"Краткая история неолиберализма" - читать интересную книгу автора (Харви Дэвид)

ПОЧЕМУ ПРОИЗОШЕЛ НЕОЛИБЕРАЛЬНЫЙ ПОВОРОТ

Ограничения государственного влияния на международные отношения после окончания Второй мировой войны были необходимы, чтобы предотвратить повторение катастрофы, нанесшей жестокий удар капиталистической системе в 1930-е годы. Кроме того, новая система должна была предотвратить дальнейшее геополитическое соперничество стран, уже однажды приведшее мир к войне. Для обеспечения мира и спокойствия был необходим некий компромисс между капиталом и рабочим классом. Вероятно, лучше всего идеология того времени представлена в рассуждениях двух знаменитых социологов Роберта Дала и Чарльза Линдблома, опубликованных в 1953 году. Они утверждали, что и капитализм, и коммунизм в чистом виде оказались несостоятельны. Единственно возможный путь развития — создание оптимального баланса власти государства, рынка и демократических институтов, который был призван гарантировать мир, единство, благополучие и стабильность[12]. В мировом масштабе новый порядок был установлен на основе Бреттон-Вудских соглашений, а также с введением разнообразных международных институтов, например Организации Объединенных Наций, Всемирного банка, МВФ, Банка международных расчетов в Базеле — все они были созданы для стабилизации международных экономических отношений. Свободу торговли стимулировали в рамках системы фиксированных обменных курсов валют, в основе которой лежал принцип конвертируемости американского доллара в золото по фиксированной цене. Фиксированные обменные курсы были несовместимы с принципом свободы движения капитала, и США пришлось согласиться со свободным обращением доллара за пределами страны, так как доллар должен был служить мировой резервной валютой. Эта система существовала под защитой американской военной мощи. Только Советский Союз и «холодная война» ограничили распространение новой системы.

После Второй мировой войны в Европе возникло множество социальных демократий, христианских демократий и государств с централизованной системой управления. США превратились в либеральную демократию. В Японии под наблюдением США была выстроена номинально демократическая, а фактически — бюрократическая государственная система, призванная контролировать восстановление страны. Все эти формы государственного устройства имели нечто общее в идеологии: основной задачей государства признавалось обеспечение полной занятости, поддержание экономического роста и благополучия граждан. Параллельно, а иногда и вместе с государственной властью допускалось существование рыночных процессов для достижения поставленных целей. Широко использовалась фискальная и монетарная политика, которую обычно называли «кейнсианской», чтобы сгладить цикличность в развитии экономики и обеспечить адекватный уровень занятости. «Классовый компромисс» между капиталам и рабочим классом признавался, как правило, в качестве основной гарантии спокойствия в стране. Государство активно вмешивалось в промышленную политику и определяло уровень социального благополучия, создавая системы социального обеспечения (здравоохранение, образование и т. п.).

Такая форма политико-экономической организации в наше время стала называться «встроенный либерализм». Это определение должно отражать тот факт, что рыночные процессы, а также деятельность предпринимателей и корпораций происходят в условиях социальных и политических ограничений и в рамках принятого законодательного пространства, которое иногда сдерживает, а иногда и стимулирует развитие экономической и промышленной стратегии[13]. Государство нередко не только занималось планированием, но и напрямую владело и управляло некоторыми отраслями (добыча угля, производство стали, автомобилестроение), как, например, в Великобритании, Франции и Италии. Неолиберализм предполагал освобождение капитала от подобных ограничений.

Встроенный, или компромиссный, либерализм обеспечивал высокий темп экономического роста в развитых капиталистических странах в 1950—1960-е годы. Отчасти это зависело оттого, насколько США были готовы поддерживать дефицит внешнеторгового баланса и удержать излишки товаров в пределах собственных границ. Эта система обладала определенными преимуществами, например способствовала расширению экспортных рынков (прежде всего для Японии, но и некоторых стран Южной Америки и Юго-Восточной Азии). Однако попытки аналогичным образом стимулировать развитие других стран ни к чему не привели. Для большей части стран «третьего мира», особенно для стран Африки, «встроенный либерализм» оставался неосуществимой мечтой. Сдвиг в сторону неолиберализации после 1980 года не принес существенных перемен — эти страны по-прежнему оставались на грани нищеты. В развитых капиталистических странах государство проводило политику перераспределения (политическая интеграция рабочих профсоюзов в процесс переговоров), осуществляло контроль над свободой передвижения капитала (определенные финансовые ограничения перемещения капитала), увеличивало расходы в общественном секторе и формировало гарантии социального обеспечения. Государство активно вмешивалось в экономику и в целом планировало экономическое развитие страны. Все эти меры обеспечивали относительно высокие темпы экономического роста. Цикличность деловой активности контролировалась путем проведения кейнсианской фискальной и денежной политики. Экономика становилась социально ориентированной, она все больше опиралась на определенные моральные нормы (что нередко напрямую связывали с национальным самоопределением), а государство вело интервенционистскую политику. Фактически государство превратилось в поле противоборства классовых интересов. Организации, представляющие интересы рабочего класса — профсоюзы и политические партии левого толка,— серьезно влияли на деятельность государственного аппарата.

К концу 1960-х «встроенный либерализм» начал разрушаться и на международном уровне, и в рамках отдельных государств. Все более явными становились признаки серьезного кризиса перенакопления капитала. Безработица и инфляция стремительно росли. Началась глобальная фаза «стагфляции», которая продлилась почти до конца 1970-х годов. Фискальный кризис, разразившийся во многих странах (Великобритании вообще пришлось выйти из МВФ в 1975— 1976 годах), привел к тому, что объем налоговых сборов резко сократился, а социальные расходы возросли. Кейнсианская политика больше не работала. Еще до арабо-израильского конфликта и эмбарго ОПЕК 1973 года БреттонВудская система фиксированных обменных курсов валют, обеспеченных золотыми резервами, перестала работать. В условиях, когда капитал мог свободно перемещаться через государственные границы, система фиксированных обменных курсов существовать не могла. Во всем мире все активнее использовался американский доллар, в том числе и в качестве депозитов в европейских банках. Этот процесс сами Соединенные Штаты уже не контролировали. Фиксированные курсы обмена были отменены в 1971 году. Золото уже не годилось в качестве обеспечения международных платежных средств. Теперь обменные курсы могли свободно изменяться, и попытки государств контролировать эти изменения вскоре прекратились. «Встроенный либерализм», обеспечивший высокие темпы роста хотя бы в наиболее развитых странах после 1945 года, явно исчерпал себя. Необходима была альтернативная система общественного устройства, которая позволила бы преодолеть этот кризис.

Одна из альтернатив состояла в усилении государственного контроля и регулировании экономики на основе стратегий корпоративного характера (включая при необходимости и ограничение профсоюзов и общественных движений путем жестких мер, контроля над уровнем зарплат и цен, манипуляций уровнем доходов). Такой подход был использован социалистическими и коммунистическими партиями в странах Европы, которые рассчитывали на успех экспериментов по установлению местного самоуправления в отдельных регионах, например в «красной Болонье» в Италии, на революционные преобразования в Португалии в момент падения фашистского режима, на поворот к более открытому рыночному социализму и идеям «еврокоммунизма», особенно в Италии (под руководством Энрико Берлингуэра) и в Испании (под влиянием Сантьяго Каррилльо), или на распространение традиций сильного социально ориентированного государства по примеру Скандинавских стран. Левые силы принимали активное участие в процессе реализации подобных программ. Они обладали серьезным влиянием в Италии и оказались во главе государства в Португалии, Франции, Испании и Великобритании, удерживали власть в Скандинавских странах. Даже в Соединенных Штатах конгресс, контролируемый, демократической партией, законодательно инициировал серьезную волну реформ в начале 1970-х годов (одобренную Ричардом Никсоном, президентом-республиканцем, который в процессе разработки реформ даже сказал как-то: «Все мы теперь кейнсианцы»). Реформа касалась многих областей — от защиты окружающей среды до безопасности и охраны труда, гражданских прав и прав потребителя[14]. Но левым не удалось пойти дальше традиционных социал-демократических и корпоративистских решений, и к середине 1970-х годов стало очевидным несоответствие этих решений насущным задачам накопления капитала. В результате возникло два лагеря, в одном оказались сторонники социал-демократии и централизованного планирования (которые, придя к власти, как, например, британские лейбористы, нередко начинали пренебрегать интересами собственных избирателей из прагматических соображений), а в другой попали те, кто склонялся в пользу поддержания интересов корпораций и бизнеса и восстановления свободного рынка. К середине 1970-х именно они одержали верх.

Но что же требовалось для обеспечения благоприятных условий для активного накопления капитала? Как и почему неолиберализм оказался единственным решением всей совокупности проблем? Оглядываясь назад, можно утверждать, что ответ очевиден и однозначен, но в то время, я думаю, никто не знал и не понимал, где искать решение. Капиталистический мир пришел к неолиберализму как решению текущих проблем после многих проб и ошибок. По-настоящему такое решение было призвано только с появлением так называемого «Вашингтонского консенсуса» в 1990-е годы. К тому времени и Клинтон, и Блэр могли, перефразировав высказывание Никсона, сказать: «Теперь мы все неолибералы»– Неравномерное развитие неолиберализма в разных географических областях, неодинаковое применение его принципов в экономической политике разных стран и социальных формаций, подтверждает неоднозначность неолиберальных подходов и сложность условий, в которых политические силы, исторические традиции и существующие институциональные схемы формировали причины, в результате которых возник сам процесс неолиберализации.

Существует, однако, один элемент этого переходного процесса, который заслуживает особого внимания. Кризис накопления капитала, разразившийся в 1970-е годы, повлиял на все без исключения страны — выросла безработица и усилилась инфляция (рис. 1.1). Нарастала неудовлетворенность. Объединение профсоюзного и социального движения в городах практически во всех развитых капиталистических странах указывало на возникновение нового, альтернативного компромисса между капиталом и рабочим классом на этот раз социалистического толка, который так успешно стимулировал процесс накопления капитала сразу после Второй мировой войны. Коммунисты и социалисты приобретали все больший вес. И практически, по всей Европе и даже в США популистские-силы активно способствовали распространению реформ и росту влияния государства. Над интересами экономической элиты и правящего класса как в развитых капиталистических странах (Италия, Франция, Испания и Португалия), так и во многих развивающихся странах (Чили, Мексика, Аргентина) нависла явная политическая угроза. В Швеции известный план Ренна—Мейднера предполагал постепенный выкуп доли собственников в их бизнесах и превращение страны в рабоче-собственническую демократию. Одновременно все более ощутимой становилась и экономическая угроза существующим позициям правящей элиты. Одним из условий послевоенного устройства практически во всех странах было ограничение экономической власти правящего класса и перераспределение влияния в пользу трудящихся. Например, в США доля национального дохода, приходящая на 1% наиболее богатых граждан, упала с 16% (довоенный показатель) до 8% к концу Второй мировой войны и оставалась примерно на том же уровне в течение почти трех десятилетий. Пока сохранялись высокие темпы роста, ограничения, касающиеся правящего класса, не казались слишком значительными. Но одно дело располагать неизменной долей в растущем пироге. Когда же в 1970-е годы рост прекратился и реальные процентные ставки оказались отрицательными, а дивиденды и прибыли уменьшились практически до нуля, верхушка общества почувствовала угрозу. В США уровень богатства (но не доходов) ..контролируемого 1% самых влиятельных граждан, практически не изменялся на протяжении всего XX века, но начал стремительно снижаться в 1970-е (рис. 1.2), с падением стоимости активов (акций, недвижимости, сбережений). Граждане, относящиеся к верхушке общества, должны были быстро принимать решения, чтобы защитить себя от политического и экономического уничтожения.

 Переворот в Чили и военный заговор в Аргентине, инициированные изнутри верхушкой общества и поддержанные США, были одними из возможных решений. Последовавший за ними чилийский неолиберальный эксперимент показал, что преимущества от возобновления процесса накопления капитала были в значительной степени потеряны в условиях насильственной приватизации. В начале и страна, и ее правящая элита, а также иностранные инвесторы благоденствовали. Эффект от перераспределения и рост социального неравенства оказались настолько неотъемлемой частью неолиберального процесса, что воспринимались как структурная составляющая эксперимента. Жерар Дюменил и Доминик Леви, проанализировав имеющиеся данные, пришли к выводу, что неолиберальная фаза неизбежно предполагала восстановление классовой структуры общества. В результате проведения неолиберальной политики в конце 1970-х доля национального дохода в распоряжении 1% наиболее богатых граждан США взлетела к концу столетия до 15% (почти достигнув предвоенного уровня). Доля национального дохода, приходящегося на 0,1% самых богатых граждан США, увеличилась с 2% в 1978 году почти до 6% к 1999-му. При этом соотношение средней заработной платы топ-менеджера и рабочего в американских корпорациях выросло с 30:1 (в начале 1970-х) до почти 500:1 к 2000 году (рис. 1.3 и 1.4). С большой долей вероятности можно утверждать, что в результате налоговых реформ, проводимых администрацией Буша, происходит концентрация дохода и богатства в верхних слоях общества, так как налог на наследство (то есть на унаследованное богатство) постепенно исчезает, налог на доходы и прибыль от инвестиций также уменьшается, а налогообложение заработной платы остается неизменным. США — не единственная страна, оказавшаяся в подобной ситуации. В Великобритании в период с 1982 года 1% наиболее состоятельных людей удвоили свою долю в национальном доходе с 6,5% до 13%. Если мы посмотрим глубже, то убедимся в необычной концентрации богатства и власти повсеместно. После неолиберальной «шоковой терапии», проведенной в 1990-х, в России образовалась маленькая и властная олигархическая система. Невероятный взлет неравенства доходов и богатства произошел в Китае после того, как там была введена практика свободного рынка. В результате волны приватизации в Мексике после 1992 года несколько граждан этой страны (например, Карлос Слим) вошли в число самых богатых людей мира по версии журнала Fortune. «В странах Восточной Европы и СНГ наблюдается невиданный ранее рост… социального неравенства. В странах, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития, также наблюдался серьезный рост неравенства в 1990-х», тогда как «разрыв в доходах одной пятой людей, живущих в наиболее богатых странах, и одной пятой живущих в наиболее бедных странах составлял 74:1 в 1997 году, 60:1 – в 1990 году и 30:1 – в 1960 году»[17]. Существуют и исключения из общей тенденции (в некоторых странах Восточной и ЮгоВосточной Азии разрыв в уровне доходов самых богатых и наиболее бедных граждан остается пока на «разумном» уровне – как и во Франции, см. рис. 1.3). Однако факты подтверждают, что неолиберальный поворот в определенной степени связан с восстановлением силы экономической элиты общества.

 Таким образом, мы можем говорить о неолиберализации либо как об утопическом проекте, призванном воплотить теоретическую модель реорганизации международного капитализма, либо как о политическом проекте, связанном с восстановлением условий для накопления капитала и власти экономической элиты. Я берусь утверждать, что на практике доминировала вторая из двух целей. Неолиберализация оказалась не очень эффективной для возрождения глобального процесса накопления капитала, но она оказалась невероятно успешной в отношении восстановления, а в некоторых случаях и предоставления власти новой (как это произошло в России или Китае) экономической элиты. Теоретический утопизм неолиберальной теории, я думаю, оказался действенным прежде всего в качестве системы оправдания и легитимизации любых средств, способствовавших достижению этой цели. Более того, факты подтверждают, что когда неолиберальные принципы вступают в конфликт с потребностью восстановления или укрепления власти элиты общества, то именно от этих принципов либо отказываются вовсе, либо изменяют их до неузнаваемости. Это ни в коей мере не отрицает способности идей становиться движущей силой историческо-географических перемен. Тем не менее становится очевидным наличие некоего «творческого» трения между влиянием неолиберальных идей и реальной практикой неолиберализма, изменившей процесс функционирования всего мирового капитала на протяжении последних тридцати лет.