"Птица над городом. Оборотни города Москвы" - читать интересную книгу автора (Елена Клещенко)

Глава 3

День закончился совсем весело: звонком Валерки. В смысле, Валерия Петровича.

— Галочка, а ты знаешь, у меня к тебе профессиональный интерес.

На первом курсе мы учились в одной группе, и даже почти что дошли до романа. Все было так замечательно, как только и бывает на первом курсе, в самом начале взрослой серьезной жизни. Мне здорово завидовали другие барышни, которым еще не доводилось принимать в подарок длинноногую розу в целлофановой трубе — традиционный московский символ страстной любви, привет дедушке Фрейду. Валерка ухаживал красиво, для бедного студента — просто феерически. А потом вдруг исчез. Куда он подевался, я узнала много позднее. Тогда мы уже поженились с будущим Машкиным отцом.

Было бы очень странно, если бы оборотнями не интересовались компетентные органы. Причем в обоих качествах: и как потенциальными сотрудниками, и как подозрительными лицами, за которыми нужен глаз да глаз. Интересовались всегда. И в Третьем отделении, и при Екатерине, и при Бироне, и при Иване Грозном. (Ведь не просто так одни из них носили волчьи хвосты на шапках и назывались словом, означавшим «чужие» или «пришлые», а другие проходили в документах под звериными псевдонимами…) Почему, собственно, современные бойцы невидимого фронта должны быть глупее предшественников и зарубежных коллег?

Дурацкие иносказания вроде «биотрансформеров» у них не в ходу. Оборотневый отдел в красивом здании, что возле «Детского мира», имеет номер и располагается неподалеку от другого, который курирует экстрасенсов, политическую астрологию, торсионные поля и тому подобную вещь. Для обмена опытом, надо полагать.

Валерка же состоит в той организации, которая не на Лубянке, а на Петровке. Получив на первом курсе предложение, от которого не смог или не захотел отказаться, отучился в соответствующей школе и надел форму с погонами. Начинал простым опером, насколько слово «простой» применимо в данном случае — когда оперативный работник сам себе и собака, и транспорт, и прочая спецтехника. Когда мы виделись полгода назад, он был капитаном, а сейчас уже майор. Есть у него и хорошая жена, и двое сыновей, которых любящий отец именует не иначе как «мерзавцами» — старший учится в той же гимназии, что и моя дочь.

Я не слишком удивилась, когда он спросил, знакома ли я с семьей Насти Матвеевой. Кому, как не ему, заниматься этим делом? Я спросила, когда мне вручат повестку, в ответ Валерка предложил не нести чуши. Он охотно согласился встретиться в кофейне, правда, время у нас с ним назначилось ну совершенно несусветное — девять утра. Пришлось лететь.

Кафе под старую Вену, с одноименными стульями и умопомрачительным запахом кофе, выпечки и корицы, официантки в полосатых юбках и кружевных наколках — все это с самого начала разлагающе подействовало на мой бедный птичий разум.

— Барышня, мне, пожалуйста, ристретто и фрукты со сливками!

Я тут же раскаялась — ведь не олигарха какого-нибудь высаживаю из денег, не владельца риэлтерской конторы или сети магазинов, а сижу с однокашником, почти что бывшим возлюбленным, да к тому же милиционером и отцом двоих детей, легко могла бы обойтись одним кофейком… Однако Валерка и бровью не двинул. Брови у него роскошные: густые, взведенные к вискам. Большие раскосые глаза, короткий нос с открытыми ноздрями — вот кто, в отличие от того же Сереги, здорово похож на свой Облик! Валерка — рысь. Не знаю уж, кем еще его научили оборачиваться в их школе, но рысь у него в крови.

— Тебе уже говорили дамы, что такая демоническая красота неприлична о-оп…

Вовремя осеклась. Нет, все-таки беда вставать так рано, когда головной мозг еще не проснулся! После известного уголовного процесса прозвище «оборотня в погонах» не миновало никого из их отдела (а как было удержаться, скажите на милость?!). И сколько бы они ни злились и ни шумели, что, мол, совсем не смешно и что хохма на десятый раз уже не хохма, — всем остальным нашим было еще как смешно! С тех пор все они при упоминании коррупции начинают пылать праведным гневом. Как я подозреваю — не потому, что они такие уж кристально чистые души и противники добровольных пожертвований (оборотни в этом смысле те же люди), а потому, что достала дурацкая кличка. Цитируя Валеркиного начальника, «да, мы оборотни, волки позорные, и лапы у нас мохнатые, но берем не больше, чем другие!»

— …Работнику МВД?

— Ладно тебе, — довольно пробурчал Валерка. — Какая там красота без парадной формы.

Профессиональная журналистка не обязана выглядеть как фотомодель. Задача перед нами другая: это наш собеседник должен выглядеть как лауреат «Оскара» за мужскую роль. Или, по крайней мере, чувствовать себя таковым. Качество интервью при этом резко повышается, проверено опытом поколений.

Для начала, однако, трепаться все-таки пришлось мне. Слизывая по капельке крепчайший ристретто с белого краешка фарфорового наперстка, я выложила весь свой скудный запас сведений: ходили вместе на кружок, общались с мамой, папу не видела ни разу, знаю, что мама ветеринар, полагаю, что денежных проблем в семье нет, хотя и в золоте не купаются, люди скорее симпатичные, чем наоборот.

Валерка молча слушал, поедая свой яблочный штрудель.

— Настя Матвеева при тебе не называла фамилию Жарова?

Я честно попыталась вспомнить.

— Н-нет. Мне и старшая-то Матвеева никаких фамилий не называла. Общались про детей: «А мой в одноклассника сосиской бросил… — А у моей по русскому пара…» — все в таком духе.

— Жаль.

— А можно узнать, — вкрадчиво спросила я, — кто такая эта Жарова?

— Зачем тебе?

— Валерка, не смотри на меня так. Я сейчас не на работе. И вообще мы — светская хроника, московские сплетники, собрание милых глупостей. Уголовщина с похищением детей — не наш формат. Но мне хочется знать. Ты же понимаешь, знакомый ребенок…

— Галочка, не сердись, — Валерка положил ложку на блюдце, — но я не могу. Идет следствие, что ты — маленькая? И так уже все, что надо и что не надо, в Интернет накапало.

— Хорошо, посмотрю в Интернете. — Я поднесла чашечку к губам, по-английски выпрямив спину и глядя мимо Валерки.

Можно подумать, какие икс-файлы с секретными материалами! А попадешь в положение, когда твои опера с ордерами тебе не помогут, сам ведь мне позвонишь. Не лично мне, конечно, всей нашей инициативной группе… Может, по этому же самому делу и позвонишь. Так что тебе бы сейчас не выпендриваться перед подругой юности, а отвечать по-человечески. Ну, или как умеешь.

— Ладно, не дуйся, — Валерка обаятельно улыбнулся — не иначе как подумал в том же направлении. — Я сам не знаю, кто она такая. Просто сын Матвеевых слышал, как девочка накануне куда-то звонила и просила к телефону Жарову. Или Шарову. Кто это, никто не знает.

— Не родственница, не знакомая?

— Не родственница, не знакомая, не одноклассница, — с вежливым ехидством охладил мой детективный пыл Валерка.

— Может, парикмахерша или кто-то вроде?

— Парикмахерша, Галочка, у них общая с матерью. А кроме того, разве парикмахеров зовут по фамилии?

— Вообще-то нет. Хотя, если звонишь в парикмахерскую и зовешь к телефону не своего мастера, а свою знакомую, тогда, может…

— Если звонишь кому бы то ни было на работу, звать его будешь по фамилии. Но это слабоватая зацепка.

— Но вы как-нибудь ее ищете? Раз фамилия известна…

— Кроме фамилии, — наставительно сказал Валерка, — неплохо бы знать что-нибудь еще. Хоть что-нибудь… имя, возраст, профессию…

И полыхнул глазами по-рысьему.

— А так — ты представляешь себе, Галь, сколько в Москве девушек и дам по фамилии Жарова? Каждую отыскивать, у каждой спрашивать, как она связана с Настей Матвеевой? А потом окажется, что она Шарова, и тогда…

— Все, поняла. Согласна, сказала глупость. — Я всячески старалась подчеркнуть свою женскую наивность, потому что хотела задать еще один вопрос и получить на него ответ. — Валер, а еще чего-нибудь ты у родителей не выяснил? Они не ссорились с Настей последнее время? Или, может, у нее какая-нибудь любовь?

— А-а, — Валерка махнул рукой, — ты, барин, задачи ставишь. Пока ничего конкретного… Понимаешь, какое дело: в восемнадцать лет все ссорятся с родителями. И у каждого есть какая-нибудь любовь. Или даже две, одна в прошлом, другая в будущем.

— Ну почему у всех, у меня, например, не было, — с достоинством ответила я. — Ни одной. Я училась.

— Ага, так я и поверил, — рысья лапа мягко придавила мою руку.

— А ты опроси свидетелей, — изъяв руку, я дернула его за ухо. Романтические воспоминания — отличная вещь, если ими не злоупотреблять.

Кофе и сливки кончились. Полосатая юбка принесла счет. Я совершила последнюю отчаянную попытку расплатиться «по-американски», сунуть под кожаный переплетик пару сотенных, прежде чем Валерка достанет бумажник, но меня подарили таки-им взглядом… даже голодная рысь эдак не смотрит на галку, разоравшуюся над головой у спящего лося!

— Валер, ну правда… — проскулила я.

— Галя, не переживай, — строго сказал гражданин майор. — Наши оклады не меньше твоих гонораров, смею тебя уверить.

— В этом я не сомневаюсь, — галантно ответила я.

Так. Кофе попили, перекусили, с красивым мужчиной пообщались. Теперь можно и на службу.

Журналистская работа накладывает свой отпечаток на каждого, кто занимается ею достаточно долго. В один прекрасный день возвращаешься из магазина и замечаешь, что вычеркиваешь купленные по списку продукты, используя корректорские знаки. А когда в «Фокс Систерз» (он же клуб «Лисичка» — не самое модное место в Москве, зато только свои) один местный клоун докопался до меня с бородатым приколом: «Девушка, а у вас хво-ост!» — я мгновенно ответила: «Сколько строчек?» Без претензий на юмор, машинально.

Редакция еженедельника «Интересный Город» находится в центре, но не в самом престижном месте. Зато из наших окон виден мостик через Яузу, вместе со своим отражением в речной глади похожий на гигантский каменный глаз. Серый и сверкающий между каменных век.

Интересный Город — это, согласно редакционной директиве, отнюдь не гламурный центр, не точечная застройка и не сталинские дома, а Москва Спальная. Гигантское кольцо многоэтажек разной степени уродства, окружающее ту часть города, которую показывают туристам. И население этой странной территории.

Кто они? Те, кто составляет большую часть населения Москвы, кто прожил здесь несколько лет, или десятилетий, или всю жизнь, однако местоположение всех этих Волхонок и Неглинок, о которых поет Окуджава, представляет себе смутно. Те, кто гуляет внутри Садового кольца с наивным удовольствием пришельца из иного мира, впрочем, не слишком часто позволяя себе это удовольствие по причинам финансовым. Кто в ответ на вопрос об адресе никогда сразу не называет улицу и номер дома, а начинает диктовать инструкцию, которая сделала бы честь и Бабе-Яге с Иваном-царевичем, и даже Штирлицу с пастором Шлагом: «Из первого вагона от центра, два раза направо, обойти рекламу «Билайна», мимо трамвайных путей, потом наискосок через газон, увидишь четыре белых дома, обходи второй слева по часовой стрелке…» — Вот для них мы и пишем. О них и для них.

Год назад редакционную комнату обставили заново и переоборудовали, как положено для научной организации интеллектуального конвейера: закупили столы и полочки на стальных кронштейнах, разгородили рабочие места белыми в дырочку щитами, якобы звукоизолирующими, так что из огромного банкетного зала получились то ли соты, то ли стойла. Но я еще раньше отспорила себе место у окна и приучила дражайших коллег открывать форточку. А с момента реорганизации я вообще только через окно и хожу.

Сидим мы на пятом этаже, так что лететь вниз, оборачиваться и входить через дверь — лень и бессмысленно. Проходных в здании две и контроль чисто символический, так что вслучае чего на вахте не удивляются, как это Афанасьева выходит, если не входила. Цокот клавиш, ржание копиров и принтеров, забирающих листы, сладкозвучная полифония десятка телефонов, разговоры, деловые и не очень — против трепа на рабочем месте бессильна рациональная организация трудового пространства, и локальная сеть его не заменит! — все это надежно заглушает царапанье птичьих лапок и шорох оперения, и никто не поднимает головы, чтобы поглядеть на легкую тень, мелькнувшую в окне. Да и не видно в любом случае, спасибо белым щитам. На вспышку тоже никто не обращает внимания — она у меня не такая уж и яркая, как будто монитор включился с оранжевыми «обоями».

Но для начала все-таки нужно к шефу. Он это любит. Гордится мной.

Форточка гостеприимно открыта, но я вежливости ради постучала клювом в пластиковую раму. Матвей недовольно выглянул из-за монитора — что, мол, за презренные тут производят шум, когда виднейшие деятели российской журналистики и т. д. Видит меня, некоторое время соображает — птица, почему птица? — но тут же вскакивает, так что кресло шустро катится в противоположном направлении, взбадривает щелчками коротенькую козлиную бородку (от рыжего кучерявого козла) и, обежав стол, кидается мне навстречу.

— Галочка, пташка моя ранняя! Приве-е-ет, привет! Кофейку?

— Только что пила, спасиб. — Усаживаюсь в подставленное кресло.

— Прочитал твою «Свинью», как обычно — все супер, отдаем на верстку. Галка, все бы так писали, как ты, у нас бы не было проблем вообще. Ни с деньгами, ни с чем.

Я делаю лицо, какое положено при похвалах от начальства, а сама думаю, что «обычно» у меня бывает вовсе даже не «супер», а «ну, на дыру сойдет» или «Галочка, скажи мне честно, ты давно не отдыхала, что ли?» Не иначе как наш неподражаемый шеф начал вести нравственный образ жизни, вел его целую ночь, теперь выспался и с утра нетрадиционно добр…

— О тебе Плотовщиков спрашивал, — фамилию главного редактора Журнала, Который Якобы Круче, Чем Мы, шеф произнес небрежно. — Что, говорит, у тебя за Афанасьева, кто такая, почему не знаю. Я сказал, что у тебя есть проблемы с самоидентификацией.

Матвеич радостно заржал, видимо, в восторге от элегантности формулировки. Комплексом неполноценности он у нас не страдает, это точно.

— И Плотовщиков решил, что я больная на голову, — предположила я.

— Да он все по-онэл! — с блатным прононсом вскричал шеф. — Теперь переманивать тебя будет. Не соглашайся! — сказал он так сурово, будто я уже заявилась к нему посоветоваться с неподписанным плотовщиковским контрактом в руках. — Что он тебе даст? Ничего он тебе не даст, кроме своих… ну ладно. У него никто долго не задерживается, имей в виду.

— Да перестань, Матвеич, — засмущалась я, — на кой я ему сдалась…

— Не скажи, — Матвей энергично повертел головой, — не скажи. Геи в штате — старо, они у всех есть, а оборотень, оборотень — это кульно, это жжет!

— Ы-ып… — Я аж поперхнулась воздухом. — Спасибо тебе на добром слове, Матвеич. Умеешь ты найти ключик к сердцу подчиненного.

— Что есть, то есть, — скромно сказал шеф и взглянул на свой монитор. Я поняла намек и двинулась к двери.

На самом деле в работе мне пригождается не столько Облик, сколько умение перемещаться по воздуху. Скорость полета галки близка к теоретической скорости поезда метро, но я не делаю остановок и пересадок, не трачу времени на сборы и вход-выход — словом, от окружного кольца до центра с юга на север (с запада на восток ближе) лечу без особого напряжения где-то четверть часа, а с напряжением — меньше десяти минут. В принципе сравнимо со скоростью автомобиля… которую он мог бы развить ночью, на пустых улицах! С этой точки зрения быть летучим оборотнем гораздо выгоднее, чем геем, тут Матвеич, пожалуй, прав.

В своем стойле я запустила почту, кинула куртку на свободный стул. Гениальное изобретение — дискеты и флешки, да и вообще вся микротехника. Городские оборотни просто-таки свет увидали, когда все это появилось. Таскать содержимое целой огромнейшей папки с бумагами в заднем кармане джинсов — это же просто мечта! А то и совсем ничего не таскать, переслать по почте…

— Галка, ты тут? А ты откуда взялась?

— В окошко влетела, — привычно отвечаю чистую правду. Завредакцией привычно хихикает.

Многим ли нормалам известно о том, что рядом с ними живут оборотни? — В процентном отношении немногим, но учитывая, что город у нас большой, — тысячам. А почему тогда нет сенсации? — Я вас умоляю! В Москве живут эмо и готы, крайние левые и крайние правые, негры, индусы, азербайджанцы, таджики, этнические эльфы, хоббиты и драконы, яппи, гастарбайтеры и миллионеры, приверженцы экзотических религий, трансгендеры, гипнотизеры и гадалки, профессиональные фотомодели, любители велоспорта и экстремальной езды на роликах, и у каждой группы полно странностей и особенностей. Оборотни в столице не бросаются в глаза. В провинции — там, действительно, бывают проблемы.

Насчет специализации родного еженедельника я Валерке сказала правильно: московские сплетни и милые глупости. «Интересный Город» народился как бесплатное приложение к цветному рекламному монстру, отпочковался от него и после этого почему-то не умер, а даже стал платным. Или так: почему-то не умер, хотя и стал платным. Или так: стал платным, и поэтому не умер? В общем, оказалось, что некоммерческая направленность тоже неплохо продается. Как в том анекдоте: «У вас в городе есть порядочные женщины? — Есть, целых две, но они такие дорогие!..»

Ну куда еще я смогла бы продать душевные наблюдения за сетевым общением или описание будней оптового рынка? А на чьих страницах еще можно изливаться по поводу того, как замечательно варит турецкий кофе парень по имени Рамаз в кафе ТОО «Кристина», расположенном посредине нашего спального района? Ни кусочка джинсы, ни рубля за рекламу — а вот народу почему-то нравится…

Я у Матвеича собкор, так что, по идее, у меня не жизнь, а масленица и полный карт-бланш. С другой стороны — я такой собкор, которого можно посылать по мелким поручениям. Я не отказываюсь. Во-первых, потому что нельзя одновременно занимать должность с моим окладом и отвечать «нет» тому, кто меня взял на этот оклад. (Не подумайте дурно: я имею в виду, по рабочим вопросам.) А во-вторых, потому что сделать репортаж о мероприятии, которое началось час назад и о котором стало известно только что, физически может только летучий оборотень.

Корректуру мне уже принесли. Я засела за правку, и время полетело словно птичка. Можно ли уменьшить рисунок, нельзя ли переписать заголовок «Я помню нудное мгновенье» таким образом, чтобы слово «чудное» читалось в соответствии с моим и Пушкина авторским замыслом… «Грамотеев на кол!» — рычал верстальщик дядя Петя, стискивая в зубах пустую трубку. По поводу максимально креативного и рационального использования кольев у нас, грамотеев, есть другое мнение. Но высказывать его вслух во время верстки номера не полагается.

— Галь, извини, ты не посмотришь вот тут? Мне Стас оставил врезы к статье, я набрала…

— Очень похоже на Стаса, — буркнула я, отбирая у нее лист. Материал был про выставку живых бабочек, а Стас, натурально, забыл о распоряжении Матвея, «чтобы в полосных кирпичах были живенькие врезики», и вспомнил в последний момент.

Кате двадцать лет, и она проходила у нас летнюю практику, а теперь, кажется, хочет подработать. Рядом с Катей я себя чувствую живой легендой российской журналистики. Стас, по-видимому, тоже. Сунул девчонке каляки на блокнотных листочках и убежал. Надо будет при случае сказать ему, что времена машинисток, безропотно печатающих гениальные мысли собкоров, записанные на папиросных пачках, окончились еще в прошлом веке…

— Угу… угу… Угу. «Из тени в свет перелетая» — это не Набоков ни разу. Нет, дядя Петя, и не Мавроди. Это Арсений Тарковский, так и передай Станиславу нашему Викторовичу… — Я цопнула со стола ручку, была перехвачена дядей Петей, обругала его жадиной и вынула из кармана свою.

— Андрей Тарковский? — поправила меня Катя.

— Да нет, не Андрей, — я съела ее взглядом, — а Арсений Александрович Тарковский. Знаменитый поэт.

— А, отец режиссера?

— Это режиссер — сын поэта… Угу… угу… эй, а это в каком смысле?

— «За один день бражник может отыметь около двухсот цветов», — невинным голосом прочитала Катя. — Ну, он, наверное, имел в виду, что… ну, ты же знаешь, они переносят пыльцу… как бы в шутку можно сказать…

— Дай-ка я посмотрю, что он там написал. — Краем глаза я видела, как зашевелилась борода дяди Пети.

— Вот, тут начало, а там конец. — Катя протянула мне зеленые листочки с акварельно расплывшимися японскими иероглифами, поверх которых косо расположились Стасовы строчки. — Это первый, это второй.

— Катя, — тихо и проникновенно сказала я, — не «отыметь», а «опылить». Эта буква — «п», а не «т», а тут «л»…

Верстальщик схватил трубку в руку и поник, беззвучно сотрясаясь вместе с креслом.

— Спасибо, — прошептала Катя, красиво розовея от шеи до ушей.

— Все нормально, — успокоила я ее. — My pleasure.

И это была чистая правда. Я еще полчаса потом фыркала в кулак. Но Катю никому не заложила.

Закончив очередной кусок работы, я пошла испить кофейку. Вот это у нас после научной реорганизации устроено правильно: буфет со вкуснющими сэндвичами и омлетами, а главное — бесплатный кофе из многопрограммной машины, с почти настоящими эспрессо и капучино. Отсюда понимающему человеку ясно, что «Интересный Город» — контора не бедная. Так оно и есть, и это здорово: я одинокая мама гимназистки, мне деньги нужны. Но все-таки иногда бывает жалко подстольных чайников, уродливых разнокалиберных чашек, припрятанных у каждого в столе, и безответственного трепа за чаепитием, когда целый рабочий день впереди. У начальников бывают такие странные идеи насчет того, чего можно требовать с нас за те деньги, которые нам платят… Ну ладно.

Часто пить кофе вредно. Летучему оборотню необходимо безупречное сердце. А куда деваться, если глаза закрываются…

— Галь, можно, я к тебе?

Катя садится напротив. Нет, барышня не смотрит мне в рот и не просит поделиться бесценным опытом, у нынешней молодежи это не принято. Но обсудить со мной важные профессиональные проблемы она любит. А мне профессиональных секретов не жалко. Секреты, которые можно украсть, ничего не стоят.

Внешне Катя похожа на девочку из викторианской Британии: золотистые локоны, будто у кэрролловской Алисы, ясные глазки (под чистыми стеклышками очков, почти не нарушающих образа), носик дулечкой, розовые губки. Вместо спущенных до лобка брезентовых штанов — черные офисные брючки, вместо оранжевого растянутого свитера — элегантный белый пуловер, вместо нахального столичного акцента «иишницу за-аказывали?» — провинциальная напевность. Хорошая девочка, в общем. А избыток наивности — в наше время такой редкий недостаток, что практически достоинство. Мало кто понимает, что наивные люди не обязательно глупы, а для корреспондента это важный плюс.

— А я написала репортаж, — сообщила Катя, оглушительно гремя шоколадной фольгой. — Во-от. По уму он бы на полосу потянул, но кто мне даст. Полполосы максимум.

— Про что репортаж? — поинтересовалась я.

— Про о-оборотней! — Катя зловеще выпучила глаза.

Так. В редакции всего два человека, считая шефа, в курсе насчет моей «проблемы с самоидентификацией», и ни один из них не стал бы делиться этим с зеленой студенткой. Значит, случайность.

— «Ночной Дозор»? — попыталась я угадать. — Или ты, сохрани Боже, коррупцией занялась?

— Да нет, вообще-то настоящие оборотни! — с обидой в голосе ответила девочка.

— Насколько настоящие? — участливо спросила я.

— Отсюда — и вон дотуда, вот насколько! Если тебе это что-нибудь говорит.

— Ровным счетом ничего. — Хорошо отвечает молодая особа, далеко пойдет. — Расскажешь?

— Угу.

Катя откусила от шоколадки, собрала ложечкой пенку с кофе, ложечку облизала и еще раз откусила от шоколадки. Я ждала.

— Да рассказывать-то нечего. Не поверишь, но работает такой мастер-класс, где учат превращаться в животных. При спортивном клубе. И стоит это счастье всего да ничего — сто баксов за десять уроков. То есть берут любого желающего и превращают, например, в тигра. Или дракона.

— Сильно, — согласилась я. — А телекинезу они там, случайно, не учат?

— Нет, телекинезу не учат, только превращениям. Теоретические семинары, медитации, пластика.

— И как, стопроцентная гарантия?

— Нет, совесть у них все-таки есть. Гарантируют они уникальную сумму знаний и мистический опыт, а превращаться будут только те, у кого откроется дар.

Обычные шарлатаны? Скорее всего. Мы редко говорим «превращаться», наше слово — «оборачиваться». А что касается обучения — оно возможно, иначе как бы мы принимали другие звериные Облики, помимо главного, который есть у каждого с рождения? Только вот учить можно не любого. Если человек или зверь по природе своей не оборотень, то заплати хоть сто долларов, хоть тысячу, оборотнем он не станет, как железный гвоздь не поплывет в воде. Разве что… впрочем, это к теме не относится. Искать же скрытых оборотней таким извратным методом — среди доморощенных мистиков, обремененных лишними деньгами, — затея дурацкая. А вот избавлять их от денег — самое то, что надо.

— Ты-то как к ним попала? Неужели оплатила обучение?

— Что я, с ума сошла? Пришла по объявлению на первое бесплатное занятие, про него и написала. Хочешь почитать?

Я согласилась. Надо же, в самом-то деле, курировать молодые кадры.