"В чужой стране" - читать интересную книгу автора (Вольф Абрам Яковлевич)

Рождение бригады

Через два дня после этой операции в лес к русским приехал Силиве. Хлопнул Трефилова по плечу, весело сказал:

— Наши ребята говорят, что теперь они знают, как надо работать! Молодец, комиссар! Спасибо!

— Слушай, Силиве, гестаповцы много знают о партизанах, — встревоженно заговорил Трефилов. — Надо быть осторожнее!

— Ничего, теперь мы разделаемся с их агентурой. Двух мы уже убрали… А этого Николая вы нашли?

— Да. Но я боюсь, что гестаповцы сказали не все.

Кажется, гестапо знает о тебе. Трис им известен, это я установил точно.

— Ничего, мы их тоже знаем!

— Нет, ты все-таки будь осмотрительней! Так и ездишь со своей сумкой?

— А что, я должен рвать карманы этими патронами? — отшутился Силиве. — Я же парень холостой, зашивать некому… Вот разобьем бошей, закончим войну и жениться будем, верно, комиссар? Девушкам ты нравишься, особенно одной сероглазой… — Силиве потрепал Трефилова за плечо, полез за трубкой. Закурив, сел на нары, сказал серьезно — Через три дня вернутся наши товарищи, привезут взрывчатку.

— Вот это славно! — обрадовался Шукшин. — Много нам дашь?

— Разделим по-братски, пополам.

— Куда они привезут, в Мазайк? — спросил Трефилов.

— В Мазайк. Через три дня присылай людей.

— Я сам поеду, — ответил Трефилов.

Проводив бельгийцев, Шукшин и Трефилов присели на ствол поваленного дерева и закурили. Неожиданно на тропе показался Жеф. Следом за ним шли Дядькин и Кучеренко. Все трое вели в руках велосипеды. Шукшин и Трефилов радостно переглянулись, пошли навстречу.

Взгляд Шукшина остановился на Кучеренко. «Где я видел этого богатыря?» Шукшин зашагал быстрее, всматриваясь в его лицо, затененное широкополой черной шляпой, надвинутой на брови. Вдруг он остановился, изумленно воскликнул: — лейтенант Кучеренко!

Кучеренко вскинул голову, вгляделся в лицо Шукшина.

— Неужели… Подполковник Шукшин? Константин Дмитриевич! — Кучеренко кинулся к Шукшину, схватил его своими огромными ручищами.

— Константин Дмитриевич… Жив! Жив!

— Жив!.. Совсем задушил, окаянный… — Шукшин улыбнулся, смахнул пальцем слезу. — Вот где мы с тобой встретились, лейтенант Кучеренко. А я тебя погибшим считал… Но что же мы тут стоим! — спохватился Шукшин и подошел к Дядькину. — Прошу в хату!

По случаю прихода таких высоких гостей Чалов вытащил из-под нар остатки продовольственных запасов и бутылку трофейного коньяку, приберегавшегося на особый случай. Партизаны сгрудились вокруг маленького столика, врытого в землю, выпили за встречу, за дружбу.

— Маринов нам доложил, что вы согласны объединить наши отряды? — сказал Шукшин, внимательно глядя на Дядькина.

— Да, безусловно. Этого требуют интересы дела. — Дядькин отодвинул стакан с недопитым коньяком. — Но, как я понимаю, речь о слиянии отрядов не идет. Руководство единое, один штаб, а отрядов будет два. Сливать их не к чему. Громоздкие отряды в здешних условиях не нужны.

— Правильно, отряды должны быть небольшими, — согласился Шукшин.

— Я считаю, что наши отряды следует переформировать, создать три отряда, — предложил Маринов. — Лучше будет управлять. Взводы сильно разбросаны… И надо учитывать, что отряды пополняются людьми.

— Согласен! — Дядькин тряхнул копной густых, жестких волос, падавших на лоб. — Кроме нас, в здешних лесах есть еще небольшие группы русских. Их надо объединить. У меня есть сведения, что некоторые группы действуют неправильно, подпадают под влияние различных местных организаций… Между прочим, в Бельгии имеется русская антифашистская организация. Эмигранты, бывшие белогвардейцы… Они не пытались с вами связаться?

— Один бельгиец из Белой бригады мне говорил, что эмигранты готовы с нами сотрудничать, — ответил Шукшин. — Мы в переговоры не вступили.

— Какие там переговоры, с кем? — недовольно бросил Трефилов. — С белыми нам говорить не о чем. Пусть не попадаются на дороге…

— Я думаю, их следует прощупать. — Дядькин зажег сигарету, затянулся, медленно, струйкой выпустил изо рта дым. — Я не знаю, какие у них цели. Ясно одно, что командовать нами им не придется… А от их помощи отказываться не следует. Надо учитывать условия, в которых мы находимся… Как вы считаете, товарищ подполковник?

— Посмотрим, Иван Афанасьевич, посмотрим… — Шукшин, постукивая пустым стаканом, поглядывал на Дядькина. Этот молодой лейтенант все больше нравился ему.

— Как вы думаете формировать штаб, командование отрядами? — спросил Маринов Дядькина.

— Начальства над нами нет, назначать на должности некому. Соберем представителей от обоих отрядов, пусть выбирают себе командиров. — Дядькин улыбнулся: — как в Запорожской сечи…

— Это правильно, — поддержал Шукшин. — Так и договоримся, Иван Афанасьевич. Мы приедем к вам в лес небольшой группой. Вы соберете своих людей, от каждого взвода. Если удастся к этому времени установить связь с другими группами, — приглашайте и их. Только надо обеспечить надежную охрану.

— Сделаем! — кивнул Дядькин. — Когда можно будет собрать людей, я вам сообщу.

— Что же касается взаимодействия, то его нужно организовать немедленно, — предложил Шукшин.

— Для связи у вас останется Кучеренко, — сказал Дядькин. — Так сказать, наш офицер связи…

— История повторяется вновь! — рассмеялся Кучеренко. — Опять иду офицером связи к подполковнику Шукшину…

— Будем надеяться, что на этот раз ваша миссия окончится более благополучно, — пошутил Трефилов.

Дядькин уехал. Жеф хотел проводить его, но он решительно возразил, сказал, что хорошо запомнил дорогу и доберется один. Скоро покинули землянку Трефилов и Чалов — отправились за канал к Марченко. Следом за ними ушел Жеф. Маринов тоже поднялся. Надевая шляпу, сказал:

— Пойду к Новоженову. Надо с ребятами потолковать…

Шукшин и Кучеренко остались вдвоем.

— Ну, рассказывай, Василий! — Шукшин прилег на нары, набросил на себя пальто: его снова знобило. — Где же тебя схватили? Прорвался кто-нибудь к лесу? Я упал, когда мы бросились в атаку. Ты был рядом… Ну, рассказывай. Обо всем!..

— Обо всем, Константин Дмитриевич, не расскажешь. За эти два года столько выстрадал, что на двадцать жизней хватило бы с добрым гаком… — Кучеренко подсел поближе к Шукшину. — Я тогда все-таки вырвался. Там дальше небольшая балка была, мы ее проскочили — и к лесу. Со мной четверо было…

— Это все, что осталось от полка?

— Да, все… Две недели пробивались к фронту, ночами шли. Около одной речушки натолкнулись на фашистов.

Нас рассеяли, я остался один с сержантом. Он из другого полка, дорогой к нам пристал… С этим сержантом мы бродили еще четыре дня. Совсем выбились из сил. На рассвете укрылись в кустах, уснули, а тут немцы. Оказывается, мы вышли к их переднему краю. До наших оставалось всего километра два… Ну увидели они нас, закричали. От ихнего крика я и очнулся. Схватил винтовку, начал стрелять. Одного уложил, а остальные рассыпались, окружают. Стрелял, пока патроны были. Потом про пистолет вспомнил. Только схватился за него, а тут сержант что-то закричал — он из автомата бил… Ну, я оглянулся, а меня в этот момент по голове прикладом. Так вот я и оказался в плену. Сначала Полоцк, потом Каунас, а оттуда в Германию. Три раза бежал. В третий раз двадцать семь суток на воле прожил, до Вильнюса добрался. Поймали, гады. И сюда, в Бельгию…

— Ты в Цварберг попал?

— В Цварберг… В шахте я работал недолго, «нечаянно» угодил под вагонетку. Искорежило здорово, четыре месяца лечился. Валялся на койке и фламандский язык изучал, к побегу готовился… Между прочим, главный инженер на шахте Цварберг русский, Пономаренко, не слышали? Из эмигрантов. К русским военнопленным относился хорошо. Когда меня в шахте покалечило, так он на директорской машине в лазарет отправил. А потом раза два о моем здоровье справлялся, добрый кусок сливочного масла передал. Удивил меня этот Пономаренко… — Кучеренко помолчал. — Враг ведь наш, от революции убежал, а вот помог!

— Да, бывает… — раздумчиво проговорил Шукшин. — В нашем лагере, в Айсдене, был зондер-фюрер Траксдорф. Он много хорошего для русских сделал…

— Я так думаю, что этот Пономаренко нам еще пригодится. Он у начальства авторитетом пользуется, большой специалист.

— У Дядькина разведкой командуешь?

— Разведкой. У меня почти вся разведка из бельгийцев.

— Им легче работать!

— Конечно. Ребята верные. Есть у нас один хлопец, Гарри. Скажи этому Гарри: поезжай, друже, в Берлин, узнай, что там Гитлер замышляет, — поедет и сделает. Он у нас под спекулянта работает… И еще один учитель в разведке, Жан Колл. В Бохолте живет. Этот человек нам великую службу сослужить может, Константин Дмитриевич. У него с жандармерией есть связь. В общем, планы у меня серьезные. Разведку мы развернем!

— Без хорошей разведки здесь действовать нельзя. Пропадем! — Шукшин приподнялся, посмотрел в лицо Кучеренко. — Это очень хорошо, Василий, что мы вместе. — Шукшин положил горячую ладонь на большую, шершавую руку Кучеренко. — Да, это очень хорошо!

Собрание состоялось в лесу, недалеко от села Бохолт. Съехалось сорок с лишним человек. Кроме представителей двух отрядов, прибыли еще делегации от нескольких отдельных групп Шукшин приехал с. Трефиловым, Мариновым и Новоженовым.

После долгого ненастья, как по заказу, выдался теплый, по-весеннему яркий день. Партизаны расселись на склоне пологого холма, поросшего редкими соснами. Командиры отрядов и групп расположились у вершины холма лицом к партизанам. Это был как бы президиум собрания.

Шукшин сидел рядом с Дядькиным на низком пеньке, внимательно всматривался в лица партизан. Тут были и совсем молодые ребята, и люди средних лет, рядовые солдаты, матросы, и опытные командиры и политработники Красной Армии. Многие в хороших костюмах, в шляпах, беретах. Внешне они, пожалуй, ничем не отличаются от бельгийцев, каждый сойдет за местного жителя. Но Шукшин и среди тысячи людей сразу отличит солдата, вырвавшегося из фашистского плена, партизана. Вон полулежит, прислонившись к плечу друга, светлоглазый, большеголовый паренек. Взгляд настороженный, жесткий, между бровями упрямая складка, а лицо мальчишеское. Наверное, ушел воевать прямо со школьной скамьи. А этот вот немолодой усатый боец, что сидит, привалившись широкой спиной к голому стволу сосны, и держит на коленях винтовку, воевал, видать, еще в гражданскую. Какой сосредоточенный, твердый взгляд… А тот, чубатый, должно быть, лихой, отчаянный парень. Сидит, обхватив руками колено, склонил голову набок и чему-то улыбается. Глаза быстрые, озорные. Наверное, с Дона хлопец, из казаков… Да, люди разные, а дела и думы одни…

Дядькин докурил сигарету и обратился к партизанам:

— Будем говорить, товарищи, как нам жить и драться с фашизмом дальше. Вопрос о том, чтобы объединить всех русских которые находятся в здешних лесах. К нам приехал командир партизанского отряда Котовец. Вы знаете об этом отряде, о его боевых делах. Вот он, товарищ Котовец подполковник Шукшин! — Дядькин с уважением посмотрел на Шукшина. Раздались возгласы одобрения. — Так с чего начнем, товарищи партизаны? Может быть, послушаем подполковника Шукшина? Он расскажет нам об обстановке, о наших задачах…

Снова послышались одобрительные возгласы. Шукшин поднялся, неторопливым, пристальным взглядом обвел притихших партизан.

— Товарищи, друзья… — голос Шукшина подрагивал от волнения. — Мы вырвались из плена. Ни зверства фашистов, ни голод, ни болезни, ни пытки — ничто не сломило нас. Теперь мы снова в строю бойцов, снова бьем ненавистного врага! — Шукшин сделал несколько шагов вперед, вплотную подошел к партизанам. — Товарищи! Красная Армия успешно наступает, громит врага на всех фронтах. Большие победы одержаны под Ленинградом и Новгородом, части Красной Армии вышли на западный берег Нарвы, начали освобождать Эстонию… Освобождается от врага Правобережная Украина. Советские войска выходят к Южному Бугу и Днестру. Но каждый метр земли, отвоеванный Красной Армией, обильно поливается кровью наших бойцов. Враг еще силен, оказывает бешеное сопротивление. Союзники медлят, выжидают. Из Франции, Германии, Бельгии, Голландии гитлеровское командование перебрасывает на советский фронт одну дивизию за другой. Здесь, в Бельгии, переформировываются дивизии, разбитые Красной Армией. Можем ли мы, товарищи, спокойно смотреть, как тут отдыхают гитлеровские головорезы, убивавшие наших матерей, детей, отцов, превратившие в руины наши города и села? Можем ли мы спокойно смотреть, как идут на фронт вражеские эшелоны?

— Мы тут зря не сидим! — выкрикнул чубатый парень и поднял над головой автомат. — Мы их бьем, бьем, товарищ подполковник!

— Плохо! Плохо бьем! — Шукшин зло, с силой взмахнул кулаком. — Нет, товарищи, уничтожать отдельных гитлеровских солдат и офицеров, гестаповцев, нападать на мелкие группы противника — этого мало. Мы должны так развернуться, чтобы у врага земля под ногами горела, чтобы ни днем, ни ночью, ни одного часа не знал он покоя. А для этого надо прежде всего объединить отряды и группы русских партизан, подчинить их одному руководству…

— Правильно! Верно! — послышалось со всех сторон.

— Объединившись, мы станем сильнее и своей борьбой воодушевим, поднимем бельгийцев, научим их, как надо бить оккупантов… Бельгийцы — храбрый народ, фашистов они ненавидят. Но тут, в провинции Лимбург, борьба еще по-настоящему не развернута. Мы поможем патриотам поднять народ… Бить врага надо всюду, не ждать, когда он придет в леса, а искать и уничтожать беспощадно. Немец, убитый в Бельгии, не попадет в Россию… Так? Так! Но истреблять живую силу врага — это еще не все. Надо подрывать вражеский тыл, срывать снабжение гитлеровской армии. Германия испытывает большие трудности в горючем, в угле. Много угля идет из Бельгии. С заводов идет вооружение, машины… Надо пускать под откос эшелоны, останавливать движение на дорогах. Будет от этого помощь Красной Армии, фронту? Будет, товарищи, и очень большая.

— Маловато нас тут, товарищ подполковник… — послышался голос.

Шукшин повернул голову, встретился взглядом с молоденьким светлоглазым пареньком.

— Мало, говоришь? Да, пока мало, ты прав. Но батальон может быть сильнее дивизии! Об этом еще Лев Толстой говорил. Мы должны сделать свою часть такой, чтобы она была сильнее корпуса, сильнее целой вражеской армии! — Шукшин замолчал. Достал из кармана сигареты и, закурив, проговорил: — Наш отряд согласен объединиться с другими отрядами и группами, подчиниться единому командованию, которое мы тут изберем. Это я заявляю от имени всех. А теперь слово за вами!

— А как с оружием? Оружие будет? — раздалось сразу несколько голосов.

— Оружия много у врага. Значит, будет оно и у нас. Брать надо оружие!

— Верно, товарищ подполковник! Возьмем, чего там! На то мы и партизаны! — зашумели кругом.

Дядькин, взявший на себя обязанности председателя, поднял руку, требуя тишины.

— Так какое наше решение, товарищи партизаны? Кто хочет сказать?

— Разрешите мне, товарищ лейтенант! — поднялся немолодой коренастый партизан. — Красноармеец Дресвянкин… — назвал он себя, как это принято в армии, и, обращаясь к товарищам, заговорил негромко, спокойно — Подполковник Шукшин сказал правильно. Нам нужна одна партизанская часть, одно командование. Мы, люди военные, хорошо знаем, что растопыренными пальцами не бьют. Надо собраться в один кулак. И о дисциплине я хочу сказать. Без твердой дисциплины мы ни жить, ни бороться не сможем. А среди нас находятся люди, которые думают, что партизану дисциплина не нужна. В общем, товарищи, так: я за то, чтобы объединить отряды и чтобы командование было единым. У меня все…

— Я хочу сказать! — порывисто поднялся невысокий, ладный парень, сидевший в окружении большой группы партизан. Он сжимал в руке черный берет, ветерок трепал его мягкие льняные волосы.

— Давай, Братка, давай! — подбадривали товарищи.

— Я вот что хотел сказать, товарищи партизаны. Как нам тут доложил товарищ подполковник, Красная Армия наступает здорово. Вовсю наступает. Может получиться, что фашистская Германия вместе с извергом рода человеческого Гитлером скоро окочурится. Без нас с вами, выходит, врага-то разобьют! Вот какая, Братка, история может получиться…

— Ближе к делу!

— Конкретнее!

— Вот я про эту самую, про конкретность-то, и говорю, — заторопился парень, боясь, что ему не дадут договорить. — Врага разобьют, а мы с чем домой возвернемся, с какими итогами-показателями? Вот она, конкретность-то какая… Понял, братка? Гитлеры, будь они трижды прокляты, всю жизнь нашу изломали. Как они только над нашими людьми не измывались, сколько городов наших и деревень пожгли да порушили… Так им, стервам, пощады нету и быть не должно. Всех их, подлюг проклятых, убивать надо, чтобы ни одного фашиста на семя не осталось!

— Кто этот парень? — спросил Шукшин Дядькина.

— Сержант Григорий Станкевич. Боевой хлопец! — Дядькин мягко улыбнулся. — У нас его Браткой зовут…

— Мы в своей резолюции должны дать наказ нашим командирам, которых изберем тут, чтобы действовали смело, чтобы дали нам развернуться… Мы, товарищи командир, — Станкевич повернулся к «президиуму», — одного желаем: драться с фашистами. Для уничтожения врага нашей крови щадить не надо…

— Хорошо сказал, Братка! Молодец! — послышались голоса.

После Станкевича говорил старший лейтенант Михаил Ольшевский. Этот рослый, богатырского сложения человек ив гражданском костюме сохранил командирскую выправку. Он стоял прямо, держа руки по швам, говорил четко, разделяя слова короткими паузами.

— Нас двести пятьдесят человек. Каждый из нас будет сражаться за десятерых. Значит, нас не двести пятьдесят, а две тысячи пятьсот. Я предлагаю формировать отдельную партизанскую бригаду…

— Бригаду! Даешь бригаду! — зашумели партизаны.

— И мы должны действовать по всем законам Красной Армии. У нас должно быть боевое знамя. Боевое знамя бригады! У этого знамени мы поклянемся, что умрем, но не отступим перед врагом, что никакие пытки не заставят нас выдать тайну, предать товарищей…

— Правильно, товарищ старший лейтенант! — сказал, поднимаясь, Маринов. — У нас должно быть боевое знамя! И я предлагаю дать бригаде имя… — Маринов обвел товарищей горячим взглядом. — Я предлагаю именовать ее русской партизанской бригадой «За Родину».

— Да здравствует бригада «За Родину»! — крикнул Дядькин.

Партизаны вскочили, подняли над головами оружие.

— За Родину! Ура!

Ура-ра-а-а! — понеслось по лесу. — За Родину!

Родина… В этом слове слилось все: их чувства и думы, их надежды и устремления, их прошлое и будущее, все, чем они живут и для чего живут на земле. Нет ничего дороже Родины. Она была с ними все эти годы борьбы и величайших страданий, она согревала их, своих сыновей, на чужбине, давала им силы вынести все страшные невзгоды и муки, выпавшие на их долю. Во имя ее они снова взялись за оружие, чтобы совершить такие подвиги, которые с годами будут казаться легендой…

Когда шум утих, Маринов продолжал:

— Я предлагаю принять такое решение. Первое. Отряды и все отдельные группы советских партизан, действующие в провинции Лимбург, объединить в русскую партизанскую бригаду «За Родину». Второе. Развернуть активные наступательные действия, охватив ими как можно большую территорию. Уничтожать врага всюду и всеми силами. Третье. Сражаться с немецко-фашистскими захватчиками, не щадя крови и жизни своей. Четвертое. Действовать в тесном взаимодействии с бельгийскими партизанами и всеми патриотами. Пятое. Поручить штабу бригады утвердить программу и устав бригады «За Родину».

— Кто за предложение товарища Маринова, прошу поднять руки! — обратился Дядькин к собранию. — Так, единогласно… Теперь надо решить вопрос о командовании. Я считаю, что командовать бригадой должен подполковник Шукшин. Это опытный, боевой командир, участник гражданской войны…

— Шукшина! Подполковника Шукшина! — раздалось сразу несколько голосов.

— Голосуем, товарищи… Единогласно! — Дядькин повернулся к Шукшину — Прошу, товарищ комбриг, вести собрание.

Заместителем командира бригады избрали Дядькина, заместителем по политической части Маринова, начальником штаба лейтенанта Воронкова, начальником разведки лейтенанта Кучеренко, помощниками начальника штаба сержантов Зенкова и Боборыкина.

Когда вопрос о командовании был решен, Шукшин обратился к партизанам:

— За доверие спасибо, товарищи. Я коммунист, я оправдаю ваше доверие. Сейчас я хочу сказать одно. Нас ждет суровая борьба. Наша бригада находится в глубине Западной Европы. Единственная советская часть… Связи с Родиной нет, ни оружия, ни продовольствия нам не сбросят. Чтобы выстоять в этих условиях, нужны не только храбрость — я в вашей храбрости не сомневаюсь, — но величайшая дисциплина и организованность. Товарищ Дресвянкин здесь верно сказал: без железной дисциплины пропадем… Я уверен, что наша бригада станет грозой для врага. Пусть знамя ее овеется боевыми подвигами, достойными нашего народа. Да живет, здравствует и побеждает врагов русская партизанская бригада «За Родину!»

В лесу загремело красноармейское «ура». Все поднялись, сгрудились вокруг командиров.

Сразу после собрания партизаны разошлись по своим лесам и укрытиям. Осталось только командование, работники штаба, командиры групп. Нужно было решить вопрос о формировании бригады и утвердить командиров отрядов.

— Я считаю, что мы должны создать четыре отряда, — заговорил Дядькин. — Наш отряд и отряд Шукшина следует разукрупнить, создать из них три отряда. Четвертый отряд составить из новых групп.

— У меня возражений нет, — ответил Шукшин и вопросительно посмотрел на Маринова и Воронкова. Те тоже согласились.

— Командирами отрядов я предлагаю назначить лейтенантов Иванова, Трефилова, младшего лейтенанта Никитенко и воентехника Пекшева, — продолжал Дядькин. — Считаю, что эти командиры проверены на боевой работе, способны действовать самостоятельно, что в наших условиях совершенно необходимо.

И это предложение Дядькина было принято.

— Отдайте приказ о назначении командиров отрядов, — распорядился Шукшин, обращаясь к Воронкову. — Первый отряд — Никитенко, второй — Иванов, третий — Пекшев, четвертый — Трефилов. Теперь о программе и уставе бригады. Поручим подготовить проект Дядькину и Воронкову. Что касается дисциплины, взаимоотношений командиров и подчиненных, обязанностей бойцов, то надо целиком исходить из уставов Красной Армии. Тактика действий определяется обстановкой. Основой остаются мелкие группы, взводы. Отсюда самостоятельность командиров, боевая инициатива групп. Удар внезапный и короткий, с заранее продуманным отходом.

— Я считаю, что в программе мы должны записать о полной самостоятельности бригады, — заявил Трефилов. — Необходимо указать, что мы независимы от всех других существующих в Бельгии антифашистских организаций.

— Но держать связь с этими организациями мы будем! — ответил Дядькин. — Одно не исключает другого, Трефилов. Надо так и записать в программе: всемерно укреплять связи с местными патриотическими организациями и, прежде всего, с бельгийскими партизанами, с коммунистами.

— Вопрос не простой… — Шукшин задумался. — Ладно, потом обсудим. Теперь о знамени…

— Я это беру на себя, — сказал Дядькин.

«Дома», в отряде, Шукшина ждали гости. И какие гости!

Из лагеря вырвались подпольщики — старший лейтенант Тюрморезов и старший лейтенант Дубровский. Для Шукшина их приход в лес был неожиданностью. Он знал о решении руководящего ядра организации, которое обязывало Тюрморезова, Тягунова, Комарова и Ременникова оставаться до освобождения лагеря. Увидев в землянке Тюрморезова и Дубровского, Шукшин бросился к ним с радостным криком, обнял, но тут же, отстранившись, с тревогой посмотрел в их лица:

— Как там?.. Что случилось?

— Пришлось уйти. — Тюрморезов сел на нары, потер ладонью заросшие щетиной щеки. — Напали на след, сволочи. Грищенко, власовец, меня заподозрил. Раньше они Тягунова выследили. Тягунов убежал в самую последнюю минуту. Ушел с Комаровым, с Борисом… Бельгийцы отправили их в Антверпен. Гестаповцы знают Тягунова в лицо, пришлось отправлять дальше…

— Да, дела невеселые, — угрюмо проговорил Шукшин, садясь рядом с Тюрморезовым. — Выходит, организация осталась без головы?

— В руководящее ядро ввели Меницкого, Яковлева и Сипягина. Сипягин руководит диверсионной группой… Трудно им будет… Следят за каждым шагом. Перед нашим побегом двоих в девятой лаве схватили. Живыми в землю зарыли…

— Очень тяжело ребятам, Константин Дмитриевич, — вздохнул Дубровский. — Много людей гибнет… Вырываться теперь редко кому удается. Из нашего барака четверо в бельгийский забой пробрались, пробили ход в верхний горизонт. Два месяца пробивали… С ними Монгол был. Помните Монгола? Он искупил вину, с нами работал… Пробрались они в верхний горизонт и вышли из шахты вместе с бельгийцами. А на дороге их поймали. Били страшно, собаками рвали… Так и этого мало показалось, глаза выкололи… — Дубровский зачерпнул воды из ведра, с трудом сделал несколько глотков. — Принесли их, убитых, в барак, бросили в умывальнике, чтобы все видели. Три дня трупы не убирали. Живого места не оставили, гады… А Монгола даже имени никто не знает…

Шукшин сидел, уронив голову на грудь. Там, в лагере, живут надеждой на освобождение, ждут, когда придут партизаны, вызволят из неволи. Но что можно сделать без оружия? И где укрыть столько людей?

Шукшин поднялся, зашагал по тесной землянке.

— Как вы ушли?

— Видзинский вывел, — ответил Тюрморезов. — Пять дней в Айсдене у Альберта Перена жили. Облавы кругом шли, нельзя было выйти… Туда, к Альберту, секретарь партийного комитета Айсдена приходил. Его зовут Вилли, он шахтер… Я говорил с ним об освобождении лагеря. Он сказал, что время еще не пришло, но скоро может появиться такая возможность. Вилли придет сюда, в отряд. Ему надо говорить с тобой.

— Вилли знает, что мы формируем бригаду?

— Знает. Силиве держит с ним связь. Вилли сказал мне, что командование партизанскими силами высоко ценит боевую деятельность русских отрядов. Командующий приказал комендантам провинции Лимбург установить с нами контакт и оказывать помощь.

— Ну, на бельгийцев мы не обижаемся. А когда Вилли будет здесь?

— Сказал, что придет скоро. Сегодня он должен уехать в Льеж. У них там, как я понял, какое-то очень важное совещание… — Тюрморезов помолчал, сняв пиджак, прилег на нары. — Куда ты думаешь нас определить?

— Поживите пока в этой землянке, мы с Мариновым завтра уходим. Надо с новыми людьми познакомиться.

Знакомясь с партизанами, влившимися в бригаду, Шукшин и Маринов две недели ходили по лесам, от землянки к землянке. Нередко отправлялись на операцию вместе с партизанами. Это было самым лучшим знакомством с людьми. И партизаны могли сразу оценить достоинства командира и комиссара.

Так, пробираясь от взвода к взводу, Шукшин и Маринов пришли в землянку Дядькина. Заместитель командира бригады оставался на прежнем месте, осуществляя руководство первым, вторым и третьим отрядами, сосредоточенными близ городов Пеера и Брея. В землянке Дядькина разместился штаб бригады.

Спустившись в землянку, Шукшин устало, с глухим стоном сел на топчан, застеленный красным ватным одеялом. Голову пронизывала острая боль, в глазах стало темно.

— Плохо, Константин Дмитриевич? — Дядькин наклонился над Шукшиным. — Ложитесь, ложитесь… Может, чаю дать?

— Нет, подожди… — с трудом проговорил Шукшин. Он лег, закрыл глаза. Скоро боль немного утихла, он уснул. Маринов, прислушиваясь к его прерывистому дыханию, сказал:

— Тяжело ему, Иван Афанасьевич, ездить по отрядам. Боялся я, что дорогой свалится… Должно быть, тебе командовать придется.

— По отрядам ему мотаться не надо. Я буду ездить. А главные вопросы будем решать вместе. У него же большой опыт, разве я с ним сравнюсь… Может быть, Шукшину лучше жить с четвертым отрядом? Отряд самый большой, и обстановка там трудная…

— Пожалуй, это целесообразно. Мы с тобой в четвертом отряде часто бывать не сможем. И через Мазайк у нас связь с партизанским командованием, с коммунистами…

Подумаем!

Шукшин проснулся уже поздно вечером. Над столом ярко горела лампа. На ящике из-под консервов (накануне перехватили на шоссе немецкую машину с продовольствием) сидела молодая, миловидная женщина. Дядькин, глядя на нее с доброй улыбкой, сказал Шукшину:

— Вот, Константин Дмитриевич, наша спасительница… Мария Давенс!

— Мария Давенс? — Шукшин поднялся. Женщина подошла к нему, протянула руку.

— Вот вы какая, оказывается… — Шукшин представлял себе Марию Давенс, о которой так много слышал от партизан, совсем другой. Трудно было предположить, что эта маленькая, похожая на девочку женщина с кроткими голубыми глазами и есть бесстрашная Мария Давенс.

— Смотрите, Константин Дмитриевич, что Мария привезла нам! — Воронков взял со стола небольшой сверток, развернул.

— Бог ты мой… Знамя! — Шукшин нетерпеливо схватил хрустящее, отливающее пламенем шелковое полотнище. — Знамя! — Посредине, вверху, горел золотом герб Советского Союза. По всему полотнищу крупными буквами было вышито: «Русская партизанская бригада «За Родину».

Шукшин долго, не отрываясь, смотрел на пурпурное полотнище, потом порывисто поднес его к лицу и поцеловал. Не стесняясь набежавших на глаза слез, повернулся к Марии Давенс.

— Спасибо вам, родная, от всех партизан спасибо!

— О, что вы, камерад… Это не я… Это знамя вышивали другие женщины, много женщин, — Давенс застенчиво, мягко улыбнулась. — Оно ходило из дома в дом. Каждая женщина хотела немного вышить… Как это вам объяснить… Они хотели выразить свои чувства… Вы понимаете?

В землянку вошел Кучеренко. Обращаясь к Давенс, сказал:

— Идем сейчас!

Он вытащил из-под топчана ящик с патронами, положил две большие горсти в карман. Затем, проверив оружие, кивнул женщине и молча вышел из землянки. Мария пошла за ним.

— В Пеер отправились? — спросил Шукшин, провожая их взглядом.

— Нет, в Брей, — ответил Дядькин. — Он должен встретиться с бургомистром. Кажется, этот бургомистр будет на нас работать.

— Опасное это дело, Дядькин, — проговорил Маринов, раздумывая. — Где они встретятся?

— В доме одного бельгийца, — ответил Дядькин. — Человек надежный… Константин Дмитриевич, проект программы и устава бригады я подготовил. Вот документы… — Он взял со стола пачку больших листов, вырванных из какой-то бухгалтерской книги, и подал Шукшину вместе с целой кипой записок. Проект программы и устава обсуждался во всех отрядах, передавался от одной группы партизан к другой. В записках были замечания и предложения. Шукшин, просмотрев записки, спросил Дядькина:

— Вы разобрались с этим? Тут немало дельных замечаний!

— Разобрались и внесли много изменений. Можно сказать, программу и устав составляла вся бригада!

Шукшин присел ближе к свету, рядом с ним устроились Дядькин, Воронков, Маринов.

Началось обсуждение каждой статьи, каждого параграфа. Устав утвердили быстро. Но программа бригады вызвала острый спор. Собственно, спор разгорелся вокруг одного вопроса — об отношениях бригады с различными организациями, существующими в Бельгии, с иностранцами. После горячей дискуссии большинством голосов программу утвердили в следующей редакции: