"Сучка по прозвищу Леди" - читать интересную книгу автора (Берджес Мелвин)
Глава 4
К тому времени, как я добралась до Копсон-стрит, отчаяние уже не отпускало меня. Ныло расцарапанное банкой плечо, пульсировал глаз, лапы были в крови, и я умирала от голода. Вновь найдя след Терри, я побежала по Уилмслоу-роуд. Далеко он не ушел. Я нашла его с банкой пива в руке и в пальто с поднятым воротником (утро было холодным) на скамейке рядом с «Сэйнсбери». Рядом с ним сидел старик, упершись локтем в колено и крепко сжимая в руке собственную банку пива.
Мне стало страшно. Я остановилась поодаль, но так, чтобы не выпускать Терри из вида. Ну и власть у этого человека! Умей он контролировать себя, мог бы править миром. Я сидела и смотрела на него сквозь ноги неторопливых пешеходов и людей, спешивших на автобус, и мне представилась картина войны, в которой Терри был генералом. Вот это битва! Целые подразделения неожиданно превращались в собак! Крики мгновенно переходили в лай, люди падали на четыре ноги-лапы, причем ранцы придавливали их, и им приходилось нелегко, пока они вылезали из-под груза, а потом поднимались с нелепым видом и стояли, тихонько поскуливая. Некоторые пытались воспользоваться ружьями и гранатами, но у них были лишь зубы и лапы. Собака, стреляющая из ружья! Из танков тоже доносился лай, потому что собаки там сидели, как в западне. Падали с неба самолеты, так как за штурвалами сидели лающие пудели, пытавшиеся зубами ухватиться за рычаг. Корабли с заглохшими моторами бессмысленно кружили на одном месте! Вот вам и оружие! Можно забыть об атомных бомбах, забыть о бактериологическом оружии! Пусть все солдаты превратятся в собак!
А если бы он сотворил такое со всей человеческой расой? Тогда на земле был бы настоящий рай! Никто не мог бы открыть банку, водить машину, класть кирпич на кирпич. Никто не мог бы открыть окно и закрыть дверь. Никто не мог бы сосчитать, сколько у него денег, тем более потратить их. Собаки вернулись бы в леса и на поля, бегали бы по разрушающимся улицам. Я живо представила, как
магазины на Копсон-стрит становятся грязными, в стенах домов появляются щели, тротуары проваливаются, трава и деревья одолевают асфальт. Кролики заполняют автомобильные стоянки! Начинается охота на телят и ягнят!
Я вспомнила о городской ферме на Уитеншоу-парк и напомнила себе, что надо туда заскочить.
Потом я тряхнула головой, и вернулся мир людей — вонючие автомобили, еда в банках, весь мир в оберточной бумаге, как игрушка больших белых обезьян. Проклятье!
Но в этом мире был Терри.
«Хозяин», — подумала я. Прежде я бы плюнула, приди это слово мне на ум, но теперь я была сукой и ощущала бурлящую радость в сердце. Теперь это слово имело для меня совсем другой смысл! Еда, спасение от одиночества, любовь. Я была уверена, что смогу полюбить его. Но полюбит ли он меня?
Я медленно направилась к нему, низко опустив голову, но не сводя с него пристального взгляда и слегка помахивая хвостом. Первым меня заметил сидевший рядом с Терри старик.
— Твоя собака? — спросил он.
Терри перевел взгляд на меня и вздрогнул.
— Господи, нет, с чего ты взял? — прохрипел он. Старик поглядел на него и с любопытством наморщил лоб.
— Кажется, она знает тебя, вот и все. Эй, парень… — Он протянул ко мне руку, как бы приглашая подойти поближе. — Ну же, парень. Как тебя зовут? Хороший пес!
Люди почему-то всегда представляют собак как представителей мужского пола, но мне было все равно. Я позволила ему погладить себя по голове и похлопать по спине, но мой взгляд был устремлен на Терри. Я чувствовала запах страха, который обволакивал его, сочился из его пор. Отпрянув от меня и даже отсев подальше, он спрятал банку под пальто и крепко сжал положенные одна на другую ноги. С опаской наблюдая, как сосед ласкает меня, он даже не протянул ко мне руку.
— Ты в порядке? — спросил он.
Я кивнула в ответ. Старик рассмеялся.
— Странный способ разговаривать с собакой, — сказал он.
Терри едва заметно ухмыльнулся.
— Хорошая… девочка? — произнес он с вопросительной интонацией.
Он наклонил голову, чтобы поглядеть, что у меня внизу, и я почувствовала, как, сама того не желая, покраснела. Осторожно протянув руку, которую был готов в любой момент отдернуть, если я выкажу недоброжелательность, Терри с моего соизволения погладил меня по голове и почесал за ушами. Я даже лизнула ему руку, как бы говоря, что готова подчиниться ему. Терри заулыбался. Я заскулила и поставила лапу на скамейку рядом с ним.
— Похоже, она к тебе слишком благоволит для собаки, которую ты прежде в глаза не видел, — с обидой произнес старик, вроде бы расстроившийся из-за того, что я предпочла Терри ему.
— Просто я знаю секрет, как с ними обращаться, правда, девочка? — улыбнулся Терри.
Теперь, когда он понял, что я не злюсь, у него мгновенно изменилось настроение. Он улыбался и потирал руки, словно нашел кучу денег. И вдруг встал со скамейки.
— Мне пора, — сказал он.
— Куда это пора? А, ну конечно, — произнес сосед. — Биржа ждет.
Терри кивнул с отсутствующим видом и сделал несколько шагов. Я последовала за ним. Мы прошли немного по улице и свернули за угол, скрывшись с глаз старика и вообще прохожих, после чего Терри взял меня за загривок и легонько потряс мою голову.
— Я не нарочно, ты ведь понимаешь. Но, знаешь, ты стала прелестной собачкой, и это о чем-то говорит. Я часто смотрел, как ты гуляешь с друзьями. О, ты была великолепна, правда-правда. И теперь ты великолепна. Да-да, так оно и есть!
Он умолк и внимательно поглядел на меня, словно хотел убедиться в том, что я — это я. Потом опустился на корточки и взял мою морду в ладони.
— Это ты? Правда ты? Дай мне левую лапу, если понимаешь, о чем я говорю. Я дала ему левую лапу.
— Теперь правую.
Я дала ему правую лапу.
— Так и знал, что это ты! А говорить ты не разучилась?
Я попыталась произнести: «Стараюсь практиковаться», — однако получилось нечто нечленораздельное. Терри засмеялся.
— Голодная?
— Да-а-а!
— Что? Я не понимаю. Кивни головой. Я кивнула. Глаза Терри налились слезами, и он принялся гладить и похлопывать меня.
— Ах, ты великолепна. Правда, ты великолепна, тебе это известно? Великолепна. Великолепна! Ну, не чудо ли ты, не прелесть? Ах, я люблю тебя, хорошая ты собака, хорошая ты девочка, хорошая, хорошая, хорошая девочка!
Прошло какое-то время, он вздохнул, поднялся и повел меня дальше, чтобы купить мне мясо. Что-что, а заботился Терри обо мне от всей души. Стоило мне проголодаться, и ему тоже становилось не по себе. Вот только выпивка у него была важнее меня, но она была важнее всего на свете, даже важнее его самого. Ох и ревновала же я.
Однако в тот первый день мы оба были до смерти рады, что обрели друг друга. Мы вернулись на Уитингтон-стрит, где был мясной магазин, и Терри купил мне собачьей еды, да еще мозговую косточку — вкуснотище! Потом в «Сомерфилде» он купил пару рогаликов, и я их тоже проглотила под его пристальным взглядом. А он теребил в руках свою банку с пивом и смеялся. Проходившие мимо люди смотрели на него с умилением — нищий кормит свою собаку дорогой едой, тогда как самому хватает денег лишь на пиво. Какая-то женщина остановилась и дала ему фунт.
— Потрать его на себя, — сказала она.
— Спасибо, мэм, — вежливо отозвался Терри. — Теперь я смогу купить себе еще пива, — сказал он мне, когда она ушла. Я подвинула ему носом рогалик, но он потряс в воздухе банкой. — Вот что мне сейчас надо, еще слишком рано для завтрака. — С этими словами он наклонился, чтобы погладить меня. — Могу я хотя бы накормить тебя, бедная девочка. Одному господу ведомо, с какой радостью я бы поменялся с тобой местами, если бы мог!
Купив себе еще пива, Терри направился к кафе и попросил воды. Хозяин кафе поставил для меня старую пластиковую миску, отчего бедняга Терри пришел в восторг и долго благодарил его, доставив ему такое удовольствие, что он даже покраснел.
— Если бы этого было достаточно для счастья человечества, до чего же легко нам всем жилось бы в этом мире, — сказал он.
— Ты прав, вот только продолжалось бы это долго, — заметила женщина, стоявшая за его ной в темной кухне.
А я нюхала и не могла нанюхаться — бекон, сало, яичница, вареная фасоль, подмышки, женские духи, подгоревшее масло — боже мой! В течение первой недели случалось, что я едва не тонула в запахах человеческого мира, которые вновь и вновь забивали мне нос.
После того как я попила, мы устроились на тротуаре. У Терри было старое одеяло, которое мы разделили, как с тех пор делили все. Он завернул меня в мою половину, подоткнул одеяло под подбородком — наверно, я была похожа на бабушку — и смачно поцеловал меня в нос, что меня развеселило, и я, гавкнув, облизала его лицо.
— Подожди, у тебя скоро будет собственное одеяло. Может быть, нас выручит благотворительный базар.
Он поставил перед нами миску и вытащил из кармана грязный листок бумаги, на которой синей шариковой ручкой было написано: «Пожалуйста, помогите». Отыскав в другом кармане ручку, он добавил внизу: «Мы с собакой голодные». Потом стал устраиваться рядом со мной.
— Собака — это ответственность, — сказал он. — Тебя надо кормить и поить. Придется позаботиться о прививках. На улице полно болезней, которыми ты можешь заразиться. Но благотворительность нас не подведет. Собачьих благотворителей никак не меньше, чем человеческих. — Он почесал мне уши. — Собака — это много работы. А я не так уж много могу. Ты была такой прелестной девочкой, а теперь стала прелестной собачкой. Знаешь, девочка, ты будешь присматривать за мной, а я — за тобой. Договорились? Так и будем жить, а? И я буду звать тебя Леди. Хорошо?
Я сказала:
— Другого способа стать леди у меня никогда не было.
Терри рассмеялся, хотя не думаю, чтобы он понял. Я же была счастлива тем, что он со мной разговаривал, хотя уже не очень хорошо понимала его, так как отдельные слова начали сливаться в моем сознании в непрерывную череду звуков. Вскоре я спала отличным собачьим сном.
В тот день мы с Терри наслаждались жизнью под непрерывный звон падающих в мою миску монет. Терри пил пиво и сиял от счастья, отчего я тоже чувствовала себя счастливой. Он обещал любить меня, и я обещала любить его. Он плакал, и я, несчастная сука, не имея больше слез, слизывала слезы с его лица, скулила, подавала ему лапу и поворачивалась на спину, чтобы он мог погладить мой живот.
— Прости меня, — шептал он.
А я была благодарна ему за то, что он жаждал моего прощения, и прощала его — в одну секунду простила его за то, что он отнял у меня мою жизнь. Проходивших мимо людей очень трогали наши ласки, и деньги текли рекой — на мой взгляд, их было слишком много. Бедняга Терри не привык иметь деньги и не переставая пил пиво. Ближе к вечеру он был уже настолько пьян, что не мог говорить, и его хватило только на то, чтобы доковылять до темного местечка, подальше от людских глаз, позади дешевого отеля на Палатин-роуд. Там он проспал пару часов, а я сторожила его и гордилась, как солдат, своей службой. У меня хватило бы смелости загрызть любого, кто посмел бы подойти к нам слишком близко.
Оглядываясь назад, я никак не могу понять, почему вдруг прониклась такой благодарностью к Терри за сущие крохи его доброты. Но не я первая потеряла голову от любви к человеку, который разрушил мою жизнь. Собственно, он был все, что у меня оставалось в человеческом мире, последняя живая связь с моей человеческой сущностью. Все, что я делала для него, он принимал как бы из одолжения.
Когда совсем стемнело, Терри проснулся.
— Господи Иисусе, — пробормотал он, стараясь разглядеть меня в темноте. Я же подняла уши, чтобы выглядеть посимпатичнее, и завиляла хвостом. — Праздник продолжается, да? — прохрипел он.
Ничего нового он не придумал, были все те же рогалики, ломтик свинины, вода для меня и четыре банки пива для него. Мне хотелось погулять, поиграть, поохотиться — не знаю сама, чего я хотела! Например, побегать за палками! — однако для Терри день закончился. Ему требовалось побыстрее отключиться. Поэтому, взяв пиво, он повел меня обратно в свое убежище, состоявшее из куска гофрированного пластика, за отелем, чтобы, не произнеся ни слова, выпить там пиво, бам-бам-бам-бам. После этого он отошел в сторонку, чтобы помочиться, завернулся в одеяло, оставив для меня уголок, и заснул до утра.
Я подумала: вот, значит, как! Один день из жизни алкоголика. Но я сделала первый шаг. Может быть, если он полюбит меня сильнее, то сможет вернуть мне человеческий облик. На что еще мне было надеяться? Я мерила шагами сад, но далеко не уходила. Мое дело — защищать его. Если с моим Терри что-нибудь случится, мне придется навсегда забыть о возвращении в мир людей. В конце концов скука сменилась усталостью, и я, свернувшись калачиком, легла спиной к Терри и попыталась заснуть.
У меня гудела голова. Ночь предстояла долгая. Весь день я была занята, но как только дала себе волю, тотчас полезли всякие мысли и воспоминания о том, что я потеряла. Моя семья — как на них подействовало мое исчезновение? Может быть, они думают, что меня убили или изнасиловали? Скорее всего, считают, что я убежала. Что ж, на меня похоже — позволить им много лет любить себя и лелеять, а потом, чуть стало похуже, свалить. В последний год мне часто приходило в голову, что пора бежать из дома — я даже говорила об этом. Всего неделю назад, или около того, поругавшись с матерью, я сказала, что остаюсь дома только потому, что мне больше некуда податься. Она кричала и плакала, а меня это не трогало.
Бедная мама! Когда прошел шок из-за того, что она не узнала меня, я понемногу начала смотреть на вещи с ее точки зрения. Откуда ей было знать, что это я, если я и сама-то себя не узнала? Я стала собакой — и все равно хотела невозможного! Я всегда хотела от людей невозможного. А теперь мне, верно, никогда не удастся сказать ей, как сильно я люблю ее и как высоко ценю.
Но у меня ведь была не только мама. Мой папа — интересно, сообщили ли ему о моем исчезновении? Еще бедняжка Джулия и Адам — каково им было иметь такую сестру, которая всегда только использовала людей? Прежде мне не приходило в голову, как много людей любили меня. Мои школьные друзья. Энни, которой я показала спину, потому что она, видите ли, недостаточно веселая. Симон, мой друг, которого я тоже бросила, потому что он казался мне слишком правильным и верным…
— Ты уверена, что бросила его не потому, будто считаешь себя недостаточно хорошей для него?
Так спросила Энни, и я посмеялась тогда, а теперь — теперь я стала собакой и никому не подходила. Все люди, которые окружали меня прежде, ушли из моей жизни; я была обречена ходить по одним с ними улицам, видеть то же, что они, но оставаться неузнанной. Они будут меня встречать, но никогда не узнают, что я — это я. Если бы ко мне, хотя бы на час, вернулся человеческий голос, я смогла бы рассказать им, кем стала!
Я сама во всем виновата. Меня интересовали лишь удовольствия. Я не желала никаких привязанностей, никакой ответственности, даже когда речь шла о моих друзьях. Всем я приносила одни несчастья, но меня это не трогало.
Самое забавное, что я как будто сама решила сойти с дистанции. Хорошо помню, как мне в первый раз пришло в голову, что в жизни есть нечто большее, чем получаю я. Это было в моей спальне, где мы с Энни делали уроки. Мы часто готовились к урокам вместе, приходили друг к другу, и занимались.
Мне было далеко до нее — она всегда брала верх, — но и у меня не было проблем с учебой, пока я давала себе труд делать уроки. Мне нравилось заниматься вместе с Энни, потому что она умела не только хорошо работать, но и от души хохотать. В тот день мы занимались разворотами многогранников, и она доставала меня тем, что будто бы собиралась сделать разворот биты своего дружка и посмотреть, разберется в нем учительница или не разберется и сможет ли понять, что это такое.
— Спорю, она возьмет его домой и сделает биту из картона или чего-нибудь еще, — сказала Энни.
— А на другой день принесет в класс, — добавила я, — и от нее ничего не останется!
Мы буквально повалились на пол от хохота и хохотали, хохотали, пока не обессилели.
Но, пока мы смеялись, я не переставала думать: прекрасно вот так шутить, но на самом деле, в действительности, я бы предпочла заниматься чем-нибудь другим. Я думала о многом. И о людях тоже. О папе и о том, как он постоянно просил меня приехать к нему в США — а почему, собственно, он сам не мог приехать ко мне? И о маме, почему мы с ней не ладим, и о том, как мне надоел Адам, как надоела школа, надоела Энни, надоел Симон. Все чего-то от меня хотели. Энни хотела, чтобы мы больше занимались вместе, потому что нам было
весело друг с другом. Мама говорила, что меня слишком часто нет дома. Понятно? Люди, которые, как я полагала, были моими друзьями, хотели, чтобы я стала кем-то другим. Не слишком ли?
Энни завелась насчет того, что нам не следует в пятницу идти в «Планету К». Она считала, что мы должны остаться дома, потому что на носу экзамены.
— Не можем мы все время только работать, — возразила я. — Ты же знаешь, мне нравится в «Планете».
— Как хочешь, а я остаюсь. Иди с Симоном, — сказала она, отлично зная, что Симон не сможет. По пятницам он работал вечером.
К тому же Симон был еще хуже Энни. Ему, видите ли, не нравилось, что я хожу в клуб без него, он боялся, как бы я там не закрутила роман. Я должна была сидеть дома, потому что он слишком занят! Глупо. Мне просто хотелось куда-нибудь пойти, где можно повеселиться.
Не знаю почему, но я вдруг завелась.
— Знаешь? — крикнула я Энни. — Мне плевать. Я только что это поняла.
— Что с тобой? На что тебе плевать?
— На все. На это. На работу. На хорошие оценки.
— Тебе нужны хорошие оценки.
— Когда-нибудь, возможно, будут нужны. Но почему сейчас?
Энни пожала плечами.
— В нашем возрасте все заняты своими оценками.
— Я получу их позже. Или не получу. Все равно. Мне правда все равно. Я занимаюсь, но на самом деле меня не интересуют оценки. Правда.
Энни поглядела на меня и рассмеялась.
— Сандра, ты сошла с ума.
— Да. Ну и что? Ты меня понимаешь? Мне все безразлично. Даже Симон безразличен, ты это понимаешь?
— Я думала, ты его любишь.
— Люблю. И мне безразлично! — Я рассмеялась. Сама не понимая, о чем говорю, я знала, что это правда. — Хочешь, я перестану с ним встречаться? Это разобьет мне сердце, но мне все равно. Правда. Ну и что? Он тоже все время от меня чего-то добивается. Я скучаю по нему, но от этого не делаюсь несчастной. Думаю, я могла бы стать еще счастливее. Странно, правда?
— А я? На меня тебе тоже наплевать? — спросила Энни.
— Нет-нет, — торопливо ответила я, — на тебя мне, конечно же, не наплевать, ведь ты моя самая близкая подруга.
Я подошла и обняла ее, но, в общем-то, она была права. На нее мне тоже было наплевать, хоть она и была моей самой близкой подругой. Какое это имеет значение? Все время, пока я утешала ее, у меня в голове крутилась мысль, что готовиться вместе с ней к урокам не отвечало моему представлению об удовольствиях.
В ту пятницу я пошла в клуб одна, несмотря на возражения Энни и Симона, и знаете что? Мне казалось, что я буду умирать от скуки, но этого не случилось. Наоборот, я прекрасно провела время. Прекрасно. Насколько помнится, домой я вернулась часа в два ночи, хотя знала, что мама убьет меня за позднее возвращение и еще за то, что я не позвонила ей, но мне было все равно. Я познакомилась с бандой, и ребята оказались отличными. У меня голова шла кругом, так я веселилась, ну и немножко покурила, а потом полдороги меня провожал парень из банды. Мы ничего не делали, почти ничего, разве что немного потискались — и это было здорово.
— Здорово было. Здорово было! — кричала я во все горло. Я шла одна по улице и кричала что было сил. — Что с моей жизнью? Почему я никогда не живу, как мне хочется?
И у меня уже не было сил остановиться. Я решила сбегать из дома всякий раз, когда у меня будет появляться такое желание. С Симоном я больше не встречалась, хотя любила его; с Энни тоже перестала видеться, хотя она была моей ближайшей подругой. И в школе перестала стараться, хотя мечтала о хорошей работе. Это было прекрасное время, когда меня не покидало ощущение счастья. Можете мне не верить. Но я в самом деле была счастлива, как никогда.
Потом, конечно, стало дерьмово. Все как будто обезумели. Мама решила, что у меня поехала крыша, и насела на папу, чтобы он позвонил и приструнил меня. Дальше — больше, и больше, и больше, словно я взбесившаяся сука и у меня совсем не осталось мозгов. Мама вела себя так, как будто это я на всех нападаю, но на самом деле нападала она. Я же просто была счастлива впервые в жизни или была бы счастлива, если бы мне не мешали. Да и крыша поехала скорее у мамы. Больше всего ее раздражало то, что я перестала слушаться. А мне надоело жить ее жизнью. Теперь я жила своей жизнью, той жизнью, которую сама для себя выбрала. И знаете что? Как раз это оказалось непозволительным. Меня очень быстро просветили.
Скандалили мы из-за всего на свете. И тут у нее пошли долгие милые разговоры по телефону с папой. Это значит, что последние семь-восемь лет они едва обменивались парой слов, а тут объединились, чтобы устроить мне «сладкую» жизнь. Мол, о чем ты думаешь? И так далее, и тому подобное, об оценках, о мальчиках, о гуляниях допоздна, о нежелании отчитываться перед мамой, где я была. А зачем, собственно, отчитываться? Она говорила, что тогда не будет волноваться, но это неправда. Я пыталась ей звонить, просто чтобы доставить ей удовольствие, но от этого скандалы не прекратились. Она все равно орала на меня.
Видели бы вы, что было, когда летом стали известны мои оценки.
— Ох, Сандра! — запричитала мама. — Ты только посмотри! А мы-то рассчитывали совсем на другое! По английскому языку «С», а ведь это был твой любимый предмет.
— Почему был?
— Ну, конечно, если по остальным сплошные «О»! Тут я стала хохотать, как бешеная, хотя мне этого вовсе не хотелось. Признаюсь, оценки разочаровали и меня тоже, но мне было все равно! Несколькими месяцами раньше я дала себе слово, что не буду переживать из-за них. Слишком много времени у меня отнимали удовольствия!
А почему бы и нет? Что такого замечательного в школе? Ну, получишь потом работу, и что? Вы бы поглядели на учителей. Очень они счастливы со своей бесценной работой? У них уж точно из-за стрессов с мозгами не все в порядке. Заговоришь с ними — а им это не нравится. Всю свою жизнь они только и делают, что учат, куда ходить да что делать, и сами это ненавидят. Помню, как наш учитель математики мистер Уэйлс отреагировал, когда один из мальчишек сказал, что хочет стать учителем.
— Не советую, — сказал он. — В наше время это не работа, а каторга. Ничего не успеваешь, правила постоянно меняются. Денег меньше, чем в прежние времена. Многие считают, что работают на износ. Если честно, то не могу советовать работу учителя.
Вот так. А ведь это учительская профессия? Что же тогда все остальное? Могу спорить на что угодно, везде одинаково. Папа тоже обычно стонал из-за своей работы. И все стонут. Часы становятся длиннее, везде боссы, всю жизнь приходится делать, что тебе говорят. Может быть, вам это нравится, а мне — нет. Я думала: и на этот ужас надо угрохать уйму времени. Я же тогда хотела одного, получать от жизни удовольствие, пока могу это делать.
— Всё твои мальчики, — говорила мама и смотрела на меня так, словно я была Великой шлюхой Уитингтон-стрит.
Ради бога, не так уж много у меня было парней. Восемь или девять. Ну, десять, если считать Соппи, которого я не считаю, потому что ужасно напилась в тот раз.
Энни сказала, что я сошла с катушек, потому что у меня разрушилась семья.
— Всё твои мальчики, — фыркнула она.
Представляете? Ну в точности как мама. Всё твои мальчики. На самом деле меня мучало совсем другое. Мне не было дано наслаждаться тем, что я делала. Мне не было дано самой решать, хочу ли я гулять допоздна, баловаться наркотиками, спать с мальчишками. Это происходило, потому что меня расстраивали, доводили до бешенства и так далее. Люди, подобные Энни, думают, будто совершаешь дурные поступки, потому что у тебя куча нерешенных проблем, но с чего быть хорошей? Папа, слава богу, уже давно не с нами. Мне было тогда всего девять лет, и я еще не начинала учиться в старшей школе. Ничего не поделаешь. Неожиданно я задумалась. Вот я, молодая и красивая, ладно, хорошенькая, а мне приходится все время сидеть дома и работать и сокрушаться из-за того, что не могу позволить себе получать от жизни удовольствия. Такая уж я. Хочу наслаждаться жизнью. Вот так, мне семнадцать лет, и я спала с несколькими мальчиками. Ну и что?
Люди начинают плохо думать о девочке, если она с кем-нибудь переспит, а мне совсем не хочется, чтобы обо мне думали как о шлюхе или какой-нибудь байкерще. Но все равно — я рада, что получилось так, а не иначе. Я счастлива. Не сожалею ни минуты — даже о том, что было отвратительно.
У меня был отвратительный разговор с Энни в тот день, когда она сказала это. Своим сопливым «всё твои мальчики!» она вывела меня из себя.
Всё твои мальчики, ну-те, ну-те, ну-те.
— А мне нравится, — сказала я.
— И мне нравится. Только я не делаю это со всеми, кто бы ни попросил. Сначала надо найти мальчика, который понравится, и тогда другие не нужны.
— Что? Ты о малыше-петушке? Да что ты понимаешь в сексе?
— Не называй его так! — с обидой произнесла она.
И правда, что это я? Не так давно Энни призналась, что ей кажется, будто у ее мальчика маленький член, но она не знала, так ли это, поэтому и спросила у меня, ведь в отличие от нее я видела, не один член. Мы тогда чуть не описались от смеха, стараясь представить, какого он размера. Как это сделать? Нельзя же в самый ответственный момент вытащить сантиметр и сказать, мол, подожди, я тебя измерю. Я спросила, насколько он высовывался из ладони, когда она держала его, и Энни залилась краской, как мышка. Смешно. Потом она показала, а я стала дразнить ее.
— Всего лишь? — спросила я, и мы смеялись и смеялись.
Но это было раньше, а когда я назвала его малыш-петушок, она жутко разозлилась. Не надо было ей задирать нос: «ВСЁ ТВОИ МАЛЬЧИКИ».
— Малыш-петушок, малыш-петушок, — прошипела я, и на этом все кончилось.
Мы разбежались в разные стороны и с тех пор перестали быть подругами. А я скучаю по Энни, хоть она была высокомерной коровой и всегда думала, будто все знает лучше всех.
Оглядываясь назад, не могу припомнить ни одного человека, который был бы на моей стороне. Даже Джулия считала меня черт знает кем, подобно всем остальным. Это случилось в «Свинглер». Было около двух ночи. Я от души радовалась жизни, плясала, пила и наслаждалась каждым мгновением, жалея, что так не может быть вечно. А тут Джулия со своим Анжело. Я всегда в шутку называла его Анжелой, и он не обижался. Мы уже давно не виделись с Джулией, потому что два месяца назад она поселилась отдельно в собственной квартирке, и с тех пор мы проводили вместе совсем немного времени. Мы обнялись, потом пошли танцевать, кричали, визжали, и поначалу все было хорошо. А потом Джулия утащила меня, чтобы поговорить.
Ненавижу, когда моя сестра заводит свои нотации. Я знала, что она скажет, могла даже сама сказать это вместо нее, потому что слышала все уже сто раз. Начала она с того, как мама переживает из-за меня, мол, я все делаю неправильно. Ну, и на чьей она была стороне? А ведь мы как будто считались подругами!
— Друзья беспокоятся за тебя. Если, конечно, они настоящие друзья, — кричала Джулия, потому что кругом гремела музыка. Она была права, вот только мне в то время нужны были совсем не такие Друзья. — Кажется, тебе тут нравится.
— Нравится, — кричала я в ответ. — Еще как нравится!
— А где Симон? Я думала, вы с ним отлично ладите.
— Ладили. Отлично ладили, и это самое худшее.
— Что? — не расслышала Джулия.
— В этом самое худшее. Мы слишком хорошо ладили. Уже начинало попахивать семейным уютом. Послушай, мне всего семнадцать. Я не хочу замуж, ты понимаешь?
До чего же тяжело объяснять такое на фоне шести тысяч децибел. Джулия усмехнулась и кивнула головой, как будто поняв, что я хотела сказать, однако в ее словах прозвучало совсем другое.
— Тебе надо быть осторожней.
— Я осторожна!
Тут Джулия изменилась в лице и отвернулась, чтобы отпить из бокала. Подошел Анжело, и я решила, что на этом наш разговор закончился, но не тут-то было. Анжело ушел, и Джулия сразу взяла быка за рога.
— Мама боится, что ты подсела на наркотики, — прокричала Джулия. Пункт второй.
— Кто это говорит?
— Ты и сейчас на наркотиках, я же вижу.
— Здесь все на наркотиках.
— Я — нет.
— Спорю, ты единственная тут такая. Что бы там ни было, а Джулия у нас правильная.
— Ты и без этой дряни можешь наслаждаться жизнью.
— Могу, но с ней лучше, — сказала я, но Джулия продолжала наступать. — Не беспокойся. У меня все хорошо. Лучше побеспокойся о себе.
— Тебя совсем не волнуют твои оценки? Не хочешь их исправить?
— У меня еще уйма времени впереди. А ты займись собой.
Тогда она закатила глаза и сказала, что мы говорим обо мне, а не о ней.
— Нет, — возразила я. — Это ты говоришь обо мне.
— А как насчет мальчиков?
— Какого из них? — переспросила я. Она усмехнулась, изображая порочную девицу, но ни она, ни я не были такими.
— Сандра, сбавь обороты. Еще подхватишь что-нибудь. Или забеременеешь.
— Не считай меня дурой. Я умею присмотреть за собой. И предохраняюсь. Перестань обращаться со мной, как с младенцем.
— Я не обращаюсь с тобой, как с младенцем.
— Тогда перестань указывать мне, что делать!
— Но я же волнуюсь за тебя. Ты — моя сестра.
— Только потому, что я радуюсь жизни, всем хочется по-матерински приструнить меня.
— Тебе всего семнадцать, — кричала она, словно девятнадцать — это уже ой какая зрелость.
А потом мы поссорились, начался настоящий скандал. Я разозлилась на нее, она — на меня. Так продолжалось долго, и мы изо всех сил кричали друг на дружку в адском шуме, отчего у нас чуть глаза не повылезали из орбит. Наверное, потому что мы обе этого не хотели — сами знаете, как это бывает, — вот и ждали, что другая раньше придет в себя. Ну почему нельзя прислушаться, почему нельзя хоть на время поменять точку зрения? В конце концов мне все это надоело. Какое Джулии дело до моей жизни? Я же не лезу в ее жизнь. И я подумала, а почему бы мне не отвалить? И знаете, что я сделала? Сделала шаг в сторону и ухватилась за парня, который проходил мимо. Я уже не раз видела его вместе с друзьями. Ничего себе парень, но меня он не интересовал, просто в тот момент он оказался один. Ну, я ухватилась за него и сказала:
— Поцелуй меня?
Он не стал ждать второго приглашения, и мы поцеловались прямо на глазах у Джулии. Что ей было делать, кроме как стоять и смотреть? Когда же он оторвался от меня, чтобы перевести дух, я сказала:
— Бери пальто, мы уходим.
— Ты хочешь?
Я ответила «да». Вот так. Просто, чтобы позлить Джулию. А потом… Потом мы с этим парнем взяли наши пальто и ушли. Я довела все до конца, поехала к нему домой и спала с ним, вот так. И знаете, хуже этого я ничего никогда не делала. Ведь он даже не нравился мне. Я поняла это еще по дороге, когда мы ехали в такси. Жил он в жуткой вонючей комнатенке. Наверное, для него это было как рождественский подарок — затащить такую, как я, к такому, как он. Изо рта у него противно пахло, и он был глупый и грубый. Потом я чувствовала себя грязной и отвратительной, хотя никто меня не заставлял ехать к нему. Жуть! Как же я злилась на Джулию, потому что, если бы она не капала мне на мозги, если бы не приставала ко мне, я бы не бросилась на первого попавшегося мне под руку парня.
Господи, стоит мне начать вспоминать, и вылезает такое!.. Неудивительно, что я стала сукой. И все же — я не могла не думать о том, что говорил Друг, и как это удивительно совпадало с моими давними чувствами. Какая жизнь предстояла мне? Стрессы, работа, никакой свободы, сплошная обязаловка, должна то, должна это, потому что так надо, потому что надо получить хорошую работу, ну-те, ну-те, ну-те, ну-те, ну-те. Сколько же сил угрохано, чтобы не дать мне делать то, что я хочу делать! Собаке, по крайней мере, никто не мешает.
Рядом лежал Терри, куча дерьма, укрытая одеялом, от которого несло пивом. Наверно, пора забыть об утраченном и наслаждаться тем, что есть, как советует Друг. Но от этой мысли меня охватило отчаяние — это значило забыть маму с папой, Джулию, Адама, друзей, всю мою прежнюю жизнь. Все, что я привыкла считать обузой, теперь казалось единственной ценностью. До того мне хотелось вернуть их, что я испугалась, как бы у меня не разорвалось сердце. Тогда я поняла, что сделаю все возможное и вернусь к людям.
Я скулила и плакала, и пыталась произнести какие-то слова, но язык мне не подчинялся. Проходили часы, ползли, как колонна жуков, в ночь. Когда же небо стало бледнеть, я услыхала неподалеку лай и вскочила, узнав Друга и Митча.
Наконец-то я была не одна, и счастью моему не было предела, пусть даже моя компания состояла из собак. По крайней мере, они понимали меня. Я наклонила голову и облизала губы, когда мы, здороваясь, сблизили наши сверхчувствительные носы. Вот уж чего у собак не отнимешь — они умеют здороваться. Они не столько скребутся и обнюхиваются, сколько обнюхиваются и облизываются — увидев кого-то, надо тотчас узнать его на вкус!
Когда процедура была завершена и мы нанюхались вкусного собачьего запаха, то улеглись рядышком на вонючем одеяле Терри.
— Я тоже лежал у него под боком и сторожил его, — сказал Митч. Он перехватил мой взгляд и кивнул. — Да, мы все делали это, даже Друг.
— С собаками наш Терри добр, не могу не признать, — со вздохом произнес Друг. — И все-таки, куколка, это не выход. Все, что он мог сделать для тебя хорошего, он уже сделал.
— Откуда ты знаешь? — возразил Митч. — Меня он не вернул к людям и тебя тоже, но ведь есть другие.
— Какие другие? — дернулась я. — Кому он вернул человеческий облик? Ну же, говорите!
— Был некий Джоби. Какое-то время продавал «Биг Иссьюз» на Уитингтон-стрит. Темноволосый, с сединой. Он еще носил синие очки.
— Я знаю его, — взволнованно пролаяла я. — И что?
— Он стащил пиво, — сказал Митч и пожал плечами.
— Я тоже. Выбила банку у него из рук.
— Черт с ним, с пивом, ты же собака, — прошипел Друг.
— Когда Терри превратил его в собаку, тот жил с ним несколько недель, с нами не разговаривал, лаял, как маньяк, стоило нам приблизиться, — продолжал Митч. — Никак не мог привыкнуть. Не мог принять. Не отходил от Терри дальше чем на три фута и несколько недель, если не месяцев, умоляюще смотрел на него. А потом в один прекрасный день вновь стал человеком.
— Откуда ты знаешь? — спросил Друг. — Ты же никогда не видел его.
— Пусть не видел, зато знаю его запах.
Друг раздраженно фыркнул
— Ну и что? Думаешь, он стал от этого счастливее? Или богаче? Что у него есть? Пачка «Биг Иссьюз»? Койка в ночлежке, если повезет? А ведь он мог бы жить как в раю! Нет — он не захотел быть псом, у него недостало мужества на собственные убеждения. — Друг не сводил с меня глаз, пока произносил свой монолог, но у меня не было сил на продолжение спора о собаке versus человек, и я отвернулась. Тогда он тряхнул головой совсем по-человечески и снова сел. — Ты сама выбрала, — сказал он и, широко зевнув, щелкнул зубами. — Но нельзя же вечно оставаться щенком. Постарайся отправить Терри в ночлежку, и тогда ты сможешь погулять с нами. Держу пари, тебе нравится гулять по ночам, правильно?
Я кашлянула и опять отвела взгляд. Когда-то я любила ночную жизнь, но это осталось в прошлом. Если я когда-нибудь вновь стану человеком, то буду много работать, устроюсь, как все, выберу правильную жизнь. Если такова цена, то я заплачу ее, нравится мне это или не нравится.
— Ну да, он прав, так и сделай, — гавкнул Митч. — Погулять ночь с псами — да за это стоит даже умереть. Да и для Терри так будет лучше, — добавил он. — Ему надо поспать в доме, на кровати, а он ни за что не пойдет в ночлежку, пока с ним собака. Туда нас не пускают. Посмотришь утром, что делает с человеком ночь, проведенная на улице.
Мы молча смотрели на закутанного в одеяло Терри. Неужели он в самом деле волшебник? От него несло пивом и мочой. Когда я была человеком, то даже представить не могла, что буду лежать рядом с таким существом. А теперь мне только и хотелось, что чувствовать его руку на своей спине.
Друг решил позабавить нас одним из своих номеров. Он встал на задние лапы, уперся одной лапой в бедро и свысока поглядел на Терри.
— Эй, милый, не уделишь мне немножко времени? — проговорил он визгливым голосом, разыгрывая героиню мультика. — Ты знаешь, какой ты сексуальный? Ох, до того сексуальный, что мне уже невмочь. Ты слышишь меня? Я спрашиваю, ты меня слышишь?
Но Терри, естественно, продолжал спать в своем одеяле, храпя и посвистывая, как пьяная свинья. Друг с отвращением поглядел на него и стал показывать номер с гигантской крысой. Я видела его в первый раз и не поняла, было это смешно или страшно. Он обнажил передние зубы, присел, отчего лапы сразу стали как будто вдвое короче, вытянул тонкий плетеобразный хвост и принялся обнюхивать все кругом. Со своим длинным носом и глазами навыкате он и вправду немного походил на крысу. Потом он обнюхал и облизал лицо Терри, как будто собирался съесть его. Это было до того натурально, что я не сдержалась.
— Господи, ужасно — фу, это по-настоящему
ужасно — кричала я.
— Однажды он проделал это с парочкой, застукавшей нас в доме, который был выставлен на продажу. В тот день о продаже и речи не было! Им потом пришлось несколько недель принимать успокоительное, — брызгал слюной Митч.
Друг все-таки заставил меня посмеяться, но и напугал тоже. Я больше не хотела его слушать. Слишком долго я была неуправляемой — и вот до чего это довело меня! Я повернулась к Митчу.
— А как это случилось с тобой? Как ты сам стал собакой? Расскажи, — попросила я.
Митч взглянул на Друга, не хочет ли он изобразить кого-нибудь еще, но тот уже опять стал самим собой.
— Давай, расскажи ей. У нас есть время.
Друг зевнул, улегся на бок и закрыл глаза, всем своим видом показывая, что собирается спать. Митч сел и почесался, как делал всегда, прежде чем что-то рассказать. Потом он замер и, собираясь с мыслями, уставился на дорогу, словно прислушиваясь к шуму проезжавших мимо машин и автобусов.
— Знаете, а я уже начал забывать, — наконец произнес он. — Наверное, травма сказывается.
— Может быть, тебя это перестало мучать, — зевая, предположил Друг. — Несколько месяцев ты только об этом и говорил. О Моем Дне Превращения В Собаку.
— Это было большое событие.
— Можно сказать, поворотный момент в моей жизни, — сказал Митч, и оба пса гортанно засмеялись.
— Итак, время после школьных занятий. Автомобильная стоянка в Дидсбери, — напомнил
Друг.
— Я помню где, но не помню, что случилось. Был четверг. Я только что закончил с покупками. — Митч умолк, поднял лапу и потряс ею возле уха. — Там были девочки, да? Малолетки.
— С Терри.
— Правильно. Жуть, как шумели. Смеялись, кричали, хохотали. Я пошел взглянуть, что происходит.
— Что происходит, — повторил Друг. — Да ничего, они просто наслаждались жизнью. — Он улыбнулся, предвкушая удовольствие. — Я был там и все видел, — сказал он, обращаясь ко мне.
— Терри улыбался, они смеялись, но видно было, что им не до смеха, — продолжал Митч. — И они тотчас умолкли, стоило мне появиться. Я был их учителем, — пояснил он. — Терри спросил у них, кто я такой, и одна из девочек сказала ему, но его это не остановило. Думаю, поначалу он принял меня за отца, а, когда узнал, что я учитель, взялся за старое.
— За что?
— Ну, он был отвратителен. Самым невозможным образом вел себя с девочками. А ведь им было не больше пятнадцати.
— Что он делал? — вновь спросила я.
— Он был отвратителен, — повторил Митч. — Не знаю, что он говорил девочкам, но тут прицепился ко мне. Стал спрашивать, каково это — учить столь прелестных девиц. Мол, как я с ними управляюсь. Естественно, девочки заходились от хохота. Какую из них я попробовал? Потом он попытался обнять одну из девочек. Она оттолкнула его руку. Разве так можно? Вот мне и пришлось вмешаться.
— Да ничего бы с ними не случилось. Что он мог сделать в четверг днем, когда вокруг целая толпа людей? Они просто смеялись, — сказал Друг.
— Он мог превратить их в собак.
— Этого ты не знал.
— Что ты сделал? — спросила я.
— Ну, я сказал девочкам, чтобы они уходили, и предупредил Терри, что вызову полицейских, если он не будет вести себя прилично. Беда в том, что девочки не послушались меня, не захотели послушаться. Это было оскорбительно. Одну из них звали Аманда Кэбот, она была заводилой. Нахальная девица. Она-то и принялась убеждать Терри, будто он все делает правильно, а я — грязный старик, вечно пытаюсь облапать девчонок и сделать еще много всякого ужасного, что я будто бы делаю с учительницами. Естественно, я приказал ей убираться…
— С чего бы это? Разве она сидела у тебя на уроке? Почему бы вам не заняться своими делами, пока мы тут побеседуем между собой? — по-девчоночьи провизжал Друг с явным манчестерским выговором.
— Точно.
— Так что же случилось?
— Я вышел из себя и попытался схватить Терри. Девчонки принялись угрожать мне полицией. Мне! Своему учителю! И тут я сделал фатальную ошибку. Выхватил пиво у него из рук.
— Каждый раз пиво, — произнес Друг. — Терри надо бы повесить на себя плакат: «ВНИМАНИЕ! НЕ ТРОГАТЬ ПИВО. ОПАСНО! ПРЕВРАЩЕНИЕ В СОБАКУ».
— Ага, каждый раз. Ударь его в зубы, и он будет считать, что заслужил это. Плюнь на него, и ничего не будет. А вот забери у него пиво, и он взбесится не хуже тигра. И вот я уже собака! Вам! Падаю на пол и злобно лаю. Так это было.
— Зрелище было потрясающее, — вмешался Друг. — Ну да, я же все видел от начала до конца. И знал Митча…
— Вы дружили? — спросила я.
— Нет, просто я ходил в его школу — «Паррс Вуд».
— Я тоже в ней училась! — гавкнула я.
Наверняка, я встречала их обоих, но в школе было много учителей, тем более учеников, так что мне было трудно представить, как они выглядели в своей прошлой жизни.
— Друг — его прежде звали Симоном — был одним из наших лучших учеников, — сказал, очень удивив меня, Митч. — Первый в искусстве, физике и математике.
— Неужели у него есть мозги? — съязвила я. Друг не обратил на это внимание.
— Я видел, как он стал псом, и мне… Нет, конечно же, мне было жалко Митча, но в то же время я обрадовался. Отчасти потому что в тот момент я понимал только одно — есть! Пес! Я же хотел стать псом! И, в общем-то, я ревновал к нему. Я думал: вот счастливый ублюдок! Не представляешь, какое я испытал облегчение, потому что тогда я думал по-человечески, типа ты должен все знать, ты должен все понимать. Понятно тебе? Всем надо чувствовать себя правыми. На самом деле до жути тяжело быть все время правильным и делать все правильно. И вот, наконец случается нечто невозможное, чего никто не может объяснить — нечто бесполезное, случайное, сумасшедшее, это же освобождение! Я не сомневался, что в мире есть что-то еще, чего нельзя увидеть и пощупать. Вот оно — открытие. Представь, ты смотришь, как машины проезжают туда-сюда по улице, ты видишь, как каждое утро встает солнце. Деревья растут, люди думают и чувствуют. Я привык считать, будто если постараться, то все можно объяснить, а тут мне стало ясно, что на самом деле я ничего не знаю. Я подумал — да! Вот оно. Все не так просто. Ни о чем таком я никогда не задумывался, но в тот момент я понял, что много лет ждал чего-то подобного!
— Мне непременно нужно было испытать это на себе, — продолжал Друг. — Я подумал: ладно, пусть я ничего не понял, но Терри же сотворил что-то с учителем, поэтому я вышел из своего убежища и стал кричать на него. «Как ты посмел? Как ты посмел превратить человека в собаку? Превращай его немедленно в человека! Что ты о себе думаешь?» — Друг хмыкнул, вспомнив, как кричал на Терри. — И знаешь… Это могло бы сработать. Терри был в ужасе оттого, что кто-то может повести себя безрассудно и рассказать об увиденном. Наверно, за много лет не один человек становился свидетелем его проделок, но, полагаю, все держали рты на замке или попросту старались забыть об увиденном. А я кричал что было мочи! Мне, правда, кажется, что Терри был способен на все, лишь бы заставить меня замолчать, но в дело вмешались девчонки. Одна из них бросила в него камень. Терри как раз поднял банку, которую выронил Митч, лишившись рук, и в ней оставалось немного пива. Но когда камень угодил ему в шею, он закричал, и банка опять упала. Суть в том, что он почему-то решил, будто камень бросил я. Мне-то казалось, что девчонка станет собакой, ан нет — собакой стал я. Только что я орал на Терри, и вот я уже стою на четырех лапах и лаю на него. Девчонки с криками разбежались. Я же бросился на Терри и пребольно укусил его за ногу. Он упал, и, клянусь, я был готов вырвать его глотку. Не давая ему подняться, я вцепился зубами в его рубашку и лаял: «Сделай меня человеком, ублюдок, сделай меня человеком или от тебя мокрого места не останется». Но вскоре набежал народ, и мне пришлось спасаться.
— Значит, поначалу тебе не очень-то хотелось быть собакой? — спросила я.
— Знаешь, наверно, все-таки хотелось, но все же прошло два дня, прежде чем я освоился. А в тот момент я злился оттого, что он сделал это со мной без моего разрешения. Это было для меня самое ужасное.
Я посмотрела на Митча, который с унылым видом лежал на земле.
— А ты? Что думал ты? Митч вздохнул.
— Я чувствовал себя так, будто у меня все отняли. Я и сейчас чувствую то же. Хотя, наверно, я бы привык, если бы не одна вещь. Не могу забыть же ну и детей. — Он сглотнул слюну и поднял голову. — Каждый день хожу посмотреть на них. Очень скучаю. И все бы отдал за один вечер в своем доме рядом с женой и моими мальчишками перед телевизором. Очень по ним скучаю.
Митч заскулил и уронил голову на лапы. Мы с Другом подошли к нему, облизали его морду и понюхали у него под хвостом, чтобы рассмешить его.
— Хватит тебе, — сказал Друг. — Былого не вернешь. Мы все что-то потеряли — всё потеряли, если честно. Но подумай и о том, что ты обрел! Вспомни, как мы веселились сегодня вечером! А? Ну, что?
У Митча дрогнул хвост, и он поднял голову.
— И что с вами было дальше? У вас тоже есть хозяева? — спросила я.
В ответ оба зарычали и замотали головами.
— Хозяева! Еще не хватало, чтобы мной командовал кто-нибудь из этих! — заявил Друг.
— Мы сами по себе, — с гордостью произнес Митч. — Тебе известно, что собаки ночные существа?
Это люди требуют, чтобы мы бодрствовали днем, потому что их так больше устраивает. Но на самом деле мы предпочитаем ночную жизнь. Что может быть лучше, чем бежать под покровом темноты? Естественно, бежать вместе со стаей!
— Со стаей? — встрепенулась я. — А сколько вас в стае?
— Многие приходят, но они обычные собаки. А мы хотим, чтобы с нами были такие, как мы. Мы ждем тебя, малышка, — сказал Друг и растянул губы в жутком подобии улыбки, которая была больше похожа на оскал и из-за которой у меня шерсть встала дыбом на загривке.
— Вчера мы унюхали лису, — неожиданно произнес Митч. — Еще немного, и поймали бы ее.
— Бежали за ней вдоль железной дороги до самого Халма, — вставил Друг.
— Потом она заметалась по улицам, бросилась в парк, мы за ней. Вот уж…
— Вот уж полаяли всласть. Добежали до парка, а там она свернула…
— Опять помчалась по улицам. Мы помчались за ней, но…
— Что «но»? — спросила я.
— Учуяли суку с течкой, ну и отвлеклись. Пока я обдумывала сказанное, оба пса занялись тем, что стали усиленно чесаться.
— И вы?…
— Нет. Она оказалась запертой, — как бы безразлично отозвался Митч. — Половина псов Манчестера лаяла возле ее дома.
У моей тети была спаниельша, так, когда она текла, тетя не ходила с ней в парк, чтобы она не сбежала с каким-нибудь псом. А теперь я сама стала сукой. И у меня должна быть течка.
— Как часто бывает течка?
— Пару раз в год. — Друг подмигнул мне. — Тебе это понравится, малышка. И мне тоже!
Я зарычала на него, чтобы он не очень воображал!
Лизнув себя, я убедилась, что пока еще ничего нет, и тут до меня дошло.
— Охота! Вы когда-нибудь охотились на кошку?
— На кошку? — обиделся Митч, однако Друг загорелся идеей.
— Отлично! Будем охотиться на кошку — а потом, малышка, разделим ее между собой! Наш приятель их не любит.
— На кошку, — с отвращением повторил Митч. — Как можно их есть, ведь они бегают по крышам? Ну их! У них нет…
Он замолчал, пытаясь подобрать нужное слово, и я съежилась от стыда.
— Достоинства, — договорил Митч.
— Да уж, — согласилась с ним я. Друг застонал.
— Оставь достоинство проклятой человеческой расе! — рявкнул он. — Я хочу кошку!
Однако я могла думать лишь о том, как снова стать человеком, поэтому закрыла глаза, покачала головой и попыталась отогнать мучительные мысли.
Мы посидели немного, три собаки, а потом кто-то залаял неподалеку, и Друг с Митчем, не говоря ни слова, умчались с быстротой ветра.