"Остров надежды" - читать интересную книгу автора (Рытхэу Юрий Сергеевич)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда учитель Павлов спросил Нанехак, сколько ей лет, она удивилась и долго не могла понять, к чему это человеку вроде бы разумному, спокойному и даже внешне похожему на чукчу или эскимоса, знать такое.

— Зачем ты это спрашиваешь у меня? — переспросила Нанехак.

— Может быть, тебе надо учиться, а не выходить замуж, — задумчиво произнес учитель.

Павлов курил длинную, потемневшую от старости трубку, часто наполняя ее из висевшего на поясе кисета. Зубы у него пожелтели от табака, и когда он улыбался, то становился похожим на молодого, еще не обзаведшегося настоящими клыками моржа.

Но Нанехак простодушно ответила, что ей как раз пришло время выходить замуж и она чувствует, что это должно произойти совсем скоро.

Как раз в эту ночь Апар, воспользовавшись тем, что Иерок крепко спал и даже тяжело постанывал, мучаясь от сновидений, навеянных парами дурной веселящей воды, лег рядом с ней. Им и раньше приходилось лежать вместе, разговаривать о разном — о тундровых потоках, в которые заходили косяки лососей, об оленях, что покинул Апар ради нее, Нанехак, о вчерашнем шторме, о китовых фонтанах у входа в бухту, о птичьих стаях, гнездящихся на прибрежных скалах… Им приятно было слышать голос друг друга. Иногда они даже прижимались разгоряченными телами и засыпали в объятиях, но дальше этого не заходило. Они, конечно, знали об интимной жизни, знали, что все живые существа соединяются меж собой, когда приходит пора. Апар видел это в оленьем стаде, да и Нанехак жила в окружении разных животных, знала, как размножаются нерпа, морж, белый медведь… Но был закон. Был обычай. По нему Апар еще не имел права обращаться с Нанехак, как со своей женой, пока не пройдет срок, назначенный Иероком.

И Нанехак и Апар чувствовали, что сдерживаются уже с трудом, старались не прикасаться друг к другу.

И все же беда случилась. Как раз в ту ночь, когда на рейде бухты встала американская шхуна и в Урилыке началось пьяное веселье.

Сначала Нанехак и Апар лежали, как всегда, рядом, остерегаясь дотрагиваться, чтобы не зажечь огня, тлеющего у каждого из них в груди. Но под утро они все же оказались в объятиях друг друга, и Нанехак почудилось, что в нее вошло горячее весеннее солнце, лучи которого пробиваются даже сквозь густую шерсть оленьего полога. Это было таким блаженством, какого прежде она никогда не испытывала. Только теснота и присутствие отца удерживали ее от слишком бурного выражения своего восторга. Ей хотелось закричать на весь мир, поделиться радостью, но она молчала.

Блаженство ушло не сразу, а продолжалось, медленно угасая, как долгий летний день, когда солнце катится по горизонту и постепенно тускнеет, бросая на прощание отблески уходящего дня, как бы вновь напоминая о былой, о многоцветном прекрасном мире, в котором растворяется твое существо, становится частью огромной и вечной радости. И кажется тогда: все, что было прежде, — это какое-то тусклое бескрасочное существование, монотонная череда одинаковых дней и ночей. И вдруг в эту жизнь ворвалось нечто новое — неведомое и прекрасное. Отдаленно это можно было сравнить с тем, что видела Нанехак еще маленькой девочкой, когда вереница вельботов и кожаных байдар приволокла к берегу добытого далеко в море огромного гренландского кита. Случилось это после долгих дней голодовки, когда приходилось есть даже вонючую землю со дна опустевших мясных ям, жевать сухие кожаные ремни, пожухлую траву… А тут — гигантская туша, целая гора жира и мяса, которая надвигалась на берег и, казалось, затмевала и небо и землю, и главное — все это можно было есть, начиная от кожи — мантака, проложенного щедрой полосой белого жира, от огромного нежного языка до черного, исходящего кровью мяса.

Нет, то, что случилось в эту ночь, не сравнить с простым насыщением изголодавшегося желудка.

Это было нечто новое, прекрасное, обещающее любовь и счастье.

Просветленными глазами, с особой нежностью посмотрела она в то утро на Апара, человека, пришедшего из-за тундровых холмов, потому что ему понадобилась жена. Из многих девушек, которые играли тогда на берегу тихой бухты, он выбрал именно ее, Нанехак, и вошел к ней в ярангу, проведя ночь в холодной половине, рядом с собаками.

Оленные чукчи редко роднились с эскимосами. Если они и соединялись с береговыми жителями, то чаще всего с людьми своего племени. Апар был из рода небогатых оленеводов. Стадо их едва насчитывало несколько десятков оленей, и голод в их стойбище был таким же частым гостем, как и на берегу бухты Провидения. Для эскимоса, прирожденного охотника, было неясно: как можно голодать, если еда сама бродит возле яранг. Видимо, потому приморский народ всегда был подозрителен к тундровым кочевникам, что, однако, не мешало им жить в мире, обмениваться моржовыми и оленьими шкурами, жиром, ремнями, устраивать совместные песенно-танцевальные состязания и даже родниться.

Но в Урилыке это был первый случай, когда кочевой человек пришел в ярангу эскимоса, чтобы отработать избранницу. Со стороны, конечно, могло показаться: Иероку, мол, повезло. Во-первых, родство с кочевником, даже бедным, считалось достаточно высокородным и сулило какие-то выгоды; а во-вторых, он на несколько лет получал дарового помощника, которым можно было помыкать, загружать самой тяжелой работой и держать при этом в постоянном страхе возможного отказа. Правда, отказывали все же редко, но, люди помнят, иногда и такое случалось.

Апар был высок, длинноног и, несмотря на тонкую кость, обладал незаурядной силой. Он доказал это на первых же состязаниях борцов, когда на припорошенной снегом гальке местный силач Кивьяна попробовал его уложить на лопатки. Кивьяна, прежде чем одолел соперника, сам дважды оказывался на земле, и каждый раз сконфуженно объяснял случившееся тем, что подошвы на его торбазах слишком скользкие.

На тонком выразительном лице Апара заметно пробивалась полоска усов, широко расставленные глаза смотрели всегда с затаенной улыбкой.

Нанехак была и смущена и озадачена выбором оленевода. Поначалу она просто испугалась, вообразив, что этот чужой странный парень, не умевший даже говорить по-эскимосски, возьмет и увезет ее в далекую тундру, где нет вольного морского простора и оленье хорканье заменяет шумный вздох приплывшего к берегу гренландского кита.

Тем более что был случай, когда она пережила настоящий ужас. До сих пор при одной мысли об этом у нее замирает сердце и холодеет в груди.

Произошло это туманной летней ночью. Они играли с подругой на берегу бухты. Видимо, была уже полночь, но летняя, светлая полночь, и только тишина на земле и о воде говорили о том, что все вокруг спит.

Туман пологом прикрыл тихую бухту, и странно было видеть, как он обрывается у самого уреза воды, над прибоем, сквозь который виднелись мелкие прозрачные медузы, тихо покачивающиеся в такт дыханию океана. Иногда казалось, что, кроме них, двух юных девушек, во всем мире никого больше нет, что они самые первые родившиеся на земле существа. Так говорилось в древних легендах о происхождении человеческой жизни.

Будто бы жила поначалу только одна Женщина на этом берегу, которая даже и не подозревала, кто она — то ли зверь, то ли камень, то ли волна, то ли тень от пробегающего облака. Пока не приплыл Кит. И он так пленился красотой девушки, что превратился в Мужчину и стал мужем той Первой Женщины. От них и пошел приморский народ, народ охотников на крупного морского зверя.

Вдруг в плотном пологе тумана послышался плеск весел и чей-то негромкий разговор — кто-то приближался к берегу. Любопытство пересилило страх, и девушки, притаившись, остались на берегу. Видно, приплыла какая-то торговая американская шхуна. Моряки облюбовали эту тихую бухту и отсиживались здесь во время бури.

Нос деревянной шлюпки неожиданно высунулся из густой пелены тумана и ткнулся в разноцветную гальку, на которой сохли красные морские звезды, крабы, ленты темно-коричневой ламинарии, куски древесной коры…

В шлюпке были двое. Они, наверное, не ожидали увидеть здесь людей, и поначалу в их больших голубых глазах Нанехак заметила внезапный испуг. Но он тут же прошел, и тот, кто стоял на носу шлюпки, крикнув что-то товарищу, спрыгнул на берег и кинулся к застывшим в растерянности девушкам.

Нанехак пыталась бежать, но ноги словно примерзли к мокрой гальке, и все тело как-то странно оцепенело. Даже голос пропал, она не могла позвать на помощь сородичей.

В это мгновение ей отчего-то вспомнилась та древняя легенда о Ките, превратившемся в мужчину. Но этот, весь обросший густым рыжим волосом, больше походил на одичавшего человека. Схватив Нанехак, он поволок ее за собой к шлюпке. Второй мужчина устремился к подруге.

Такое в приморских селениях случалось часто. Матросы с китобойных или торговых шхун, изголодавшись в плавании по теплому женскому телу, кидались на берегу на первую попавшую женщину, задабривая ее подарками либо угощая дурной веселящей водой.

Но не только страх перед надругательством придал Нанехак силы. Ей вдруг представилось, что вот сейчас их посадят в деревянную шлюпку, поднимут на корабль и увезут далеко-далеко от бухты Провидения, от Урилыка, от шумного, весело бегущего по замшелым камням ручья, от этого берега, плавно переходящего в косу и отделяющего от моря тихую лагуну. То, что ее ожидала разлука с родиной — было страшнее всего, даже страшнее смерти.

Нанехак вывернулась из сильных рук, покрытых тонкими рыжеватыми, как у молодого моржонка, волосами, и толкнула изо всех сил мужчину. Не ожидавший такого отпора рыжеволосый упал лицом в соленую воду рядом со шлюпкой, и товарищу пришлось на мгновение отпустить подругу Нанехак.

С громким пронзительным криком девушки бросились со всех ног к ярангам. В селении залаяли встревоженные собаки, люди выскочили на улицу и устремились к берегу. Туман немного рассеялся, и все увидели небольшую шхуну, спешно уходящую в открытое море.

Девушек поругали и высмеяли: нашли чего испугаться, будто маленькие, несмышленые дети.

Но Нанехак часто вспоминала ту встречу. Особенно глаза и лицо рыжеволосого, искаженное, озверелое от дикого плотского желания; белую пену, выступившую в уголках толстых потрескавшихся губ, которыми он все норовил прикоснуться к девичьему рту. Долго после этого любой мужчина, его заинтересованный взгляд, даже запах вызывали у Нанехак отвращение. Поначалу она и Апара восприняла скорее с досадой и раздражением, нежели с надеждой и радостью. Только через год жениху удалось приблизиться к ней.

Но Апар был другой, свой человек, в нем не было той огненной страсти, которая обуревала мужчину со шхуны, ушедшей в туман.

Может быть, именно это и успокоило растревоженное сердце Нанехак, прекратило мучившие ее сновидения.

И все же тот случай нет-нет да и вспоминался ей.

Нанехак едва удерживала себя, чтобы не расспросить старшую сестру о сокровенном, о тех чувствах, которые та испытывала в объятиях Старцева, мужчины чужого племени. Но теперь, когда она соединилась с Апаром, ей казалось, что воспоминание то ушло, растворилось в его нежности, в его мягких и теплых ласках, в его рассказах об оленьих пастбищах, покрытых голубым ягелем, о бесконечности круговорота жизни в холмах и распадках, уходящих все дальше и дальше от морского берега, и, главное, об олене, которого Апар считал таким же священным и важным, как эскимосы кита.

То, что Апар пришел в ярангу Иерока и стал как бы его приемным сыном, говорило о том, что он избрал себе жизнь морского охотника. Если бы он хотел остаться оленеводом, он взял бы Нанехак к себе в тундру, в свое кочевое стойбище.

Трудно пришлось парню на побережье. Поначалу он и разговаривать не умел по-эскимосски, не знал, как охотиться на морского зверя. Но любовь к Нанехак сделала его настоящим охотником, и сегодня уже никто не мог упрекнуть его в том, что он не умеет снарядить байдару, метнуть в кита или моржа гарпун, добыть нерпу, разделать лахтака или белого медведя. Он теперь хорошо говорил по-эскимосски и любил петь протяжные, вплетающие в свой мотив посвист морозного ветра песни о жизни приморского человека.

Итак, Апар стал настоящим мужем Нанехак.

А Нанехак стала настоящей женой, с грустью оглядывающейся на свое детство и юность. Мечты сменились вечными заботами о еде, о тепле в жилище, о защите будущей жизни, если она зародится в ней.

Павлов, узнав, что Нанехак стала настоящей женой, с сожалением покачал головой:

— Жаль… Тебе бы учиться еще. Ты так молода…

— Теперь Апар меня будет учить, — просто ответила Нанехак.

— А ты знаешь, что скоро жизнь у нас будет совсем другой? — продолжал учитель. — Всем нужно овладеть грамотой…

Нанехак ничего не сказала. С тех пор как Павлов приехал в Урилык, он только и говорил об этой другой жизни, предавался недостойным мужчины мечтам. Да, он гоже ходил на охоту, жил как настоящий эскимос, но это не мешало ему говорить странные и непонятные слова о какой-то неведомой здешним людям новой жизни.

Нанехак медленно шла от ручья, неся в руках ведра со свежей водой.

Большой пароход все еще стоял на рейде, ближе к противоположному скалистому берегу бухты Провидения, и пускал в небо черный дым, стелющийся по темным полоскам нерастаявшего на окрестных сопках снега. От парохода к берегу неутомимо сновал моторный катер, и Урилык, обычно малолюдный и тихий, был облеплен приезжими, как кусок моржового мяса мухами.

Ведра Нанехак были сделаны из тонкой жести, укрепленной деревянным ободком. Это приспособление придумал Апар, чтобы не расплескивалась вода и ведра держали форму.

Женщина подошла к яранге и заглянула в дверь, не решаясь сразу войти внутрь. В полумраке дым от костра перемешивался с ароматным дымом курящих. Среди многих голосов Нанехак отчетливо различила голос учителя Павлова, отца, Апара… Остальные принадлежали незнакомым ей русским людям. Нанехак, хотя и не знала зыка приезжих, на слух все же могла отличить английскую речь от русской.

Она осторожно поставило ведра на землю и присела на большой, отполированный морскими волнами валун. Такие камни держали моржовую крышу яранги при ураганных ветрах, а в солнечную погоду хорошо прогревались, так что на них иной раз приятно было посидеть, отдохнуть.

— Такой большой корабль может прислать только сильная власть, — услышала Нанехак голос Павлова. — Ты когда-нибудь видел, чтобы американцы приезжали на таких пароходах?

— Видел, — ответил Иерок и добавил: — Дело не в величине парохода, а в том необычном, странном, о чем ты говоришь.

— Разве мечтать о будущем — это странно?

— Странно, потому что мечты всегда остаются в сказках, — ответил Иерок.

— А мы все же будем мечтать, и эту мечту сделаем явью, — послышался голос незнакомого человека.

Нанехак осторожно вошла, внесла ведра и поставила их неподалеку от тлеющего костра, на углях которого стоял наполовину опорожненный чайник.

Люди сидели, как и положено сидеть в яранге, вокруг коротконогого столика, кто на китовых позвонках, кто на деревянном изголовье полога, передняя стенка которого была приподнята и подперта толстой палкой, чтобы проветрить остальное помещение.

От мрачного похмельного состояния Иерока не осталось и следа, но он был сосредоточен и напряжен. Прежде чем ответить русским, обдумывал каждое слово.

— Эго не делается так скоро, — медленно произнес он, как бы продолжая ответ на мучительный и трудный вопрос, и посмотрел на Апара. — Даже такие быстрые на подъем люди, как оленные чукчи, и то пускаются в дорогу, хорошенько обо всем поразмыслив.

— Да и дорога наша всегда известна, — подал голос Апар. — Это только со стороны кажется, что мы кочуем где придется, нет, на самом деле мы знаем каждую прошлогоднюю кочку, все берега озер и речек, пригорки и склоны…

— А тут неведомый, чужой и далекий остров, — вздохнул Иерок.

Нанехак примостилась у полога так, чтобы видеть лица говорящих людей.

Приезжий русский, несмотря на усы, был совсем молодой, но серьезный и чем-то сильно озабоченный.

Заметив дочь, Иерок сказал:

— Нана, добавь нам чаю.

Нанехак поставила на огонь второй чайник, заметив при этом на столике куски колотого, крепкого, как камень, русского сахара, русский черный хлеб и желтое сливочное масло.

— На том острове — непуганый зверь, — продолжал приезжий. — Люди там никогда не жили. Моржи так расплодились, что не вмещаются на лежбищах и давят друг друга. Много там и пушного зверя — лис и песца, белый медведь бродит стадами. Летом гнездятся гуси, утки и множество разной птицы…

— Оленей там нет? — спросил Апар.

Нанехак с удивлением посмотрела на мужа. Еще несколько дней назад это был самый тихий и молчаливый человек в яранге. «Человек, не имеющий голоса» — так звали юношу, отрабатывающего жену. А тут Апар заговорил ровно и уверенно, и Нанехак поняла: так ее муж показывает, что занял наконец подобающее в семье положение.

— Оленей там нет пока, — ответил русский и еще раз подчеркнул: — Пока. Но уверен, там можно развести оленье стадо.

— А кто даст оленей? — удивился Апар. — Американцы покупали, так те, кто продал им оленей, навлекли на себя проклятие духов и умерли.

— Насчет проклятия духов — разговор особый, — ответил русский. — Мы не будем продавать американцам оленей, а как бы возьмем с собой часть стада, как вы перегоняете его, когда собираетесь перекочевать на другое пастбище.

— Эскимосы никогда не были кочевниками, — решительно заявил Иерок и взялся за чашку с горячим чаем. Он долго пытался разгрызть крепкий кусок сахара и, когда это ему удалось, продолжил: — Для нас покинуть родной берег все равно что отрезать часть собственного тела.

— Я все понимаю, — согласился русский. — Но эскимосы, я знаю, — великий северный народ, который не боится пространства. Иначе как бы они могли жить там, где одно селение отделено от другого многими днями пути?

— Раньше нас было больше, и мы жили теснее, — возразил Иерок. — Рядом с Урилыком стояли селения Кивак, Секлюк, Эстихет… Теперь их нет.

— А почему нет? — подхватил русский. — Потому что нет еды, нет зверя, потому что голод…

— В этом ты прав, — кивнул Иерок, — трудные времена настали… Но даже в трудные времена кто покидает родину?

— Вы не покидаете родину, — стараясь говорить убедительно и спокойно, произнес русский. — Вы останетесь на своей земле. Ведь те, кто жили на этих Киваках, не все вымерли, многие переселились туда, где есть зверь, где есть охота… Разве не правда?

Иерок внимательно посмотрел на русского, переглянулся с Апаром и Павловым и кивнул:

— Правда…

— Люди пойдут за вами, товарищ Иерок, — сказал русский. — Они вам верят, верят вашему опыту, вашей мудрости. Я только хочу сказать, что пароход долго не может ждать. Вокруг острова Врангеля тяжелые льды, и чем раньше мы туда придем, тем легче нам будет высадиться… До свидания, мы еще поговорим с вами…

Русский встал, вслед за ним поднялся и Павлов.

Когда они ушли, в яранге долго стояла тишина. Лишь в костре порой потрескивал кусок древесной коры, пропитанный морской солью, и на огонь с шипением выплескивалась вода из закипевшего чайника.

— Что тут было? — тихо спросила Нанехак у мужа.

— Ушаков просит нас переселиться с ним, — ответил Апар.

— Куда?

— На остров…

— На какой остров?

— Говорит, есть такой необитаемый остров на севере, где непуганый зверь и нетронутые моржовые лежбища.

— Разве есть такая земля? — с недоумением спросила Нанехак, и недоумение ее было понятным: о счастливых островах изобилия говорилось только в легендах, в древних сказаниях, а в жизни их никто не встречал.

— Ушаков говорит — есть, — ответил Апар.

— Но как мы можем покинуть Урилык? — с болью в голосе произнесла Нанехак и вспомнила уже почти забытое происшествие с тем рыжим, который тянул ее на деревянную шлюпку…

Иерок допил свою чашку и серьезно сказал:

— То, что говорит Ушаков, не просто посулы… Чую, в его словах есть правда. Буду думать. Завтра надо дать ответ.

Иерок встал, снял со стены легкий посох и вышел из яранги, взяв направление на мыс, нависший над Пловерской косой.

Апар и Нанехак смотрели ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом.

— А что ты сам думаешь о том, что сказал русский? — спросила Нанехак мужа.

— Боязно, — ответил Апар. — Кто знает, что там, на неведомой земле?

— Но он же сказал — такие же звери, моржи, тюлени, белые медведи… Уже середина лета, а тут, на Пловерской косе, пусто. Пусто и в море. Того моржа, которого убили позавчера, давно съели. Может быть, там и впрямь вдоволь еды?

— Кто знает, — нерешительно протянул Апар. — Может, нам лучше переселиться в тундру?

— Нет, в тундру я не пойду, — твердо ответила Нанехак. — Я не могу покинуть отца. У него ведь больше никого нет.

— Наверное, будет так, как скажет Иерок, — задумчиво произнес Апар.

Нанехак внимательно посмотрела на мужа. Он и впрямь был в растерянности и не мог сказать что-то определенное, не мог принять никакого решения.

— Может быть, тот остров надежды — из древней сказки? — тихо спросила Нанехак.

— Разве может сказка стать былью? — усмехнулся Апар.

— А вдруг такое все же случается? — тихо улыбнулась Нанехак. — Пусть редко, но бывает… Иначе какой смысл в сказках? Люди давным-давно позабыли бы о чудесах, и об острове надежды тоже… Может быть, остров этот там… Ведь все селение едет, и даже учитель Павлов, говорят, получил предписание от властей.