"Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь" - читать интересную книгу автора (Шумов С. А., Андреев А. Р., Лависс Эрнест,...)

ПОЛИТИЧЕСКИЕ УЧРЕЖДЕНИЯ БРАНДЕНБУРГСКОЙ МАРКИ.

Успехов марки нельзя объяснять только счастливым стечением обстоятельств. Этими успехами она в значительной степени обязана своим исключительным учреждениям, которые создались силою вещей, постепенно развились, переходя от династии к династии, и без труда узнаются еще и теперь в прусской монархии наших дней. Чтобы понять происхождение этих учреждений, нужно ясно представить себе, каким путем маркграфы совершили завоевание заэльбской страны. Эти завоеватели ничем непохожи на германских королей, которые в V веке овладели римскими провинциями. То были короли по избранию своих товарищей; завоевание было общим делом племени и его вождя; весь народ принимал в нем участие, и с народом приходилось поэтому считаться. Между тем маркграфы, нося менее блестящий титул, стояли гораздо выше над своими вассалами, чем варварские короли над своими дружинниками. Завоевание было их личным предприятием, а не делом наши; им приходилось считаться с заслугами, а не с правами, и, являясь единственными хозяевами завоеванной земли, они раздавали ее своим вассалам и подданным на таких условиях, какие считали для себя удобными.

Ближайшие окрестности Эльбы были так опустошены войною, которая в течение двух веков свирепствовала по обоим берегам этой реки, что, по словам одного современника, там «почти совсем не осталось человеческого жилья». Итак, надо было вновь заселить этот разоренный край. Дальше, к востоку от реки, народонаселение было гуще, но его нужно было еще онемечить. Таким образом, в марке приходилось все созидать вновь или преобразовывать. Созидание и преобразование совершились властью маркграфа. Он вызывал колонистов из Саксонии с берегов Рейна и из Нидерландов, и колонисты явились толпами. Летописец Гельмгольд рассказывает, что Альбрехт, «подчинив себе много славянских племен и обуздав их мятежи», увидал, что «славян скоро не хватит», и «отправил гонцов в Утрехт, на берега Рейна и к народам, терпевшим от морских бурь, т. е. к голландцам зеландцам и фламандцам, чтобы привести оттуда множество народа, который он расселил по славянским городам и крепостям». Эти колонисты оказали нарождающемуся государству величайшие услуги. Между ними встречались люди благородного происхождение; самые имена некоторых знаменитых прусских фамилий, как Шуленбурги, Арнимы, Брэдовы, по-видимому, изобличают их голландское происхождение: Шуленбургом назывался разрушенный теперь замок в Гельдерне, а два другие имени напоминают города Арнгейм и Брэда. Но большая часть колонистов были земледельцы или ремесленники; первых селили преимущественно там, где нужно было оплодотворить скудную почву или отвоевать для земледелия обширные пространства земель, схороненных под болотами; вторые были размещены по городам, которые они обогатили своими промыслами и украсили своим искусством. До их прибытия бранденбургские города были дрянные местечки; дома в них строились из дерева или грубого песчаника. Голландцы первые построили здесь здание из кирпича, многие из которых уцелели до сих пор и свидетельствуют о быстром развитии благосостояния страны, последовавшем за ее колонизацией.

Однако славяне, старые хозяева той территории, которою теперь таким образом распоряжались немцы, не подверглись ни поголовному изгнанию, ни обращению в рабство. Некоторые из них были допущены в состав бранденбургских горожан и дворян, что дает повод немецким историкам говорить о большой гуманности в отношениях победителей к побежденным. С другой стороны, нередко случалось, что колонисты занимали свободные места, не причиняя никому ущерба. Но чаще всего они сталкивались с прежними владельцами, которые должны были уступить им место. Читая документы, мы видим, как множество славянских названий деревень мало-помалу искажаются на немецкий лад или же просто переходят в немецкие.

Антипатия между обеими расами надолго пережила их борьбу: для немцев слово «венд» было синонимом негодяя; у них существовало выражение: unehrliche und wendische Leute. Сожительство с победителями было несносно для побежденных; немецкие корпорации были для них закрыты, и очень правдоподобно, что в городах им предписывалось жить в особых кварталах. Немудрено, что славянам хотелось быть подальше от такого плохого соседства. Они стали уходить в маленькие деревушки, называвшиеся на их языке кицинами; это слово, обозначавшее собственно один из рыболовных снарядов, современники передают по латыни через «villa slavicalis». То были жалкие поселки, без пахотной земли, жители которых не имели других средств к существованию, кроме рыбной ловли; их обитатели были так бедны, что их сеньор, маркграф, требовал с них в виде дани всего несколько миног ко дню Рождества. Один немецкий писатель объясняет образ жизни население этих деревень приписываемой им славянам страстью к рыбе и к удовольствиям рыбной ловли; на деле этого нельзя объяснить ничем, кроме суровости германской колонизации. Колонист так хорошо повел свое дело, что воспоминание о славянском происхождении народонаселение живет в Бранденбурге только для ученых в исследуемых ими именах городов, деревень и рек. Язык, на котором не дозволено было говорить в судах победителей, исчез; все, что могло напоминать о старой религии вендов, жестоко преследовалось духовенством. Многие местные суеверия, существующие и поныне, долго считались относящимися к эпохе, предшествовавшей завоеванию; но теперь доказано, что они чисто германского происхождение. Бранденбургские сказки говорят еще в наши дни о Водане, о Фрее и об охотнике Гакельберге; но у домашнего очага нет уже места для славянских богов, как Радегаст, бог гостеприимства и доброго совета, или Святовит, бог священного света. А между тем воспоминание о баюкавших его детство сказках дольше всего хранится в памяти как отдельного человека, так и целого народа: оно исчезает только с их смертью.

Итак, заэльбская страна была онемечена путем поселения колонистов на свободных землях, путем помещение немцев среди славян к ущербу этих последних, а по местам путем полного искоренение побежденных. Здесь опять следует обратить внимание на свовобразность бранденбургской истории. Во Франции римские и германские наслоения прикрыли собой кельтическую основу населения, и к концу V столетия нашей эры эти элементы все уже между собой смешались: Франция тогда уже была почти готова. В Бранденбург первоначальное население исчезает мало-по-малу; оно заменяется исподволь, и притом не целым племенем, как франки, бургунды, вестготы, а мелкими отрядами, которые постоянно прибывают из разных стран. Ни один из них не был настолько значителен, чтобы поглотить собой другие и передать им свои обычаи и законы, ни один не имел влиятельного вождя; и все они по своем прибытии становятся под власть общего вождя, маркграфа, который их призвал, а теперь указывает им места жительства и предписывает обязанности. Эта иммиграция продолжается в течение всех средних веков и новой истории; она беспрерывно изменяет этнографию марки, но не характер государства, олицетворяемого особою маркграфа, который составил из кусочков искусственное народонаселение Бранденбурга, соединив вокруг себя, как вокруг неподвижной точки, все эти разнородные элементы.

Маркграфам асканийским и в голову не приходило заводить у себя в Бранденбург крупную знать; но они раздали множество мелких ленов вассалам, которые пришли туда вместе с ними или которых привлекло в марку желание создать себе положение. В то же время они расселили по деревням колонистов, пришедших из Саксонии и Голландии. Желая основать новую деревню, маркграф продавал известное число десятин земли какому-нибудь предпринимателю, который брал на себя распродажу ее по участкам будущим деревенским обитателям. По окончании всей операции такой предприниматель делался наследственным судьею и правителем нового местечка. В тех пунктах, где развивались торговля и промышленность, маркграф заводил рынки и по мере надобности превращал деревушки в города. Такому превращению предшествовало исследование нужд местности и заявление об общеполезности новой меры. В виду того», — сказано в начале одной маркграфской хартии — «что нам и нашим советникам показалось полезным учредить город возле Вольцена, мы приложили к тому все наши старания». И тут дело не обходилось без частного предпринимателя: он покупал у маркграфа землю, которая присоединялась к деревенскому участку, перепродавал ее будущим горожанам, копал рвы, строил стены и общественные здание и после этого становился наследственным судьей нового города.

Вначале между жителями одной и той же деревни или одного и того же города не было различие; все имели определенные обязанности по отношению к маркграфу, но все пользовались личной свободой. Положение бранденбургского крестьянина в XII ст. было лучше положение крестьянина саксонского, который был прикреплен к земле; таким образом, эмигрант шел тогда искать за Эльбой того, чего, он ищет теперь за Атлантическим океаном, т. е. свободной собственности. Один любопытный документ — одно примечание из большего юридического сборника того времени, Sachsenspiegel (Саксонское зерцало) — объясняет истинную причину этого привилегированного положение бранденбуриицев: «Они свободны, потому что они первые распахали почву». Точно также и города, под управлением своих судей, окруженных выборным советом, пользовались известной независимостью. Так как местность, где они были построены, была открыта всяческим нападениям, то приходилось поощрять предпринимателей и первых горожан большими льготами. В учредительной грамоте Сольдина маркграф говорит, что новое создание «требует большой свободы»: так формулировался закон, имевший бесчисленные применения в Северной Европе. На берегах Зюдерзее и на берегах Балтики, в Голландии и Ливонии так же, как в Бранденбурге, основатели городов требовали себе вольностей в вознаграждение за трудности и опасности, с которыми им приходилось бороться. Но эти льготы имели свои границы: горожане, как и крестьяне, оставались подданными маркграфов, и их независимость не должна была противоречить их подчиненности своему государю.

Церковь в марке тоже подчиняется общему закону. Ей было вполне естественно занять важное место в стране, часть которой была отвоевана у язычников немецким оружием. Монахи из Премонтрэ, ученики св. Норберта, архиепископа магдебургского, и монахи из Сито, ученики св. Бернара, одинаково еще пылавшие юношеским жаром, явились на правый берег Эльбы, чтобы молиться, проповедовать и обрабатывать землю; но в Бранденбурге клирик, несмотря на оказанные им стране услуги, должен был уступать первенство мирянину. От маркграфа до последнего крестьянина каждый житель марки работал на пользу страны острием шпаги или острием плуга и гордился сознанием услуг, оказанных им общему делу. В маркграфе это сознание было живее, чем в ком бы то ни было, и когда между ним и епископами, или, говоря современным языком, между государством и церковью, произошло столкновение, то церкви пришлось уступить. Предметом ссоры была десятина. Аскании заявили притязание на пользование этим доходом, который, по общему всему христианскому миру обычаю, принадлежал церкви: они ссылались в свое оправдание на то, что вырвали свою область из рук язычников» и «что платят солдатам, без которых исповедующие религию Христа не могут жить в безопасности». Епископы бранденбургские должны были пойти на сделки; они сохранили свои права на десятину, но пользование ею предоставили фамилии Асканиев, как завоевателям страны. Этот договор является единственным памятником, где совершенно ясно изложены те основания, по которым власть маркграфа получила свой исключительный характер. Что касается маркграфа, то его точка зрения очень проста и ясна: без него и без солдат, которыми он командует и которым он платит, говорит он, не было бы церкви. Он знает, что он необходимое лицо, от которого зависит существование всего остального.

Посредником между маркграфом, с одной стороны, и его вассалами и подданными с другой, являлся адвокат, который представлял маркграфа в своем округе так же, как граф представлял короля в своем графстве. Но маркграф сумел принять необходимые предосторожности против своих уполномоченных: он не только не допускал наследственности этой должности, но даже не давал ее пожизненно. Мы нередко находим в памятниках указание касательно перевода поверенных из одного округа в другой, а при некоторых именах встречается упоминание «бывший адвокат», quondam advocatus.

Крестьяне, горожане, вассалы, водворенные маркграфами в их деревнях, городах и ленах, — таково население марки. Не простой сюзерен, но почти самодержавный государь, которому никто не может ставить условий, который не считается ни с какими завещанными предшествующей историей правами и который сам, так сказать, исторически предшествует своим крестьянам, горожанам, вассалам и епископам, а следовательно стоит выше их, — вот что такое маркграф. Отношений между маркграфом и его вассалами или подданными много, но они просты: их много, так как каждый из вассалов или подданных имел личные обязательства по отношению к нему; они просты, так как здесь подданные не были отделены от сюзерена множеством ступеней феодальной иерархии. Таков был вначале политический и социальный строй Бранденбурга. Он мало-по-малу исказился, но никогда совсем не изгладился.

Он исказился, потому что маркграфы, вынужденные делать большие расходы на беспрерывные войны и на дорогую администрацию, рано попали в самые тяжелые финансовые затруднение, которые заставляли их превращать в наличные деньги свои права и доходы. И вот церкви, монастыри, города и даже простые горожане начинают покупать себе сеньериальные права то на часть деревни, то на всю деревню, а иногда и на весь округ. Таким образом, с одной стороны, возникли крупные феодальные владельцы, закрепостившие себе прежде свободное сельское население, а с другой — города купили себе почти полную независимость. Наконец, чрезмерное требование налогов привело к тому, что маркграфам пришлось войти в соглашение со своими подданными и допустить учреждение советов, имевших право финансового контроля над ними самими. Но было бы грубым заблуждением думать, что первоначальный строй погиб в хаосе и что маркграф сделался таким же номинальным сюзереном, каким был, например, герцог саксонский после падения Генриха Лева. Власти его отовсюду грозили опасности, но она не была серьезно подорвана. Советы, учрежденные для финансового контроля, превратились, правда, в провинциальные штаты; но деятельность каждого из этих маленьких парламентов вращалась в узких пределах, и эти отдельные кусочки политического представительства Бранденбурга не стояли между собою ни в какой связи. Соперничать с бранденбургским маркграфом могли бы генеральные штаты; но маркграф бранденбургский всегда стоял выше провинциальных штатов Старой марки, Лужицкой земли, Любуша и т. д. Он по-прежнему оставался олицетворением бранденбургского государства. Притом же ни города, ни вассалы, в пользу которых он отступился от многих из своих прав, не смогли приобрести столько сил, чтобы завоевать себе полную независимость. Некоторые из городов марки достигли известного благосостояние в XII ст. и вошли в ганзейский союз; но они продолжали стоять гораздо ниже немецких городов: что такое Стендаль, Зальцведель, Берлин, Бранденбург, Франкфурт на Одере по сравнению с Кельном, Бременом, Гамбургом, Любеком, Нюренбергом, Веной? Бранденбургские города были расположены на окраине торгового района средневековой Европы; почва, на которой они стояли, была небогата; область, в которой они вели свои торговые обороты, была ненадежна; благодаря этому, ни один из них не был настолько силен, чтобы думать о возможности держать в страхе маркграфов. Что касается дворянства, то оно почти все постоянно было очень небогато благодаря бедности страны: крупное землевладение не нашло себе места в Бранденбурге. Наконец, маркграфы никогда не выпускали из рук того, что они называли своей «suzerainete princiere». Никто не посмел бы подвергать ее малейшему сомнению во времена Асканиев, но маркграфы умели вынудить уважение к ней даже в тот печальный период, который тянется от смерти Вальдемара до восшествие на престол первого Гогенцоллерна. Сигизмундь Люксембургский, несмотря на всю свою слабость, энергично противился захватам епископской юрисдикции. «Вы должны знать, милостивый государь, — писал он одному епископу, — что до нашего сведение дошло, как вы подвергаете наши города интердикту, не обратившись предварительно с вашей жалобой на них к нам. Но мы вовсе не намерены перестать быть судьей наших городов, и решительнейшее наше желание заключается в том, чтобы вы немедленно прекратили такой ваш образ действий. Иначе вам и вашим сторонникам по нашему приказанию будет сделано много неприятностей. Это уж как вам будет угодно!»

То были не на ветер брошенные слова и не пустые притязание павшей власти. Один любопытный процесс, возникший в XVI ст. между империей и маркой, дает нам ряд свидетельств о том, что исключительный характер маркграфской власти остался неприкосновенным еще и в эту позднюю эпоху. Максимилиан Австрийский, учредив имперскую камеру, включил епископов марки, наравне со всеми прочими германскими епископами, в число князей, зависевших непосредственно от империи, столкновения которых должны были разбираться этим новым ведомством. Маркграф протестовал, заявляя, что епископы Бранденбурга, Гавельберга и Любуша не имеют никакого отношение к империи, так как они владъют своими регалиями и ленами исключительно по милости своих сеньеров маркграфов. За время разбирательства этого дела, тянувшегося очень долго и оставшегося без решения, — что равнялось отказу империи от своего иска, — было предъявлено множество документов, многие из которых восходят ко временам асканийских маркграфов, и было выслушано множество свидетельских показаний. Компетентейшие свидетели все высказались против притязаний империи; из их показаний обнаружилось, что епископы были бранденбургскими подданными, а не имперскими князьями, что на их суды апелляция шла не к императору, а к маркграфу, и что императорские письма, адресованные епископам, проходили сначала через руки маркграфа. Епископы обязаны были маркграфу военной и придворной службой, занимали определенное место при церемониях, носили цвета своего сюзерена и подписывались в своих письмах к нему «de sa grase electorale les chapelains tres soumis»; маркграф называл их «monsieur» и говорил им просто «вы», а не «votre dilection», как это было принято между лицами из владетельных домов. Курфюрст Иоахим I дает сильное и краткое определение своих прав над епископами в таких словах: «У меня в стране три епископа, и они обязаны служить только мне». Нельзя найти лучше примера, чтобы понять всю разницу между учреждениями марки и Германии, где епископы всюду пользовались независимостью, которую давала непосредственная подчиненность императору, и где лучшие владения находились в руках духовных лиц. Таким образом, иерархия и дисциплина, водворенные в Бранденбурге его создателями, не погибли в печальный период, последовавший за пресечением фамилии Асканиев, и Гогенцоллерны, явившись туда, нашли живую память о них.

История возникновение Бранденбурга освещает таким образом всю историю Пруссии: предшественники Гогенцоллернов предвещают и объясняют самих Гогенцоллернов. Разве основные черты прусской монархии не выступают вполне ясно в этой марке, созданной асканийскими маркграфами, а потом видоизмененной обстоятельствами? Эти провинциальные и муниципальные вольности, это многочисленное мелкое дворянство с его чисто военным характером, эти помещичьи владение с правом суда над деревнями, вся эта свовобразная смесь феодализма с современностью, — разве все это с неизбежными переменами, внесенными временем, не представляет собой теперешней Пруссии? Многие противоречия в устройстве прусской монархии, поражающие собой современного наблюдателя, исчезают при свете истории. Почему король Пруссии, являющийся одновременно конституционным главою государства и монархом Божьей милостью, с таким трудом примиряет обязанности, налагаемые на него первым званием, с правами, которые дает ему второе? Именно потому, что парламентские учреждения, плод революционной случайности, совершенно новы в этой стране. Единый национальный парламент ведет свое начало не дальше, как с 1848 г. Только провинциальные штаты, с происхождением которых мы познакомились, имеют за собой историческую давность, а единство монархии еще тридцать лет тому назад представлялось исключительно королем, т.е. преемником маркграфов.

Никто больше этих маркграфов не заслуживает название Landesvater'a, или отца страны, которое немецкие князья так любят слышать из уст своих подданных. Марка была создана Асканиями, и когда при дальнейшем ходе истории она очутилась на краю гибели, Гогенцоллерны, чтобы спасти ее, вернулись к политике этих своих предшественников. Разве Великий Курфюрст после Тридцатилетней войны или Фридрих Великий после Семилетней, разъезжая по своим опустошенным провинциям, повелевая там восстановить развалину, там осушить болото, там оросить и разделать какую-нибудь бесплодную песчаную пустошь, призывая колонистов из всех стран и перестраивая или вновь строя деревни через подрядчиков, не напоминают нам Асканиев в тот момент, когда они овладели заэльбской страной, опустошенной войной, где города и деревушки возникали по их приказу и на их глазах? Что же удивительного в том, что их преемники не хотят видеть в себе простых конституционных государей и открыто это высказывают?

Конечно, Гогенцоллерны шли по следам Асканиев, сами вовсе того не подозревая: Фридрих II не знает их истории и говорит о них с презрением. Это упорное следование одним и тем же традициям объясняется просто упорным существованием все тех же нужд. Оставим в стороне все разглагольствование о германской и христианской миссии Пруссии и формулируем все выше сказанное в нескольких строках, могущих служить введением в философию прусской истории.

Бранденбургское государство возникло на границе Германии, где шла борьба двух враждебных друг другу племен; его происхождение, таким образом, чисто-военное. На этой границе могло, конечно, вырасти и какое-нибудь другое немецкое государство: обстоятельства, поднявшие так высоко марку на развалинах ее соперников, не заключают в себе ничего рокового или неизбежного. Напротив того, лучшей ее защитой от бурь, вроде той, которая разбила вдребезги саксонское герцогство, служила именно ее незначительность, и ее маркграфы были так дерзко предприимчивы именно по своей бедности. Обыкновенно историк, изучая причины успехов какого-нибудь государства, находит их прежде всего и главным образом в счастливом стратегическом положении страны, удобном для защиты и нападение, и в плодородии почвы, дающей богатство. Здесь все наоборот: неблагодарная почва скудно вознаграждает упорный труд, природа вовсе не позаботилась о защите этой страны, и к довершению бед исторические обстоятельства порождали врагов со всех сторон; но именно эти-то невыгодные условия и послужили основанием величия Бранденбурга.

Чтобы жить и расти в таких трудных условиях, государству необходимы были порядок, иерархия и дисциплина, и марка сумела добиться всего этого. Когда учреждения зарождаются самопроизвольно, то в них никогда нельзя искать строгого порядка; когда же их устанавливают, то дело не может обойтись без более или менее ясно осознанного плана; а маркграфы, перейдя Эльбу, очутились на нетронутой почве и свободны были устраиваться, как хотели, на полной свободе. Они устроились гораздо лучше, чем это тогда обыкновенно делалось, и хотя дух и обычаи того времени не остались без влияния на их создание и кое в чем причинили ему ущерб, но главные его части устояли, и маркграфы навсегда остались там хозяевами.

Лежа посредине германско-славянской равнины по обоим берегам Эльбы, Бранденбург ничем не защищен от нападений, но зато ничем и не стеснен. Простая забота о своей безопасности заставляет его стремиться к расширению. Так как ему нельзя подвигаться в сторону Германии, где все занято, то он подается на восток, увеличиваясь насчет мелких и разоренных славянских княжеств. Растягиваясь по равнине от гор до моря, он ничем не защищает своих флангов, но маркграфы не могут действовать иначе: как прибрежные владельцы, они необходимо должны стремиться овладеть всем течением реки. Поднимаясь по ней, они, наконец, достигают высот, так как их приобретение в Лузации и Мейссене, в нынешней Саксонии, переносят границы марки к горам Богемии. Одно время они даже чуть-чуть было не затронули Силезию; за четыре дня до своей смерти Вальдемар вынудил у герцога глогауского обещание уступить ему Швибус, Члухов и Кросно. С другой стороны, они несколько раз доходили до моря: несколько времени они владели Данцигом и пробовали захватить Стральзунд. Не оставаясь ни минуты в покое, покупая все, что продажно, и захватывая все, что плохо лежит, они являются предтечами Гогенцоллернов, которые пойдут их же путями, но только гораздо далее.

В этом трудовом государстве нет и следа какого бы то ни было блеска. Некоторые из маркграфов соблазнились было рыцарской роскошью; но долги, в которые тотчас же попадала казна, немедленно указывали им, что они сбились на ложную дорогу. Да когда у них и бывало золото, то не все они так им сыпали, как Вальдемар. Однажды маркграф Иоганн задумался над изменчивостью военного счастья и над необходимостью в минуты удачи делать запасы на черный день: тогда он насыпал целый сундук золотом и отвез его в церковь в Ней-Ангермюнде, где теперь еще показывают липу, которую осторожный маркграф посадил, чтобы отметить место тайника, принявшего в себя впервые военную казну Бранденбурга. Гогенцоллерны подражали этому маркграфу Иоганну, а не блестящему Вальдемару: на одного из этой семьи, который велел нашить себе на платье золотые пуговицы, как это сделал первый король прусский, сколько приходится таких, которые нашивали себе на новое платье старые медные пуговицы! Не ищите здесь и умственного блеска: все придворные асканийские поэты и певцы были приезжие, и этот двор должен был казаться таким же варварским по сравнению с двором ландграфа тюрингенского, где была школа рыцарства, как двор франкского короля в Камбрэ по сравнению с двором одного из вестготских королей в Тулузе или в Толедо. А какой жалкой фигурой явится Фридрих — Вильгельм, второй король прусский, этот царственный унтер-офицер, заседавший почти всякий вечер в курильне, если его поставить рядом с императором Карлом VI! Но преемники королей из Камбрэ царствовали в Тулузе, а преемники Фридриха-Вильгельма недавно победоносно подходили к воротам Вены.

Бесполезно примешивать какие бы то ни было пререкание к этим неоспоримым фактам: достаточно их констатировать. Однако немцы пытаются связать эту старую историю с политическими вопросами, которые являются злобой дня. Одни из их ученых почитают за счастье возможность отнести к средним векам начало того государства, которое с самого своего основания отличалось от остальной Германии и было предвестником ее великих судеб. Другие подчеркивают исключительный характер учреждений марки с целью показать, что между духом Германии и духом Бранденбурга, этими продуктами двух различных историй, никогда не может быть соглашения. Они предсказывают, что завязавшаяся между ними борьба кончится не победой одного из этих начал, но их взаимным искажением. Они хорошо понимают, какие услуги могло оказывать Германии одно чисто военное государство, как Пруссия, которая охраняла границы страны на востоке и на западе и продолжала быть настоящей маркой о двух головах, глядевших — одна на Францию, другая на Россию; но они беспокоятся и за Германию, и за Европу, видя, как вся Германия грозит превратиться в военное государство и увлекается на прусский путь бесконечных приращений. Ибо Пруссии, как это нам показывает знакомство с семенами, из которых она выросла, самой судьбой предназначено безгранично стремиться к расширению. Сознание этого очень живо в теперешнем ее монархе. Недаром он в день своего коронование говорил: «Судьба не дала Пруссии права спокойно наслаждаться раз сделанными приобретениями; условиями ее могущества она поставила непрерывное напряжение всех умственных сил, глубину и искренность веры, совмещение свободы с привычками повиновения и постоянную заботу о развитии оборонительных средств; если Пруссия об этом забудет, ей не сохранить настоящего своего положение в Европе». Выделите из всей этой речи ее основную мысль, отбросьте мистическую форму, к которой имеют слабость набожные короли из семьи Гогенцоллернов, и в особенности вдумайтесь, что надо понимать под «усилением средств обороны» в стране, которая лучшим способом обороны всегда считала нападение, и вы получите в результате именно то, что в коротких словах выразил Мирабо еще в прошлом столетии: «Война — национальный промысел Пруссии».