"Садовники Солнца" - читать интересную книгу автора (Панасенко Леонид Николаевич)ЭКЗАМЕНМетров через триста лето кончилось. Исчезла зелень, меньше стало птиц. Среди камней лежали пласты подтаявшего снега. Ещё через десять минут быстрой ходьбы Илья стал проваливаться в белое зыбучее крошево выше колен. Вот он – заповедник Зимы. «Пора», – решил Ефремов. Он попробовал сломать лыжу о колено. Упругое дерево гнулось, пружинило. Тогда Илья примерился и изо всей силы ударил лыжей по стволу ближайшей сосны. Сверкнуло бело и холодно, сбило с ног. Смеясь, Илья выбрался из снежного сугроба, который откуда-то из поднебесья сбросило на него дерево. Отфыркался. Лыжа, как и следовало ожидать, треснула пополам. «Отлично, – подумал Илья. – Теперь ещё надо выбросить браслет связи. Где это видано, чтобы настоящий турист брал с собой браслет связи? Что ещё? Ага, рванём здесь куртку – для пущей убедительности. Раз лыжу сломал, значит, падал. Готово. Сейчас будем напрашиваться в гости...» Горы и сосны. Они стояли вокруг торжественные, занесённые нетронутыми снегами. Над дальним ельником падало вечернее солнце и никак не могло упасть. Оно расцветило снег – румяный наст полян чередовался с чёткими голубыми тенями деревьев и скал. «Какой великолепный пейзаж с соснами, – подумал Илья, оглядываясь. Жаль, что я уже сделал фильм о соснах. А ради двух-трёх кадров нарушать сюжет не стоит. Тем более летний сюжет – пыльца, живица, золотистый свет, отсвет, отзвук... Эх...» Вот и коттедж Анатоля. Стандартный двухкомнатный модуль с красной башенкой энергоприемника. Ничего необычного, правда, вон поленница возле стены. Энергоприемник и дрова?.. Интересно, чем сейчас занят отшельник? Илья вспомнил автопортрет Анатоля. Узкое лицо, шишковатый лоб. Рот улыбчивый, а глаза грустные. Как у больного щенка... Мальчишка, словом. – Эй! – крикнул Илья, выйдя на тропинку. – Есть кто живой? Анатоль на самом деле оказался крепче, чем тот парнишка, который на холсте выглядывал из усеянного дождинками окна. Рослый, загорелый, в коричневом свитере. «Мне бы так повольничать, – подумал Илья, когда знакомились. – Карпаты. Вечные снега. Климатологи постоянно поддерживают минус семь. Тишина... О чём я, чудак? Да от такой тишины и глохнут сердца». На лыжу Анатоль даже не глянул. – Пустяк. У меня такого добра... В доме пахло сушёными травами, в камине теплился огонь. На полках какие-то чёрные, замысловатой формы корни, потешные фигурки зверей, камни. Во второй комнате мольберт, несколько подрамников, кисти. Не орудия вдохновенного труда, а просто вещи – сразу видно, что ими давно не пользовались. – Вы кстати сломали лыжу, – Анатоль методично собирал на стол. – А то я здесь немного одичал. Года два назад приглянулось это местечко. Написал несколько этюдов, дом заказал – привезли. А потом застопорило... Уезжать не хочется – не тянет в город, и одиночество заедает... Странная ситуация. «Это хорошо, если заедает, – отметил про себя Илья. – Очень даже хорошо». Он присел на пень, приспособленный под стул, и на минуту вернулся в день вчерашний. Ефремов с утра маялся. Все однокашники давно получили экзаменационные задания, их уже с полным правом можно называть Садовниками, а он слоняется по Школе и нет никому до него дела. Вон Егор со Славиком почти месяц на своей станции работают, Антуан и того раньше – за три дня решил судьбу протеста Парандовского, а он... Чтобы не бередить душу, Илья забрался в бассейн. Отрабатывал «форсаж» так кто-то назвал способ скоростного плаванья, когда за тобой, словно за мощным катером, вскипает бурунный след, когда кажется, что ты не плывёшь, а бежишь по воде. Здесь и нашёл его наставник. – Вот тебе ещё один «чёрный ящик». Еле уговорил комиссию, чтобы поручили. – Иван Антонович постучал в прозрачную стенку сушилки карточкой экзаменационного задания, и Илья буквально обмер от радости: карточку пересекала красная полоса – «угроза для жизни». – Иван Антонович... – Илья не находил слов. – Как же так? Жизнь охраняют только опытные Садовники. – Не радуйся особенно, – сказал наставник, – это сложное дело. А опыт... Кто знает его истинную цену? Да ещё в нашей работе. Садовником родиться надо... Читай. Илья мгновенно пробежал глазами скупой текст экзаменационного задания: «Анатоль Жданов. Живописец, спортсмен. Поражён депрессией без ярко выраженных причин. Пассивен, чуждается людей. Продолжительность аномалии десять-одиннадцать месяцев. Творчеством всё это время не занят. Живёт в Карпатах, в климатическом заповеднике Зимы. Один...» – Кстати, Жданов недавно пытался покончить с собой, – взгляд наставника стал строгим. – Возвращался домой на гравилёте и вывел из строя автопилот. Естественно, сработали перехватчики, а он потом всё твердил, что ненарочно вышло. Мол, аппарат толкнуло, и он, ухватившись за пульт, случайно отключил автопилот... Ложь, причём довольно неуклюжая. – И я должен... – начал Илья, не понимая до конца, в чём будет заключаться его задача. – Ты должен выяснить причину его депрессии. Помочь Анатолю разобраться в самом себе. Неназойливо, бережно. А чтобы он не замкнулся, не затаился, постарайся познакомиться как бы случайно. Придумай какой-нибудь ход. Илья насторожился. – Иван Антонович, это же хитрость... обман. Я не собираюсь пользоваться такими методами. Я понимаю, в исключительных случаях... – Ничего ты не понимаешь. Угроза для жизни – разве это не исключительный случай? Тем более, что заключение психиатров двухгодичной давности. Визит «в лоб» вообще может всё испортить. ...Дрова в камине разгорелись – автоматика выключила свет. В окно постукивал ветер, и сумерки, подсвеченные сиянием снежных склонов, так и не смогли сгуститься. Оказывается, отметил Ефремов, и в горах бывают белые ночи. Илья улыбнулся молчаливому хозяину дома. – Я тоже рад, что попал к вам в гости. От скуки, конечно, не умирают (сейчас самое время, – подумал он, включая карманный контур поливита, мыслей его, конечно, не прочтёшь, но эмоции и отдельные яркие образы уловить можно), но я вам, честно говоря, не завидую. В такой глухомани волком завоешь... И в это мгновение пришёл контакт: «Вокруг снегА. Холодные, будто тоска в пустом доме... Ирина машет рукавичкой с соседнего холма, резко отталкивается палками. Двое лыжников среди сосен. Летят навстречу друг другу. Ирина что-то весело кричит, делает крутой вираж, чтоб избежать столкновения. А я нарочно – наперерез. Падаем. Ловлю её неспокойные губы. Каштановые волосы рассыпались на снегу. Горячее дыхание. Безумные руки... „Нет“, – заледенела вдруг, высвободилась. „Когда мы будем вместе? Когда женой мне станешь?“ – „Чудак ты, Толь. Мне с тобой скучно. По-ни-ма-ешь? Ты ищешь во мне не огонь, а покой. А мне ненавистен покой“... Мне, мне, мне. Как больно слушать. Хочу – мы, нас. И не обманывай себя. Она никогда не любила тебя, по-ни-ма-ешь! Иначе не леденела бы всякий раз. Иначе тело её не пахло бы снегами... Ты для неё каприз, прихоть, зигзаг женской логики...» – Устали с дороги? – спросил Анатоль. – В Карпатах сейчас и на лыжах нелегко – снега глубокие, мокрые. Всё-таки лето сказывается... Нажмите рычажок в подлокотнике. Это славное кресло – превращается в удобную тахту. – Спасибо, не беспокойтесь, – поспешно ответил Илья. Он благодарил Анатоля не за предложение – обыкновенный рефлекс гостеприимства, – а за его неназойливость или равнодушие, всё равно как назвать. Стал бы расспрашивать, как давно он занимается туризмом да как умудрился сломать сверхгибкую лыжу – пришлось бы сочинять «версию», вернее, повторять уже заготовленные слова, а если называть вещи своими именами, то попросту лгать. Лгать очень не хотелось. «Что касается Анатоля, – подумал он, – то случай просто-таки классический для Службы Солнца. Неразделённую любовь пытались лечить ещё античные философы. Правда, они пользовались только словесным бальзамом, а наш арсенал в десять раз богаче, однако... Во времена Гомера статистику „выздоровлений“ от несчастной любви не вели. А мы имеем конкретного человека, которому нужно конкретно помочь». Ефремов посмотрел в сторону камина. Пламя плясало и радовалось. «Итак, как же развернутся события? – опять подумал он. – Для начала, конечно, бедой Анатоля займётся „советчик“ – просчитает вероятность взаимности. Если и машина предскажет этой любви летальный исход, предлагаются химиотерапия, сеансы внушения, трудотерапия... А потом? Потом подопечный возьмёт и объявит Службе Солнца своё вето [2]. Объявит и может страдать дальше. Всласть... Однако случай с Анатолем серьёзный. Попытка самоубийства! Никакое „вето“ здесь не поможет. Значит, придётся искать лекарство от любви. Безнадёжное занятие». – Я видел ваши работы, – сказал Илья. – Некоторые понравились. Особенно автопортрет. Не каноничный и поэтому трогательный. Дождь... Желобки воды на оконном стекле. Сквозь них проглядывает лицо. Лицо одинокого человека. Илья забыл выключить контур поливита, и вспышка эмоционального фона, калейдоскоп ассоциаций чужого мозга поразили, ошеломили его: «Лицо одинокого человека. Одинокий – значит ненужный. Несостоявшийся. Несколько десятков картин, выставка, о которой сказали две фразы по системе „Инфор“... Несостоявшийся! Бесславное выступление, на Олимпийских играх... Несостоявшийся! Пробовал заняться архитектурой – скучно. Снова несостоявшийся! И, наконец, слова Ирины – „мне с тобой скучно!“ Скучно! Скуч-но! Значит, серый я. И в этом слове весь приговор... Гость? Его слова? Глупости всё это. Тебе жизнь доказала, что ты не состоялся как личность. Что ты серый... Смирись с этим. Толь. Ведь таких, как ты, очень много. Обыкновенных, нормальных. Не гениев... Господи, какое страшное несовпадение желаний и возможностей... Так смирись, Анатоль. Серый цвет тоже бывает к лицу». – Я серьёзно, – повторил Илья. – Великолепный портрет. Искренний, откровенный. – Спасибо, – равнодушно улыбнулся Анатоль. – Вы не просто гость. Вы ещё и щедрый гость. С вами даже ветер в наших краях появился. Слышите, сосны расшумелись. Наутро Илья поспешно засобирался. Он чувствовал себя двойственно и поэтому муторно. С одной стороны, хотелось ещё побыть у Анатоля – милый ведь парнишка, только душу себе истерзал, а с другой – Илью тяготила собственная неискренность. Пусть необходимая, оправданная, но всё же неискренность. Неестественное состояние ума и сердца. Обжигаясь, проглотил за завтраком несколько печёных картошек, заедая их розовыми кубиками мороженого сала, выпил две чашки кофе. Поблагодарил Анатоля за угощение и новенькие лыжи, которые уже стояли у порога. – Заходите ко мне, – начал было Илья и тут же засмеялся, махнул рукой: – Впрочем, меня трудно застать дома. Браслет связи – надёжнее. Мой индекс запоминается так... Он скользил между сосен, иногда оглядывался и ещё несколько раз видел неподвижную фигурку человека в коричневом старом свитере, прислонившегося к распахнутой двери своего одинокого жилища. Анатоль ничего не сказал на прощанье, даже рукой не помахал. Просто стоял и смотрел вослед. У Ильи перехватило дыхание, сердце сжала непонятная боль. Будто он не выполнил свой долг. Будто бросил больного. Одного. Среди мёртвых снегов заповедника. – Пошёл вон! – замахнулся он лыжной палкой на гравилёт, который вырулил к нему из-за деревьев. Илья прибавил ходу. Он использовал каждый спуск, резко и сильно отталкиваясь палками, набирал всё большую скорость. Уже ветер свистел в ушах, жгло в груди, а послушная серая тень гравилёта всё опережала его, как бы приглашая в кабину, пока Илья не сдался и не остановился. Он выпрыгнул из гравилёта, и тот, мигнув красными блюдцами бортовых огней, беззвучно взмыл вверх. Илья прищурился: после величия «зимних» Карпат, после адовых глубин человеческого одиночества дремотная тишина аллей, синь бассейна и сияние солнца в стёклах верхних ярусов здания Школы показались нереальными и даже оскорбительными. «Сердись на себя, неудачник, – подумал Илья, ускоряя шаг. – Когда ты был врачом, пусть обычным, но всё-таки толковым хирургом, ты ни разу не терялся за операционным столом. А тут первый попавшийся эмоциональный всплеск чужой психики посчитал за причину депрессии. Всё гораздо сложнее, мой мальчик. У Анатоля острый комплекс неполноценности. Несколько неудач плюс повышенная требовательность к себе, мнительность, а отсюда неверие в свои силы. Букетик, одним словом». Он толково и чётко рассказал обо всём Ивану Антоновичу, которого нашёл в глухом уголке лесопарка. Здесь росло несколько кустов медейского кактуса, и наставник ежедневно засыпал молодые побеги песком и гравием создавал привычные для растения жизненные трудности. По мере того, как рассказ Ильи близился к концу, старик всё больше хмурился. Его морщинистое, бледноватое для южанина лицо налилось внутренним холодом и как бы застыло. Он отбросил лопату, тщательно вытер руки. – Я ждал, что ты вернёшься не раньше, чем через две-три недели, наконец сказал он и добавил, глядя Илье в глаза: – В лучшем случае. – Иван Антонович, – Илья не мог понять, что рассердило наставника. Ведь я выяснил причины духовной аномалии Анатоля. Пусть в общих чертах... Главное, мы теперь знаем «болевые центры» депрессии. – И что дальше? Вопрос был сложный, но Илья ответил уверенно и быстро: – В принципе дозволено всё: угроза для жизни... Однако мне не хотелось бы прибегать к радикальным методам лечения. Это может оскорбить, унизить Анатоля. Он сейчас особенно раним. – Наконец-то ты подумал о методе, – Иван Антонович укоризненно покачал головой. – А когда брал с собой контур поливита, когда вскрывал чужую душу – тайком, без позволения, бесцеремонно, почему тогда не подумал о методе? О – Вы же сами говорили, что это особый случай, – угрюмо заметил Илья. От Анатоля можно всего ждать. Он совсем запутался. Старик поднял лопату. – Не понимаю, – устало сказал он. – Не могу понять, как в тебе уживаются такие полярные качества. С одной стороны – блестящий ум, чуткое сердце, не сердце, а волшебный камертон, настроенный на все боли мира. С другой – нетерпение в мыслях и действиях, безрассудность и даже авантюризм. Вспомни, как ты доказывал «научность» телекинеза. А идея вещания снов?! Да что говорить... Мог бы хоть Школу закончить без фокусов... Илья подумал, что улететь лучше сегодня. Вечером или даже ночью. Но только не к ребятам. Им и без того нелегко – экзамены дело серьёзное. Да и кто, собственно, виноват, что стрекоза потеряла одно крыло? Глупое, норовистое крыло... Дружба наша, конечно, проживёт долго, но не будет, не будет отныне общей цели, а это означает разобщение душ. Это значит прощай, Стрекоза! Прощай... Что же делать? Может, поехать к сестре? Нет, она не поймёт. Не поймёт потери, не заметит крушения. Светлана – натура сильная, для неё Служба Солнца так и осталась студенческой игрой. Вы, говорит, вроде опекунов: неврастеников обхаживаете да детям сопли утираете... Нет, лучше я в путешествие отправлюсь. К своим секвойям. Расстыкую модуль и – вперёд. Над городами и весями... – Я всё понял, Иван Антонович, – сказал Илья и не узнал свой голос. Значит, не суждено мне быть Садовником. Хорошо хоть, что инструменты сохранил. У меня и тут закавыка – люблю работать своим инструментом. – Вот-вот. Тебе до сих пор мешают замашки хирурга. Поливит – ещё полбеды, вы все им чересчур увлеклись. Славик, правда, светлая голова, учуял подвох в этой машинке, но мы сейчас не об этом... Беда в том, что ты и не искал других путей. Не пытался искать. Раз чужая душа – потёмки, то ты решил и не утруждать себя особо. А теперь, я так понимаю, и вовсе умываешь руки? – Иван Антонович, – взмолился Илья. – Ну, провалил я свой экзамен факт. Так что ж теперь – всю жизнь терзаться, что ли? – Да, да, терзаться! – рассердился старик. – Ты думаешь, я отчислю тебя из Школы? Нет уж! Даю тебе, Ефремов, год. Иди и совершай подвиги, – старик хмыкнул. – Тоже мне Геракл. Слова эти – неожиданные и радостные – озадачили Илью: наставник мало чтил современный способ общения, где владыкой была строгая логика и предельная ясность мысли. Речь его чаще всего напоминала овеществлённый в словах поток сознания со всей его непоследовательностью и метафоричностью, запутанными улочками ассоциаций и кажущимися логическими тупиками. Тем не менее за изобразительными атрибутами, которыми охотно пользовался Иван Антонович, всегда чувствовалась прозрачная струя мысли. «Всё ли я правильно понял?» – подумал Илья. – Мне что – сознательно искать эти самые... подвиги? – поинтересовался он. Впервые за время тягостного разговора на лице старика мелькнула улыбка, и оно как бы немножко подтаяло. – Нет, конечно, – проворчал он. – Я пошутил. Что тебе делать весь год?.. Просто жить. Над лесопарком разлилась знакомая мелодия. – Сигнал ужина? – удивился наставник. – Заговорились мы. Недаром ещё древние приметили, что неприятные разговоры длятся гораздо дольше приятных. Так что? Поужинаем позже вдвоём или не будем терять удовольствие? – Общий стол. Конечно же, общий, – поспешно сказал Илья. Его потянуло к людям. Там уютный зал столовой, там неполированное светлое дерево и непридуманные улыбки. – Тогда побежали. Они бежали сначала по сумеречным тропинкам, потом по широким аллеям, посыпанным зернистым, будто крупная соль, песком, и вовсе не думали о том, что уже тысячи лет назад, на заре своей цивилизации, человек сделал удивительное открытие: вместе сеять хлеб легче, а есть – слаще. |
|
|