… Хочешь, я подарю… — Сеня плохо позавтракал утром, и теперь у него сосало под ложечкой.

— Свет! Начали!

Сеня чувствовал, что он больше не может, слёзы подступали к горлу.

— Хочешь, я подарю тебе голубой цветок?.. — сказал он дрожащим голосом.

— Так! — крикнул Дмитрий Петрович. — Так продолжать!

— Хочешь, я подарю тебе… — умоляюще крикнул Сеня.

Через несколько секунд свет погас. Дмитрий Петрович повалился на стул, вытирая лоб, а рядом с ним на какой-то ящик опустился Сеня. Так они сидели молча, отдыхая и наслаждаясь покоем.

— А знаешь, — сказал Дмитрий Петрович, — ничего. У тебя получается. Довольно быстро отсняли сегодня.

— Быстро? — вытаращил глаза Сеня. — А разве… разве бывает дольше?

— Всё, брат, бывает, — вздохнул Дмитрий Петрович. — У нас всё бывает. Такое уж наше дело. Ну, топай домой. Тебе ведь ещё уроки учить. А завтра после школы — опять сюда.

В школе ребята набрасывались на него с вопросами. Особенно приставали девочки.

— Счастливый! Везёт же человеку! — пищали они на разные голоса. — Лида Ранжилова говорила, вы сейчас самый острый сюжетный момент снимаете.

— Интересно? Да?

— Вот медведь, даже рассказать как следует не умеет!

Дома, стоило Сене выйти на кухню, все соседки, как по команде, поворачивались и смотрели на него, будто видели в первый раз:

— Киноартист наш пришёл! Ты уж скажи, когда смотреть.

— Мы все в кино пойдём.

Сцену у скалы снимали уже почти целую неделю. Каждый раз после школы Сеня, наскоро перекусив, ехал в студию. Терпеливо сидел на стуле, пока Аглая Борисовна мазала ему физиономию чем-то мокрым и дыбом взбивала железной щёткой его волосы. Рабочие перетаскивали тяжёлые юпитеры то в один, то в другой конец студии. Оператор Игорь, взлохмаченный почти как сам Сеня, носился со своим аппаратом, то приседал, то взбирался на ящики и оттуда щёлкал. Один раз он даже чуть было не свалился со стола. Хорошо, что его ловко подхватила Аглая Борисовна. За это время Сеня — Костя произнёс всего несколько фраз насчёт того самого цветка на вершине скалы и ещё про жеребёнка Буяна, которого он вырастил.

Сеня уставал от резкого света юпитеров, от того, что ему приходилось подолгу стоять посреди комнаты и повторять одни и те же слова. Иногда ему казалось, что в этот раз он сказал всё хорошо, как надо. Но Дмитрию Петровичу, по-видимому, всё ещё не нравилось.

— Стоп! Стоп! — махал он рукой осветителям и Игорю и снова на редкость спокойным голосом начинал что-то объяснять Сене, и глаза его из-под очков смотрели устало и грустно.

Однажды во время коротенькой передышки между съёмками Дмитрий Петрович подсел к Сене и спросил, покуривая:

— Между прочим, как у тебя с учёбой?

— Ничего, — пробормотал Сеня.

— Ты того… смотри, — попросил Дмитрий Петрович. — Знаешь ведь, сниматься может только тот, кто успевает по всем предметам. Не дай бог, придётся съёмки остановить. Сам видишь. Оно, конечно, нелегко. Сдюжишь?

— Сдюжу, — сказал Сеня тихо и вздохнул. Вернувшись вечером из студии, он, несмотря на то что ему здорово хотелось уткнуться в подушку и ни о чём сегодня больше не думать, заставил себя сесть за уроки. Решил задачу, сделал русский и даже ботанику выучил: про оболочку, протоплазму и вакуоли, потому что по ботанике его могли спросить.

Дни стояли морозные, но такие солнечные, что всех тянуло на улицу. Ребята собирались после уроков в кино. В «Зените» шёл новый приключенческий фильм. Говорили — хороший.

— Нет, не надо, — хмуро сказал Сеня, когда Таня Ширяева, собиравшая деньги, спросила, брать ли ему билет.

— Киноартисты, они в кино не ходят, — съязвил подошедший к ним Гошка Комаровский. — Они сами киноартисты, сами снимаются! Чего им глядеть!

Из школы все вышли гурьбой, шли пересмеиваясь и толкаясь. Искрился снег, ещё не убранный дворниками, и было очень весело. На перекрёстке возле остановки трамвая все немного задержались. Гошка Комаровский торжественно поклонился:

— Привет и лучшие пожелания артистам!

А потом, уже издали, обернулся и крикнул:

— А на каток завтра пойдёшь? Артисты — они как, на каток ходят?

Но и на каток Сеня не мог пойти. Он и так едва управлялся. Хорошо ещё, что контрольную по арифметике написал неплохо — не зря до часу ночи сидел. И по ботанике получил четвёрку. Ботанику Сеня не любил и считал её пустым делом. Но он подумал, что Дмитрий Петрович, наверно, порадовался бы и сказал: «Так! Так продолжать!», как говорил во время съёмок, если бывал доволен.

К удивлению Сени, девчонки в школе уже знали, что сцена у скалы отснята окончательно. Это, конечно, сообщила Лидка Ранжилова.

Оказалось, что и в самом деле в павильоне уже сняли со стены картину со скалой, и она, свёрнутая трубкой, лежала у стены. Сеня очень обрадовался, потому что ему осточертело повторять про цветок и жеребёнка Буяна.

Сидя на стуле, он даже не очень хмурился, когда Аглая Борисовна, по обыкновению, начала мазать ему лицо.

— Сейчас несколько кадров с Катей, — сказал Дмитрий Петрович.

Был он сегодня какой-то весёлый: наверно, ему и вправду понравилась отснятая сцена возле скалы. Он шутил с Игорем и с рабочими, передвигавшими аппараты, а Сене сказал:

— Отдыхай пока.

Но Сеня не пошёл отдыхать во двор, куда артисты иногда выходили в перерыве подышать воздухом. Ему не хотелось уходить из студии. Так уж получалось, когда Дмитрий Петрович хмурился, все тоже хмурились и ходили мрачные — и оператор Игорь, и осветители, и рабочие, — а когда Дмитрий Петрович улыбался, щуря под очками светлые узенькие глаза, всем сразу становилось радостно. Потому что хорошее настроение режиссёра означало, что работа идёт хорошо и фильм получается. И Сеня, которому тоже передалось общее настроение, пристроился в сторонке и стал смотреть, как снимают Лидку — Катю. Катю снимали в комнате, устроенной в другом углу павильона. Сцена была коротенькой и простой. Катя гладила себе белый фартук к школьному вечеру и напевала песенку. Лидка гладила хорошо, но пела плохо и даже сфальшивила. Но Дмитрий Петрович не обратил на это внимания, потому что потом за Катю должна была спеть настоящая певица, а Лидка только разевала рот. Это у неё получалось. Съёмку закончили. Дмитрий Петрович позвал Сеню.

— Сейчас займёмся с тобой. Готовьте сцену: Костя на коне! — крикнул он своему помощнику и осветителям. — Так вот, — обратился он к Сене. — Заболел телёнок, за которым ухаживает Катя, и Костя на своём Буяне мчится в соседнее село за ветеринарным врачом. Сцена на коне!

— На коне? — Сеня даже вспыхнул от радости. Значит, ему предстоит учиться ездить верхом.

Он даже испугался немного, потому что ни разу в жизни не садился на лошадь. Но он научится, непременно научится. Он будет стараться.

— Ну, — сказал Дмитрий Петрович каким-то скучным голосом, глядя не на Сеню, а куда-то в сторону, — конь, на котором тебе придётся сниматься, не совсем обыкновенный. Он… как бы тебе сказать… Но, впрочем, для работы это не суть важно.

Сеня не успел ничего понять. Машинально глянул он в ту сторону, куда смотрел Дмитрий Петрович, и замер.

На середину комнаты под юпитеры рабочие тащили деревянную кобылу, похожую на игрушечную лошадку, только огромного размера. Спереди у кобылы всё было как всамделишное: глазастая морда с чёрными ноздрями и длинная грива; широкая, крепкая грудь. Но тут лошадь кончалась. Спереди этого видно не было. Но когда Сеня взглянул сбоку, то ему сразу вспомнился конь барона Мюнхаузена, у которого турки отхватили воротами заднюю половину. С одной только разницей: у мюнхаузенского коня были, по крайней мере, передние ноги, а у этого вместо ног стояли грубые, наскоро сколоченные тумбы. Вот это чудовище и имел в виду Дмитрий Петрович, когда говорил, что конь, на котором Сене придётся сниматься, не совсем обыкновенный…

Где-то, как говорили здесь, в студии, «на натуре», то есть за городом, по настоящему полю на настоящем коне скакал цирковой артист-наездник. Он ловко брал на своём коне препятствия, летел через ветхий мостик, перепрыгивал через рвы. И Игорь с Дмитрием Петровичем ездили снимать его, только издали. А Сеня в студии усаживался на это безногое чудовище, выкрашенное в ту же масть, что и настоящая лошадь циркового наездника. Сеню снимали крупным планом — зрителю потом хорошо было видно его лицо.

— Ниже, ниже голову, к гриве! — командовал Дмитрий Петрович. — Да не сиди ты, как в кресле! Ты на коне! На коне! Ты скачешь рысью! Ты летишь галопом! Подпрыгивай! Подпрыгивай! — И Сеня трясся на пегом чудовище под ослепительным светом юпитеров.

…Ребята в классе всё больше убеждались, что Сеня Бармушкин, став киноартистом, заважничал. Когда его спрашивали про съёмки, он отворачивался и молчал как рыба. Или просто убегал. Стал какой-то нервный. Если ребята, собираясь, начинали смеяться, Сеня вздрагивал и испуганно поглядывал в их сторону.

«А что, если Лидка Ранжилова разболтала про эту деревянную кобылу?» — проносилось у него в голове.

Съёмки шли почти каждый день. Сам Сеня иногда бывал свободен, но Дмитрий Петрович, Игорь и все остальные работали с утра и до вечера… Дмитрий Петрович даже похудел. Не улыбался, а щурился из-под очков, заставляя рабочих и осветителей перетаскивать с места на место декорации и юпитеры. И всё говорил Игорю: «Не то. Нет, не то!» — и в голосе его слышалась досада. Артистами он тоже был недоволен. Даже Лидку Ранжилову останавливал сто раз.

— Проще! Проще! Ты не декламируй, а говори по-человечески!

Но говорить по-человечески было для Лидки, по-видимому, самым трудным.

— Ах, Костя, я не знала, какой ты! — восклицала она, подвывая.

Дмитрий Петрович махал рукой и кричал:

— Выключить!

Юпитеры гасли. Дмитрий Петрович лез за папиросой и говорил таким спокойным голосом, что всем становилось не по себе:

— Итак… начнём сначала.

Сеня подходил к Лидке. Игорь снова носился со своим аппаратом, выбирая лучший ракурс. Рабочие и осветители не ворчали, что Дмитрий Петрович заставляет их снова и снова передвигать декорации. Задерживались допоздна.

Даже Аглая Борисовна, кончив гримировать актёров, не уходила домой. И, когда Дмитрий Петрович однажды сказал ей: «Что ж вам тут мучиться! Да и дома вас ждут, наверно», ответила: «Ничего, посижу. А вдруг что нужно».

Утром Сеня с огромным трудом заставлял себя подняться с постели, потому что, вернувшись вечером из киностудии, засиживался за уроками. Так иногда хотелось всё бросить, но он представлял себе бледное, с красными веками лицо Дмитрия Петровича и его укоризненный взгляд из-под очков: «Как же это ты, брат? Сам понимаешь, наше дело такое. Держись!»

Однажды к концу дня, когда уже отсняли Лидку и одного толстого артиста с бородой, игравшего врача, Дмитрий Петрович подозвал Сеню и спросил:

— Тебя когда-нибудь обижали?

— Обижали? — Сеня пожал плечами.

— Ну представь себе… тебя обидел, обидел твой лучший друг.

Сеня честно пытался представить. Сперва он задумался: кто же его лучший друг? Гошка Комаровский, который учится с Сеней в одном классе, или Генка Пухов из их дома? Пожалуй, всё-таки Генка. Гошка хоть и весёлый парень, но не так уж Сеня с ним дружит. А Генка, толстогубый, неповоротливый Генка — кого он может обидеть? Просто смешно.

Костя был одинок в своём горе. Он стоял и плакал на пустынной улице посёлка… А Сеня стоял посреди студии под огнём юпитеров и никак не мог заплакать, хотя ему было не менее тяжело, чем тому Косте. Он, наверно, совсем бездарный и совсем не годится в артисты. Дмитрий Петрович ошибся, выбрав его, а не кого-нибудь другого. Будь на месте Сени талантливый артист, Дмитрий Петрович, наверно, не мучился бы так. Он уже выкурил всю пачку папирос. Сто раз по его команде вспыхивали и снова гасли юпитеры. А Сеня, вконец измученный, по-прежнему стоял посреди студии. Он уже не думал об этом Косте и его горе. Он думал о себе, о том, что у него в жизни всё так плохо, так неудачно получается. Вот учил он, учил всё время географию, но его не спрашивали. А когда он один раз, вернувшись поздно из студии, не выучил — просто сил не было, завалился спать, — его, как назло, вызвали, и учительница ругала его и сказала, что это, наверно, успехи в кино вскружили ему голову и он катится по наклонной плоскости. И мама, которая недавно всем знакомым рассказывала, как Сеня снимается в кино и какая у него почти что самая главная роль, теперь кричала: «Думаешь, артистом стал, так и учиться не надо! Моду завёл — по ночам домой являться».

Это, конечно, было несправедливо и очень обидно. Сеня вдруг почувствовал, как у него перехватило горло и на глаза навернулись слёзы. Он вытер глаза рукавом рубахи и даже не обратил внимания на то, что в зале снова вспыхнули юпитеры и Дмитрий Петрович сказал:

— Так!

Они вместе вышли из студии на резкий морозный воздух. Несмотря на поздний час, они не сели в троллейбус, а пошли пешком. Сене уже совсем не хотелось спать. Они с Дмитрием Петровичем шли молча или перебрасывались словами о каких-то пустяках. Дошли до метро. Прощаясь, Дмитрий Петрович протянул Сене руку и вдруг тяжело положил ему обе руки на плечи и ласково сказал:

— …Наше дело такое. В каждое слово нужно вложить сердце! В искусстве без сердца нельзя!.. Наше дело такое, — повторил он не то грустно, не то гордо.

Потом ещё что-то доснимали. Дмитрий Петрович и Игорь просматривали плёнку, спорили. Сенино присутствие уже было не нужно, но он по-прежнему приезжал в студию. Здесь было пусто. Убрали декорации Катиного домика, картина со скалой, свёрнутая трубкой, лежала сбоку у стены. Унесли куда-то мюнхаузенского коня. Наверно, он уже сослужил свою службу и больше никому никогда не понадобится. Даже головастые юпитеры перетащили в соседний павильон, где шли съёмки другой группы. В пустой студии стучали плотники, разбирая последние щиты. Только Аглая Борисовна сидела на своём месте с неизменной папиросой в руке, но гримировала она теперь не Сеню и Лидку, а каких-то других, незнакомых артистов, забегавших к ней из соседних павильонов.

Ребята в школе теперь уже реже интересовались съёмками. И если и расспрашивали, то не Сеню, а Лидку.

Лидка и сообщила всем, что фильм готов и режиссёр обещал показать его в школе.

В этот день в вестибюле совет дружины повесил большой плакат, извещавший о том, что в актовом зале после уроков будет демонстрироваться новый кинофильм.

Сеня вместе с ребятами сидел в набитом битком зале. Долго не могли как следует занавесить окна, чтобы было темно, и старшеклассники взбирались на подоконники и, смеясь и поддерживая друг друга, натягивали поплотней занавеси. Но вот в зале погас свет. Кто-то захлопал в ладоши. По залу пробежал шумок. Наконец всё стихло. Появилась надпись: «Первый дождь». И крупные капли расплылись кругами по лужам. Сеня сидел с ребятами и смотрел на экран. И, хотя он знал, что должно произойти, что скажет Катя, как поступит Костя, он смотрел фильм как что-то новое, незнакомое. Вот замелькали на экране первые кадры. Улицы села, снятые за городом, ребята, бегущие в школу. Вот появилась среди подружек Катя с длинными косами и портфелем в руках. А вот и Костя догнал её и они пошли рядом, отстав от других ребят.

Глядя на экран, Сеня совсем не помнил о том, что он сам снимался в роли Кости. Это был не Сеня, а какой-то другой мальчик. И теперь, когда Сеня смотрел фильм, ему нравился этот простоватый, прямодушный и отважный паренёк. И верилось, что он и в самом деле может залезть на вершину скалы за цветком. Никто из зрителей даже и не подозревал, что это не настоящая скала, а нарисованная на холсте вместе с деревцами и облаками. И даже Сеня теперь не помнил об этом. А когда Костя на своём Буяне поскакал за врачом, все хотели, чтобы он вовремя успел доскакать и чтобы доктор согласился лечить Катиного телёнка, потому что это был не ветеринарный врач, а обыкновенный человеческий доктор и он совсем не обязан был идти в соседнюю деревню лечить телёнка.

Мелькнул кадр — взволнованное лицо мальчика с веснушками — крупным планом. Его лохматая голова, низко склонённая над гривой. А за ним второй кадр — всадник, ловко скачущий на небольшом пегом коньке. И, конечно, никто из зрителей не догадался, что это снимались два человека: ученик их школы Сеня Бармушкин и артист цирка — знаменитый наездник. Все видели одного только паренька Костю и в этот момент все они хотели, чтобы он поскорей доскакал до врача. И даже Сеня не помнил, как он трясся в студии на деревянном мюнхаузенском коне. Он тоже видел перед собой Костю и желал ему удачи.

Когда в зале зажёгся свет, Сеня ещё некоторое время продолжал смотреть на экран. Он не слышал, как Гошка Комаровский что-то кричал ему, а Рита Америцкая пыталась о чём-то спросить. В эту минуту он вдруг как-то осознал, что теперь всё кончилось — и съёмки, и студия, и волнения. Не то чтобы ему нравилось сниматься или он хотел стать киноартистом. Нет, он вовсе не думал об этом. Но ему было очень жаль чего-то, так внезапно вошедшего в его жизнь и так же внезапно кончившегося.

Дмитрий Петрович с усталым, но улыбающимся лицом стоял, окружённый ребятами. Сеня протиснулся поближе. Ему хотелось сказать режиссёру что-нибудь хорошее, но он не знал, что сказать.

И вдруг у него само собой вырвалось:

— Дмитрий Петрович, а я сдюжил!

Дмитрий Петрович не понял, потому что, наверно, уже позабыл тот разговор в студии, когда они только начинали сниматься. А может быть, он просто не расслышал, потому что ребята со всех сторон тормошили его, спрашивали, не нужны ли ему ещё артисты и будет ли он снимать какой-нибудь новый фильм.

Насчёт артистов Дмитрий Петрович ничего не ответил, а про фильм сказал:

— Буду! Называется он «У каждого — своя дорога». — Сказал и посмотрел куда-то вдаль, через головы ребят.

Наверно, задумался об этом новом фильме.