"Садовники Солнца" - читать интересную книгу автора (Панасенко Леонид Николаевич)

ПРОТЕСТ ПАРАНДОВСКОГО

Где-то рядом цокала белка. Но то ли слишком густой была листва, то ли рыжей попрыгунье не сиделось на одном месте – Антуан так и не разглядел её. Покрутил, покрутил головой и пошёл дальше.

Он специально приземлился не на крышу института Контактов, а километрах в двух от его здания, чтобы прогуляться по лесу. Здесь пахло смолой и нектаром, и этот букет казался немного странным: он предполагал сосну и гречиху, а по обе стороны тропинки росли одни дубы да зеленел орешник.

Белка зацокала громче. В кустах орешника вдруг что-то затрещало, и на поляну, открывшуюся по ходу впереди, выпрыгнул полосатый зверь.

Антуан замер. Шагах в двадцати от него щурил жёлтые глаза тигр.

«Как же так? – мысли вмиг смешались. – Рядом с институтом... Закричать, может, кто услышит?! Нет, не успеют... Палка, камень? Ничего! Ничегошеньки рядом нет... Значит, бой. Если не уйдёт, не свернёт, если прыгнет – бой!»

Антуан весь напрягся.

Послушное приказу мозга, тело человека приготовилось к смертельной схватке. Каждый мускул его мгновенно вспомнил сложную науку тренировок, а рассудок, успевший погасить вспышку страха, назидательно заметил: «Теперь ты понял, почему вас, Садовников, учили буквально всему? В том числе и искусству боя? Совершеннейшему и страшному искусству, в которое, кроме вас, посвящены только исследователи дальнего космоса».

Зверь зарычал. Как-то глухо, даже по-домашнему, будто в огромной кошке при виде человека шевельнулось нечто, заставлявшее её младших родственников тосковать по ласке и искать убежища у весёлого костра. Только теперь Антуан заметил, что тигр держит в пасти добрую половину антилопы – рога мёртвого животного цеплялись за траву. «Очень хорошо, мелькнула чёткая мысль. – Во-первых, хищник сыт; во-вторых, чтобы бросить добычу, надо потратить четверть секунды. Прекрасный подарок судьбы – такая огромная фора...»

Тигр мотнул головой, фыркнул и не спеша побежал к человеку. Шагах в десяти от Антуана он бросил добычу, присел. Разинулась окровавленная пасть.

Антуан тоже присел, готовясь к встречному прыжку.

Но зверь вдруг зевнул и отвернулся, как бы утратив всякий интерес и к своей добыче, и к неожиданному сопернику. А за спиной у Антуана засмеялись. Звонко, в два голоса.

– Сюда, Рик, сюда, – позвал зверя высокий блондин. Рядом с ним стоял коренастый загорелый парень в голубой форме института Контактов.

– Вы сами виноваты, – укоризненно заметил он, весело глядя на Антуана. – Это экспериментальная биозона, и я ума не приложу, как и зачем вы проникли через ограждение?

– С неба, – ответил Антуан, всё ещё опасливо косясь на тигра. Рейсовый гравилёт высадил. Прогуляться по лесу захотелось.

– Зона – не место для прогулок, – назидательно сказал загорелый. – Хотя вы и помогли науке. Саша, – обратился он к напарнику, – зарегистрируй подношение Рика как внеплановый эксперимент. Серия – активная помощь человеку, условия – максимально приближённые к реальным...

– Собственно, я здесь не посторонний, – Антуан протянул загорелому карточку экзаменационного задания.

– Наконец-то мы сразимся. Ну, держись, Парандовский, – с напускной угрозой промолвил тот и представился: – Валерий Платов, специалист по Гее.

– Вы считаете, что Парандовский не прав? – поинтересовался Антуан. – Но у него несокрушимая логика. Я в пути познакомился с протестом... Впечатляет: «в процессе биологической эволюции выживают те, кто достоин жизни... человек не имеет права вмешиваться... изменять объективные законы природы...»

– Это машинная логика, – тихо отозвался Саша. – Он абстрагирует чужую жизнь, не узнав и не поняв её. Несчастную и задыхающуюся.

– Полно вам, – сказал Валерий, и Рик мотнул головой, как бы соглашаясь с ним. – Такие вопросы одним наскоком не решают.

На дорожку прыгнула белка. Хвост распушён, в передних лапках орех. Белка зацокала требовательно, даже сердито. Отпрыгнула в сторону, опять вернулась на тропинку.

– В кладовую свою приглашает, – пояснил Платов. – А Рик мясо вам предлагал, – обратился он к Антуану. – Вот какие у нас звери...

– Пойдёмте, – сказал Саша. – Вам надо повидаться с Яниным, а он куда-то собирался.

О Янине ходило много легенд.

Ветераны Службы Солнца считали, что в лице руководителя объединённого института Контактов пропадает идеальный Садовник, а Янин, когда ему говорили об этом, смеялся и отвечал: «Нет-нет, мне легче с фторовой медузой договориться, чем с соплеменником... Да и вам выгодно – свой человек в институте».

Хозяйство Янина всё разрасталось, так как люди его занимались в основном предварительными исследованиями новооткрытых миров, а в них мирах-то – не было недостатка. Несколько десятков планет, на которых обнаружили жизнь, обхаживали легионы специалистов из института Янина, а Гея с её гуманоидами вообще была на положении баловня. Янин лично отбирал для неё наблюдателей, летал туда дважды в год, хотя свирепые аборигены ещё в первой экспедиции умудрились раздробить своему опекуну кисть руки. Янин и тут нашёл место для шутки. «Не-е, – говорил он, – они ребята славные. Просто я поспешил подсунуть им принцип действия пращи»...

Кроме всего прочего, академик Янин упорно и мощно воплощал в жизнь своё понимание любого контакта с внеземными мирами как проявления активной доброты. «Экологический кризис Земли, – любил повторять он своим последователям, – учит нас если не любви к каждому камню, то по крайней мере уважению к его суверенности и праву сохранять в неприкосновенности свою кристаллическую структуру». Над его изречениями порой посмеивались. Янин не обижался, тут же заводил разговор, например, о примитивных формах сознания и нарочито-доверительно сообщал: «А вы знаете, что путь к сердцу аборигена лежит через его желудок?» Антуану чрезвычайно нравился и стиль его научных работ – минимум академичности, минимум истории вопроса, одни предпосылки и выводы. Янина упрекали: где, мол, ваши доказательства? А он без тени улыбки пожимал плечами: «Зачем доказывать очевидное? Я не пишу спорных вещей. Это всё, увы, аксиомы...»

– Не повезло, – вздохнул Платов, выходя из кабинета академика, упустили мы шефа. Наверно, прямо из кабинета отправился на крышу. Сейчас проверим.

– Тоже поднимемся?

– Не-е, – протянул Валерий, явно копируя Янина. – Шеф любит стратосферный режим. Если стёкла дрогнут, значит, улетел.

Дрогнули не только стёкла, но и пол: тяжёлая машина проткнула небо алым сполохом и тут же исчезла.

– Надеюсь, не на Гею? – поинтересовался Антуан.

Платов юмора не понял:

– Не собирался. Вы не волнуйтесь – к утреннему обходу владений шеф будет на месте.

Они вместе поужинали. Потом минут сорок играли в бадминтон, пока Валерий, который взял слишком быстрый темп, не сдался на милость победителя.

– Еда, спорт – это хорошо, даже здорово, – сказал Антуан. – А чем ещё у вас развлекают гостей?

– Яниным, конечно, – улыбнулся Платов.

– Жизнеописание?

– И подвиги, – добавил Валерий и тут же под большим секретом сообщил то, что наверняка знал уже весь институт: – Я пишу о нём книгу...

Антуан тоже кое-что знал о Янине. Реплики будущего Садовника ещё больше подогрели просветительский пыл специалиста по Гее. Платов оседлал какой-то громоздкий гимнастический снаряд и, не скрывая торжества, спросил:

– А когда Янин впервые применил свой принцип активной доброты и что из этого получилось, вы, конечно же, не знаете?

– Грешен, не знаю, – согласился Антуан.

Он на миг отвлёкся от разговора, чтобы посмотреть на мягкие краски вечера, стайку девушек, бегущих к бассейну, белый мяч над волейбольной сеткой, а главное – чтоб полюбоваться зданием института: от круглой «головы» конференц-зала ввысь наклонно уходили два корпуса из поляризованного стекла, напоминающие простёртые руки. Они уверенно и бережно поддерживали небо. Высокое, бездонное, с редкими серебристыми перьями туч, с первыми звёздами.

– ...Я уже говорил, это было сорок семь лет назад, – рассказывал Валерий, – и Янин тогда был кем-то вроде меня – молодой учёный только что созданного института Контактов... Их сначала приняли за блуждающие астероиды. Точнее – это были «пришлые» тела, путь которых лежал по вектору от созвездия Близнецов. Сам факт – тела именно извне, так как у них траектория, а не орбита – очень заинтересовал астрономов. Обоих гостей из космоса тщательно исследовали, взяли необходимые пробы. Это были каменные ядра поперечником около двух километров, оплавленные, а потом изъеденные в долгих странствиях межзвёздной пылью. Доктор Кейт, руководивший исследовательской экспедицией, выдвинул довольно убедительную гипотезу: необычные гости есть не что иное, как... вулканические бомбы. Предположение вызывало невольное уважение к далёкой родине «камушков». Какой яростной и молодой должна быть планета, чтобы её вулканы рождали бомбы таких размеров, и какая мощь должна кипеть в её огненной груди попробуйте даже при нашем уровне техники запустить такую громадину... Но не это главное. Чудо случилось семнадцатого августа. В этот день космические гости изменили курс: один отправился к Венере, другой прямёхонько к Меркурию. Представляете?

– Загадочно, – согласился Антуан, изучая вдохновенное лицо Платова. – Но, насколько я знаю, аборигены с Геи – пока самая ценная находка. В смысле разума.

– При чём здесь разум, – Валерий досадливо повёл плечом. – Я вам рассказываю, как был найден Великий Критерий. И вообще, если хотите, Янин – это будущее вашей службы. Вы культивируете добро в людях, а Янин – во всей доступной нам вселенной. Улавливаете масштаб?!

– Это он раскрыл тайну «вулканических бомб»?

К стыду своему, Антуан действительно не знал этой занимательной истории. Впрочем, чему тут удивляться? Знания множатся, а память человеческая...

– Он работал тогда в филиале института, на Венере, – пояснил Платов. – Янин отпросился посмотреть странного гостя. Один. На маленьком космоботе... Этот эпизод рассказан в моей книге от первого лица. Если хотите, могу воспроизвести почти дословно.

– Валера! Случай послал вам редкого слушателя.

– Начинаю:

«...Я провозился восемь часов. Всё напрасно. Напрасно искать разум там, где его просто-напросто нет. Не имеет „гость“ и каких-либо движителей. По-видимому правы физики пространства. Они предполагают, что маневрирование гостей с Близнецов вызвано гравитационным полем Солнца и особенностями строения вещества астероидов. Я же думал, что это какая-то форма жизни камня, так как нет и не может быть строгого разделения между живым и неживым веществом и одно незаметно переходит в другое.

Я покинул поверхность астероида, но не улетел. Хочу ещё немного понаблюдать за пришельцем из далёких миров, подумать о его судьбе. Я думаю так: „А если это всё-таки форма жизни? Предположим такое на минутку. Тогда ей нужна среда обитания. Среда обитания подразумевает сочетание условий, необходимых для жизни. Главное из них – энергия, её источник. Жизнь всегда жмётся к энергетическим кострам...“

Нет, это слишком долгий метод познания. Попробуем иначе. Вообразим себя этой чужой жизнью.

Итак, я – искорка некоей жизни. Я не знаю ни цели, ни способа своего существования, но всё это есть во мне. Всё это запрограммировано во мне природой. Я чёрная обожжённая глыба материи. Я странствую уже сотни, тысячи, а может, и миллионы лет. Я вся окоченела от холода. Мой внешний панцирь прохудился. Жизненные процессы крайне замедленны, ибо холодный и слепой вакуум не самое лучшее место для обитания организованной материи. Мне неизвестны желания. Но мне отчаянно надо... немного тепла и света! Тепла и света...

Что-то в этой „исповеди“ астероида показалось мне занятным. Насмехаясь над самим собой, я всё же развернул космобот дюзами к астероиду и включил малую тягу. Я кружил вокруг „гостя“. Весёлое атомное пламя со всех сторон облизывало угрюмую глыбу. Кое-где её поверхность уже раскалилась, затеплилась вишневым светом. Поползли первые трещины. Из них клубами вырывался то ли пар, то ли газ.

Затем астероид... лопнул. Заметив, что он раскалывается на несколько частей, я на всякий случай дал полную тягу и ушёл от него километров на семьсот.

И тут меня вызвала Венера.

– Ты знаешь?! – ошалело кричал мой коллега. – Только что получили сообщение с Меркурия! Там та-а-кое происходит... Ты знаешь, эта „бомба“ приблизилась к планете на расстояние полутораста километров... да, да, в районе терминатора, и вдруг...

– Знаю, – перебил я его, глядя на свой обзорный экран. – Я знаю, что у них там происходит! У них первый праздник света. Бомба, а точнее – спора, взорвалась. В аспидно-чёрном небе Меркурия распустился огромный цветок. Бледно-зелёный двулистник, похожий на бабочку. Его эфирные лепестки колеблются, словно не могут удержать более плотные изумрудные вкрапления. Вот, вот, смотрите, они падают. Они посыпались, как дождь. Зелёный дождь на Меркурии! Я не знаю, что вырастет из этих искорок жизни, но всходы будут. Обязательно будут!»

Платов умолк, перевёл дыхание.

– Выходит, Янин создавал свои «аксиомы» не только умозрительно, заметил Антуан.

– Почему же? – удивился Платов. – Именно умозрительно. Он-то и сущность космической споры сначала умом узрел.

– Интересно, – согласился Антуан. – Правда, я не знал, что Янин мыслит и разговаривает в таком романтично-возвышенном стиле.

Платов смутился.

– Не воспринимайте всё так буквально, – сказал он. – Моя книга не совсем документальная.

В разлуке Антуан, сколько помнил себя, без четверти десять всегда звонил матери. Всегда, везде, ежедневно. Это стало такой же потребностью, как потребность есть, пить или спать. Иногда они только обменивались пожеланиями доброй ночи, а в иные дни могли говорить по полчаса и больше. Особенно затягивались их беседы, когда мама показывала факсимильную копию какой-нибудь старой книги и спрашивала нечто вроде сегодняшнего:

– Тебе знакомо имя Генри Джеймса, мой мальчик?

Он, конечно, признавался: «Впервые слышу!» – и морщинки на её лице разглаживались, в глазах зажигался свет.

– Я давно читала о нём, – говорила мама (вот уже сорок лет она работала программистом-библиографом в Национальной библиотеке) – а сегодня раскопала прижизненное издание. Заметь, совершенно случайно.

Антуан рассказал, что завтра встреча с академиком и что в институте буквально преклоняются перед Яниным.

Мама кивнула.

– Как-нибудь ты тоже почитаешь Джеймса. Отдельные его рассказы ну просто великолепны. Кстати, Хемингуэй всем советовал учиться у Джеймса...

– ...Тигр такой симпатичный.

– Боже мой, – мама наконец поняла, испуганно охнула: – Тигр? Sauvage? [3]

– Что ты, мамочка. Совсем ручной. Правда, он мне об этом не сказал.

– ...Bon nuit [4].

В комнате отдыха было тихо и уютно. Антуан быстро разделся, лёг. Спать не хотелось. Он потянулся к книжной полке (кристаллозаписи Антуан не любил) и сразу же заметил среди новинок два коричневых тома трудов академика. «Его не просто здесь любят, – подумал Антуан, раскрывая первый том. – Его здесь любят последовательно».

Он читал урывками, лишь бы уловить общий смысл:

«К вопросу о панспермии

...Данный научный спор ввиду его узкой тематики интересует нас только как отправная точка для дальнейших размышлений.

Сущность спора:

В 70-е годы XX века один из основоположников молекулярной биологии лауреат Нобелевской премии профессор Крик опять выдвинул вариант панспермии (жизнь на нашей планете „посеяна“ сверхразумными существами). Он заявил, что самозарождение жизни на Земле с научных позиций объяснить невозможно. Основные аргументы: уникальность условий на планете, загадка идентичности для всех живых организмов механизма передачи наследственных признаков через генетический код.

Возражения профессора Шкловского: зачем „создатели“ растянули появление разума на миллиарды лет; вариант панспермии по существу не решает вопроса происхождения жизни на Земле, а только переносит его в другое место вселенной.

Объявим теперь наши предпосылки:

Жизнь есть функция материи. Это значит, что она так же вечна, неуничтожима и вездесуща.

Жизнь – функция защитная, так как только живые существа способны противостоять распаду (уменьшению порядка в системе) и энтропии.

Иными словами, жизнь можно определить как реализацию „инстинкта самосохранения“ вселенной.

Следовательно:

Степень насыщенности мирового пространства жизнью находится в прямой зависимости от возраста вселенной. Чем больше возраст, тем сильнее „давление“ жизни.

Учитывая исключительную трудность спонтанного возникновения жизни, разумно предположить, что природа позаботилась как о способах её распространения, так и о принципах распределения в мировом пространстве.

Следовательно, прежде всего надо вести речь о витаспермии (земные аналоги – пчела, опыляющая растения; ветер и вода, переносящие семена).

Панспермия, о которой упоминалось, несомненно, есть характерная функция космического разума. Человек уже сейчас, населяя новые планеты, несёт туда свою биосферу...»

Глаза у Антуана слипались. Уже засыпая, он подумал: «Однако „аксиомы“ академика всё же требуют доказательств... Требуют... Раз требуют, значит получат. Главное, что Янин в них верит. Столько веры! Жизнь – вездесуща?!»

– Брат мой, проснись, – сказал густой бас. – Конечно, если дело тебе дороже сна.

Антуан открыл глаза. Ночник едва тлел, однако он сразу узнал маленького лысого человека, склонившегося над его постелью. Лицо у Янина было усталое, помятое, а движения, как ни странно, чрезвычайно энергичные.

– Вставай, брат, будем знакомиться, – густой бас академика не соответствовал его малой фактуре, но это, по-видимому, нисколько не мешало ему повелевать и властвовать, а доброе обращение «брат», успевшее полюбиться всем за последние десять-пятнадцать лет, в устах Янина звучало резко и повелительно – как давно забытые военные команды. – Покажу тебе Гею, пугливых моих покажу. Тебе тоже воевать за них придётся – надо злостью запастись.

– Ваши солдаты достойны полководца, – пошутил Антуан, одеваясь. – Все как один уверены в победе.

– Иначе быть не может, – тонкие губы Янина дрогнули в полуулыбке. Зачем же воевать, если не уверен? Надень, брат, что-нибудь потеплее. У нас голографический проектор на крыше, а там сейчас такие муссоны-пассаты...

На крыше действительно разгуливал холодный ветер. Над головой стыли звёзды, а у горизонта, за тёмным бесформенным пятном леса, помигивали редкие огни Семиреченска.

– Вся трудность в чём? – самого себя спросил академик. Он остановился, посмотрел на Антуана вопрошающе и строго: – А в-том, что наши питомцы – до предела запуганные и несчастные существа. Условия на Гее гораздо суровее тех, в которых наши предки взбирались по лестнице эволюции. У них сейчас пик оледенения. Пугливые всё время в бегах. Они гибнут целыми племенами...

Янин и Антуан взошли на круглую площадку, которую ограждали лёгкие поручни. Что-то мигнуло в воздухе и вот уже нет ни крыши, ни огней Семиреченска. Вокруг унылые холмы, чахлые деревца и кусты, обожжённые ранними заморозками. В траве поблёскивают слюдяные оконца льда.

Звука не было, и Антуан не сразу заметил осторожное движение. Среди валунов пробирался маленький зверёк, чем-то похожий на барсука. Зверёк вдруг насторожился, поднял голову. В тот же миг на него обрушились две тяжёлые палицы. «Наверное, вдвоём охотятся, – подумал Антуан. – Да, вот они. Действительно, жалкое зрелище... Но что это? Почему драка? Почему эти косматые существа вцепились друг другу в горло и более жилистый уже занёс сучковатую палицу над головой противника? Откуда – из-за камней, что ли? появились десятки таких же существ и... почему они убивают друг друга?»

– Раньше такие встречи заканчивались мирно, – тихо сказал Янин. – В крайнем случае делили добычу. Теперь же племя предпочитает погибнуть, чем упустить даже кусочек мяса. «Барсук», заметьте, давно уполз... От голода на планете уже умерло около ста семидесяти тысяч аборигенов. Повсюду процветает каннибализм.

Кадр сменился.

Утро. Внизу заснеженные горные хребты. Съёмка, по всей видимости, ведётся с гравилёта, так как каменные громады движутся, медленно сменяют друг друга.

Впереди ущелье. На дне его, между скал, чёрные точки. Вот они приблизились... Пугливые бредут по пояс в глубоком снегу. На волокушах из звериных шкур – дети. Тяжёлое дыхание, обмороженные лица, согбенные спины. Идут гуськом, чтобы сберечь силы. Что-то неведомое, наверное, какой-то звук заставляет путников остановиться. А в следующий миг крутой склон ущелья вспухает зловещим снежным облаком. Невесомое на вид, оно камнем падает вниз. И нет больше ничего. Ни людей, ни волокушек... Только кипение снега, только стон земли, который ощущаешь даже без звука...

«Там же дети... – Антуану перехватило дыхание. – Разве не мог... Разве не мог наблюдатель предотвратить несчастье? Напугал бы их, предупредил... Ведь он видел, не мог не видеть козырёк лавины... Да, но чем бы ты их напугал – гравилётом? Так они и без твоих гравилётов пуганы-перепуганы. И куда бы ты направил их путь? Как уберёг бы от стужи и голода, от родной планеты, ополчившейся на своих детей?»

Будто угадав его мысли, Янин сказал:

– Прямая помощь, увы, неприемлема. Суровый мир и невежество чрезвычайно благодатная почва для суеверий. У них и так около шестидесяти духов... Мы, конечно, могли бы накормить и согреть несчастных, увести из гибельных мест. Но в конце концов за нами пришли бы уже рабы новых богов, то есть нас, слепые и окончательно беспомощные. Нам такая роль не подходит.

– Выходит, Парандовский прав, когда пишет о положительном влиянии кризисных ситуаций на процесс очеловечивания пугливых? Мол, любая помощь есть экспорт чужой воли, проявление желания лепить иную жизнь по своему образу и подобию...

– Много он понимает, теоретик! – неожиданно грубо заявил академик. Это всё де-ма-го-гия. Забота педанта о чистоте эксперимента. Ему неважно, что эксперимент ставит такой дилетант, как природа. Неважно, что объект опыта – пусть примитивная, но цивилизация... Ненавижу! – Янин больно сжал плечо Антуана. – Понимаешь, ненавижу бесстрастных и равнодушных... Заведомо известно, что пугливых ждёт гибель. Он тоже знает... И смеет призывать к невмешательству.

Янин умолк. В фильме показывали теперь сцены охоты, трудное искусство добывания огня, сложные и тягучие ритуалы пугливых.

– Я так понял, – нарушил тишину Антуан. – Вы полагаете, они не выдержат испытаний?

– Их слишком мало останется. До зоны умеренного климата ещё полтора-два года пути, а у них нет навыков кочевой жизни. Всё для них чужое и новое. Не зная звериных троп, они не могут охотиться. А холод торопит – не засиживайся, убегай... Их останется горстка, мы подсчитали. Это значит одно – вырождение.

– Не пойму я вас. И помогать нельзя, и не помочь – тоже.

– Нельзя активно, грубо, в открытую, – тонкие губы Янина опять сложились в полуулыбку. – А у нас идеальный вариант – вообще без участия людей. Мы нашли великолепных посредников.

– Роботы, что ли? – удивился Антуан.

– Нет, животные.

«Вот оно что», – подумал Антуан, мгновенно вспомнив свою встречу с тигром, надоедливую белку, непонятные реплики Саши и Платова, которым он тогда не придал значения.

– Очень любопытно, но не очень ясно.

Янин хитро прищурил глаза.

– Всё просто. Раз пугливые не доросли, чтобы приручить зверя, зверь их сам приручит. Хищники – поделятся добычей, птицы – предупредят об опасности, пчёлы – мёдом накормят. А шестирогие местные олени помчат их волокуши. Словом, недели через две наших пугливых встретят в пути ласковые и сообразительные звери.

– Трудно было? – спросил Антуан.

– Нелегко, – согласился Янин. – Но ты, брат, особо не удивляйся. Ещё в двадцатом веке новосибирские учёные Науменко и Беляев достигли поразительных успехов в одомашнивании животных. Они воздействовали на нейроэндокринные механизмы...

Пока они разговаривали, в объёме голографического изображения появилась лесная поляна. Посреди неё лежала огромная куча хвороста, возле которой суетилось несколько пугливых в длинных меховых одеждах. Лица плоские, безволосые, сосредоточенные. В сторонке стоят ещё двое – нагие, жалкие, дрожащие от холода...

– Сейчас будет самое мерзкое, – испытующе сказал Янин, глядя на Антуана. – Они считают, что жертвоприношение на большом огне согревает сердца злых духов.

Антуан отрицательно покачал головой.

– Пойдёмте, – сказал он. – Пойдёмте отсюда.

Придерживаясь за поручни, он спустился с площадки, шагнул в светящийся проём лифта.

– Их встретят ласковые звери, – пробормотал Антуан и спрятал окоченевшие на ветру руки в карманы куртки. – Обязательно встретят!