"Тень Галилеянина" - читать интересную книгу автора (Тайсен Герд)

Глава I Допрос

В камере было темно. А ведь только что люди в ужасе теснились вокруг меня. Теперь я был один. Голова гудела. Руки и ноги болели. Солдаты выглядели такими безобидными. Они шли с нами в одной колонне и выкрикивали лозунги. Никому и в голову не пришло, что это провокаторы, – до той минуты, когда они вытащили спрятанные дубинки и бросились на нас. Большинство сразу бросились бежать. Кого-то затоптали насмерть, кого-то забили дубинками солдаты.

У меня не было причин спасаться бегством. Мы с Тимоном и Малхом вообще оказались там случайно. Не демонстрация была мне нужна. Мне был нужен Варавва, которого я заметил в самой гуще толпы. Я как раз собирался протиснуться к нему, когда началась давка, и все потонуло в хаосе криков, брани, свистков и топоте бегущих людей. Когда я пришел в себя, то был уже в тюрьме. Как и Тимон. Удалось ли Малху сбежать?

И вот теперь я сидел, скорчившись, в этой темноте. Все тело ломило. И не только побои и веревки причиняли боль. Руки и ноги сводило от мысли о насилии и унижении, которым я подвергся. И еще от страха, что эти унижения могут повториться, а я не в состоянии ничего предпринять.

Снаружи за стеной ходила стража. Шаги то удалялись, то приближались. Раздались голоса. Кто-то отпер, дверь. Меня, не развязывая, потащили на допрос – в одну из комнат резиденции римского префекта. Напротив меня сидел офицер. Писец вел протокол.

– Ты говоришь по-гречески? – был его первый вопрос.

– У нас все образованные люди говорят по-гречески, – ответил я.

У человека, который допрашивал меня, было тонкое породистое лицо. Взгляд ясных глаз словно видел тебя насквозь. При других обстоятельствах он мог бы даже вызвать у меня симпатию.

– Как тебя зовут?

– Андрей, сын Иоанна.

– Откуда ты родом?

– Из Сепфориса в Галилее.

– Занятие?

– Торговец фруктами и зерном.

Офицер помолчал, подождав, пока писец скрипучим пером запишет мои слова.

– Что тебе понадобилось в Иерусалиме? – продолжал он допрос.

– Я пришел сюда на праздник Пятидесятницы.

Он поднял взгляд и посмотрел мне прямо в глаза:

– Почему ты участвовал в демонстрации против Пилата?

– Я не участвовал в демонстрации. Я попал в колонну случайно.

Сказать ему, что я узнал в толпе одного старого знакомого? Нет, ни в коем случае! Варавва – убежденный враг римлян. Скорее всего, он давно находится в розыске. Нельзя, чтобы для них я был как-то связан с ним.

– Итак, ты утверждаешь, что не кричал вместе со всеми: «Не давать денег Пилату!»?

– Я даже не знаю, о каких деньгах речь, – солгал я.

Чиновник неприязненно усмехнулся. Любой из бывших тогда в Иерусалиме знал, что имелись в виду те самые деньги которые Пилат задумал взять из казны Храма. На них он собирался строить для Иерусалима новый водопровод.[1]

– Тебе следовало знать, что нужно держаться подальше от демонстрантов.

– Среди них не было людей с оружием. Митинг проходил мирно, пока не вмешались солдаты, – торопливо сказал я.

– Но демонстрация-то была антиримской. Это должно настораживать. Ты раньше никогда не участвовал в потасовках между евреями и неевреями? Мы с тобой не встречались?

– Что за потасовки?

– Я говорю о беспорядках в наших городах, во время которых молодые сорвиголовы, вроде тебя, кидаются друг на друга. Начинается с глупых выходок, а заканчивается резней на улицах, как в Кесарии![2]

– Мой родной город Сепфорис – спокойный. Большинство жителей – евреи, но мы все получили греческое воспитание.

– Ты говоришь. Сепфорис? А что, в Сепфорисе всегда было спокойно? А как же мятеж, вспыхнувший сразу после смерти Ирода? Ваш город оказался настоящим гнездом террористов![3] – обрушился он на меня, не ожидавшего такого поворота.

– Это неправда! Тридцать три года назад восстание против римлян и династии Иродов шло по всей Палестине. Не успели мы глазом моргнуть, как восставшие захватили наш город и силой заставили нас вступить в войну. Мы заплатили за это дорогую цену. Римский военачальник Квинтилий Вар послал против Сепфориса войска. Они захватили наш город, сожгли его, а людей кого убили, кого продали в рабство. Это была страшная трагедия для нашего города!

Что бы такое придумать, чтобы он сменил тему? Не всех римляне убили тогда и не всех продали в рабство. Кое-кому удалось бежать. Среди этих последних был отец Вараввы. Варавва не раз рассказывал мне об этом. Неужели из-за него они сейчас допрашивают меня? Но откуда им знать о нашей дружбе? Как бы там ни было, а я должен увести разговор в сторону от всего, что как-то связано с Вараввой. И я снова повторил, на этот раз с еще большим жаром:

– Все жители Сепфориса поплатились за свой мятеж – и Вар не ушел от судьбы: очень скоро он сгинул в Германии вместе с тремя легионами!

– И в Сепфорисе все радовались! – в его голосе по-прежнему звучала злоба.

– Там-то радоваться было некому. Кто не умер, тех угнали в рабство. Город лежал в руинах. Ирод Антипа, сын Ирода, заново отстроил наш город. Он поселил в нем людей, сочувствовавших римлянам. В числе других перебрался тогда в Сепфорис и мой отец. Мы – совсем новый город. Спроси наших соседей, галилеян, и всякий скажет, что наш город поддерживает римлян. Я из этого, нового Сепфориса.[4]

– Все это мы проверим. Еще один вопрос: какое положение в городе занимает твоя семья?

– Мой отец – декурион, член городского совета.

Наш город управлялся по образцу греческих городов. У нас было общее собрание граждан, совет, выборы и должностные лица. Я сознательно пытался на этом играть, потому что знал: римляне поддерживают республиканские города, а в них – богатых людей.

– Твой отец, должно быть, состоятельный человек, если он – один из декурионов. Чем он занимается?

– Как и я, торгует зерном.

– С кем он торгует?

– Галилея поставляет продукты сельского хозяйства в города, расположенные на побережье: в Кесарию, Дор, Птолемаиду, Тир и Сидон. Я продавал зерно в том числе и для римских когорт в Кесарии.

– Это легко проверить. Ваша семья ведет дела с Иродом Антипой?

– Конечно! Ему принадлежит больше всего земли в Галилее. Раньше его резиденция находилась в Сепфорисе. Мне довольно часто приходится встречаться с его управляющими.

– Я заметил, что при упоминании Ирода Антипы офицер оживился:

– Что говорят в Сепфорисе об Ироде Антипе?

– На нас, городских жителей, он всегда может положиться. Но вот по деревням к Иродам и по сей день относятся с предубеждением.

Римлянин взял в руки свиток. Бегло просмотрел его, потом бросил на меня любопытный взгляд и продолжал:

– Тут у меня протокол допроса твоего раба Тимона. Кое-что здесь расходится с тем, что говоришь ты. Я правильно тебя понял, ваша семья поддерживает Ирода Антипу?

Я испугался. Так они допрашивали Тимона! К рабам применяют пытки. Тимон мог рассказать что угодно обо мне и моей семье. Я почувствовал, как кровь ударила в голову, а тело сковал страх.

– Ну, хватит притворяться! Чем вас не устраивает Ирод Антипа?

– Мы поддерживаем его власть. Все состоятельные люди в Сепфорисе и Тивериаде поддерживают его, – клятвенно заверил я.

– Почему же тогда у вас дома смеются над ним?

– То есть как?

– Ваш раб говорит, между собой вы называете Ирода Антипу вырожденцем, колеблющимся тростником и лисой!

У меня отлегло от сердца, и я рассмеялся:

– Когда-то он должен был стать единственным наследником Ирода. Но Ирод много раз менял свое завещание, В результате Антипа не получил ни трона, ни царства, ни даже самой большой и лучшей его части. Четверть – вот все, что ему досталось. Галилея и Перея.

– А, значит, теперь он мечтает наверстать упущенное? В комнате вдруг стало тихо. Даже писец перестал писать и уставился на меня.

– Может быть. Во всяком случае, было такое время, когда он об этом мечтал, – ответил я.

– А что значит «колеблющийся тростник»?

У меня возникло чувство, что Антипа для них важнее, и я несколько успокоился. Вдруг чиновник собирает информацию именно о нем? Когда я заговорил, голос мой звучал чуть более уверенно:

– «Колеблющийся тростник» – это у нас так говорят. Десять лет назад, когда Антипа перенес свою столицу в Тивериаду – город, который он основал и назвал в честь императора, – повсюду слышались недовольные голоса. Это и понятно: мы в Сепфорисе не обрадовались, когда другой город стал главным. В столице торговля идет лучше, чем в провинции. Поэтому многие в Сепфорисе были тогда настроены против Антипы.

– И причем же тут «колеблющийся тростник»?

– Это было вот как. Антипа отдал приказ в своей новой столице чеканить монету. На монетах обычно изображают правителей. Но еврейский-то закон запрещает создавать образы животных и людей! Тогда Антипа решил взять какой-нибудь безобидный мотив, что-то, что выделяло бы его столицу среди других городов: камыш, наприме, тростник, колеблющийся на ветру. И вот на его первых монетах, в том месте, где должен быть его профиль, оказался этот самый тростник. Из-за него Антипу и стали в шутку называть «колеблющимся тростником». Вот и все.[5]

– Между кем колеблется Антипа?

– Он колеблется между Сепфорисом и Тивериадой.

– Только между городами?

– Между женщинами он тоже колеблется!

– Ты намекаешь на историю с Иродиадой!

– Да. На его колебания между первой женой, набатейской принцессой, и Иродиадой.

– А не колеблется ли он уж заодно между набатеями и римлянами? Женился же он на дочери царя набатеев!

Ага – так вот, оказывается, почему римлянам интересен колеблющийся Антипа! Я ответил совершенно спокойно, и в моих словах не было ни тени притворства:

– Нет! Антипа, как и отец его, Ирод, – верный союзник римлян.

– А как это вяжется с тем, что он одновременно строго соблюдает еврейский закон? К примеру, ты же сам говоришь, что он отвергает любые изображения.

– Так делают все евреи.

– Да неужели? А вот ваш раб, Тимон, поведал нам, что у вас в доме, в одной из пристроек, стоит статуя языческого бога!

– Эту статую подарил один наш компаньон, язычник. Нам не хотелось обижать его, отказываясь от подарка, – стал оправдываться я.

– Но ведь как интересно: вы, значит, прячете в своих домах кумиры богов!

– Даже у Антипы в его дворце есть изображения животных![6] А его брат, как вы знаете, даже велел изображать на монетах Цезаря!

– Как ты говоришь? Изображения животных? Это что, правда?

– Видел своими глазами. Они у него в Тивериаде, в его новом дворце. У себя в домах богатые люди не такие ревнители еврейских законов, как на публике.

– Да, интересно, что бы на это сказал народ: Антипа втайне поклоняется кумирам! А кое-кто из жителей Сепфориса ничуть не лучше!

– Статуи – не боги. Статуи ваяют ремесленники. Они всего лишь вещи среди прочих вещей. Если такая «вещь» есть у нас в доме, это еще не означает, что мы поклоняемся кумирам.

– Я не понимаю тебя. Весь мир поклоняется богам в образе статуй.

– Мы никогда не станем поклоняться тому, что создали люди. Бог невидим. Его нельзя нарисовать или высечь из камня.

Наступило молчание. Офицер задумчиво смотрел на меня. Ну, разве не глупость в моем-то положении заострять внимание на том, что отделяет нас, евреев, от других народов от этого римского офицера, стоящего передо мной? Помолчав, он, впрочем, заговорил вполне спокойно:

– На этот счет, если уж речь зашла о вашем боге, который не имеет образа, я слышал вот какую историю: очень давно, когда в Египте разразилась страшная эпидемия, фараон обратился к оракулу бога Аммона за советом. Оракул поведал, что фараон должен очистить свою страну от вашего проклятого богом народа, и тогда мор прекратится. Всех евреев, живших в Египте, выгнали в пустыню, предоставив своей судьбе. И вот толпы их побрели, деморализированные, по пустыне. Но потом один из вас, его звали Моисей, внушил им, что они не должны ждать помощи ни от богов, ни от людей. Ведь боги-то покинули их. Они должны поверить в себя и сами справиться со своей бедой.[7] Когда я услышал эту историю, я спросил себя: верите ли вы вообще в бога?

Зачем понадобилась ему эта пародия на историю, рассказанную в Библии? Он что, думает вывести меня из себя? Или ему интересна наша религия? Вряд ли! Что же ответить ему? Сказать что-нибудь уклончивое, неопределенное? Да, именно: что-нибудь про невидимого Бога, которого никому не понять и не постичь включая его и меня. Которого никто не знает. Что-то такое, что увело бы нас в сторону от главного. Но тут меня внезапно осенило: если получится втянуть его в философский спор, подумал я, тогда он уж точно не станет спрашивать меня о Варавве. В следующее мгновение я уже слышал собственный голос, упрямо говоривший:

– Наш Бог не такой, как боги язычников. Незримый Бог никогда не становится на сторону сильных. Он с несчастными, которых выгоняют в пустыню.

Я увидел, как офицер в ответ на мои слова пожал плечами:

– Что же? Ты сомневаешься, что боги благоприятствуют Риму? Иначе как власть Рима распространилась бы на столько земель? Как из одного маленького города смогла бы получиться огромная держава?

– У всех народов считается, что боги всегда на стороне победителей. И только мы знаем: незримый Бог может быть на стороне побежденных!

Офицер непонимающе воззрился на меня. Несколько сдавленным голосом он произнес:

– Что-то есть в вашей вере такое, что противится всякой земной власти. Но и вам, как и всем другим, придется найти себе место в Римской империи. Поскольку мы видим свою задачу в том, чтобы внести порядок в мирное сосуществование народов, являя милость побежденным и смиряя непокорных[8] – в этой стране и повсюду в мире.

Немного помолчав, он прибавил:

– Твое дело потребует какого-то времени. Мы проверим все, что ты здесь говорил, и затем решим, будет ли против тебя выдвинуто обвинение.

На том меня отпустили. Я снова был в своей камере. Теперь мне оставалось одно: ждать! Сколько дней еще пройдет, пока они соберут информацию обо мне? Говоря откровенно, в самом исходе дела я не сомневался. Я происходил из уважаемой семьи, известной своей дружбой с римлянами. Но было и кое-что, внушавшее мне опасения: о чем еще рассказал им Тимон? Хватило ли у него ума не проболтаться насчет Вараввы? Видеть он его никогда не видел. Но он мог слышать разговоры. Если наружу не выплывет моя связь с Вараввой, вряд ли со мной может случиться то-то плохое – если только не выплывет!

Меня мучило дурное предчувствие. Собственная судьба виделась мне предвестником страшных бед, в недалеком будущем должны были обрушиться на весь наш народ. Напряженность в отношениях между евреями и римлянами, которая привела к демонстрации против Пилата, будет только возрастать – пока не выльется в открытое восстание против господства Рима. Несказанные бедствия ждут тогда нашу страну – бедствия, связанные с войной и порабощением.[9] По сравнению с грядущим несчастьем, моя собственная беда, мой арест, казался мне пустяком. Но в этом я находил лишь слабое утешение. В темном застенке Пилата ожидание тянулось для меня бесконечно. Это было трудное время.