"Тень Галилеянина" - читать интересную книгу автора (Тайсен Герд)

Глава V Община в пустыне

Нас снова было трое. В тот же вечер, как выпустили Тимона, мы вдвоем отправились на поиски Малха. Мы нашли его у наших знакомых в Иерусалиме. И вот теперь мы, все трое, ехали через Иорданскую пустыню в направлении Мертвого моря. Нашей целью были ессеи. Получится ли у нас добраться до них – этот вопрос по-прежнему оставался открытым. Что нам нужно было сделать, чтобы войти к ним в доверие? Как преодолеть их предубеждение против чужаков? Всю дорогу я думал об этом.

Предложить им какую-то сумму в качестве пожертвования? Деньги открывают многие двери. Почему эти люди в Кумране должны быть исключением? Но очень может быть, что деньги и владение имуществом для них ничего не значат. Все, что у них есть, принадлежит общине. И мне говорили, что эта община не нуждается. Ессеи обрабатывают землю, делают глиняную посуду и переписывают книги. Они разводят рыбу, продают соль и смолу, добываемую в Мертвом море.[50] У них есть свой доход. Так что вряд ли они польстятся на деньги.

Притвориться, что я хочу вступить в их общину? А если и тогда они не должны будут посвящать меня во все секреты? Что-то подсказывало мне: в этом случае они скорее всего сами захотят собрать обо мне больше информации, чем я о них. Одно я знал уже сейчас, а именно, что прием в общину растягивается на несколько лет.[51] Пройдет много времени, прежде чем мне удастся заслужить их доверие.

А что если попробовать подобраться к ним через Банна? В отшельнике, живущем в пустыне, ессеи должны видеть родственную душу. Но как мне уговорить Банна отправиться со мной в Кумран? Его, кроме того, сначала еще нужно найти. И даже если бы я его нашел, трудности еще не останутся позади: неизвестно, не считает ли Банн меня предателем.

Казалось, что у меня не получится найти путь к ессеям. Дорога шла через пустыню, такую же мертвую, как Мертвое море: безжизненные песчаные барханы, из-за которых можно было видеть не дальше, чем на пару сот метров. Нигде ни дерева, ни кустика. И только у самого Иордана – полоска густого леса. В похожих местах, между пустыней и Иорданом, когда-то жил я у Банна. Но то было намного выше по течению, в северной части Иорданской долины.

Мы не спеша ехали по мертвой земле. Но вдруг – что это там такое? Неужели человек? Или обман зрения в неверном сумеречном свете? Но сразу же стало ясно, что ошибки нет: в некотором отдалении от нас маячила темная фигура. Кто-то заблудился в пустыне? С ним не было ни лошади, ни осла.

Подъехав ближе, мы увидели, что человек этот с трудом передвигает ноги. Вот он сел на землю. Мы пришпорили лошадей. Что если ему нужна наша помощь?

Но почему он вдруг замахал руками? Увидел нас и зовет? Нет, похоже, просит ехать своей дорогой. Сейчас уже мы подъехали достаточно близко, чтобы получше рассмотреть его: истощенная фигура, скорчившаяся на земле. Сомнения рассеялись: конечно, он нуждался в помощи! И все же поднимал руки, прогоняя нас!

Может быть, он принял нас за врагов? Разбойников, которые хотят ограбить его и надругаться над ним? Я слез с лошади, попросив своих спутников подождать. В руку я нарочно взял бурдюк с водой, чтобы ему стали ясны мои благие намерения. Так, с бурдюком в руке, я начал осторожно приближаться.

Все это время человек, не переставая, махал руками. Я услышал, как он крикнул: «Нет, нет!».

Я остановился, не зная, что и думать. Может быть, у него уже начались галлюцинации? Или этот бедняга – одержимый, которого загнал в пустыню его бес? Такие находили здесь верную смерть, если только кто-то не приводил их обратно, поближе к жилищам людей, где они могли кормиться подаянием.

Когда я подошел к нему, незнакомец хотел убежать. С трудом, пошатываясь, поднялся. Силы его явно подходили к концу. Несколько шагов – и я уже догнал его.

– Шалом, – сказал я, – я Андрей, сын Иоанна!

Человек молчал.

– Не хочешь поесть и попить?

Он затряс головой:

– Мне нельзя, – прошептал он.

Ничего не понимая, я уставился на него:

– У тебя такой вид, что тебе надо срочно чего-нибудь съесть и выпить.

– Нет, мне нельзя. Я связан обещанием. Мне запрещено!

– Я не понимаю!

– Этого никто не поймет! Я об одном прошу: уходите. Предоставьте меня моей судьбе! Уходите! Так лучше для нас всех!

У меня пробежали мурашки по телу. Неужели все-таки сумасшедший? И в нем сидит бес, который беспощадно толкает его к самоуничтожению? Или он дал обет? Или передо мной был один из тех, что постом доводят себя до крайней степени истощения, чтобы на грани жизни и смерти испытать видения и краем глаза заглянуть в небесные тайны? Одно не оставляло сомнений: незнакомец умирал от голода и жажды. Так почему же он не давал себе помочь? Я изменил тактику:

– Мы заблудились, – голосом просителя сказал я, – не мог бы ты помочь нам?

Незнакомец замялся. Я нашел правильный тон. Ведь многие деликатные люди тогда и только тогда принимают от других помощь, если те делают вид, что сами в ней нуждаются!

– Куда вам нужно? – спросил незнакомец.

– К ессеям!

Человек вздрогнул.

– Ты можешь отвести нас к ним?

Он затряс головой. Но потом прибавил:

– Я вам покажу дорогу. Только сам не пойду с вами. И у меня есть к вам одна просьба: вы не могли бы им кое-что передать?

– Конечно! Что мы должны передать?

– Скажите ессеям: «Я, Варух, сын Варахии, желаю мира всем братьям! Я поручил от моего имени просить вас: примите меня обратно! У меня больше нет сил, и я так долго не выдержу!»[52]

– Ты ессей! Они что, прогнали тебя? Заставили уйти в пустыню?

– Да!

– Но почему ты бредешь по этой мертвой земле, вместо того чтобы добраться до Иерихона или Иерусалима?

– Тому, кого исключили из общины, запрещено общаться с другими людьми. Он не может принять от них даже куска хлеба! Даже глотка воды. Иначе он может проститься с надеждой, что его когда-нибудь примут обратно!

– Но это бесчеловечно! – возмутился я. – Что же ты натворил, что с тобой обошлись так жестоко?

– Мы, вступая в общину, даем клятву, которая обязывает меня к молчанию.[53]

Неужели Варух был преступником? Нет! Это следовало исключить. Разве преступник чувствовал бы себя связанным клятвой? Разве стал бы он в таком отчаянном положении проявлять щепетильность? Что за невероятную власть имела ессейская община над этим человеком, если он скорее был готов к мучительной смерти, чем согласился бы навсегда распрощаться с ней! Эта власть была подобна бесу: она всецело владела им и оставляла ему лишь один выбор: или умереть в пустыне, или вернуться в общину! Знать бы только, что такое я должен сделать, чтобы вернуть ему вкус к жизни!

Мне в голову пришла мысль:

– Если бы мимо проходил отшельник, который, как и вы, ждет в пустыне Бога, – он мог бы тебе помочь?

В ответ Варух снова затряс головой:

– Нет: все, кто не вступил в нашу общину, – дети тьмы!

Против духа этой общины я казался совершенно беспомощным. Но я не отставал:

– Хорошо, еду и питье ты не должен брать ни из чьих рук. Но неужели ты откажешься принять их из рук Бога? Он сам без участия людей выращивает плоды и травы. Его-то пищу ты станешь есть?

– Но здесь ничего не растет!

– Идем, – сказал я, – я отвезу тебя туда, где ты найдешь еду, которую не осквернило прикосновение человеческих рук.

Банн научил меня, как питаться травами, кузнечиками и диким медом. Он перенял это умение от бедуинов.[54]

По виду Варуха я понял, что победил. По очереди беря его на своих лошадей, мы поскакали в сторону Иордана. Скоро мы приблизились к зеленой полоске, пересекавшей мертвую пустыню, словно напоминание о неистребимом торжестве жизни. Мы привезли Варуха на берег. Он опустился на колени и губами ловил струи Иордана. Вода сама текла ему в рот. Он с жадностью вбирал ее в себя. Тем временем Тимон, Малх и я обыскивали окрестности в поисках съестного: мы набрали трав, плодов и кузнечиков, которые, жареные на костре, имели чудесный вкус. И Варух поел. Он ел все, что природа произрастила сама по себе! Он ел и пил! Было радостно смотреть на него. Это было так, как будто жизнь одержала победу над смертью.

Несколько деревьев бросали тень, и мы расположились под ними. Перед нашими глазами простиралась пустыня, похожая на поле, оставшееся после какой-то доисторической битвы. Позади нас – долина Иордана. Какое чудо, что в таком месте росли травы, кусты и деревья! Небольшого количества воды оказалось довольно, чтобы превратить мертвую равнину в цветущий сад. Мне подумалось: всякая жизнь цветет на границе со смертью. Лес превращается в пустыню. Живая вода – в Мертвое море. Свет – в парализующий зной!

Варуха в пустыне бросать на произвол судьбы нельзя, это ясно! Он умрет. Но тогда как быть? Должны ли мы передавать ессеям его послание? Или лучше помочь ему вернуться в свою общину? Но все во мне противилось такому решению. Ведь ессейская община имела над людьми такую страшную власть – власть, которая гнала их на смерть. Вероятно, где-то в глубинах этой власти таилась жизнь. Но как быстро из нее получались разрушение и смерть!

Кроме этих сомнений, были и другие. Я спрашивал себя: а что если они вообще не примут его назад? Что же такое он натворил? Быть может, и вправду что-то ужасное? Но пусть даже так – все равно Варух мог оказаться мне полезен. Он мог сообщить мне самые разные сведения о ессеях, и я имел основания тем больше рассчитывать на его откровенность, чем глубже существовал его разрыв с общиной. Чем же он им не угодил? Мне непременно нужно это выяснить.

Ответ на заданный мною вопрос прозвучал уклончиво:

– Не могу ничего сказать. Иначе я выдам тайны, а они такого рода, что хранятся общиной особенно ревностно.

Я не отступал:

– Почему у вас, что ни возьми – все тайна? Зачем такая таинственность?

– Тот, кто присоединяется к нам, навсегда оставляет обычную жизнь. Он видит, как другие люди, сами не видя того, мчатся навстречу гибели. Отныне он не должен иметь с ними ничего общего. Иначе они соблазнят его оставить однажды избранный путь. Он должен сжечь все мосты, все связи. Вступая в общину он клянется любить только своих товарищей по общине и ненавидеть всех детей тьмы – и, конечно, не открывать непосвященным ничего из того, что как-то связано с общиной![55]

– Вы клянетесь в ненависти ко всем остальным?

– Да!

Тимон и Малх, угощаясь собранными нами плодами, не пропускали ни слова из нашего разговора. Больше всего им нравились плоды некоторых кактусов, а к жареным кузнечикам они, напротив, даже не притронулись. При последних словах Варуха Тимон вступил в разговор:

– Ты что, в самом деле нас ненавидишь?

Варух затряс головой:

– Я ненавижу детей тьмы, изменивших Божьей заповеди! – неуверенно пробормотал он.

Теперь уже вмешался Малх:

– Неужели ты правда хочешь назад к этим твоим людям?

– А что мне еще остается?

– Разве ты не можешь вернуться назад, в родную деревню?

– Я бросил все. Я продал свое имущество. Все деньги, которые за него получил, я отдал общине. Я целиком завишу от них!

– Родители твои живы? А братья и сестры?

– С семьей я порвал. Мне нет пути назад. Или я вернусь в общину, или мне придется и дальше жить в пустыне!

Он замолчал, опустив голову.

Тимон и Малх тоже молчали.

Наше молчание сливалось с молчанием пустыни, растворяясь в нем. Наконец, я сказал:

– Варух, я тоже когда-то, как и ты, бежал от обыденной жизни. Я ушел в пустыню, к одному отшельнику. Я искал истинной жизни. И я вернулся назад. Я понял, что и в пустыне людям не избавиться от житейских противоречий. У меня к тебе предложение: присоединяйся к нам! Ты можешь жить у нас. Мы поможем тебе начать все сначала!

Варух был не согласен:

– Нам запрещается доверять всякому, кто не член нашей общины!

– Но послушай, Варух, – возразил я, – ты ведь уже доверился нам!

С некоторым сомнением он сказал:

– Наверное, вы правы.

Я дальше гнул свою линию:

– И веришь ли ты по-настоящему ессеям?

– Об этом-то мы и спорили тогда! – воскликнул он тут, – я хотел такой общины, чтобы ей можно было довериться!

И вдруг его словно прорвало: он поведал нам историю своего исключения. То и дело сбиваясь и говоря одними обрывками фраз. Запинаясь от волнения. Но, мало-помалу, мы поняли, в чем было дело.

Всякий, кто вступает в общину, отказывается от личного имущества. Члены общины называют себя поэтому «нищими в духе». Богатство считается шагом на пути к гибели. Но пока они еще послушники, им под величайшим секретом рассказывают о неких загадочных медных досках, доступ к которым есть только у посвященных.[56] На этих досках запечатлены свидетельства о невероятных сокровищах, точные сведения о том, где нужно копать, чтобы их найти. О том, сколько там того и другого металла. До сих пор никто этих сокровищ не видел. Но все верят, что они существуют.

Варух же сказал: ессеи должны быть последовательны в своем отказе от богатства. Как можно называть себя «нищими», если наше имущество больше доходов всей Иудеи, Галилеи и Палестины вместе взятых? Нужно использовать эти деньги для помощи бедным.

Развернулась большая дискуссия. В самый разгар споров Варух позволил себе такую мысль: может быть, никакого сокровища и вовсе нет! Может быть, послушникам рассказывают о нем лишь затем, чтобы им легче было отказываться от собственного имущества. Они должны верить в то, что хорошо обеспечены! Но ему, Варуху, не нравится, что их совместная жизнь строится на самообмане! Или нужно доказать, что сокровища и в самом деле существуют или больше про них не говорить.

Подозрения, что за всем этим стоит обман, показались большинству оскорбительными. Варуха, как представлявшего угрозу для мирной жизни общины, исключили – и навсегда!

Я спросил, за что еще и насколько могут исключить из общины. Варух привел несколько примеров:

– За неверные сведения об имуществе при вступлении в общину полагается исключение сроком на год и пожизненное сокращение дневной порции на четверть. Полгода дают за ложь, гнев на товарища по общине или если кто станет расхаживать голым. Месяц получает тот, кто нарушит дисциплину во время общего собрания, если, например, без разрешения уйдет, будет плевать или громко смеяться. Десять дней полагается, если кто-то во время собрания уснет или будет размахивать левой рукой![57]

– Суровые наказания, – сказал я, – а ты и правда хочешь обратно в свою общину? Почему ты так держишься за нее? Почему ты вообще попал к ессеям?

– Первое, что я услышал о ессеях, было то, что они отвергают рабство. Отвергают его, потому что рабство нарушает равенство между людьми. Оно, по их словам, противоречит закону природы. Природа породила и взрастила всех людей. Все мы – дети природы. Все люди – братья. Только богатство раскололо людей на две части, превратив доверие в недоверие, а дружбу – в ненависть.[58] Я пришел в восторг. Где еще есть такое общество, чтобы в нем отвергалось рабство? Нигде!

– Но разве вы не променяли рабство у людей на рабство у суровых законов?

– Наша община несовместима с обычным жизненным укладом! Кто настолько непохож на остальных, вынужден провести резкую грань между собой и ими! Наши законы и должны быть жестокими!

И, помолчав немного, прибавил:

– Вам видны лишь жестокие стороны нашей жизни. Ничего другого вы не видите! Это такое счастье чувствовать, что не имеешь ничего общего с тем миром, где люди угнетают, эксплуатируют и мучают друг друга! Мы ждем, что мир чудесным образом преобразится. И уже сейчас живем так, как все будут жить в этом новом мире.

Мы поем об этом в чудесных песнях, которые завещал нам основатель нашей общины.[59]

Такие песни мы поем иногда во время наших трапез.[60] Эти трапезы нам особенно в радость. Все участники сияют чистотой. Они только что из бани, освежили себя и сняли рабочие одежды. Пекарь приносит хлебы, повар ставит перед каждым еду. Священник благословляет трапезу. Внешне ничего особенного. Посторонний глаз вряд ли увидит здесь что-то необычное. Для нас же в этих совместных трапезах – предвосхищение будущих трапез. Когда в грядущем мире за одним столом с нами воссядет Мессия. Но, как я уже сказал, непосвященному невозможно об этом рассказать. Эта радость доступна только тому, кто член общины.

Я перебил его:

– Но и я смогу ощутить эту радость, если ты поешь с нами.

Варух удивленно посмотрел на меня. Я медленно достал из нашего багажа несколько фиников и протянул ему. Мы все, Тимон, Малх и я, напряженно смотрели на Варуха. Возьмет или нет? Он колебался. Никто не проронил ни звука. Кругом было тихо. Воздух между нами вибрировал от напряжения. Я не опускал руки с финиками. Наконец, Варух протянул руку.

– Спасибо! – сказал он, взял финики и разделил между всеми. Мы засмеялись. Отныне Варух был одним из нас.

Солнце еще не село, а мы уже повернули из пустыни обратно, к населенным местам. Наш путь лежал в Иерихон. Варух ехал с нами. Из продолжительных бесед с ним я узнал о ессеях многое – гораздо больше, чем рассчитывал. Они произвели на меня сильное впечатление, хотя кое от чего мне, как и раньше, делалось не по себе. На постоялом дворе в Иерихоне я набросал на листе папируса свой первый отчет о ессеях. Для этого мне пришлось ненадолго уединиться. Приезжие – в основном, купцы во главе небольших караванов – устроились в тени под деревьями. Я же сел один в маленькой комнате и начал писать.

Итак, я не стал писать, что ессеи ненавидят римлян. Они и вправду отвергали идею вооруженного сопротивления. Зато они мечтали о великой войне, которая ждет мир в конце времен. Войне, когда они, объединившись с другими детьми света, победят и уничтожат детей тьмы. Вопрос состоял лишь в том, когда они решат, что наступили эти последние дни. После того они могли стать опасными.[64]

Точно так же не сообщил я и о категорическом неприятии власти и богатства, которое сложилось в их общине. Тот, кто своей жизнью доказывает, что можно обойтись без личного имущества, должен вызывать неприятие у всех власть имущих и представлять для них опасность.

Еще я умолчал о том, как страстно ждут они близких перемен в мире, о приходе нового мессианского царя и нового мессианского первосвященника. Пророчества о перемене всех вещей у политиков всегда считались опасными. Случалось, что императоры налагали запрет на любые предсказания.

Мысли мои были заняты ессеями, когда во дворе перед домом вдруг громко закричали. Там что-то происходило. Я прислушался, но до меня долетали лишь отдельные слова. Кого-то только что убили. Послышались возмущенные голоса, потом плач, потом неясный гул. Я поспешил вон из комнаты. Навстречу мне уже шел Варух.

– Знаешь новость? Они убили его!

– Кого?

– Пророка Иоанна!