"Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь" - читать интересную книгу автора (Шумов С. А., Андреев А. Р., Лависс Эрнест,...)

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ГОГЕНЦОЛЛЕРОВ В БРАНДЕНБУРГЕ. ОСНОВАНИЕ БРАНДЕНБУРГСКОЙ МАРКИ

Не так давно еще счастливая судьба Пруссии объяснялась наследственными доблестями членов Гогенцоллернского дома и гениальностью двух государей: великого курфюрста Фридриха-Вильгельма и великого короля Фридриха II. Но с тех пор, как это государство поднялось на вершину своего теперешнего могущества, прежние представление о ходе его исторического развитие перестали удовлетворять немецких историков. Выдающиеся достоинства отдельных личностей кажутся им слишком узким основанием для величия Пруссии, и они не соглашаются больше относить начало ее успехов всего за два века назад из страха, чтобы такая быстрота ее роста не подала повода к заключению о неизбежности такого же быстрого падение. Отыскивая истинное начало прусской монархии, они восходят теперь к тому отдаленному и темному периоду средних веков, когда германское племя колонизовало заселенные славянами и Литвою берега Эльбы, Одера и Вислы. Согласно этому знаменитый ученый Леопольд Ранке к девяти книгам своей истории Пруссии счел нужным присоединить несколько глав, посвященных этой древней истории, извиняясь, что пренебрегал ею до сих пор.[1] Но то обстоятельство, что он руководился в своем исследовании патриотическим интересом, не может иметь никакого значение, если только ему удалось найти истину. А ему удалось ее найти, и самое заглавие, данное первому тому его сочинение: «Генезис прусского государства», чрезвычайно удачно: медленно и трудно шло зарождение этого государства, и чтобы оно могло явиться на свет, германскому племени пришлось выдержать многовековую и ожесточенную борьбу вне пределов Германии.

Эта история происхождение прусского государства, интересовавшая раньше только немногих специалистов, да ученые общества Берлина и Кенигсберга, вполне заслуживает того запоздалого интереса, который она теперь возбуждает. Она совсем непохожа на историю возникновение большинства других европейских государств. Какая противоположность, например, с Францией! Франция была, так сказать, предустановленна: я хочу сказать, что страна между Океаном, Пиренеями, Средиземным морем, Альпами и Рейном была как бы создана для того, чтобы принять в себя нацию. До какой бы отдаленной эпохи ее истории мы ни восходили, мы всегда находим здесь обособленную национальную жизнь: галлы резко отличались от своих соседей; римляне, завоевав Галлию, образовали из нее отдельный административный округ и сохранили ее неприкосновенность; Меровинги и Каролинги хотели управлять непременно целой Галлией, и, наконец, Капетинги, лишь только у них явилась возможность выйти из Иль-де-франс, употребили все усилия, чтобы расширить свои владение до крайних пределов Галлии. Напротив того, где искать естественных рамок прусской монархии? В. прошлом веке земли ее тянулись, как разорванная в нескольких местах цепь, от Немана до Рейна. Таким образом те выражение, которыми обыкновенно пользуется у нас во Франции язык истории и политики, неприложимы к Пруссии: нет прусской нации, есть прусское государство; и даже этот термин не совсем точен, так как Пруссия является только одной из частей этого государства. За неимением одного общего название, которое могло бы обнять собою все его части, говорят обыкновенно: «Бранденбурго-прусское государство».

Бранденбургская марка и герцогство прусское составляют, действительно, две главные части прусской монархии. Они соединились только в XVII ст., но их история имеет много общих черт, ибо Бранденбург — страна славянская, завоеванная в XII и XIII ст., немецкими маркграфами Асканийского дома, а Пруссия — страна литовская, завоеванная в ХШ ст. немецким орденом Тевтонских рыцарей. Наследники маркграфов и рыцарей, Гогенцоллерны, многим обязаны тем и другим, но особенно маркграфам. Они сделались королями из герцогов прусских, но величие и господства среди германского мира они достигли как курфюрсты бранденбургские; в марке же они встретили предание той оригинальной власти, военной и патриархальной в одно и то же время, которую они потом распространили на различные страны, подчиненные их господству, и которая послужила этим странам прочной связью.

Бранденбург — одна из самых унылых местностей унылой северо-германской равнины. Главные ее реки — Гавель и Шпре; и если водные потоки представляют собой, как говорить Паскаль, большие дороги, одаренные движением, то нужно признать, что они проведены здесь в надлежащем направлении, соединяя окраины страны с ее центром, а центр с Эльбой, которая ведет к морю; но зато как плохо движутся эти бранденбургские дороги! Едва вступив в эту область, Шпре не находит больше склона и почти останавливается, разделяясь на маленькие рукава, которые сонно пробираются то между лугов, то среди ольховых лесов. Гавель тоже теряет свою силу, разливаясь по бесчисленным озерам. Впрочем, в этих плохоньких речках есть своя прелесть: на этих лесах и прудах, где отражаются тяжелые облака северного неба, отдыхает взор утомленного унылым пейзажем путника, а кое-какие прибрежные холмики приятно нарушают однообразие равнины. Без этого летом ее можно было бы принять за Сахару. Бранденбург недаром называют «немецкой песочницей»: иной маленький городишко в сильный ветер совсем заносится тучами песка; когда ветер стихнет, жителям приходится отгребать песок от дверей домов и выметать с улиц, где его по колено. На Флэмингской возвышенности вода выдается жителям по порциям. Раздачей ее заведуют муниципалитеты. Утром в каждой деревушке народ собирается у колодца; является бургомистр с ключами, раздает воду и тщательно запирает снова это сокровище под замок.

История этой обездоленной страны начинается поздно. В первые века христианства ее заселяют германцы; но когда великое переселение народов, называющееся у нас нашествием варваров, охватывает провинции Римской империи, они оставляют эту область и направляются к югу или к западу. Тогда славяне, занимавшие правый берег Вислы, подвигаются на запад, занимают все пространство покинутых германцами земель вплоть до Эльбы, а по местам переходят даже на ее другой берег. Между Эльбой и Одером они носят имя вендов и делятся на три группы: бодричи в Мекленбурге, вильцы в Бранденбурге, сорбы в Лужицкой земле и Мейссене. Служа авангардом славянского мира, венды занимают боевой пост на восточных границах северной Германии.

Благодаря великому переселению славяне прошли этот длинный путь почти без борьбы; но им пришлось сейчас же остановиться, как только оно кончилось, т. е. когда несколько германских народцев, в том числе и франки, окончательно овладели в V в. Галлией и стали защищать ее границы от новых пришельцев. Таким образом франки с древнейших времен уже имеют прикосновение к истории этой заэльбской страны, где впоследствии явилась Пруссия. Остановив на Рейне последние толпы завоевателей, они сами затем нападают на Германию, чтобы ввести в ней свои законы и христианскую веру: Меровинги начинают это дело, Каролинги оканчивают его, и как только Карлу Великому удалось подчинить саксов и продвинуть до Эльбы границы своей империи, он тотчас начинает войну с вендами и делает их своими данниками. Если бы смерть не остановила его, то он заставил бы этих язычников войти в христианское общество, светским главою которого он был; но он успел только вооружить против них восточную границу Германии, вдоль которой был основан им ряд марок. Это были маленькие государства, организованные для наступательных — действий: сражаться с вендами, собирать с них дань, поддерживать силою христианскую проповедь — таковы были обязанности начальников марок, которые назывались маркграфами, т.е. пограничными графами, и которые были передовой стражей христианской империи.

После смерти Карла Великого борьба двух враждебных племен и двух враждебных религий на берегах Эльбы являлась роковой неизбежностью. Борьба эта продолжалась много веков. Славяне, может быть, ничем не уступали германцам времен Тацита, но они не в состоянии были бороться с немцами, которых цивилизовали и организовали их покорители — франки. В течение долгого времени их спасали разные обстоятельства: слабость и бессилие преемников Карла Великого, междоусобные войны и нашествие норманнов и венгров, опустошавший империю. Полузабытые в своих областях, маркграфы плохо защищались, и Эльба оставалась плохо охраняемой границей плохо объединенной Германии. Одно мгновение казалось, что дело Карла Великого нашло себе продолжателей: то было время, когда опасность пробудила национальное чувство и когда герцог саксонский, Генрих Птицелов, был избран королем Германии.[2] Венгры были отброшены, на вендов было произведено решительное нападение и значительная часть их была обращена в христианство и принуждена к покорности. При Генрихе и его преемнике Оттон христианская проповедь шла рука об руку с завоеванием; миссионеры и маркграфы действовали заодно, и епископства возникали вместе с крепостями. Магдебург был объявлен метрополией славянских земель, и Оттон желал, чтобы этот город стал для славян тем, чем некогда был для Германии Майнц. Бранденбург и Гавельберг сделались главами епархий. Еще несколько лет, и венды вошли бы в составь Германии; но Оттон собственными руками подготовил крушение своего дела. Подняв императорскую корону, ниспавшую в руки мелких итальянских князьков,[3] и возложив ее на свою голову, он весь предался неосуществимой мечте о всемирном владычестве. Он первый увлекся той страстью к Италии, которая погубила его преемников. Они хотят владычествовать над Миланом, царицей ломбардских общин, и над Римом, вечным и священным городом; они становятся королями Неаполя и стремятся к короне Константина, мечтая соединить снова обе империи, разделенные некогда Феодосием. Что им за дело до глухой борьбы, которая идет за Эльбой! Маркграфы раздавлены, и после большего мятежа, вспыхнувшего при наследнике Оттона, граница империи снова переносится с Одера на Эльбу.[4] Все боги славянской мифологии, как те, которые обитают в храмах и имена которых начертаны на подножии их статуй, так и те, которым нет имени, но которые открывают себя в шелесте листьев дуба и в ропоте ручьев, вновь овладевают в XI веке страною, откуда они были изгнаны Магдебургской Богородицей и младенцем Иисусом.

Язычество вендов находило себе естественную опору в язычестве остальных славян, которое было едва затронуто, и в язычестве скандинавов, которое оставалось еще совершенно неприкосновенным. Храм в Упсале был в то время центром государства пиратов. Датчане и норманны оглашали песнями скальдов моря и берега всех северных стран; они ездили в Исландию и в Россию, они наводили одновременно страх на Михаила Пьяницу в Константинополе и герцога Иль де Франс в Париже, но с особым жаром эти поклонники Одина воевали с германцами-отступниками; удары, которые они им наносили в низовьях Эльбы, отвечали ударам, наносимым вендами на средней Эльбе.

Нужно при этом сказать, что христианство представлялось славянам в самом печальном виде. Немцы оказались плохими проповедниками любви и милосердия: они не дали миру ни одного великого апостола, да и тем немногим ревностным миссионерам, имена которых записаны в историю, сильно мешали князья, их соотечественники. Немецкие хроники единогласно обвиняют маркграфов и пограничных герцогов в скупости и жестокости. Немецкие князья, — говорит Гельмгольд, рассказав об одной победе, — разделили между собою добычу; но о христианстве не было помянуто. Тут сказалась ненасытная алчность саксов: они превосходят все другие нации в военном деле и в умении владеть оружием, но они всегда более склонны заботиться об увеличении дани, чем о покорении душ Господу, — proniores tributus augmentandis quam animabus Deo conquirendis… » Ранее Гельмгольда Адам Бременский говорил: «Саксы более расположены к вымогательствам, чем к проповеди христианства». Еще ранее Адама Бременского Дитмар Мерзебургский упрекал немцев за варварский обычай делить между собою после победы семьи пленников, чтобы продавать их и потом в неволю, ибо вендские пленники были одним из предметов германской торговли с Востоком. Наконец, один из этих старых писателей влагает в уста славянского вождя в разговоре с немецким епископом речь, которая напоминает дунайского крестьянина из знаменитой басни Лафонтэна: «Наши немецкие князья так нас гнетут, наши налоги и рабство так тяжелы, что нам ничего не остается, как живыми в гроб лечь. Ежедневно нас тиранят до полусмерти. Как вы хотите, чтобы мы исполняли обязанности, налагаемые на нас новой религией, когда нас ежедневно вынуждают к бегству? Если бы только нам найти место, куда можно было бы скрыться! Но стоить ли уходить за Травну? Там ждут нас те же беды; они же нас ждут и за Пеной. Только и можно, что ввериться морским волнам и жить над пучиной…»

Нет ничего однообразнее и мрачнее истории событий на восточных границах северной Германии со времени мятежа, последовавшего за смертью Оттона Великого. Сорбы, правда, остаются подвластны маркграфам мейссенским; но вильцы и бодричи с поразительным упорством защищают своих богов и свою свободу вплоть до начала XII века, когда обстоятельства слагаются роковым для них образом. Почти всюду вокруг них язычество было побеждено усилиями христианской проповеди: обращенные датчане становятся ревностными поборниками той веры, которую так долго гнали. Чехи и поляки приняли крещение; таким образом христианское влияние проникает к вильцам и бодричам одновременно со всех сторон. Бодричи уступают первые; замечательно, что сопротивление дольше всего держалось у вильцев, т.е. в Бранденбурге. Пески этой равнины глубоко пропитаны кровью, и много крови окрасило озера Гавеля и каналы Шпрееальда прежде, чем окончательная победа заложила на правом берегу Эльбы первый камень прусской монархии.

Северные маркграфы оберегали немецкую территорию от вильцев, как герцоги саксонские от бодричей, а маркграфы мейссенские от сорбов. Занимая место между ними, но далеко уступая им в могуществе, marchio aquilonalis, как называли Северного маркграфа, управлял узкой полосой земли по левому берегу Эльбы, между устьями ее двух маленьких притоков, Оры и Аланда. Ему было не по силам сдерживать своих буйных соседей, и имя его связывается только с воспоминаниями о несчастиях, которые испытывало немецкое оружие, пока император Лотарь II не отдал марку графу асканийскому Альбрехту Медведю. Это было в 1134 году. Водворение Асканиев удвоило силы марки, ибо эта фамилия владела немалым количеством ленов и крепостей на восточных склонах Гарца; в числе этих владений был замок Ашерслебен, называвшийся полатыни Ascaria, а в испорченном произношении Ascania, откуда и произошло имя, прославленное Альбрехтом и его преемниками.

Альбрехт был одним из самых могучих бойцов того богатого героями времени. Он без устали работал своей шпагою на пути в Рим, в походах Лотаря и Барбароссы, в этих странных экспедициях, когда вожди Священной Империи пролагали себе кровавый путь к базилике св. Петра; в Чехии, где он видел, как вся дружина пала подле него, когда герцог Собислав захватил врасплох немецкую армию в горах и заставил ее сдаться; в Саксонии, где он оспаривал герцогское знамя у Генриха Льва, этого другого знаменитого героя XII века, и, наконец, за Эльбой, где он принял участие в крестовом походе, поднятом на вендов св. Бернаром. Замечательно, однако, что маркграф успел утвердить свое владычество на правом берегу Эльбы не столько силою, сколько политикою. У подножия холма в 66 метров высоты, что является диковиной в этой стране равнин, среди образованных Гавелем озер, под сенью покрывавших их берега лесов, прятался Бранденбург, скромная столица племени вильцев. Царивший там князек, Прибыслав, принял христианство, тогда как его подданные оставались язычниками; он построил часовние и стал делать попытки распространить новую веру. Чтобы найти поддержку в этом небезопасном предприятии, он вошел в сношение с Альбрехтом и объявил его своим наследником. По смерти Прибыслава маркграф, получив извещение от вдовы покойного, вступил во владение наследством, но за множеством других забот плохо его берег. Вспыхнул мятеж; маркграфу пришлось его подавлять. Он обложил Бранденеург зимою, подойдя к нему по льду его прудов и рек, и город, наконец, сдался, когда голод и холод заставили защитников выпустить из рук оружие. Тогда Северный маркграф в ознаменование своей окончательной победы принял титул макграфа бранденбургского. Появление этого имени составляет историческое событие: предки прусского короля, ныне германского императора, носили этот титул не далее, как два века тому назад.

Альбрехта Медведя — покорителя славянского города, восстановителя бранденбургского и гавельбергского епископств, которые учреждены были некогда Оттоном Великим и немедленно после него уничтожились, — очень легко принять за героического поборника христианства и германизма; так его и изображают историки. Из пруссофилов, приписывающие Пруссии германо-христианскую миссию; но историческая правда не согласуется с этими добровольными иллюзиями. Ни у одного германского государства никогда не было охоты следовать каролингским преданиям. Одним серьезным усилием можно было бы легко справиться с последним сопротивлением язычников вендов, окруженных, как мы видели, христианскими государствами со всех сторон, за исключением северо-востока, где Померания продолжала еще поклоняться своим идолам; но и у поморян и даже у самих вендов князья склонялись уже к христианству из политических расчетов и ради спасение своей независимости. Всякий фанатизм в народе исчез; славяне, как и римляне последних времен язычества, чувствовали, что их боги их покидают. Они отказывали в мученическом венце даже тем из миссионеров, которые сами его всячески искали, как это было с испанским монахом Бернаром. Бернар пустился в Померанию один, без проводника, без охраны, и в твердом намерении умереть за Христа с пылом отдался всем крайностям религиозного рвения. Но язычники ограничивались насмешками над ним, показывая пальцами на его голые ноги и говоря, что Бог, его пославший, должен был бы, по крайней мере, подарить ему сапоги. Однажды, когда он поверг одного идола, они его прибили; потом, видя, что он не унимается, посадили в лодку на Одере и сказали: «Если тебе так уже хочется проповедовать, ступай в море и проповедуй рыбам и птицам». Бернар возвратился в Германию живым поневоле. Его попытка была повторена епископом Оттоном Бамбергским, которого немцы высокопарно называют апостолом Померании; но видеть в нем героя христианского апостольства значило бы слишком преувеличивать его заслуги. Прелат пускается в путь в сопровождении множества священников и длинного обоза, нагруженного съестными припасами. Князь польский дает ему указание и проводников. На границе Оттона встречает сам герцог померанский, наполовину уже обращенный, желая ему успеха. Любопытно это свидание на берегах Нотечи. Едва князь увидел епископа, как тотчас отвел его в сторону и вступил с ним в беседу. Тем временем военная свита герцога и свита епископа стояли друг против друга; наступила ночь; местность была пустынна и печальна. Поморяне заметили, что немецкие священники трусят; тогда они нарочно стали принимать свирепый вид. Священники пали на колени и стали петь псалмы и исповедоваться друг другу. Тогда солдаты принялись грозить еще пуще: они вынули ножи, стали их точить и представляли, будто кого-то скальпируют. Эта трагикомедия продолжалась до конца разговора герцога с прелатом. Герцог Вратислав сам явился, чтобы успокоить спутников Оттона, и они тотчас принялись проповедовать тем, кого так сильно было перепугались. Эти поморяне так же мало походили на палачей, как немцы на мучеников.

При чрезвычайной легкости этих миссий можно только удивляться тому, что он не предпринимались гораздо чаще. Казалось бы, что у Бранденбурга должно было оказаться два присяжных миссионера — именно епископы бранденеургский и гавельбергский, ибо на эти места постоянно назначались прелаты, несмотря на то, что их епархии находились в руках язычников. Во времена Альбрехта Медведя одним из этих епископов был Ансельм Гавельбергский, одно из светил католической церкви в XIII столетии. Но какое равнодушие к порученному ему стаду неверных! Ансельм был послан папой в Константинополь диспутировать о том, исходит ли Дух Святой только от Отца, или от Отца и Сына. Когда Альбрехт отвоевал снова его епархию, Ансельму поневоле пришлось поселиться в епископском городе; город был из невеселых; епископ принялся перечитывать творение св. Отцов, поддерживал обширную переписку с друзьями, описал свое теологическое посольство; одним словом, он скучал, но говорил своим: «Лучше быть у Христовых яслей, нежели пред судом, среди иудеев, которые кричат: «Да распят будет, да пропят будет!» И прелат, предпочитавший стойло Голгофе, с радостью бросил свой темный и трудный пост, лишь только папа возвел его в равеннские архиепископы. Маркграф, привлекший его в свою страну, сам проявлял очень мало религиозного рвения: самые тяжкие удары он наносил немцам и несомненно с радостью отдал бы за саксонское герцогство все свои заэльбские владения и славу спасения душ всех славян, вместе взятых. Если приобретение им нескольких квадратных миль на правом берегу Эльбы получило значение самого крупного его жизненного деяния, то это обусловливалось единственно ходом дальнейших событий, и много надо было немецким историкам приложить охоты и старания, чтобы превратить этого вояку в пионера германизма и апостола христианства.

Нет ни одного государства, которое в начале своего существование было бы слабее и подвергалось бы большим опасностям, чем это маленькое бранденбургское государство. Нужно только представить себе эту бедную область, равную по своему пространству приблизительно четверти нынешней бранденбургской провинции, расположенную по обоим берегам Эльбы, на этой северо-германской равнине, где нет никаких естественных границ, за которыми можно было бы укрыться от врагов, и где, таким образом, малые и слабые являются готовою добычею того, кто велик и силен. Правда, положение Бранденбурга давало полный простор для его роста: с востока, в стране побежденных и разъединенных вендов, перед ним открывалось широкое поле для завоеваний, тогда как государства Центральной Германии тесно жались друг к другу, государства Южной останавливались в своем росте Альпами, а западным грозила монархия Капетингов. Но герцогство саксонское, архиепископство магдебургское и Мейссенская марка занимали столь же выгодное положение, как и Бранденбург; они имели те же цели стремлений и при том были гораздо могущественнее его. И наконец, маркграфам невозможно было прочно утвердить свое владычество, пока преемники Карла Великого могли предъявить с высоты императорского трона верховные права на славянские земли.

Благодаря необыкновенно счастливому стечению обстоятельств все эти препятствие, стоявшие на пути развитие Бранденбурга, были постепенно устранены. Священная Империя пала в половине XIII века в борьбе, начатой ею против папства; вслед за ее падением феодализм, успехи которого несколько скрадывались под ее прозрачным покровом, предстал во всей полноте своих сил, и Германия сделалась просто анархической конфедерацией немецких княжеств и городов. Еще раньше империи исчезло герцогство саксонское, оставив по себе лишь памятное имя. Это герцогство, простиравшееся от Рейна до Эльбы, было самым грозным противником Бранденбурга. Во времена Альбрехта Медведя там царствовал Генрих Лев. Он владел тоже герцогством баварским и значительными ленами в Италии, так что его княжество простиралось от Балтийского моря до Адриатического. Желая еще более его расширить, Генрих пошел воевать за Эльбу, покорил бодричей и призвал столько колонистов в их страну, что остатки славянского племени потонули в море немецких пришельцев. Герцоги Померании и Рюгена были вассалами этого «князя князей», как называет его один старый летописец, «который нагибал выи мятежников, разрушал их крепости и водворял мир на земле». Но такое большое государство, которое при том же со дня на день росло за счет слабых соседей, было слишком опасно для раздробленной феодализмом Германии: оно вызвало против себя грозную коалицию и было вдребезги разбито. Бавария была отделена от Саксонии, а Саксония раздроблена на множество мелких светских и духовных ленов и вольных городов. Вместе с этим все предприятия саксонских герцогов в заэльбской области были сразу остановлены, и тот важный пост, который Саксония занимала на восточной границе Германии, оказался свободным.

Он был занят не магдебургским архиепископством и не Мейссенской маркой, а Бранденбургом. После целого ряда жестоких столкновений, где архиепископы и маркграфы встречались друг с другом с оружием в руках, Бранденбургская марка освободилась от соперничества архиепископства. С другой стороны, смуты в могучей семье Веттинов, маркграфов Мейссена и Лузации, ландграфов Тюрингии и саксонского Палатината, в половине XIII столетия дали возможность Асканиям наложить руку на Лузацию и даже, временно, на Мейссен. Падение империи, ослабление Веттинов, разрушение герцогства саксонского — все эти катастрофы пошли в пользу Бранденбургу: благодаря им он стал единственным стражем границы и главным противником Дании и Польши, этих двух иностранных государств, которые могли оспаривать у Германии владычество над страною вендов.

История Дании и Польши в средние века одинаково полна трагизма: являясь то грозой соседей, то предметом их презрения они испытали на себе все превратности судьбы. Немедленно вслед за принятием христианства Польша вступает на путь завоеваний; в XI ст. она заходит на левый берег Одера, но затем на долгое время вовлекается в войны со всеми своими соседями и становится жертвой жестоких внутренних раздоров, которые, благодаря неопределенности законов о престолонаследии, возобновляются при каждой смене короля. Весь левый берег Одера ускользает за это время из-под ее владычества; маркграфы подвигаются на нем медленно, но безостановочно. Они достигают реки, переходят ее и продвигают границу марки вдоль Варты и Нотечи до Балтийского моря.

Продвигаясь на восток, маркграфы в то же время расширяли свои владения и на севере; там они столкнулись с Данией. Этот энергичный скандинавский народ, как только управление им попадало в искусные руки, немедленно начинал оспаривать у немцев область нижней Эльбы; в XII и XIII ст. его великие государи Вальдемар I, Канут VI, Вальдемар II обеспечили за ним на некоторое время решительное преобладание в этих странах. Последний из них добился у императора Фридриха II утверждение за собой всех завоеваний, сделанных его предшественниками и им самим.[5] Империя отреклась от всех земель, расположенных по правому берегу Эльбы; Голштиния, равно как и свободные города Любек и Гамбург, перешли под власть Вальдемара, именовавшегося «королем датским и славянским и государем Нордальбингии». Все князья Восточной Германии пробовали меряться с ним силами, но все они один за другим принуждены были просить мира; бранденбургские маркграфы смирились последние. Но с Данией при этом случилось то же, что позднее произошло со Швецией в эпоху Тридцатилетней войны: ее успех был результатом совершенно непосильного напряжения. Как ни превосходно было ее управление, но она не могла без истощения содержать долгое время армию в 100 000 человек и флот в 14 000 судов. При том же она очень многим была обязана личным достоинствам своего государя, который соединял в себе качества воина, дипломата и первоклассного администратора. Между тем один из вассалов Вальдемара, у которого были с ним счеты, решившись, по словам немецкого историка, последовать правилу: «сам себе помогай», совершил поступок, «объективная сила» которого, как говорит другой писатель той же страны, была довольно значительна. Наши соседи пускают иногда в ход такие мудреные слова, чтобы не считаться с моралью, в роде того, как у нас латынь пускается в ход всякий раз, когда дело нечисто. Этот вассал, набожный человек, только что привезший из Святой земли каплю крови Спасителя в изумрудном фиале, поехал однажды к королю, своему сюзерену; тот принял его самым радушным образом и пригласил к своему столу и под свой кров. Граф принял это приглашение, а затем ночью напал на старика-короля, ранил его, завязал ему рот и увез с собой в безопасное место, где и посадил в подвал одной из своих крепостей. Пленник согласился на самые тяжелые условие, чтобы возвратить себе свободу; затем, получив ее, он разорвал договор, к которому его принудили вероломством и насилием, но был предан снова на поле битвы под Борневедом и разбит 22 июля 1227 года. Вместе с этим для Дании начался период долгого и глубокого упадка.

Маркграфы бранденбургские сейчас же воспользовались этим поражением и выхлопотали себе у Фридриха II верховные права на Померанию. Это было самое значительное из мелких славянских государств; оно далеко тянулось вдоль Балтийского моря и правого берега Одера, а на левом его берегу глубоко врезывалось в землю бодричей. Так как померанские герцоги не хотели признать новых сюзеренов, то маркграфы принудили их к тому войною и отняли у них область, почти равную по пространству великим герцогствам мекленбургским и в придачу к ней Укермарк, маленькую провинцию, которая на севере выбегает мысом в Померанский залив. Таким образом маркграфы нашли себе новую дорогу к Балтийскому морю.

Им удалось однажды побывать на этом море при самых удивительных обстоятельствах, где проявились в ярком свет их отважная и предприимчивая натура и упорная страсть к земельным приобретениям, которую они завещали и своим преемникам. Границы расширившейся марки в нескольких местах касались восточной окраины Помереллии. Это герцогство, отделившееся в начале XII века от Померании, граничило на востоке с Вислой, которая одна отделяла его от владений Тевтонского ордена.[6] Маркграфы и рыцари были опасными соседями для несчастного славянского герцогства, имевшего неосторожность сразу впутать в свои дела бранденбургских и прусских немцев.

Бранденбуржцы являются первые в качестве союзников сильной партии, восставшей против Локотка, короля польского и герцога померельского; они вступают в Данциг и облагают замок. Доведенный до крайности комендант его посылает просить помощи у Тевтонского ордена. Гроссмейстер немедленно посылает рыцарей, которые должны за условленную плату в течение года помогать польскому гарнизону. Немедленно по прибытии этого подкрепление бранденбуржцы снимают осаду; поляки собираются тогда распроститься с тевтонами, но рыцари заявляют, что они явились на год и не имеют права удаляться. При том же у них поднимаются с поляками недоразумение и споры из-за расплаты, и дело кончается тем, что тевтоны врасплох нападают на поляков и кого убивают, кого обращают в бегство. Получив из дому подкрепление, они затем в одну ноябрьскую ночь выходят из замка и врываются в город, где производят беспощадное избиение жителей; вот каким путем орден немецких рыцарей проник в Помереллию. Вслед затем он быстро начинает распространять свои владения вдоль Вислы. Под предлогом, что ему еще не выплатили условленного вознаграждение, он налагает руку на Диршау. Король Локоток хочет пойти на мировую: орден предъявляет ему счет, где проставлены расходы, сделанные рыцарями на завоевание королевских городов, с таким итогом, что несчастному королю не под силу по нему заплатить; тогда рыцари захватывают Шветц и оказываются вместе с этим господами над всем течением Вислы. Чтобы спокойно пользоваться этими драгоценными приобретениями, они вступают в переговоры с бранденбургским маркграфом. Маркграф и Гроссмейстер, эти две главы германской колонизации, эти два заклятых врага славян, эти два предка прусской монархии, без труда приходят к соглашению: Вальдемар Бранденбургский уступает за 10000 марок свои права над вовсе не принадлежавшими ему городами.

Вальдемар — последний асканийских маркграфов и в то же время один из самых знаменитых. Слава его личных заслуг, его любовь к рыцарскому блеску, его поэтический талант окружали в его лице особым ореолом могущество бранденбургских маркграфов. Он любил общество маленьких северных князьков, которые в начале XIV века расточали на праздники свои скромные доходы. Он блистал на турнире в Ростоке, где председателем был датский король Эрих: девяносто девять вассалов приехало туда за Вальдемаром; с утра до ночи его слуги угощали пивом и вином крестьян, собравшихся, чтобы посмотреть на пышное празднество, а перед его палаткой высилась гора овса, откуда всякий конюх мог брать сколько угодно для своих лошадей. Одним словом, маркграф, по рассказам, щедрой рукой разбросал тут все золото, полученное им от Тевтонского ордена. Но скоро стало ясно, что в этом блестящем рыцаре скрывается ловкий политик. На этих праздниках в Ростоке князья Северо-восточной Германии вошли в союз с Эрихом против Висмара, Ростока, Стральзунда и других городов, раздражавших своим богатством аппетит этих бедняков. Вальдемар стал сначала заодно с ними, но скоро его благородные союзники с крайним изумлением услыхали, что он заключил оборонительный и наступательный союз со Стралезундом: честолюбивый маркграф понял, какую выгоду можно извлечь из протектората над приморскими городами. Тотчас же против него образовалась грозная лига, куда вступили как те, у кого разгорались глаза на стралезундские богатства, так и те из князей, которые косо глядели на быстрое возвышение Бранденбурга. Лига считала в своей среде королей Эриха Датского, Биргера Шведского, Локотка Польского, князей — Витцлава Рюгенского, Канута Порса Голландского, Генриха Мекленбургского, Прибислава Вёрльского, герцогов — Зондер-Ютландского, Шлезвигского, Люнебургского, Брауншвейгского, Саксен-Лауэнбургского, маркграфа Мейссенского и доброе количество графов и вассалов бранденбургского маркграфа. За маркграфа стали только померанские герцоги. Война продолжалась два года и была ознаменована рядом жарких схваток; но исход ее оказался нерешителен, и бранденбургские владения остались неприкосновенными. Марка засвидетельствовала свое честолюбие, вызвав такую борьбу, и свою силу, устояв в ней. С Альбрехта Медведя, ее основателя, до Вальдемара она успела разрастись во всех направлениях. Она значительно расширилась к востоку; во многих местах она приблизилась к Балтийскому морю; на юг — те приобретение, которые она сделала насчет Мейссена в областях, входящих теперь в состав частью прусской, частью королевской Саксонии, отодвинули ее границу до Богемских гор. И в начале XIV в. можно было уже проехать с нижнего Одера до теснин, из которых Эльба вырывается в Германию, и не сойти при этом с бранденбургской территории.