Глава 1 Песня для господина Кеплера

— Только бы это был папа, — отчаянно шептала Анна, пытаясь открыть тяжёлую дверь. — Только бы это был он!

Помчаться бы сейчас вниз, но ступеньки такие неровные. Она уже не раз падала с них вверх тормашками — весьма неподобающий способ встречать папу, приземлившись к его ногам с кучей свежих синяков. Добравшись до подножья лестницы, девочка побежала — вот она уже совсем близко, это и в самом деле он.

— Папа, папа, — обхватив отца за талию, прямо повиснув на нём, восторженно завопила Анна и тут же отпрянула назад. Она, Анна, никогда не хватала людей вот так, прямо посреди улицы, где каждый мог видеть. Но папа уронил портфель, крепко обнял дочь, и сразу стало ясно — пусть целый свет видит, ему и дела нет.

— Отпусти, отпусти. Ты мне кости переломаешь, — наконец с трудом выдохнула Анна.

Он рассмеялся и разжал руки. Девочка тут же кинулась поднимать портфель и обтирать его подолом платья, чтобы вернуть папе чистым. Пришлось низко склонить голову, чтобы отец не заметил, как она вся сияет — ей удалось его встретить, он так крепко её обнял. Но папа всё равно догадался, большой ладонью поймал её ладошку, и вот, рука в руке, они направились к дому.

— А где все остальные? — спросил отец.

Анна нахмурилась. К чему это всегдашнее беспокойство о старших братьях и сестрах? Ясное дело, папе невдомёк, что из-за остальных Анне никогда еще не удавалось встретить его одной. Гретхен или Руди, Фриц или Фрида, а то и все четверо всегда оказывались рядом.

— Они перессорились из-за того, что сегодня случилось в школе, — объяснила девочка. — Но я сидела на подоконнике и заметила тебя издали.

Она старалась передвигать ногами как можно медленней, ей хотелось подольше побыть с ним вдвоём.

— А что случилось в школе? — спросил отец и отпустил её руку. Они остановились — папе хотелось узнать, в чем дело. Сама того не замечая, Анна потянулась и дёрнула себя за хвостик тоненькой косички. Она так часто делала, когда волновалась.

— Не надо, Анна, — попросил папа. — Сейчас расплетётся.

Но было уже поздно. Девочка взглянула на зажатую в кулаке мятую ленточку. Как часто мама умоляла её оставить волосы в покое. Как часто она про это забывала.

— Может, мне удастся поправить дело, — предложил папа. — Давай, во всяком случае, попробуем.

Анна повернулась спиной и через плечо протянула папе ленточку. Тот неловким движением попытался поймать разваливающийся хвостик косички. Да, мама права, это действительно трудно. Прядки волос ускользали из рук. Наконец Анна зажала конец косички и папе удалось завязать кривоватый бантик где-то в серединке. Результат ему не понравился. Он даже не попытался переплести косичку, и теперь волосы совершенно запутались. Анна не хуже него знала, что получилось, но ей было всё равно. Даже только что заплетённые мамой косички держались недолго, не то что гладкие, блестящие, толстые косы Гретхен.

— Ты спросил про школу, папа, — напомнила Анна.

Папа тут же забыл про её волосы.

— И что же там случилось?

На мгновенье Анна задумалась. На самом деле история была не её, а Гретхен, но у Гретхен и у всех остальных всегда было полным-полно историй. Ей, Анне, нечего рассказать, кроме того, как трудно приходится в классе у фрау Шмидт. Как бы там ни было, Гретхен сама виновата — не уследила, что папа уже пришёл.

— Мы все собрались в актовом зале, — Анна с головой нырнула в рассказ. — Мы всегда собираемся в актовом зале перед началом уроков и что-нибудь поём. Нам разрешается выбрать пару песен. Старшим детям разрешается. Сегодня утром была очередь Гретхен выбирать, и она попросила спеть "Мои мысли так вольны". Вся школа знала слова, кроме самых маленьких. В моём классе я одна знала все слова.

Она на минутку замолчала, гордая тем, что знала слова, ей припомнился день, когда папа научил её этой песне — ей тогда было только пять. Он объяснял значение каждого слова, покуда она не поняла, а потом они вышагивали вместе, распевая "Мои мысли так вольны".[1]

— И что же случилось? — снова переспросил папа.

— Понимаешь, господин Кеплер… Помнишь, папа, он теперь новый директор школы, его прислали, когда господин Якобсон ушёл.

Папа кивнул и помрачнел. Они с господином Якобсоном были друзьями и всегда играли вместе в шахматы. Но три недели тому назад господин Якобсон уехал в Америку.

— Господин Кеплер сказал: "Мы больше эту песню в школе петь не будем". Фрейлейн Браун уже начала играть вступление, и никто не знал, что делать. Гретхен всё ещё стояла, она густо покраснела и громко спросила: "А почему?" Она ужасно храбрая, папа. Все боятся господина Кеплера. Руди говорит, что не боится, но он просто врёт.

— И что же господин Кеплер ответил Гретхен?

Вопрос прозвучал так сердито, будто папа знал ответ заранее.

— Он ей ничего не ответил, — продолжала Анна. Ей самой это было удивительно. — Я хочу сказать, он ничего не объяснил. Просто взглянул на неё и скомандовал: «Садись». — Анна попыталась изобразить резкие интонации директора.

— Руди сказал, что господин Кеплер, наверно, просто не любит эту песню, и тут нет ничего особенного… — голос девочки замер на полуслове.

— И что же вы вместо этого пели? — спросил папа и медленно двинулся к дому. Он уставился в землю и не смотрел на дочь.

— "Германия, Германия превыше всего".[2]

Они были уже у самого дома. Возможность побыть вдвоём подходила к концу. Плечи девочки поникли.

Тут отец внезапно откинул голову и начал петь.

Как это господину Кеплеру не нравятся такие слова? И мелодия? Песня разносилась по тихой улице. Анна присоединилась ко второму куплету. Как и папа, она пела во всю мочь, стараясь, чтобы каждое слово было отчётливо слышно.

Тут Анна услышала, что они приближаются — Руди мчится, перескакивая через ступеньки, за ним торопится Гретхен, близнецы катятся с лестницы вслед за старшими. И вот уже все четверо подхватывают:

— Папа, папа, Анна тебе сказала?.. — перебила пение Гретхен. Но папа продолжал подниматься по лестнице и петь. Они следовали за ним, словно за Гамельнским Крысоловом, голоса слились в последней, самой лучшей строфе.

Они закончили песню на середине лестницы. Мама перегнулась сверху через перила и уставилась на них.

— Эрнст, ты что, с ума сошёл? Малышка Труди Гросман больна, Минне только-только удалось её уложить. И вообще, о чем ты думаешь, поднимая такой шум?

Но они уже были наверху. Папа обхватил маму за талию и поцеловал, да так, что она вся вспыхнула. Он смеялся, хотя ему было жалко малышку Труди — он совсем не хотел её будить. Но из квартиры внизу не доносилось хныканья разбуженного младенца, значит, всё в порядке.

— Последний разочек, Клара, — объяснил он. — Всего одна песня для господина Кеплера, который пока не может мне запретить петь с моими детьми.

— Что за чепуху ты городишь? — рассмеялась мама, высвобождаясь из объятий.

— Анна тебе всё рассказала! — завопила Гретхен.

Анна не подымала глаз, но всё равно была ужасно счастлива, что папа узнал новости от неё.

— Да, Анна мне рассказала, — папин голос внезапно зазвучал грустно и устало. Веселье закончилось.

— Но это ведь ничего не значит, папа? — спросил Руди. Уверенность в его голосе куда-то пропала.

— Говорила я тебе, всё совсем непросто, — Гретхен, всегда такая спокойная, казалось, готова была расплакаться. — И дело не только в том, как он со мной разговаривал. Ты же заметил, как он посмотрел на фрейлейн Браун. У той даже руки затряслись. Я сама видела. Я думала, она даже не сможет играть гимн.

— А я вам всё пытаюсь сказать, что сегодня случилось и кое-что похуже, — прервал сестру Фриц. — Вернее, даже не сегодня. Знаете — отец Макса Хоффмана исчез! Испарился! Его уже три дня дома не было.

Фриц ждал, пока все усвоят эту новость, но на самом деле не слишком беспокоился. Он сам с Максом не разговаривал, ему всё рассказал другой мальчик в школе. Но Анна говорила с Гердой, сестрой Макса. Ей сразу вспомнилось зарёванное, распухшее лицо Герды.

— О каких Хоффманах ты говоришь? — спросила мама, отвернувшись к плите. — Никто из тех, с кем мы знакомы, так со своей семьёй не поступил бы. Это просто позор.

— Но он не… — на минуту Анна забыла, что она младшая, и помнила только несчастные глаза Герды. — Это вовсе не то, что ты думаешь. Мне Герда сказала.

— Анна Зольтен, посмотри на свои волосы, — прервала её мама.

Мысли Анны по-прежнему были заняты Гердой, и она не обратила внимания на мамины слова. Они должны понять, что случилось. Может, папа сумеет помочь.

— Хоффманы готовы были уже сесть за стол. Всё было накрыто к ужину. Они ждали и ждали, а господин Хоффман не пришел. И когда фрау Хоффман пошла в полицию, они её даже слушать не стали. Так Герда сказала. Велели ей идти домой и не болтать об этом.

Папа слушал внимательно. Похоже, он тоже забеспокоился. Но мама только рассмеялась.

— Такое нередко случается, полиция знает. Положим, она не первая жена, которая пришла в полицию искать сбежавшего мужа. Ну что могло с ним случиться? Он бы вернулся домой, если бы захотел — если только это не несчастный случай или сердечный припадок. Они, наверно, проверили больницы?

— Наверно, — пробормотала Анна. Она больше ничего не знала. — Его уже три дня нет, — добавила она.

— Я это уже сказал, — перебил Фриц.

— Тогда вряд ли несчастный случай, — мама больше не желала обсуждать эту тему и поставила дымящееся блюдо, которое держала в руках, на стол.

— Садитесь поскорее. Давайте-ка забудем про господина Хоффмана, пока ужин не простыл. Он тоже, наверно, где-то сейчас ужинает, и неплохо, надеюсь. Перестань теребить бант, Анна, я тебе его потом перевяжу.

Папа уселся в большое кресло. Все головы склонились в ожидании молитвы. Произнеся обычное благословение, папа не остановился, а внезапно добавил: "Отец наш Небесный, будь милостив к семье Хоффманов, и к нашей несчастной стране… и ко всем детям, во имя Христа. Аминь".

Все изумлённо уставились на него.

Мама первая открыла рот.

— Что ты такое говоришь, Эрнст? Многие сейчас без работы, правда, времена трудные, и всё так дорого. Но трудные времена скоро пройдут, это всем известно.

Анна взглянула на папу. Он-то точно знает. Он сейчас развеет все её страхи. Каково было бы сидеть на подоконнике, ждать, когда папа придёт, и никогда его больше не увидеть? Эта ужасная мысль преследовала девочку весь день. Папа медленно поднял вилку.

— Трудные времена… — повторил он. — Боюсь, они только начинаются. Нам пока виден только краешек той тьмы, что надвигается на нас.

— Эрнст! — воскликнула мама, устрашённая его словами и выражением лица. Как и Анна, она понятия не имела, о чем он говорит.

— Забудь об этом, Клара. — отозвался папа. — Сейчас не время разговаривать.

Анна была потрясена до глубины души. Папа и сам боится. Как же он тогда её успокоит? А она даже не всё рассказала!

— Фрау Хоффман хотела, чтобы Герда попросила помощи у господина Кеплера. Но Макс не пойдёт к нему, и Герда тоже не хочет. Как ты думаешь, папа, стоит им пойти?

— Господин Кеплер не поможет, — в папином голосе звучала та же печаль, что прежде мелькнула на лице. Он улыбнулся дочери, это была улыбка любви, но надежды в ней не было.

— Я схожу к фрау Хоффман, посмотрю, что можно сделать, — пообещал он.

Но в его голосе опять прозвучал страх. Анна не знала, откуда у неё такая уверенность. Может, дело в том, что она сама напугана. Как бы утешить папу?!

Она жевала и сосредоточено размышляла. Тут ей кое-что пришло в голову, непонятно только, хорошая ли это мысль. Папа тоже ел. Она тихонько потянулась и дотронулась до него, чтобы привлечь внимание. Девочка не хотела, чтобы остальные слышали. Они будут смеяться. Руди и так часто повторяет, что она сумасшедшая.

Мамины капустные голубцы были слишком хороши, чтобы заставлять себя ждать. Жизнь, конечно, серьезная штука, но голубцы… Никто, кроме папы, не обратил на Анну никакого внимания.

— Мысли так вольны, папа, — тихонько прошептала девочка.

Папа поднял голову и улыбнулся ей. Теперь это была настоящая улыбка, его большая ладонь нежно сжала маленькую ладошку.

— Я сделаю всё возможное, чтобы не измениться — для тебя, моя девочка, — пообещал отец.

Анна не совсем поняла, о чём он говорит. Какие дела имеет в виду? Разговор с фрау Хоффман? Или что-нибудь ещё?

Но даже не зная ответов на эти вопросы, девочка не сомневалась — всё идёт как надо. Не Руди или Гретхен, не Фриц или Фрида, но она, Анна, утешила папу! Довольная и счастливая, она отправила в рот ещё кусок.