В дом отдыха «Нижний Кастрополь» он приехал в конце ноября.

В сентябре его нежданно-негаданно буквально раздавило горе. Одно из неизбежных, но от этого не менее страшное. Он по инерции ходил на лекции, ел, спал, однако делал все это почти бессознательно, потому что ни умом, ни сердцем не мог понять: как в один миг может разрушиться целый мир? Депрессия углублялась — Виктор завалил несколько зачетов. И вот тогда декан Макарова, женщина умная и властная, выхлопотала в профкоме путевку и в разгар учебного года отправила его в Крым.

Так в один день Виктор перенесся от слякоти Днепропетровска, от скоротечных снегов и нелепых дождей к никогда раньше не виданным обрывам и утесам, рядом с которыми дремало аквамариновое море, зеленели кипарисы и какие-то незнакомые деревья. Бездумные загорелые лица отдыхающих обещали самое настоящее забвение.

Сестра-хозяйка — величественная и полусонная — открыла ему маленькую комнату, в которой стояли две кровати, отдала ключ.

— Напарник завтра приедет, — сказала она. — Занимайте, где вам понравится.

Сестра-хозяйка ушла, а он сначала вышел на длинную дощатую веранду, а затем, повинуясь какому-то подсознательному зову, направился к морю.

Спуск к берегу оказался неожиданно крутым. Опираясь на каблуки, Виктор сбежал по узкой тропе, спрыгнул на гальку. Море было равнодушное и угрюмое, словно его тоска. Странное дело! Эта похожесть как-то облегчила душу. Будто нашелся, наконец, человек, которому так же неприютно и одиноко, как и ему.

Он внимательно все рассмотрел. Валуны на берегу и камни в воде. Скалы, то подступающие к самой воде, то исчезающие в замысловатых складках берега. Жухлую траву и кустарники, так и не определившиеся к ноябрю — погибать им или зеленеть вечно.

— Э-эй-эй… — услышал Виктор зов.

На краю обрыва стояла девушка — белокурая, в коротком бежевом плаще и звала… его. Виктор в первый миг не поверил себе. Зовут кого-то другого, не его. Он оглянулся. На узкой кромке пляжа никого больше не было.

— Ловите!.. — услышал он веселый возглас.

Девушка заскользила-побежала по тропке, стараясь не разгоняться, ио все равно убыстряя и убыстряя свой бег из-за крутизны спуска.

«Ловите…» — повторил про себя Виктор и шагнул навстречу незнакомке.

Она упала ему в руки — неожиданно тяжелая, упругая, будто рыба, прикоснувшись к нему всем телом. В голове Виктора все смешалось: белые колени, мелькнувшие перед глазами, толчок груди, от которого на миг, будто от удара электрического тока, помутилось сознание, наконец очень знакомый тонкий аромат, исходивший от девушки: то ли цветущей акации, то ли меда.

Девушка засмеялась и освободилась из его объятий.

— Здравствуйте, — сказала она. — Вы, наверно, сегодня приехали? Я не видела вас на обеде.

— Только что.

Виктора от смущения бросило в жар. Темно-зеленые глаза девушки смотрели лукаво и выжидательно.

Он подал ей руку, чтобы спуститься еще ниже — к холодной беспокойной воде.

— Жаль… А я завтра уезжаю.

Она сказала свое «жаль» так, что его можно было отнести и к их встрече. Жаль, мол, только встретились, а тут надо уезжать. По крайней мере, Виктор понял ее именно так.

— Вы откуда приехали? — спросил он, смелея. Ему вдруг стало понятно: случилось нечто очень хорошее. Случилось или еще случится. А может, происходящее — их болтовня, прикосновения рук, парение души — и есть то большое и радостное, в предчувствии чего не раз сжималось сердце?

— Из-под Москвы… Гусь-Хрустальный — слышали?

«Хрустальный, хрустальный…» — мелодичным перезвоном отозвался в нем голос девушки. Он вдруг узнал тонкий запах, который исходил от нее. Вербейник… Высокая трава с метелками желтых цветов. В детстве, после войны, он еще собирал ее, а мама заваривала чай — душистый, медовый.

— Работаю ткачихой, живу в общежитии…

— Я тоже в общежитии, — обрадовался неизвестно чему Виктор.

— У нас там девчонок — миллион, — лукаво взглянула на него новая знакомая. — Приезжайте — выберете не весту.

— Я еще учусь, — Виктор почему-то покраснел от своего признания. — На втором курсе филфака.

— Все равно приезжайте, — засмеялась девушка.

За разговором они незаметно подошли к маленькой рощице деревьев с темно-зелеными, плотными на вид листьями. Девушка достала из кармана полиэтиленовый пакет.

— Поможете?

Она срывала эти откуда-то знакомые листья и рассказывала о себе. Виктор помогал, но лишь для вида. Во-первых, непонятно, зачем ей эти листья. Во-вторых, и это главное — для чего ускорять это странное занятие, которое позволяет быть вдвоем и во время которого иногда встречаются их руки.

Виктор прочел — негромко, со значением:

— Чьи это стихи? Неужели ваши? — удивилась она.

— Пабло Неруды. Я очень люблю его. Знаю много наизусть.

— Почитайте еще, — попросила девушка.

Он начал другой стих, пьянея от колдовского завораживающего ритма, от собственной смелости:

Виктор передохнул, облизал пересохшие губы.

Еще никогда стихи не были так созвучны его душе, смутным страстям и желаниям, бродившим в нем. А как слушала его девушка! Каким мягким сиянием полнились зеленые глубины ее глаз, как странно играла на ее лице улыбка! Точь-в-точь зарница: грозы еще нет, но сполохи неземного огня то вспыхивают на небосклоне, то угасают и от этого становится весело и чуть жутковато.

Девушка просяще взглянула: что же ты, мол, замолчал? Виктор начал нараспев:

Он оборвал стихотворение, красиво и небрежно, как ему казалось, повел рукой в сторону моря. Красное солнце уже готовилось нырнуть в студеную воду.

— Колоссально! — восхитилась девушка. — В жизни не встречала ничего подобного. Прочитайте еще что-нибудь. Ну, пожалуйста.

— Более сдержанные или… такие? — Виктор выделил последнее слово и испугался: вдруг рассердится и уйдет.

— Такие! — засмеялась девушка. Глаза у нее были темно-зеленые, будто эти загадочные листья, которые они рвали.

— Это «Песня отчаянья», — хрипло сказал он. — Слушайте:

— Не надо больше, — попросила вдруг девушка. — Вам будет плохо… — И спросила, глядя с жалостью и нежностью: — Вы очень одиноки, правда?

Виктор смутился.

— Наверно… Не знаю… Есть друзья, сестры.

— Это не то. — Девушка помолчала, поправилась: — Не совсем то.

— Отец на фронте погиб — я его почти не помню. — Виктор вздохнул. — А мама этой осенью умерла. В сентябре…

Девушка слегка сжала его руку. Маленькая рука была жаркой и сухой.

— Не надо так, — попросила она. — Страшно так—«Кораблем на дно»… Все у вас образуется. Вот увидите.

— Да я ничего… У поэтов всегда так: ушла девчонка, а для него это хуже атомной войны.

— А для вас? — лукаво прищурилась девушка. — Ведь вы тоже поэт.

— От-ткуда вы взяли? — Виктор от неожиданности даже заикнулся.

— Догадалась… Могу, кстати, лавром поделиться.

— Это лавр? — удивился Виктор и понюхал листья. Листья и правда пахли лавром.

Девушка тряхнула непокрытой головой. Соломенные волосы невесомо взметнулись над ее плечами. Виктору перехватило дыхание — такое он видел только в кино.

— Лавр. Дома буду с ним суп варить и Кастрополь вспоминать.

«И меня», — с уверенностью подумал Виктор. Девушка бросила пакет на землю, вздохнула:

— Вы мне душу разбередили… Куда уж теперь суп…

Она помолчала, склонив голову.

— Вы слишком молоды, Витя. А тот, кого вы читали, наверно, стар, да и фамилия у него не русская. Вы не поможете нам — ни он, ни вы….

— О чем вы? — спросил Виктор, потеряв вдруг всю свою мальчишескую самоуверенность.

От ее слов повеяло чем-то серьезным, наболевшим. Виктор в силу своего полудетского максимализма мог посмеяться над чем угодно и не увидеть ничего святого даже в деве Марии, но боль он знал хорошо — в любых лицах. Отголосок ее прозвучал и в словах новой знакомой.

— Вы не представляете, Витя, как мало надо женщине. Я уже не говорю о нежности, ласке… Достаточно, чтобы тебя просто заметили… О, вы не знаете нашего Гуся… Я как-то слышала, что семена цветов ветер всегда в одно место сносит. Собираются они там, цветут — всему миру на заглядение. Так и в Хрустальном… Девок-то у нас больше, чем цветов. Чужой кто приедет — поражается. А они, бедняжки, цветут, цветут и… вянут. Эх, разбросать бы нас по России! Да нет такого шального ветра.

— А вы уезжайте оттуда, — загорелся неожиданной идеей Виктор. — Приезжайте к нам, в Днепропетровск.

— Ах, Виктор, — грустно сказала, девушка. — Если бы все решалось арифметикой. Кто-то из ваших собратьев писал: умереть от одиночества можно и в Париже.

Он даже руки опустил от таких слов. Что ей ответить? Как утешить? Но в следующий миг будто солнце выглянуло из-за туч — на лице спутницы появилась улыбка:

— Что вы такой впечатлительный, Витя. Мы с вами не во Франции, и я вовсе не собираюсь помирать. Рвите быстрее лавр — скоро стемнеет.

Через полчаса, наполнив доверху пакет, они стали взбираться на обрыв. Виктора вновь то и дело бросало в жар от неизбежных прикосновений, неотступного запаха вербейника.

Они остановились на едва освещенной веранде. Слова, которые еще несколько минут назад переполняли Виктора, вдруг куда-то разом исчезли. Она завтра уезжает! До чего все глупо — она уезжает. И имя… Он даже не спросил ее имя. Или не расслышал. Она, кажется, говорила у моря… Все!.. Сейчас попрощается и уйдет…

Виктор вдруг заметил в руке у девушки ключ.

Какая удача! Есть повод продолжить разговор, а там… Они оба молоды и свободны. К тому же он ей понравился — это уж точно. Об этом говорили ее глаза и руки. Он не мог обмануться.

— Давайте я вам помогу открыть дверь, — он потянулся за ключом.

Девушка спрятала руку с ключом за спину, потупила взгляд.

— Вы не так меня поняли, — промямлил Виктор, тотчас перенесшись с небес на землю. — Я и правда хотел помочь. Тут, говорят, везде негодные замки.

— Да нет, Витя, — смущенно ответила девушка. — Вы тут ни при чем.

Она поежилась. К вечеру похолодало, появился ветер. От моря как бы приближалась полная и грузная луна. Ее блеск ложился на воду, будто лед, она и кралась по этому льду с величайшей осторожностью — а вдруг провалится.

— У меня к вам необычная просьба, — сказала девушка, глядя Виктору прямо в глаза. — Я жила в комнате не одна. Так вот. Моя напарница сейчас прощается, со своим приятелем. Вы понимаете?..

— Да, да, конечно, — пробормотал Виктор, хотя совершенно не понимал, к чему она клонит.

— Я знаю — вы одни в комнате. А мне не хочется гулять до утра по холоду. Разрешите поспать у вас три-четыре часа. Я уезжаю первым автобусом.

— О чем разговор! —с горячностью воскликнул он. — Спите, сколько вам захочется. Пойдемте.

От волнения он замешкался с замком — ключ все не попадал в скважину. Наконец, дверь открылась, Виктор пропустил гостью вперед, но тут кто-то вышел на веранду, и он торопливо шагнул вслед за ней. Они столкнулись у двери. Девушка засмеялась. А на Виктора вновь повеяло душистым вербейником, медом и летом.

Сейчас я найду выключатель, — хрипло сказал он, шаря руками по стене.

— Не надо. Я уже раздеваюсь.

Эти простые слова обожгли Виктора. Отвернувшись, с колотящимся сердцем, он поспешно разделся, оторвав впопыхах пуговицу на манжете рубашки. Одежду он бросил на стул, а сам нырнул под одеяло и замер там, боясь даже шевельнуться.

Девушка раздевалась медленно — она долго шуршала одеждой. В комнате стояла такая глубокая тишина, что Виктор, казалось, слышал даже дыхание гостьи.

Он скосил глаза и только теперь как бы прозрел.

Комнату заливало сияние луны. Девушка сидела вполоборота к нему на соседней кровати и расчесывала волосы. Они, рассыпавшись, сверкали на ее обнаженных плечах, дымились и парили в пронзительном лунном свете.

«Она ждет меня! Чтобы я подошел…»

От этого открытия внутри у него все сжалось и заныло, как перед неизбежным прыжком в ледяную воду.

Виктор считал себя уже достаточно искушенным в любви и даже немного порочным, потому что, потеряв невинность во время месячной практики в колхозе, он весь первый курс искал близости и довольно легко находил ее. Особенно запомнилась Светка — такая же жадная на ласки, как и он, с которой они бродили весной, будто мартовские коты, и, одурев друг от друга, целовались где только могли.

«А вдруг я все придумал?! — остудила Виктора новая догадка. — Даст пощечину, расплачется и убежит. Что тогда?»

«Но ведь она уже завоевана, — возразил он сам себе. — Вспомни, как она слушала стихи».

«Постыдись, — сказал другой голос. — Ты воспользовался чужим оружием. Неруда, конечно, бог поэзии, но где твои стихи? Нельзя же просидеть всю жизнь в тени великих и петь с чужого голоса».

«Иди к ней! — грубо и зло обозвался в нем голос страсти. — Чего ты дурью маешься, пацан. В жизни все проще, чем ты себе представляешь». «Не смей! Она доверилась тебе…»

Девушка тоже легла. Тишина в комнате разрасталась, начинала угнетать. Виктор знал, чувствовал каждой клеточкой тела, что гостья тоже не спит. Он явственно слышал даже шорох ее ресниц.

Он лихорадочно придумывал слова и фразы, которыми можно было бы разрушить тишину, но горло пересохло, а одубевший от волнения язык совершенно не повиновался.

От всего этого разболелась голова.

А лунный свет заполнял комнату все больше и больше, будто океан во время прилива какую-нибудь прибрежную пещеру или грот. Призрачными громадными рыбами плавали в нем желания двух молчащих людей: безмолвно, чуть ли не сталкиваясь, но всякий раз испуганно уходя в сторону.

«Если бы она вымолвила хоть слово. Хоть полслова. Я понял бы этот знак… Раз она молчит, значит и правда устала и ни о чем таком не думает».

«Трус! Размазня! Сопливый студент! Ты же хочешь быть пророком, потрясать души людей… Найди одно-единственное слово. Любое! Лишь бы разбить эту проклятую тишину. Сделай это! Иначе потом будешь казнить себя за нерешительность».

«Она доверилась…»

Виктор, едва не застонав, укрылся с головой, замотался в одеяло, как в кокон. Он лежал в тупом оцепенении, понимая, что только чудо может изменить ситуацию. Сам он никогда не решится — нет, нет, невозможно. Она не такая, как… Светлана, как другие. Она чистая… святая.

Ему опять увиделось наполовину скрытое сумраком ее лицо на фоне лунного окна, серебристый нимб волос, как бы парящий над ее головой. Вновь и вновь, будто в замедленном киноварианте, всплывала над ее лицом прекрасная, чуть полноватая рука, и гребень подхватывал потрескивающее пламя волос.

Он не заметил, как переступил порог сна.

А когда открыл глаза — ему показалось, что это произошло через мгновение, что он вовсе не спал — прожектор луны уже не светил в окно, и в комнату проникали холодные отблески рассвета.

Соседняя кровать была пуста и так аккуратно заправлена, что, казалось, никто на ней и не спал.

«Уехала!»

Виктор вскочил, еще не зная зачем, стал торопливо одеваться.

На темном покрывале он вдруг заметил нечто белое и безумно обрадовался: может, что забыла, может, надо вернуть, найти… «Нечто» оказалось листиком из блокнота.

Виктор подошел к окну. В записке было буквально несколько слов:

«Спасибо за все. Вера».

«Нет, нет, — подумал он. — Ее, конечно, зовут иначе. Лена или Оля, или еще как-то. Да — не Вера. Она назвалась на пляже совсем иначе. Это она нарочно так подписалась. Спасибо, мол, я верила тебе».

Он обулся, схватил плащ и побежал к автобусной остановке. Может, она еще не успела уехать?

Однако на шоссе было пусто. Виктор прочитал расписание на остановке, взглянул на часы. Поздно! Первый автобус на Симферополь ушел уже минут сорок назад.

Он зачем-то постоял еще минут двадцать, поглядывая вдоль шоссе то в одну, то в другую сторону. Затем, опустошенный и разбитый, побрел к дому отдыха.

Порывами налетал ветер. За деревьями, где был спуск к берегу, море сердито таскало камни.

Когда Виктор вернулся в комнату, там уже хозяйничал его будущий сосед: здоровенный дядька лет сорока с большими руками, в которые въелась угольная пыль. На столе стояли бутылка водки и две бутылки вина, лежала целая гора домашних пирожков, соленые огурцы и уже почищенные вареные яйца.

— Семен, — назвался сосед. — Семен Приходько. Бригадир проходчиков из Павлограда. Может, слышал про такой город?

— А я из Днепра, — тускло улыбнулся Виктор.

— Елки зеленые — земляк… — удивился и обрадовался Семен, будто они встретились по меньшей мере где-то в Африке. — Что ж ты такой смурной, браток?! Да я тебя сейчас вмиг вылечу. Садись за стол — знакомиться будем.

После первой сосед вдруг хлопнул себя по лбу, будто что-то вспомнил, повернулся к кровати.

— Держи свой трофей, студент. Молодец! Только в следующий раз воюй на своей территории.

Виктор взял вещицу, пригляделся. Щеки его ожег румянец стыда. Это была заколка для волос — маленькая, с перламутровым верхом. Такую он видел вчера у Веры. Потеряла… А он ее потерял. Неузнанную и загадочную, такую необходимую. Иначе почему бы сердцу так болеть и жаловаться?

После обеда уезжала ее подружка — их комнату он запомнил. Виктор несколько раз порывался подойти и спросить: может, знает адрес, ведь девчата всегда в таких случаях обмениваются адресами. Порывался — и не смог. Вдруг та что-нибудь сама спросит или намекнет на… эту ночь.

Прошло несколько дней.

Чувство потери не покидало Виктора.

По ночам, несмотря на храп Семена, ему слышался-шелест Вериных ресниц, но особенно донимал запах. Медовый дух вербейника не выдули из комнаты даже штормовые ветры, от которых два дня подряд содрогался весь их дощатый корпус.

Он тосковал, понимая, что не осмелится искать девушку — да и как? где? — и задыхался от желания видеть ее, разговаривать с ней. Однажды днем, когда Семена не было, он взял его подушку и, почувствовав аромат-вербейника, зарылся в нее лицом. Короткие слезы, которых тут же устыдился, облегчили душу. Захотелось с кем-нибудь поделиться пережитым, и он впервые вспомнил о тетради со своими первыми стихами.

До конца заезда он, помнится, только тем и занимался, что писал.

Солнце припекало уже всерьез, но Виктору от воспоминаний стало почему-то зябко.

Он подошел к машине, заглянул в открытый капот. Николай завинчивал гайки. Виктор знал, что его коллега из Симферополя честно прошел все этапы взросления автолюбителя — от горбатого «Запорожца» до этой белой красавицы «Волги»—и поэтому не беспокоился из-за вынужденной остановки. Если Николай не исправит, то механик на станции техобслуживания и подавно.

«Кажется, я тогда еще что-то из Неруды хотел ей прочесть? — подумал он. — Но что? Разумеется, нечто взрывное и страстное. Кажется, это:

— Ты что за стихи бормочешь? — спросил Николай, не-отрываясь от работы. — Вдохновенье накатило?

— Да нет. Это не мои, — рассеянно ответил Виктор.

Незабываемый, ни с чем не сравнимый запах вербейника вновь коснулся его, и Виктор с тоской подумал: «А ведь я мог поехать в Гусь-Хрустальный. Скажем, во время каникул. Найти их текстильный комбинат… Имя я знал… Хотя, конечно, бабка надвое гадала. Ну, нашел бы, добился, женился там… А дальше что? Опять пришли бы всевластные жизненные стереотипы: загадку они опошлили бы, а тайну задушили бы голыми руками… Впрочем, скажи ей спасибо — девушке Вере. Без всяких интеллигентских выкрутасов. Ведь это она разбудила твою гордость. Сама того не ведая, она сделала тебя поэтом».

— У меня в этих краях любовь была, — сказал он задумчиво и посмотрел в сторону моря. Оно сияло так, что на глаза невольно наворачивались слезы. — Блондинка, старше меня лет на пять… Очень чистая.

— Все мы чистые, — бездумно повторил Николай, снимая колпачки со свечей зажигания.

— А я наоборот — порочный был. Юный и порочный. — Губы Виктора сложились в ироничную улыбку.

— Все мы порочные, — опять-таки не вникая в смысл его слов, согласился Николай.

Давний аромат не исчезал. Казалось, он одновременно струится в долину с гор, прилетает с дневным бризом от моря, просачивается даже из-под земли.

— Что за одуряющий запах? — спросил Виктор у приятеля, расстегивая верхнюю пуговицу тенниски. — Вербейник, что ли?

— Я вообще, кроме бензина, ничего не слышу, — сказал Николай. Он поднял голову от двигателя, принюхался. — Какой еще вербейник? У нас такой травы нет, не растет.

Виктор промолчал.

Он окончательно уверовал, что бессмертный атом давнего запаха таки нашел его. Странный посланник юности, когда он без особого труда умудрялся быть одновременно порочным и безгрешным.