"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Гофф Инна Анатольевна)

Охота

Совещание по качеству, которое проводил он по четвергам, закончилось, как всегда, в тринадцать ноль-ноль, а спустя четверть часа он, уже в шляпе, в тонком осеннем пальто, сухой и легкий, спускался к машине, ожидавшей его возле входа в управление.

– Шёметом, Вася, – сказал он, садясь рядом с шофером. – К речному вокзалу.

– Есть к речному вокзалу, – сказал Вася. И черная «Волга» с белыми занавесками на заднем стекле понеслась, чуть превышая предел дозволенной скорости. Был ветреный солнечный день, неожиданно яркий после долгого ненастья. Такие в середине октября уже редкость, они стоят отдельно один от другого, и так же отдельно сохраняет их память. Впрочем, Кульков уже знал, что этот день будет особенным и запомнится.

Перед совещанием Анфиса, его секретарь, заглянула в кабинет и сказала своим тихим и всегда как будто испуганным голосом, который его раздражал:

– Николай Семенович, вас какая-то женщина… Вторично звонит. Приезжая…

Кульков поднял трубку и услышал:

– Кулёк, это ты? Наконец-то!..

Голос ее он сразу узнал – низкий, с хрипотцой. Таким же был он и в школьные годы, когда она не была еще певицей, а просто девчонкой с лиловой кляксой от ручки на указательном пальце. И на контрольных списывала у него задачи по арифметике.

– Нонка, ты? – обрадовался он. И – на ее вопрос, как он ее узнал: – Начнем с того, что меня уже лет тридцать никто не зовет Кульком…

Он посмотрел на часы – до начала совещания оставалось семь минут.

– С лирикой потом, – сказал он. – Тебе нужна гостиница? Прекрасно. В половине второго я буду у тебя…

За семь оставшихся до совещания минут ему удалось выяснить, что здесь проходили ее гастроли, что они кончились и пианист уже уехал, а она задержалась на день.

– Чтобы тебя повидать, – сказала она.

«Свожу ее на охоту, – решил он. – Небось никогда не была…» И вызвал секретаря.

– Охота не отменяется? – спросил Вася, объезжая блестевшую на солнце лужу. – Денек-то как по заказу…

– Подожди, Вася! – сказал он. – Ничего без меня не отменяй. Что надо, я сам отменю…

– Есть не отменять, – сказал Вася. Он пять лет возил Старика – так называли теперь на заводе прежнего директора, ушедшего на пенсию, – и вот уже двенадцать лет возит Кулькова. Он возит его через день, в очередь с напарником. Верней с напарниками, потому что, в отличие от бессменного Васи, они часто меняются. Кульков человек крутой, с характером. Любит точность. Вася его не подвел ни разу, и Кульков это ценит. Особенно после того случая, когда из-за одного салаги чуть не опоздал на первомайскую демонстрацию. Салага был уволен, но Кульков иногда вспоминал о нем, приводя по памяти начало объяснительной записки: «Мы, молодежь, гуляли до утра»…

Этот волжский город был построен так, что все его улицы, как бы хитро они ни были сплетены, все же приводили в конце концов к тому главному и самому прекрасному, что было здесь, – к Волге. И сейчас она уже мрачновато блестела и ширилась впереди, в конце улицы, которая словно текла с горы и вливалась в реку.

– Денек как на заказ, – повторил Вася, втайне надеясь этим повторением напомнить директору о внезапно назначенной охоте. Все было готово, и моторист дядя Миша ждал их в Сарбае, чтобы переправить за Волгу, на острова…

– Понял твою несложную мысль, – сказал Кульков, улыбаясь чему-то своему.

На «несложную мысль» Вася не обиделся, это была одна из тех поговорок, которыми сыпал директор, когда был хорошо настроен. Зато не в шутку обиделся как-то Петрухин из главка, которого Кульков совсем не хотел обидеть. Наверное, тот считал свои мысли исключительно сложными…

«Почему я спросил ее о гостинице? – думал Кульков. – Привык, что всем от меня что-нибудь надо… А ей ничего не надо. „Просто, чтобы тебя повидать“… Умница, – думал он. – „Просто, чтобы тебя повидать“. В этом что-то есть! Встретиться, вспомнить, что ты Кулёк, а не директор завода, и не шеф, и не Никола, как зовет жена, и не батя, как зовет сын».

Здание речного вокзала было новое, и в нем удачно сочетались удобство с невыразительностью – неотъемлемые свойства типового проекта. В одном крыле находилась гостиница, в другом ресторан. В вестибюле администратор, узнавший его, закивал ему издали.

– Где у вас тридцать первый? На третьем?..

Он не сомневался, что администратор тут же полистает свои талмуды и выяснит, кто живет в тридцать первом… Артисточка из Москвы, так-так…

Кульков нарочно подумал так – «артисточка»… Он слегка волновался. Каким она найдет его? Ведь не виделись порядочно. Как-то он разыскал ее, будучи в командировке, от нечего делать. Поговорили по телефону. Она сказала, что замужем. Муж тоже музыкант, но серьезный… «Поэтому ты и не слышал о нем», – сказала она. И действительно назвала незнакомую фамилию. Зато о ней приходилось слышать. Как-то на глаза попалась газета, и он увидел, что по телевизору будет концерт с ее участием. Но потом обнаружил, что газета вчерашняя, и рассердился. Однажды по радио ее назвали в числе тех, кто вылетел на гастроли в Монголию…

– У меня беспорядок, – сказала она. – Не обращай внимания…

– Артистический беспорядок, – сказал он. – Это даже интересно.

Она помнилась ему высокой и стройной, а теперь оказалась маленькой и толстой. Он стеснялся ее разглядывать, боясь найти новые перемены. К тому же чувствовал, что она бесстрашно разглядывает его. И он подошел к окну. За окном серебряной фольгой сияла Волга, у причала стоял теплоход. Вдоль белого борта его шла надпись: «Добрыня Никитич». А на корме то же название, но в сокращении, слишком фамильярном для былинного богатыря: «Д. Никитич».

– Позвонила бы раньше, – сказал он. – У нас есть одна приличная гостиница…

– Мне здесь нравится, – сказала она, продолжая его рассматривать.

– Ну, как я? – спросил он. – Постарел?

– Не очень, – сказала она. – А я?..

– Ты тоже в хорошей форме, – соврал он.

– Врешь, я растолстела, – сказала она и засмеялась, мгновенно сократив расстояние между собою и девочкой Нонной с чернильным пятном на пальце.

– Я думала, ты придешь меня послушать, – сказала она, перехватив его взгляд. Концертное платье из черного кружева было разложено на кровати. – А ты забурел, начальничек…

– Могла пригласить, – сказал он.

– Это уже не то! Я думала, ты прочтешь афишу и придешь…

– Не видел, – сказал он. – Когда мне афиши читать? Я человек деловой. «Начальничек», как ты тут изволила выразиться…

– Не обижайся, Кулёк, – сказала она, – Это я так… Досадно, что ты меня не послушал. Я старинные романсы пела, бисировать пришлось восемь раз. Вот, цветы преподнесли…

Только сейчас он понял, что плетеная корзина с белыми и розовыми цикламенами – не инвентарная принадлежность гостиничного номера, а доказательство ее триумфа…

– Умница, – сказал он. – Я уверен, что ты пела отлично. А сейчас мы должны разработать программу действий. Начнем с того, что тебе неслыханно повезло…

– Может быть, ты сядешь? – сказала она.

– Не перебивай, «начальнички» этого не любят! Так вот, моя дорогая, тебе неслыханно повезло. Сегодня до семи я свободен. Пять часов свободы! Ты знаешь, что это в моей жизни? Я даже собрался на охоту!

– Ты еще охотишься? – спросила она. – С собакой? Надеюсь, ее зовут как-нибудь иначе?..

Он понял, что она намекает на то, как он, учась в пятом классе, принес в школу паспорт своей собаки и всем показывал. В паспорте значилось: «Владелец Кульков, порода – английский сеттер, пол – сука». И ниже – кличка Нонна.

Они посмеялись.

– Как я теперь понимаю, я здорово был в тебя влюблен, – сказал он. – Нет, Нонка. Теперь у меня Вега. Отличный пес, тоже легавая. Старушка, а работает великолепно! Слушай, поехали на охоту?

– Ты с ума сошел! А мой поезд?

– За час до отхода твоего поезда, в девятнадцать ноль-ноль, я буду уже в институте. У меня лекция по кибернетике…

– Ты слушаешь лекции? – спросила она.

– Чудачка, я их читаю… Ну, так поехали? Приняв решение, которое сам он считал оптимальным, Кульков был нетерпелив и не любил ждать, когда к тому же решению придут остальные. Так было и на заводе, и в главке, и дома, и теперь, когда она задумалась, словно что-то припоминая.

– Теряем время, – сказал он. – А денек-то! Как на заказ!..

Он невольно процитировал Васю и усмехнулся, поймав себя на этом. К этой роли он не привык. Просить, ждать… У него просили, от него ждали. А он требовал. «Давал команду». Приглашая домой гостей, говорил: «Я дал команду, будут пельмени»… А в министерстве язвительно замечали: «А Кульков все нас учит!» Но прислушивались к нему. То, чем занимался его завод, а значит, в первую очередь он сам, было столь значительно, что с ним нельзя было не считаться. К тому же он был на хорошем счету…

– Даю тебе десять минут на сборы, – сказал он. – Спускайся вниз, к машине…

Она еще колебалась.

– Я хотела, чтобы мы встретились все втроем, – сказала она. – Ты помнишь Саньку Гордеева? Он здесь!..

У нее был такой вид, словно она преподносит ему подарок.

– Ну, есть такой барбос, – сказал он. – Давно его не встречал… Как он?

– Устает, работает в сменах…

«Сейчас она скажет, чтоб я взял его опять к себе на завод», – подумал он и сказал:

– Оставался бы у меня. Я бы его двигал. Конечно, в меру его возможностей…

– Он говорит, что как раз этого не хотел…

– Чего именно?..

– Чтобы ты его двигал. Он предпочитает двигаться сам.

– Но что-то не очень получается, как я понял.

– Каждому свое… Ты же знаешь, у него никогда этого не было, – сказала она.

– Чего именно? – Разговор его раздражал, он был как непредвиденная задержка в пути.

– Умения командовать, – сказала она. – Он говорит, что ему легче сделать самому, чем заставить другого.

– Не надо все сводить к умению командовать, – сказал он сухо. – Тем более что ты до сих пор не выполнила мою команду. Я велел тебе быть внизу через десять минут – шесть из них уже прошло… Кстати, мы можем взять Саньку, в машине есть место. Он сегодня свободен?

– Да, он идет в ночную.

– Однако какая осведомленность! – сказал Кульков. – Итак, ты спускаешься вниз, мы заезжаем за Санькой и едем на острова. Задача ясна?..

Он еще открывал стеклянную дверь, когда Вася уже подрулил к подъезду гостиницы. По тому, что Кульков сел не рядом с ним, а сзади, он понял, что надо ждать еще кого-то. Кульков уступал свое место только почетным гостям. Вася заглушил мотор и принял позу, которую сам называл «вольно».

– Едем на острова, – сказал Кульков, награждая его за молчание. – Подождем одного товарища…

Кульков и сам был рад, что охота не сорвалась. Он не любил, когда неожиданности, пусть даже самые приятные, влияли на его решения. Он был по натуре не из тех людей, которые легко перестраиваются на ходу. Из тех получаются полководцы, шахматисты. Он не был ни полководцем, ни шахматистом. Он возглавлял завод, а завод жил планом. План был и его, Кулькова, богом. При этом он страстно любил охоту – занятие, где не все можно предвидеть, где многое зависит от удачи. Потому что нельзя запланировать, сколько куропаток, уток или зайцев ты подстрелишь сегодня, а сколько завтра…

«Дался ей этот Гордеев!» – думал Кульков. Насколько он помнил, Гордый – так звали Гордеева в классе – охотой не увлекался. Тем более он сегодня был ни к чему…

То, что после войны они с Гордеевым оказались в одном городе, было случайным совпадением. Как и то, что попали на один и тот же завод. Неслучайным было лишь распределение ролей: Кульков был в ту пору уже главным инженером, Гордеев – рядовым…

Появилась Нонна. На ней было светлое шерстяное пальто, которое очень ее молодило. Может быть, потому, что в нем она казалась выше и стройней. К ее смуглому лицу и темным глазам очень шел и цветастый платочек. На ногах были замшевые сапожки со шнуровкой. Все это было прекрасно само по себе, если не считать той мелочи, что они ехали на охоту… И все это отразилось в голубых глазах Васи, когда он понял, что это и есть тот «товарищ», которого они ждали.

– Шёметом, Вася, – сказал Кульков. – На Песочную, там забираем еще одного субъекта и жмем в Сарбай…

– Есть на Песочную, – сказал Вася и включил скорость.

– Он, часом, не переехал? – спросил Кульков.

Нонна сидела в профиль к нему. Он видел ее аккуратный носик и круглый подбородок, четко обведенный платком. Она умилительно напоминала сейчас ту пятиклассницу, в которую он был влюблен.

– Никуда он не переехал, – сказала она. – У них на заводе с квартирами плохо. Он говорит, что ты в этом смысле молодец. Много строишь…

– Да, мы много строим, – сказал он. – За двенадцать лет тридцать домов. Ты думаешь, удовлетворили всех желающих? Посмотри, что творится у меня в кабинете по понедельникам, с четырех. Я принимаю по личному вопросу, а это в основном – квартирный. Люди рождаются, женятся, расходятся, выходят на пенсию, возникают новые ситуации и требуют нового решения.

– Покажите им наш бассейн, – вставил Вася.

– Да, и бассейн, – сказал Кульков. – И свой профилакторий, и грязелечебница… Ну и, конечно, свой клуб, и стадион… Знаешь, сколько все это берет сил?

Ему захотелось пожаловаться ей, вызвать ее сочувствие. Он один знал, как он устал. Он и его лечащий врач, под неусыпным контролем которого он состоял после той истории с рукой.

Может быть, подсознательно он хотел переключить ее жалость с Гордеева на себя? Если уже ей обязательно надо кого-то жалеть!..

Песочная находилась в другом конце города, и он мимоездом показал ей бассейн и группу добротных домов, которые могли бы украсить любой город, даже столицу. И свои заводские корпуса за сплошным литым забором.

– А что вы изготовляете? – спросила она.

– Соковыжималки.

– Нет, я серьезно, – сказала она. – Что-нибудь секретное?

– И я серьезно. У тебя есть соковыжималка? Если нет, могу подарить. В качестве сувенира.

– Подари, – сказала она обиженно.

– Между прочим, все точно, – сказал Вася. – Как я слышал, самый отсталый цех – ширпотреб…

– Да, пока что он выжал все соки из нас, – сказал, смеясь, Кульков. – С основным изделием куда легче…

– Я уже слышала это слово – «изделие», – сказала она. – Все, что секретно, принято называть «изделие»…

– Почему все? – возразил он. – Существуют кондитерские изделия. Правда, их тоже секретят. Домохозяйки… Попробуй получить рецепт пирога.

Она не ответила. Может быть, потому, что машина, подпрыгивая на выбоинах, катилась уже по Песочной.

– На том углу остановите, – сказала она. И обернулась к нему всем лицом: – Зайдем?

– Надо зайти, – сказал Кульков.

Ему не очень хотелось выходить из машины. Он здесь не был, но адрес помнил – Песочная, 3. Гордеев взял расчет, когда Кульков был в отпуске, и он сгоряча собирался заехать, выяснить причину Санькиного ухода. Потом раздумал, обвиняя себя в излишней сентиментальности. Ушел и ушел! И нечего тут выяснять.

– Вася, шёметом ко мне домой, возьмешь Вегу и чего-нибудь перекусить, – сказал он. – Мать соберет… Пятнадцать минут на все. Задача ясна?

Гордеев был в доме один. Он был в синем тренировочном костюме, в старых шлепанцах без задников. На узкой кушетке валялась скомканная подушка, и сам он как будто еще не вполне проснулся.

– Отсыпался после ночной? – спросил Кульков.

– Какой там сон, – сказал он. – Так, перекур с дремотой. Не умею днем спать.

– Давненько я тебя не видел, – сказал Кульков. – Живем в одном городе…

– Зашел бы, – сказал Санька. – Адрес знаешь…

Он потянулся к спичкам. За годы, что они не виделись, его лицо как-то осунулось и поблекло. Резко обозначились складки на лбу и вдоль впалых щек. Он чиркнул спичкой и зажег сигарету, зажатую в углу рта.

– Мог бы и ты заскочить, – сказал Кульков.

– К тебе заскочишь! – сказал Гордеев и глянул на Нонну. – К тебе на прием надо записываться. А я этого не люблю. Я к врачам из-за этого не хожу…

– Сань, – сказала Нонна, – Кулёк приглашает нас на охоту… Поедем?..

Кульков, слух которого обострился и нервы напряглись в ожидании выпадов со стороны Саньки, чутко уловил это «нас приглашает»… Не «мы с Кульком приглашаем тебя».

– Что тут решать? – спросил он запальчиво. – В твоем распоряжении десять минут. Мы едем на острова. Постреляем немного и через три часа будем дома… Вальдшнеп высыпал. В прошлое воскресенье один тип двенадцать вальдшнепов добыл!

– Я не охотник, – сказал Гордеев.

– Ну, походишь по лесу, пока я постреляю, – сказал Кульков. – Помогать мне будешь, я тебя научу… Да просто подышать воздухом! Знаешь, какой там воздух, на островах!..

Гордеев смотрел на Нонну.

– Поедем, Сань, – попросила она. – Сегодня последний день, уж пусть будет все по-моему…

– Ладно, – согласился Гордеев. Он оглядел Кулькова. – Кухлянку там дашь или брать свою?..

– В Сарбае у меня охотничья база, – сказал Кульков. – Подберем что-нибудь и тебе и этой Диане. А тебя, Нонка, назначаю богиней охоты. И ты за это должна принести нам счастье!

– Постараюсь, – сказала Нонна и глянула на Гордеева.

«Ну и барбосы, – думал Кульков, сидя в машине рядом с Васей и глядя прямо перед собой на мокрую, грязную после дождей дорогу. – Вот оно, значит, какие дела!.. Интересно. Все это очень интересно…»

Вега, возбужденная предстоящей охотой, ластилась к нему, клала голову ему на колени, а иногда, становясь на задние лапы, поглядывала назад, через его плечо.

– Вега, сидеть! – прикрикивал Кульков строго. Сам он назад не оглядывался, и когда приходилось отвечать на вопрос – спрашивала о чем-нибудь Нонна, которая тоже, как Вега, была возбуждена, – он отвечал ей, не оборачиваясь.

«Любопытно, когда это все началось, – думал он. – Неужели еще в школе?..»

Санька был со странностями, учился неважно. О таких говорят – «может, но не хочет»… Он любил убегать из дома. И тогда о нем говорила вся школа, а учеников вызывали по одному в учительскую и допрашивали: кто и когда видел Гордеева в последний раз? Однажды, с двумя мальчишками постарше, он на крыше поезда добрался до Феодосии, хотел искупаться в море и на другой день вернуться тем же способом. Но в Феодосии его задержали…

«Не тогда ли все началось?» – думал Кульков.

Машина, вырвавшись из городской черты, шла на предельной скорости. Вега, которую слегка укачивало, с видом страдалицы поглядывала на него снизу. Вокруг были уже поля и мягкая зелень озимых, таких свежих рядом с вянущей, усталой листвой придорожных кустов.

Вера Карловна, их классный руководитель, любила Саньку. Она говорила, что из него со временем может получиться великий путешественник или писатель… Хотя по русскому у него была «тройка» и даже имя Нонна он писал с одним «н»… «На память Ноне от Саши Гордеева в день рождения»…

Все это вдруг всплыло отчетливо. Книжка «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона, которую он взял у Нонки почитать, и эта надпись. Кульков никогда не бывал у нее на дне рождения…

Домишки Сарбая показались вдали. Вася брезгливо морщился – не любил ездить по грязи. Грязь же вокруг была невообразимая.

– …приходилось бывать, – говорила Нонна. – Я люблю старые города. У них есть свое лицо. Не только у города – у каждого дома… Какие-нибудь купидончики под карнизом или забавный флюгер…

«А может, все началось здесь? – думал Кульков. – Он пришел на ее концерт. Я не пришел, а он пришел. А потом она пришла к нему…»

Кульков вспомнил голую комнату, лыжи в углу. Приемник, занимающий половину обеденного стола…

– Слушай, Гордый, ты ведь был женат, – сказал он, не оборачиваясь. – Ее Люсей звали…

– Разошлись, – отозвался Гордеев.

– А сын?

– Сына забрала…

Кудьков подумал о своем сыне. Такого уже не заберешь! Второкурсник. Стреляет не хуже отца, тоже первый разряд…

Кульков мог представить себе, что разойдется с женой. Тем более, что, ссорясь с ним, Зина часто грозила разводом и сама приучила его к этой мысли. Но он не мог представить себе, что можно расстаться с сыном.

– Зря отдал, – сказал он, не оборачиваясь.

– Это право матери, – отозвалась Нонна. И он вспомнил, что у нее двое. Две дочки. Говоря с ним по телефону, она называла их «мои девочки»…

Село стояло на горке, над самой рекой. Собаки с хриплым лаем, почти попадая под колеса и сталкиваясь в слепой ярости, проводили их в конец улицы, где, чуть на отшибе от общего ряда, стоял крепкий, бревенчатый дом – филиал охотничьей базы. Та, главная, находилась в лесу, вдали от всякого жилья, километрах в ста отсюда. Эта, в получасе езды от города, была под рукой и служила для таких коротких вылазок.

Сторожиха Дуся встретила их на пороге. Сказала, что моторист уже там, под берегом, возле катера.

В избе кипел самовар, столы и лавки были деревянные, стены украшены лосиными и сайгачьими рогами.

От чая Кульков отказался. Он проводил их в другую комнату, где стоял сундук с охотничьим снаряжением. Здесь были стеганые ватные телогрейки-кухлянки, брезентовые плащи, куртки и шаровары. Резиновые и кирзовые сапоги всех размеров с разновысокими голенищами вповалку громоздились под окном. Тут Гордеев и она выбрали одежду по себе. Нонна ушла одеваться к Дусе. Кульков надел свое, привычное, – защитная штурмовка из авиазента и такая же, защитного цвета, фуражка, что-то вроде польской конфедератки.

– Стал похож на человека, – сказал он, одобрительно оглядев Гордеева. – Жарко не будет?

– Будет жарко – сниму, – сказал Гордеев. На нем была черная суконная куртка, надетая поверх свитера, брюки заправлены в сапоги. В кармане куртки он нащупал спичечный коробок и пустую пачку из-под «Лайки»…

Переодевание мало изменило Саньку. В нем только больше проступило то мужское, солдатское, что в нем было всегда.

Зато Нонну нельзя было узнать в стеганой кухлянке и кирзовых сапогах. От прежнего наряда остался на ней только цветастый платок, но и он был повязан как-то лихо, по-новому. И вошла она вразвалочку – не то бригадир в поле, не то прораб на стройке.

– Ай да Нонка! – восхитился Кульков. – Сапоги не трут? Смотри, ходить будешь много!

Они спустились, верней, скатились по крутому скользкому после дождей склону к реке. Вася был уже здесь и беседовал о чем-то с мотористом.

Кульков поздоровался с дядей Мишей и представил ему гостей.

Моторист дядя Миша был, что называется, свой человек. В какие только штормы не попадали! Казалось, еще одна волна, и над ними навек сомкнётся ненасытная Волга.

Дядя Мища был большой, надежный, краснолицый. Держался он независимо и добродушно, не проявляя к гостям излишнего интереса, – перевидал всяких.

– Вода прибыла, – доложил он Кулькову. – На шлюзах сбросили…

Волга напротив Сарбая раскинулась вширь километров на пять, но левый дальний берег ее был густо изрезан протоками. Туда, к протокам, омывающим лесистые острова, предстояло им плыть. Вега нетерпеливо нюхала землю. На катер, однако, забралась она без всякого удовольствия. Кульков пропустил всех, велел Нонне сесть поближе к ветровому стеклу. Сам же он остался стоять, придерживая висевшее на плече ружье, и стоял всю дорогу, пока маленький катер упруго шел наперерез волнам, веером рассеивая брызги от задранного кверху носа. Шли свободным фарватером – ни суденышка. Острова приближались. За неделю, что он здесь не был, осень докрасила в рыжий цвет все, что ей предстояло докрасить. Золотились дубы и осокори, золотился и ходил под ветром камыш.

Вошли в первую протоку. Спокойная ее вода отличалась по цвету от серо-голубой волжской. В протоке вода была густо-синяя. Такой синей она не бывает даже летом. Неторопливо покачивались на ней сухие листья. За первой протокой пошла вторая, третья… И в каждой была своя слепящая красота.

– Ну как, ребята? – спросил Кульков. – Скажите спасибо, что вытащил вас.

Нонна благодарно улыбнулась ему, Санька молчал, глядя на воду. Но лицо у него было задумчивое, доброе…

«Возможно, в нем что-то есть, – подумал Кульков. – Раз она любит его». Впрочем, вскоре он забыл обо всем. Обо всем, кроме того, зачем стремился сюда в скупые часы, дарованные ему жестким расписанием.

Катер пристал к одной из гривок, той, что не раз приносила ему удачу. Высадив их на землю, густо засыпанную дубовыми листьями, дядя Миша и Вася поплыли дальше, к тому месту, где всегда разводили костер, ожидая людей с «полем».

– Ни пуха ни пера! – сказал Вася.

– К черту! – Кульков посмотрел на часы. – Через два с половиной часа будем у вас… Чтоб уха была!

– На уху не рассчитывайте, – сказал Кульков, когда катер ушел. – Это у нас такая шутка… Вася у нас рыбак. Для меня охота, для него – рыбалка. Все обещает ухой угостить… Вега, ко мне! – крикнул он. – Смотрите, что она вытворяет! Пошла чесать! Видимо, дело будет…

Вега уже работала «челноком», прочесывала лес. Мешать ей было нельзя, преступно, как преступно мешать художнику, когда на него снизошло вдохновение. Надо было только поспевать за ней, стараться не терять ее из виду. Это было нелегко, потому что Вега работала широким поиском.

Он наскоро объяснил спутникам суть дела.

– Следите за собакой. Обнаружив дичь, она замирает в самой нелепой позе и ждет нас. Тут надо не теряться! Вальдшнеп хитер, может уйти из-под самого носа. Санька должен его вспугнуть, чтобы он вылетел на меня. И тут я в него стреляю.

– В Саньку? – спросила Нонна.

– Бывает и так, – сказал Кульков. И подмигнул Гордееву: – Задача ясна?

Пока он объяснял им азы классической охоты, Вега пропала. Они пошли вперед, туда, где она только что носилась. Кульков звал, свистел в свисток.

В лесу было тихо, только шуршал под ногами палый лист.

– Значит, где-то стоит, – сказал Кульков нервно. – Смотрите внимательно…

Но тут появилась Вега. Она подбежала к нему подпрыгивая, чуть ли не танцуя, победно виляя хвостом.

– Ну, где ты была? Расскажи, – сказал Кульков.

И когда она опять побежала в ту сторону, откуда пришла, быстро пошел за ней. И опять Вега пропала. Он знал, что она где-то тут. Совсем близко. И вскоре увидел ее напряженно застывший силуэт.

– Скорей! – крикнул он. – Санька, заходи справа… Он вскинул ружье. Боковым зрением он видел Гордеева. Тот тяжеловато выбежал из-за деревьев, взмахнул руками, как на кур. Вальдшнеп взлетел, и Кульков завалил его. Птица была крупная, нагуляла жирок перед дорогой. Лететь-то ей предстояло в Иран…

– Кажется, в таких случаях принято поздравлять? – спросила Нонна. – Ну, так я вас поздравляю!..

Она рассматривала птицу – длинный печальный клюв, коричневые, в рябинку, перышки. И Гордеев рассматривал птицу, – похоже, и он видел вальдшнепа в первый раз…

– Но какова Вега! – сказал Кульков. – Вы заметили?

– Она тебя привела, – сказал Гордеев. – Привела и опять встала…

– Соображаешь, – похвалил Кульков. – Удивительный пес! С анонсом! И знаете, ребята, не в первый раз! Просто боюсь кому-нибудь сказать, чтоб не сглазить… Да и не поверят. Скажут, охотничьи байки!..

Он сунул птицу в веревочную сумку, висевшую на плече, и она, скомкавшись там, как бы окончательно утратила свою связь с жизнью и лесом.

Кульков был доволен. Самое неприятное – возвращаться пустым. И хотя в ягдташе оставалось еще немало места, начало было положено. Он знал, что дядя Миша и Вася слышали выстрел. Они, черти, всегда считают его выстрелы и сверяют их потом с принесенной добычей…

За второй птицей пришлось ходить долго. Может, и не наврал тот бродяга, но сегодня вальдшнеп был реденький. Впрочем, и Вега утверждала, что если его и нет, то недавно он тут был. Она металась по лесу, не жалея себя, не жалея и тех, кто шел по ее следу. Кульков все чаще терял ее из виду и, как всегда в таких случаях, нервничал, полагая, что она нашла вальдшнепа и стоит над ним, вытянутая и дрожащая, как стрела, выпущенная из лука. Он звал, свистел, кричал все больше не поспевавшим за ним спутникам:

– Где собака? Собаку видите?..

Иногда и они откликались не сразу. Они все больше отставали, не поспевая за ним, за его легким охотничьим шагом, за этим постоянным быстрым перемещением на местности, которого требует охота с собакой.

«Ну, где эти барбосы? – раздраженно думал он, когда они отзывались. – Нежничают небось?.. На природу любуются! Или друг на друга…»

Растеряв всех, он невольно оглядывался по сторонам и видел золото и синь над головой, и слышал хруст палых листьев под сапогами, и вдыхал винный запах прелого дуба, и замечал красные ягоды ландышей в траве на сухих стеблях.

Но появлялась Вега, виновато бежала к нему, помахивая длинным красивым хвостом, похожим на еловую ветку. И появлялись те двое, тоже как будто немного виноватые…

Второго вальдшнепа он уложил дуплетом. Верней, убил птицу первым выстрелом, но не поверил себе и дал второй. Дуплетов он стыдился – они выдавали неуверенность. Обычно дуплет говорит о том, что охотник промазал.

– Ошибаетесь, голубчики – подумал он вслух о тех у костра, что считали сейчас его выстрелы. И спрятал птицу в сумку.

Третьего вальдшнепа он взял без свидетелей и пожалел об этом. Выстрел б л красивый и точный, и Вега была на высоте в своей изысканной стойке. Зато четвертого он при свидетелях промазал, и вальдшнеп спокойно и неторопливо, словно фланируя, пролетел над их запрокинутыми головами на островок за протокой.

– Перехитрил меня, – сказал Кульков. – Пусть живет…

Пора было кончать эту кровавую игру. Все устали. Нонна разрумянилась, цветастый платок упал ей на плечи. Гордеев, напротив, побледнел и как-то еще больше осунулся. Кроме своей суконной куртки, ему приходилось таскать и стеганую кухлянку Нонны. Устал и Кульков, но усталость его была привычная. Да и как-никак три птички лежали в сумке. Походить бы еще немножко!.. Только теперь, казалось ему, и пошел настоящий вальдшнеп. И Вега вошла во вкус и еще носилась из последних сил, забыв о себе и помня лишь о деле. Эта собака будет работать, пока не упадет замертво. Такие случаи бывают, Кульков слышал.

– Вега, ко мне! – крикнул он.

Она успокаивалась не сразу. Ее бока глубоко западали от тяжкого дыхания. Устала, старушка. И если она была еще жива, то лишь от сознания, что Кульков ею доволен.

– Молодчина, – сказал он ей. – Хорошая собака…

Она его понимала.

Они вышли к костру. Нонна очень этому удивилась. Она воображала, что они беспорядочно мечутся по лесу в поисках дичи. Между тем они планомерно прочесывали гриву и двигались по направлению к ожидавшему их катеру. Костер уже догорел. Над ним, на рогульках, висел большой алюминиевый чайник. Шофер Вася стоял на носу катера, закинув в воду удочку. Моторист сидел у костра, помешивая палочкой остывающие угли.

– Ну, как уха? – спросил Кульков у Васи.

– На подходе, Николай Семенович, – два окунька и улитка…

– Где ж твои окуньки? Покажи!

– Выпустил.

– Не везет ему, – сказал дядя Миша. – Но и у вас дуплетики были!

– Не дуплетики, а дуплетик, – уточнил Кульков. – Не поверил в себя. Но птичка, между прочим, моя!

– А сколько всего?

– Три вальдшнепа…

– А стреляли четыре раза, – сказал Вася, не отводя глаз от удочки.

– Считать умеешь, – похвалил Кульков. – Три птички при четырех выстрелах. Но промазал я не в тот раз.

– Я картошку испек, – сказал дядя Миша. – Угощайтесь.

На расстеленном плаще, на скатерти из газеты, возникли нехитрые яства – каравай белого хлеба, колбаса, кабачки в консервной банке, какие-то домашние пончики…

– Давай, Нонка, хозяйничай, – скомандовал Кульков. – Ты у нас женщина…

– Как я поняла, в охоте на вальдшнепа главное – найти собаку, – сказала Нонна.

Примостясь на коленях, она резала хлеб и колбасу. Моторист вытряхнул в чайник пачку чая, а Вася, смотав удочку, извлек откуда-то бутылку водки и пластмассовые стаканчики. Они были разной величины и вставлялись один в другой, как матрешки.

– Мне самый маленький, – сказал Кульков. – Полагается выпить «на кровях», а то бы совсем не пил. У меня лекция…

Вася с тоской поглядел на бутылку и объяснил Нонне, что не пьет, – за рулем. Дядя Миша сказал, что, пожалуй выпьет, но самую малость – «для сугрева».

– Значит, ребята, вся надежда на вас, – сказал Кульков.

Он был в духе. Кто знает, сколько еще таких дней подарит эта осень. Может случиться, что ни одного. Небо затянет серая пелена, застучат дожди, заштормит Волга. Уже третий день задувает горыч – так называют здесь ветер, который дует с гористых длинных холмов. Горыч доброй погоды не принесет!..

Они закусили и выпили, кто сколько мог и хотел. Все было вкусно, но ничто не могло соперничать с картошкой, испеченной в золе. Накормили Вегу. Но она так устала, что хотела только пить, пить…

– А зимняя охота! – говорил Кульков. – На зайчиков! Это же красота! Лес, морозище, снег скрипит… Собаки напали на зайца, травят его. Раз – и ушли со слуха! Стоишь гадаешь, откуда они появятся. Великое дело – интуиция…

– А теперь расскажи, как ты поймал медведя, – сказала Нонна.

– Кстати, я на медведя ходил, – сказал Кульков. – На Камчатке. Я сына брал, вместе охотились. Могу показать шкуру!..

– Мы тебе верим, – сказала Нонна. – Да, Санька?

– Эти люди, – сказал Кульков, обращаясь в основном к дяде Мише, – учились со мной в школе. До пятого класса… Потом началась война, раскидала нас… И вот мы опять сидим вместе. Певица Нонна Замятина, может, слышали? Это она! А ты, оказывается, известный человек. Спой нам что-нибудь! Спой, Нонка, не стыдись! Посмотри, какие вокруг прекрасные люди! Вася, шофер первого класса, бывший десантник. Дядя Миша, волгарь, лучший моторист наших дней. Инженер Гордеев…

– И лично товарищ Кульков, – добавил Санька.

– Нет, Кулёк, ничего не выйдет, – сказала Нонна. – Я устала. Слышишь, как хриплю?

Она положила руку на плечо Гордеева, коснулась пальцами его шеи за отворотом свитера.

– Ты не простынешь? – спросила она. – Тебе нельзя!

– Ему нельзя, а мне можно, – сказал Кульков ядовито. – Слушай, Гордый, ты хоть ценишь, как она к тебе относится?

– Просто я его люблю, – сказала Нонна.

– Вот как! – сказал Кульков. Он сделал вид, что удивлен этим открытием.

Гордеев выкатил из-под углей картофелину, принялся ее очищать. По его лицу было видно, что откровенность Нонны ему неприятна.

Они были одни у костра, – дядя Миша и Вася тактично оставили их втроем и возились возле катера, готовясь в обратный путь.

– Слушай! А ты тихий-тихий, а меня перехитрил, – сказал Кульков. – Я ведь сам был в нее влюблен!

– Да, тут ты промазал, – сказал Гордеев и, зло сощурясь, бросил недочищенную картофелину в кусты. – Она – как тот вальдшнеп, что улетел от тебя за протоку. А тебе остается сказать: «Пусть живет!»

– С кем? – сострил Кульков. И сам почувствовал, что не к месту.

Ее глаза наполнились слезами, дрогнули губы. Она еще пыталась сдержаться, сглотнула стоявший в горле комок. И припала к плечу Гордеева, его серому свитеру.

– Что я такого сказал? – спросил Кульков, испытывая странную неловкость. Так неловко чувствует себя человек, со смехом войдя в дом, где людям не до шуток.

– Ты ни при чем, – сказала Нонна. Она вытерла глаза и улыбнулась ему сквозь слезы. – Просто такая нелепая жизнь…

И снова катер шел наперерез волнам, далеко позади оставив тихие синие протоки с коричневыми «мартышками» камыша, осенним золотом дубов и шелестом опавших листьев. Быстро смеркалось, и густое брусничное зарево растекалось на западе, окрашивало воду. Плыли молча. Нонна ловила рукой летящие брызги. Другая ее рука лежала в руке Гордеева. Вдруг она запела, сначала тихонько, потом громче. Она пела для себя самой, не заботясь о том, что ее слушают:

У нее был низкий, глубокий голос красивого тембра. Кульков слушал ее и жалел, что не был на ее концерте. Не видел ее в том черном кружевном платье. Впрочем, и такая, в стеганой кухлянке и цветастом платочке, она нравилась ему. Пожалуй, ни одна женщина не нравилась ему так, как эта, пришедшая из его детства. Для чего? «Чтобы тебя повидать»… Ну вот и повидались. А любит она другого. Что она в нем нашла?

«Меня так не любили, – думал Кульков. – Никто. Даже Зина… В чем тут дело?.. Должно быть, в том, что я не внушаю им жалости. Нонка любит его потому, что жалеет…»

Гордеев сидел, подняв воротник суконной куртки. Он слушал Нонну серьезно, чуть отрешенно. Кульков подумал, что, в сущности, совсем не знает этого молчаливого человека. Он пытался вызвать в себе жалость к Гордееву, но ощутил только острую, болезненную зависть…

По дороге ехали уже в полной темноте. Отмелькали огоньки Сарбая.

Шёметом, Вася! Забросим их к речному вокзалу и жмем в институт. Задача ясна?

– Есть к речному, – сказал Вася. Стрелка спидометра колебалась на отметке сто, клонясь к ста двадцати, когда начался асфальт.

Вега дремала, положив голову на колени Кулькову. Сзади ехали тесно – захватили с собой дядю Мишу.

«Ничего, в тесноте, да не в обиде», – думал Кульков. Он думал обо всем сразу – о предстоящей лекции, – он читал хорошо, бывало, что студенты даже аплодировали ему… О том, что придется слетать на той неделе в Москву, – вызывают на совещание. И о том, что, пожалуй, сегодня был слишком резок. Не стоило так говорить с этим Фокиным… Все же зам. главного! Но когда же он научится четко излагать свои мысли? И эта дурацкая манера – «я вам еще раз повторяю, Николай Семенович»… Как будто это он, Кульков, такой непонятливый…

Он думал и о том, что завтра состоится ответный матч, его команда играет с командой «Топаз», своим главным соперником. Надо пойти поболеть за своих. Тем более что после каждой забитой шайбы они бросают взгляд на директорскую ложу, там ли он…

«Всё надо, надо, – думал он. – И всем я что-то должен. Конечно, я вправе требовать… Но что такое – право требовать в сравнении с правом просить?.. Что выше, человечнее этого права?..»

– Спасибо, Кулёк, – сказала Нонна. – Я очень рада, что повидала тебя…

Они стояли у речного вокзала, светившегося зеленым и красным неоновым светом. Он вышел из машины и обеими руками пожал ее маленькую холеную руку.

– Извини, что не могу проводить…

– Отойдем на минуту, – сказал Гордеев. Они отошли в сторону на два шага.

– У меня к тебе просьба, – сказал Гордеев. И чиркнул спичкой, закуривая.

Кульков почти не удивился. Он все время подспудно ждал этой минуты. Ждал и боялся. Но вот она наступила, эта минута, и он вместо разочарования ощутил облегчение… Все правильно. Он директор завода. У директора положено что-нибудь просить. Это, пожалуй, немножко грустно, но зато все стало на свои места. «Чтобы тебя повидать…» – вспомнил он.

– Выкладывай, только быстро, – сказал Кульков-директор. – Я сегодня добрый…

– Она там болтала разные глупости, – сказал Гордеев. – Не обращай внимания. И никому про это не говори… Ну, что мы ездили на острова…

– И это все? – спросил Кулёк.

– Все, – сказал Санька. И протянул ему руку: – Ну, бывай…

Это не означало, что он приглашал Кулькова к себе на чашку чая.