"Болотная трава" - читать интересную книгу автора (Адамов Аркадий Григорьевич)

Глава 6. Всякие неожиданности

Первая неожиданность не заставила себя ждать.

Случилось это в тот самый день, когда Лосев и Денисов возвращались из поездки в Лупановку, переполненные всякими открытиями и догадками. А вскоре появился в управлении и Откаленко, тоже, конечно, с ворохом всяких новостей.

Всех троих сразу же вызвал к себе Цветков, у которого оказался, несмотря на субботу, и следователь прокуратуры Виктор Анатольевич, он только что провёл первый допрос Серкова. Таким образом, новостей собралось много и откладывать совещание на завтрашний, воскресный день никому не хотелось. Да и нельзя было откладывать, ведь по некоторым из полученных сегодня данных меры предстояло принимать немедленно.

После обмена добытыми сведениями была наконец установлена личность убитого человека. Им оказался член правления всё того же садового товарищества «на болоте» Лямкин Семён Прокофьевич, о котором с напускной небрежностью интересовался Коровин. Теперь следовало быстро установить его место работы, то есть цех, которым он заведовал в Киевском районе города, и конечно, местожительство и немедленно там побывать.

Было, кстати, весьма странно, что никто из членов его семьи или родственников не встревожился почти двухнедельным отсутствием Лямкина и никто из сослуживцев, работников его цеха, тоже.

Цветков, посмотрев на часы, распорядился немедленно установить адрес этого цеха и адрес, где жил Лямкин. И сегодня же надо было в эту мастерскую успеть, благо до её закрытия оставалось ещё часа три. Ну а домой к Лямкину решено было отправиться на следующий день, в воскресенье, с утра.

Однако причина убийства Лямкина пока по-прежнему была неясна. Как сообщил Виктор Анатольевич, на допросе Серков упрямо отрицал свою причастность к убийству, вопреки всем установленным фактам. Правда, фактов к моменту начала допроса было маловато, и, в частности, имя убитого и все сведения о нём Виктор Анатольевич не знал, и это, естественно, затрудняло дело. Впрочем, в задачу этого первого допроса и не входило немедленное изобличение преступника. И рассчитывать на это в любом случае не приходилось. Опытный Виктор Анатольевич для начала лишь познакомился с Серковым, уяснил себе его позицию, его отношение к происшедшему убийству, его защитные аргументы и доводы, не раскрывая до поры собранные против него улики. Потом, заметил Виктор Анатольевич, эти улики заставят Серкова вести себя уже по-иному, во многом признаться и лишат сегодняшней наглости.

Виталий невольно подумал, что если бы был выполнен демократический принцип участия адвоката с момента ареста человека, о котором сейчас так много писали газеты, то и в этом случае тактика Виктора Анатольевича была бы самой правильной с точки зрения следствия.

— Да, — сказал он. — Тут к вам ни один адвокат не придерётся.

— Нашёл бы, — пробурчал Откаленко. — Их задача такая.

Цветков усмехнулся.

— Поживём — увидим. Не так-то просто, милые мои, съехать с наезженной колеи. Не пустит.

— И много проблем, — добавил Виктор Анатольевич. — Захотят ли ещё сами адвокаты.

— Ну ладно, — вздохнув, сказал Цветков. — Вернёмся к делу. Времени у нас мало. Вечно ты, Лосев, куда-нибудь свернёшь. — И, обращаясь к следователю, — спросил: — Как сейчас ведёт себя Серков?

— Дерзко. Всё отрицает, — ответил Виктор Анатольевич, не спеша протирая очки белоснежным носовым платком и близоруко щурясь. — Взрывной характер, азартный. Кроме того, груб, неосмотрителен, невыдержан. Слова опережают мысль.

— Он был судим? — заинтересованно спросил Лосев.

— Нет. Карточка пришла пустая.

— А кто родители?

— Говорит, нет родителей. Тётка воспитала. Умерла.

— Интересно, — задумчиво сказал Лосев. — Что-то воспитание у него не сиротское.

— Кстати, — Виктор Анатольевич указал очками на Виталия. — Он к вам как-то по-особому относится. То ли боится, то ли уважает. Вы что, раньше когда-нибудь с ним встречались?

— Нет, — покачал головой Виталий. — Точно, не встречались.

— Видимо, от кого-то наслышан, — кивнул головой Виктор Анатольевич. — Я так и подумал. Что ж, это неплохо. Я бы вот что хотел… — Он кончил протирать очки, надел их и уже новым, острым взглядом посмотрел на Цветкова: — Пусть-ка с ним побеседует Лосев. А потом мы обменяемся впечатлениями. Ты же знаешь, — настойчиво произнёс он, уловив в глазах того еле заметное недовольство, — иной раз не мешает проверить себя. Так вот, пусть Лосев с ним побеседует. Не возражаешь, надеюсь?

— Пожалуйста, — проворчал Цветков, который не любил публично выделять кого-либо из своих сотрудников. — Пусть Лосев, если хочешь.

— Договорились, — удовлетворённо кивнул Виктор Анатольевич, словно и не замечая недовольства Цветкова, затем продолжал: — Серков упомянул одно имя, Гриша Сопкин, знаете такого?

— Знаем, — нетерпеливо откликнулся Лосев а указал на Денисова: — Вот он его задерживал, а я с ним беседовал.

Виктор Анатольевич быстро повернулся к Денисову и настороженно переспросил:

— Задержали?

— Это до меня, — скромно поправил Валя. — Но я с ним познакомился.

— А в связи с чем Серков упомянул этого Сопкина? — поинтересовался Виталий.

— Записочку тот носил Марине Булановой и ещё кому-то с приглашением в ресторан. Но сам такого приглашения, кстати, не получил. Это когда вы собирались задерживать Серкова, — пояснил Виктор Анатольевич, никак при этом не намекая на досадную неудачу той операции, и в свою очередь спросил Денисова: — Ну и какое впечатление произвёл этот Сопкин?

— Трусоват, кажется, — усмехнулся Валя. — Всех боится. Отца, Помазнева.

— Это кто? — поинтересовался Виктор Анатольевич и тут же вспомнил: — Ах, это приятель его, с которым он на вокзал приехал. Ну да, да.

— Помазнева мы посадили, он суда ждёт, — добавил Денисов. — С ножом на людей кинулся, пьяный. Ну а Сопкин ничего такого не делал. Его отпустили. Отец за ним приехал.

— Так-так, — задумчиво произнес Виктор Анатольевич. — Какие же у него отношения с Серковым?

— Пока неясно, — покачал головой Денисов.

— Неясно… — всё так же задумчиво повторил Виктор Анатольевич. — А надо, чтобы было ясно.

— Давайте я с ним потолкую, — предложил Лосев. — Завтра же и заеду к нему домой. Заодно посмотрю, что за семья. А Лямкиным пусть займётся Откаленко, — он усмехнулся. — У него обязательство перед товарищем Коровиным. А то его в садовое товарищество не примут.

Все засмеялись. А Цветков, по привычке крутя в руках сложенные очки и всё ещё не очень отошедший от своего недовольства, сухо сказал:

— Ладно, поезжай. И ты тоже, — он очками указал на Откаленко. — Сегодня ещё успеешь в мастерскую, а завтра с утра домой к этому Лямкину. А ты, Лосев, в понедельник побеседуй с Серковым, — всё так же сухо продолжал Цветков. — Ты же слышал, тебе следователь поручение дал.

— Так точно, — коротко ответил Виталий, подчиняясь его официальному тону и про себя догадываясь, конечно, откуда этот тон взялся. Уж кого-кого, а Кузьмича он изучил достаточно хорошо.

— Главная задача сейчас — найти второго, с документами Журавского, — продолжал Цветков. — Этот будет поопаснее Серкова. Убийца-то он, по существу. Он сидел рядом с жертвой в машине. Ну и, конечно, выяснить причину убийства. Деньги? Похоже. Но тогда встают другие вопросы. Откуда у Лямкина такие деньги? Не его? Тогда чьи они? Откуда? Потом, странно, что Коровин не заявил в милицию об исчезновении Лямкина и вообще никто не заявил. А ведь Серкова они ищут.

— М-да, — согласился Виктор Анатольевич. — Много остаётся вопросов, слишком много. А мы между тем выходим на новый объект, это самое товарищество.

— Вернее, — поправил Цветков, — нас выводят на это товарищество.

— На болоте, — добавил Лосев иронически, однако же и с ноткой озабоченности тоже. — Никогда ещё мы таким делом не занимались.

— Это мне объяснили, — усмехнулся Откаленко. — Новые, мол, времена пришли. Массовая тяга горожан к земле. Сначала была автомобилизация, вон уже двадцать миллионов владельцев личных машин в стране стало. Тоже социальный процесс. А теперь людей на землю с городского асфальта потянуло. Всё закономерно и прогрессивно. А для нас — новая криминогенная область.

— И жди новые виды преступлений, — кивнул Виктор Анатольевич.

Неожиданно на тумбочке возле Цветкова зазвонил внутренний телефон. Дежурный по управлению доложил:

— Товарищ полковник, вас по спецсвязи Ялта вызывает.

— Иду, — коротко ответил Цветков и, поднявшись из-за стола, сказал: — Вы меня обождите, я сейчас. Небось по этому же делу.

Длиннейшими коридорами МУРа Фёдор Кузьмич добрался до комнаты дежурного, по дороге всё ещё обдумывая непростую ситуацию, возникшую в этом деле.

— Цветков слушает, — сухо сказал он в трубку, почему-то ничего приятного услышать не ожидая.

— День добрый, Фёдор Кузьмич. Майор Савчук из Ялты беспокоит.

— Здорово, здорово, Олег Филиппович, — сразу потеплевшим голосом ответил Цветков. — Что у вас там стряслось?

— Да вот решили на всякий случай вас в известность поставить. Два дня назад, то есть в четверг, исчез у нас этот самый Журавский, так?

— Точно, точно. И что?

— Ну вот. А сегодня мне докладывают, что какой-то человек интересуется им там, в гостинице. Разыскивает, понимаете, всюду. И Рощин мой полагает, что специально тот человек из Москвы прилетел, чтобы Журавского отыскать.

— Когда прилетел?

— Как раз в тот день, когда Журавский сбежал.

— И кто же такой этот приезжий, установили?

— А как же. Фамилия его Птицын.

— Птицын?! — удивлённо хмыкнул в трубку Цветков. — Это уже само по себе весьма интересно. Как зовут? Кто такой?

— Зовут Ной Герасимович. Работник управления бытового обслуживания в Москве. Заведующий отделом. Пятьдесят один год. Женат. Номер оплатил всего за три дня. Выходит, не отдых это, а деловая поездка.

— И командировку предъявил?

— Обязательно. В наше управление бытобслуживания. Обмен опытом, как водится. Словом, липа. И Рощин, полагаю, прав.

— У кого этот тип про Журавского спрашивал? Он Журавского ищет?

— Именно Журавского. Ну, для начала у администратора спросил. Та сказала, как мы велели: «Был такой, но выехал». Очень он, как передают, заволновался. «Быть того не может, — говорит, — ему никто отдыхать не мешал».

— Так и сказал? — уточнил Цветков.

— Именно так. Я сам у Рощина переспросил. И вот сейчас он бегает по гостинице и всех про Журавского расспрашивает.

— Так-так, — задумчиво произнёс Цветков. — Значит, можно предположить, что от этого Птицына Журавский и сбежал, как только его увидел?

— Нет сомнений, Фёдор Кузьмич.

— Пожалуй. Словом, этот Птицын нас весьма интересует, Олег Филиппович. Прошу поглядывать за ним. Контакты, связи. Ну, и дайте знать, когда соберётся уезжать. Интересно также, куда именно он от вас направится, в какой город.

— Всё будет сделано, Фёдор Кузьмич. Не подведём.

— Да уж на кого, на кого, а на вас надеюсь.

Они простились.

Цветков, кивнул дежурному, отправился к себе.

Да, вот это неожиданность! Нашёлся всё-таки «Н. Птицын», тот самый, со своей «любимой женщиной». У кого-то из них Серков утянул золотой кулон. Но ищет Птицын не Серкова, а Журавского, да ещё волнуется при этом. Нет, конечно же не из-за кулона прискакал Птицын, не из-за него так волнуется. Зачем же ему понадобился Журавский? Он, между прочим, не работает в управлении бытового обслуживания или в какой-либо его «точке». Почему же Журавский так интересует Птицына, что тот ради него даже в Ялту прилетел? А Журавский, между прочим, увидев его, сбежал. Интересно, очень всё это интересно.

Свои соображения по поводу неожиданного появления в Ялте Птицына он высказал ожидавшим его сотрудникам и под конец посмотрел на Виктора Анатольевича, ожидая услышать в первую очередь его мнение. Но тот помедлил, и первым, не сдержавшись, высказался Лосев:

— А может, этот Птицын тоже связан с тем замечательным садовым товариществом «на болоте»? И тогда понятно, почему он охотится на Журавского. У того же громадные деньги откуда-то взялись. И очень похоже, что он напарник Серкова по убийству этого Лямкина. Убийству и ограблению. Но откуда, спрашивается, у того такие деньги были?

— Да, спрашивается, — согласился Виктор Анатольевич. — И потому сейчас особое значение приобретает работа с Серковым. Уж он-то знает, кто такой Журавский.

— А не на общественные ли денежки они позарились? — предположил Откаленко. — Эти их взносы знаете какой круглой суммой выражаются? Если по две тысячи рублей с пайщика?

— Фь-ю-ю! — присвистнул Лосев.

— Ты думаешь, почему люди деньги вносят? — спросил Откаленко.

— Общие расходы: электричество, вода, дороги и прочее.

— А кроме того, они строить помогают. Материалы, транспорт, люди. Это в наше время любых денег стоит. А иначе… Вон мне Борис Борисович сказал: по уставу они должны домик построить за два года, а очередь в магазине за кирпичом для фундамента на три года. Как быть?

— М-да, — вздохнул Цветков. — Сами толкаем.

— Словом, у Лямкина могло быть с собой сколько угодно денег, — заключил Лосев. — Таким образом, как тут ни крути, а всё тянется к этому товариществу «на болоте». Пора, Фёдор Кузьмич, им заняться. Что-то там, мне кажется, нам светит насчёт убийства.

— И гражданин Птицын, видно, оттуда, — вставил Денисов.

— М-да, — задумчиво потёр подбородок Цветков и посмотрел на Виктора Анатольевича. — А ты что скажешь?

— Скажу, что действовать надо одновременно, — решительно ответил тот. — И на каком-то этапе, возможно, подключим коллег.

— Ну, правильно, — согласился Цветков. — Сегодня и начнём. — Он посмотрел на Откаленко. — Давай, милый мой, отправляйся в цех этого Лямкина. Узнай только адрес сперва. А завтра домой к нему.

— Ребята уже адреса узнали, — сказал Откаленко. — Это теперь вопрос техники.

— Само собой, — согласился Цветков и обернулся к Лосеву: — А ты завтра с утра действуй, как договорились. Парень тот вдруг да и даст чего.

На следующий день Виталий сразу после завтрака, который, правда, состоялся значительно позже, чем обычно, и протекал, к радости Светки, по-воскресному неторопливо, поехал в самый центр города и не без труда отыскал старенький, горбатый и узкий переулочек. Там некоторые московские семьи жили из поколения в поколение, с незапамятных времён, правда, сейчас чуть просторнее, чем раньше, постепенно прихватывая в тёмных коммунальных квартирах освобождавшиеся по разным причинам комнаты.

Маленькие подслеповатые домики с мезонинами, балкончиками, булыжная горбатая мостовая с клочьями травы между камней, крошечные, заваленные сейчас грудами золотистой листвы дворики, — словом, чудом уцелевший осколок минувшего века в шумной бензиновой громаде современного города.

В конце концов Виталий отыскал и нужный ему дом, оказавшийся трёхэтажным, потемневшим от времени, с чугунными балкончиками, с какой-то давно осыпавшейся лепниной по фасаду, с маленькими мутными оконцами на первом, полуподвальном этаже и на третьем тоже, а вот на втором, явно когда-то «хозяйском», этаже окна были широкие, с красивым переплётом. Двери на фасадной стороне не было.

Виталий зашёл в тесный уютный дворик, заваленный, как и все, опавшей золотистой, но местами уже потемневшей листвой, с грустными берёзами и клёнами, кивавшими ему на ветру своими голыми ветвями.

На скамейке возле покосившегося дощатого стола сидели два старика, один в зимней шапке, другой в шляпе, опираясь руками на толстую суковатую палку. Прервав свой, как заметил Виталий, сердитый разговор, они сейчас с любопытством, один с нескрываемым, даже каким-то радостным, другой сдержанно и настороженно, смотрели на незнакомого длинного парня в плаще с растрёпанными ветром светлыми волосами, зашедшего в их дворик и чего-то тут ищущего. Заметив их взгляды, Виталий решил побеседовать со стариками. Было полезно собрать хоть какие-нибудь сведения о семье Гриши Сопкина, прежде чем встретиться с ним самим. Да и вообще старики были, кажется, расположены к разговору, а Виталий любил неторопливые, дружеские разговоры с незнакомыми, но симпатичными людьми. А оба старика его чем-то заинтересовали. Виталий ещё раз устало и неохотно огляделся, словно, и не рад был, что попал в этот двор, потом достал из кармана сигареты и не спеша направился к скамейке, где сидели старики.

— Доброго здоровья, — сказал он, подходя. — Огонька не найдётся случайно?

— Не дымим, — неожиданно звонким фальцетом бодро отозвался румяный, круглолицый старик в очках. — Давно бросили, сынок. Пожить ещё охота на этом свете, понимаешь. — И он хохотнул.

— Ну и ладно, — согласился Виталий. — Сам тоже здоровей буду. Зато посижу, если разрешите.

— Отчего же и не разрешить. Милости просим, — прохрипел другой старик, усатый, в тёмной шляпе, опиравшийся на палку, и посмотрел на Виталия строго, даже чуть подозрительно из-под лохматых бровей. — Неужто устали?

— Устать особо не устал, но, признаться, проискал ваш дом порядком, — усмехнулся Виталий. — Больно уж путаные переулки тут.

— Это точно, что и говорить, — весело подхватил круглолицый старик. — Слава богу, сейчас подшофе не возвращаемся, а то и сами иной раз дорогу не найдём.

— Ты, Сеня, скажешь, — недовольно проворчал старик в шляпе.

— А что? Мало мы, по правде говоря, выпивали? О-хо-хо! И что? Мне вот, если так сказать, за восьмой десяток перевалило. А хоть куда! Пульс даже не прощупывается. А почему? В городе долго не жил, хоть и москвич потомственный. Служба была исключительно на природе, в Сибири. Семнадцать лет и восемь месяцев.

— Ты бы лучше о своей службе помалкивал.

— Это почему такое? — заносчиво ответил круглолицый. — Меня высшие власти туда направили. И ордена давали. А я что, виноват, если уж так спросить? Что велели, то и делал. А сказали «уходи» я и ушёл. И партбилет унёс в целости. И пенсию вот получаю побольше твоей.

— А людей за что губил? — неуступчиво и сурово спросил другой.

Видно было, что спорили они на эту тему не раз и только что тоже.

— А я не губил. Они сами… Ну, какие условия были, понимать надо.

— Ты газеты, Сеня, читаешь? — неожиданно спросил старик в шляпе, спросил строго и устало, даже как-то сочувственно, по-прежнему тяжело опираясь на палку.

— Ну, читаю, — настороженно ответил круглолицый.

— Телеграмму вчера из Аргентины прочёл?

— Ну, не помню. Что такого? — с некоторым облегчением ответил Сеня, ожидавший, видимо, от газеты каких-то более неприятных сообщений.

Виталий невольно попробовал припомнить, что он такое прочёл вчера насчёт Аргентины, но тоже ничего особого на память не пришло.

— А там писали, — хмуро продолжал старик, — что к суду привлекаются, оказывается, генералы, которые во время недавней диктатуры там у них нарушали права человека и засадили за решётку всего-то несколько тысяч невиновных людей. Уразумел?

— А мне на неё наплевать, на Аргентину твою, — горячо объявил круглолицый Сеня. — И человеку голову не морочь. Он небось по делу пришёл. — И, обращаясь к Виталию, спросил: — Вам кого здесь у нас надо-то?

— Да вот Сопкины тут живут. Гриша нужен.

— О, жених твой, Афанасьевич. К нему, выходит, пришли.

Весёлый Сеня обращался к своему суровому собеседнику так безмятежно и приятельски, словно и не было у них только что никакого спора.

— Это как же понимать? — улыбнулся Виталий. — Чей Гриша жених?

— Так он за внучкой его ухлёстывает, за Галинкой, — ухмыляясь, пояснил Сеня. — Говорят, свадьба скоро.

— Да хватит тебе, балабол, — сердито оборвал его Афанасьевич. — Какая там свадьба, ты что? Я за него и Мурку свою не отдам.

— Вот Муркой своей и командуй, — продолжал веселиться Сеня. — А молодёжь ноне никого не спрашивает. Ещё спасибо скажи, что жениться надумали.

— А свою бы внучку вы за Гришу отдали? — поинтересовался Виталий.

— Нипочём. Он, понимаешь, парень несамостоятельный. С кем поведётся, от того и наберётся. Вот и профессия будет папаши, Петра Евграфовича, и нрав его же.

— А каков его нрав?

— Каков? — переспросил круглолицый Сеня и посмотрел на своего соседа. — Каков, а, Афанасьевич, как ты определишь, одним словом если?

— Так и определю, — просипел тот, по-прежнему опираясь подбородком на палку и хмуро глядя куда-то перед собой. — Лизоблюд, и в узком, и в широком смысле слова. А можно ещё сказать — прохвост.

— Во, видали? — обратился Сеня к Виталию и в свою очередь спросил: — А вы сами откуда будете, если не секрет?

— Да из Гришиного ПТУ, отстаёт он кое в чём.

— А-а, ну да, это, конечно, наблюдать надо. А мы, считай, сто лет соседи с ними, — он уже не упоминал о семнадцатилетнем перерыве. — Меня, значит Семёном Никитовичем величают, ну а его — Иваном Афанасьевичем. Старые московские пеньки, деды и прадеды тут проживали. И на гражданскую и в Отечественную отсюда уходили. — Он покосился на своего соседа и туманно пояснил: — Ну, я это вообще сказать хочу. А если к примеру, то вот Иван Афанасьевич наш.

— И Пётр Евграфович тоже отсюда уходил? — спросил Виталий.

— В гражданскую молод был, а в Отечественную тут кренделя выписывал по причине якобы здоровья, — хмуро сообщил Иван Афанасьевич и, бросив взгляд на Виталия, в свою очередь спросил: — Вас-то как зовут?

— Да просто Виталий. Рано ещё по отчеству величать.

— Ну и верно рано, так ещё погуляйте, — весело поддержал Семён Никитович и важно добавил: — А что до Гришки, то искажённое парень воспитание получает. Это не я говорю, это вот он говорит, учёный человек. А я с ним согласен. Верно, Афанасьевич?

— Насчёт воспитания верно, — сдержанно согласился Иван Афанасьевич. — Кто это сейчас кулакам волю даёт. Атавизм какой-то. И вообще страх хорошего не воспитатель.

— Страх это порядок, говорили, — вскользь заметил весёлый Сеня, ставший вдруг скучным и строгим.

— Тех, кто так говорил, Сеня, уже нет, слава богу. Но проблемы с воспитанием есть, серьёзнейшие проблемы.

— Балуем. Всё дозволяем, — вскипел вдруг злостью Сеня. — Добренькие больно стали.

— Не-ет, вокруг ещё много жестокости, — вздохнул Иван Афанасьевич. — Где пьянь, где эгоизм, там и жестокость, и цинизм, и ничего святого.

— Насчёт зелья да, — неожиданно охотно согласился Сеня. — И пьяни этой развелось небывало, я тебе скажу. Может, сейчас поубавится, ежели вовсе не перетравятся чем попало. Вот и Петька… Пётр Евграфович, — поправился он, взглянув на Виталия. — Чуть что, так Гришку кулаком и гладит.

— Свою угодливую натуру из него делает, — проворчал Иван Афанасьевич. — Сам весь день до ночи спину перед людьми гнёт, а на другой день фонбарона из себя корчит. Самая мерзкая порода.

Видимо, оба старика, при всей разнице во взглядах, были решительно настроены против Сопкиных — и старшего, и младшего.

— Да, ничего хорошего из этого в будущем не получится, — осторожно заметил Виталий, с интересом слушавший этот непривычный ему разговор и боясь помешать его течению.

— Уже не получилось, — строго констатировал Иван Афанасьевич.

— А ведь денежки у Петьки водятся немалые, — завистливо усмехнулся Семен Никитович. — Профессия-то прибыльная, если, конечно, умело вести.

— И совести не иметь, — сипло пробурчал Иван Афанасьевич, не меняя позы и всё ещё опираясь подбородком о свою палку.

— Само собой, — быстро согласился Семен Никитович. — Чуть пьяненький, он его — раз и в обсчёт пустит. Или ещё какие услуги. Знаю я эту механику.

— Ничего ты, Сеня, не знаешь, — Иван Афанасьевич покачал головой. — Откуда тебе её знать? В наше время, когда мы молодые были и ты человеком был, эта механика с услугами ещё, можно сказать, в зачаточном состоянии была, — он многозначительно поднял сухонький потемневший палец. — А сейчас шагу не сделать, чтобы чего кому не дать. Да что далеко ходить. Вон в моей школе, мне рассказали, прошлой весной отличница на экзаменах по трёшке брала с ребят за решение задачек. Каково? Разве в наше время это могло быть? Бескорыстно подсказывали, по дружбе. А сейчас видал как? Откуда? От взрослых.

— А Гриша как на это смотрит? — спросил Виталий, до сих пор не вмешивавшийся в разговор стариков, чрезвычайно его самого взволновавший, и боясь этому разговору чем-нибудь помешать.

— Гришка-то? — весело переспросил Семен Никитович и махнул рукой. — Зелёный ещё. Ха-ха.

— Вот дед у них был, — добавил Иван Афанасьевич, бросив быстрый взгляд на весёлого Сеню. — Тоже по этому делу всю жизнь служил. Небось помнишь его, Сеня? Совсем другой человек был. И спину не гнул, и душой — ни-ни. Мы о нём такое хорошее помним, что не всякому скажешь. Время-то до войны было ого какое… — Он снова оглянулся на Сеню и хмуро усмехнулся. — Вот он в то время в Москве не был.

— Слышал, — сдержанно отозвался Виталий, ловя себя на том, что никогда не решился бы вести такой разговор со случайным собеседником.

— Уже хорошо, — согласился Иван Афанасьевич. — Потому что нигде вы об этом сейчас не прочтёте. А знать историю Отечества надо во всей полноте, и хорошее, и плохое. Это я вам как учитель истории говорю. Бывший, правда.

— Заслуженный учитель, — угодливо заметил Семён Никитович.

— Это к делу не относится, — сердито оборвал его Иван Афанасьевич и неожиданно добавил: — А вот Гришу мне, между прочим, жаль. Он в чём-то неплохой ещё парень, совсем неплохой.

— Однако Галку свою отдать за него не желаешь, а у них любовь, — коварно поддел его Семен Никитович.

— Да, нонсенс, — мрачно объявил Иван Афанасьевич. — Однако человеку свойственно забывать и надеяться. На этом во многом история строится.

— Но Гришка от Галки твоей не отступится, попомни моё слово, — убежденно произнес Семен Никитович. — Он парень упрямый.

Иван Афанасьевич в ответ только досадливо пожал плечами и вздохнул, давая понять, что спорить он тут не собирается.

— Выходит, отношения у них серьёзные, — заметил Виталий и на всякий случай счёл нужным добавить: — Отсюда, возможно, и неуспеваемость.

— Ясное дело, — снова, уже весело, согласился Семен Никитович. — С девками возиться учёности не надо, зато время требуется.

— А сейчас он дома, не знаете? — спросил Виталий.

— Дома, дома, — проворчал Иван Афанасьевич. — Галка дома, значит, и он дома. А вечером в кино собрались.

— Он что же, без неё из дома уже не выходит? — засмеялся Виталий.

— Отходил, — сурово сказал Иван Афанасьевич. — Как его отец из милиции недавно привёз — всё, как отрезало. Ну и Галка, конечно, добавила.

— Она, как дед, учителем желает стать, — тонко хихинул Семен Никитович, не очень, однако, одобрительно. — Вот Гришку и воспитывает.

— Да вы зайдите, — посоветовал Иван Афанасьевич. — Один он сейчас. Отец на работе, а мать к бабке Авдотье за город уехала.

— Да, потолковать с ним надо, — вздохнул Виталий, поднимаясь со скамьи. — Спасибо за разговор. И доброго вам здоровья.

Он невольно при этом обратился к Ивану Афанасьевичу, но потом кивнул и весёлому Сене. Иван Афанасьевич что-то проворчал ему на прощание, но в глазах у него при этом исчезла суровая настороженность, просто добрые глаза у него оказались.

— Всего, всего, — неунывающим фальцетом бодро откликнулся Семён Никитович. — Если что, всегда услужить рады.

Следуя указаниям стариков, Виталий пересёк дворик, по щиколотку увязая в опавшей листве, зашёл в темноватый холодный подъезд и поднялся на второй этаж. Возле двери нужной ему квартиры оказалось всего два звонка, и, прочтя таблички возле них, Виталий уверенно позвонил. Где-то в глубине квартиры послышались торопливые шаги, и дверь распахнулась.

На пороге стоял невысокий плотный парень, белобрысый и курносый, в стареньких тренировочных брюках и клетчатой рубашке с растёгнутым воротом. На круглом румяном лице быстрые голубые глазки прятались за длинными белыми ресницами, а светлых бровей почти не было видно. Парень с удивлением посмотрел на Виталия.

— Вам кого?

— Гриша Сопкин?

— Ну, он самый.

— Я к вам, — Виталий протянул удостоверение. Гриша с любопытством и чуть заметным испугом посмотрел в красную книжечку и, переведя взгляд на Лосева, мрачно спросил:

— Ну и что требуется?

— Поговорить требуется. Зайти можно?

— Ну да, да. А как же, — спохватился Сопкин. — Милости прошу.

Миновав длинную темноватую переднюю, они зашли в просторную комнату, обставленную дорогим, ещё новым гарнитуром и всю сиявшую этой современной, но под старину новинкой. «Кажется, югославский», — отметил про себя Виталий. В комнате царил идеальный, прямо-таки нежилой порядок. Они уселись в стороне, возле овального полированного столика с большой хрустальной вазой посередине.

— Я хочу сразу сказать, Гриша, — приступил к разговору Виталий, — что мы к тебе ничего не имеем, кроме просьбы. Помоги кое в чём разобраться. Только и всего. — Тревожное выражение сошло с Гришиного лица, и он с облегчением сказал:

— Дак насчёт той драки, если правду сказать, я…

— Та драка уже ушла, — махнул рукой Виталий. — Нас интересует сейчас Гарик Серков. Ты его ведь знаешь.

— Дак чего о нём знать-то, если так спросить?

— Это я тебе скажу. А сперва ответь честно: ты доволен, что Валерка, дружок твой, сел?

— Ну, как сказать… — растерянно пробормотал Гриша.

— Как есть. Ведь потому ты и дома спокойно сидишь, что Валерка сел. Верно? И Гарик тоже, кстати сказать, сел.

— Ну да? — изумлённо вытаращил свои голубые глаза Сопкин. — Гарик сел? Ой, батюшки! — Он даже хлопнул себя по коленям. — А за что, если так спросить?

— Тяжёлое за ним дело, Гриша, — вздохнул Виталий. — Тяжелей не бывает. И потому, кстати, говорить ты теперь можешь откровенно, бояться уже некого.

— А я, если правду сказать, — Гриша вдруг как-то сбоку, неожиданно остро взглянул на Виталия, — не очень-то кого и боюсь.

— На вокзале нашему товарищу показалось другое.

— Ха! А зачем это мне было храбрость там показывать? Там обратная картина требовалась, если правду сказать. — И голубенькие Гришины глазки хитро блеснули за белыми пушистыми ресницами.

— Ишь ты, тактик, — усмехнулся Виталий. — Ну а сейчас, выходит, храбрость показать уже можно?

— Сейчас с нашим удовольствием, — Гриша кивнул золотистой головой.

— Тогда скажи, где Серков в Москве живёт, вернее, жил? Где сейчас живёт, это я знаю, — усмехнулся Виталий.

— Ну, где жил, — неуверенно повторил Гриша, подняв глаза к потолку и словно преодолевая какие-то сомнения. — То у родителей жил, то у невесты.

— Родителей? — удивлённо переспросил Виталий. — Родителей ведь у него нет, он сказал.

— Он вам много чего скажет, — хмыкнул Гриша.

— Ну, что другое понятно. Но тут-то чего скрывать.

— А я почём знаю. Есть они у него, и всё тут. Даже не извольте сомневаться.

Гриша как будто был даже доволен, что заставил Виталия удивиться, сообщив ему что-то такое, чего Виталий, оказывается, не знал. И, воспользовавшись этим, спросил прямо, без обиняков:

— А ты не заливаешь, что он сел? Гарика посадить нельзя. Так и так освобождать придётся.

— Если даже виноват?

— Ага.

— Это почему же?

— Эх, — Гриша сочувственно посмотрел на Виталия. — Не знаешь ты, кто его батя, если на то пошло. Раньше он об этом даже справку носил, чтобы, значит, зря не хватали.

— А теперь?

— Теперь, выходит, не носит, раз вы не нашли.

— Ну и кто он такой, батя его? Предупреди, будь другом, — улыбнулся Виталий.

— А на кой мне знать, если так спросить? Только Гарик говорил, пальцем его никто не тронет. Батя как кнопку, нажмёт, так сразу все прокуроры забегают знаешь как?

Виталий пожал плечами.

— Что-то пока никто не бегает.

— Выходит, не спохватились ещё. И Гарик вот темнит.

— Ну и где же родители его живут, знаешь? — поинтересовался Виталий.

— Не-а, нам туда хода нет. Я его у «Ударника» ждал, пока он к бате своему ходил.

— Зачем ходил?

— Деньгой разжиться. Случайно на мели оказался.

— А вообще, значит, деньги были?

— Ну! В такой фирме работать и чтобы денег не было? Это он у бати в долг брал.

В другое время Виталий пошутил бы по поводу того, что Гришу приятель в дом к себе не пускает, но сейчас этому помешали какие-то вдруг возникшие у него ещё неясные подозрения. По крайней мере, в одном Сопкин, видимо, не врал: родители у Серкова имелись. Почему же он это скрывает? Стыдится? Боится? Нет, что-то тут не то. С этим ещё предстояло разобраться. Кроме того, обращало внимание и другое обстоятельство. При аресте Серкова документов у него никаких не оказалось. А на работе в личном деле паспортные данные были явно сознательно искажены. Паспорт указанной там серии и номера, как выяснилось, принадлежал совсем другому лицу, адрес прописки тоже был выдуман. Об этом ещё предстоял малоприятный разговор с Иваном Фомичом, директором лесоторговой базы в Лупановке. Но пока что Серков оставался до конца неясным. Кроме, пожалуй, вопроса о невесте.

— А кто же у него невеста, Марина? — спросил Виталий.

— Зачем? — У Гриши насмешливо заблестели голубые глазки и розовое лицо расплылось в какой-то странной, неодобрительной ухмылке. — Марина у него для удовольствия. А Нинка, та считается невеста. У неё же квартира, если правду сказать.

— Не одобряешь? — поинтересовался Виталий, наблюдая странную Гришину ухмылку.

— Их дело.

— Ну а, извини меня, Галя у тебя зачем?

Гриша насторожился и неприязненно посмотрел на Виталия.

— Вынюхал? — спросил он сердито. Виталий пожал плечами.

— Разве это секрет?

— Секрет не секрет, а в мои дела не лезь, очень даже прошу, — отрезал Гриша так решительно и твёрдо, что Виталий никогда бы не мог предположить, что этот мягкий, даже угодливый и вроде бы пугливый парень, каким он представился ему поначалу, может так говорить с кем-то.

— Я тебя спросил не из любопытства, — сухо пояснил Виталий. — Я хочу знать, что ты за человек, можно ли на тебя положиться.

— Человек как человек.

— Ну а твой батя тебя, надеюсь, одному хорошему учит?

— Батя профессии учит, чтоб жить можно было.

— С вашей профессией жить можно по-разному. Ты про деда своего слышал?

— Ну, — вдруг насторожился и как-то весь подобрался Гриша. — Что слышать-то о нём, если так спросить?

— Что люди о нём говорят. Достойно жил, вот что. Очень его уважали.

— А-а. Ну, конечно, — с облегчением вздохнул Гриша. — А я чего другое уже подумал. — И добавил внушительно: — Дед святой был, теперь таких нет.

— Кто это тебе сказал, что нет?

— Батя правду говорит.

— Ну как так нет? Вот, мне кажется, Галя достойный человек. Или, допустим, дед её. Как полагаешь?

— Иван Афанасьевич — человек, — с уважением подтвердил Гриша, кивнув золотистой головой, и добавил: — Галя тоже ничего.

— Вот и ты на своего деда будь похож, — искренне посоветовал Виталий. — Что ж он, зря жил, что ли? Ничего в семье своей не оставил, ни следа ни у кого в душе?

— Почему? Помним.

— Это, знаешь, мало, — помнить. Даже гордиться, и то мало. Надо похожим стать.

— Читали, читали. Трудовая династия, да? — насмешливо спросил Сопкин. — Это только у шахтёров и учителей можно.

— А чего тут плохого, в династиях?

— Плохого, ясное дело, ничего нет. Шума только много. И хвастовства. Батя верно говорит.

— А ты без шума деда себе в пример возьми.

Гриша хитро усмехнулся.

— Воспитывать пришёл?

— Да нет, к слову пришлось. Честно говоря, дед твой мне покоя не даёт. Неохота стало грязь ворошить. А вот приходится.

Виталий сказал это с такой искренней досадой, что Гриша удивлённо на него покосился и тут же отвёл глаза, словно боясь выдать себя, какие-то свои потайные чувства. Что-то было в душе у Гриши, до чего он и сам дотрагиваться не всегда решался, и какие-то странные для него мысли рождались тогда и не очень понятные тревожные чувства. И вот сейчас этот длинный парень из розыска вдруг коснулся этих чувств, этих струн в душе, и снова возникло беспокойство, и ничего уже Гриша поделать не мог.

— Ладно, — вздохнул он. — Чего же делать, раз надо. Спрашивай. Всё, что знаю, скажу, не изволь сомневаться.

— Хорошо. Вернёмся тогда к делу.

Виталий почувствовал, что взаимное доверие достигнуто, причём достигнуто, как ему показалось, само собой, без каких-то особых усилий с его стороны или каких-то приёмов. Просто он был честен с этим парнем и заставил его ответить тем же. И ещё, конечно, спасибо Ивану Афанасьевичу, что рассказал про Гришиного деда. И сейчас Гриша хитрить не будет. Поэтому Виталий спросил напрямик:

— Ты Гарика знаешь, так?

— Ну, знаю.

— А вот что он где-то деньги добыть собирался, большие деньги, про это знаешь?

— Ты что? Не положено нам такое знать, — насмешливо и чуть ёрничая ответил Гриша, поблёскивая своими хитрющими глазами, и вдруг добавил: — Но вроде бы собирался, если правду сказать, — и почему-то отвёл глаза.

— Откуда ты знаешь? — напористо спросил Виталий.

— Разговор один слышал.

— Чей?

— Ну, Гарика. С Генкой говорил.

— Кто такой Генка?

— Дружок его. Во какой, — Гриша щёлкнул пальцами по зубам, что должно было означать высшую степень дружбы.

— Ну и что у них за разговор был?

— Они, понимаешь, ночевать у бабки Авдотьи остались, — Гриша невольно заговорщически понизил голос. — А не знали, что я за стенкой лежу и ухо в их сторону, — он хихикнул.

— Подслушивал, выходит?

— Ну не нарочно же, — смутился Гриша.

— Ладно, — проговорил Виталий. — Какой же у них там был разговор, у бабки?

— Насчёт кассира какого-то. Когда он деньги повезёт. Больше не разобрал ничего.

— И больше такого разговора при тебе не было?

— Не-а. Больше я их обоих не видел.

— А кто такой этот Генка, ты знаешь?

— Не могу знать. Дела с ним не имел. Да и бабка его не знает, я спрашивал. Он всего один раз и ночевал у неё, в тот раз.

— Когда ж это было, помнишь?

— Да с месяц назад. Не! — перебил сам себя Гриша. — Сейчас скажу, — он посмотрел на потолок. — Ну да. Тридцать первого августа, вот когда. Точно. Потому что первого сентября день рождения у нас. И мы в тот день бабкину зелень на огороде дёргали, к столу, значит. И я ночевать остался.

«Выходит, разговор был за два дня до убийства, — подумал Виталий. — Но разве Лямкин кассир? Странно…» И, вздохнув, он сказал:

— Ладно. Оставим это пока. Мы с тобой насчёт невесты Гарика не кончили говорить. Где эта Нина работает, не знаешь?

— Студентка она. Мать с отцом за границей. Квартиру ей купили, свою под замок, и адью. Только бабки, ясное дело, шлют. И фирменные шмотки, конечно. Она их толкает машкам в баре.

— В каком баре?

— Они топчутся в «Алмазе». Я туда уже не хожу. Вырос.

— А Нина?

— Эту не оторвёшь. Гарик её там снял раза два, ну и вышел на квартиру.

— И когда свадьбу наметили?

— А никогда. На кой она им, свадьба-то? Хата на двоих есть, и ладно. Разогнать и так не имеют права, совершеннолетние.

— Сколько же ей лет, Нине?

— А! Она уже истаскалась вся. Восемнадцать.

Всё это для Виталия не было новинкой. И группы такие он знал, и этих «истаскавшихся» девчонок, и парней из баров, «своих» баров, где идёт своя, скрытая, подлая и грязная жизнь. Виталий выудил оттуда не одного нахального и мелочевого юного фарцовщика или зарёванную, обозленную «машку». Вот такой была и та глупенькая Нина.

Виталий почувствовал, что в разговоре с Гришей информация превысила «расчётные нормы» и «поплыла вширь», этого уже не требовалось. Задачу можно было считать выполненной. Сейчас главное было переварить полученную, местами просто загадочную информацию и сделать кое-какие выводы на завтра.

Он дружески простился с Гришей, но так, что тот ощутил: разговор их не окончен, далеко не окончен и чем-то Гриша теперь связан с этим долговязым, приветливым и открытым, но жёстким парнем, и это, как ни странно, вселило в него успокоенность. А Виталия в понедельник ждали трудные встречи.

Но до всего этого, ещё в субботу, сразу после оперативного совещания у Цветкова, интересные встречи произошли у Игоря Откаленко.

Семён Прокофьевич Лямкин оказался заведующим ювелирным цехом производственного объединения «Рембыттехника». По существу, это была большая мастерская, куда граждане приносили всякие ювелирные изделия починить, переделать, а то и создать что-то новое по замыслу и вкусу заказчика.

— У нас работают мастера только самой высокой квалификации, просто художники, если хотите знать, — с гордостью сказала Игорю заместитель заведующего, маленькая полная бойкая женщина с большими выразительными и очень чистыми глазами, от которых трудно было оторваться.

Женщину звали Мальвина Серафимовна. Она была слегка сбита с толку удостоверением Откаленко, ибо привыкла к визитам сотрудников ОБХСС, но с МУРом ей сталкиваться не приходилось. А поскольку Игорь не спешил объяснить ей причину своего визита, то самые несуразные и тревожные мысли роились сейчас у неё в голове. Тем не менее она преданно и чистосердечно смотрела на Игоря своими чудесными глазами, давая понять, что готова чем угодно ему помочь и что на неё он может всецело положиться.

— У вас что же, какие-нибудь сигналы есть? — опасливо поинтересовалась Мальвина Серафимовна и многозначительно заверила: — Кому-кому, а мне можете спокойно сообщить.

— Есть сигналы, есть, — туманно согласился Игорь. — И очень серьёзные.

— Ах, боже ты мой! — всплеснула пухлыми ручками Мальвина Серафимовна. — Ну, конечно! Как это я сразу не догадалась!

Они беседовали в маленьком кабинетике заведующего. За тонкой фанерной стенкой, обклеенной всякими объявлениями, графиками и плакатами, замерший цех словно прислушивался к их разговору. И Мальвина Серафимовна, понизив голос чуть не до шёпота, доверительно спросила, вся трепеща от волнения:

— Боже мой, неужели Семён Прокофьевич арестован? Хотя… — Она в нерешительности умолкла. — Вы же не ОБХСС… Ничего не понимаю.

— Почему вы решили, что он арестован? — сухо спросил Игорь. Всё ему тут не понравилось, всё вызывало подозрение и недоверие.

— Так ведь две недели его нигде нет, — взволнованно ответила Мальвина Серафимовна.

— Что ж вы в милиции не поинтересовались?

— И без того было ясно, — многозначительно вздохнула Мальвина Серафимовна. — Ждём вас со дня на день. Хотя не вас.

— А что же начальство ваше?

— Ничего. Молчит.

— Но оно в курсе, что Семён Прокофьевич пропал?

— Само собой, а как же.

— И запросы делали?

— Вот не знаю, ей-богу. Да они уже знают, как тут поступать. Не первый случай.

— Ну а дома тоже не волнуются?

— Да мы-то как раз и волнуемся. А дома… С Ларисой Васильевной он недавно развёлся. Собственно, этого надо было давно ждать, — как-то загадочно усмехнулась Мальвина Серафимовна. — Имущество разделили, детей нет. Живут, словом, отдельно теперь.

— Выходит, Семён Прокофьевич один жил?

— Один, один. Вы разве обыск у него не делали? — с затаенным сочувствием поинтересовалась Мальвина Серафимовна, и выразительные глаза её чуть затуманились.

— При чём тут обыск, — сердито пожал плечами Откаленко. — Семён Прокофьевич убит. Как раз две недели назад.

— Убит?! — ахнула Мальвина Серафимовна и прижала пухлую ладошку ко рту. — Быть этого не может!

— Оказывается, может.

— Господи, да кто же его?

— Вот и расследуем, — Игорь заставил себя смягчить тон. — У вас, например, какие-нибудь подозрения на этот счёт есть? Были у него какие-нибудь враги или ссоры?

— Ну, я не знаю… На кого же тут подумаешь… — ошеломлённо произнесла Мальвина Серафимовна, вытаскивая из кармашка синего халата сигареты.

Дрожащими, непослушными пальцами она несколько раз слишком торопливо и нервно, а потому и безуспешно щёлкнула зажигалкой. Игорь с усмешкой отобрал у неё зажигалку. Закурив наконец, Мальвина Серафимовна постепенно пришла в себя. И тут мысли её заработали в ином направлении.

— Я вам так скажу, — доверительно произнесла она, снова понижая голос. — Это, конечно, трагедия, я понимаю. Но цех вздохнёт.

— В каком смысле?

— Ах, теперь уже можно сказать, — махнула рукой Мальвина Серафимовна. — Мы же все просто стонали. Поборы с мастеров устраивал знаете какие? За всё, буквально за всё. Место поближе к окну, отгул, ребёнка в детсад. А то…

— Значит, враги у него были?

— Ещё бы! То есть… — она словно споткнулась. — Не такие, конечно, чтобы убивать.

— Он из Лупановки ехал, когда это случилось.

— Ну да, да, с болота, — подхватила Мальвина Серафимовна, и глаза её оживились. — Он там член правления… был. Тоже хлебаем с этим болотом горя пополам с радостью. Сама там состою. И ещё двое наших, самые старые мастера, Клинкин Иван Иванович и Шафран Илья Зиновьевич.

— А почему горя хлебаете? — поинтересовался Игорь.

— Так ведь как дело было, — со вкусом начала Мальвина Серафимовна, ручкой разгоняя сигаретный дым. — Весной ещё попались нам шабашники, бригада, и ребята вроде ничего, приличные. А бригадир там вообще… Решили мы с Генкой нашим не связываться, с волком с этим. Ну, собрал этот бригадир деньги с нас, с кого тысячу, с кого полтыщи, а с кого и две, расписки по всей форме выдал, копать было начали, а потом — раз! — и нет их. — Голос Мальвины Серафимовны дрогнул, и на огромных, чистых глазах навернулись слёзы.

— Ну, найдут, — утешил её Игорь. — Прокурору-то заявили?

— А что нам с того, что этого дурака в тюрьму посадят? И будет он нам десять лет по полтора рубля присылать, — зло ответила Мальвина Серафимовна и ожесточённо размяла в пепельнице окурок сигареты. — А всё от беспорядков наших. Сбили его эти деньги, левые, шальные. И жена, видать, дура, не удержала. О господи! Откуда мне теперь эти полторы тысячи взять? Клиентов обманывать? Вон наш Семён Прокофьевич дообманывался.

— При нём большие, видимо деньги были, — сказал Игорь. — Откуда бы им взяться, как думаете?

— Так он же вроде кассира был, — охотно пояснила Мальвина Серафимовна. — Вот и вёз, наверно. Общественные.

— Это вроде «чёрной кассы», что ли?

— Вот-вот. Без неё-то не обойтись. Сами небось понимаете. И сами боретесь. Обязаны, я понимаю. Одним словом, парадокс нашей жизни, — использовала она явно чьё-то чужое выражение.

Игорь усмехнулся. Но решил эту скользкую тему не продолжать, а вернуться к делу и с сомнением спросил:

— Но откуда ночью он мог везти такие деньги? Кассу свою он ведь там не держит?

— А кто его знает. У него там уже дом стоит. А потом, мог в тот день с пайщиков собрать всякие взносы.

— Много тысяч вёз, — покачал головой Игорь.

— Ну и что такого? У нас пайщиков-то чуть не двести пятьдесят. И каждый сколько вносит? — Мальвина Серафимовна тяжко вздохнула. — Верно кто-то у нас сказал, последнюю рубашку закладываем. Как в старину на храм божий собирали. Но зато свой домик будет. — Она усмехнулась. — Храм на болоте, представляете?

— Ну и что за эти поборы вы получаете?

— Какие поборы? — вдруг насторожилась Мальвина Серафимовна, неожиданно сообразив, с кем она позволила себе разоткровенничаться. — Это складчина, вот и всё.

— И что вам это даёт? — повторил свой вопрос Игорь, и в тоне его чувствовалась искренняя и совсем не служебная заинтересованность.

— Ну как что? Зато хоть строимся, всякий там материал завозят. И шабашники, я так скажу, в основном честные попадаются. Это мне вот так повезло: на жулика налетела. Ну а что делать? Как искать? — Она сердито посмотрела на Игоря, и в больших её глазах стоял немой укор, словно Игорь был виноват в её неудаче. — Тоже парадокс: строить разрешают, а строить некому. Что хочешь, то и делай.

— М-да, — неопределённо произнёс Игорь, про себя вполне соглашаясь со своей собеседницей, но не считая возможным произнести это вслух.

— Да вот Иван Иванович как раз в тот день и видел его там, Семёна Прокофьевича, — неожиданно вспомнила Мальвина Серафимовна. — Ну да. Он рассказывал.

— А попросить его сюда можно? — насторожился Игорь.

— Вам всё можно.

Мальвина Серафимовна, усмехнувшись, легко поднялась со стула и скользнула в цех, откуда давно уже вновь доносились возбуждённый шелест голосов и тонкое повизгивание каких-то механизмов.

Через минуту в кабинетик неловко протиснулся высокий бледный человек, седоватый, в очках и синем рабочем халате. За ним в дверях появилась маленькая Мальвина Серафимовна и сказала Игорю:

— Я уж вас оставлю, тут и двоим повернуться негде.

— Хорошо, хорошо, — откликнулся Игорь и обратился к Клинкину: — Присаживайтесь, Иван Иванович. Так вы, значит, последний, кто видел Семёна Прокофьевича на болоте? — Игорь невольно употребил это выражение. — Второго сентября это было, в понедельник. Так?

Худой и длинный Клинкин резко опустился на стул, словно сломавшись где-то в поясе, и, закинув ногу на ногу, переплёл их в какой-то немыслимый узел.

— Видел, — хмуро и коротко произнёс он и добавил: — А уж последний я был или нет, того не знаю.

— Понедельник-то рабочий день, как же вы вырвались?

— Отгул имел.

— А Семён Прокофьевич?

— Под вечер приехал.

— На машине?

— Нет у него теперь машины. Супруга, говорят, отобрала.

— В тот день говорили вы с ним?

— Чего мне с ним говорить, — неприязненно ответил Клинкин.

— Зачем же он так поздно приехал, как думаете?

— Известно зачем.

— Это зачем же?

— А вы у других спросите.

Клинкин еле цедил слова, глядя куда-то в сторону, и, как видно, боялся сказать лишнее. Он был насторожен, обеспокоен и мечтал, судя по всему, только об одном: поскорее закончить этот неприятный разговор. Игоря не обманывала его чуть сонная медлительность, она не скрывала напряжения. Бледное морщинистое лицо его ничего не выражало.

— Почему же у других надо спрашивать, почему не у вас? — удивился Игорь так искренне, что Клинкин невольно бросил на него пытливый и недоверчивый взгляд.

— Почему, почему, — ворчливо ответил он. — Потому моё дело сторона и начальства, я считаю, лучше не касаться, обжечься можно.

Произнеся такую длинную тираду, Клинкин поджал сухие губы, упрямо продолжая пристально и хмуро смотреть куда-то в сторону.

— У нас вроде уже начали, когда надо, начальство в глаза критиковать, — иронически заметил Игорь, как бы упрекая собеседника своего в отсталости.

— Начали, — со скрытой насмешкой ответил Клинкин. — Сначала сорок лет отучали, а теперь начали.

— Да ведь уж нет Семёна Прокофьевича, — сказал Откаленко сердито. — Некого вам теперь бояться, если на то пошло.

— Слышал, что нет. Так другие есть. Лезть в их дела не привык. Ну их. Моя задача, если на то пошло, денег набрать и дом построить.

— И дорого он вам выйдет?

— А вы думали! Один фундамент в тысячу встанет. У нас же торфу под ногами на метр сорок. Да сам дом, если купить да привезти, тысячи на две с половиной потянет. Да шабашники, чтоб его поставить, не меньше как тысячу возьмут, и ещё гляди, чтоб на совесть сработали. На них закона нет. Ну а там ещё электричество подвести, водопровод, дороги, осушка болота. И-и, не сочтешь…

Клинкин разволновался, забыв о своей опасливой сдержанности. Нешуточные заботы, одолевавшие его, прорвались сквозь тонкую плёнку недоверия и боязливости. Перед Игорем сидел пожилой, усталый и издёрганный человек, из последних сил боровшийся за своё маленькое благополучие, за свою, видимо, сокровенную мечту: домик и садик, тишина и покой на старости лет.

— Что ж, разве вы один деньги на всё собираете? — сочувственно спросил Игорь. — Небось взрослые дети есть, помочь должны.

— Есть-то они есть, — вздохнул Клинкин. — Да руки у меня одного. У них головы. Дочь вон врач в поликлинике. На сто сорок свои бьётся с дитём, без мужа. Сын инженер, тоже недалеко от неё ушел, и семья, конечно.

— Люди-то они хорошие?

— Дай бог всем таких дитев. Но о внуках — моя забота. Родителям только прокормить хватило бы да одеть как-никак. Эх, чего уж там, — Клинкин вздохнул. — Я Фёдору своему говорил: иди ко мне, всему обучу, ремесло ведь тонкое, редкое, и какие-никакие деньги будут. Нет, образование ему надо. Ну а теперь не знает, как удрать из своей конторы и ко мне прибиться или ещё куда. Однако поздновато уже.

— А у вас с заработком всё-таки прилично выходит? — напрямик поинтересовался Откаленко. — Клинкин наконец-то взглянул на него, подозрительно и опасливо, и в свою очередь спросил:

— Вы, извиняюсь, откуда будете?

— Из МУРа. Слышали про такую фирму?

— А как же. Но зачем тогда заработками интересуетесь? Вам, я полагаю, надо узнать, кто убил, а не сколько я своим горбом зарабатываю.

— Точно, — усмехнувшись, согласился Игорь. — Но тема у нас с вами получилась больно острая, я бы сказал. Она кого хотите заденет. Что ж я, Иван Иванович, не понимаю, как вам достаётся? И если вы иной раз со стороны заказ прихватите…

— А что прикажете делать? — живо откликнулся Клинкин, подавшись вперёд и окончательно забыв свою недавнюю сдержанность. — Вы глядите, что получается, — он по привычке стал загибать пальцы. — План у меня на месяц пятьсот пятьдесят рублей. Так? Из них двадцать четыре процента моих, зарплата то есть. Это выходит сто тридцать, так? Но план этот я играючи выполняю. А оставшееся время куда? Бумаги писать я не обучен и ничему другому тоже. Остаётся что? Остаётся заказы брать, так?

— Опасно, — покачал головой Игорь и сочувственно вздохнул.

— Именно! — подхватил Клинкин, с досадой ударив кулаком по острому колену. — А вы мне дайте не двадцать четыре процента с плана, а, допустим, сорок, но и план увеличьте вдвое, допустим. И сразу всем выгода. Клиенту дешевле, государству больше дохода, ну и нам тоже. Так? А вот нет же! — Он снова взмахнул кулаком. — Начальство ни в какую. Почему, спрашивается? Тут, полагаю я, расчёт свой есть.

— Какой же тут может быть расчёт? — заинтересовался Игорь.

— Ха! Они же мухлевать нас толкают. И мы у них, выходит, на крючке оказываемся. Как же тут можно не поделиться? Вот денежки наши неправедные вверх и поползли. А в случае чего ответ нам, мастерам, держать. Не им. Начальство-то в стороне. Вроде даже как борется с нами.

— Вот и до начальства добрались, — засмеялся Игорь. — И не обожглись.

— Так вывели вы меня, — ворчливо и довольно отозвался Клинкин.

— Ну а раз вывел, то можно, наверное, сказать, зачем в тот вечер Семён Прокофьевич приехал на болото? — усмехнулся Игорь, возвращаясь к главной теме разговора.

— Можно, можно, — по-прежнему ворчливо, но уже дружелюбно согласился Клинкин. — Деньги из людей выдирать, вот зачем прикатил. Это же ужас, я скажу, как он умеет из людей деньги выдирать… то есть умел, конечно. Ну не отобьёшься. Просишь хоть на месяц взнос отложить, а он ни в какую. Мёртво берёт… то есть брал.

— Что ж он, наличными разве собирал?

— А как же. Потом, надо думать, в банк вносил. Частично, конечно. Общественные расходы-то будь здоров какие. И осушка, и свет вести, и водопровод, и дороги. Всякие организации уговаривать и заинтересовывать надо.

— Ещё статья расходов? — понимающе спросил Откаленко.

— А вы думали, — хмуро, с раздражением ответил Клинкин, блеснув на Игоря стёклами очков. — И никуда не денешься. Сам понимаю, что платить надо. Потому жилы и рву. Ну а дальше следы наших денежек теряются. Куда идут, к чьим рукам прилипают, иди дознайся попробуй. Вот такая система.

Иван Иванович тяжело вздохнул, и бледное, морщинистое лицо его снова приняло замкнуто-скорбное выражение.

Да, в тот злочастный вечер денег у Лямкина могло быть много, очень много. И те два бандита, видимо, не промахнулись. Вот только как же Лямкин так неосторожно повёл себя?

— И не побоялся он с такими деньгами поездом ехать, да ещё так поздно, — покачал головой Откаленко.

Клинкин равнодушно пожал плечами:

— Кто его знает. Вроде бы на машине его должны были везти. Мы с Ильёй Зиновьевичем раньше уехали.

— А кто его должен был везти, не знаете?

— Нет. Вы у Ильи Зиновьевича спросите. Он, помнится, с Семёном Прокофьевичем перед отъездом разговаривал.

— А сейчас Илья Зиновьевич работает?

— Ясное дело, работает. Прислать, что ли?

— Если можно.

— А то нельзя, — ухмыльнулся Клинкин. — Я-то вам больше не нужен?

— Нет-нет. Спасибо вам, Иван Иванович. За доверие спасибо.

Игорь с неудовольствием заметил, что и сам вроде бы расчувствовался.

— Чего уж там, — Клинкин с трудом поднялся со стула, расправив свои спутанные длинные ноги. — Не подведите меня только, — прибавил он и тут же, устыдившись, досадливо махнул рукой. — Во заячья душа, до сих пор всего боимся.

Он неловко кивнул на прощание и прикрыл за собой тонкую дверь.

А вскоре перед Откаленко беспокойно ёрзал на стуле невысокий плотный взъерошенный человек, темноволосый, с седыми висками и агатовыми, чуть навыкате глазами. Одет он был небрежно, галстук съехал набок, под расстёгнутым халатом виден был тоже расстёгнутый пиджак, клетчатая рубашка обтягивала живот. На волосатом пальце блестело широкое кольцо-печатка.

— Илья Зиновьевич, — обратился к нему Откаленко, ощущая какую-то неприязнь к этому неряшливому суетливому человеку. — Вы были с Иваном Ивановичем на болоте, когда…

— Был, был, — торопливо перебил его Илья Зиновьевич, вертя на пальце кольцо. — Ваня мне уже всё доложил, можете быть уверены. Убили, значит, прохвоста. Ай-яй-яй.

— Но как же он ехал с такими деньгами ночью поездом?

— Что вы! Как можно! — воскликнул Илья Зиновьевич, возбуждённо взмахнув обеими руками. — На машине должны были отвезти. И ещё двух молодцов в охрану выделить. Он мне сам это сказал.

— А ехал тем не менее поездом.

— Организационные неувязки. Всюду бывают. Вот и не уберегли. Теперь одним прохвостом меньше будет, вы подумайте!

Илья Зиновьевич скорбно, без тени иронии покачал кудлатой головой, и по тону его было неясно, жалеет он «прохвоста» или нет. Но тут же он не очень добро усмехнулся и, подняв волосатый палец, назидательно произнёс:

— Однако известно, что индивидуальным террором от прохвостов не избавишься. Каждый порядок выводит на сцену сооответствующих людей.

— Это в каком смысле? — сухо осведомился Откаленко.

— А в том, что менять надо порядок в нашей системе. Вам же Иван Иванович, кажется, всё объяснил или нет? — Илья Зиновьевич насмешливо блеснул своими агатовыми глазами. — Дайте мне два, даже три плана, и дайте заработать честно! — уже запальчиво, с вызовом воскликнул он. — Вот этими руками! Как отец работал! Как дед! — Он машинально дотронулся до кольца.

Это требование неожиданно понравилось Откаленко своей искренностью и даже какой-то дерзостью. Он сочувственно посмотрел на смуглого человека с седыми висками и уже другим тоном сказал:

— Лично я бы вам дал хоть сейчас три плана и заработок, а так придётся вам, видимо, подождать.

— Мы другого подождём, — многозначительно сказал Илья Зиновьевич и снова покрутил свое кольцо. — Мы с Ваней посмотрим-посмотрим да и купим патент. А? Вот хохма будет!

— Ну и покупайте.

— Я бы, клянусь вам, хоть сейчас. Но Ваня говорит, надо подождать. Я тоже понимаю, что надо. Но мой характер мне покоя не даёт. С ним только два человека могут ужиться, Ваня и моя жена Соня. Всё! — Он энергично выставил вперед руки и продолжал: — И опять же, где взять деньги? Патент — это не печень трески, которой, кстати, уже нет. Он ой-ой как кусается! А тут ещё наше болото. Это же всё надо понять.

— Кстати, о болоте, — сказал Игорь. — Кто такой Журавский, не знаете? Олег Дмитриевич. Не имеет ли он отношения к товариществу?

Илья Зиновьевич пожал плечами.

— Понятия не имею.

— А Птицына вы знаете, Ноя Герасимовича?

— Как же, большой человек, — насмешливо сказал Илья Зиновьевич. — Вот кто покойнику кровь попортил. Ой, компания. Кошмар!

— А в чём у них дело было?

— В шерше ля фамм, конечно.

— В чём, в чём? — не понял в первую минуту Игорь.

— В женщине, я хочу сказать, — пояснил Илья Зиновьевич. — А если уточнить, то в молодой супруге Семёна Прокофьевича.

— Роман, что ли, был?

— Ого! Ещё какой. Дикий. Можно сказать, африканский. С его стороны, правда.

— А с её?

— А с её обычный. Я бы даже сказал, между нами… привычный, — Илья Зиновьевич хитро усмехнулся. — Это ещё та особа, я вам доложу. Африканский роман у неё может быть только за доллары.

— Ну и чем кончилось?

— Семён Прокофьевич развод ей дал. Всё! Но только я лично полагаю, что это лишь хитрость была.

— Какая же тут хитрость?

— Лариса обоих вокруг пальца обвела.

— Это как же?

— А вы её увидите и сами поймёте. Дорого стоит.

— Хороша?

— То есть не то слово. Богиня! Но вся соль в контрасте. Снаружи — свитая красота, а внутри — смрад. Это же кошмар, вы поймите! Вам такие женщины не попадались, если честно?

Игорь не привык к подобным разговорам с незнакомыми людьми, и он не обладал весёлой общительностью Лосева, чтобы такой разговор поддержать и использовать, поэтому он лишь буркнул:

— Это к делу не относится. Ну и что такого в этой Ларисе?

— Ха! Что такого, — увлечённо ответил Илья Зиновьевич, даже не замечая смущения своего собеседника. — Это она, если хотите знать, заставила Семёна Прокофьевича перебраться в Москву из Николаева. И тут же организовала постоянную прописку. Известным путём, конечно. Но это же надо, я извиняюсь, его найти! И нашла. А через три месяца у них уже была кооперативная квартира. В обход, между прочим, всех законов. Представляете? Красивая женщина — это почти гипнотизёр. Ну и, конечно, по пути два-три бесплатных романа. Затем появилась машина. А сейчас и дом на болоте готов. Что я говорю — дом! Храм! Все поклоняются. И тут сразу развод. Представляете? Всё ей. Семён Прокофьевич голенький остаётся. Может хоть сейчас идти в тюрьму, конфисковывать нечего. А у неё уже товарищ Птицын на очереди. И всё олл райт!

— Товарищ Птицын к этому руку не приложил? — поинтересовался на всякий случай Игорь, сам, впрочем, не очень веря в такую возможность.

— Ну что вы, что вы! — замахал обеими руками Илья Зиновьевич. — Ни в коем случае. Солидный же человек. И вообще… Ха-ха-ха! Хотел бы я посмотреть. Я вам так скажу, — он поднял палец, как бы призывая сосредоточиться. — В любви мужчины ведут себя по-разному, иной раз так оригинально, что и подумать нельзя было. Как, впрочем, и женщины. Это я вам говорю. Вы человек молодой, вы этого могли ещё не охватить. Одни всё на алтарь несут. Другие всегда себя видят отдельно от предмета. Вот так и эти, Птицын и Лариска. И потом, товарища Птицына мне, между нами говоря, жаль.

— А у этой Ларисы помоложе поклонника неужели нет? Птицын-то староват для неё. И потом, семья у него как-никак.

— Нет, вы мне просто нравитесь! — воскликнул Илья Зиновьевич, хлопая себя по коленям. — А почему бы и нет, я вас спрашиваю? Вполне и даже наверное. Она же любит блеск, шик, рестораны, танцы-шманцы всякие и чего там ещё, я знаю? А товарищ Птицын на это не способен уже. Ну а если блеснёт доллар, боже мой, она разденется и на столе плясать будет. Но я лично этого не видел. Я — нет!

Илья Зиновьевич сказал это чуть фатоватым тоном, словно оберегая красавицу Ларису от соблазна. Кроме того, было ясно, что больше он не знает.

«Ниточка пока не рвётся, — подумал Откаленко. — И тянется дальше. Добрались и до „любимой женщины“ товарища Птицына. Ну а теперь любопытно знать, как тот золотой кулон попал к этому шкодливому коту, к Серкову».

— Словом, вам надо познакомиться с этой Лариской, — заключил Илья Зиновьевич. — Вы таких женщин ещё не видели, ручаюсь.

Игорь усмехнулся.

— Я, к сожалению, всяких видел. Такая же пока дорогая путанка, как и некоторые другие. Сопьётся и кончит плешкой у трёх вокзалов. Замужем-то ей не сидится, вы же видите.

— Ну да, да, — неопределённо закивал Илья Зиновьевич, с трудом, видимо, что-то поняв из последних слов Игоря.

«Будем прощаться», — решил наконец Откаленко.

Было уже темно, когда он ушёл из ювелирной мастерской. «Пора и к своей „любимой женщине“», — подумал Игорь, усмехнувшись, но тут же с неудовольствием вспомнил, что Лены может и не быть дома. Всё-таки невезучий он человек! Первая его жена так не любила его работу, что не выдержала ушла и забрала сына. А вот вторая так эту работу любит, что, кажется, уйдёт он сам. Вообще-то если говорить честно, то Лена прирождённый оперативный работник. Она смела, находчива, контактна. Это все говорят в МУРе. Но ему от этого не легче. И волнуется он за неё от этого не меньше. Просто покоя не знает, что отражается, между прочим, на его собственной работе. А это последнее дело.

Полный этими беспокойными мыслями, Игорь наконец добрался до дома. Зайдя во двор, он задрал голову и увидел в знакомом окне свет. И сразу стало тепло и радостно. «К собственной жене каждый раз идёшь, как на свидание», — с притворной сердитостью проворчал про себя Игорь. Нет, никогда он от Ленки не уйдёт, не сможет уйти, это уж точно.

…Наступившее утро было воскресным. Но оно не ознаменовалось, как у Лосева, неторопливым, поздним чаепитием. Лена исчезла чуть свет. А Игорь, вяло закончив завтрак в одиночку и проглядев утренние газеты, не спеша отправился по новому адресу, в Крылатское, где в трёхкомнатной кооперативной квартире жила бывшая супруга многогрешного Семёна Прокофьевича Лямкина, некая Лариса Васильевна Фаворская. Фамилию мужа она, видимо, в своё время взять не пожелала, по понятным причинам, впрочем.

Тот высоченный светлый дом в прекрасном новом районе Москвы, недалеко от известного гребного канала, весь утопавший в густой, ещё не облетевшей зелени рощ и скверов, Игорь нашёл быстро. И вскоре он уже звонил в дверь на пятом этаже, куда его бесшумно вознёс один из новеньких просторных лифтов.

Дверь открыла молоденькая стройная женщина, на вид почти девочка, в голубом красивом халате, с копной рыжих волос и нежным фарфоровым личиком, тонкая, изящная шейка невольно притягивала взгляд, а длинные и, очевидно, дорогие серьги ещё больше подчеркивали её изящество, а заодно и маленьких розовых ушек. Словом, женщина была и в самом деле хороша. «Просто какой-то бриллиант в оправе», — подумал Игорь.

— Лариса Васильевна? — вежливо осведомился он и снова, уже ядовито, подумал: «А нет ли у тебя, милая, клички? Надо будет проверить по учётам на всякий случай».

Фарфоровое личико женщины оживилось, в больших серых глазах вспыхнули огоньки, и коралловые губки дрогнули. Лариса Васильевна заулыбалась, чуть порозовела, блеснули влажные перламутровые зубки, и Игорь понял, что понравился.

— Да, это я, — мило ответила Лариса Васильевна. — А вы кто?

Произошло знакомство, которое, вопреки ожиданию Игоря, хозяйку нисколько не смутило. Она только стала, пожалуй, ещё оживлённее и обаятельнее. От неё исходила какая-то сладкая волна легкомысленного, будоражащего, дразнящего веселья. И это невольно в первый момент подействовало на Игоря. Он вдруг ощутил желание пофлиртовать, обнять её. Это показалось так заманчиво и доступно, что у Игоря на миг пересохло во рту. И женщина мгновенно уловила его состояние и тут же пошла навстречу, слишком быстро, поспешно, не поняв, не раскусив до конца пришедшего к ней симпатичного молодого человека, не имея нужного тут опыта. Ведь пришедший был совсем не похож на тех мужчин, с которыми она привыкла иметь дело, которые её окружали до сих пор.

— Садитесь, садитесь, — оживлённо засуетилась она, когда они прошли в комнату. — Сейчас мы попьём кофе, вдвоём, — она стрельнула весёлыми глазками в сторону Игоря. — Я ведь никого не жду. И только что встала.

Вот тут Игорь вдруг и пришёл в себя и даже облегчённо вздохнул. Одновременно он понял, что ни маленький жалкий Лямкин, ничтожный человек, несмотря на все его неправедные богатства, ни толстый пожилой Птицын не могли, конечно, дать этой юной женщине той радости жизни, того сверкающего, бешеного круговорота, которого она жаждала. Нет, кто-то другой должен был утолить эту жажду, кого-то она должна была найти, молодого, сильного, энергичного, словом, героя в её вкусе, конечно. Он должен был существовать и играть какую-то роль в происходящих вокруг неё событиях. Впрочем, он может быть не один. Могут быть разные, каждый раз новые, желательно «импортные», с валютой. Да, и это возможно. Значит, надо проверить, как обстоит дело сейчас.

Усаживаясь возле низкого полированного столика, Игорь с улыбкой спросил:

— А что, Лариса Ва…

— Просто Лариса, — весело перебила она. — И я вас буду называть Игорь, можно?

Вскоре они уже осторожно потягивали кофе из маленьких причудливых чашечек и курили.

Лариса безмятежно болтала, и ни тени тревоги нельзя было уловить в её лучистых, весёлых глазах, хотя приход сотрудника уголовного розыска, казалось, кого угодно должен был насторожить и обеспокоить.

— Что же вы не спрашиваете, зачем я к вам пришёл? — поинтересовался Игорь.

— А! — безмятежно махнула рукой Лариса. — Сами скажете, когда надо будет, верно? И чего спешить? Лучше попьём спокойно кофе. Вам, Игорь, уже самому, наверное, надоело всё время всех допрашивать, всех в чём-нибудь нехорошем подозревать, правда?

Она большими наивными глазами посмотрела на Игоря.

— А я вовсе не всех допрашиваю, — улыбнулся Игорь. — И не всех подозреваю. Вот вас я разве сейчас допрашиваю?

— Ну, верно, — согласилась Лариса, лукаво и как-то заговорщически улыбнувшись. — Делать нам с вами больше нечего, что ли?

— И не подозреваю я вас ни в чём, — продолжал Откаленко, словно не замечая игривого её тона. — А между тем случилась большая беда: убит ваш бывший муж, Семён Прокофьевич Лямкин.

— Ой, не может быть! — испуганно всплеснула руками Лариса, чуть не выронив при этом сигарету, и округлившимися глазами посмотрела на Игоря. — За что же его убили?

— Пока неизвестно. Может, вы догадаетесь?

— Господи, откуда же мне знать?

— Ну, всё-таки не один день с ним прожили. Может быть, враги у него были, поссорился с кем-то, что-то не поделили. Да мало ли.

— Ах, мы с ним всегда оставались чужими людьми, — заученно произнесла Лариса, махнув рукой. — Дурочка была. Кончила десятый класс и выскочила за него, как сумасшедшая. Подальше бы только от папы с мамой. Как будто не могла жить, как хотела.

— А как вы хотели? — улыбнулся Игорь.

— По-своему. Думаете, я себе цену не знаю? Между прочим, к вашему сведению, внешность — такой же дар природы, как талант. У одного есть, у другого нет. Закапывать в землю ни то, ни другое нельзя, если уж бог дал, — безапелляционно и даже с вызовом произнесла Лариса чьи-то, видно, понравившиеся ей слова. — А у меня и специальность есть, секретарь-машинистка. Не требуется?

Она ослепительно улыбнулась.

— А рекомендация с последнего места работы будет?

— Ого! Ещё какая. Валентин Степанович чуть не плакал, когда я уходила. У меня характер исключительно подходящий для этой работы. Тут что надо? Уметь язык держать за зубами, организованность и преданность своему шефу. Буквально во всём.

— И вам нравилось?

— Первое время да. А уж как я нравилась, — мечтательно и самодовольно улыбнулась Лариса. — И чем мне только Семён Прокофьевич голову вскружил, не понимаю.

— Небось подарками, — усмехнулся Игорь, — всё-таки ювелир… — И он снова спросил:

— Значит, ничего вы тут предположить даже не можете? И подозревать тоже?

— Ну, конечно. Я вообще была далека от его дел, если хотите знать. Но какой ужас!

Свеженькое большеглазое личико Ларисы с пухлыми розовыми губками приняло выражение такой наивной чистоты и испуганной растеряннности, что Игорь невольно подивился её актёрским способностям. Хотя и здесь был очевидный промах: вся её весёлая, кокетливая безмятежность с этими последними словами совсем не вязалась. Тем не менее Игорь прикинулся до крайности растроганным и, конечно, полным желания помочь. И он озабоченно и туманно пояснил:

— Тут надо будет только иметь в виду ваши интересы.

— Какие интересы? — тут же встрепенулась Лариса.

— Ну как же. Начнётся следствие и… — Игорь помедлил.

— И что? — напряжённым тоном переспросила Лариса.

— Может встать вопрос, — заключил Игорь. — Откуда, мол, всё нажитое и, допустим, вам при разводе переданное?

— Господи, да что он такого мне передал, что? — взволнованно и зло воскликнула Лариса, которую окончательно покинуло безмятежное и игривое настроение.

Лицо её как-то сразу вдруг поблёкло и даже осунулось, губы стали тоньше, и в глазах возник тревожный, сухой блеск.

— Мало ли что, — уклончиво ответил Игорь. — Полагаю, лучше до этого не допускать.

— А как, как?

— Надо быстрее найти убийцу, понимаете? Без копания в делах Семёна Прокофьевича.

— Ах, ну где же его найти? — тоскливо и раздражённо вздохнула Лариса и вполне искренне добавила: — Господи, как мне всё надоело, если бы кто-нибудь знал.

— Что вам надоело?

— Да всё. Суета, беготня, мужики, шмотки, фирмы всякие.

— Ого! Вот этого я от вас не ожидал, признаться, — улыбнулся Игорь.

— Я сама от себя этого не ожидала. А теперь у меня другая мечта, представьте. Хочу немного счастья. Вот и всё.

— Кто же не хочет, — серьезно кивнул Откаленко. — А что для этого надо?

— Тихая жизнь с любимым человеком, — мечтательно произнесла Лариса, чуть улыбаясь и глядя куда-то в пространство.

— Если и он согласится на такую жизнь.

Откаленко произнёс это так значительно, словно знал, что тот человек на такую жизнь не согласится.

— Нет, он согласится, — самодовольно и задумчиво возразила Лариса. — На такую жизнь со мной всякий согласится.

Игорь усмехнулся.

— А на какую «такую»? — спросил он. — Думаете, кооперативная квартира, дом на болоте, «Жигули» да всякие камушки от Семёна Прокофьевича его устроят? Не-ет, не ждите.

— Устроят, устроят, — всё так же мечтательно, но на этот раз с ноткой непонятной угрозы произнесла Лариса, продолжая смотреть куда-то мимо Игоря. — Пусть попробует без меня обойтись.

— Ему, наверное, очень мешал Семён Прокофьевич, — в тон ей осторожно сказал Игорь.

— А! — досадливо произнесла Лариса, но в ответ на какие-то свои мысли вдруг остро и враждебно взглянула на Игоря. — Да вы валяйте без подходов. Хотите знать, если у меня такой человек или нет, да?

— Допустим, хочу. Скажите?

— А вот не скажу. Ещё отнимете. И вообще… — Она вздохнула. — Это всё мечта. Место свободно.

Игорь внимательно посмотрел на неё, потом неожиданно спросил:

— Скажите, Лариса, вы помните золотой кулон, подарок Ноя Герасимовича?

— Да, — удивлённо произнесла Лариса. — Откуда… — И, опомнившись, жадно поинтересовалась: — Нашли, да? Это мой!

— Ну, если ваш, то опишите его, — усмехнулся Игорь.

— Пожалуйста. Он вот какой…

Лариса начала взволнованно и сбивчиво, но в конце концов всё же довольно точно описала кулон, преподнесённый Гариком Серковым своей легкомысленной подружке Марине Булановой. Под конец Лариса запальчиво спросила:

— Ну что? Скажете, не такой?

— Похож. И вам его, видимо, вернут. Надо будет, чтобы и Ной Герасимович его опознал.

— Опознает, не бойтесь, — угрожающе протянула Лариса. — Пусть попробует не опознать. Он тысячи три стоит. И потом, там надпись есть.

— Надписи уже нет.

— Стёрли! — зло воскликнула Лариса. — Ясное дело, если украли. — И тут же с любопытством спросила: — А вы его у кого нашли?

— А вам знакома такая фамилия — Журавский, Олег Дмитриевич?

— Журавский?.. — задумчиво переспросила Лариса, зажав между колен розовые ладошки и задумчиво глядя на потолок. — Где-то я слышала… Кто-то называл такую… Ох, не помню… Ах, да! — вдруг оживилась она. — Ну что вы, разве он мог украсть? Это же из кино мужчина.

— Ваш знакомый?

— Ноя Герасимовича. Так что это уж…

— Я и не говорю, что он украл, — возразил Игорь и снова спросил: — А Гарика знаете?

Лариса бросила на Игоря настороженный взгляд.

— Ну…

— Кулон оказался у него.

— Врёте, — грубо отрезала Лариса и нервно закурила новую сигарету.

— Зачем мне врать?

— Ну, тогда я ничего не понимаю. Чтобы Гарик… у меня… Не понимаю.

— Это другое дело, — согласился Игорь. — Ну а мы скоро, надеюсь, поймём. И тогда вам расскажем. Гарик, он, знаете, на многое способен. Вы его хорошо знаете?

— Ещё бы! — Лариса, не удержавшись, прыснула.

— Так чего вы удивляетесь? — Игорь, взглянув на часы, поднялся. — Надо идти.

— А как же кулон? — обеспокоенно спросила Лариса.

— Мы вас известим.

Они вышли в переднюю, и Игорь галантно распрощался. Однако интонации у обоих были теперь вполне деловые.

Игорь бегом спустился по лестнице. Что ж, воскресенье он провёл с пользой. Теперь предстоял весьма хлопотный понедельник.

Хлопотный понедельник оказался и у Лосева.

Предстоял допрос Серкова. Позиция у него была — всё отрицать. Правда, Виктор Анатольевич не пытался прижать его уликами. Правильно, это был разведочный допрос, первое знакомство, так сказать. И ещё деталь — Серков откуда-то знает его, Виталия. Интересно, откуда, от кого. Ведь они раньше никогда не встречались, память у Виталия хорошая.

Он сидел у себя в комнате, уже вызвав Серкова на официальный, по поручению следователя, допрос и в последний раз перебирая в уме все известные ему, с немалым трудом добытые, кстати, сведения об этом подлом парне. Виталий ощущал знакомое уже ему волнение. Так бывало всегда в последние минуты перед важным и трудным допросом. Ожидание предстоящей схватки обострялось ещё и тем, что вопрос «кто кого» тут решался отнюдь не однозначно. Бывали и неудачи, поражения, иногда досадные, глупые, из-за одного неосторожного слова, ошибочного вопроса или элементарного просчёта в тактике. Впрочем, иногда неудача оказывалась закономерной, когда просчёт допускался стратегический, когда, например, недооценивался противник и переоценивались собственные шансы на успех, собранные сведения и улики.

Но в последнее время Лосева всё больше беспокоило и другое. Новые идеи возникали в жизни, новые правила, процедуры, новые порядки, разумные, справедливые, демократичные, но… неудобные, непривычные и потому пугающие. Вот, например, сейчас предстоит, по существу, первый допрос Серкова, первый! И вдруг на нём будет присутствовать адвокат? Как в других странах. Так сейчас и у нас предлагают. Каково? Как это может подействовать на того же Серкова, предположим? Будет смелее, наглее или осторожнее? В некотором смысле адвокат, наверное, будет стеснять и его. А будет ли он стеснять Виталия? Ну ещё бы! Причём Виталий ведь вовсе не собирается нарушать закон. Не только бить заключённого, а такое случается, чего уж там говорить, в милиции немало ещё случайных людей, как всюду, впрочем, — так вот, не только бить, но и запугивать, грозить, провоцировать, толкать на подлость или предлагать бесчестную сделку — ничего подобного Виталий никогда себе не позволял. И всё же присутствие адвоката будет его стеснять, будет мешать. Чему? Да прежде всего установлению контакта с допрашиваемым, человеческого контакта, который ведёт к откровенности, к признанию, нет, не вины пока, а ко всяким другим признаниям, житейским, человеческим, о мечте, о близких, о любви, обо всём, что мучает человека, когда он один, в глухих стенах тюрьмы, насильственно оторван от привычной жизни. Но больше всего его мучают, занимают мысли о его вине, о совершённом, и они так или иначе выплёскиваются в таком откровенном, человеческом разговоре. Но всему этому помешает третий человек, адвокат. Ведь у него будет совсем другая задача, и она будет мешать откровенности, вот ведь что. Да-а, ну и жизнь начнётся у них. Как к ней привыкнуть, как приспособиться? Но как-то приспосабливаются там, где это уже давно существует. Как-то коллеги работают, и, говорят, неплохо.

Да, всё это, видимо, предстоит, и всё это конечно же необходимо. А пока какое-то неизмененное, подспудное чувство подсказывало Виталию, что его ждёт на очередном допросе. И ощущение возможной неудачи немедленно мобилизовывало, подстёгивало его. Вот такое ощущение откуда-то взялось и сейчас. Хотя из всего того, что он знал о Серкове, казалось бы, вовсе неоткуда было взяться этому неприятному ощущению. В конце концов парень как парень, молодой, горячий, неглупый, ну и подлец, конечно, преступник, опасный преступник. С такими Виталий встречался уже не раз. И всё-таки…

Но в этот момент в комнату постучали.

Конвойный милиционер ввёл Серкова и остался у дверей. А Серков, усмехаясь чему-то, пружинистой походкой приблизился к столу, за которым сидел Лосев, и без приглашения, по-хозяйски свободно опустился на стул, бережно положив на колени перевязанную руку. Был он в знакомом Виталию сером костюме и красной рубашке с расстёгнутым воротом. Чёрные блестящие волосы были зачёсаны назад, модно закрывая уши, на смуглом грубоватом лице влажно блестели дерзкие глаза, на губах блуждала нагловатая ухмылка.

— Здравия желаю, начальник, — бодро сказал он. — Сами хватаете, сами допрашиваете? И думаете, что я вам больше, чем старичку следователю, расскажу?

— Надеюсь, расскажете, — спокойно подтвердил Лосев. — Придётся рассказать, Серков. Ну, не всё, конечно. Кое-что мы и так знаем.

— Что же вы знаете, интересно?

— Это вы потом поймёте, из моих вопросов. А для начала познакомимся. Капитан Лосев. Ну а вас я знаю.

— Лосев? — недоверчиво и озадаченно переспросил Серков. — Вот вы, значит, какой.

— Какой?

— Да я слышал, вы старше. Ну и… злее, что ли.

— От кого же это вы слышали? — улыбнулся Лосев.

— Так, от одного человека, — уклончиво ответил Серков, не спуская глаз с Виталия. — Только он… умер.

— Он не умер, он убит, — сухо возразил Лосев, вспомнив вдруг про записку в кармане убитого Лямкина, и тем же тоном отрывисто спросил: — Лямкин, что ли?

— Не. Не угадали, — насмешливо ухмыльнулся Серков.

— Угадал, — возразил Виталий. — Не так уж трудно, кстати, и угадать. Записочка у него в кармане была. И улыбаться вам совсем не хочется, Серков. Так что не старайтесь. Вопрос-то, в общем, пустяковый. А Лямкина Семёна Прокофьевича вы знали, не так ли?

— Представьте себе, не помню, — всё так же весело, но уже с вызовом ответил Серков.

— А что это вы так веселитесь, Серков? — спросил Виталий. — Я ведь сказал, что он убит, а вам почему-то весело.

— А потому что я всю вашу игру заранее вижу. И ничего у вас не получится, предупреждаю.

— Какая уж тут игра, — вздохнул Виталий. — Убийц надо искать, разве это игра? — Спросил он так просто и естественно, что Серков, невольно поддаваясь его тону, так же естественно ответил:

— Кто говорит. Дело серьёзное.

— Ну а Лямкина вы знали? — повторил свой вопрос Лосев.

— Знал, — резко ответил Серков. — Ну и что?

Вопрос был, казалось, вполне безобидный. Но с ответа на него начинался как бы совсем другой разговор, другая возникала интонация, другое настроение. Серков незаметно начинал отвечать на вопросы.

— От него вы про меня и слышали?

— Почему так думаете?

— Я же сказал, у него записочка была. С моей фамилией. Зачем записал, как думаете?

— Почём я знаю.

— А я вот догадываюсь. Записал он её, конечно, не случайно. Дела у него, видно, были нечистые. Возможно, запутался. И дымком потянуло. Гореть начал. Ну и решил он мне покаяться. А то и заложить кого, чтобы самому выскочить.

— Это не к вам небось бежать надо. Тут ОБХСС требуется.

— Вообще-то конечно. Но вот он собрался ко мне. Видно, кто-то что-то ему про меня шепнул. Логично?

— Похоже, — заинтересованно согласился Серков.

— И вот не добежал до меня. Кто-то, возможно, решил помешать. Кому-то он о своём намерении неосторожно сболтнул, я полагаю. А?

— Похоже, — уже машинально повторил Серков. Он, как видно, о чём-то в этот момент задумался.

— Не вам ли случайно сболтнул? — спросил Лосев.

Серкова надо было вывести из этого спокойного состояния.

Он вздрогнул и враждебно посмотрел на Лосева.

— Вы куда меня тянете, начальник? — хитро и зло спросил он. — Чего повесить хотите? И без меня, кому надо было, тот знал.

— Да, — задумчиво согласился Лосев. — Скорей всего, вы правы. Это очень важно, Серков. Вы даже сейчас не понимаете, как важно.

— Куда уж мне, дурачку-фрайерку, — насмешливо и недобро ответил Серков.

— Не в том дело. Ну ладно, — махнул рукой Лосев. — Надо кое-что оставить и на будущее. А когда вы Лямкина видели последний раз, помните?

— Недели две назад. Ну и что, я спрашиваю?

— Ну, правильно. Вы его видели в последний раз второго сентября. Ровно две недели назад. Сегодня шестнадцатое. Поздно вечером приехали с ним поездом из Лупановки. Так?

— Не помню.

— Придётся вспомнить. Мы поможем. Вы ещё закусили с ним в буфете на вокзале. Вас там обоих буфетчица запомнила. Хотите очную ставку с ней?

— А-а, толстая такая? — сделал вид, что вспомнил, Серков. — Ну, закусили, верно.

Ему уже было муторно на душе, и он делал усилие, чтобы не показать этого.

— А потом… — Серков помедлил, что-то, видимо, соображая, и неожиданно уверенно произнёс: — Потом вышли из вокзала и простились. Нам было в разные стороны.

— Вас ждала машина?

— Это его ждала машина, Семёна Прокофьевича. А меня ждало метро.

— У вас ведь есть машина?

— Ну есть.

— И она ждала у вокзала не вас, а Семёна Прокофьевича? — насмешливо осведомился Виталий. — Это очень странно, знаете ли.

— Моя машина стояла возле моего дома, к вашему сведению.

— Да-а, — вздохнул Виталий. — Видно, без очных ставок не обойтись.

— Пожалуйста, — снисходительно согласился Серков. — Сколько вашей душе угодно. Впрочем, не исключено, что кто-то и угнал мою машину. Но потом вернул.

— М-да, — с неудовольствием произнёс Лосев. — Придётся организовать встречу вашу с людьми, которые видели, как вы сели около вокзала в машину, в свою машину, вместе с Семёном Прокофьевичем. И с вами ещё кто-то был. Кто, не помните?

— Вы сначала докажите, что я в машину сел, — вызывающе ответил Серков.

— Что ж, — согласился Лосев, — наше дело доказывать, вы правы.

И он, усмехнувшись, невольно подумал, что то же самое, наверное, потребовал бы и адвокат, присутствуй он на этом допросе.

— Вы правы. Будем доказывать, — повторил Виталий и равнодушным, будничным тоном спросил: — Родители где работают?

— Нет родителей, — скорбно вздохнул Серков. — Оба померли.

— А кто у вас из родственников проживает в доме, где кинотеатр «Ударник»?

— С чего это вы взяли? — нахмурился Серков. Лосев усмехнулся и доверительным тоном сказал:

— Мы же работаем, Серков. Это надо всегда учитывать. А вы живёте не в безвоздушном пространстве. И разные люди нам рассказывают о вас всякие подробности. Ясно?

— А я повторяю: нет у меня родителей! — с вызовом объявил Серков, сверкнув глазами.

Виталий внимательно посмотрел на него.

— Вы что же, отказались от них или они от вас? Последнее, кстати, вероятнее.

— Это почему же? — невольно вырвалось у Серкова.

— Опустились, подонком стали, если честно сказать. Любые родители тут откажутся. А то ещё и сами в милицию прибегут за помощью.

— Сами прибегут? — иронически переспросил Серков. — Ха! Вот цирк был бы. Ладно, скажу, раз уж так, — глаза его стали злые. — Не хотел папаше карьеру портить. Высоко забрался, — он показал пальцем на потолок. — За кресло своё руками держится. Ну и договорились: если что, я его не называю.

— М-да, семейка. И мать согласна?

— А куда ей деться? Плачет только, — небрежно махнул рукой Серков.

— Ну а невеста тоже плачет от вас, Нина?

— И до неё добрались?

— Добрались, конечно. Жениться собираетесь или так?

— Или так, — с вызовом, насмешливо подтвердил Серков.

— Нина для квартиры, а Марина для удовольствия? — сухо, без тени иронии спросил Лосев. — Так, что ли?

— Допустим, так. Ну и что?

— А кулон, который украли у Ларисы, подарили всё-таки Марине?

— Не знаю никакого кулона.

— Ну-ну, Серков. Глупо же отрицать. Что, с Мариной вам очную ставку дать? А потом с Ларисой, с Птицыным?

— А! Нужны мне ваши очные ставки! — раздражённо махнул рукой Серков. — Спёр. Дальше что?

— Вот так-то. Чего, в самом деле, мелочиться, — усмехнулся Лосев. — Пойдём дальше. Журавского знаете?

— А тут с кем ставку сделаете? — нахально поинтересовался Серков, словно вдруг обрёл под ногами твердую почву.

«Совсем не дурак», — подумал Виталий и, пожав плечами, сказал:

— Во-первых, уличать можно не одними очными ставками. Неужели не догадываетесь? А во-вторых, иной раз выгодней самому признаться, до того как уличат.

«Вот тут бы адвокат уже вцепился, — вдруг подумал Лосев. — Слабый ход. Никуда не годный».

— Ладно, — вздохнул он. — Лучше я вам честно обрисую обстановку. Тогда и решайте. Сели вы наглухо и надолго. Кроме убийства и ограбления Лямкина, которое мы ещё докажем, вы стреляли в ресторане и ранили человека, что уже доказано, как вы понимаете. Так что тюрьма вам светит не на один год. Это не угроза, это, так сказать, объективный факт, который вам надо учитывать. Хотя непосредственный убийца Лямкина не вы, это нам известно. И он… впрочем, всё пока.

— Хотите сказать, и он на свободе, со всеми деньгами? — криво усмехнулся Серков. — А мне плевать. Я его не знаю.

— Я сейчас другое хочу сказать. Вы знаете Журавского. Вы ему даже дали телеграмму недавно в Крым, в гостиницу «Интурист». Но он потом оттуда удрал. Испугался.

— Вас, конечно? — насмешливо осведомился Серков.

— Представьте, не нас. А Птицына Ноя Герасимовича. Он туда приехал зачем-то. Знаете Птицына?

— Ну, знаю.

— И Журавского знаете?

— Ну и Журавского, если вам очень хочется.

Что-то, очевидно, произошло с Серковым, что-то в нём сдало, не выдержало напряжения.

— Как его настоящая фамилия? — спросил Лосев.

— Сами знаете, Журавский.

— Нет, — покачал головой Виталий и невольно почему-то вздохнул. — Журавский Олег Дмитриевич действительно работает на «Мосфильме», сейчас в Москве, мы с ним виделись. В Ялте он был пять лет назад. А вот паспорт у него в прошлом году украли. Кто по паспорту сейчас жил в Ялте, а, Серков?

— Да-а, — насмешливо покачал головой Серков. — Как нехорошо-то. Если бы я знал…

Впрочем, смеяться ему явно не хотелось.

— Понятно, понятно, — улыбнулся Лосев. — Если бы вы знали. А ведь это он помог нам напоследок задержать вас в доме у Гали.

— Ладно вам пылить-то, — недоверчиво и враждебно процедил Серков.

— Нет, в самом деле. Он же телеграмму от вас получил, там, в Ялте. Вы сообщали, что заболели, у Гали его отлёживаетесь, на бассейн «Москва» любуетесь.

— Врёшь! — рванулся со стула Серков.

— Спокойнее, спокойнее, — ровным тоном произнёс Лосев. — Это ещё не повод для сильных волнений. Я ведь вас пока ни в чём не уличаю, Серков. Вот когда надо будет волноваться. А пока я хочу знать его настоящую фамилию, только и всего.

— А я не знаю! Понятно вам? И знать не хочу! У него у самого спрашивайте!

— Что ж, придётся.

Но тут вдруг Серков внезапно сказал:

— Вообще-то вы правы. На черта это мне надо, чтобы он королём на мои бабки жил? И вообще… на фиг он мне сдался. Значит, ушёл? И от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл? И от вас, и от Ноя?

— Ушёл, от всех.

— У него одна нора осталась, — сказал Серков. — Где-то на болоте.

…Уходил он очень довольный собой. И злорадно подумал: «Интересно, что теперь будет».