Курс потерянных

Я надеюсь… слава этого благородного капитана не померкнет в веках и не будет предана забвению. Наряду с прочими его добродетелями он был непреклонен в горниле величайших опасностей, как никто другой, и голод переносил более стоически, чем любой из нас. Он был сведущ во всем, что касалось искусства вождения кораблей, умело прокладывал курс и составлял карты. Это воистину так, ибо никто, кроме него, не был настолько мудр, не обладал такой твердой силой воли и такими обширными знаниями, чтобы решиться предпринять плавание вокруг Земли, как то свершил он.

Антонио Пигафетта. «Плавание вокруг света»

На берегу острова Мактан вместе с Магелланом истекли кровью восемь европейцев и четыре воина раджи Себу. Более двадцати человек было ранено, многие тяжело; Пигафетта тоже покинул поле боя, раненный стрелой в лоб. Скоро станет очевидным, какую невосполнимую утрату понесла экспедиция. Она потеряла больше, чем одаренного капитана, умевшего водить корабли по неизведанным морям и державшего подчиненных в ежовых рукавицах. Зная о его строгости и суровости, к которым он был вынужден прибегать по отношению к своим спутникам, легко забывают одну существенную черту характера Фернана де Магеллана. Он единственный из офицеров, оставшийся с командой на корабле, который сел на мель, самоотверженно бросился на помощь другу, попавшему в Малакке в бедственное положение, заботился о больных после перехода через Тихий океан. Никто и никогда не описывал будни на борту кораблей во время того плавания, не отмечал, каким образом удавалось устранять недоразумения и раздоры, неизбежно возникавшие при большом скоплении людей на столь малом жизненном пространстве. Из жизни ушел выдающийся мореход. Бесцельные блуждания последующих месяцев лучше всего доказывают это. И то, что стая потеряла вожака, становится с каждым днем все очевиднее.

Сначала все в равной степени были объяты ужасом от случившегося. Угрызения совести могут терзать многих. Уже во второй половине дня 27 апреля доводят до сведения раджи Мактана, что Он получит сколько угодно любых товаров, если отдаст тела погибших, особенно останки генерал-капитана. Ответ Силапулапу Поистине королевский — все сокровища этого мира не могут заставить его вернуть европейцам трофеи его блестящей победы. Какой наглядный и унизительный урок преподносит «князь диких народов» чванливым сынам Испании и Португалии! Но кажется, они растеряли все свое высокомерие, как будто бы забыты даже постоянные раздоры между представителями этих двух национальностей. Как же иначе можно объяснить тот факт, что преемниками Магеллана избраны Дуарти Барбоза и Хуан Серрано, несмотря на то что они португальцы. Командиром «Виктории» — ее капитан Кристобаль Рабело тоже погиб — становится также португалец по имени Луис Алфонсу ди Гоиш, который раньше был собресальенте на «Тринидаде».

Конечно, новые руководители флотилии правильно подозревают, что поражение существенно охладит отношение к ним Карлоса-Хумабона. Поэтому с великой поспешностью из города на корабли доставляются все выменянные товары. Как только это было сделано, никто не знает, что следует предпринять дальше. В сложившейся безутешной ситуации Барбоза необдуманно серьезно оскорбляет человека, чьи знания языка сейчас нужны более, чем когда бы то ни было, — малайца Энрике. Он тоже был ранен в бою и позволяет себе теперь более длительный покой, чем было, по мнению Барбозы, необходимо. Офицер обзывает его ленивым псом и заявляет, что он пока раб, но свободным человеком не станет и по возвращении в Испанию его передадут донье Беатрис. Энрике из завещания Магеллана знает, что после смерти его господина ему гарантирована свобода. Мало радости доставит ему возвращение в Испанию под командованием Барбозы. Затаив зло, малаец благоразумно не отвечает на оскорбления, но то, что он позже обговаривает с раджей, не пойдет испанцам на пользу.

Есть веские основания предполагать, что Энрике склонил Карлоса-Хумабона к предательству, которое тот не замедлил осуществить. Раджу не пришлось долго уговаривать. После провала на острове Мактан у него уже не было оснований терпеть присутствие чужаков. Их «общая вера» для «христианского короля» острова Себу была равнозначна могуществу, которое воплощал Магеллан, и нужна постольку, поскольку Магеллан раскрывал перед ним блестящие перспективы. Но вот теперь чужеземцы готовятся к отплытию, а он должен будет защищаться от Силапулапу. Он собственными глазами видел, как полуголые воины разбили в пух и прах пришельцев, одетых в броню, с мушкетами и арбалетами. Итак, он, видно, уже достаточно размышлял над тем, есть ли какая-нибудь возможность одним ударом превзойти успех Силапулапу. Ведь ему так пригодятся оружие, изделия, приготовленные на продажу, и всяческие приспособления, имеющиеся на испанских кораблях, когда придется самостоятельно отстаивать единоличную власть, только недавно захваченную. То, что предпринял Карлос-Хумабон, омерзительно, но это политическая необходимость, логическое развитие событий, начало которым положил не он, а другие.

«Утром в среду, 1 мая, христианский король сообщил руководителям плавания, что он подготовил драгоценные камни и другие подарки, которые обещал послать королю Испании. Он просил вместе с приближенными отобедать с ним, с тем чтобы передать все из рук в руки».

Магеллан в данном случае сразу же вспомнил бы аналогичное приглашение султана Малакки, который заманил таким образом шестьдесят его товарищей в смертельную ловушку. Хуан Серрано тоже приобрел подобный опыт и настоятельно предостерегает Барбозу- от неверного шага — в конце концов можно вручить подарки и на корабле. Но Барбоза уже принял приглашение, и Сер- рано, не желая прослыть трусом, первым садится в лодку. Всего двадцать девять человек отправились к острову, среди них капитаны всех трех кораблей, искусный кормчий Андрес де Сан-Мартин, священник Педро де Вальдеррама, кормчий и один из первых исследователей Бразилии Жуан Лопиш Карвальу, алькальд флотилии Гомес де Эспиноса и малаец Энрике. Пигафетты, к счастью, среди них нет. Оказывается, стрела, ранившая его, была отравлена, и теперь летописца мучил жестокий жар. Он с большим сожалением вынужден был остаться на корабле.

По всей вероятности, по дороге в резиденцию Карвальу и Эспиноса задержались, так как заметили кое-что, на что не обратили внимания их товарищи. Тот человек, который недавно таким чудесным образом исцелился, недвусмысленными жестами предложил священнику спрятаться в его доме. Оба, не раздумывая, повернули назад, приплыли на корабли и рассказали своим спутникам о происшествии.

«Только они закончили рассказ, как до нас долетели громкие крики и стоны. Мы тут же подняли якоря, подошли к берегу и сделали несколько залпов по домам. Обстрел продолжался, вдруг мы увидели Хуана Серрано, раздетого до рубашки, связанного и истекающего кровью. Он закричал, чтобы мы прекратили огонь, иначе его убьем. На наш вопрос, живы ли остальные, а также знающий язык [Энрике], он ответил, что все, кроме последнего, убиты, и стал умолять, чтобы мы выкупили его».

Цена была назначена мгновенно: два орудия, два слитка меди, немного полотна. Под защитой корабельных пушек Карвальу, тут же взявший на себя командование флотом, мог бы хотя бы попытаться осуществить обмен. Вместо этого он велел поднять паруса, потому что, как подозревает Пигафетта, стремился стать главнокомандующим. Единственный друг хрониста остается на берегу, молящий, плачущий, истерзанный. «Он кричит, что упросит бога в день Страшного суда предстать перед своим другом Жуаном Карвальу и потребует у всевышнего его душу. Мы быстро поплыли прочь. Я не знаю, был ли Хуан Серрано еще жив или умер, когда мы его покинули».

Одни решили, что слышат вопли, с которыми островитяне набросились на капитана, другим показалось, что они видят, как разлетаются в щепы кресты, воздвигнутые на острове.

А три каравеллы двинулись морской дорогой, которую сегодня называют морем Минданао. Приблизительно сто двадцать человек направлялись теперь к островам Пряностей, а было их двести шестьдесят пять, когда армада, спустившись вниз по течению Гвадалквивира, вышла в море. Генерал-капитан, его надежнейший кормчий и его опытнейшие офицеры погибли. Пока еще никто не оспаривает решение Карвальу, который провозгласил себя генерал- капитаном, хотя уже всем ясно, что это просто негодяй. Командиром» Виктории» становится Гомес Эспиноса, а «Консепсьону» вообще капитан больше не нужен. Корабль более других изъеден древоточцами, и к тому же не хватает людей, чтобы сформировать для него экипаж. Принимается решение сжечь судно. Припасы и предметы снаряжения делятся между двумя остальными кораблями. Уже языки пламени охватили дряхлый такелаж, поднимаясь все выше и выше, с громким скрежетом разваливается обшивка, горящие шпангоуты опускаются в воду, окутывая все кругом туманом. Такой конец корабля едва ли способствует улучшению мрачного настроения моряков.

Проследовав мимо острова Панглао (о. Негрос), о жителях которого Пигафетта замечает, что они «черны, как эфиопы», — там действительно живут негритосы, — корабли поворачивают на юг и достигают северного побережья острова Минданао. Здесь путешественников встретили радушно. «Их король очень хотел заключить с нами мир и в знак величайшего расположения порезал себе левую руку и омочил вытекшей кровью тело, лицо и кончик языка. Мы поступили точно так же». После всего того, что произошло, кажется странным, что Пигафетта без колебаний последовал в гости к князю на остров. Но этот человек не ведает страха. Кроме всего прочего, он, видимо, единственный европеец, который может более или менее сносно объясниться с местными жителями — его словарный запас малайского языка скоро достигнет четырехсот пятидесяти слов. Он удовлетворяет не одну только жажду знаний: его одаривают пальмовым вином, рыбой и рисом, компанию ему составляют многие высокопоставленные вельможи и «две прекрасные женщины». Конечно, его хозяин не был значительным правителем — это был всего-навсего мелкий раджа с севера Минданао. Тем более поражало, что в убранстве дома и обиходе князя, одежду которого составлял только кусок материи, нашлось множество изделий из золота и посуда из китайского фарфора. Загадка была скоро разгадана. Пигафетта узнал, что с острова Лусон сюда приплывают китайские купцы и ведут с островитянами торговлю. Сведения итальянца стали, наверное, первой информацией, полученной европейцами, о существовании самого большого острова Филиппин. Прочие же его сообщения о катании на лодках при свете факелов, о рыбаках, приносящих в дар князю выловленную таким. образом рыбу, и о супруге князя — любительнице музыки кажутся почти идиллическими. Вид трех повешенных преступников, правда, Выдает ему, что и здесь правят, исходя не из одного только схождения.

Далее, следуя юго-западным курсом через море Сулу, корабли)истают к скудному острову Кагаян. Не ясно, почему поплыли В этом направлении, а не в сторону островов Пряностей. Существует предположение, что мореплаватели услышали на Минданао о государстве брунейского султана и надеются там пополнить запасы провианта и получить лоцмана. Кагаян не может им предоставить ни того, ни другого. Его жители пришлые, были вытеснены сюда с близлежащего Калимантана. «Они ходят обнаженные и вооружены простыми духовыми ружьями. Сбоку они носят колчаны со стрелами, отравленными растительным ядом, а также копья, щиты и кинжалы, рукояти которых украшены золотом и драгоценными камнями. Они сразу приняли нас за богов. Это была голодная, забытая богом земля; пребывание на Кагаяне не принесло облегчения измученным морякам. Каким-то образом они достигли, наконец, плодородного острова Палаван, расположенного к северу от Калимантана. «Мы имели все основания назвать этот остров «землей обетованной, так как прежде, чем мы его достигли, мы выстрадали пытки жесточайшего голода. Очень часто мы были на грани того, чтобы бросить корабли и обосноваться на суше во избежание голодной смерти».

Сначала для ликования не было никаких причин где-то возле восточного побережья острова Палаван на моряков обрушился град стрел, и они, разочарованные, были вынуждены плыть дальше на север, пока разразившийся шторм не заставил их бросить якорь совсем недалеко от берега. Здесь солдат Хуан де Кампос проявляет себя человеком исключительного мужества и духа солидарности. Он вызывается доплыть до острова и сторговать у местных жителей провизию. Если его убьют, это будет небольшая потеря для товарищей, а всевышний уж позаботится о его душе. Конечно, просьбу добровольца сразу удовлетворяют. дальнейшие события делают честь не только смелому Хуану де Кампосу, но и жителям острова Палаван: он остается цел и невредим и после радушного приема с полной лодкой провизии возвращается назад.

Многообещающие надежды оправдались. Скоро европейцам удалось заключить кровный союз с вождем их гостеприимных хозяев; «рис, имбирь, свиньи, козы, птица, диковинные фрукты, которые были, пожалуй, с фут длиной и толщиной с руку)gt;, попадают в котлы европейцев.

И вот, как следует подкрепившись, Пигафетта устремляется обследовать остров, наблюдать жизнь аборигенов. Это крестьяне и рыбаки, они не пренебрегают и промыслом в лесу, применяя там отравленные стрелы, которые пускают из примитивных духовых ружей. Из всех предложенных испанцами товаров они наиболее оценили латунные кольца и цепи, особенно медную проволоку, применяемую ими для рыболовных снастей. Удивленно и восторженно сообщает хронист о крупных петухах, которых здесь выращивают с единственной целью — чтобы полюбоваться их поединком. «Хозяин петуха-победителя получает в награду петуха и ставку побежденногоgt;. Еще более удивительной оказалась встреча в одной из деревень Палавана, куда затем прибыла экспедиция. Там объявился крещеный африканец по имени Бастиан, которого необъяснимые обстоятельства привели на Молуккские острова, а оттуда забросили на Палаван. Он немного говорит по-португальски — для наших путешественников обнадеживающее указание на то, что они мало-помалу приближаются к границе европейской сферы влияния. Бастиан заверяет, что он приведет их суда на Калимантан, но незадолго до отплытия исчезает. К счастью, удалось заручиться вместо него помощью трех мусульманских лоцманов. Под их руководством, осуществляемым далеко не по доброй воле, испанцы 21 июня 1521 года покидают Палаван, минуют изобилующие скалами и рифами прибрежные воды западного Калимантана и 8 июля достигают Брунея. Так, наконец, мореплаватели прибыли в резиденцию поистине значительного восточноазиатского владыки. Кроме зданий, где живут султан и его высочайшие вельможи, все дома города построены на сваях, которые периодически омывает прибой. По оценке Пигафетты, под крышами домов проживают 20 000—25 000 семей. Основа их благосостояния — торговля и сбор дани с покоренных князей; со всех сторон света приходят сюда китайские джонки, малайские прау. Они умножают богатство султана и купцов, до такой степени поразившее и ошеломившее европейцев, что позже два матроса с «Виктории» дезертировали, чтобы попытать счастья в Брунее. Прибывшие вынуждены держаться здесь более скромно, чем ранее: один только дворец султана защищен шестьюдесятью двумя пушками, на улицах часто встречаются боевые слоны в драгоценной сбруе, торговцы носят платья из переливающихся шелков и принимают к оплате только китайские монеты.

Через день после прибытия к кораблям приближается лодка прау. Она позолочена и украшена искусной резьбой. На носу развевается знамя султана в голубую и красную полоску, увенчанное павлиньими перьями. В ней сидят, по всей вероятности, высокопоставленные чиновники. Они передают подарки, в частности сахарный тростник, две клетки с курами, двух коз и два сосуда с араком 29, содержание алкоголя в котором многие матросы недооценили. Расстаются после того, как обменялись принятыми здесь знаками взаимного уважения, но мы так и не узнаем, вручили ли европейцы, приличествующие случаю подарки. Похоже, что нет. Наверное, поэтому им пришлось прождать шесть дней, прежде чем султан прислал разрешение запастись в гавани дровами и пресной водой, а также начать торговлю с его подданными. Вот тут-то Карвальу и Эспиноса проявляют щедрость: в обмен идут одежда из зеленого бархата, роскошное кресло, позолоченные и серебряные предметы обихода, много ткани. Потом дело доходит до согласования времени аудиенции у султана, которая должна состояться на следующий день. Но посольство из семи человек, возглавляемое Эспиносой, пробилось поначалу только в дом одного из министров.

Утром, после ночи, проведенной у него на удобных кроватях с шелковыми и хлопчатобумажными постельными принадлежностями, испанцы, наконец, познакомились с великолепием двора правителя восточного государства. На двух слонах, украшенных разноцветной сбруей, их доставляют к дворцу султана. двенадцать слуг несут впереди в больших фарфоровых чашах их подарки. Вдоль улицы, ведущей к дворцу, выстроились солдаты, вооруженные мечами, копьями и щитами, потому что так приказал король». Очевидно, Сирипада, султан Брунея, придавал большое значение этому, чтобы демонстрировать чужестранцам не только свои богатства, но и их хорошо вооруженных хранителей. Пигафетта весьма тронут:

«Мы вступили в громадный зал, где толпились вельможи и знатные люди, и должны были сесть на ковер, в то время как подарки и чаши были поставлены перед нами, К этому залу примыкал еще один поменьше, потолок там был выше, но сам зал был не такой вместительный, как предыдущий. Стены его были задрапированы шелком. Ярко-красные занавески на двух окнах были подняты, и свет заливал помещение. Триста солдат с обнаженными клинками охраняли короля. В конце того зала находилось еще одно окно, и, когда отдернули на нем багряную занавеску, мы разглядели за ним короля. Он сидел за столом с маленьким сыном, оба жевали бетель, и только несколько придворных дам располагались вместе с ними. Потом один из вельмож дал нам понять, что мы не имеем права сами разговаривать с ним».

Вместо этого соблюдался сложный ритуал. Новость передавалась от одного вельможи к другому, пока она, наконец, не достигала султана через переговорную трубу в стене. Выглядит глуповато, но это всего лишь способ обескуражить назойливых просителей, чем позже соответственно стали заниматься канцелярии. И конечно, так было дешевле.

Посланцы Испании вынуждены были снести ничуть не менее обстоятельную церемонию приветствия султаном, прежде чем они снова сумели передать просьбу о мире и испросить разрешения о приобретении провизии и свободе торговли. На то дается согласие, вручаются подарки. Потом следует угощение, приправленное гвоздикой и корицей, затем окно опять занавешивают. Пигафетта даже не смог как следует разглядеть придворных дам — их разделяло тучное тело султана. Он был действительно очень толстый и грузный. Как рассказывают, Сирипада только изредка, когда собирался поохотиться, покидал дворец. Поэтому мы узнаём лишь некоторые подробности о знатных людях. Например, о расшитой золотом ткани, в которую они оборачиваются, о их кольцах с драгоценными камнями, о рукоятях мечей, усыпанных самоцветами. Хронисту, несмотря на его убедительные просьбы, так и не показали две жемчужины из сокровищницы султана. Говорят, они величиной с куриные яйца и такие круглые, что, на какую бы поверхность стола их ни положили, они непременно скатятся.

В общем и целом аудиенция прошла весьма удачно. Тут же начался оживленный товарный обмен с местными купцами. Из испанских товаров наибольшим спросом у них пользовались ртуть, железо, киноварь, полотно и изделия из стекла. За два фунта ртути получали шесть фарфоровых чашек, за два фунта латуни или за два ножа — фарфоровую вазу. Такую посуду из фарфора европейцы в свою очередь также очень ценили, так как считалось, что она тотчас же разбивается, стоит в поданное в ней кушанье или напиток добавить яд. Кроме воды, соли, домашних животных, овощей и фруктов и другой провизии, на борт взяли смолу. Ею хотели законопатить корабли, так как вара здесь не было. По-видимому, эта смола оказалась недостаточно стойкой, поскольку уже в конце месяца на берег посылают Хуана Себастьяна де Элькано с четырьмя сопровождающими, чтобы раздобыть более подходящий материал. Проходит три дня, а посланцы не возвращаются, и моряки пришли к выводу, что их опять предали. На сей раз они, кажется, ошибаются. Но когда 29 июля у их якорной стоянки появляются сто военных лодок-прау, любое сомнение уже чревато опасностью. Позже они узнают, что то был флот под командованием сына короля Лусона, возвращавшийся с острова Лаут, где было подавлено восстание.

Однако недоразумение уже влечет за собой непоправимые последствия. Карвальу и Эспиноса в срочном порядке ставят паруса и собираются выйти в открытое море. Но тут кое-кому показалось, что на лодках, бросивших поблизости якоря, происходят подозрительные приготовления. Как мы уже убедились, предпринимать что-либо для выручки людей, оставшихся на берегу, не входит в сферу интересов Карвальу. Вместо того чтобы вызволить товарищей, он приказал открыть по лодкам огонь. Три из них удалось захватить, командиры остальных трех-четырех судов предпочли посадить их на мель. В руки победителей попало много ценных товаров и высокопоставленные заложники, в том числе сын правителя Лусона. Но злосчастный Карвальу упускает и этот шанс: несмотря на то что оставшихся на берегу матросов можно обменять на принца, он, получив за него высокий денежный выкуп, отпустил того восвояси. Как сообщает с возмущением Пигафетта, о состоявшейся сделке не знал ни он лично, ни кто-либо другой. Когда все уже свершилось, появились двое из пропавших. Один из них де Элькано. Они рассказали, что султан послал их выяснять недоразумение, им даже показывали головы поверженных врагов, чтобы подкрепить рассказ о военном походе на Лаут весомыми доказательствами. Вот когда кое-кто, конечно, раскаивался в поспешных действиях. Поскольку принц с Лусона на свободе, просьбы и угрозы в адрес султана по поводу оставшихся на берегу испанцев напрасны — писарь Баррутиа, солдат Эрнандес и сын Карвальу назад больше не возвращаются. «Тогда мы взяли с собой шестнадцать самых выдающихся и знатных мужчин, которых хотели доставить в Испанию, и трех благородных женщин, предназначенных для испанской королевы, но Карвальу сам завладел ими».

Уже говорилось, что экспедиция со смертью Магеллана потеряла нечто значительно большее, чем одаренного капитана. Через три месяца после его смерти в этом уже не было никаких сомнений. Когда два корабля снова двинулись вдоль северо-западного побережья Калимантана, «Тринидад» по недосмотру кормчего натолкнулся на риф и в течение суток вынужден был оставаться во власти прибоя. Корабль выдержал испытание. Но значительно более опасным оказывается равнодушие, с каким команды на кораблях выполняют обычные дневные работы. Так, например, случилось, что бочки с порохом стояли на палубе где попало, а рядом матрос чистил непотушенные лампы, пока горящий фитиль не упал возле него на бочку с порохом. Однако и этот инцидент заканчивается благополучно. В том нет заслуги капитанов. Эспиноса не слишком хорошо разбирается в мореплавании, а Карвальу, видимо, весьма увлечен тремя женщинами, заслуживающими всяческого сожаления. Теперь это не исследовательское плавание, а Охота за купеческими судами. Все бывают очень рады, Когда удается захватить три тысячи кокосовых орехов. И все-таки там, где Барбоза и Карвальу приносили экспедиции вред, другие, напротив, пользу. Например, Хуан де Кампос, доставший товарищам в трудную минуту провизию, или Хуан Себастьян де Элькано, принявший участие в экспедиции, спасаясь от испанского суда, и бунтовавший в Сан-Хулиане. Теперь именно он завершит грандиозное начинание.

К последним относятся многие, чьи Имена нам даже неизвестны. Имеются в виду моряки, которые в августе-сентябре 1521 года в поте лица трудятся на маленьком острове — может быть, это был Банги или Баламбанган, — Лежащем к северу от Калимантана.

«Поскольку для оснастки кораблей не хватало многого, мы провели там сорок два дня. В течение этого времени каждый из нас работал напряженно, в полную силу, не щадя себя. Но наибольшие муки нам доставляли поиски и доставка из леса дров, так как у нас не было больше обуви, а земля там вся сплошь была покрыта колючими растениями».

Тот, кто пишет эти строки, — герой совсем особого рода. Он разделяет все невзгоды своих спутников, но когда они, обессиленные, заканчивают работу, он продолжает исследовательские прогулки и изучает особенности тропической природы. Он описывает бабируссу, местную разновидность диких свиней. Клыки у нее пронизывают кожу морды и полукругом загибаются назад. Рассказывает о крокодилах, устрицах, черепахах и рыбе, у которой на голове «растут рога», а тело состоит «всего из одной кости». Особенно диковинным ему показалось одно дерево: его листья, стоит им только опасть, начинают передвигаться. Девять дней он держал такой лист в ящике, а тот все продолжал «гулять», как только ящик открывали. «Я думаю, они живут одним только воздухом», — приходит он под конец к выводу, так как для дальнейших наблюдений времени у него не остается. То, что итальянец хранит в заперто ящике, всего-навсего кузнечик, о котором сегодня в энциклопедии под латинским названием Р1iуiiiаае можно узнать больше, чем был в состоянии обнаружить Пигафетта. Для него это тварь господня, чудо Создателя. И к счастью для потомков, Пигафетта выражал желание, чтобы они его не забыли, и не уставал 4 восторгаться подобными чудесами.

Пребывание в Пуэрто-Санта-Мария, так назвали путешественники бухту, что расположена на север от Калимантана, завершается 27 сентября 1521 года. Канонир Фелиберто де Торрес с» Виктории» и юнга Перучо де Бермио остаются в земле этого пристанища навеки. Один недавно скончался от ран, полученных во время схватки под предводительством Магеллана на острове Мактан, другой был недостаточно силен, чтобы вынести тяготы путешествия. В документах плавания обнаруживаются и другие изменения. Жуана Лопиша Карвальу по единодушному решению всех мореплавателе низлагают. В дальнейшем он будет опять нести службу кормчего. Генерал-капитаном становится Гонсало Гомес Эспиноса, Хуан Себастьян де Элькано выбран командиром «Виктории». Это решение явилось поворотным пунктом в бесцельных блужданиях последнего времени, хотя и не сразу был взят курс на Молуккские острова. Дорогу туда уже знают, ее европейцам подробно описали в Брунее. Но среди них нет того, кто побудил бы их смело идти к цели и запретил бы пиратство, к которому испанцы так охотно прибегли. Голод тоже постоянно задерживает продвижение вперед, к Молуккским островам.

Не успели корабли выйти из Пуэрто-Санта-Мария в открытое море, как им повстречалась джонка, направлявшаяся из Брунея в Палаван. Испанцы пытаются заставить ее экипаж положить судно в дрейф, но никого не удивит, что он не знаком с европейскими правилами морских сражений и ищет спасения бегством. Опять пускаются в ход пушки и абордажные крючья — они не заржавеют. Среди попавших в плен находится Туан Маламуд, раджа острова Палаван, того самого острова, на котором испанцев в июле столь радушно принимали жители, всегда готовые прийти на помощь. Потребованный выкуп наглядно демонстрирует, чем руководствовались в своих действиях грабители. Им не надо ни золота, ни фарфора, а необходимы четыреста мер риса, двадцать свиней, двадцать коз и сто пятьдесят кур. Показательно, что этот акт насилия обставляют так, как будто бы он вызван соображениями высшего порядка. Эспиноса предлагает радже объявить себя подданным Испании. Туан Маамуд соглашается, целует в знак приверженности союзу святое распятие и получает охранную грамоту, которая будто бы защитит его от дальнейших посягательств любых испанских кораблей. Это документ сомнительной ценности, но вездесущая сила его новых господ настолько потрясла раджу, что он велел доставить на корабли, помимо требуемой дани, пальмовое вино, кокосовые орехи, сахарный тростник и бананы. Посрамленные таким великодушием испанцы возвращают часть награбленного выкупа, дарят ему и приближенным полотно и роскошные одеяния.

Теперь следуют через море Сулу на юго-восток, до островов Холо и Басилан. О них хронист сообщает, что именно там были найдены те крупные жемчужины из сокровищницы султана Брунея, которые он желал увидеть. Конечно, его спутники хотят попробовать и сами чем-нибудь поживиться. Они потратили много времени, но нашли только ракушки, в которых были не жемчужины, а лишь значительное количество мяса. Содержимое только одной ракушки весило двадцать пять фунтов. Само собой разумеется что здесь речь идет не о настоящих жемчужницах, а о «раковинах-убийцах» — гигантских тридакнах (Тгi’iаспа Эти моллюски достигают длины до полутора метров, их общий вес может превышать двадцать килограммов. Значит, установленный испанцами вес не столь уж удивителен, равно как и сами жемчужины брунейского султана: в тридцатых годах нашего столетия у побережья Филиппинских островов была найдена жемчужина, весившая семь килограммов! История той уникальной и неимоверно ценной находки, за которую была отдана человеческая жизнь и которую вскоре купил один американский ученый, взбудоражила тогда весь мир. Испанцам такое счастье не улыбнулось. В течение последующих дней они пересекают пролив Басилан и плывут на восток через залив Моро вдоль западного побережья Минданао. Опять представляется возможность напасть на корабль. На этот раз столкнулись с весьма обороноспособными противниками. Нападавшие потеряли двух своих товарищей, а на обороняющемся судне были убиты семь из восемнадцати человек. Когда пленников стали допрашивать и выяснять необходимые сведения о Молукках, один клятвенно заверил, что он знает и острова Пряностей, и Франсишку Сиррана, он даже бывал у него в гостях. Для многих этот рассказ стал достаточным основанием вознести благодарственные молитвы. Наконец после двух лет плавания получены достоверные сведения о притягательных островах, о друге Магеллана, письма которого когда-то побудили его разработать план плавания в Азию западным путем. Создается впечатление, что потерянные наконец нашли себя и свою цель — возгорается пламень алчности, он пробивает себе дорогу и поглотит многих, кто окажется слишком близко.

Следуя указаниям лоцманов поневоле, моряки двинулись на юго-восток. От пленников они слышат много удивительного об обитателях островов, мимо которых проплывают. Одни якобы с головы до ног покрыты волосами, очень воинственны, особенно ловко владеют луком и стрелами, «их любимое лакомство — сырые человеческие сердца, которые они, прежде чем съесть, поливают апельсиновым или лимонным сокомgt;. Действительно, на востоке Минданао когда-то был обычай съедать печень или сердце побежденного врага. Точно так же звучит почти невероятно, что на другом острове будто бы живут люди, которые ушами могут закрыть голову и таким образом защищаются от солнца. Но и это не голая выдумка, так как у южного побережья Минданао есть остров, где можно увидеть людей, так растянувших себе мочки ушей, что они свисали до самых плеч. На кораблях тоже творятся не менее диковинные и чудесные вещи. Так, 26 октября, когда корабли беспомощно гнало штормом мимо группы островов, снова после длительного перерыва возникли перед взором команд три святых угодника: «Святой Эльм, похожий на факел, появился на грот-мачте, святой Николай на бизани, святая Клара — на фок-мачте. Тогда мы пообещали каждому из них по рабу и совершили жертвоприношение».

Воодушевленные хорошими новостями, моряки движутся навстречу цели. На островах Сарангани силой захватывают двух сведущих в мореплавании людей, так как про них говорят, что они уже побывали на Молукках. Третий лоцман сам вызывается помочь, он запрашивает непомерное вознаграждение — никто не торгуется, он получает все, что требует. Скоро выясняется, что он всего лишь родственник одного из пленников. После неудачной попытки организовать для родственника побег, он сам пытается бежать, но преследователи оказываются проворнее. Они волокут его за волосы на корму, где находятся другие лоцманы, закованные в цепи. Возмущенные соотечественники спешат на помощь, пытаются со своих маленьких прау взять на абордаж каравеллы, пока залпы орудий не рассеивают их. Корабли испанцев уплывают прочь. Так как похищенных нельзя вечно держать в цепях, двух мужчин освобождают. Следующей же ночью оба прыгают за борт и плывут к берегу, один из них с маленьким сыном на спине. «Но сын утонул, потому что у него недостало сил держаться за плечи отца».

Тот ребенок — пока последняя жертва на пути к островам Пряностей. Мимо островов Талауд и Сангихе путь ведет к северо-восточной оконечности Сулавеси, оттуда проплывают между островами Тифоре и Маю.

«После того как эти острова остались позади, мы увидели на востоке в среду, 6 ноября, четыре высоко вздымающихся острова. Лоцман, еще остававшийся с нами, сказал, что это и есть Молукки. Тогда мы воздали хвалу богу и, ликуя, выстрелили из нескольких бортовых пушек. Наше чрезмерное проявление чувств понятно, ведь в поисках островов Пряностей мы двадцать семь месяцев без двух дней претерпевали муки и опасности и проходили через бедствия. Между всеми островами вплоть до Молукк мы измеряли глубину, которая достигала от ста до двухсот саженей. Значит, все здесь совсем не так, как утверждали португальцы; бесконечных мелей, препятствующих любому судоходству, и непроницаемых туманов — ничего этого нет».