"Тайное братство" - читать интересную книгу автора (Янг Робин)

2

Ворота Святого Мартина, Париж

3 сентября 1260 года

Мокрые от пота волосы облепили голову. Молодой клирик на секунду остановился перевести дух, затем продолжил бег по узкому переулку. Ночной воздух наполняло зловоние человеческих испражнений и гниющих остатков пищи. Под ногами скользкая противная грязь. Он уже оступился несколько раз, едва удерживаясь на ногах, хватаясь за острые камни, торчащие из стен. Слева между домами мелькнула широкая чернота Сены. На востоке небо уже начинало светлеть, слегка озаряя башню собора Нотр-Дам, но здесь, в лабиринте припортовых улочек, по-прежнему царила ночь. Ничего, ворота Святого Мартина совсем близко. Еще чуть-чуть, и… Клирик на мгновение замер и быстро оглянулся. Никого. Тишину тревожил лишь звук его собственных шагов.

«Вот передам книгу и освобожусь. Когда колокола зазвонят к заутрене, я уже буду в пути к Руану, к новой жизни».

Он снова остановился перевести дух, прижимая к груди книгу в кожаном переплете. На другом конце из темноты возник высокий человек в сером плаще и быстро зашагал к нему. Молодой служка повернулся и побежал.

Петляя между домами, он прислушивался, надеясь уйти от преследователя. Но тот бежал за ним, быстро сокращая расстояние. Впереди вздымались городские стены. Рука крепче сжала книгу. С ней попадаться никак нельзя. Это приговор. Скорее всего смерть, в лучшем случае — тюрьма. Но если не будет улики, то еще можно спастись. Клирик рванул в узкий проход между двумя рядами лавок. У задней двери виноторговца в ряд стояли несколько бочонков. Клирик оглянулся. Шаги были слышны, но преследователь еще не показался. Служка бросил книгу за бочонки и побежал.

«Если Бог милует, то за ней можно будет вернуться и забрать. Дорогу я запомнил». Но Бог не миловал.

Далеко убежать не удалось. У мясной лавки высокий человек в потрепанном сером плаще нагнал его и грубо прижал к стене.

— Давай!

Говорящий изъяснялся на латыни с сильным акцентом, и темный цвет кожи можно было различить, несмотря на наброшенный на голову капюшон.

— Уйди от меня, безумец! — прохрипел пойманный, тщетно пытаясь вырваться.

Преследователь вытащил кинжал.

— У меня нет времени вести с тобой игру. Давай книгу.

— Не убивай меня! Будь милостив!

— Нам известно, что ты ее украл, — произнес преследователь, поднимая кинжал.

Клирик порывисто выдохнул.

— Меня заставили! Он сказал, если я не принесу книгу, то… О, Боже! — Молодой человек опустил голову и заплакал. — Я не хочу умирать!

— Кто тебя заставил?

Юноша продолжал всхлипывать.

Испустив хриплый вздох, преследователь вложил кинжал в ножны.

— Расскажи мне все, и я тебя не трону.

Молодой клирик поднял обезумевшие глаза:

— Ты следовал за мной из прицептория?

— Да.

— Значит, этот человек, Жан, у которого я… он… — Клирик замолк, по его щекам струились слезы.

— Этот человек жив.

Клирик облегченно вздохнул.

Сзади послышался неясный шум. Незнакомец в сером плаще развернулся. Ничего не увидев, он снова устремил взгляд на свою жертву.

— Отдай книгу, и мы вместе вернемся в прицепторий. Я обещаю, тебе ничего не будет. Если расскажешь правду. Для начала поведай, кто заставил тебя украсть.

Юнец долго собирался с духом, наконец открыл рот что-то сказать, но не успел. Вдалеке раздался негромкий щелчок, а следом мелодичный свист. Человек в сером плаще инстинктивно пригнулся. Секунду спустя в горло клирика вонзилась стрела, выпущенная из арбалета. Он удивленно расширил глаза и бесшумно рухнул на землю. Незнакомец быстро развернулся и успел заметить какое-то движение на крыше дома напротив. Впрочем, возможно, ему показалось. Он выругался и опустился на колени рядом с клириком. Тот слабо сучил ногами.

— Где ты оставил книгу? Скажи, где?

На губах умирающего появилась кровь. Он перестал двигать ногами, откинул голову и затих. Человек в сером снова выругался и тщательно обыскал тело убитого. Книга бесследно исчезла. Сзади послышались голоса. Он поднял голову. По переулку двигались трое в алых плащах. Городская стража.

— Эй, ты, стой на месте! — крикнул один, поднимая факел.

Человек в сером побежал.

Двое стражников бросились за ним, а один подошел к мертвому. Пламя факела осветило черную тунику с забрызганным кровью восьмиконечным крестом тамплиеров на груди.

В нескольких кварталах от этого места виноторговец Антуан де Понт-Экве сидел в своей конторке за столом, вздыхая, пытался разобраться в счетах. Услышав крики, он встал, открыл заднюю дверь, вгляделся. Безлюдный переулок. Небо над крышами побледнело, занималось утро. Голоса затихли. Смачно зевнув, Антуан начал закрывать дверь и замер. За пустыми бочонками на земле что-то лежало. Он бы ничего и не заметил, если бы на темный предмет не попал свет из комнаты. Ворча, Антуан поднял вещь, оказавшуюся книгой. Довольно толстой, аккуратно переплетенной в полированный пергамент. Надпись на обложке вытиснена золотой фольгой. Что эта надпись означает, Антуан знать не мог, но сделана книга была красиво и он не представлял, почему кто-то выбросил ее, такую дорогую на вид. На миг у Антуана мелькнула мысль положить книгу туда, где она лежала, но, виновато оглядевшись, он зашел в лавку и закрыл за собой дверь. Рассмотрев находку, поставил ее на пыльную захламленную полку под прилавком и неохотно возвратился к своим счетам. Вот приедет брат — если, конечно, этот мошенник здесь появится — и, может быть, расскажет, о чем эта книга.

Нью-Темпл, Лондон

3 сентября 1260 года

В Нью-Темпле, центре ордена тамплиеров на Британских островах, в здании капитула собрались братья для очередного посвящения в рыцари. Они сидели молча на скамьях, обратившись лицами к помосту с алтарем, перед которым на коленях, склонив голову, стоял восемнадцатилетний сержант.[2] Без туники. Голая грудь в янтарных отблесках свечей. Слабое шипящее пламя не могло, конечно, разогнать вековой мрак внутренних покоев, и потому большинство собравшихся скрывала тень. В сопровождении двух клириков на помост взошел брат-капеллан. В руке книга в кожаном переплете. Повернувшись лицом к собравшимся, он подождал, пока клирики установят на алтарь священные сосуды. Затем они отступили за алтарь, где стояли два рыцаря в длинных белых мантиях с красными восьмиконечными крестами на груди и спине, и брат-капеллан начал.

— Ессе quam bonum et quam jocundum habitare in unum.[3]

— Amen, — хором отозвались братья-тамплиеры.

Брат-капеллан окинул их внимательным взглядом.

— Во имя Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятой Девы Марии я приветствую вас, мои братья. Вы собрались здесь для святого обряда, так давайте же его вместе продолжим. — Он перевел глаза на коленопреклоненного юношу. — С какой целью ты пришел сюда?

Сержант напрягся, вспоминая слова, которые следовало произнести. Он учил их накануне всю ночь.

— Я пришел, чтобы отдать братству свои тело и душу.

— Во чье имя ты отдаешь себя?

— Во имя Господа и во имя Гуго де Пейна, основателя нашего священного ордена, который, отказавшись от жизни в грехе и тьме, ушел от мирской суеты и… — сержант замолк с колотящимся сердцем, — и, облачившись в плащ с крестом, совершил паломничество к Заморским территориям, где стоял против неверных огнем и мечом; который, вернувшись, поклялся охранять всех пилигримов-христиан на их пути к Святой земле.

— А ты, желая облачиться сейчас в мантию ордена и зная о необходимости тоже уйти от мирской суеты и последовать по стопам нашего основателя, станешь ли ты истинным и смиренным слугой всемогущего Господа?

Получив от сержанта положительный ответ, брат-капеллан взял с алтаря глиняный сосуд и осторожно переложил оттуда в золотое кадило смолистую смесь ладана и мирры. Затем поджег ее кусочком тлеющего древесного угля. Вверх потянулась завивающаяся струйка дыма. Брат-капеллан закашлялся и отступил за алтарь. Вперед вышли два рыцаря.

Один вытащил из ножен меч и направил его на сержанта.

— Добрый брат, благополучие нашего ордена только внешнее. Ты видишь прекрасных коней и могучее оружие, хорошую еду и питье, красивые одежды, и кажется тебе, что у нас будет легко. Но осознай же суровые заповеди, лежащие в основе жизни в ордене. Ибо если ты захочешь пребывать в землях по эту сторону моря, пошлют тебя по другую, если захочешь есть, будешь ходить голодным, и если пожелаешь спать, тебя разбудят, если пожелаешь бодрствовать, прикажут лечь в постель. Можешь ты принять эти заповеди во славу Господа и ради спасения души своей?

— Да, сэр рыцарь, — торжественно отозвался сержант.

— Тогда ответь правдиво на вопросы.

Рыцари возвратились на свои места, а брат-капеллан раскрыл книгу и начал читать. Его голос эхом отдавался во всем здании капитула.

— Привержен ли ты христианской вере под водительством Римской церкви? Рыцарь ли твой отец, и рожден ли ты в законном браке? Не обещал ли ты или давал члену нашего братства или кому другому золото, серебро либо дар какой, чтобы он помог тебе вступить в орден? Здоров ли телесно и не имеешь ли какой тайной болезни, которая может сделать тебя негодным для службы братству?

Брат-капеллан внимательно выслушал ответы сержанта.

— Очень хорошо.

Он одобрительно кивнул, затем протянул клирику книгу. Тот спустился к сержанту и раскрыл ее перед ним со словами:

— Перед тобой устав ордена, учрежденный Бернаром де Клерво, чей дух живет в нас. Поклянись же следовать законам, записанным здесь. Поклянись отныне во все дни жизни хранить верность ордену и подчиняться без колебаний любому приказу, какой дадут. А приказать тебе может прежде всего великий магистр ордена, мудро правящий нами из своей резиденции в Акре, затем инспектор Французского королевства, командор нашей западной цитадели, затем маршал, затем главный командор, затем командоры всех королевств, где мы утвердились, от запада до востока. Ты будешь подчиняться также командорам, поставленным над тобой в сражении, и командору любой общины, куда будешь послан во времена войны и мира. Ты обязан всегда быть учтивым с братьями по оружию, с ними у тебя отныне будет связь ближе кровной. Поклянись хранить целомудрие и из имущества иметь только пожалованное твоими командорами. Поклянись также помогать всей силой и мощью, данной тебе Богом, в защите Святой земли Иерусалимской от всех врагов и в тяжкую пору отдать за это свою жизнь. И поклянись никогда не покидать орден, если не будет на то разрешения магистра и командоров, поставленных над тобой, ибо этой клятвой ты связан с нами навеки перед очами Господа нашего.

Сержант положил руку на книгу и поклялся выполнить все перечисленное.

Клирик поднялся по ступеням и положил книгу в кожаном переплете на алтарь. Вперед опять вышел брат-капеллан. Наклонившись и с великой осторожностью подняв небольшую черную позолоченную шкатулку, он откинул крышку и извлек хрустальную чашу, которая засверкала при пламени свечей.

— Посмотри на кровь Христову. В этом сосуде ее три капли, собранные в храме Гроба Господня почти два века назад Гуго де Пейном, основателем нашего ордена, во чье имя ты отдаешь себя, по чьим стопам следуешь. Посмотри, и ты принят в наш дом.

Сержант созерцал чашу в благоговении. Ему не рассказывали об этой части церемонии.

— Ты отдаешь всего себя, тело и душу?

— Да.

— Тогда склони голову перед этим алтарем, — приказал брат-капеллан, — и молись Господу нашему, и Деве Марии, и всем святым.

Уилл Кемпбелл плотнее прижал щеку к стене, наблюдая за сержантом. Тот пал ниц на плиточный пол, раскинув руки и напоминая крест на рыцарских мантиях. Уилл для своих тринадцати лет был довольно высокий, но все равно до щели приходилось тянуться, вставая на цыпочки. От напряжения даже стало подергивать икры. Мыши долго трудились, прорывая норы в основании стены между залом капитула и кухонной кладовой, в результате вверху возникла трещина. Маленькая, но достаточная, чтобы увидеть происходящее в зале. Мрак в кладовой рассеивали лишь тонкие полоски света в щелях двери, ведущей на кухню. Пахло гнильем и мышиным пометом.

— Хорошо видно?

Уилл оторвался от стены и оглянулся на друга, стоявшего у двери рядом с мешком зерна.

— Хорошо. Хочешь посмотреть?

— Нет, — пробормотал мальчик. — Просто ноги затекли. Я хочу уйти.

Уилл укоризненно покачал головой:

— Неужели тебе не хочется посмотреть, Саймон? Ведь даже… — он задумался, пытаясь вспомнить подходящий пример, — ведь даже самому папе не позволено присутствовать на посвящении в рыцари. Такая возможность узнать самую заветную тайну ордена, а ты…

— Да, тайна. — Саймон вскинул голову. — Значит, есть причина хранить это в тайне. Значит, никто не должен видеть церемонию. Позволено только рыцарям и братьям-капелланам, а тебе нет. — Он переступил с ноги на ногу. — И вообще я устал.

Уилл хмыкнул.

— Ну так иди, увидимся позже.

— Может быть, через прутья решетки тюремной камеры. Хоть бы раз послушал старших.

— Кто это старше? — усмехнулся Уилл. — Ты? На один год.

— По возрасту, может, и на один, а по разуму, — Саймон постучал пальцем по голове, — так на все двадцать. — Он со вздохом скрестил руки на груди. — Нет, я останусь. Где ты еще найдешь глупца, который бы столько времени стоял для друга на стреме.

Уилл повернулся к щели. Брат-капеллан с мечом в руке сошел с помоста. Сержант, не поднимая головы, встал на ноги. Уилл уже, наверное, тысячу раз представлял, как брат-капеллан спускается к нему, видел себя вкладывающим меч в ножны на боку. Но ярче всего Уилл ощущал твердую руку отца на своем плече после посвящения в рыцари ордена. На Уилле белая мантия, символ очищения от всех прошлых грехов.

— Я слышал, в некоторых домах во время церемонии посвящения ставят на крыше лучников, — проговорил Саймон. — Если нас застукают, то наверняка убьют.

Уилл не ответил.

Саймон не унимался:

— Или прогонят. А могут отправить в Мерлан.

От этой мысли старшего мальчика передернуло. Когда он год назад прибыл в дом, один из сержантов постарше рассказал ему о Мерлане, страшной тюрьме ордена тамплиеров где-то во Франции. Этот рассказ произвел на Саймона глубокое впечатление.

— Мерлан, — пробормотал Уилл, не открывая глаз от брата-капеллана, — предназначен для предателей и убийц.

— И шпионов.

Дверь кухни с шумом отворилась. В кладовой стало светлее, потому что день сегодня был солнечный. Уилл пригнулся, прижавшись спиной к стене. Саймон протиснулся между мешками и примостился рядом. Стук тяжелых шагов становился громче. Затем что-то лязгнуло, вошедший негромко выругался. Шаги затихли. Не обращая внимания на Саймона, который отчаянно мотал головой, Уилл подкрался к двери и заглянул в щель.

Посреди просторной кухни прицептория стояли два ряда длинных столов, где готовили пищу. На одном конце — огромный, похожий на пещеру очаг, в котором всегда шипел и плевался огонь; вдоль стен — полки, забитые мисками, горшками, банками; на полу — бочки с элем и корзины с овощами. Со стропил на крюках свисали связки кроличьих тушек, соленые свиные окорока, сушеная рыба. У одного из столов стоял кряжистый человек в коричневой тунике слуги. Уилл безмолвно выругался. Питер, один из поваров, поставил на стол корзину с овощами и взял нож. Уилл оглянулся на Саймона, сидевшего на полу, — над мешками была видна лишь копна нечесаных каштановых волос.

— Кто это? — прошептал Саймон.

— Питер, — прошептал в ответ Уилл. — Похоже, зашел ненадолго. — Он кивнул на дверь. — Пошли.

— Куда?

— Но мы не можем торчать здесь весь день. Мне нужно почистить доспехи сэра Овейна.

— Но ведь там он.

Не давая Саймону возможности возразить, Уилл открыл дверь. Питер испуганно вскочил, зажав нож в руке.

— Боже правый!

Он быстро оправился и, прищурив глаза, посмотрел на Уилла. Затем положил нож, вытер руки о тунику.

— Что вы там делали?

— Да вот, — спокойно ответил Уилл, — услышали какой-то шум. Пошли посмотреть.

Питер быстро распахнул дверь кладовой.

— Опять воровали? — Повар окинул внимательным взглядом кладовую, но беспорядка не обнаружил. Посмотрел на Уилла. — На чем ты попался в прошлый раз? На хлебе?

— На лепешках, — поправил Уилл.

— Но я не воровал, я…

— А ты? — Питер повернулся к Саймону. — Что понадобилось на кухне конюху?

Саймон молча переминался с ноги на ногу, засунув большие пальцы за пояс.

— На конюшне сломалась метла, — сказал Уилл. — Мы пришли сюда за ней.

— Двое за одной метлой? Молодцы.

Уилл молчал.

Питер служил в доме тридцать лет, и его очень раздражали эти наглые подростки. Жаль только, не было над ними власти. Повар поджал губы и зло проворчал:

— Берите метлу и убирайтесь. — Затем повернулся к столу и схватил нож. — Но если увижу вас снова на кухне, доложу командору.

Уилл поспешил на выход, по дороге успев схватить стоявшую у очага метлу. Во дворе заморгал от яркого солнца и с улыбкой повернулся к Саймону:

— Вот.

— Спасибо за доброту, — проворчал Саймон, принимая метлу. — Надеюсь, ты утолил свое любопытство. А если бы нас застукал рыцарь?.. — Он с шумом втянул воздух. — В следующий раз я крепко подумаю, прежде чем поддамся на твои уговоры. — Он посмотрел на Уилла и не выдержал, широко улыбнулся, обнажив сломанный передний зуб — результат давнего конфликта со строптивой лошадью. — Зайдешь до девятого часа?

Уилл помрачнел, вспомнив, сколько работы нужно сделать после полудня. Он даже не начинал, а утро уже почти закончилось. Как ни старайся, а дня для всех дел никогда не хватает. Ну еда, само собой. Потом каждый день занятия с мечом на турнирном поле, а еще обычные обязанности слуги наставника да еще семь служб надо отдать Богу. Так что для чего-то другого времени оставалось очень мало. Как у всех сержантов, день Уилла начинался до рассвета, с заутрени. В часовне летом и зимой было одинаково холодно и сумрачно. Затем полагалось заняться конем наставника и получить задание на день. Примерно в шесть пора спешить на вторую заутреню (похвалы), и только после нее Уилл с братьями-сержантами мог разговеться под чтение Священного Писания. Вскоре снова в часовню, на службы третьего и шестого часа (примерно в девять утра и в полдень). Во второй половине дня обед, разные работы и занятия, а также служба девятого часа (примерно в три дня). На заходе солнца — вечерня (веспера), за ней ужин, и день заканчивался последней службой, комплиториумом. Некоторые тамплиеры гордились своим монашеством, но Уиллу не нравилось проводить в часовне больше времени, чем в постели. Он собирался в очередной раз пожаловаться на это Саймону, привыкшему к возмущениям друга, когда его кто-то окликнул.

Распугивая по двору кур, к нему бежал невысокий рыжий мальчик.

— Уилл, меня послал сэр Овейн. Он хочет тебя видеть в своем соларе немедленно.

— Сказал зачем?

— Нет, — ответил мальчик. — Но выглядел не очень довольным.

— Неужели он узнал, чем мы занимались? — пробормотал Саймон.

— Откуда? — Уилл улыбнулся. — Сэр Овейн еще не научился видеть сквозь стены.

Подросток развернулся и припустил через двор. Солнце приятно грело спину. Нырнул в проход, ведущий мимо вкусно пахнущей кухни к главному двору прицептория, окруженного каменными серыми зданиями с высившейся за ними часовней. Высокое изящное сооружение с круглым нефом, похожее на храм Гроба Господня в Иерусалиме. Рыцарские покои находились в дальнем конце двора, рядом с часовней. Уилл побежал туда, лавируя между группами сержантов, оруженосцев, ведущих коней, и слуг, двигающихся по своим делам. Нью-Темпл, главный английский прицепторий, был самым большим в королевстве. Наряду с обширными жилыми и служебными помещениями на его территории располагались турнирное поле, арсенал, конюшни и даже собственная пристань на Темзе. Здесь обычно проживали сто с лишним рыцарей, а также несколько сотен сержантов и разных работников.

Уилл вошел в окруженное крытой аркадой двухэтажное здание и, гулко топая, побежал по сводчатому коридору. Перевел дух у массивной дубовой двери и негромко постучал по дереву костяшками пальцев. Бросив взгляд на свою черную тунику и увидев, что она вся в муке — видно, запачкался в кладовой, — поспешно отряхнулся. Как раз вовремя. Дверь отворилась, и на пороге возникла внушительная фигура Овейна ап Гуина.

— Заходи. — Рыцарь резким жестом показал, куда именно следует Уиллу войти.

Соларами в прицепториях называли просторные комнаты, занимаемые тамплиерами самого высокого ранга. В соларе Овейна было сумрачно и прохладно. Прислоненные к стене доспехи, несколько табуреток в затененном углу, частично скрытом за деревянной ширмой. У окна, откуда виднелись аркада и лужайка с хорошо ухоженной травой, стояли скамья и стол. Через оконное стекло, частично цветное, с орнаментом в виде трилистника, наваленные на столе пергаментные свитки озарялись зеленоватым сиянием. Уилл зашел, высоко подняв голову, зафиксировав взгляд на окне. Дверь с шумом захлопнулась. Он не представлял, зачем позвал его наставник, но надеялся пробыть здесь недолго. Если удастся почистить доспехи Овейна до службы девятого часа, тогда можно будет провести какое-то время на турнирном поле перед основными занятиями во второй половине дня. Приближался турнир, а времени для подготовки оставалось всего ничего. Овейн остановился перед Уиллом. Вид недовольный. Лоб нахмурен, стальные серые глаза холодные. Значит, что-то случилось.

— Мне сказали, что вы хотите меня видеть, сэр.

— Сержант, ты хотя бы осознаешь, как тебе повезло? — негодующе спросил Овейн. Его выговор выдавал уроженца Восточного Уэльса.

— Что значит «повезло», сэр?

— А то, что своими наставлениями тебя жалует рыцарь-командор. Этого лишены большинство сержантов.

— Да, сэр.

— Тогда почему ты не выполняешь мои приказы? Тебе здесь надоело?

Уилл не ответил.

— Ты онемел?

— Нет, сэр. Но я не могу ответить, когда не знаю, чем вызвал ваше недовольство.

— Ты не знаешь, чем вызвал мое недовольство? — Овейн повысил голос. — Стал слаб памятью? Что надлежит тебе делать, сержант, после заутрени?

— Ухаживать за вашим конем, сэр, — ответил Уилл, чувствуя, что на сей раз дело худо.

— Тогда почему, зайдя в конюшню, я нашел кормушку моего коня пустой? Он не был напоен и почищен.

После заутрени Уилл сразу отправился в кухонную кладовую понаблюдать через щель в стене, недавно обнаруженную приятелями, за церемонией посвящения в рыцари ордена. Вчера вечером он попросил сержанта, с которым делил жилище, заменить его сегодня в конюшне, но тот, наверное, забыл.

— Простите меня, сэр, — сокрушенно проговорил Уилл. — Я проспал.

Овейн прищурился. Уселся на скамью, возложил руки на стол, сцепил пальцы.

— Сколько раз я слышал это оправдание? И бесконечное число других. Похоже, ты не способен выполнить простейшее задание. Устав ордена не для того писан, чтобы его нарушать, и я не намерен терпеть подобное дальше!

Это показалось Уиллу немного странным. Подумаешь, не задал вовремя корм коню Овейна. Он совершал проступки много хуже. В душе начала нарастать тревога.

— Если хочешь стать тамплиером, — продолжил Овейн, — будь готов многим жертвовать и выполнять устав. Ты готовишься стать воином! Воином Христа! Придет время, сержант, и тебя наверняка призовут к оружию. Но если ты отказываешься подчиняться дисциплине сейчас, я не представляю, как ты, став рыцарем, сможешь успешно сражаться на поле битвы. Каждый тамплиер должен подчиняться уставу и приказам старших, какими бы незначительными они ни казались. Иначе весь наш орден погрузится в хаос. Ты можешь вообразить, чтобы инспектор в Париже или магистр де Пейро здесь, в Лондоне, не выполнили какой-то наказ великого магистра Берара? Не сумели, например, послать требуемое число людей и коней для укрепления одной из наших крепостей в Палестине, потому что проспали, и корабль отплыл? — Серые глаза Овейна впились в Уилла. — Ты можешь вообразить такое, а? — Не дождавшись ответа, рыцарь раздраженно покачал головой. — До турнира остался всего месяц. Я думаю исключить тебя из числа участников.

Уилл облегченно вздохнул. Овейн не отстранит его от турнира. Победа ему нужна не меньше, чем самому Уиллу. Это пустая угроза.

Овейн внимательно разглядывал рослого крепкого мальчика в пыльной тунике, который стоял перед ним, дерзко вскинув голову. Неровно подстриженные темные волосы свисали на лоб, чуть прикрывая зеленые глаза, что придавало ему заговорщицкий вид. Была во всем облике подростка некая взрослая напряженность, твердость в лице, несвойственная возрасту. Овейн поразился, насколько мальчик стал похожим на своего отца. Такой же ястребиный нос, те же манеры. Бесполезно воспитывать его угрозами и наказаниями, как делают другие рыцари со своими подопечными. Именно поэтому Овейн, к его досаде, никогда не мог долго сердиться на Уилла.

Он бросил взгляд на разделяющую солар деревянную ширму, затем снова на мальчика. Через секунду поднялся и повернулся к окну.

Затянувшаяся тишина вновь всколыхнула в Уилле тревогу. Он редко видел Овейна таким задумчивым, таким зловеще молчаливым. «Может быть, я ошибся и наставник исключит меня из участия в турнире? А может, и того хуже… может быть… Неужели изгнание?..»

Прошло несколько минут, показавшихся Уиллу бесконечностью, прежде чем Овейн повернулся к нему.

— Я знаю, Уильям, о произошедшем в Шотландии. — Он видел, как мальчик распахнул глаза и отвел взгляд. — Если ты хочешь загладить вину, то выбрал плохой путь. Что сказал бы отец о твоем поведении? Мне бы очень хотелось похвалить тебя, когда он вернется со Святой земли, а не говорить о своем разочаровании.

Уилла как будто ударили в живот. Из легких ушел весь воздух, закружилась голова.

— Откуда?.. Откуда вы знаете?

— Твой отец рассказал перед тем, как отбыть на Святую землю.

— Он вам рассказал? — проговорил Уилл слабым голосом. Опустил голову, затем снова вскинул.

— Я прошу вас, сэр, назначить мне наказание и разрешить удалиться.

Овейн в очередной раз удивился. Мальчишеская слабость покинула Уилла так же быстро, как появилась. Он стоял, стиснув зубы, на виске пульсировала жилка. Рыцарь узнал эту твердую решимость. Точно таким запомнилось ему лицо Джеймса Кемпбелла, когда он советовал ему не отправляться в Акру. Джеймс не был крестоносцем и имел троих детей: кроме Уилла еще двух дочерей, — а также молодую жену в Шотландии. Но отец Уилла отказался последовать совету Овейна.

— Нет, сержант Кемпбелл, ты не можешь удалиться. Я не закончил.

— Я не хочу говорить об этом, сэр, — тихо произнес Уилл. — Не хочу!

— Мы не будем говорить о событиях в Шотландии, — спокойно сказал Овейн, снова садясь на скамью, — если ты начнешь вести себя как надлежит сержанту. — Он внимательно посмотрел на мальчика. — У тебя острый ум, Уильям. А твой энтузиазм и способность к обучению на турнирном поле достойны похвалы. Но ты не желаешь сосредоточиться на выполнении основных правил нашего ордена. Ты думаешь, святой Бернар написал устав для своей забавы? Нам всем нужно прилагать усилия к достижению предписанных им идеалов в соблюдении порядка, чтобы быть достойными воинами Христа на земле. Уметь хорошо сражаться недостаточно. Бернар говорит, что бесполезно бороться с внешним врагом, пока не победишь того, кто сидит внутри тебя. Ты понял, Уильям?

— Да, сэр, — отозвался Уилл. Слова наставника задели что-то глубоко внутри.

— Ты не имеешь права пренебрегать уставом, полагая его бессмысленным и скучным. Уильям, ты должен выполнять его всегда, а не только когда захочется. Если не научишься дисциплине, тебе не будет места в ордене. Ясно?

— Да, сэр Овейн.

Рыцарь удовлетворенно кивнул:

— Хорошо. — Он взял один из лежащих на столе свитков. Развернул пергамент, расправил ладонью. — Тогда слушай: тебе предстоит нести мой щит на переговорах между королем Генрихом[4] и магистром де Пейро.

— Король? Он прибывает сюда, сэр?

— Через двенадцать дней. — Овейн поднял глаза. — Визит частный, так что говорить об этом запрещено.

— Даю слово, сэр.

— А до тех пор в наказание за пренебрежение сегодняшними обязанностями ты назначаешься на конюшни. В дополнение ко всем остальным работам. Это все, сержант. Разрешаю тебе удалиться.

Уилл поклонился и направился к двери.

Секунду спустя Овейн его окликнул:

— Уильям.

— Да, сэр?

— Не советую впредь испытывать мое терпение. Ты привык воспринимать мои угрозы не очень серьезно, но предупреждаю: еще одно нарушение, и я без колебаний изгоню тебя из прицептория и с позором отправлю домой к матери. Гони прочь искушение. Ибо, как сказано в Писании: «Не смотри на вино, как оно искрится в чаше. Впоследствии, как змей укусит, оно и ужалит как аспид».[5] Понял?

— Да, сэр.

Проводив глазами Уилла, Овейн устало потер лоб.

— Ты слишком снисходителен к мальчику, брат, — произнес появившийся из-за деревянной ширмы высокий рыцарь с жесткими седыми волосами и кожаной повязкой на левом глазу. Он приблизился к Овейну с пачкой пергаментов в руке. — Это большая честь — нести щит тамплиера. Еще большая с учетом обстоятельств. Так что наказание скорее похоже на награду.

— Возможно, ответственность удержит его от опрометчивых поступков, брат.

— Или побудит совершить еще более тяжкие. Боюсь, Овейн, привязанность к мальчику тебя ослепила. Ты ему не отец.

Овейн нахмурился, собравшись возразить, но рыцарь с жесткими волосами продолжил:

— Подростков следует воспитывать, как собак. Тут хлыст полезнее, чем слово.

— Не согласен.

Рыцарь слегка пожал плечами и положил пачку пергаментов на стол.

— Тебе решать, конечно. Я просто высказываю свое мнение.

— Твое мнение учтено, Жак, — произнес Овейн спокойно, но с нажимом и взял пергаменты. — Ты прочел?

— Прочел. — Жак подошел к окну, постоял немного. Отметил про себя уже начавшие блекнуть листья на деревьях. — А магистр де Пейро? Он уверен, что Генрих уступит нашим требованиям?

— Вполне. Я занимаюсь этим вопросом уже несколько месяцев, поэтому магистр де Пейро доверил мне тактику ведения переговоров. Я изложил ему свои мысли, и он согласился с необходимостью собрать сведения, на что именно потратил король деньги, которые мы ссудили ему из нашей казны в прошлом году. Мне понадобится твоя помощь.

— Ты ее получишь.

Овейн кивнул:

— Это послужит укреплению нашего дела.

— Однако король вряд ли останется доволен.

— В этом нет сомнений. Конечно, нам следует действовать осторожно, но в любом случае у Генриха нет выхода. Станет отказываться, папа принудит его согласиться на требования ордена.

— Ты прав, брат, осторожность необходима. Король не властен над орденом, но может затруднить нам жизнь. В прошлом он несколько раз пытался конфисковать наши владения. А сейчас, — сурово добавил Жак, — рассвирепеет не на шутку. — Он придвинул табурет и сел напротив Овейна. — Ты говорил утром с магистром. Получены какие-то сообщения из Заморских территорий?

— Нет, не получены. Обсудим положение на следующем собрании капитула. Монголы совершили набеги на Алеппо,[6] Дамаск и Багдад, мамлюки двинули свою армию им навстречу. Для меня последние события — дополнительный стимул как можно жестче востребовать с короля долги. Грядет новая угроза, и нам понадобятся все деньги, какие есть. Если мамлюки победят монголов, то их султан может пожелать захватить наши земли. — Овейн распрямил кончиками пальцев стопку пергаментов и покачал головой. — Это очень опасно.