"Колесо Фортуны" - читать интересную книгу автора (Дубов Николай Иванович)

1

Из открытого окна тянула резкая струя осенней прохлады, колебала пламя свечей, но не могла преодолеть их устоявшийся чад. Зябко потирая руки, король стоял возле камина и поворачивался к огню то одним, то другим боком.

— Нет, — говорил он, раздвигая фалды полукафтана, — я никогда не смогу понять маркизу. На охоте прохлада неизбежна. Но почему нужно мерзнуть в собственном дворце? Впрочем, от холода страдаю, кажется, только я, а вам, граф, все нипочем?

— Здесь совсем не холодно, ваше величество, — сказал высоколобый мужчина в темно-голубом полукафтане, — напротив, скорее, жарко.

— Ну вот, ну вот — из этого следует, что король избалован, король изнежен… Хотя так ведь и должно быть? — Граф склонил голову, как бы соглашаясь. — А вы, я вижу, остаетесь верны себе — закалены, как истый спартанец, неизменный простой кафтан и все то же странное кольцо?

— Да, ваше величество.

— Вы как-то говорили, кто вам его подарил, но я запамятовал.

— Чандрагупта Викрамадитья, глава великой империи Гупта.

— Почему я о нем ничего не знаю? Где это?

— В Индии, ваше величество.

— Может быть, с его помощью мы сможем вернуть там свои потери?

— Это весьма затруднительно, ваше величество.

— Почему?

— Он умер. И довольно давно: тысячу триста сорок восемь лет назад.

— Как? А кольцо? Вы говорите, он сам подарил вам кольцо. Что же он, с того света приходил к вам?

— Нет, зачем?! Мы виделись, когда он был жив.

— Вот как? Ха-ха… У вас странный способ шутить, граф. Вы что, считаете меня дураком?

— Что вы, ваше величество!.. Я просто верю в силу вашего воображения. Вам достаточно небольшого усилия, и вы прекрасно представите себе, как это произошло…

— Вы думаете? — Король искоса посмотрел на него. — Хорошо, я как-нибудь попробую…

Заметив, что опущенные кисти рук побагровели от притока крови, король поднял их до уровня лица и начал ими потряхивать, сгоняя кровь.

— Чанда… Нет, произнести это немыслимо! Если он был таким великим правителем, как вы говорите, ему следовало выбрать другое имя. Такое потомки непременно забудут или переврут, и он перестанет быть великим…

Вообще быть великим — ужасно утомительно. Прежде всего эти проклятые деньги, которых почему-то всегда мало. Хорошо было Мидасу… Кстати, граф, вы еще не изобрели способа превращать все в золото? Он бы мне очень пригодился…

— Это бесполезно, ваше величество. Оттого что у вас будет больше золота, вы будете не богаче, а беднее…

— То есть как?

— Оно станет дешевле… Представьте, что в стране золота столько же, сколько, например, железа. Оно не будет иметь никакой цены. Чем бы вы платили своим поставщикам, слугам? На что содержали армию и флот?

Свой двор, наконец?

— Да! Это было бы ужасно… Нет уж, пусть все остается по-старому. Хотя иногда это раздражает… Все считают, что у короля денег куры не клюют. Вот на днях я посадил к себе в коляску герцога Шуазеля и спросил, как он думает, сколько стоит моя коляска.

Он сказал, что купил бы такую за пять-шесть тысяч ливров, ну а мне, как королю, очевидно, пришлось заплатить за нее тысяч восемь… Как бы не так! Тридцать тысяч она стоила для меня! Крадут, крадут чудовищно, и помешать этому никак нельзя. Вот совсем недавно я узнал… Только прежде скажите, вы не пишете мемуаров? Или, может быть, собираетесь писать?

— Нет, ваше величество, не пишу и не собираюсь.

— Тогда ничего, тогда можно рассказать… Ужасно боюсь мемуаристов. Никогда не известно, что о тебе потом напишут. Короли, конечно, — короли, но они ведь и люди! Мы не можем поминутно изрекать высокопарную чепуху в назидание потомкам. А проклятые мемуаристы обязательно подслушают, подсмотрят что-нибудь этакое… или даже придумают какую-нибудь гадость и сразу — в свой брульон. А потом? Ведь после смерти даже короли бессильны… Так вот, — но между нами, граф! — я сам только на днях узнал. Чтобы выносить мою ночную посуду, в придворном штате состоят два человека. Они одеты в бархат и вооружены шпагами… Бархат — я еще понимаю, но для чего им шпаги?.. Вы не знаете? И каждый получает двадцать тысяч ливров! Но ведь столько же получает и министр… И потом — только это уж совсем между нами! — у меня теперь случается по два-три дня — ничего… Им же выносить нечего! А деньги идут.

— Этому легко помочь, ваше величество. Перестаньте ужинать и принимайте на ночь настойку ревеня.

— Вы думаете?.. Нет, невозможно! Я ведь не могу опубликовать рескрипт — ужины при дворе отменяются, так как король страдает запорами. Как я буду выглядеть перед дамами?.. А если не объяснить, все подумают, что я просто скуп! Хорошенькое дело — войти в историю с таким прозвищем! Был Людовик Девятый Святой. Это почетно! Был Людовик Десятый Сварливый. Малоприятно, однако терпимо. Но Людовик Пятнадцатый Скупой?

Скупость — это уже не характер, это порок, не правда ли? Нет, я предпочитаю более приятные пороки… Или слабости. Например, вкусно покушать. Кому мешает эта невинная слабость?

Сверкающие белым лаком двери, на которых резные позолоченные амуры резвились среди цветочных гирлянд, бесшумно распахнулись. В салон вошла маркиза де Помпадур. Ее роба из бледно-розовой, шитой серебром, тафты, перехваченная в тонкой, по-девичьи, талии, крупными волнами ниспадала к парчовым туфелькам с перламутровыми пряжками.

— Ваше величество, — сказала маркиза, склоняясь в реверансе, — карточная партия составлена и ждет вас.

— Благодарю вас, мой друг, — галантным полупоклоном ответил король. — Уверен, что она составлена наилучшим образом. Что бы я делал без вас?! Что бы делала бедная Франция?! Вы видите, граф, — повернулся король к своему собеседнику, — мы так и не смогли поговорить о деле. Вот так всегда — ни одной свободной минуты.

А еще говорят: короли — повелители… Они — невольники, рабы своих бесчисленных обязанностей… Но вы можете быть уверены, граф: я заранее одобряю все, что скажет маркиза. Мне повезло больше, чем древним: у них были особые богини — мудрости и красоты. А мой трон украшает женщина, в которой соединились мудрость Минервы и все прелести Венеры… — сказал король, целуя руку маркизы.

— Вы слишком добры, ваше величество, — сказала маркиза.

— Я только справедлив, мадам. Никакие комплименты не отразят ваших достоинств… Как ни жаль, я вынужден вас покинуть. Не провожайте меня.

Маркиза и граф склонились в поклоне. Маркиза звякнула колокольчиком, двери распахнулись. Помавая бедрами, скользящей походкой записного танцора король выплыл из салона. Маркиза колокольчиком указала появившемуся лакею на приоткрытое окно. Камерлакей закрыл окно и плотно притворил за собой двери.

— Только что король уверял меня, — сказал граф, будто вы любите прохладу.

— Прохладу, но не чужие уши. Их слишком много вокруг. Говорят, Фридрих тратит на шпионов больше, чем на армию. Садитесь, граф.

Маркиза села на пуф возле подзеркального столика с гнутыми ножками и, опершись локтями о столешницу, автоматическим жестом стареющей женщины разгладила морщины в уголках глаз.

— Что еще говорил король?

— Жаловался на несварение желудка.

— Это кажется, единственное, что его на самом деле беспокоит… Вы удивлены, граф, тем, что я просила вас приехать?

— Нет, мадам, я был бы удивлен, если б этого не случилось.

— Тем лучше. Тогда вы должны понимать, о чем пойдет речь.

— Я весь внимание, мадам.

— Вы знаете наши потери. Величие Франции рушится.

Мы потеряли Канаду, теряем индийские владения, наши войска в Европе терпят поражение за поражением, Великая Франция все еще блистает, задает тон… Но чем блистает? Праздниками, фейерверками? Задает тон в покрое женских платьев и мужских камзолов? Версаль набит придворными бездельниками, галантными пустомелями. Кто окружает короля? Вот сейчас против него сидит герцог, в его жилах течет голубая, почти королевская кровь. Он умеет все, что нужно при дворе, — играть в карты, кланяться, танцевать и плести комплименты. Но жеребец, на котором он скачет во время охоты, умнее своего хозяина… И все гребут, хватают, выпрашивают подарки, пенсии, награды…

Маркиза бросила пытливый взгляд на графа, его лицо выражало лишь почтительное внимание.

— Вы думаете, не мне об этом говорить, я ничем не лучше?.. Ну конечно, — кто я? Фаворитка, метресса…

Фаворитка? Да. Но уже давно не метресса…

— Тем больше чести это делает вам, маркиза.

— Какой чести? Меня ненавидят. Пересчитывают мои бриллианты, мои туалеты. Маркиза Помпадур утопает в роскоши, маркиза Помпадур разоряет страну… Так говорят за глаза сейчас. А что скажут потом?

— Людям, естественно, бросаются в глаза блеск и роскошь, особенно умноженные злословием и завистью.

Станьте выше этого, мадам. Вы уже стоите выше. Разве не с вашей помощью Машо пытался провести финансовую реформу? Она не удалась потому, что посягнули на богатства церкви. А это противник слишком сильный даже для королей. Вас огорчает злословие врагов, но почему вы забываете о друзьях? Вас ценят, отдают вам должное лучшие люди Франции. Они умеют за сверканием бриллиантов разглядеть блеск ума и доброй воли.

Что дурного может сказать о вас Мармонтель? Разве без вас не грозила нищета Кребийону? Без вас "Энциклопедия" была бы сожжена на Гревской площади, энциклопедисты брошены в Бастилию, и Франция лишилась бы своей славы. И разве вы тратите деньги на пустые затеи? Разве для себя вы перестраивали и заново украшали Версаль? А дворец на Елисейских полях, который стал украшением Парижа? Без вас не было бы пансионата Сен-Сира. Без вас не было бы Севрской мануфактуры, а севрский фарфор уже сейчас прославлен не меньше саксонского… Я не стану больше перечислять, чтобы вы не посчитали меня льстецом… Голос черни всегда громче, но это вовсе не означает, что она права.

Ее просто больше. Прислушивайтесь к тем, кто олицетворяет ум и честь страны. А вами восхищается даже самый язвительный ум нынешнего времени…

— Вольтер? Да, восхищается — и смеется надо мной.

— Над кем не смеется старая фернейская лиса?

— А Руссо?

Граф улыбнулся.

— Даже выдающиеся женщины остаются прежде всего женщинами: они непременно хотят нравиться всем…

А так ли важно мнение сочинителя чувствительных романов и наивных утопий, который живет не в реальном, а в им самим придуманном мире?..

— Не знаю… Может быть, во мне говорит уязвленное самолюбие плебейки? Маркиза де Помпадур никогда не забывает, что прежде ее звали Антуанеттой Пуассон…

— А если ее следовало называть Антуанеттой Ленорман де Турнэм?

— Вы и это знаете?

Граф развел руками.

— Если Ленорман де Турнэм и не был моим фактическим отцом, он был отцом духовным. Мудрым отцом.

Ему я обязана всем… Хорошо. Оставим, граф, воспоминания о прошлом и сожаления о настоящем. Меня тревожит будущее. Судьбу его решают деньги и шпаги.

А казна наша пуста, и мы не можем больше полагаться на остроту французских шпаг. У нас осталась одна надежда — на остроту французского ума. Поэтому я и просила вас приехать.

Граф поклонился.

— Меня винят в том, будто я втянула Францию в войну. Какой вздор! Зачем мне война? Или она нужна Шуазелю? Война сама надвигалась на Францию, и еще счастье, что нам удалось создать союз с Австрией и Россией. Это был единственный способ противостоять аппетитам Фридриха Второго. И вот результат — русские разгромили его.

— Его войска, мадам, но не Пруссию! Войска Фридрих соберет заново.

— Да, я помню, вы предсказывали, что поражение, которое нанесут русские, не приведет к победе. Так и случилось, к сожалению. Но может случиться значительно худшее. Императрица Елизавета тяжело больна. А ее голштинский племянник, объявленный наследником, молится на Фридриха. Став императором, он прекратит военные действия. Более того, он может поставить бесчисленные русские штыки под фактическое командование Фридриха. Союз прусского волка с русским медведем — это слишком опасно для Европы. Мы не можем, не должны допустить этого союза, иначе Франция погибла!

— Надеюсь, вы не предлагаете мне убить наследника русского престола?

— Ах, ну нет, разумеется! На смену великим всегда приходят эпигоны. После Петра Первого в этой дикой стране не прекращается династическая борьба. Вам придется, как говорят, mettre la main a la pate… [51] Наверно, там есть какие-то силы, противостоящие этому голштинцу, которые могли бы подчинить его своему влиянию или хотя бы сдерживать…

— Несомненно!

— Может быть, у вас уже есть план?

— Нет, мадам. Планы нельзя придумывать заранее, они должны возникать из обстановки. Один человек в чужой стране не может по своей воле управлять событиями. Он может лишь воспользоваться ими. Вы позволите задать вам один вопрос? Почему герцог Шуазель не поручит этого нашему послу в Санкт-Петербурге?

— Барону Бретэлю? Он глуп, как табурет. И наши дипломаты там бессильны. Чего нам стоило восстановить отношения с Россией после злосчастной высылки де ла Шетарди! Он был настолько наивен или глуп, что полагал, будто "черный кабинет" есть лишь у Бертье. Но полиция русских не менее любознательна, и она так же старательно читает дипломатическую почту. Когда Бестужев показал императрице Елизавете, что Шетарди наболтал о ней в своих письмах, его просто выгнали… под конвоем.

С тех пор русские так настороженно, даже предубежденно следят за нашим посольством, что оно с грехом пополам выполняет официальные обязанности. При первой попытке вмешаться во внутренние дела его уличат или сами русские, или шпионы Фридриха. Если Париж переполнен ими, можно представить, сколько их в России.

Нет, граф, наши дипломаты ничего не могут и не должны ни о чем подозревать.

— Тем лучше, мадам. Одно опасение. Его величество считает себя великим дипломатом и время от времени возобновляет свою игру в le secret du roi [52]: одновременно поручает одно и то же дело нескольким людям и чаще всего авантюристам. Посланный им Казакова очень мешал мне в Гааге и едва не провалил переговоры с генералом Йорком. Как бы в Петербурге опять не оказался какой-нибудь болван, вроде переодетого женщиной шевалье д'Эона, который стал чтицей у Елизаветы. Быть может, сегодня его величество потому так пространно и обсуждал работу своего желудка, чтобы не говорить о деле и предпринять что-то помимо вас и Шуазеля?

— Можете быть уверены, граф, я этого не допущу!

Король иногда пытается хитрить и со мной, но хотя все его внимание поглощено женщинами, он так и не научился их понимать… Петербург — это слишком серьезно, чтобы вести там любительскую игру с переодеваниями и прочим театральным вздором. У вас трудная миссия, граф, поэтому я не стану осложнять ее мелочными условиями. Если будет невозможен дальнейший союз России с Францией, пусть хотя бы не возникнет союз России с Пруссией. Пусть прусский волк сторожит русского медведя, а медведь опасается волка… Россия все ближе подбирается к Черному морю, потом она захочет пробраться и в Средиземное. Этого допустить нельзя. И если у нее в тылу будет щелкать зубами прусский волк, она перестанет теснить Блистательную Порту.

— Рано или поздно, это произойдет, — сказал граф.

— Пусть, но как можно позже. Полного разгрома Порты мы не допустим никогда — Средиземное море останется нашим морем. От этого слишком многое зависит… Быть может, граф, вам следует появиться под личиной гонимого? Об этом позаботится Бертье.

— Начальник полиции?

— Почему это вас удивляет? Если он не умеет ловить врагов Франции, пусть хотя бы научится создавать их.

Если вы явитесь в Россию как изгнанник, беглец, вам будут больше доверять, труднее будет разгадать ваши действительные намерения. Если не сумеет Бертье, кое на что в этом- смысле гожусь и я.

— О да!

— Что-то вы слишком горячо подтверждаете. Вы считаете меня интриганкой?

— На вашем уровне, мадам, уже нет интриг, есть только политика. Нет, мне не нужен венец страдальца и гонимого. Чем меньше шума будет вокруг моего имени, тем лучше. И так чего только обо мне не наплели: картежник, шпион и бонвиван, знаток каббалы и магистр оккультных наук, не то фокусник, не то маг, а может быть, сам Агасфер…

— Наверно, дым не без огня… — улыбнулась маркиза. — Если бы ко всему вы были еще и алхимиком, умели делать золото! Для многих политиков звон золотых монет — самая привлекательная музыка, а мы сейчас не в состоянии снабдить вас достаточными средствами, чтобы вы могли употребить их по своему усмотрению…

— Пусть русские сами подкупают друг друга, если это понадобится, я никого подкупать не собираюсь, так как не доверяю подкупленным. Если человека можно подкупить, его можно и перекупить, дав больше-.

— Как вы будете сообщаться с нами?

— Никак, мадам. Вы сами напомнили о Шетарди и любознательности полиции. А любой курьер надежен не более, чем письмо. Вам придется полностью положиться на меня. О том, что произойдет, вы узнаете и так — из газет, донесений посла.

— И еще, граф… Раз уж вы поедете так далеко, быть может, вы посетите и Польшу? Это странное королевство, которое называет себя республикой… — я никогда не могла его понять. Страна, в которой любой дворянин считает, что он не хуже короля, а король значит не больше, чем захудалый дворянин. Впрочем, что и может значить король, если он занят только едой и охотой?

А теперь, говорят, он ленится даже ездить на охоту и только стреляет в бездомных собак, которых для этого сгоняют под окна его дворца… Когда-то Польша лицом была обращена на Запад, а оружие направляла на Восток, была щитом Европы от диких орд. Но уже давно она ничего не может дать Европе…

— Франции она дала королеву!

— Ах, боже мой! Этому радовался только король, да и то недолго… Нет, граф, это не рецидив запоздалой и нелепой ревности! Королева добродетельна и достойна уважения, но она ничего не значит для поляков. Другое дело, если бы отец ее не сидел во Франции в качестве герцога Лотарингского, а оставался королем в Варшаве…

Оставим бесполезные сожаления о прошлом. Неужели нет в Польше сил, которые могли бы возродить ее былое значение?

— Вы, конечно, помните, маркиза, притчу для детей о снопе соломы? Его нельзя сломить, пока он связан, но нет ничего легче, как переломать соломинки развязанного снопа. Свясло Польши так усердно теребят соперничающие магнаты, что, боюсь, ему недолго продержаться.

И конечно, развязать его с радостью помогут ближайшие соседи… Хорошо, мадам, я заеду в Польшу. Не думаю, что мне удастся что-то сделать, но я постараюсь узнать как можно больше, чтобы потом сообщить вам.

— Когда вы сможете выехать?

— На пороге зима, распутица, а дорога дальняя — даже если очень спешить, она потребует не меньше месяца. Сейчас я возвращусь в Париж, а выеду завтра; — Желаю вам успеха, граф. Это будет успех Франции.

Граф поцеловал протянутую руку, маркиза тряхнула серебряным колокольчиком.

— Проводите графа, — сказала маркиза камер-лакею, появившемуся в дверях.

Граф еще раз поклонился и пошел следом за лакеем.

В прихожей дремали, слонялись слуги, истомленные ожиданием своих господ. Слуга графа устремился к нему с плащом и шляпой. Одев господина, он выбежал на крыльцо, и тотчас глашатай прокричал:

— Карету графа Сен-Жермена!

Через несколько минут сияющие окна Версальского дворца скрылись за поворотом, карета графа выехала на парижскую дорогу и растаяла в темноте.