"Смерть на рассвете" - читать интересную книгу автора (Мейер Деон)

2

Моя мать была художницей. Мой отец был шахтером.

Впервые она увидела его в холодный зимний день на подмороженном поле стадиона в Олиен-Парке. Его полосатая футболка с эмблемой команды порвалась в клочья. Он медленно брел к боковой линии, чтобы переодеться. Она увидела его великолепный торс, красиво развернутые плечи и плоский живот.

Потом она всякий раз подробно рассказывала, что небо в тот день было светло-голубое, серел выцветший, вытоптанный газон на поле. На трибуне сидела группка студентов — болельщики, которые шумно поддерживали свою команду, игравшую с шахтерами. Их фиолетовые шарфы казались особенно яркими на фоне скучных серых деревянных скамеек. Всякий раз, слушая маму, я представлял себе ее саму. Стройная фигурка, запомнившаяся по черно-белой фотографии тех лет, сигарета в руке, темные волосы, черные глаза. Такая задумчивая красавица. А мама рассказывала, что, как увидела отца, его лицо и фигура показались ей совершенно неотразимыми и правильными. Но за красивыми лицом и телом она сразу разглядела его душу.

— Я заглянула к нему в сердце, — говорила она.

В тот миг она совершенно точно поняла две вещи. Первое: ей хочется его нарисовать.

После игры она ждала его снаружи, среди руководства команды и игроков второго состава. Наконец он вышел — в куртке и при галстуке, волосы еще не высохли после душа. И он увидел ее в сумерках, угадал ее нетерпение, вспыхнул и подошел к ней, как будто заранее знал, что она его хочет.

У нее в руке был клочок бумаги.

— Позвони мне, — сказала она, когда он остановился рядом с ней.

Его окружили товарищи по команде, поэтому мама просто сунула ему записку со своим именем и номером телефона. И сразу ушла, вернулась в дом на Том-стрит, где она проживала и столовалась.

Он позвонил поздно вечером.

— Меня зовут Эмиль.

— Я художница, — сказала она. — Я хочу нарисовать картину.

— Вот как! — Он не сумел скрыть разочарования. — Какую картину?

— Тебя.

— Почему?

— Потому что ты красивый.

Он рассмеялся, недоверчиво и натянуто. Позже он признался маме, что ее слова его удивили. С девушками ему не везло. Мама заметила: ему не везло потому, что он стеснялся.

— Ну, не знаю… — неуверенно промямлил он.

— В качестве платы можешь пригласить меня куда-нибудь поужинать.

Мой отец в ответ только рассмеялся. Но через неделю, холодным зимним воскресным утром, он сел в свой «моррис-майнор» и из Стилфонтейна, где жил в холостяцкой квартирке, поехал в Потхефстром. Мама села к нему в машину, положила на заднее сиденье мольберт и краски и велела ему ехать по Карлтонвил-роуд к Боскоп-Дам.

— Куда мы едем?

— В вельд.

— В вельд?

Она кивнула.

— А разве рисуют не… не в салоне?

— Место, где работают художники, называется студия.

— Да.

— Иногда.

— Вот как?

Они свернули на проселочную дорогу и остановились на вершине невысокого холма. Он помог ей вынести из машины все ее вещи, наблюдал, как она растягивает холст на мольберте, открывает ящик и чистит кисти.

— Можешь раздеваться.

— Догола не буду.

Она молча смотрела на него.

— Я даже не знаю твоей фамилии.

— Джоан Килиан. Раздевайся!

Он снял рубашку, потом туфли и заявил:

— Ну и хватит!

Она не стала возражать.

— Что мне теперь делать?

— Поднимись вон на ту скалу.

Он взобрался на высокий утес.

— Не стой так скованно. Расслабься. Можешь пошевелить руками. Посмотри туда, на плотину.

А потом она начала рисовать. Он о чем-то спрашивал ее, но она не отвечала, только несколько раз просила его постоять спокойно, переводила взгляд с него на холст, смешивала краски. Наконец он оставил попытки завязать с ней разговор. Прошло чуть больше часа, и художница позволила натурщику отдохнуть. Он засыпал ее вопросами. Тогда он узнал, что она — единственная дочь актрисы и преподавателя драматического искусства из Претории. Он смутно помнил их имена из старых фильмов на африкаансе, снятых в сороковых годах.

Наконец она закурила сигарету и начала складывать свои инструменты.

Он оделся.

— Можно посмотреть, что ты нарисовала?

— Не «нарисовала», а «написала». Нет, нельзя.

— Почему?

— Увидишь, когда я закончу.

Они вернулись в Потхефстром и выпили горячего шоколада в кафе. Он спрашивал ее об искусстве, она его — о работе. И вот под вечер в тот зимний день в Западном Трансваале он долго смотрел на нее, а потом сказал:

— Я хочу на тебе жениться.

Она кивнула, потому что это была вторая вещь, которую она точно поняла, когда увидела его в первый раз.