"Островитяния. Том второй" - читать интересную книгу автора (Райт Остин Тэппен)

28 ДОН

Из дождливой апрельской свежести Фэк снова привез меня в царство зимы, и я, дрожа от холода, провел ночь в нижней сторожке, над которой грозно нависали крутые склоны, по ним завтра мне предстояло подняться на перевал. Шесть проведенных в долине дней притупили мое чутье скалолаза, и нелегко было на следующее утро одному, да еще с тяжелым грузом за плечами, карабкаться по предательски скользким выступам скал, таким узким, что порою едва можно было поставить ногу. И все же в конце концов вверху, над последней у-образной расщелиной, я увидел яркую синеву неба и скоро уже стоял на краю небольшого снежного провала.

Эккли ожидал меня, сидя на плоском валуне, откуда видна была долина.

Он сообщил, что особых новостей нет, Самер в дозоре и ждет меня. После чего проворно стал спускаться и скоро исчез из виду, на пути к дому, где его ждал покой и отдых.

Оказавшись на месте, я быстро втянулся в привычный и несколько надоевший поток каждодневных дел. Там, в долине, жизнь на перевале вспоминалась как мимолетный эпизод, а усадьба как нечто реальное, но здесь уже через час усадьба Хисов представлялась лишь местом, где я провел короткие каникулы, а теперь снова вернулся в школу отбывать свой жизненный урок. Хотя здешний кругозор ограничивался заснеженными горами и небом над головой, хотя сторожка была невелика и чувствовалась стесненность, а поддерживать чистоту было трудно, все же она была знакомым, не лишенным уюта местом. Здесь радовало постоянное ощущение того, что ты делаешь некое доброе дело, обязанности вошли в привычку, вид с наблюдательного пункта по-прежнему открывался прекрасный, и та же привычка, надеялся я, поможет мне преодолеть страх во время походов за дровами. Всего шесть дней, и снова — каникулы, во время которых можно вздохнуть с облегчением, позабыв про опасность.

Когда я принес Самеру ленч, он бодро приветствовал меня и тут же принялся жаловаться на мрачный характер Эккли. С работой своей он справлялся хорошо и вообще вызывал у Самера восхищение как человек, наделенный самыми разнообразными способностями, с ним Самер чувствовал себя в безопасности, но из него просто невозможно было вытянуть хоть слово насчет чего-нибудь, что не касалось бы того, чем он в данную минуту занят.

Самер был рад возможности выговориться.

Как поживают Хисы? Как продвигается новая постройка? Чем я занимался в свободные дни? И как вообще меня, американца, занесло в долину Верхнего Доринга? Где я познакомился с Хисами?

Я чувствовал, что за всеми этими вопросами кроется личный интерес, и, зная мысли Самера, боялся, как бы он не завел речь о женщинах, к примеру о Наттане.

В человеке, работающем с двумя напарниками, скоро развивается отчетливая симпатия к одному и столь же сильная антипатия к другому. Я предпочел бы оказаться в компании Гронана, так же как Самер обрадовался моему появлению на месте Эккли.

К тому же в тот день Самер явно не был бдителен настолько, насколько это полагалось. Я, наоборот, не спускал глаз с пустынных, по виду спокойных подходов к перевалу и со зловещего, ковром раскинувшегося внизу леса, еще ярче расцвеченного юной зеленью, чем неделю назад, леса, где вполне могли скрываться притаившиеся враги.

Неприязнь к Самеру была столь велика, что я почти с облегчением отправился вниз за дровами.

Ночи стояли необыкновенно тихие, холодный воздух был чист и свеж. Разве можно было противиться здоровому, крепкому сну! Так что ночь тоже избавляла меня от назойливого общества Самера.

Три дня рядом с ним тянулись бесконечно; быстрее всего бежало время, когда я находился в дозоре. Я почти свыкся с постоянным ознобом страха, опасность казалась призрачной. Глядя на подымающееся солнце, на то, как тают горные туманы, я пытался представить жизнь людей, населяющих лежащий внизу город, людей, которых я так еще ни разу и не видел! Трудно было питать к ним враждебные чувства…

Однако на третий день, когда Самер ушел на пост, я не мог избавиться от тревоги и страха, уверенный, что он по-прежнему беспечен и неосторожен, и, неся ему ленч, я уже было решился поговорить с ним начистоту и лишь усилием воли сдержал себя. Столь болтливых людей мне еще не доводилось встречать, к тому же он втягивал в разговор и меня, поскольку мне не удавалось вести себя нарочито жестко, как Эккли. Перспектива и дальше находиться в обществе этого человека, которого судьба определила мне в напарники, рисовалась крайне малоприятной.

Поначалу разговоры Самера и вопросы, которые он задавал, казалось, не имели особой цели — так, еще раз перемыть косточки общим знакомым, но постепенно я стал замечать в них вполне определенную направленность и все большую откровенность… Когда я собираюсь вернуться домой? Были ли у меня подружки — дома, а может, и здесь? Разница, наверное, огромная? Как они насчет этого, американки? А если островитянку взять в Америку, каково бы ей там пришлось? Нелегко, должно быть, мне уезжать из Островитянии, покидать своих друзей. Ведь у меня здесь много друзей, близких друзей, даже, может, очень близких подружек, а?

Он был отнюдь не глуп и временами лишь вызывал раздражение, но наконец я разгадал, куда он клонит; я был разгневан, встревожен — и я начал лгать. Он хотел разузнать побольше о моих отношениях с Наттаной и что она за женщина, имея на прицеле то время, когда я уеду.

То ли до него дошли какие-то слухи, то ли достаточно было просто того, что я живу у Хисов, — не знаю. Если апия, как сказала Наттана, порождает все новые апии, то, несомненно, женщины, склонные ее испытывать, представляли особый интерес для мужчин типа Самера, а может быть, и для мужчин вообще. Как обесценивалось в его речах все касавшееся меня, Наттаны!

Слава Богу, наступил четвертый день, и на рассвете я отправился в дозор, попрощавшись с Самером и зная, что в полдень ленч мне принесет Гронан.

Время шло. Самер уже ушел, Гронан, должно быть, возится в сторожке. Лес был так далеко внизу, что даже порыв ветра, наклоняющий верхушки крон, меняющий оттенок зелени, не скоро достигал меня…

Стоит ли тревожиться из-за Самера? Такой ли уж он неприятный субъект? У него — свои желания, и он просто хотел узнать, может ли он, и если да, то как, добиться своего. В желании самом по себе не было ничего неестественного и порочного. И я когда-то испытывал те же чувства и отличался от него только тем, как действовал — вслепую, наугад.

Крупная, медлительная фигура Гронана показалась на ведущей вверх тропе, которую мы успели протоптать. Я был рад ему, и мне так о многом хотелось узнать. Мы поели вместе, и Гронан рассказал о том, что нового в долине. Он проезжал мимо усадьбы: дней через десять на новом крыле начнут поднимать стропила. Меня так и подмывало поделиться своими последними мыслями. Что ж, когда-нибудь я смогу это сделать.

Назавтра в дозор ушел Гронан, а в полдень настала моя очередь спускаться за хворостом. Это был уже восьмой раз, и, выходя, я вдруг почувствовал, что не испытываю обычного страха.

Дымка скрывала степи, отчего темный их цвет казался еще более тусклым. В косых лучах солнца лесной покров рисовался отчетливее и резче. Погода стояла теплая, почти жаркая. Я спускался быстро, бегом преодолевая те уже хорошо знакомые участки, где было бессмысленно задерживаться, теряя время, поскольку обзор здесь был невелик; но в других, не менее знакомых местах я выжидал, застыв и внимательно оглядываясь по сторонам.

До сих пор я ни разу не заметил ничего подозрительного.

Наконец я уже почти достиг цели и бежал вдоль текущего по неглубокой лощине на протяжении сотни ярдов ручья. Рассудок подсказывал, что бояться нечего: с высоты все подходы хорошо просматривались. Обратный путь — вверх по руслу ручья — вот что было действительно волнующим и небезопасным.

Выстрел… один-единственный… и снова тишина.

Ничего особенного, просто звук, к тому же далекий, но я замер, не в силах пошевелиться. Над головой — ровная синева небес, и все те же скалы кругом.

Стреляли из ружья, где-то далеко.

У меня за спиной тоже висело ружье. Осторожно я снял его и взвел громко щелкнувший курок.

Лощина со всех сторон была защищена скалами; стоило мне двинуться назад, как я оказался бы на открытом месте. И я пошел вперед. Вот и все.

Один выстрел, всего один, к тому же я не слышал полета пули. Если бы мишенью был я, последовал бы второй… Может быть, это Гронан? Но Гронан находился слишком высоко, чтобы я мог слышать звук так отчетливо. Или стреляли по нему? Но снизу его никак нельзя было заметить.

Значит, скорей всего стрелял охотник. Эхо в лощине было глубокое. Охотник мог находиться и далеко. Стрелял он один раз, возможно сразу попав в цель, — допустим в оленя. Тогда он, должно быть, думает только о своей добыче и как бы поскорей добраться домой — приближались сумерки.

Все это были одни догадки, но я продолжал идти вперед. Мои мучения не должны пропасть зря.

Лощина кончалась открытым со всех сторон склоном. Я снова застыл, скованный страхом… Однако нерешительности следовало бояться больше, чем самой опасности.

В сотне футов внизу лежали поваленные сухие деревья, форму ветвей и расположение которых я хорошо знал; ниже темной стеной вставал лес. Между деревьев виднелась просека, на ней — никого. Я еще раз хорошенько пригляделся и быстро, стараясь производить как можно меньше шума, сбежал по склону. Собирая хворост, я изо всех сил удерживался, чтобы не смотреть по сторонам, сосредоточившись исключительно на своем занятии.

Лицо, ладони, все тело непривычно покрылись холодным потом. Кругом стояла такая тишина, что каждый удар топорика громом отдавался у меня в висках. Мне самому хотелось схватить ружье и выстрелить.

Возможно, это был глупый риск, но охотник мог испугаться меня не меньше, чем я его. Стук топорика выводил меня из терпения. Пот градом катил по лицу…

Обратно я поднимался так быстро, что, когда добрался наконец до Гронана, дыхание у меня перехватило и не было сил ни вдохнуть, ни выдохнуть, однако вязанка хвороста получилась не меньше обычной. Я растянулся на траве, мало-помалу приходя в себя.

Гронан был бел как полотно.

— Никогда не знаешь, чего ждать, — сказал он. — Первым делом я подумал, что стреляли где-то далеко к западу. Ветра нет, и звук идет вверх. Но я понимал, что могли стрелять и по вас, и даже хотел оставить пост и спуститься, но приказ не разрешает. И я остался, думая: «Вот и убили нашего мальчика-американца». Глупо, конечно, но мне тоже хотелось подстрелить кого-нибудь в отместку.

Никогда еще он не произносил такой долгой речи.

Прежде чем пойти назад, мы дождались темноты. Путь до сторожки показался очень длинным, и по дороге и весь тот вечер разговоры сводились к одному — выстрелу в лесу. Окончательного объяснения так и не нашлось, но, возможно, это все же был охотник, который даже если и заметил нас, не обратил на это особого внимания. Такая гипотеза была по крайней мере самой рациональной.

— Да, натерпелись вы, Ланг, — говорил Гронан, готовя ужин, — и сил потратили немало. Помнится, вы как-то раз тоже ходили вместо меня за дровами, так что теперь лежите, я все сделаю сам…

Позже, когда мы уже поели и последние красноватые отсветы пламени освещали темную хижину, я услышал голос Гронана, донесшийся с его койки:

— Почему вы так мчались наверх, Ланг?

— Не знаю, — ответил я.

— Только не обижайтесь, но, по-моему, это было не очень-то разумно.

— Конечно нет. Это была паника!

— Да, там внизу, в долине, человек может отвечать за себя и не терять голову, а здесь — навряд ли. Вот почему такого рода вещи никогда не должны случаться.

Последовала долгая пауза.

— Ладно, спокойной ночи, Ланг.

— Спокойной ночи, Гронан.

— Хорошо бы уснуть, но вот только удастся ли.

Но вскоре я услышал его обычное тяжелое дыхание.

Как в свое время Эккли ждал меня, так теперь и я не находил себе места: мои шесть дней истекли, и через несколько часов я уже буду ехать берегом озера к усадьбе. О, какое наслаждение будет снова окунуться в мир весенней зелени, вдохнуть запах земли, травы и озерной свежести, глядеть на новые, только что распустившиеся листья и посмотреть, насколько продвинулась работа над конюшней!

А горячая ванна, чистое белье и ленч за общим столом!

Сверху озеро казалось не больше пруда. Я почти различал рябь на его освободившейся ото льда поверхности. Может быть, Наттана захочет покататься со мной в лодке, а если лодки еще не готовы, то мы можем вместе привести их в порядок и покрасить…

Первой показалась курчавая голова Эккли, а за ней другая — черная как смоль, с ярко-белой чертой пробора. Появление Дона было неожиданным и не очень приятным. Оба несли тяжелые мешки. Дон подошел ко мне.

— Ланг, — сказал он, — вы не против задержаться?

Разумеется, ответ мог быть только один, но разочарование мое было велико.

— Какой-то умник попросил немцев удвоить патрули из-за королевы. Теперь и нам придется удвоить число дозорных, чтоб те, снизу, не прокрались поодиночке. Я их видел.

Мы непроизвольно взглянули в сторону хижины.

— Когда она должна проехать? — спросил я.

— Через пять-шесть дней. Сможете остаться дней на восемь? Тогда за нее не придется беспокоиться.

— Смогу — на сколько потребуется.

— Гронана сменим как обычно. Мне бы хотелось, чтобы подежурили именно вы с Эккли. Я тоже буду наведываться. Без меня главным будет Эккли, потом — вы.

Я был польщен отведенной мне ролью.

Дон оставался с нами всего несколько часов и отбыл — проверить посты в ущелье Лор, но, прежде чем уйти, он рассказал всем, что совершал разведку вблизи от Фисиджи, что горцы явно что-то замышляют и что он видел их отряд в снегах северо-западных отрогов Доринглорна. Я, впрочем, понял, насколько тревожны эти новости, только когда Эккли вечером упомянул, что никому и никогда раньше не приходилось видеть горцев в районе снегов.

Характер жизни на перевале, под началом Эккли и учитывая обстоятельства, изменился. Раньше мы чувствовали себя достаточно свободно, теперь — нет; опасность, о которой временами удавалось забывать, теперь постоянно была рядом; дозор уже не возвращался до темноты, дежуря круглые сутки в разные часы, поскольку близилось полнолуние, и, как правило, состоял не из одного человека, а из двух; заготовщики дров спускались в лес вместе с вооруженным вожатым, и Эккли прямо и довольно резко высказывал свое мнение, когда ему что-то не нравилось. Конечно, мы продолжали считаться добровольцами, но он ввел среди нас жесткую дисциплину. Никому не хотелось слышать упреки в небрежении, и все же никто не держал зла на Эккли: справедливость и очевидность его придирок делала их необидными.

Сначала, три дня, я менял Гронана, потом — Самера в дозоре и в дежурстве по хозяйству. Эккли проводил утра на посту, сопровождая сборщика хвороста, а однажды, когда с севера обрушилась сильная снежная буря, спустился, несмотря на опасность, в нижнюю сторожку за провизией. Он был активен и неутомим, сосредоточив все внимание на том, чем непосредственно занимался — а занятие его в конечном счете сводилось к непрестанному наблюдению за ущельем, — невозмутимый, что бы ни случилось, и, как всегда, неулыбчивый. Было понятно, почему Самер так невзлюбил его, но я не разделял неприязни Самера, хотя оставлял за собой право взбунтоваться, не нанося при этом ущерба общему делу. В армии рядовые часами напролет могли мечтать, как однажды скажут сержанту все, что о нем думают. Эккли отчасти вызывал подобные желания, и я хотел сказать ему, что он слишком всерьез отнесся к своим новым обязанностям, но слишком хорошо понимал, что в нынешней обстановке это единственный возможный выход. К тому же он вел себя достаточно умно, воспринимая всерьез не столько окружавшую нас опасность, сколько наши обязанности — ни на минуту не ослаблять бдительности и не забывать о главной цели.

Дни были тяжелые и тянулись долго. Часовые менялись в самое неожиданное время. Для других работы тоже прибавилось: в любой момент мог поступить приказ — срочно приготовить и отнести еду дозорным. По тропе от сторожки до наблюдательного пункта я мог бы теперь пройти с закрытыми глазами, она начинала уже сниться мне. Спать, впрочем, приходилось немного: в любую минуту тебя могли поднять, днем же нечего было и думать о том, чтобы хоть ненадолго присесть или подумать о чем-нибудь постороннем.

И все-таки дважды, когда наставал мой черед проверять сигнальные костры, я улучал минутку взглянуть вниз, на долину Доринга. Я видел дорогу, которую мы охраняли и которая, подобно огромному коридору, ведущему на запад, терялась в мощных отрогах Доринглорна. Мне казалось, что я вижу Дорну — маленькую, медленно приближающуюся фигурку, легкое живое присутствие в самой глубине разверстой передо мной бездны, хотя я помнил, что до ее появления оставалось еще несколько дней.

И даже когда долину целиком укрывала густая пелена тумана, разрывая которую вздымались к небу горные пики, видение едущей по дороге Дорны не оставляло меня.

Однако когда мне второй раз удалось незаметно выкроить минутку для себя — день стоял ясный, — я нашел взглядом маленький кружок озера и крошечные белые точки на его берегу — Верхнюю усадьбу Хисов. Наттана, наверное, работала в мастерской сидя за станком, но за последние дни ощущение времени у меня сместилось: происшедшее недавно перепуталось с тем, что было когда-то. Порою мне казалось, что я попал в ущелье Ваба прямо из дома, а Островитяния — всего лишь сон. Мысли туманились от напряжения и усталости.

Я поспешил прервать свое досужее занятие и не возвращаться к нему: мне вовсе не хотелось, чтобы Эккли, чьи появления всегда были неожиданны, застал меня глазеющим на долину и мечтающим о жившей там девушке.

Страх был подобен боли, столь длительной, что если она на мгновенье и отпускала, то нервы все равно продолжали ныть. Иногда я впадал в полнейшее безразличие ко всему, ощущая одну лишь безмерную усталость, напряжение едва не приводило меня в состояние паники, когда мне хотелось незаметно выскользнуть за край снежной горловины и бежать отсюда навсегда.

Если бы Эккли хоть раз пошутил или хотя бы улыбнулся! Однажды, когда Самер рассказывал очередную байку, я уловил ее довольно соленый смысл и едва не рассмеялся, но при виде каменно-сурового Эккли… Все же Самер был более человечным… Мне хотелось поболтать с ним, пусть даже о том, о чем прежде, казалось, упоминать было невозможно, но случая не представлялось.

Шесть дней до появления Дона и еще по крайней мере восемь я уже находился на перевале. Две недели — срок небольшой, если только вы не ощущаете каждую отмеряемую тикающими часами секунду как острый укол. И нельзя заставить стрелки двигаться быстрее. Даже красоты, открывающиеся с наблюдательного пункта, не давали отдохновения; дежурство было подчинено железной дисциплине: часовой обязан был постоянно вышагивать взад и вперед, чтобы не поддаваться дремоте, каждому предписывалось следить за строго определенным участком местности, что давало ощущение ритмично качающегося маятника, и рядом — верным спутником — ходил страх.

Однако мне удалось придумать некое мысленное упражнение, помогавшее справиться со страхом, избавиться от напряжения и сбросить усталость: мыслями я, шаг за шагом, прослеживал путь Дорны. Наверняка она будет двигаться простыми маршрутами, ведь с ней ребенок — единственное, что, кроме смерти, продолжало оставаться для меня чудом в порядком опостылевшем мире… За несколько мгновений до того, как уснуть, и минуту-другую в течение дня я представлял себе: где же сейчас Дорна, как она? Пятого октября, в день, когда появился Дон, я представлял ее себе такой, какой запомнил в Баннаре, шестого — в Мэнсоне, седьмого — где-то между этим городком и Хисом, восьмого — как она разговаривала в Нижней усадьбе с Айрдой и младшими детьми. Приближаясь, она становилась все различимее. День за днем я мысленно воссоздавал ее путь. Цепочка всадников двигалась медленно, временами — едва заметно, так что я мог буквально видеть, как ступает лошадь Дорны, и иногда даже принимался считать ее шаги… Однако девятого моя «слежка» за Дорной не принесла обычного облегчения: королевская кавалькада приближалась к горловине одного из ущелий. Долину тесно обступили горы — Дорингклорн с северо-запада, Брондер — с юга. И может быть, теперь, в эту самую минуту, укрывшийся в засаде отряд горцев…

В ту ночь я не мог уснуть. Десятого октября было еще тяжелее, ведь сейчас Дорна проезжала недалеко от перевала, который охраняли мы. И все время, пока я — беспомощный дозорный! — следил не отрывая глаз за карейнской стороной, сердце мое не находило покоя. Было бы мне лучше, находись я в сторожке, — не знаю. Быть может, сейчас мне удастся увидеть — конечно, не Дорну, она находилась слишком далеко — хотя бы маленькое движущееся пятнышко и по нему догадаться, что с ней все в порядке?..

Бесшумно подойдя сзади, Эккли вполголоса спросил, не заметил ли я чего-нибудь. Я и не знал, что он рядом. Мне хотелось верить, что хотя бы в такой критический момент что-то удастся заметить, но Эккли спрашивал, просто чтобы лишний раз проверить мою бдительность. Ни он, ни я ничего не видели, и все же нервы мои еще долго не могли успокоиться.

После заката, когда уже совсем стемнело, Эккли сказал, что я могу быть свободен, он же останется на дежурстве всю ночь: полнолуние миновало недавно, и ярко светившая луна скоро должна была показаться в небе. И не попрошу ли я Самера принести ему чего-нибудь перекусить?

Возвращаясь вверх по расселине, я заметил движущиеся тени — точь-в-точь такие, какие уже не раз мерещились мне.

В хижине сидел Дон с моим приятелем Самером. Он приехал затемно и сутки до этого ничего не ел.

— Я воспользовался вашей лошадью, Фэком, — сказал Дон. — Фэк хорош в горах, на крутизне, а мне надо было спешить. Я оставил его у нижней сторожки.

Мне было приятно, что Дон так свободно распоряжался принадлежащим мне, и вообще его появление подействовало на меня расслабляюще: я почувствовал, что ужасно устал и весь дрожу, и едва не позабыл о просьбе Эккли.

Выслушав ее, Дон велел Самеру немедленно отправляться уведомить Эккли, что он приехал и чуть позже сам подойдет на пост. Самер взял свое ружье и вышел.

Дон лег на койку, вытянувшись.

— Вчера ночью я был в ущелье Доринг, — начал он сонным голосом. — Надо бы мне вздремнуть часок. Пожалуйста, разбудите меня.

Стоило Дону уснуть, как чувство, что я в безопасности, мгновенно улетучилось.

Но тут же вновь раздался его голос:

— Ланг, я чуть не забыл. Дорна с сопровождающими в безопасности — в Верхней усадьбе. Я присоединился к ним по дороге. Она просила передать вам это.

Пошарив в складках своего плаща, он передал мне в несколько раз сложенную помятую записку. Едва я успел принять ее, глаза его опять закрылись…

— Луна! — громко сказал он вдруг, но уже во сне.

При свете горевшей в хижине свечи я прочел послание Дорны. Казалось, я слышу ее голос:

В эти последние дни мы охраняли и сторожку тоже. Прихватив ружье, я вышел. Луна показалась над скалистой грядой на востоке. Кругом чернели тени, белел снег, все было скованно холодом и тишиной…

Как и много раз раньше, Дорна умела вложить в несколько слов большой смысл, и я, пребывавший в относительном покое до того, как прозвучал ее голос, теперь терялся в мучительных догадках. Что-то было ей нужно от меня?..

Течение времени вновь стало ощутимым. Противоположный, затененный скат провала казался черной чугунной отливкой, а рядом — яркий лунный свет нежным сиянием разливался по снегу. Я медленно отошел от сторожки. Красота ущелья Ваба настолько превосходила все ранее виденное мною, что я наверняка никогда не забуду его. Справа заснеженный, резко обрывающийся край провала походил на воздетый к небесам блистающий клинок. Там за длинной утесистой грядой, за лесами и фермами, не так уж далеко от меня, Дорна и Наттана спали рядом, и ничто не грозило их мирному сну. Было около одиннадцати. Пора будить Дона. Я повернул обратно, к сторожке.

Над окаймлявшим провал снежным кольцом и выше, по склонам гор — повсюду лился на скалы и утесы яркий лунный свет. Наверху в нескольких местах были аккуратно сложены сигнальные костры…

Черный камень сдвинулся с места, за ним — другой. По ущелью раскатились далекие звуки трех быстро последовавших друг за другом выстрелов, потом раздался четвертый.

— Дон! Дон!

Я поднял ружье и прицелился в сторону движущихся камней. Там, где были сложены сигнальные костры, вспыхнул желтый огонек. Чуть позже раздался звук выстрела, и почти одновременно с ним громыхнуло мое ружье.

Происходящее казалось сном, явь грозила смертью.

Дон был уже рядом. Я снова прицелился, когда вспыхнул другой огонек, за ним — громкий раскат, и над нашими головами просвистела пуля.

Я выстрелил, Дон тоже.

Мы не видели противника, самих же нас было легко различить на залитом светом снегу.

— Надо спускаться! — сказал Дон. — До костров мы не доберемся.

Он побежал, я — следом. Резко остановившись, он опустился на колено и выстрелил в сторону склона позади, потом вскочил на ноги и бросился дальше. Я повторял каждое его движение. Желтые вспышки были не страшны, но, когда пуля со свистом пролетела рядом, голова у меня кружилась.

Луна светила по-прежнему ярко. Была — я знал это — лазейка, путь к отступлению в обход сторожки, потом вверх по склону, так можно было выбраться из огненного кольца, одно из укрытий Дон тоже показывал нам, но мы должны были попытаться спуститься в долину вместе, чтобы один прикрывал другого; если вдвоем у нас еще оставался небольшой шанс спастись, то уйти одному шансов не было. Прорваться этим путем и предупредить — такова была наша задача.

Снежный наст пружинил под ногами. Мы бежали вверх по склону, стараясь приблизиться к расселине, через которую обычно поднимались на перевал.

Припав на колено, я выстрелил. Сразу несколько вспышек ответили мне с темного склона. Дон бежал, пригибаясь все ниже и ниже, чуть не на четвереньках. На бегу он кашлял. Потом упал.

Я пробежал мимо того места, где припала к снегу его черноволосая голова. Все мои мысли были только о том, как выбраться из провала и спуститься вниз, ведь теперь я остался один.

Вспышка, за ней еще…

Уступы скал окружали меня со всех сторон, стены расселины, сужаясь, уходили вверх. Я почувствовал удар, и что-то обожгло мне бок.

Я не помнил пути точно, но память, пусть наполовину затуманенная, вела меня там, где глаз ничего не различал в темноте.

Кругом вновь воцарилась мертвая тишина, и теперь только от меня зависело добраться и предупредить обитателей долины, я не должен спешить, чтобы не сорваться при спуске. Теперь мне следовало двигаться расчетливо и осторожно, как учил Дон, и не думать о нем, сохраняя хладнокровие.

Они наверняка бросятся в погоню, но я знал тропу, и им меня не догнать. Был отрезок пути, когда, дойдя до края провала, они смогут увидеть меня, но отрезок этот был коротким…

И вновь я оказался на открытом пространстве и вынужден был бежать петляя. Сверху доносились звуки выстрелов, но свист пуль был уже слабый, на излете.

Теперь надо было бежать, но, хотя я знал, что враги сзади, мне следовало беречь силы, чтобы добраться до сторожки, оседлать моего Фэка и скакать до усадьбы.

Я обязан был побороть гнавший меня вперед ужас и не упасть бездыханным на полпути.

Итак, я заглянул смерти в лицо… Я стрелял, чтобы убить другого человека… Но я приказывал себе не думать об этом и даже о своей конечной цели. Благоразумие было слишком драгоценно сейчас, и утратить его означало подвергнуть себя величайшей опасности…

Что произошло? Как долго все это длилось?

Лес обступил меня, темный, таинственный, спасительный, и белая луна, высоко в небесах, указывала мне путь.

Даже если я перейду на шаг, сил у меня едва хватит, хотя боль в легких отступила; но как все же странно было идти обычным шагом, так, словно ничего не случилось и я, отдежурив свой срок на перевале, мирно направляюсь в долину на отдых, — идти, глубоко дыша и чувствуя за спиной дыхание смерти.

В сторожке было тихо и темно. От Фэка, стоявшего в пристроенной рядом конюшне, даже сквозь попону исходило тепло. Он зашевелился в своем стойле — я мог дотянуться до его морды и погладить ее. Я почувствовал, как он тычется в мою руку, колени у меня подогнулись, я обнял его крепкую шею.

Жизнь животного заставила меня вспомнить о собственной. Надеть седло было выше моих сил, но Фэк стоял так смирно…

Сев в седло, я мог ненадолго перевести дух.

— Давай, Фэк! Теперь твоя очередь.

Я надеялся, что он сам найдет дорогу, мне надо было лишь держаться в седле.

Луна то скрывалась, то появлялась из-за верхушек деревьев. Фэк шел уверенным, ровным шагом.

Человек, которого я любил, погиб… Но когда об этом станет известно, гарнизоны, вне сомнения, снова появятся на пограничных перевалах. Это было то, чего он так хотел… Веки мои сомкнулись…

— Фэк, мы должны двигаться быстрее — быстрее, чем люди, что идут за нами!

Фэк перешел на рысцу — быстрее двигаться он не мог, не рискуя оступиться и упасть. Я чувствовал, что наши преследователи с каждой минутой приближаются. Это были скачки наперегонки с невидимым соперником. Конечной метой служила дорога, ведущая вниз, к озеру. Там Фэку придется пуститься во весь опор, если я буду хорошенько погонять его.

Лесная тропа перешла в дорогу, похожую на дороги в наших лесах, только проложенную солдатами, — прочную и надежную.

Вот он — путь к спасению! Мое волнение и страх сообщились Фэку, и он еще ускорил шаг. Луна, путаясь в ветвях, мчалась вровень с нами, потеплевший воздух трепал мои волосы. Теперь казалось таким глупым — намеренно сдерживать лошадь и дать врагу подойти близко. Я чувствовал, я почти видел наведенное на меня сзади дуло — круглую черную дырочку, но по-прежнему не терял самообладания и не позволял своей лошадке перейти на рискованный галоп.

Казалось, наше спасение — в скорости, которую преувеличивали ночь и темнота… В какой-то момент я ощутил, что если они еще недавно и были близко, то теперь наверняка далеко отстали. Я был рад, что могу дать Фэку передышку, но теперь он вошел во вкус, так что мне пришлось натянуть поводья.

Время, подобное непрерывно тянущейся ленте, вдруг оборвалось. Желтые вспышки выстрелов на перевале, темная фигура, лежащая на снегу, стремительный спуск, стесненное дыхание — все это уже не имело отношения ко мне, живому, скачущему по знакомой дороге. Начался отсчет нового времени. Я был свободен и скакал на моей верной лошадке вниз, в долину, чтобы предупредить об опасности, оставив Дона умирающим или уже мертвым, но так приказал бы мне он сам. Впрочем, далеко не все еще было позади. Надо было не забыть поднять на ноги Дазенов. Эк и Атт пусть соберут по тревоге всех вооруженных мужчин — выследить и уничтожить разбойников, как они уже делали это раньше. Остальным лучше было бросить все и верхами спускаться в долину. Опасность еще не миновала. Горцы контролировали перевал и, возможно, сейчас, подгоняя своих лошадей, скакали по той же дороге, ведь мне удалось уйти.

Фэк пошел медленнее. Я снова пустил его в галоп. О, мой мудрый, мой дорогой спутник! Бег его был ровным и легким. Никогда еще ему не приходилось скакать так быстро, и он понимал, сколь велика опасность, но он понимал также и то, что ему предстоит неблизкий путь и надо рассчитать силы. Я мечтал взять на себя хотя бы часть его тягот.

Из притихшего ночного леса мы выехали на залитый лунным светом берег озера, наконец-то ступив на землю долины. Фэк сначала нерешительно, но все же замедлил шаг — слишком грязной и скользкой была дорога. Она свернула, пересекая небольшой мыс. Земля пошла суше, и Фэк внешне спокойно, но слегка вздрагивая снова перешел на галоп. Дорога сплошь состояла из спусков и подъемов. И вновь открылась ширь озера, более темная у противоположного берега, где немногим больше чем в миле находилась усадьба Хисов. Я заставил Фэка свернуть с дороги, на которой в той, другой жизни встретил Наттану восемнадцать дней назад. Лошадь было заупрямилась, но тут же подчинилась и, одолев подъем, ведущий к ферме Дазенов, пустилась в галоп.

Было далеко за полночь, и во всех окнах уже погасили свет.

Я спешился. Фэк стоял дрожа и опустив голову. Боясь, что могу опоздать, я изо всех сил принялся стучать в дверь. Окно наверху открылось, и я услышал голос старого Дазена.

— Ланг! — крикнул я, не узнавая своего голоса, и лицо Дазена в окне тоже, казалось, мне снится. — Горцы захватили перевал и движутся в долину.

— Когда? — прокричал Дазен.

— Только что! Я должен предупредить Хисов!

Подбежав к Фэку и усевшись в седло, я оглянулся, но сзади по-прежнему расстилались безлюдные тихие поля, залитые светом стоявшей высоко в небе луны.

Потом, испугавшись, что не все успел сказать, я посмотрел на дом Дазенов. В окнах уже мелькали огни свечей.

Фэк снова пошел галопом, но тяжело, хотя сейчас-то уж надо было выкладываться до последнего. В усадьбе было много народу, и пока они все соберутся… Если им удастся спастись, они должны благодарить Фэка. Без него я не смог бы ускользнуть от горцев и теперь мучился, глядя, как ему тяжко. Это было несправедливо, ведь Фэк вернул мне силы, которые вконец покинули меня там, у сторожки. И только колотье в боку, какое бывает после долгого бега, давало о себе знать.

Фэк тяжело скакал по дороге через поля. До половины поднятая стена новой конюшни белела в лунном свете, но в самой усадьбе было темно.

Я спрыгнул на землю — Фэк стоял прерывисто дыша и широко расставив ноги — и побежал к дому, боясь оглянуться и увидеть Фэка лежащим на земле.

Несколько раз я прокричал свое имя в страхе, что меня могут не услышать:

— Ланг! Ланг! Это Ланг! Они идут!

Забежав за дом, я рывком распахнул заднюю дверь. В дровяном сарае пахло, как всегда, сухим деревом. На кухне стоял тот же запах. Было темно, однако на лестнице, ведущей в комнаты братьев, уже слышался шум шагов.

В слепящем свете свечи лицо Эка выглядело жутким, как маска.

— Горцы! — сказал я. — Всем нужно уходить.

Эк ни о чем не стал спрашивать и сразу же крикнул Атту, чтобы тот спускался…

— Как давно это случилось?

— Не знаю. Но они уже были на перевале, когда я спустился. Я торопился как мог. Они — пешие, но, вероятно, уже поблизости.

Атт бегом спустился к нам.

— Горцы? — невозмутимо спросил он.

— Они прошли через ущелье. Теперь их ничто не остановит! — крикнул я. — Разговаривать некогда. Скорее разбудите всех.

Я обернулся к Эку, но он опередил меня, сказав:

— Да, надо седлать лошадей.

Мы бросились к конюшне. Я посмотрел на восток, но никого не увидел в полях, по-прежнему мирно-безмятежных… ни единой желтой вспышки.

— С вами все в порядке? — спросил Эк.

— Почти. Только колет в боку.

— А остальные? Дон?

— Его ранило. Про Эккли и Самера — ничего не знаю.

Фэк стоял, опустив голову, у входа в конюшню, ожидая, пока его впустят, я мгновенно отпер засов… На мгновенье радость видеть его живым и невредимым затмила все остальное.

Внутри было много неизвестных мне лошадей.

— Кто-нибудь пусть скажет Эккли.

Эк бросил седло и выбежал.

Среди новых лошадей я различил лошадь Дорны. Первым делом я оседлал лошадь Наттаны; где упряжь для остальных, я не знал.

Вошли двое: один был мне незнаком, вторым был молодой Стеллин. Оба сразу же принялись седлать лошадей.

Вернулся Эк, а вслед за ним вошел одетый наспех старик Эккли. То здесь, то там мелькали тени и свет фонарей. Перед глазами у меня все поплыло.

Надо было сделать что-то еще…

Эк затягивал на одной из лошадей подпругу; он выглядел спокойней и уверенней остальных.

— Пусть Атт немедленно бежит в долину предупредить всех.

— Да, конечно.

Со всех сторон на меня посыпались вопросы: как далеко горцы? где Дон? неужели нас застали врасплох? Я отвечал односложно, коротко. Потом, потом, когда я все вспомню, расскажу подробнее.

Лошади подобрались норовистые, справиться с ними было нелегко.

Эк что-то сказал Атту, после чего тот повел одну из лошадей к выходу.

Я следил за Фэком, который, войдя вместе с нами, сразу направился в свое стойло. Он не сможет скакать наравне с другими, но я ни за что, ни за что не оставлю его на милость горцев. Мы доберемся до ближайшего леса и спрячемся там…

Стеллин и Эк уже выводили лошадей. Стук копыт и громкое ржание разносились по конюшне.

Взяв под уздцы лошадь Наттаны и Фэка, я вышел на двор, в ночь, навстречу лунному свету. Глоток свежего воздуха взбодрил меня.

У подъезда усадьбы столпилось много беспорядочно движущихся людей с фонарями. На востоке было все так же темно и тихо…

Кругом царило смятение, так что я не мог различить отдельных лиц.

— Все ли взяли с собой свои ценности? — раздался голос Эттеры.

Потом я услышал не похожий ни на какой другой, родной, знакомый звонкий голос, спрашивавший у кого-то:

— Ланг? Где Ланг?

— Я здесь, Дорна!

Из-за обступившей Дорну толпы я не мог ни увидеть ее, ни подойти к ней, к тому же лишь с трудом удавалось удержать на поводу нервничавшую лошадь Наттаны. И снова раздался чистый, ясный голос:

— С вами все в порядке?

— Абсолютно! Цел и невредим!

— Можно помочь вам, Дорна? — спросил кто-то. Безмятежные звуки голоса были хорошо знакомы, и я почти сразу узнал Стеллину.

Неожиданно рядом со мной кто-то остановился.

— Никак не могу проснуться, — сказала Наттана, — но с вами действительно все в порядке? Ах, милый! — Она коснулась моей руки.

— Колет в боку, долго бежал, — сказал я как можно бодрее.

— Вы привели и мою лошадь! — воскликнула девушка.

— Может быть, сядете, а то она просто не дает мне покоя.

— Сейчас, только подержите это.

Она сунула мне под мышку тяжелый сверток — и вот уже сидела в седле, возвышаясь надо мною. Она была босиком.

— Теперь давайте мой сверток! — крикнула она. — Как себя чувствует Фэк?

— Не знаю, — ответил я, но продолжать разговор было трудно: лошадь Наттаны то и дело взбрыкивала, вставала на дыбы, и я обернулся к Фэку. Остальные уже сидели в седлах.

— Что нам предпринять? — спросил, подъезжая ко мне, Стеллин.

Ответ мог быть только один:

— Поезжайте вниз, в долину, и как можно скорее.

— А не лучше ли укрыться в лесу?

— Нет. Я не знаю, сколько их, а у вас большой отряд. И не медлите!

— Вы поедете с нами?

— Да, следом за вами, но у меня другое задание.

Стеллин отъехал назад к верховой группе.

Я шепнул Фэку несколько слов — мне так хотелось узнать, как он.

У крыльца оставался всего один человек. Я подвел Фэка ближе.

Это был Эк, который привел четырех лошадей, трех — под седлом.

— Эттера! — позвал он. — Скорее!

— Если они подожгут усадьбу, — крикнула та в ответ, — я буду сражаться до последнего!

— Фэк, должно быть, выбился из сил, — сказал старший из братьев, — возьмите одну из этих лошадей.

— Я поведу Фэка. Я не могу его бросить.

— А наш скот! — воскликнул Эк в отчаянии.

— Не беспокойся, дорогой, — сказала сестра.

Крыльцо опустело. Все уже были на конях.

— Дазен! Дазен! Дазен! — раздались крики вдалеке, и группа всадников проскакала через поле на восток.

— По нас стреляли! — крикнул один из них. — Поторопитесь!

— Эк! — крикнул я. — Мы с вами поскачем последними.

Теперь все было готово, и я отдал команду:

— Скачите все! Быстрее!

Тесная группа верховых показалась у карьера. Остальные последовали за ней. Я не без труда сдержал свою лошадь. Эк тоже придержал свою.

Наттана подъехала к нам.

— Поезжай с ними! — крикнул Эк.

— Нет! Я с вами!

— Поезжай, Наттана!

— Не поеду!

— Наттана, — сказал я, — вы должна поехать с ними!

— Значит, вы меня заставляете? — Голос девушки едва ли не дрожал от негодования, почти ненависти, но она повиновалась.

— Поедем за ними? — невозмутимо спросил Эк, когда она удалилась ярдов на сто.

И мы двинулись вслед, придерживая наших лошадей и оглядываясь. Фэк бежал последним.

Душа моя буквально разрывалась: я сам обрек себя на то, чтобы замыкать колонну, но, если Фэк не сможет поспевать за нами, его придется пристрелить. Остальные опережали нас, но пока не больше, чем я на то рассчитывал. Они уже показались на большой дороге — длинной, растянувшейся кавалькадой: шестеро сопровождало Дорну, затем Эттера и Наттана, шесть человек от Эккли, четырнадцать от Дазенов, включая арендаторов с семьями, и еще около двенадцати на запасных лошадях.

Эк сказал, что ему кажется, горцы не осмелятся приблизиться к усадьбе, даже если их много. «Но навредить они могут, — добавил он по-прежнему ровным голосом. — Сколько наших трудов пойдет прахом! Хорошо еще, что большую часть скота не перегнали».

Я вкратце рассказал, что произошло на перевале, но говорить было трудно. Мысль о Доне и оставшейся после него вдове заставляла мое сердце сжиматься от ужаса. Они жили через реку, далеко от большака. Кто ее теперь предупредит? Сейчас уже было поздно: мы отъехали примерно на милю к западу.

— Я помню: на той стороне остались Гронан и еще несколько семей, — сказал Эк. — Атт послал второго сына Эккли сказать им.

Мы скакали, оглядываясь едва ли не каждую минуту. Дорога за нами стелилась, безлюдная и безмятежная, залитая мирным лунным светом. Фэк, о котором я тревожился больше всего, иногда отставал, но я подзывал его, и он снова нагонял нас. Все же он бежал налегке, он был силен, а мы скакали не так уж быстро. Передняя группа часто терялась из виду.

— Думаю, теперь мы в безопасности, — сказал Эк. — Лошадей в усадьбе не осталось, а пешими они нам не страшны… Вы, наверное, очень устали.

— Нет, только колет в боку.

— Может, неловко повернулись.

Чувство, что мы, кажется, наконец вне опасности, повергло меня в сонное, расслабленное состояние, и я снова слышал выстрелы, видел желтые вспышки в темноте и снова и снова догонял Дона…

Мы проехали мимо нескольких брошенных ферм: Атт успел опередить нас. Дорога перед нами, на запад, должно быть, запружена беженцами.

Небо стало бледнеть, луна светила уже не так ярко… Однако мы успели добраться до Реннеров, живших в стороне от дороги, милях примерно в десяти от Верхней, прежде чем рассвело. Их усадьба служила сборным пунктом для жителей долины, спасавшихся бегством от горцев. Всего здесь собралось человек пятьдесят-шестьдесят, включая Дазенов и Эккли. Тем не менее Дорна и сопровождавшие королеву, а также все женщины не стали задерживаться и поскакали дальше. Приехавшие последними Эк и я подтвердили, что не видели и не слышали ничего подозрительного.

Тана по имени Горт, высокий, крепкий седовласый мужчина, принял на себя командование.

— Скачите дальше, — обратился ко мне Эк. — Вы и без того сделали достаточно. Ну а я пойду с отрядом.

— Я тоже, — ответил я не задумываясь.

Мы предложили Горту наши услуги.

— Чем нас больше, тем лучше, — был ответ.

Меня представили Горту как человека, который поднял тревогу. Он задал мне несколько вопросов. Я рассказал о гибели Дона — если, конечно, ему все же не удалось спастись. Слушавшие сопровождали мою речь тяжелыми вздохами.

И все же нас собралось достаточно много, чтобы выступить навстречу врагу, и времени терять было нельзя.

Я наведался к Фэку. Он стоял в конюшне один, поскольку ему одному выпало проскакать столько миль. Потом снова присоединился к основной группе. Передовой отряд уже выступил.

На востоке, соперничая с поднимающимся солнцем, разгоралось алое зарево. Похоже, горела Верхняя усадьба.

— Вы ранены! — неожиданно сказал ехавший рядом Эк.

— Правда?

— У вас вся одежда сбоку в крови!

Я провел рукой — действительно, одежда была заскорузлой от засохшей крови и боль отчетливо сосредоточилась в одном месте. На мгновенье у меня закружилась голова, однако нелепо было придавать большое значение тому, что я уже так долго терпел бессознательно.

Тем не менее Эк настоял на том, чтобы остановиться и исследовать мою рану. Пуля всего лишь задела кожу сбоку, кровотечение уже прекратилось. Кто-то из отряда, похоже обладавший хирургическими навыками, смазал рану жгучим раствором и перевязал ее. Боль только усилилась, но хуже всего было то, что из-за меня пришлось задержаться и остальные успели отъехать достаточно далеко.

От меня теперь не было пользы, и уж лучше было действительно отправиться вместе с женщинами! Горькое разочарование — в такой момент оказаться выключенным из игры.

Противясь чрезмерной опеке, я вырвал поводья у своего спутника, пытавшегося придержать мою лошадь, и скоро мы уже догоняли отряд.

— Рана может открыться снова, — предупредил он меня.

Я ответил, что уже несколько часов провел в седле…

Наконец мы добрались до Верхней. Горцы уже успели побывать здесь. Крыша сарая сгорела, сено тоже, скотину перебили. Видны были следы попыток поджечь и сам дом. Но если в этом разбойников постигла неудача, то внутри все было сломано, разбито, перевернуто.

Мой целитель оказался прав. Рана снова открылась, и я слишком ослабел, чтобы догнать устремившийся к ущелью отряд.

Помощь мне оказывали наверху. От мастерской Наттаны, по сути, ничего не осталось. Я был вне себя от жалости и гнева. В моей комнате все тоже было вверх дном, и одежда, которую шила для меня Наттана, исчезла — больше ничего не тронули. Одна из ножек кровати сломалась, но оставшийся ухаживать за мной человек быстро приспособил вместо сломанной ножки полено.

Я лег и тут же погрузился в белый холод беспамятства. Сон мой был долгим, и в сменяющих один другой кошмарах звучали выстрелы, кто-то гнался за мной, и я все порывался сделать что-то, чего мне никак не удавалось.

Каким облегчением было проснуться, а проснулся я поздно, и первым делом услышать, что меня хочет повидать молодой Эккли.

Он был бледен и изможден. Он вернулся вместе с людьми Горта, остановившимися на подходе к ущелью. Там оставили сильный дозор, в то время как остальные прочесывали окрестный лес, хотя Эккли не сомневался, что горцы уже вернулись в свое селение.

Мы поведали друг другу, что произошло с каждым.

Эккли стоял в дозоре и дожидался Самера. Случайно взглянув вверх, хотя обычно он наблюдал за нижними склонами окружавших ледник скал, он заметил движущиеся фигуры. Он полагал, что горцы поднялись на ледник не там, где мы ждали их, а, наоборот, спустились на снежное поле с западной стороны. Дон — голос Эккли дрогнул — говорил ему, что обучавшие местную полицию немцы могли войти в контакт с горными племенами и в конце концов приучить горцев передвигаться по льду и снегу, которых те раньше побаивались. Короче говоря, немцы, пусть даже с самыми лучшими намерениями, могли «невзначай» помочь горцам взять перевал.

По Эккли начали стрелять, и у него завязалась с врагом перестрелка. Он слышал наши с Доном выстрелы тоже. Поняв, что горцы наступают большими силами, он стал подниматься вверх, надеясь спуститься в долину по южному склону. От преследования ему уйти удалось, но он оказался в местах, чересчур опасных, чтобы продвигаться по ним ночью. Когда солнце взошло, он осторожно продолжал свой путь, добравшись до точки, откуда был виден провал, на краю которого стояла верхняя хижина. Несколько горцев сторожили ее. Добравшись доверху, он увидел, как горят подожженные амбары Хисов и Дазенов.

Он признался, что в ту минуту думал только о себе и, зная, что рано или поздно горцы вернутся, предпочел остаться там, где был.

К полудню они вновь появились в ущелье, двигаясь в северном направлении. Женщин среди них он не заметил, и тогда впервые у него зародилась надежда на то, что жителей долины успели предупредить, хотя сигнальные костры, как он видел, зажжены не были.

У него оставалось еще несколько патронов, к тому же он был уверен, что они его не заметят. Расстояние составляло около сотни ярдов.

Глаза Эккли сверкнули.

Видели бы вы, как они припустили, продолжал он, и двоих ему удалось уложить, этим он особенно гордился.

Когда не осталось сомнений, что горцы ушли, он, что было делом нелегким, спустился в провал. Там он нашел тело Дона. Дон был мертв. Но они не тронули его… С Самером произошло иначе. Тот не мог не заметить выстрелов Эккли и вернулся в сторожку, где его уже поджидали. Горцы искромсали его ножами…

Но, продолжал Эккли, дело в том, что он осмотрел труп одного из застреленных им.

Эккли пристально поглядел на меня.

— На нем была форма, — сказал он, — а в кармане я нашел вот это. Вы можете прочесть?

Он протянул мне сложенную вдвое карточку из плотной бумаги. Отпечатана она была на немецком. Текст гласил, что это удостоверение выдано «такому-то, уроженцу Фисиджи, в том, что он принял присягу на верность кайзеру и т. д. и что, пройдя специальное обучение, назначается офицером полицейского подразделения Е.И.В., расквартированного в Фисиджи для защиты границы, и уполномочен производить задержание нарушителей». Под текстом удостоверения стояла подпись немецкого офицера — командира специального подразделения полицейских сил в протекторате Собо.

— Так я и думал, — сказал Эккли. — А значит, набеги производят как раз их патрули, и гарнизоны необходимо поставить снова. Я немедленно собираюсь известить об этом лорда Дорна, он сейчас в столице. Вы не поедете со мной?

Я согласился, мне этого действительно хотелось. Вдвоем мы могли нарисовать полную картину происшедшего в ущелье Ваба, чего не сумел бы сделать один человек, могли заверить, что с нашей стороны агрессивных действий предпринято не было и в обоих случаях горцы открыли огонь первыми. Эккли предстояло рассказать об убитых им горцах, мне — о том, как застрелили Дона.

Мы условились выехать назавтра.

Когда Эккли ушел, я почувствовал, что совершенно без сил, а когда попробовал встать — не смог.

Следующими навестили меня Эк и Атт. Они уже вовсю наводили порядок в доме. Казалось, отчаяние им неведомо. Потери скота, по их словам, оказались не столь велики: часть стада не успела вернуться с пастбища, и ее просто не нашли. Соседи пообещали освежевать туши, так что и кожи не пропадут.

— На время мы сможем всех обеспечить мясом, — сказал Эк, — а в другой раз они нам помогут.

Сена тоже сгорело немного.

Основное, что их беспокоило, — крыша сарая, но сейчас, весной, соседи наперебой предлагали им пособить в починке.

— Никого в беде не оставим, — продолжал он. — Дазенам досталось еще больше, чем нам. Но вот уж кто и в самом деле пострадал, так это Наттана. Глядя на ее мастерскую, сердце разрывается. Там уже ничего не поправишь.

— Что же теперь с ней делать? — спросил Атт.

Эк вздохнул:

— Лучше ей перебраться в Нижнюю. У отца сердце не камень. Когда он все узнает, не прогонит же он ее. Такие встряски ему на пользу. А вы что скажете, Ланг?

— Завтра я еду в Город, — ответил я и рассказал о том, что мы решили с Эккли. — Он уверен, что гарнизоны восстановят.

— Мы все так думаем.

— В таком случае я уже не буду нужен на перевале и смогу переехать куда-нибудь в другое место, если, конечно, вам не понадобится моя помощь.

— Да мы и сами управимся, но если вы уедете — жаль.

— Не уверен, — сказал я, — по крайней мере пока Наттана здесь… ведь все-таки вы боитесь, что мы с ней можем пожениться.

— Это вам решать.

— Если у вас есть свое мнение — скажите.

— Что я могу вам сказать? Не мое дело.

— Да… и все же, мне кажется, вы не хотели бы этого.

— Не хотел бы, — сказал Эк, покраснев. — Она будет так расстроена.

Он умолк. Последние его слова прозвучали непонятно.

— Вы хотите сказать, что теперь, когда у нее больше нет мастерской, она может и согласиться?

— Дело в том… вы спасли ее от горцев.

Я поднял голову и внимательно посмотрел на Эка. Это была правда, и, казалось, мне снова дается возможность, но это не могло послужить причиной менять принятое нами решение. Да, я жадно, отчаянно, страстно желал ее в этой самой комнате, но я уже лишь отчасти был тем, кем был тогда… И все же соблазн повторить предложение оставался.

— И вот еще что, — нарушил мои мысли Эк. — У нее появилась возможность вернуться домой. Если вы не поженитесь, там ей будет лучше.

— Даже если отец станет держать ее в черном теле — из-за меня?

— Я за этим пригляжу, — сказал Эк. — Я знаю, как к нему подойти.

Мысли мои начинали путаться.

— Видимо, лучше, если она переберется в Нижнюю усадьбу, — сказал я.

— Я тоже так думаю. Но если вы с ней захотите остаться здесь, пока вы не вернетесь домой, я буду рад. Ведь вам с Наттаной больше негде жить…

— Нет! — ответил я. — Дайте ей возможность вернуться.

— Отлично! Думаю, она и сама так решит. А пока, на время, останется здесь. Недели через две я поеду за скотом и увижу отца. Так что, если она захочет…

На том мы и расстались.

Пока Эк говорил, Атт прибирался в комнате, и теперь в ней снова стало уютно.

Я с усилием приподнялся и сел: все кругом заволокло белой пеленой, предметы медленно закружились, но через мгновенье все стало на свои места. Сквозь открытое окно мне была видна освещенная закатом дорога вниз, в долину, — та же, по которой при лунном свете мы бежали из усадьбы. В промежутке был сон. И хотя сон должен был бы восстановить мои силы, я по-прежнему чувствовал себя слабым. В ушах все еще стояли звуки выстрелов. Голова была слишком тяжелой, чтобы оторвать ее от подушки, но слишком легкой и пустой, чтобы думать. Мне уже случалось переживать чувство одиночества в этой стране, но никогда еще оно не было таким острым.

Сейчас передо мной стояла задача — за двенадцать часов набраться сил, которых бы хватило на четыре дня в седле. Человек, перевязывавший мою царапину, сказал, что я потерял довольно много крови. Потерю, крови можно было возместить едой. Я впервые почувствовал, что голоден.

Братья как раз успели состряпать ужин, и Атт принес его мне наверх. Очень осторожно я снова сел и, подождав, пока голова перестанет кружиться, заставил себя приняться за еду. На этот раз я чувствовал тяжкую неловкость, доставляя обитателям усадьбы излишние хлопоты.

Атт что-то искал в комнате, и я спросил, что он ищет.

— Дорна и ее люди оставили много своих вещей. Хочу их все собрать. Дорна жила как раз в этой комнате.

Он вытащил из-под кровати старую коричневую сандалию, но больше ничего не было.

— Если это все, — сказал Атт, — она молодец. Стеллина чуть не половину вещей бросила… Эттера прихватила самое необходимое, а вот Наттана уехала как была.

— Но я видел у нее большой сверток.

— Может, чей-нибудь еще?

— Ну а вы с Эком, что вы взяли?

— Мы-то?.. Да мы все оставили.

Он вышел, прихватив сандалию Дорны, а как бы мне хотелось, чтобы он оставил ее — может быть, тогда мне было бы не так одиноко…

На следующее утро я уже чувствовал себя значительно окрепшим. Эк потуже перевязал мне рану, после чего они с Аттом оседлали лошадь, чтобы мне не пришлось лишний раз напрягаться.

Настало время ехать.

Мне страшно не хотелось оставлять братьев сейчас, когда у них было по горло забот, но они сказали, что, во-первых, скоро вернутся Эттера с Наттаной да и соседи помогут.

— Обязательно навестите нас, прежде чем поедете домой… А после столицы куда собираетесь?

Я и сам не знал и ответил, что напишу им, и Наттане тоже.

Так многое осталось несказанным, что мы невольно умолкли. Мы поблагодарили друг друга, и я покинул Верхнюю усадьбу.

В качестве спутника Эккли сильно отличался от того, каким он был, когда командовал нами на перевале, но по-прежнему все внимание его занимали сиюминутные дела, и он непрестанно возвращался к тому, что мы будем говорить лорду Дорну.

Мы ехали медленно, боясь потревожить мою рану, которая, как мы надеялись, заживет почти окончательно через пару дней; на сегодня же нашей целью было добраться к ночи до постоялого двора в ущелье Мора.

За взрослой рассудительностью и серьезностью в моем спутнике крылось что-то мальчишески бесхитростное. Мы успели сдружиться, и вдруг мне пришло в голову, уж не тот ли это мужчина, о котором рассказывала Наттана… Ее будущее беспокоило меня. Многое из того, что она говорила в последние дни, давало к этому повод.

Солнце быстро поднималось, и становилось все теплее. Запас сил, с утра казавшийся достаточным, быстро таял, и еще задолго до полудня я уже настолько устал, что не мог сдержать охватившей все тело дрожи; роскошный горный пейзаж казался далеким и бледным, но хуже всего было то, что усталость и нервное напряжение делали память о недавних событиях еще живее и ярче, особенно мучительно было вспоминать Дона…

Мы проезжали места, которые я помнил, потому что уже бывал здесь больше полутора лет назад: величественное ущелье — протекая через него, Доринг спускается в долину — и хижину, где мы однажды ночевали с Доном, но все это виделось мне смутно, как в тумане. Губы так дрожали, что я уже не мог говорить. С другой стороны, острая боль в боку вдруг совсем прекратилось.

«Эккли, — сказал я, чувствуя, что теряю сознание, — мне плохо…»

Я пришел в себя оттого, что кто-то плескал холодной водой мне в лицо. Рана снова открылась и кровоточила. По счастью, постоялый двор был уже недалеко, но стало ясно, что еще нескольких дней пути мне не выдержать.

К вечеру, после глубокого, без сновидений, сна голова у меня прояснилась, и мы с Эккли смогли обсудить положение. Было решено, что дальше он поедет один и отвезет письменное сообщение, если я буду в силах таковое составить. А пока обо мне здесь позаботятся. Когда рана полностью заживет, я поеду дальше по своему усмотрению, если только не понадоблюсь лорду Дорну или если дозоры в горах не возобновятся.

Подкрепившись стаканом сарки и кое-чем из съестного, я продиктовал моему новому другу рассказ о том, чему был очевидцем. Потом Эккли зачитал его вслух, и я поставил свою подпись. Формальности были соблюдены.

Эккли отдал распоряжения по уходу за мной и спросил, что еще может для меня сделать. Я боялся, что если Наттана узнает про то, что я лежу здесь больной, она приедет, и, хоть я и жаждал ее видеть, разговор с нею страшил меня. Поэтому я попросил Эккли проследить за тем, чтобы мое пребывание на постоялом дворе оставалось в тайне. Устроить это было несложно: еду я попросил приносить мне в комнату, из которой не намеревался часто выходить, проводя несколько дней в покое, ничем особым не занимаясь.

Было уже очень поздно. Эккли собирался выехать на рассвете, так что до его отъезда мы виделись в последний раз.

И снова не находилось слов, чтобы высказать все, что лежало на душе, и мы замолчали.

— Значит, больше ничего? — спросил Эккли. — Хотелось бы мне, чтобы вы были одним из нас. Трудно даже представить себе: Ланг — иностранец и скоро уедет к себе.

— Я и был одним из вас.

— Да, Дон вас очень любил.

— Он говорил про меня?

— Он как-то сказал, что ему пришлось видеть вас однажды в затруднительном положении, из которого вы вышли с честью, и с тех пор он полюбил вас еще больше.

Должно быть, он имел в виду случай на перевале Лор.

— Тяжело думать о том, что…

— Не надо! — прервал меня Эккли. — Он для меня — живой, и я буду хранить его память.

Он встал, чтобы идти:

— Итак, больше ничего?

— Ничего, — ответил я. — Попросите только передать Дорне, что я здесь, если она тоже здесь остановится.

Мы попрощались.

Я закрыл глаза, и мне представился Дон — неповерженный смертью, распростертый на снегу, а такой, каким я запомнил его во время нашего совместного пути от Файнов к Хисам, — горделиво осанистый, меряющий дорогу своими широкими шагами. Каждое связанное с ним воспоминание было намного ярче, чем живая реальность иного человека, и все они были для меня исключительно драгоценны, словно я удостоился чести по-дружески общаться с каким-нибудь героем из легенды — Тором, Зигфридом или Гераклом.

Комната, отведенная мне, была маленькая. Единственное окно ее выходило на скат горы. Отапливалась она небольшим очагом, и по ночам было холодно. В день после отъезда Эккли я лежал в кровати, стараясь как можно меньше шевелиться, боясь любого усилия. Немыслимо было, что еще недавно я мог бежать. Поздно вечером появился врач, которого распорядился прислать Эккли. Он сменил повязку и сказал, что сама по себе рана не опасна — все дело в потере крови. Переписав дату, он отбыл, добавив перед уходом, что, судя по характеру ранения, больше никаких средств не понадобится.

Долгий сон освежил меня, но и следующий день я провел как накануне, потому что стоило мне оторвать голову от подушки, как все вокруг начинало плыть и кружиться. Течение мыслей, еще вчера тяжелое и бессвязное, приобрело стройность… Даже если дозоры на перевале возобновятся, что было маловероятно, определенный период моей жизни закончился, и следовало подумать о том, как жить дальше. Связь с Наттаной осталась в прошлом. В каком-то смысле даже лучше, что обошлось без тягостного расставания. Я помнил ее вплоть до мелочей — юную, яркую, очаровательную, с присущей ей своеобычной живостью. И пусть мы расстались, каждый продолжал быть для другого чем-то особенным, и хотя печально было, что пути наши разошлись, печаль эта не причиняла боли.

Что ожидало меня в будущем? Останусь ли я в Островитянии еще на семь отпущенных законом месяцев? Или поеду к своим друзьям, гостя по очереди у каждого, и, лишь попрощавшись со всеми, отправлюсь домой? И как мне покажется дома? Со временем я это узнаю, ведь, так или иначе, мне придется жить там.

И только одна боль, шипом вонзившись в сердце, оставила в нем незаживающую рану — Дорна. Ее записка, которую я получил на перевале, удивила, смутила меня и не давала покоя моим мыслям. Она писала, что глубоко разочарована, не застав меня в Верхней усадьбе. Ей очень хотелось, ей нужно было меня видеть… Каждое слово таило скрытый смысл, и каждое порождало бесконечные догадки.

Если она действительно хотела меня видеть — я давал ей такую возможность…

На следующий день, незадолго до полудня, в дверь моей комнаты постучали. На мой вопрос «Кто там?» ответа не последовало, и в комнату вошла женщина. Я уже оделся, но лежал, пока еще чувствуя большую слабость. Она вошла робко, но, едва увидев меня, быстро приблизилась, сказала, чтобы я не вставал, и присела на край кровати… Снова я глядел в глаза Дорны.

Она тут же спросила, как я, и я вкратце рассказал ей…

Казалось, она стала выше. Глаза стали больше и ярче, рисунок губ — тверже, взрослее. Ее лицо дышало силой, благородством, выглядело более зрелым, и никогда еще она не была так хороша, яркий румянец горел на шелковистой коже.

Она сидела улыбаясь, глядя на меня, и молчала, и мне припомнилось, в какое беспокойство повергало меня когда-то ее молчание, эти затянувшиеся паузы. Но сейчас мне хотелось смеяться. И она вдруг рассмеялась и, протянув ко мне руки, воскликнула:

— Ну что я могу сказать?

— А разве в этом есть нужда?

— И все же я хочу кое-что сказать. Я прекрасно понимаю, чем обязана вам.

— Чем же?

— Если бы не вы, я уже давно была бы мертва.

Многое сразу стало мне ясно, и было замечательно сознавать, что это благодаря мне уцелела ее красота, ее величественная безмятежность, ее жизнь.

— Мы только про то и говорили, — продолжала Дорна, — Стеллина, Донара, Наттана, Эттера и я. Покидать Хисов пришлось в такой спешке, что мы только потом во всем разобрались. А что нас могло ожидать — мы знаем. Нам не оставили бы и шанса! Они проникли бы в дом, когда никто ни о чем не подозревал, и… И ведь я была в вашей комнате — первой наверху.

Она говорила спокойно, но вдруг глаза ее широко раскрылись, словно от ужаса, и она отвернулась.

— Лучше об этом не думать, Дорна.

— Нет, об этом надо думать, Джон! И мы все время думаем об этом. По крайней мере я. Стеллина по характеру спокойнее. А с Наттаной чуть не случилась истерика.

— Она с вами?

— Ах нет, — произнесла Дорна с явным облегчением. — Она доехала с нами только до усадьбы… Все думают, что вы на пути в столицу. Почему вы никого не известили? Наттана, я думаю, захотела бы приехать и позаботилась бы о вас.

— Я хотел обойтись своими силами.

Дорна пристально и серьезно взглянула на меня, потом опустила глаза.

— Давайте говорить начистоту, — сказала она. — Я случайно узнала о том, что было между вами и Хисой Наттаной.

При этих словах я испытал мгновенное потрясение и сразу же вслед за тем понял, что мне безразлично, знает ли Дорна про нас с Наттаной или нет. Я вновь открыл глаза: Дорна была все там же, чуть более далекая, но реальная, живая.

— Мне сказала Эттера, — продолжала между тем Дорна. — Это было, когда с Наттаной случилась истерика. Мы два дня провели вместе в их усадьбе внизу, в долине. Наттана единственная вполне поняла, какую важную роль вы сыграли, и очень переживала из-за вас. Она не думала, что вы поскачете обратно вместе с отрядом Горта. А когда узнала, что вы ранены, и вовсе не смогла удержаться. Эттера увела ее, а позже объяснила мне, что вы жили с Наттаной. Никто не принуждал ее, но она была очень взволнованна и расстроенна… Почему вы не захотели, чтобы она приехала?

— Потому что все прошло, Дорна.

— И у нее тоже?

— Думаю, да, если она не переменилась.

Дорна снова робко взглянула на меня:

— Но что между вами было?

— Я предложил ей выйти за меня.

— И она не захотела?

— Да.

— Апия?

— Поначалу я так не думал, но она, кажется, знала это все время.

Дорна вздохнула:

— Я не имею права упрекать вас.

Я закусил губу — удержать готовый сорваться вопрос: а что же на самом деле? Но Дорна сама ответила на него:

— И все же в некотором смысле я виню вас. Если бы вы знали, что это апия, с самого начала… впрочем, все равно! Я приехала не для того, чтобы говорить о Хисе Наттане, и к тому же у меня мало времени… И я действительно рада, что вы с Наттаной были близки. Уверена — это было хорошо.

— Как она? — быстро спросил я.

— О, все такая же. Снова в делах. Ее мастерскую разгромили, но она говорит, что у нее и без того много шитья, чтобы занять себя до отъезда в их вторую усадьбу. И она разыскивает вас: у нее остался сверток с вашей одеждой, которую она взяла в ту ночь, и она не знает, куда ее послать.

На мгновение я позабыл о Дорне…

— Мне пора! — вдруг сказала она, вставая. — Меня уже заждались. Мы хотим сегодня к вечеру добраться до Фрайса. Я приехала просить вас, чтобы вы навестили меня там, как только окончательно поправитесь и прежде чем ехать куда-нибудь еще. Так вы приедете? — Голос ее звучал кротко, почти просительно.

— Приеду, Дорна.

— Нам о многом надо поговорить.

Что она имела в виду?

Но Дорна уже стояла в дверях.

— Пусть Наттана не знает, что я был здесь, — обратился я к ней.

— О, разумеется, положитесь на меня! — С этими словами она вышла.