"Неизвестная война. В небе Северной Кореи" - читать интересную книгу автора (Абакумов Борис Сергеевич)

БОИ В НЕБЕ КОРЕИ

Американское командование в дни нашего прибытия бросило на этот театр военных действий большие соединения новейших современных реактивных истребителей типа «Сейбр» Ф-86, модификации которых в процессе боёв менялись довольно часто. Они были брошены в дополнение к «Шутинг Старам» Ф-80, «Тандерджетам» Ф-84, «Летающим крепостям» Б-50 и Б-29, «Глостер метеорам» и другим типам самолетов, базирующихся на этом театре военных действий. Американцы имели около 4000 самолетов в этом районе (за время боев Корее они потеряли до 2500 самолетов). Мы в тот момент располагали одной облегченной дивизией реактивных истребителей МиГ-15, двухполкового состава, а в эскадрилье было всего по 8 самолётов. Так что не густо. А задачи стояли большие:

• обеспечить тактическое и стратегическое превосходство в воздухе в этом районе;

• обеспечить прикрытие с воздуха стратегических объектов;

• прикрыть небо Северной Кореи и прилегающих районов Китая от налётов американской авиации.

Запасные аэродромы были на Ляодунском полуострове, где базировались авиационные дивизии, прикрывающие Порт-Артур с прилегающими береговыми районами полуострова и морскими рубежами нашего флота. В глубине Кореи аэродромы только строились. Когда они были готовы, и мы после боя должны были после боя сесть на них, американцы ночью разбили все взлётные полосы специальными бетонобойными бомбами, хотя строительство велось со всеми возможными средствами маскировки, даже бетонные полосы покрывались дёрном из травяного покрова — разведка у них работала чётко. Ежемесячно они выбрасывали в Корею большое количество диверсантов с различными заданиями, вплоть до захвата кого-нибудь из русских для доказательства, что они здесь есть. Разведчики американской стороны оснащены первоклассной техникой передачи информации, даже могли маскировать радиоаппаратуру под водой рисовых полей. Стоит такой «работник» и собирает рис, к нему не придерёшься, а когда обстановка позволяет, он вёдет передачу с передатчика, установленного в воде. Ночью работало очень много различных мигалок, указывающих цели для бомбометания. Наши спецслужбы никак не могли обнаружить радиостанцию, которая передавала сведения о нашем вылете, вплоть до бортовых номеров наших самолётов. Наземная обстановка в Корее, конечно, была сложной. На дорогах, особенно ночью, бывали засады и довольно крупных размеров.

Два месяца мы вылетали на любое количество самолетов противника эскадрильями (восьмёрками), и часто неполного состава, то есть шестёрками. Иногда вылетали полками, но каждая эскадрилья завязывала бой, который разбивался на пары из-за тройного, как минимум, преимущества по численности с американской стороны. Американские летчики имели возможность свободного выхода из боя, в безопасную для них зону над морем, куда нам ходить было категорически запрещено. Запрещалось нам летать и за Пхеньян, но в азарте боя это не всегда было выполнено. В то время у нас каждый вылет сопровождался групповым воздушным боем. И эти бои продолжались до конца нашей работы не переставая.

Немаловажное значение в воздушных боях имеет солнце, как маскирующий признак, а оно было всё время на стороне моря, где группировался противник. Вдобавок, самолёты противника были выкрашены в соответствующий маскирующий цвет. Наши самолеты блестели на солнце и отражали солнечные зайчики на большое расстояние. Условия нашего базирования с тактической стороны были очень невыгодны нам во всех отношениях. Нам противник предлагал, как только хотел, воздушную обстановку, а сами мы предложить ему что-либо не могли. К примеру, гнать противника прямо до их аэродрома под Сеулом, да и блокировать их аэродром тоже не могли. Они же пытались это сделать, но мы их быстро отучили, сбив несколько «Сейбров» вблизи нашей точки. Били мы их хорошо на всех высотах в том воздушном пространстве, которое нам отвело командование. Так что мы не унывали. Американцы прощупывали наши силы и возможности: на следующий день после нашего перебазирования нам пришлось встретиться с «Сейбрами» над мостами. Как мы определили с воздуха, к железнодорожному мосту был пристроен узкий мост для автотранспорта с пропуском машин в одном направлении. Была в тот день многоярусная облачность с нижним ярусом около 2000 метров. Противник выскакивал под облако и на большой скорости прочесывал район боя, после чего сразу же нырял обратно в облачность. Нашей группе было приказано прикрыть мосты и никого туда не допускать! В облака не входить! С истребителями в бой не вступать! Американцы, зная тактико-технические возможности наших локаторов типа «П-3», подходили в район моста четвёрками в плотном строю, имитируя полет бомбардировщиков по скорости и боевому порядку. Наши локаторы так и фиксировали это. Поэтому И. Н. Кожедуб приказал в бой с истребителями не вступать, а ждать бомбардировщиков. Но их не было. Была отдана команда: «Все к мосту!» Мы рассыпались в районе моста по парам и носились роем. В первых вылетах при маневре пары рассыпались. Видимо, неправильно распределяли внимание лётчики: сознавая сложность полета, в котором тебя могут сбить. Невольно большое внимание уделялось внешней осмотрительности, а контроль за манёвром ведущего ослабевал.

В этом бою я всё-таки увидел пару «Сейбров», выскочивших из облаков. Направил свой истребитель на них, но они нырнули опять в облачность. В этот раз я больше противника не видел, но по командам с земли и между самолётами, доносившимся в наушники шлемофона, понял, что кое-кто даже стрелял по «Сейбрам». Саня Литвинюк даже хорошо различил окраску — они были окрашены в грязно-зеленый цвет и с белыми полосами на плоскостях фюзеляжа. При разборке этого полета И. Н. Кожедуб опросил всех, кто видел противника. Видели его большинство летчиков, тогда он сказал, что будем считать, что вы обстрелялись. Нам было указано на недопустимость полётов-одиночек. Одиночкам надо пристраиваться друг к другу, если потеряли ведущего или ведомого и составить новую пару. Пара должна быть неделимой! Действия внутри пары должны дополнять друг друга при атаке, усиливая в несколько раз ее эффективность — в этом взаимопонимании и смекалке — вот суть работы пары. Ведущим и ведомым пришлось сделать соответствующие выводы. При резком маневрировании в группе очень трудно держаться ведомым в строю, когда у всех двигатели работают на максимуме, тем более, если допустишь небольшой зевок в маневре. Двигатели ВК-1 был у нас хорошие, на максимуме работали почти весь полёт, и чем больше работали, тем лучше тянули! Даже иногда по восемь лопаток турбины выбивало пулями, а двигатель работал и хорошо тянул: так было у Г. И. Геся, который формально провел бой и только на выравнивании при посадке почувствовал, что двигатель заклинило. Итак, запаздывание с упредительным маневром по ведущему приводит мгновенно к увеличению дистанции и интервала. Для сохранения своего места в строю приходилось совершать небольшой маневр по высоте для набора скорости, а потом становиться на свое место.

Растягивание группы в глубину затрудняло поиск противника, так как приходилось смотреть только за впереди идущими — иначе потеряешь их из виду. Растягивание группы в глубину уменьшает боевые возможности реактивного истребителя для удара по противнику.

Нет правил без исключения: иногда в маневренном бою, то есть истребители противника атакуют первыми из-за солнца и сразу же уходят, а наши их не видят, отставание ведомого от группы оборачивалось победой в бою. Так было с группой комэска Николая Шеломонова. На одном из маневров ведомый последней пары, Федя Шебанов, отстал. Его — одиночку, не заметили «Сейбры» и бросились на основную группу. Федя не растерялся, открыл прицельный огонь и один «Сейбр» был сбит. Федя пристроился к группе, и все вместе без потерь они вернулись на точку. В книге И. Н. Кожедуба «Служу Родине» говорилось: «Надо бить врага кому сподручней…» — так и поступил Федя Шебанов. В правоте этих слов я не раз убеждался в боях: пока ждёшь, что эту цель должен атаковать сосед справа или слева, а цель уже ушла.

Во второй половине дня, 6 апреля, была поднята в воздух эскадрилья Бориса Бокача в составе восьми самолетов. В этой группе находился и я. В воздухе по радио получили задание: встретить группу истребителей противника, идущих с моря, и завязать бой. Встреча произошла над береговой чертой на встречных курсах. Первая восьмерка «Сейбров» прошла, не меняя курса, а две четверки, идущие выше нас, полупереворотами хотели взять нас в «клещи» и зайти к нам в хвост. Мы сразу пошли на горку и рассыпались веером пар в разные стороны — пошел вертикальный бой. В этот, момент была замечена на подходе ещё одна группа противника, о чём было доложено на КП. С аэродрома на помощь нам была поднята эскадрилья Шеломонова, которая гнала убегающего противника до самого Пхеньяна. Я со своим ведомым, Геннадием Локтевым, дрался с четверкой «Сейбров» — уцепился в хвост одной паре и со страшными перегрузками гонялся за ней, пытаясь на выходе из пикирования в нижней точке поразить ведомого этой пары. Автоматика прицела не работала на таких перегрузках. Приходилось брать цель по визиру и корректировать прицеливание трассой снарядов, вынося точку прицеливания по противнику так, что носом своего самолета закрывал цель. Снаряды всё время проходили между носом самолета противника и его левой плоскостью. Стрелял я из двух пушек 23-миллиметрового калибра. Для большего рассеивания приходилось немного раскачивать нос истребителя ножным управлением для более полного накрытия цели трассой снарядов. Самолёт противника покачивался от разрывов снарядов, но продолжал полёт. Впоследствии пленные американские летчики сообщали, что некоторые «Сейбра» привозили до девяти пробоин от 23-миллиметровых пушек и спокойно садились на свой аэродром, если снаряды не попадали в жизненно важные части самолёта.

Другая пара «Сейбров» этой четвёрки на пересекающихся курсах вела огонь по мне. Мимо меня летели сизые огоньки трассирующих пуль. В меня не попадали, но моему ведомому, Геннадию Локтеву, пробили плоскость. Не выдержав этой карусели, «Сейбры» резким маневром вправо, немного не доходя верхней точки левой косой полупетли, на малой скорости вышли из-под моего огня. Во рту у меня пересохло, лицо пылало, левая рука почему-то нажимала кнопку передатчика, внутри всего лихорадило. Я немного успокоился от недавней схватки и увидел впереди себя восьмерку «Сейбров», следовавшую курсом на наш аэродром. Осмотрелся, ведомого рядом почему-то не было. Он, оказывается, оторвался от меня на одной из косых петель. Я погнался за шедшей впереди меня восьмеркой. Справа от меня вел бой своей парой Саня Литвинюк, слева тоже шла карусель боя, там была пара Бориса Бокача. Моё сближение с восьмеркой «Сейбров» было медленным. Вот и дистанция открытого огня. Я выключил автоматику прицела и навёл прицельную точку выше цели на зрительную величину фюзеляжа противника, потому что цель удалялась, а при стрельбе из пушек мой самолёт теряет скорость. Я дал длинную очередь из пушек левого борта по ведущему этой восьмерки. Трасса пошла к цели и замкнулась на ней. Самолёт противника качнулся: на левой плоскости произошел какой-то белый выброс, похожий на взрыв, и за ним потянулся легкий туманный след. С левым креном противник буквально нырнул под свой строй и с большим снижением пошел в сторону моря к береговой черте. Остальные «Сейбры» этой группы бросились за ним. Ну, думаю, попал прямо в их командира. Потом нам сообщили, что за Пхеньяном сел на живот «Сейбр», пилотируемый майором Вилли Кроном, который по происхождению был немец. У него не хватило горючего дотянуть до Сувона, где они базировались из-за повреждения бака с горючим моей пушечной очередью. Он был взят в плен. Этот «Сейбр» разобрали и на двух машинах везли к нам, но американская авиация машины эти разбомбила. Американцы боялись, что их новейшая техника попадет к нам в руки.

Я удивился, как мой ведомый, Геннадий Локтев, мог выдержать этот бой. Бой с такими большими перегрузками. Ведь у него две недели назад был приступ мочекаменной болезни, и после боя она сильно обострилась — ему пришлось уехать в Союз.

Дали мне нового ведомого, А.П., но мы с ним не слетались — не было психологической совместимости.

Есть неписанные законы войскового товарищества. Особенно они чувствуются и действуют в летной среде, тем более в боевых условиях.

После воздушных боёв, в первых числах апреля, американцы начали массированные активные действия на всю глубину воздушного пространства Северной Кореи. В ход были пущены все виды и типы авиации. Нам приходилось вылетать по несколько раз в день и вести бои шестёрками и восьмёрками с любым количеством самолётов противника на всех высотах.

Как говорят поэты: «В бой мы шли не ради славы, а ради жизни на земле…»

Как-то Г. И. Гесь из гвардейского полка привёз на своем МиГе осколки американского поршневого истребителя — двойного «Мустанга», который взорвался в воздухе от снарядов, выпущенных им. Вообще-то это было любопытное для нас зрелище в те первые дни боев. Но этот случай предостерегал нас, что стрельба с близкой дистанции из всех пушек для реактивного истребителя небезопасна. Можно взорвавшимся самолётом противника повредить свой.

В одном из апрельских боев я упустил одного «Сейбра» из-за своей медлительности в открытии огня, точнее, из-за своего любопытства. Только прицелился и хотел открыть огонь, смотрю, а у него фюзеляж раздулся в три раза. Я прекратил прицеливание и хотел посмотреть, в чем же дело, что это с ним делается, а он резко сделал переворот и ушел под меня. Я, конечно, на большой скорости мгновенно проскочил противника, а погасить так быстро скорость мне было нечем, как это сделал «Сейбр», выпустивший, оказывается тормозные щитки. Любопытство первого момента потом перешло в досаду на себя.

На «Сейбрах» и «Тандерджетах» были двигатели «с дожогом», то есть с форсажем, что позволяло им после торможения быстро набирать скорость. Часто, бывало, смотришь за «Сейбром» или «Тандерджетом» — идет темный дымный след, значит, удирает «во все лопатки» — включил форсаж. Этого совершенства у нас тогда не было, а тормозные щиточки наших самолетов, а не щитки, как у «Сейбра», больше играли символическую роль — они не были приспособлены для выполнения маневра в бою. Как-то мы высказывали своё неудовлетворение работой щитков в боевых условиях группе конструкторов, приехавших к нам, но нам ответили, что это связано с переделкой и усовершенствованием модели: на это надо время и в данный момент закрывать конвейер на заводе нельзя. Значит, нам оставалось драться на этих же машинах.

Бои шли каждый день. Боевые вылеты стали чаще, видимо, противник решил навязать свои условия силой, посылая в бой более 300 самолётов в один вылет. Наши адъютанты эскадрильи В. Миданович, Н. Башканков и А. Чекалин не успевали оформлять как следует боевые документы на описание воздушных боев и обработку докладов летчиков. Не хватало времени, опыта и сноровки.

Начальники штабов полков тоже приобретали опыт работы, как говорится, «на ходу», правда, Токарев знал хорошо свою, работу и раньше. В общем, учились работать в новой боевой обстановке и по-новому. Мелкие бои которые состояли из одной-двух атак не описывались и не фиксировались если не было сбитых самолётов с подтверждением с земли. Они проходили как само собой разумеющееся, как обычный рядовой полёт.

Однажды, после 6 апреля, вылетели мы по тревоге парами для прикрытия моста. Радиолокационные станции определили группу противника, которая шла в наш район. Была многоярусная облачность, нижний слой облачности слегка разорван. Я парой выскочил в район моста между первым и вторым слоем облаков, считая от земли, но противника не обнаружил. Слышу, Иван Никитович, наводит нашу пару на пару или четверку Ф-80 «Шутинг сатаров». Завязался бой. Мне не видно где, но чувствую, что где-то недалеко от меня. Смотрю во все глаза — кругом облачная пелена, горизонта и противника не видно. Слышу, ведущий нашей пары просит кого-нибудь помочь ему, а я его не вижу. Мой ведомый, А.П., передает мне по радиосвязи «Вон они! Вон!» Я его спрашиваю: «Где? Дай ориентиры». Молчание. Потом опять: «Вон они! Вон!», а я их не вижу. Говорю ему: «Выйди вперёд и укажи цель». Вышел, но не показывает… Ну, думаю, что же это такое? Розыгрыш, что ли, или так, выхваляется мой ведомый, хочет, чтобы по радио слышали на КП… Бой кончился благополучно, но на душе было пасмурно, в чём же дело? Ну и задал же он мне загадку. Я не вижу, а он видит но не хочет показать, где противник? Вот это вопрос! А противник, оказывается был под первым ярусом облачности, как потом выяснилось.

Пришлось снова на разборе полета повторить правила передачи информации о противнике ведущему ведомым и наоборот — с обязательным указанием чётких координат, которые ориентируют по направлению полёта, «справа или слева» — дается на глаз направление по горизонту в градусах, а затем «выше или ниже» траекторию полёта и тоже в градусах. Пример: «Противник слева — 30, выше — 20», и всё сразу становится ясно, куда бросить свой взгляд, а далее даётся количество и тип. Если виден горизонт и ориентиры, бросающиеся в глаза, то можно использовать их и привязать цель к ориентирам. А. П. это знал! Но что-то схитрил.

Раннее утро 12 апреля 1951 года. Мы на аэродроме. Технический состав ещё задолго до нашего прибытия опробовал двигатели и подготовил самолёты к боевым вылетам. Надо отдать должное этим труженикам авиации. Федор Михайлович Круглякса и Виктор Иванович Казанцев — инженеры авиационных полков, всегда нацеливали технический состав на содержание боевой техники в образцовом порядке. Техников самолетов не приходилось уговаривать. Они видели, как их командиры экипажей — лётчики — тоже выматывались за день, да и риск у них был на пределе. Я, например, доверял своему технику самолёта Анатолию Леонтьевичу Микрюкову полностью, как говорится, больше, чем себе. У него была большая дружба с техником Аркадием Ивановичем Вдовухиным и это мне очень нравилось — на земле тоже очень нужно иметь чувство локтя товарища, а это чувство у них было развито особенно. Ни от одного лётчика я не слышал жалоб за всё это время на техсостав. Все они работали просто здорово! И командиры, и рядовые. Особенно им доставалось в подгонке подвесных баков китайского производства, которые никак не подходили под наши узлы крепления и всё время сифонили горючим в полете, демаскируя полёт группы.

…Прекрасный рассвет в этих местах. Лёгкий, прохладный ветерок щекотливо забирается за воротник. Днём будем очень жарко и влажно — чувствуется близость моря.

Дальние посты наблюдения и локационные станции начинают сообщать воздушную обстановку. Первые сообщения говорят о том, что денёк будет «жаркий»!

На аэродроме стоит напряженная тишина. Лётное поле, окаймлённое с северо-востока невысокими сопками, ещё дышало утренней прохладой. По краю его ползали заправщики, в капонирах работал техсостав, и привычный взгляд выхватывал откуда-то часть плоскости, то фюзеляж реактивного истребителя, пробитые пулями, которые срочно ремонтировались.

…Командный пункт информирует, что в наш район на небольшой скорости движется очень большая группа самолетов противника— тип неизвестен. На КП Иван Никитович Кожедуб принимает решение — выслать разведку. И вот с бетонной взлётной полосы аэродрома с оглушительным рёвом, особенно ощутимым в этой утренней тишине покоя, уходит в воздух шестерка МиГов. Секунда, две, и… всё смолкло, только марево воздуха, разогретого выхлопной струей двигателей, ещё колышется над бетонкой.

Мы все сидим в кабинах — готовность номер один! В наушниках шлемофона сквозь хаос «эфирной» морзянки четко слышатся доклады лётчиков воздушной разведки. Оказывается, обнаруженная группа самолётов противника шла на малой скорости для маскировки и была не что иное, как американские истребители типа «Сейбр» Ф-86. Шли они в плотном строю, что создавало на экранах наших локаторов имитацию полета бомбардировщиков. Невольно подумаешь с уважением о наших товарищах, работающих на КП, какие только американские хитрости им не приходилось разгадывать. Много интересного мне рассказывали потом Алексей Плешаков, Николай Куралов и Александр Троицкий, которые там работали. Замысел американцев стал ясен и на этот раз: они хотели вызвать на себя наших истребителей, связать их боем, а тем временем настоящие бомбардировщики вышли бы с моря на боевой курс для уничтожения моста. И, действительно, разведчики сообщили, что над морем обнаружена группа бомбардировщиков, следовавшая «колонной ромбов» в направлении дельты реки Ялуцзян.

Американские «Летающие крепости» были прикрыты плотным кольцом реактивных истребителей прикрытия типа Ф-84 и Ф-80. Первая группа истребителей противника, обнаруженная нашими разведчиками, набрала скорость вышла на прочёсывание района. Наши разведчики пошли в атаку на колонну бомбардировщиков. Лев Иванов поджигает одну «Летающую крепость», ведя огонь по моторам. Его напарник, Кочегаров Саша, добавляет порцию снарядов. Бомбардировщик нехотя разваливается на куски и огненным факелом идет к земле.

Итак, мы все в воздухе. Кожедуб с командного пункта руководит боем, нацеливает всех нас на подходящие в район моста бомбардировщики. В общей сложности в налёте участвовало 150 истребителей и 48 «Летающих крепостей». С нашей стороны поднялось в воздух 44 истребителя — всё, что мы имели на аэродроме. И, вот уже первые факелы огромных машин потянули дымные следы к земле. Бой разгорелся на всём маршруте следования бомбардировщиков. Американские истребители, не торопившиеся выручать своих собратьев, носились по внешнему кольцу этой огненной орбиты и ждали удобного момента — кого бы из наших «подхватить» на прицел. С земли наблюдал этот бой наш технический состав. «Зрелище было впечатляющее, — рассказывали они, — бомбардировщики рвутся к мосту, наши МиГи их атакуют, сделав блестящее кольцо вокруг них и вытеснив истребителей противника на внешнюю орбиту, которая с земли казалась окрашенной в тёмный цвет. Самолёты противника имели темно-серый цвет, а наши блестели, как солнечные зайчики».

Моя четвёрка вышла выше строя бомбардировщиков и сразу ринулась в атаку сверху. Я в прицел брал сразу два Б-29 по стороне их ромба. В первой атаке дистанция открытого огня у меня была 1100 метров, выход из атаки — 400 метров, последующие атаки по дистанции были вполовину ближе к цели, даже от струи винтов бомбардировщика переворачивали машину на спину. Я видел, как мои снаряды вспарывали плоскости обеих машин, когда они попадали в один створ под трассу. Бомбардировщики не выдерживают наших атак и сбрасывают многотонные бомбы, не доходя до цели. Вздыбленная земля медленно оседает пыльным облаком, дым достигает 2000 метров. Мы увлеклись боем и вошли в зону зенитного огня нашей артиллерии, самолёты вздрагивали от близких разрывов снарядов. Один из бомбардировщиков резко отворачивает от боевого курса и, отстреливаясь всеми башнями, идёт в сторону нашего аэродрома. Наш аэродром прикрыть некому. Немедленно перевожу свой самолёт в атаку на противника, находящегося в развороте. Сблизился очень близко с бомбардировщиком и вынес точку прицеливания вперёд, закрыв немного цель носом своего самолёта. Дал очередь из всех пушек и сразу же опустил нос самолёта, чтобы видеть цель и трассу — недолёт, метра на три трасса отстала от хвоста Б-50 (модификация Б-29 «Летающей крепости») и пошла в сторону аэродрома. Смотрю, летят снаряды прямо на бетонку. Потом мне рассказывали: «Когда снаряды стали рваться на бетонке, все, кто был в этом районе на земле, бросились к щелям и в укрытия, а потом сделали вывод, пренебрегать укрытием в боевой обстановке не следует». При атаке я прошёл близко за хвостом бомбардировщика. Меня перевернуло на спину струей воздуха от винтов. Я доворачиваю свой истребитель во внутреннюю сторону разворота и перехожу в атаку ещё раз. Ведомого рядом давно не вижу. Взял поправку в прицеливании и выпускаю весь боекомплект из трех пушек в хвост противнику, хвост разваливается на глазах. Экипаж оставляет «Летающую крепость» и спускается на парашютах. Один парашют чуть было не попал под удар моего самолета. Я успех резко отвернуть машину — вверх и в сторону. Бой продолжался. Мелькали истребители перед глазами: где небо, где земля — всё смешалось в этой адской карусели. Боекомплекта у меня больше нет, но из боя выходить нельзя. Передаю на КП: «Орехов нет» (это условно означает, что снаряды кончились). Кожедуб командует: «Из боя не выходить!» Делаю ложные атаки по истребителям непосредственного прикрытия. Вижу, пара «Тандерджетов» пытается зайти в хвост нашей паре МиГов. Я поспешил на помощь своим: зашел тоже в хвост паре противника. Сблизился с ним настолько, что заклёпки можно было на швах считать. Они заметили и стали «вилять» — хотели сбросить меня со своего хвоста. Дистанция для стрельбы вполне подходящая, а мне стрелять нечем. Для успокоения совести перезаряжаю оружие, думаю: «Хоть какой-нибудь „завалявшийся“ снарядик найдётся», — но пушки молчат! Увлёкшись этой немой погоней, я не сразу заметил, что ко мне хвост пристроилась пара «Сейбров». Они в начале моей атаки по «Тандерджетам» находились значительно выше меня, и я на них сначала не обращал внимания. Как вы знаете, у истребителя всё оружие направлено вперед, сзади его нет, сзади истребитель беззащитен. «Сейбры» с дистанции метров 300 открыли огонь по моему МиГу. На каждом самолете у них имелось по шесть крупнокалиберных пулеметов. Это я сразу почувствовал, когда забарабанили пули по поверхности моего МиГа. Я сделал резко полубочку и энергично вывел машину из пикирования на высоте 800–900 метров. «Сейбры», следуя за мной, на выходе из пикирования провалились ниже меня и немного отстали. Мой покалеченный МиГ с сильным правым креном нёся к аэродрому, плоскости была огромная дыра от вырванного корпуса компаса. «Сейбры» пытались меня догнать. Вот и аэродром. Слышу, Кожедуб информирует с КП: «Одиночка! Одиночка! Сзади пара „Сейбров“!» Отвечаю: «Вижу!» и делаю резкий разворот вправо в зону зенитного огня прикрытия аэродрома. «Сейбрам» это не нравится и они отстают. Я благополучно приземлился. Мой техник А. Л. Микрюков осмотрел машину и обнаружил восемь пробоин. Ребята, ещё разгоряченные боем, весело обмениваются впечатлениями, я присоединяюсь к ним и тоже принимаю участие в этом захватывающем разговоре. Фотоплёнку моего фотопулемета при первой же очереди из всех пушек сорвало с перфорации и она в дальнейшем не фиксировала мою стрельбу и дистанцию выхода из атаки. Я был лишен фотоконтроля. Обидно, что такими несовершенными фотопулеметы были снабжены наши машины. Для следующего вылета мне дали самолет И. Н. Кожедуба, его самолет был выкрашен в дымчатый цвет, и к нему с опаской присматривались «Сейбры» в бою, происшедшем во второй половине этого же дня.

В первом бою американцы не достигли успеха. Мы сбили 13 «крепостей» и 6 истребителей противника, примерно до десятка Б-29 получили повреждения. По поступившим впоследствии данным, несколько вражеских самолётов разбились при посадке в районе Сеула. У нас было подбито противником три самолёта, которые приземлились на свой аэродром. Однако американское командование сообщило, что они сбили 35 наших самолет «МИК», так они их называли. За эту ложную информацию оно вскоре было смещено со своих постов.

Во второй половине дня мы опять вылетели по тревоге. Нас нацелили в район, куда подходила большая группа «Сейбров», эшелонированных по высоте и в глубину. Противник, видимо, хотел взять реванш за утренний бой. Встреча с противником произошла на левом развороте нашей группы от моря. Противник использовал для себя выгодный момент — разворот нашей группы и атаковал нас. Ведомая пара — Федя Яковлев и Петя Зыков — на этом развороте у меня куда-то провалились. Смотрю, справа и слева наши потянули на вертикаль, а «Сейбры» — за ними. Ну, думаю, началось! Осмотрелся. Мой ведомый А.П. на месте. Продолжаю левый разворот и вижу, сзади с внешней стороны с небольшим снижением подходит группа «Сейбров» к моей паре, а внизу, подо мной ниже метров на 1000 идёт МиГ-15 без манёвра, и его атакует пара противника, переходя друг к другу змейкой. Ведомый передал мне: «Сзади „Сейбры“». Я отвечаю: «Вижу!» Вдруг, справа ко мне пристраивается третий МиГ. Смотрю по бортовому номеру — это должен быть Зыков — ведомый Феди Яковлева. Что делать? Если самому броситься на помощь МиГу, идущему внизу, то всю группу «Сейбров», находящуюся сзади на моей высоте, потащу за собой, а они на пикировании имеют преимущество в скорости за счёт большого веса своих [самолётов], по отношению к нам, и быстро догонят нас. Я по радио и покачиванием с крыла на крыло приказываю пристроившемуся к нам МиГу идти вниз и прикрыть одиночку. Пристроившийся к нам сразу же нырнул вниз. «Ну, — думаю, — команду пошел исполнять — всё в порядке!» Смотрю, справа группа «Сейбров» обходит мою пару, и делаю правый поворот на них, а они сразу же уходят вверх, видимо, смутила окраска моего самолёта. Впереди вижу — пара «Сейбров» гоняется за МиГом по вертикали, а сверху поджидает его ещё пара противников, ходящая «змейкой» относительно друг друга. Получается, что те, которые сидят на хвосте, загоняют МиГ под огонь находящихся вверху. Выскочивший МиГ наверх с потерей скорости сейчас же будет атакован верхней парой противника. Я беру упреждение в прицеливании относительно зрительной скорости перемещения одного из «Сейбров» верхней пары и скорости удаления трассы снарядов от меня, и открываю огонь из двух пушек. Смотрю, трасса снарядов и самолёт противника, находящийся в развороте при переходе «змейки», сближаются в упрежденную точку — и сошлись— трасса снарядов уткнулась в «Сейбр» в районе кабины самолёта. «Сейбр» скользнул на левое крыло и понёсся носом к земле, а остальные за ним. «Опять попал в командира», — подумал я. Обычно, если собьешь ведомого, то никто его не прикрывает. Одиночка МиГ был спасён. Место падения «Сейбра» в долине реки увидел Лев Иванов, ведущий бой в этом же районе. Я осмотрелся — «Сейбров» близко нет, слева выше вижу, идёт вертикальный бой, мелькают пары одна за другой вперемежку с «Сейбрами». Мой ведомый у меня стоит на месте. Я передаю ему по радиосвязи: «Может, поможем левой группе». Отвечает: «Нет, пошли домой». Я вторично запросил его — он не согласился. Ну, думаю, видно что-то у него случилось, и мы пошли домой. А потом, на земле, выясняется, что у него всё было в порядке. По пути, на пересекающемся курсе вижу, идет ещё один одиночка МиГ. Передаю ему по радиосвязи: «Пристраивайся третьим», — и покачиваю с крыла на крыло. Он молчит. Я тогда решил пристроить его к себе сам и подвернул к нему, а он как шарахнется от моей пары. Пытаюсь догнать его при помощи полной тяги двигателей — не могу. Он удаляется, хотя и самолеты однотипные. Думаю: «Значит не все самолёты одинаковые». И действительно, когда после боёв Феде Грибову и Фукину Васе, нашим лётчика, предложили в Союзе взлететь на «таких же МиГах», но в лётном институте, то эти машины отличались по своему лётному качеству, как небо и земля от наших. Наши товарищи подосадовали, что у нас были не такие хорошие самолеты, а то бы американцам от нас досталось бы ещё больше.

Думаю, почему же шарахнулся от меня одиночка? И прихожу к убеждению, что его смутил цвет моего самолета, он был выкрашен под цвет «Сейбров» и не блестел. Как я уже писал, что после сегодняшнего утреннего боя мой самолет был ещё на ремонте, и мне дали машину И. Н. Кожедуба. Ему одному было запрещено непосредственно участвовать в воздушных боях, и он руководил нами с земли. Однажды он всё же попытался войти в зону боев при выполнении тренировочного полета, и тут же с КП корпуса от Боровского последовало предупреждение: «Орёл, Орёл, ты не забывай, что у меня двое детей!» Кожедуб баском ответил: «Сейчас вернусь». Да, цвет машины привел в замешательство несшего летчика, и, видимо, сильно смущал «Сейбров».

Федю Яковлева в этом бою ранило мелкими осколками плексигласа от фонаря кабины. Лицо его было порезано, а часть мелкой пыли попало в глаза. Он совершил вынужденную посадку, не дотянув до аэродрома. Настроение было паршивое. Лучше бы я сам тогда бросился помогать одиночке. Но что же тогда было бы с А.П. и Зыковым, когда на хвосте у нас сидела большая группа «Сейбров», и сам А.П. предупреждал меня, что они стреляют. В этом бою противник потерял три самолёта. Солнце ушло за горизонт, когда мы покинули аэродром. Темнота в тех широтах наступает быстро. Мы осиливаем двойной ужин и ложимся спать. Ночная зенитная канонада не дает нам заснуть, но уснуть надо, ведь завтра с утра новые бои.

Разбор этого боя был утром. Мой ведомый А.П. предъявил мне необоснованное обвинение, что я, якобы, гоняюсь за лично сбитыми самолетами, и поэтому был ранен Федя Яковлев, и что по нему, А.П., тоже стреляли, а я не принимал мер, как ведущий, видимо, он видел, как я сбил «Сейбра», но он мне этого не сказал. Я бы сказал, что такое обвинение в боевых условиях было довольно странное. Всё это было высказано в обидном для меня тоне я позе. Я стоял на полу летного домика, кругом сидели летчики, а он встал на нары и сверху, как с трибуны, размахивая руками, злобно выкрикивал обвинения. Сознание мое тогда не улавливало, что же происходит на разборе, в чём дело? Я старался понять и осмыслить происходящее, на какая-то пелена висела над сознанием. Была до глубины души обидна вся эта сцена, видимо, специально инсценированная. Но для чего?… Хорошо, что у меня, в подтверждение моего доклада получилась хорошая фотопленка, на которой был; хорошо видны все четыре «Сейбра» и МиГ среди них.

Я не принял обвинения ведомого, а он не подумал даже о том, что над извиниться передо мной. В паре с ним я больше не летал. Мне дали в напарники очень честного и хорошего товарища — Николая Вермина, с которым мы пролетали вместе большинство боевых вылетов до последнего боя. Это был образец рассудительного, инициативного и доброго человека, и, прежде всего, классного лётчика и друга. Честность его была особенно доказана бою 12 апреля, когда мы дрались с большой группой бомбардировщиков и истребителей противника, а наших сил было очень мало. В том бою он получил пробоину в плоскость от «Летающей крепости». Этот бой был описан немного раньше. Выходить из боя в такой обстановке никто не имел права. В процессе боя, будучи ведомым, Николай пристроился к В.Н., который увёл пару в сторону. Вермин намекнул ему, что надо вернуться в бой, а тот ответил: «Если хочешь, иди сам». Потом, после боя, Николай с возмущением рассказывал мне об этом случае. Вот истинная цена людей, вскрытая подчас в случайном стечении обстоятельств.

Авиация — штука коллективная, и заниматься самокопанием и сосредоточиванием на самом себе у меня не было ни времени, ни охоты. И этот случай с А.П. я скоро постарался забыть, хотя бы на время боёв, приобретя тем самым душевное равновесие.

После боёв 12 апреля американцы три дня серьезных вылетов не делали. Всё анализировали, что же произошло?.. Чтобы обеспечить выполнение операции, они предусмотрели, кажется, всё: даже предусмотрели влияние эффекта боевых потерь на психологию личного состава своей авиации. Учли, что если с бомбардировщиков пустить с одного аэродрома, то слишком наглядно видно будет большое отсутствие летного состава в момент приёма пищи в столовой после вылета. Поэтому они пустили «Летающие крепости» с двух баз, с острова Окинава и с самой Японии — так сообщили пленные на допросе. Наши не занимались допросами пленных, но некоторые сведения мы всё же получали. Две колонны бомбардировщиков должны были соединиться в районе Пхеньяна и следовать колонной «ромбов» через море в дельту реки Ялуцзян на мост и разбить его. По пути к ним пристроились реактивные истребители непосредственного прикрытия типа Ф-80 и Ф-84, а «Сейбры» Ф-86 вышли заслоном вперёд для расчистки воздушного пространства. Американским командованием было всё продумано до мельчайших подробностей, вплоть до обеспечения сбитых экипажей явочными квартирами на территории Северной Кореи и даже снастями для рыболовной ловли, инструкциями для собирания грибов и ягод в условиях выживания в безлюдной местности. Истребители имели «карманные» радиостанции, которые включались при катапультировании, для пеленгации парашюта с земли и определения места его приземления. После чего в эту точку высылался вертолёт или специальная группа для спасения. Если происходило приводнение, то есть посадка на море, то летчиком выбрасывалась специальная антенна-отражатель для обнаружения локатором места приводнения. Туда высылались катера и вертолёты спасения. Но всё же произошло непредвиденное, таких больших потерь американцы не ожидали, хотя и предупреждали экипажи бомбардировщиков, что на подходе к мосту их встретит аллея «Миков» — так они называли наш МиГ-15. «Вы их не бойтесь, они будут связаны боем истребителей». Но мы распорядились по нашему разумению. Наш командир, И. Н. Кожедуб, умело и со всей свойственной ему сноровкой руководил боем и разгадал замыслы врага.

…Серьёзные потери несли также американские бомбардировщики и при неоднократных налётах на Намси — важный пункт в Северной Корее. Одно время противник встречал небольшое сопротивление в этом районе. Ему удалось нанести этому пункту серьезные повреждения. Героические труженики Кореи быстро ликвидировали последствия налётов врага, и городок активно помогал фронту. Осенью интервенты решили смести с лица земли этот пункт. Они бросали против него одну группу «Летающих крепостей» за другой, но своего так и не добились. Наши летчики не только срывали все их атаки, но и наносили американцам всё более тяжелые потери. Бывший начальник авиации США генерал Хойт Ванденберг, уже не имея возможности скрывать свои потери, на пресс-конференции в Вашингтоне сообщил: «23 октября мы …ударили по Намси и столкнулись с ожесточенными действиями со стороны противника. Нападения были более решительными, чем когда бы то ни было. Некоторые самолёты противника врезались в строй наших бомбардировщиков. Хотя мы уничтожили три… и повредили 8, сами мы понесли более тяжелые потери, чем в любом другом бою корейской войны… три бомбардировщика были сбиты, а пять остальных были повреждены».

Наши лётчики, участвующие в этом бою, из группы Куманичкина, рассказывали, что потери американцев были гораздо больше, а потери нашей группы Вандерберг, мягко говоря, значительно преувеличил. Из всех машин, участвующих в сражении, не вернулся лишь один самолет Москвичёва и три машины получили по несколько пробоин. Наши скромные труженики — техники и механики — в течение этих же суток устранили все повреждения, и к утру машины были готовы к полётам.

Урок, преподанный интервентам 23 октября, не пошел им впрок. Ровно через неделю они повторили попытку уничтожить Намси. Американцы подготовили много новшеств. Они изменили направление заходов, значительно изменили силы истребительского заслона из «Сейбров» и непосредственного прикрытия, приказали «крепостям» «поболтаться» в море, пока наши истребители вырабатывают горючее. Враг был уверен в успехе. Но наши летчики из группы Кожедуба и Куманичкина и в этот раз нашли и успешно применили свои контрприемы. Они пришли в район боя другим маршрутом и встретили врага там, где он никак, не ожидал увидеть наши самолёты. Зная невысокую стойкость экипажей «крепостей», несколько наших летчиков атаковали «Б-29» в лоб, на встречных курсах. Сближение производили на большой скорости до пределов, когда столкновение казалось неизбежным. Таким образом, предпринятое врагом резкое усиление прикрытия истребителями задней верхней полусферы, откуда наши летчики раньше наносили главные удары, оказалось недейственным. Наши летчики не испугались огня «крепостей», и риск целиком себя оправдал. Боевой порядок полностью был нарушен. Уже после первой атаки два бомбардировщика выбросили красные факелы–сигналы бедствия, вызывая истребителей на помощь. Но американские истребители не очень спешат на выручку, если видят, что вблизи пострадавших «крепостей» находятся наши истребители, а свобода маневра для уклонения от малоперспективной схватки с нашими истребителями довольно ограничена. Этот бой, как и проведенный неделю назад, окончился для интервентов печально. Потеряв около десятка самолётов, вражеские летчики так и не смогли выполнить поставленную перед ними задачу. Американские военные корреспонденты назвали этот день «чёрным вторником». Такие «чёрные» дни всё чаще стали выпадать на долю не только бомбардировщиков, но и истребительных американских частей. Наши ребята научились с большим искусством отсекать и малыми силами связывать боем не только ударные группы истребителей противника, но и самолёты непосредственного прикрытия. Каждому новому тактическому приёму врага мы противопоставляли ещё более эффективные контрприёмы. Основное: мы не боялись противника!

Опыт боёв показал, что при смелых и слаженных действиях наши лётчики могут прорвать любое истребительное прикрытие и нанести удар по главной цели — бомбардировщикам. «Летающие крепости» оказались далеко не такими неуязвимыми, как афишировали американцы. При огне с малых дистанций удавалось в одном бою сбивать даже три «крепости». Это доказал летчик Лебедев. О мастерстве наших летчиков, накопленном в боях рассказывали не только пленные американские, английские, австралийские лётчики, но и вынуждены были признать сквозь зубы и американская печать, и даже их верховное командование. Попавший к нам на аэродром журнал «Ньюсуик» озаглавил довольно красноречиво сообщение об одном таком воздушном бое: «Потери — 100 процентов». Журнал рассказывал о том как целая группа «Летающих крепостей» была атакована нашими МиГами. В результате этой атаки три «крепости» были сбиты и упали, объятые огнём; пять других бомбардировщиков с трудом вернулись обратно, получив тяжелые повреждения. «За одну неделю — писал журнал — было повреждено 14 самолётов… Наши военно-воздушные силы были вынуждены перейти на бомбежки ночью…» И здесь им не повезло; как-то ночью была сбита «Летающая крепость», на которой погиб их начальник разведки, пожелавший, видимо, ознакомиться с боевыми действиями нашей авиации. Идея использования «Летающей крепости» для налётов на Советский Союз была уничтожена. Американцы остались без возможности использовать «Летающие крепости» в будущей войне. Они в спешном порядке стали создавать реактивные бомбардировщики типа Б-47.

Надо отметить, что взаимодействия между истребителями и бомбардировщиками у них не было. Мы бьём бомбардировщиков, они пускают большие красные ракеты — «шары», вызывая своих истребителей к себе на помощь, но ни один американский истребитель не входил в зону огня бомбардировщиков, то есть не приходил на помощь. Они носились по внешнему кольцу орбиты и ждали, что кто-нибудь из наших подвернётся им на прицел.

В горячке боя куда только деваются эти, расписанные по пунктам, тактические приёмы: наши летчики одиночно и парами напористо атаковали «Летающей крепости» с различных направлений, кому и как было удобно, и это решало исход боя. Хоть нас было очень мало в количественном отношении, в моральном отношении мы превосходили противника во много раз. «Нас мало, но мы в тельняшках», — эта крылатая фраза, рожденная в боях, имеет глубокий смысл в философии становления жизни на земле.

Во второй половине апреля американцы задали нам опять загадку. Большая группа самолетов противника двигалась в район моста и опять со скоростью бомбардировщиков и с прикрытием истребителей — так фиксировали наши локаторы. Группа имела эшелонированный боевой порядок в высоту и глубину. Шестёрка под командованием Бориса Бокача была поднята в воздух для сковывания действий истребителей противника и разведки возможной колонны бомбардировщиков. Мы вышли в район основного ядра группы и увидели, что опять полёт бомбардировщиков имитируют истребители, идущие плотным строем пар и четвёрок в боевом порядке «колонна ромбов», как обычно ходят бомбардировщики. Бокач передал по радио информацию на КП, что американцы применили тот же приём. И тут, вдруг, все истребители противника и сверху, и снизу, ринулись на нас, видя, что их приём разгадан, а их было больше семидесяти. Зрелище было «великолепное» мы успевали только уворачиваться от атак противника. Ощущение было такое, что нас гоняют по кругу и везде ожидай удара кулаками в лицо.

В тот вылет мне дали машину Пети Гриба, так как он не мог вылететь. При взлёте и наборе высоты на средней скорости она вела себя ещё довольно сносно, а как только скорость в воздушном бою подходила к максимуму, машина словно «взбесилась», не хотела слушаться управления. «Ну и корова в воздухе»,— подумал я. Её хочешь наклонить влево, а она ещё подумает, подчиниться или нет, берёшь ручку на себя — идёт вверх с большим запаздыванием. Что за строптивый МиГ попался мне, как только Петро справляется с ним в боях?.. Но так или иначе, а драться надо! Наши пары разбились на одиночки и смешали весь боевой порядок «Сейбрам», а их было очень много. Стрелять мы не успевали, так как на хвосте обязательно висел противник. Бой из «клубка» растянулся эллипсом в сторону аэродрома, откуда должна была прибыть помощь. Но, увы, её не было. Наше командование ждало возможного появления бомбардировщиков. Бой продолжался довольно долго. «Сейбрам» не удалось сбить ни одного из нас. Трое наших сели с пробоинами: у меня было три, у Саши Литвинюка — две, а у Василия Ларионова, нашего замполита эскадрильи, загорелся двигатель — выплавилась выхлопная труба. На базу вернулись все…

…Как-то мы с Николаем, моим ведомым, возвращались с задания домой, и нас на полпути подхватила шестерка «Сейбров», выйдя нам в хвост. Пришлось принять бой. Я потянул их немного по горизонту, идя с небольшим снижением для выравнивания скоростей, а потом перешел на «горку» с неправильным разворотом в верхней точке для того, чтобы выйти на встречный курс противнику. Это нам удалось. Противник идет на нас снизу вверх, а мы сверху идем на них. В зону прицела они ко мне не попали, и я огня не открывал. Проскочили мы на встречных курсах и опять, пошли вверх. «Сейбры», благодаря резкому манёвру и включению форсажа, быстро изменили свое направление и бросились за нами в погоню. Смотрю, сидят на хвосте и стреляют. Вижу, у ведущего шестерки идет серый дымок длинными «усами» то с левой, то с правой стороны — это значит, бьёт из трёх крупнокалиберных пулеметов поочередно с каждой стороны фюзеляжа. Я дал немного правого скольжения на «горке» и опять выхожу на встречный курс с противником. Николай держится рядом. Открываю огонь по ведущему шестерки «Сейбров», он немного отвернул в сторону, мы опять вышли на «горку». «Сейбры» за нами. Повторили этот маневр ещё два раза, а потом, разогнав машины, мы резко пошли на вертикаль, и тут я потерял сознание, видимо, длительности перегрузок при маневрировании сделала свое дело. Очнулся тогда, когда самолёт шел носом к земле. Огляделся, ни «Сейбров», ни моего ведомого Николая рядом не было. С пренеприятным настроением сажусь на аэродром, а мысль стучит в голову: «Где Николай?» Заруливаю на стоянку, а он идёт мне навстречу. Ну, тут у меня отлегло на душе. Я сразу успокоился и повеселел. Он мне и говорит: «Слушай, Борис, я потерял сознание на очередном переходе на вертикаль». Я отвечаю ему, что тоже потерял сознание в этот момент. Оказывается, мы оба не выдержали перегрузки и не видели, что стало с «Сейбрами». Во всяком случае, мы вышли из боя победителями! Я про себя подумал: «Вот это ведомый! Как хорошо держится в паре, молодец!»

Командир корпуса Белов, наконец, добился авиационного усиления нашего района. И в конце апреля к нам прибыла помощь — группа А. С. Благовещенского, которую мы ждали с большими надеждами. Они несколько разгрузили нас. У нас появились паузы отдыха от боевых вылетов. Это был кстати. Усталость нас начала понемногу одолевать: после третьего боевого вылета не хватало человеческих сил на четвёртый вылет в этот же день. Были моменты психологического надлома, какого-то безразличия к вылету, точнее, к результату вылета, а это усиливало опасность. Кожедуб чувствовал усталость лётного состава и четвёртый вылет давал в исключительных случаях. Выматывали нас очень сильно перегрузки в боях, доходящие до 8–10 крат. У американцев на каждый самолет «Сейбр» было два летчика. Работали они в противоперегрузочных костюмах, один вылетал, а другой отдыхал. Мы же работали без подмены. После выполнения задания группой Благовещенского некоторые летчики этой группы остались в нашей дивизии. К нам в полк прибыл Алексей Иванович Митусов на должность заместителя командира полка, а в соседний полк Гуляев. Они успешно вели боевые действия, помогали нам советом и делом, и к концу командировки сбили по десятку самолётов противника каждый. Митусов как-то сразу вошел в наш коллектив, как говорят, прижился с ходу. Есть такие цельные характеры, которым и обладал Алексей Иванович. Бои в те дни носили ожесточенный характер. Как-то Субботин из соседнего гвардейского полка посадил себе на хвост одного назойливого «Сейбра». Выпустив посадочные щитки, он быстро потерял скорость и «Сейбр» не успел отвернуть в сторону — врезался плоскостью в хвост МиГа. Субботин в это время вел огонь по впереди идущему «Сейбру». Субботин катапультировался и приземлился благополучно, только ожегся керосином из пробитого заднего бака. Летчик «Сейбра» погиб. По документам он был капитан, по происхождению — немец. Из личной карточки и неотправленного письма к жене, жившей в Филадельфии было установлено, что он решил отметить утро дня своего рождения «охотой на желтолицых». Ему исполнилось в тот день тридцать лет. А вечер — кутежом на деньги, полученные за этот внеплановый вылет. Юбилейный вылет оказался последним для американского наёмника. Таких наёмников, имеющих дачи в рассрочку в Филадельфии, было очень много в американской авиации. У этого лётчика всё личное дело было с ним: карточки медосмотров, прививок, его данные по прохождению службы и даже два неиспользованных «желтых» талончика в дом терпимости Сувона, куда американцы согнали девушек для услады особо отличившихся. Да, этот вылет оказался для него действительно последним.

Не все бои у нас на первых порах получались гладко. Нам однажды рассказывал Митусов о первом своём бое в этом районе:

— …Внизу показались какие-то крестики. Всматриваемся. Да ведь это «Тандерджеты», а ещё ниже их — «Шутинг стары»! В шлемофоне прозвучала короткая команда нашего ведущего. Четко выполнив манёвр, идем в атаку. Даже на пологом пикировании машина стремительно набирает скорость. Вражеские самолёты всё ближе. По какому из них стрелять?! Пока я выбирал цель, — говорит он, — мой самолёт уже врезался в боевой порядок «Тандерджетов», а затем, при выходе из пикирования «провалился» ещё ниже. Самолёты противника была справа, слева, выше, ниже. Целей много, и все кажутся удобными для атаки, но обстрелять я их не успел. Наша атака была внезапной. Лётчики противника, а их было около тридцати, а нас всего шестёрка, всё же растерялась. Они были ошеломлены неожиданным появлением нашей группы. Они всегда в этом районе над боевыми порядками наземных войск действовали безнаказанно, и вдруг…!

Ни один из них не открывал огня. Эта растерянность была нам на руку. Имея преимущество в скорости, я выбрал наконец цель. Вот чуть ниже, впереди, уходит Ф-84. Догоняю его, прицеливаюсь, нажимаю на гашетку… Ни одного попадания. Снова прицеливаюсь — мимо. Противник без особого труда увёртывается от трасс. Ещё раз выхожу в атаку на четвёрку вражеских самолётов, появившихся слева. Догоняю крайнего ведомого и, уровняв скорость, тщательно целюсь. Теперь, кажется, правильно. По фюзеляжу и плоскости «Тандерджета» поползли темные полоски дыма. В это время замечаю, что примерно в километре сзади и чуть ниже на мою машину нацеливаются два вражеских самолёта. Надо уходить. Но ведь тогда уйдет и враг. Решение пришло мгновенно: дам ещё очередь, а потом увернусь. Пальцы впились в гашетку, и, почти одновременно, ручка взята на себя и увеличен газ. «Тандерджет» загорелся, а мой самолет ушел от длинной очереди американского истребителя. Командир приказывает собраться. Выскочив наверх, ищу товарищей. Вражеские самолеты, прижимаясь к сопкам, уходят на полной скорости к морю, побросав бомбы куда попало.

Победа! Первая победа, да ещё над превосходящим по численности врагом! Вся наша шестёрка в сборе, а противник не только не смог нанести бомбардировочного удара, но и потерял четыре самолёта, один самолет сбил мой ведомый В. Муравьев. Трудно передать, с какой радостью встретили нас на аэродроме. Мы убедились, что противника можно хорошо бить. Кожедуб предупреждал, что следующий бой может быть значительно труднее. Враг, вероятно, изменит боевой порядок групп, его лётчики не будут столь беспечны. Он призывал не терять бдительность, настойчивей учиться мастерству меткой воздушной стрельбы и полнее использовать хорошие качества своих самолётов. Жизнь довольно скоро подтвердила слова Кожедуба. Поняв, что пора безнаказанных налетов в этом районе фронта проходит, американское командование изменило многое в практике боевого применения своих истребителей и бомбардировщиков. Они увеличили состав вылетающих за линию фронта групп, перешли к трёх–, а порой и к четырехъярусному построению боевых порядков. «Летающим крепостям» стали давать семи– десяти кратное истребительное прикрытие.

В этих условиях для достижения победы нашим летчикам мало было личной смелости и отваги, нужны были выдержка, хладнокровие и опыт. Не обладая еще в полной мере этими качествами, лётчики соседнего подразделения вынуждены были удовлетвориться ничейным исходом боя, хотя обстановка для них вначале была очень благоприятной. Они перехватили пятерку бомбардировщиков противника в то время, когда прикрывающие их истребители далеко ушли вперёд. Стараюсь использовать этот момент, наши лётчики, как потом рассказывал участник боя Н. Антипов, сразу кинулись в атаку. Но излишняя поспешность в построении манёвра, неумение определить дистанцию открытия огня (цель непривычно большая) привели к тому, что первая и вторая атаки оказались безрезультатными. Тактически выгодный момент был упущен. К району боя подошли вражеские истребители. Правда, наши летчики неплохо провели схватку с ними, не потеряли ни одного самолёта, но и сами не сбили ни одной вражеской машины.

Детальный разбор этого, да и других боёв, усиленные тренировки в построении манёвра и определении дистанции огня были большой школой для всех нас. Мы непосредственно в боях убедились, что вражеские летчики смело вступали в бой, если их было вдвое или втрое больше. Они становились особенно нахальными, если им удавалось сбить хотя бы один наш самолёт. Но картина резко менялась, если начинали гореть вражеские машины. В таких случаях летчики противника даже при большом преимуществе торопились покинуть район боя. Накапливая опыт, наши лётчики с каждым днем действовали все более искусно. Потери американцев росли. Американское командование, убедившись, что одного численного превосходства недостаточно, стало пополнять свои группы специально подготовленными пилотами, начало применять методы так называемого двойного удара. Суть этого метода была довольно проста. В заданный район сначала прилетала группа из 24–30 машин. При встрече с нашими самолётами они на большой скорости выполняли одну атаку и вне зависимости от её результата уходила с опредёленным курсом в строну моря. Через одну-две минуты в этот же район приходила вторая группа самолетов противника. Она атаковала на пересекающихся курсах наши машины, преследующие первую группу, а затем также на большой скорости выходила из района встречи. Пока наши летчики отрада вторую атаку, первая группа самолетов противника успевала набрать высоту над морем и возвращалось в район воздушного боя. Они поняли, что нам запретили ходить над морем. Кроме того, они активно стали применять ловушки: одна или две пары наиболее опытных летчиков, отрываясь от основной группы самолётов, выходили вперед. Создавалось впечатление, что они отстали от того отряда, который уже покинул район воздушного боя. Но как только наши самолёты устремлялись за ними, на них сверху бросались две–три четвёрки вражеских истребителей. Вскоре мы разгадали хитрость противника, научились вести круговое наблюдение поясной осмотрительностью и бить самолёты противника на манёвре. Митусову удалось именно с манёвра сбить три вражеских истребителя.

В мае нас усилили полнокровной истребительной дивизией Лобова. Впоследствии он стал командовать корпусом. А командование этой дивизией принял Куманичкин — хороший друг Кожедуба. Дивизия пришла в полном составе со средствами обеспечения и людьми для обеспечения полнокровной боевой работы. Базировалась она на соседнем аэродроме. Жить нам стало веселее. Нагрузку в вылетах мы разделили с ними, а часто и все вместе вылетали. Тогда американцы улепётывали во все лопатки в спасительный для них район над морем. Взаимодействовали мы с куманичкинцами, как говорят, на высшем уровне. Один раз наши летчики выручили Лобова в воздушном бою, когда его одного пытались зажать «Сейбры». Четверка наших истребителей, пилотируемые Вишняковым, Милаушкиным, Крамаренко, Феоктистовым в бою с шестнадцатью вражескими самолётами над мостом через реку Чхон-Чхон-Ган уничтожила шесть самолётов врага и одновременно выручили товарища, попавшего в беду в этом районе. Смелость и отвага, настойчивость и готовность пойти на риск в наших авиационных подразделениях были массовым явлением. Взаимная выручка в бою — это закон для истребителя… Сам погибай, а товарища выручай. Взаимодействие наше ещё подкреплялось и личной дружбой Кожедуба и Куманичкина.

Эту мысль я помнил всегда, ещё с курсантских времён. Эта мысль была записана на общих фотографиях наших выпускников, когда я ещё работал лётчиком–инструктором Армавирского училища в звене Степана Галатюка. И вот, в боях она воплощалась в действительность. Как приятно это было сознавать!

В мае наша работа была отмечена правительственными наградами. Я был награждён орденом Красного Знамени. В этом же месяце нам дали не новые, но более усовершенствованные самолёты МиГ-15бис. Они были с бустерным управлением к которому надо было привыкнуть. На своих старых машинах мы чувствовали себя увереннее, потому что потерю скорости в воздушном бою можно было определять по ручке управления, то есть по нагрузке на элероны и рули высоты и не смотреть на прибор скорости, как это приходилось делать теперь.

…В конструкции должны быть заложены знания о человеке, его психических и физических возможностях. В авиации сложнее, чем где бы то ни было, ввести новизну, хотя именно здесь сосредотачивается острие технической мысли и многие научные открытия века находят отзвук в каждой последующей конструкции самолёта. Но иногда автоматика в усовершенствовании управления отдаляет человека от машины. Нарушается сложная связь лётчика с самолётом. А ведь в любом самом «стандартном» полёте необходимо тонкое, пока не поддающееся анализу «чувство самолёта» — состояние, когда человек ощущает машину в полноте, как своё тело, когда органы управления кажутся продолжением рук, ритм работающего двигателя становится биением сердца, когда представление о пространственном положении, определение своего места в воздухе неотделимо от сознания. Так как же найти ту грань, за которой автоматика из союзника летчика становится неуместным опекуном? Вот в чём вопрос!

В первом же бою на МиГах с бустерным управлением несколько человек сорвалось в штопор — мы к ним ещё не успели привыкнуть, был первый вылет в бой. Я тоже штопорил. Произошло это так: тысячах на девяти попытался поймать в прицел ведущего первой пары шестерки «Сейбров», они шли на меня вертикально вверх, а я сваливал свою машину сверху вниз, оставалось немного, буквально миллиметр довернуть прицел на ведущего шестёрки, как меня бросило в сторону и начало вращать. Я сразу понял, что попал в штопор. Дал рули на вывод. Самолет не реагирует, вертится, а кругом летят огненные шары от трассы снарядов. Думаю: «Что же это такое?» Оказывается, я сам нажал на гашетку при отдаче ручки управления от себя. Мои пальцы были на кнопках открытия огня по «Сейбрам», и поэтому при силовой отдаче ручки от себя пальцы сжались и включили оружие. Стрельба из пушек ещё больше уменьшила скорость моего самолета, и он перешел в плоский штопор, вращение стало очень быстрым. Я трижды пытался вывести самолёт из штопора, а он всё не выходил. Высоты осталось 1800 метров. Думаю: «Ещё раз сделаю вывод, и, если не выйдет из штопора мой МиГ… катапультируюсь». Ещё раз дал рули на вывод, и тут мой самолет замер, правда, не сразу. Я резко дал ручку от себя для набора скорости, меня даже оторвало от сиденья, и я коснулся головой фонаря кабины. МиГ шел в отвесном пикировании, чуть даже с отрицательным углом, а «Сейбры» неслись за мной справа, слева и сзади, видимо, хотели сбить меня на выходе из штопора. Скорость быстро росла, а земля приближалась ещё быстрей. «Надо выводить, а то врежусь», — подумал я и потянул энергично ручку управления на себя: огромная невидимая сила старалась вдавить меня в сиденье, сжав всё тело и пригнув голову к груди, сильно ломило поясницу, которая потом долго болела. В бою мы плечевые привязные ремни освобождали от фиксации в натянутом положении и поэтому могли свободно поворачивать плечи, чем увеличивали поворот головы при осмотре задней сферы. Кожедуб учил нас сидеть в кабинах так, как сидит кобчик — вертеть головой во все стороны и видеть всё вокруг.

Перегрузки при манёвре очень сильно мешали осматривать заднюю полусферу без сильного напряжения головы и туловища — вот был бы перископ заднего вида, — мечтали мы, — а для обзора спереди какая-нибудь увеличительная «труба» для зрительного опознавания цели и обзора передней полусферы.

Мой МиГ выскочил из пикирования в горизонтальный полет в ложбине между сопок. Справа и слева были сопки, а я несся между ними, и только одна пара «Сейбров» следовала за мной, остальные четыре «Сейбра» не вышли из пикирования и врезались в землю. МиГ почему-то стал плохо управляться и набирать скорость. Я стал с небольшим набором отходить от земли и как только пара «Сейбров» приближалась, я переводил самолет в пологое планирование. Для увеличения скорости, сектор газа, конечно, был дан до упора вперед, но скорости от этого не прибавлялось и опять повторял я такое волновое движение в вертикальной плоскости, когда «Сейбры» приближались. Но увеличить дистанцию мне не удалось, и «Сейбры» не могли приблизиться достаточно близко. Они стреляли, но попасть не смогли, экран земли на малой высоте мешал их радиодальномеру определить дистанции стрельбы.

Корейские сопки, поросшие лесом, манили в свою неприветливую в данный момент тень, солнце слепило глаза, реки — такие маленькие и узенькие, наблюдаемые с большой высоты, превратились в широкие водные ленты. Блестели рисовые поля, залитые водой. Мы успели за этот короткий срок полюбить Корею. Под крылом мелькали зеленые каскады спускавшихся к морю холмов. Белели причудливо извивающиеся дороги, блестели озёра, а через них шагали мачты электропередач с гидростанции, стоящей на реке Ялуцзян. Эта электростанция имела плотину высотой 115 метров, перекрывающую реку в узком ущелье. Только четыре турбины этой электростанции давали энергию в Корею и Китай, две турбины не работали— были демонтированы. Электростанция называлась «Супундон». Американцы пытались уничтожить её своими налётами, но мы мешали это сделать. Когда мы ушли из этого района, то американцы снова совершили массированный налет на электростанцию в феврале 1952 года. Были применены управляемые бомбы и торпеды. Им удалось разрушить только подстанцию. Тело плотины и турбины были целы. Зенитчики и истребители не дали им совершить задуманное.

Вот эти холмы и сопки, чудные долины с любовно обработанными полями, заботливо выращенными садами были покрыты ранами, выжженными напалмом, воронками бомб, развалинами разрушенных домов. Следы варварских действий интервентов были видны повсюду. Кто только воспитал у них эту жажду разрушений, стремление к убийствам?..

…Вот показалась широкая река, а за ней аэродром. Делаю резкий правый разворот в зоне зенитного огня. Самолет что-то плохо слушается рулей — затягивает в крен. Земля близко — какая-то каменисто-шершавая, неприятная, не хочется с ней «поцеловаться». Еле-еле, короче, с большим трудом, помогая ножным управлением, выравниваю свой МиГ из затянувшегогося крена в нормальный полет. «Сейбры» горкой уходят от аэродрома. На аэродром как раз прибыло пополнение и командир корпуса Лобов проводил с ними занятия. «Сейбры» прибыли кстати: новые лётчики их хорошо посмотрели. Захожу на посадку. Техник самолёта Анатолий Микрюков после осмотра моей машины доложил, что правая плоскость самолета полностью покрылась гофром и зализы задней кромки крыла с фюзеляжем раздвинуты до 200 миллиметров, её необходимо было заменить, а левую плоскость придется кое-где переклепать. Вот, оказывается, почему так странно вёл себя мой МиГ в полёте. Выходит, при выходе из пикирования я чуть не разломал самолёт. Такой же случай был и у Жени Самусина, который тоже деформировал плоскость у своего МиГа.

…В июле месяце, в один из пасмурных дней, когда сплошная облачность высотой от 200 метров до 8000 прикрывала наш аэродром, большую часть Северной Кореи и море, американцы решили воспользоваться погодой для ведения разведки глубинных районов Китая, вплоть до Мукдена. Для этой цели они подняли с одного из аэродромов Японии восьмёрку Ф-94, новейших, всепогодных, двухместных истребителей с пушечным вооружением и довольно большим радиусом действия, которые дозаправились на аэродроме подскока. Их прикрывали около 30 «Сейбров», поднятых с Сувонского аэродрома под Сеулом. «Сейбры» вышли в район нашего аэродрома за облаками, покрутились немного и, решив, что мы не вылетим в такую плохую погоду, вернулись на базу. Восьмёрка Ф-94 проследовала до Мукдена и возвращалась обратно. Командир корпуса Лобов разрешил Кожедубу поднять группу летчиков, имеющих первоклассную подготовку, в воздух для уничтожения противника.

В считанные минуты десятка истребителей стремительно ушла в облака. На аэродроме опять стало тихо. Только шла напряженная работа на КП по наведению нашей группы на противника. Противник спокойно проходил район нашей базы, а мы ещё не успели пробить облака наверх.

В боевом порядке десятки, которую вёл командир полка Пепеляев, я шел замыкающей парой: справа был мой ведомый Николай Вермин. Облачность мы пробивали в плотном строю, все вместе. Непрерывное мелькание облаков различной теневой окраски и наблюдение за строем вызывало зрительную галлюцинацию. Раза два мне казалось, что мы идем с креном 90 градусов в правом развороте, и все самолеты скользят на меня. Что делать?! Я мгновенно бросил взгляд на авиагоризонт. Он показывал нормальный полёт с набором высоты. Вот, думаю, чертовщина какая-то, правильно говорят, что больше верь приборам, а не своим ощущениям. Я встряхнул головой и всё восстановилось в норму, но всё-таки взглядом я иногда контролировал свое положение по приборам. Через некоторое опять такое же ощущение появилось, но я его быстро восстановил в нормальное. Наконец, мы выскочили за облака. Кругом синее небо, солнце, а противника не видно. С КП нам дали курс преследования, предупредили, что противник подходит к береговой, черте, надо его быстро настигнуть. Мы на максимальной скорости идем в указанном направлении. Мозг сверлит мысль: «Неужели не догоним, уйдут?!» Вдруг Саня Литвинюк передает радостную весть: «Вижу противника. Впереди, справа 30 градусов». Мы разворачиваемся и вступаем в бой. Противнику, видимо, тоже сообщили, что их сейчас будут атаковать, так как ведущая четвёрка разворачивается на 180 градусов и идёт к нам навстречу надеясь на свои четыре пушки на каждом Ф-94. Мы делаем манёвр для выхода в атаку, рассыпаемся по парам и с различных направлений атакуем противника. Вот уже один клюнул носом вниз — это Пепеляев отрубил ему киль своей очередью. Смотрю, второй, третий неестественно нырнули в облака. Я поймал в прицел ведущего одной из пар противника и дал по нему две очереди. На мгновение мелькает мысль: «Какие хорошие новенькие машины, все блестят. Какая прекрасная конструкция, а я порчу её своими снарядами, нарушая гармонию линий и зализов». Снаряды сделали свое дело. Ф-94 плавно заваливается влево и идет к земле носом вниз. Я сразу выхожу из атаки, а надо бы посмотреть, что делает мой ведомый, Николай Вермин. Мой ведомый атаковал другой самолет противника, то есть ведомого, а я сорвал эту атаку своей поспешностью выхода. Он, как ведомый, прекратил атаку, последовал за мной, так как в этот момент кто-то крикнул «Сейбры!». В этом бою из восьми самолетов противника удалось уйти только одному. Тогда в наших газетах появилось сообщение, что «китайские летчики провели бой, в котором сбили семь самолетов противника из восьми». Нам пришлось только улыбаться, так как мы-то хорошо знали боевые возможности китайцев. Потери у них, по сравнению с американцами, были один к одному. А один раз восьмёрке китайцев зашла в хвост восьмёрка «Сейбров». Пристроились и по команде открыли огонь — семь китайских самолетов были сбиты. Китайцы вели плохую осмотрительность и из-за этого они несли большие потери. В азарте боя, когда сбивали самолет противника, они продолжали его атаковать по всей траектории падения к земле и не оглядывались.

Наши ребята в бою работали открытым текстом, мы никак не могли освоить корейский язык. Все команды передавались на русском языке, часто с различными присказками по ходу боя: «Дай я его…!»; «Смотри, смотри, крутит слева в хвост!»; «Бей его, бей…!»; «Отлетался, голубчик!» и т.д.

Мы возвращались после боя с Ф-94 домой. Кругом была облачность и пришлось заходить на посадку по приводным радиостанциям, строя маршрут захода со стороны моря. Это было очень рискованно, так как американские военные корабли могли сыграть с нами злую шутку. Это они учли сразу же. В дальнейшем, при пробивании облачности, мы делали заход под 90 градусов и выходили на ближний привод без выхода на дальний, так как дальний привод американские корабли стали забивать своими мощными радиостанциями, настроенными на нашу волну, хотели увести наши самолеты к себе. Мы сразу же в одном из вылетов поняли это и, ориентируясь по солнышку и компасу, входили в зону действия ближнего привода за облаками, потом пробивали их под 90 градусов к полосе. Американцы, из-за малого радиуса действия, засечь ближний привод не могли, а, следовательно, не могли определить и его рабочую частоту. Мы благополучно приземлялись.

В сентябре состоялось второе награждение наших товарищей боевыми орденами. Я был награжден вторым орденом Красного Знамени.

Пепеляев раньше тоже встречал Ф-94, когда мы уничтожали «железнодорожников» — так у нас называли вооруженные ракетными снарядами самолёты противника, на которых специально отобранные летчики «охотились» за пассажирскими и грузовыми поездами, укрывавшимися в светлое время суток в тоннелях. Американцы стремились на малой высоте, чтобы не встречаться с нашими истребителями, подойти как можно ближе к тоннелю, и, атакуя с небольшим углом, пустить в него снаряды. Взрыв реактивного снаряда в самом тоннеле приводил к повреждению железнодорожного состава, а, если его там не было, то к повреждению путей. Уничтожение вражеских самолётов–«железнодорожников» было одной из важнейших «попутных» задач наших лётчиков. Произошла встреча с Ф-94 неожиданно. Возвращаясь на аэродром, Пепеляев и его ведомый В. Ларионов, который вскоре погиб в одном из боёв, обнаружили четвёрку необычных по размерам реактивных самолётов. Наши лётчики, несмотря на усталость, сразу пошли на сближение. Одна машин немедленно спикировала вниз и скрылась за сопками. Вторая последовала за ней, но выполнила маневр недостаточно решительно. Приказав ведомому держаться на высоте, Пепеляев атаковал замыкающий самолёт противника, но сблизиться на дистанцию действительного огня ему не удалось. Враг увернулся и начал на минимальной высоте виражить между сопками. Пепеляев продолжал преследование, несмотря на ограниченный запас горючего и боеприпасов. Но, когда вот-вот уже можно было открыть огонь, ведомый передал: «Скорей на высоту!» Едва Пепеляев успел перевести машину на набор высоты, как сверху начали падать чушки длиной более двух метров каждая. Это были подвесные баки шестнадцати «Тандерджетов», подошедших на помощь Ф-94, видимо, по их вызову или по указанию наводчика. Вражеские пилоты, имея преимущество в высоте, стали в круг над нашими самолётами, рассчитывая взять их под групповой огонь. Но наши летчики атакой на встречном курсе разбили окружение и оторвались от противника.

В боях над районами высоты 1211, которая находится севернее Янгу, противник начал наступление при поддержке больших групп авиации. На каждый квадратный километр этой высоты было выпущено 500000 снарядов и сброшено более 4000 бомб, но атака противника захлебнулась — противник потерял 16000 солдат и офицеров. В боях за эту высоту нами был сбит известный американский майор Джордж Дэвис. В этот день более сотни вражеских истребителей прикрывали сверху большую группу легких бомбардировщиков. Дымка позволила нашим летчикам скрытно приблизиться с противником, а потом на полной скорости нанести удар. Атака была молниеносной. Группа вражеских самолётов раскололась. Один из наших лётчиков зашел в хвост ведущему группы. Противник был опытный, он одну за другой выполнял сложные эволюции. Но как только трасса снарядов, выпущенная нашим летчиком, прошла близ самолета врага, он начал нервничать. Вражеский самолёт был подожжен. Американец скольжением сбил пламя, но наш летчик не прекращал атаки. Потом на земле нашли этот «Сейбр» недалеко от Пхеньяна. По надписи на шлеме и документам убитого лётчика было установлено, что это был командир группы, мастер пилотажа, майор Джордж Дэвис. Командующий авиацией США на Дальнем Востоке вынужден был признать, что гибель аса-реактивщика Дэвиса «создала среди личного состава американской авиации, действовавшей в Корее, мрачное настроение». У них три дня был траур.

Увидев гибель ведущего, остальные пилоты этой группы самолётов противника сразу разделились на пары и стали уходить из района боя. Но несколько самолётов пытались всё же пробиться к высоте 1211. Они сразу пошли в сторону солнца и этим поставили наших летчиков в невыгодное положение. Возникла опасность потери противника. Выполнив свою задачу — уничтожение верхнего эшелона прикрытия, — группа Гуляева включилась в общий бой. Атакой сходу она трассирующими очередями разогнала группу «Шутинг старов», готовившихся штурмовать позиции артиллерии. Помешав врагу нанести сильный удар по наземным войскам, мы уничтожили в этот более десятка самолётов противника.

Непрерывно растущие потери вызвали серьезное беспокойство в Америке. В одном из номеров газеты «Нью-Йорк таймс» говорилось, что «…США и союзники потеряли с начала войны до 1 октября 1952 года 1203 самолёта». Командование американской авиации потребовало от лётчиков «Сейбров» энергичной борьбы за господство в воздухе, включало в каждую истребительную группу несколько особенно хорошо подготовленных пилотов. Однако и это не принесло им успеха! Противник часто пользовался своим излюбленным приёмом — переводом воздушного боя из вертикальной плоскости в горизонтальную, где у него был лучший манёвр. Надо отметить, что Ф-80 редко сбрасывали подвесные баки, находящиеся на консолях плоскостей, при выполнении виражей, они улучшали им пилотирование в горизонтальной плоскости. На теоретической конференции мы обсудили все вопросы тактики ведения боёв противником и выработали свои контрудары.

Однажды противник пытался нанести удар по одному из важнейшие тыловых объектов Корейской Народно-Демократической республики. Чтобы обеспечить успех, они послали в этот район сильную группу «выметания», укомплектованную наиболее подготовленными пилотами. Придя в район действий на большой скорости, противник рассчитывал, что им удастся сразу рассеять небольшую группу наших самолётов, вылетевших навстречу. Наши лётчики увернулись от удара. Выполнив сложный манёвр, противник снова устремился в атаку. В воздухе закружились пары и четвёрки. С каждой минутой бой становился всё ожесточеннее. Но вот одна из наших пар, увернувшись от преследования врага, неожиданно «свалилась» сверху на выходившую из пикирования пару истребителей противника и, под углом атаки 46 градусов сверху, подожгла одного из «Сейбров». Мастером таких атак был Крамаренко. Это был переломный момент боя. Враг попытался перевести бой из вертикальной плоскости в горизонталь, но этот манёвр для нас не был уже неожиданным. Наши летчики не давали им своими непрерывными атаками затянуть нас в горизонтальный бой. Противник пошел на отрыв от нас — потянул на море, с выходом в сторону солнца и включением форсажа. На этом манёвре противника я успел ещё до береговой черты взять на прицел летящего на солнце «Сейбра» и выпустить по нему длинную очередь из всех пушек. «Сейбр» перевалился на левое крыло, клюнул на нос и пошел вниз, в море, с углом пикирования более 70 градусов. Стрельба велась почти солнце. На фотопленке был виден только шлейф от форсажа, идущий к перекрестию прицела. По докладам летчиков, видевших этот момент, самолёт противника был сбит.

После небольшого затишья американцы снова предприняли массированные налёты на район Анси, условно называемый нами «сосиской». Там у нас была станция наведения. Бои велись там всеми подразделениями в различных районах воздушного пространства и на всю глубину. В одной из очередных атак утреннего боя этого дня Пепеляев удачно подбил «Сейбр», который сел на берегу около реки на «живот», и, пока к нему подбежали корейцы, прилетел американский вертолёт, забрал лётчика и улетел на близлежащий остров. Этот случай доказал нам, что оперативность служб спасения у американцев была на высоте, и организована она была на островах вдоль корейского побережья хорошо. Поэтому часто американские лётчики свои подбитые самолеты направляли в сторону моря, где катапультировались. Но катапультировались не все, некоторым приходилось садиться на «живот». На некоторых самолетах у них катапульты не срабатывали. Пленные показывали, что не всем им ставили пиропатроны в катапульту, чтобы лётчики меньше покидали самолёты и дрались до последней возможности. На море службы спасения подбирали спасшихся американских летчиков.

…Нам приказали прикрыть район, где сел подбитый «Сейбр» и дать возможность нашему техсоставу разобрать его и доставить на аэродром. Разборкой руководил инженер полка Казанкин. Американцы выслали в этот район большое количество Ф-80, Ф-84 и Б-50, прикрытых сверху «Сейбрами» с задачей уничтожить севший самолёт. И вот мы, находясь в этом районе вступили в бой с «Сейбрами» группы «выметания», то есть истребительным заслоном, а другая группа наших самолетов встретила «Шутингов» и вступила в бой с ними на подходе к объекту. После нескольких схваток с «Сейбрами» обстановка боя сложилась так, что мы им зашли в заднюю полусферу и начали их бить. В разгаре боя, когда на земле горели уже пять «Сейбров», одному их охотников противника удалось поджечь наш самолёт. Лётчик потянул на аэродром. И вот здесь произошло следующее. Американские пилоты, бросая район боя, пара за парой, устремились в погоню за дымящейся машиной. Наш летчик уже покинул, самолет, но американцы продолжали атаковать его горящую машину до тех пор, пока она не упала на землю. Иногда наблюдались случаи, что МиГ после катапультирования лётчика аккуратненько садился на землю на «живот». МиГ при соответствующей балансировке, обычно при потере скорости опускал нос, входил в пикирование, и, по мере набора скорости, переходил плавно в кабрирование, а затем опять терял скорость, и это повторялось несколько раз при падении с высоты, и вот, если этот момент начала кабрирования совпадал с касанием о землю, то самолёт садился. За это время американцы, конечно, могли атаковать его, сколько хотели. В общей сложности наш подбитый самолет атаковали четырнадцать (!) истребителей противника. На следующий день американское радио сообщило: «В минувшем бою авиация северокорейцев потеряла 15 самолётов». Фактически же наши потери были в 15 раз меньше.

В происходящих боях к концу 1951 года мы убедились в том, что морально-боевые качества летного состава авиации противника сильно упали, наглость с них была нами сбита. При возникновении реальной опасности вражеские пилоты обычно покидали поле боя, уходили на море, держались определенное время там, а затем направлялись к своим аэродромам. Пленные американские лётчики рассказывали, что они поступали так, чтобы доказать своему командованию: «Сражались, мол, до тех пор, пока в баках было горючее…» Нередко американцы стремились атаковать наши самолёты с двух направлений. Эта погоня за «клещами» сказывалась на тактике боя четвёрок и даже групп. Заметив наши машины, вражеские лётчики сразу увеличивали интервал до километра. Как только наш недостаточно опытный лётчик увлекался погоней за одним из самолетов пары противника, другие, самолёты врага тотчас же атаковали его с двух направлений, беря в «клещи». Приходилось после этого уходить сразу же на вертикаль, но не терять осмотрительность, так как наверху могли ждать «охотники» из эшелона другого яруса противника. Следует отметить, что вражеские лётчики, особенно американцы, которые было подавляющее большинство, почти никогда не спешили на выручку друг другу, особенно ведущий к ведомому. Создавалось впечатление, что для американцев ведомые — люди «второго сорта». Часто американские летчики обстреливали в воздухе парашюты своих же летчиков, выпрыгнувших из подбитых нами машин.

На следующий день на пришлось действовать против «Шутинг старов», ещё до прихода их в район эвакуации севшего на живот «Сейбра». Нашу группу вёл Пепеляев. Мы обнаружили их в районе населённого пункта Нампхо и с ходу вступили в бой. Наша атака была стремительна, это было видно по растерянным манёврам противника. Я зашёл в хвост одной паре и прицелился по ведущему. Его ведомый шел в левом пеленге в плотном, строю, то есть «крыло в крыло», как у нас говорят. Мой ведомый, Николай Вермин, следовал за мной в хвост, даже получил пробоину от стрелянных гильз моих пушек в киль своего МиГа. Половина киля его самолёта была разрезана с левой стороны, но он не обломился при маневрах самолёта. Я. вёл огонь по ведущему пары, прицел стоял на автоматике, но снаряды почему-то ушли в передний угол стыковки крыла к фюзеляжу слева, а не по центру кабины, куда я целился. Видимо, противник шел с небольшим скольжением вправо вверх, то есть во внешнюю сторону. Пришлось взять поправку по трассе, и со второй попытки снаряды пошли по цели. Ведомый противника никаких маневров не предпринимал и точно копировал все действия ведущего, который после моей второй очереди так и остался в крене левого разворота, только вместо набора высоты посыпался вниз в сторону накренённой плоскости, не меняя положения самолёта относительно горизонта. «Что это за радиоуправляемые самолёты?» — подумал я. Ведомый следовал за ним на том же месте, как привязанный. Пара МиГов, находящихся сзади меня и ниже, с близкой дистанции открыла огонь по ведомому этой пары. Пара Ф-80 была уничтожена. Такая картина обреченности на меня подействовала очень неприятно. Что случилось с американскими лётчиками? Почему они не уклонялись от атаки? Я решил, что они её просто не видели. Стрельба по ведущему была для них непривычной и неожиданной. Сначала обычно сбивают ведомого. Ведущий не ожидал, что по нему откроют огонь и был отвлечен ниже идущей нашей парой Сани Литвинюка.

Разогнав «Шутинг старов» и сбив пять самолетов противника, мы вернулись на базу. При подходе к точке у нас горела у всех красная лампочка предупреждения, что горючее в баках на исходе, а в воздухе над аэродромом два полка, которым Кожедуб не даёт посадки. Ребята начали нервничать. Спрашивают: «В чем дело?» А он отвечает: «Спокойно, друзья, спокойно». А кто-то из летчиков, находящихся в воздухе, добавляет: «И ваша щетина превратится в золото…» Ну конечно, это вызвало у всех улыбку, все вспомнили известную кинокартину, где эта фраза упоминалась. Иван Никитович сразу же скомандовал: «Ну, ну там!.. Прекратить разговорчики». И через пару минут дал посадку одному из полков, приказав второму прикрыть, посадку первого. Потом, на земле, нам разъяснили причину задержки нашей посадки. Оказывается, группа «Сейбров» подходила в район аэродрома и хотела нас всех подловить на посадке, зная запас нашего полётного времени. Но, благодаря выдержке и находчивости командира дивизии, этого не случилось. Потом мы долго смеялись на досуге, вспоминая эту напряженную обстановку и минутную шутку, перешедшую в улыбку у каждого, поднявшую настроение у всех. Так и не узнали мы фамилию шутника, но догадывались по интонации голоса, кто он…

…Мы вылетели полком, который вел Пепеляев, по тревоге в район Пхеньяна, туда подходила большая группа «Шутинг старов» Ф-80. Ведомым у Пепеляева был Саша Рожков, отличный летчик, хорошо держался ведомым. Район Намси не давал противнику покоя. Бомбардировщики туда днём больше не ходили, а Ф-80 и Ф-84 группами, доходящими до 300 самолётов, штурмовали этот район. Дело было под вечер. Косые лучи солнца терялись в дымке, земля от этого казалась какой-то тёмной, безжизненной. Кто-то в группе увидел на горизонте в районе ленты большой реки, светившейся отраженным светом, крестики «Шутингов». Дал направление по ориентирам, и ведущий группы увидел противника. Он был далеко и значительно ниже нас. Мы со снижением на большой скорости ринулись в этот район. Пхеньян остался далеко позади. Над Пхеньяном, нас обстреляла своя зенитная артиллерия, пришлось делать противозенитные манёвры. На подходе к противнику мы увидели, как одна группа уходила на юг, а другая шла на север. Эта новая группа шла на бомбёжку. Мы атаковали как раз в тот момент, когда они снялись друг с другом, расходясь левыми бортами. Самолётов противника было очень много. После нашей атаки всё смешалось. Вижу, один «Шутинг стар» взорвался — это очередь выпущенная ведущим группы, достигла цели. Догоняю ещё одного «Шутинга», и, только хотел открыть огонь, а он резким манёвром вправо под 90 градусов ушел из прицела, стрелять было без толку. Боекомплект надо беречь, на истребителе его очень мало. Как-то приходилось читать документы по подготовке американских лётчиков к ведению боёв: они должны подпускать противника на дистанцию 600 метров, если, конечно, видят атакующего, а потом резким манёвром уходить в сторону атаки, увеличивая угол между траекториями самолётов до максимальной возможности. Сами они учились атаковать противника и вести огонь с дистанции 600–400–200–100 метров. Эту дистанцию они хорошо определяли по радиодальномеру, о котором нам приходилось только мечтать. Вспоминается к этому отношение наших методистов, которые даже на учениях, боясь, «как бы чего не вышло», то есть, чтобы не столкнулся в момент атаки, запрещали сближаться с целью до 1200 метров. И когда наши летчики после корейской войны атаковали цели, как и положено в боевых условиях, то они просто получали взыскание от Савицкого. После чего никакой охоты проводить эффективно учения ни у кого не было.

…Итак, в этом бою, выходя из атаки вверх, я чуть с кем-то не столкнулся, успел в самый последний момент вывернуть машину в сторону. Меня обдало жаром. Надо быть осмотрительней, подумал я, и выбрал новую цель. Зашел в хвост Ф-80. Он бросился в отвесное пикирование, я за ним. Даю очередь из пушек. Смотрю, трасса пошла сверху цели. Не учёл, что стреляю вертикально вниз. Ввожу поправку по трассе. Точно! Самолет противника покачивается с крыла на крыло от разрывов снарядов и на выводе из пикирования врезается в сопку. На самом выводе от земли тень от сопок скрывает от меня солнце. Быстрее вверх, чувствуется, что далеко выскочил за запретную для нас зону. Сопки здесь какие-то высокие, похожие на предгорья и очень густо покрыты зеленью. Да и населенных пунктов нигде не видно. На высоте около трёх тысяч метров ко мне пристроился ведомый — какой-то МиГ-15. Обменялись приветствием покачиванием с крыла на крыло, определили друг друга по номерам машин и позывным. Это, оказывается, был Миша Боровков, тоже выпускник Армавирского училища. Осмотрелись, кругом никого нет, и мы парой с набором высоты пошли домой. По радио слышу команду: «Сбор на высоте 8000 метров в районе „сосиски“». Идём туда. Набираю высоту 8500 метров. Смотрю, за мной потянулся след инверсии. Я немного снизился — след пропал. Миша Боровков идет в левом пеленге, чуть сзади и выше. У него тоже тянется белесый след инверсии, я ему командую: «Иди ниже, ещё ниже… Вот так. Зафиксируй высоту». Теперь неожиданно сверху нас противник атаковать не сможет. Он обязательно нас обнаружит, но поздно. Слой инверсии стал для нас демаскирующим явлением, я в то же время — тактическим фактором. Приходилось его использовать в тактических маневрах. Иногда мы ходили выше слоя инверсии, и тогда противник не мог незаметно подойти снизу, так как на далеком расстоянии обнаруживал себя, соответственно строился и боевой порядок. Противник тоже хорошо пользовался слоем инверсии. Он часто пускал для приманки пару или шестёрку в слой инверсии, а над слоем или под ним держал большую группу истребителей, которые атаковали клюнувшего на эту приманку. Мы благополучно прибыли на аэродром, никого не встретив по пути. «Сейбры» поднялись было в воздух, но было уже поздно. В этом бою фотопленка не смогла четко отобразить цель на темном фоне земли, да и самолеты противника были камуфлированы, а подтверждения с земли получить в том районе было невозможно да и бессмысленно его было иметь. Сами посудите, в этом районе дралось много самолетов. В этом бою погиб наш замечательный товарищ и друг Саша Рожков. Больше всех переживал гибель товарищ Володя Иштокин, они с ним были больше чем друзья, если можно так сказать.

В начале октября мы вылетели на свободную охоту четвёркой, которую вёл Е. Пепеляев. Я шел в паре с Сашей Овчинниковым. Ведомым он держался исключительно хорошо. Главное — видел воздушное пространство и разумно строил маневр. Погода была очень приятная, а это отражалось и на настроении. Пришли мы в район «сосиски», но «Сейбров» не встретили. Смотрим, внизу злобно усердствуют «Тандерджеты». Кое-где горит напалм на земле, видимо, штурмуют какие-то объекты. Пепеляев переводит свой самолёт в пикирование, мы следуем за ним, не нарушая боевого порядка. Пикируем с полным газом двигателя, чтобы не отстать. Я и Саша Овчинников на пикировании шли «спина к спине», с креном друг к другу под углом в 45 градусов для осмотра задней полусферы и впереди идущей пары. Мы как-то сами приняли такое положение самолётов без проигрыша полёта на земле, и получилось очень удачно. На высоту противника мы прибыли компактной группой без всякой вытяжки пары в пеленг на пикировании. «Тандерджеты» увидели нас и бросились наутёк в сторону моря. Пепеляев с малой дистанции открыл огонь по одному, я поймал в прицел другого, который со снижением и форсажем, оставляя дымный след, удирал в море. «Зажал» я его в ромбики прицела и открыл огонь с дистанции 800 метров. Трасса своим огненным пунктиром вошла в «Тандерджет» точно, где была центральная марка прицела. Снаряды ударили по кабине и «Тандерджет» с левым креном, перейдя на нос, ткнулся в море. Глубина была небольшая, и его хвост торчал из воды. Я взял ручку высоты на себя, чтобы набрать высоты и пристроиться к ведущей паре. Мой МиГ «задрал» нос, а наверху… рой «Тандерджетов». Пришлось немедленно дать правой ноги и свалить самолет на плоскость и вниз, быстрей к берегу, а то море там было какое-то неприветливое, мутное. Волны серо-коричневого оттенка — неприятно… Да и приказ был нарушен — на море не ходить. Вот и береговая черта. Набираю высоту. Смотрю, выходят из боя и другие самолеты. Мы собираемся в боевой порядок и идем домой. Горючего в баках остается мало.

…В одно замечательное ноябрьское утро, когда солнце вяло поднималось над горизонтом, мы вылетели четвёркой на свободную охоту. Вел четвёрку А. И. Митусов. В паре со мной шел Володя Иштокин. Он увидел противника первым. Володя обладал исключительной остротой зрения. Видимо, врожденное качество казаха — красы степей сказывались в нём. Противник большой группой «Сейбров» летал в разных направлениях между Пхеньяном и берегом моря. Ходил одиночно и парами, без какого-либо целенаправленного движения. По всей вероятности, «Сейбры» знакомились с воздушной обстановкой и облётывали район боевых действий. Видимо, у них пришло пополнение, или, возможно, они просто поставили заслон на пути движения наших групп. Митусов увеличил скорость и пошел в обход этого района слева. Я тоже дал полный газ, но отстал. Мне пришлось со снижением 1000 метров подойти под пару Митусова, чтобы сохранить фронт полёта по вертикали. Мы вошли в зону противника с тыльной стороны на разных высотах. Противник нас с этого направления не ожидал. Мой МиГ почему-то хотел набирать скорость. Я поставил кран уборки шасси из нейтрального положения на уборку для дополнительного поджатия щитков шасси. Скоро мой МиГ стал вести себя немного лучше. В это время Митусов открыл огонь. «Сейбру», который, падая, пролетел впереди меня, переваливаясь с крыла на крыло, как бы падая листом с углом траектории падения до 70 градусов. Ну, думаю, есть один! Смотрю, впереди меня показался ещё один «Сейбр». Володя передаёт по радио: «Бей!». Я дал очередь с дистанции 600 метров, но — поздно. Противник заметил меня и резко рванул вправо, в сторону моей атаки, а потом — вниз. Идём дальше вглубь этого района, начиненного «Сейбрами». В группе самолетов противника поднялась тревога — «Сейбры» энергичней стали маневрировать. Вижу, чуть выше и впереди меня идет пара «Сёйбров» в сторону моря, метров 800 до неё по дистанции. Прицеливаюсь ведущему пары в упрежденную точку и даю очередь из двух пушек, и к большой радости моей вижу, как трасса огненного пунктира и цель сошлись в одной точке. Ведущий «Сейбр» почти сразу стал падать отвесно и беспорядочно, кувыркаясь с крыла на крыло, а ведомый продолжал полет по прямой. Мы уходим на солнышко с левым разворотом, чтобы ещё больше удалиться в сторону противника. Смотрю, на нас вертикально снизу идет «Сейбр». Я осматриваюсь — ищу своего ведомого. Нет, не вижу. Солнце мешает просмотреть зону справа, и только опустив светофильтровые очки на глаза, я разглядел его — стоит на месте. А «Сейбр» тем временем, не доходя до меня метров 200, развернулся и, увидя нас, бросился вниз. Я не стал его преследовать, терять высоту в тылу противника не было смысла, да и машина всё же не набирала так быстро скорость. А соблазн был велик. Уж больно выгодно он выскочил, немного ниже и чуть впереди меня, Я просто растерялся… так вот, без боя, расстреливать самолет — это секундное колебание, и потерял время для атаки, да еще и на осмотрительность. Пришлось только подосадовать на свою нерасторопность на прицеливании. Домой мы вернулись благополучно. Горючее было на исходе.

Воздушные бои в стратосфере имели свою особенность. Как-то А. И. Митусов рассказывал, что половина сбитых им самолётов была уничтожена на больших высотах. Объясняется это тем, что ему чаще всего приходилось бывать в группе прикрытия. Действия такой группы своеобразны — в любом бою надо быть выше противника, чтобы не дать ему возможности атаковать наши самолеты, действующие на меньших высотах. На группу прикрытия, естественно, возлагалась и борьба с вражескими «охотниками», которые стремились держаться на самой «крыше» воздушного боя, то есть на 600–1000 метров выше самого верхнего эшелона боевого порядка. В таких группах прикрытия очень часто приходилось бывать и мне. В один из осенних дней группа наших самолетов была направлена для отражения налёта противника. На высоте 11000 метров мы вышли в район Намси. Внизу видны были «Щутинг стары» и «Тандерджеты» противника, штурмующие наземные объекты, а сверху их прикрывали «Сейбры». По нижнему эшелону противника ударили наши соседи — лётчики Куманичкина, а с верхним эшелоном разделались мы. Нашу группу вёл Пепеляев. Накануне мне назначили в ведомого Володю Иштокина — внешне и душевно симпатичного паренька, остроумного, весельчака. Он из тех молодых людей, которые сразу завоевывают симпатии у товарищей своим трудолюбием, уважительной честностью и остроумием. На любой случай у него был готовый ответ с тонким юмором, от которого некоторых прошибало до «седьмого пота» от стыда, а некоторые хохотали до боли под ложечкой. Прибыл он к нам полк с пополнением лётного состава нашей дивизии и сразу полюбился всем. Дали мы ему боевую кличку — «Туркмен», на самом деле он был казах и не обижался на «туркмена». Заядлый шахматист и любитель играть в пинг-понг, он ходил почти в чемпионах, но нашего чемпиона, Шарохина, никак обыграть не мог. У Володи была природная дальнозоркость. Противника он видел в полёте раньше и дальше всех. Противника на большой дистанции распознать трудно. Мы угадывали его на большом расстоянии только по почерку манёвра. Крамаренко у нас даже приспособил половину бинокля для наблюдения, укрепив её впереди и рядом с прицелом. Она ему помогала различать противника от своих на предельном для глаза расстоянии. А Володя видел невооруженным глазом всё, за что получал благодарные признания от товарищей. Вечером, после, полётов прошедшего дня, мы с ним договорились, что, если к нему пристроятся близко «Сейбры», то он должен не дать им вести прицельный огонь по себе. Нырнуть под них полупереворотом, а затем выйти, по возможности, быстрей на косую полупетлю; «Сейбры» любят гоняться за одиночками. Я тем временем выйду в хвост противника и не дам ему атаковать. Этот проигранный на земле вариант и был осуществлен в этом бою, только в более критической ситуации.

К месту боя мы подошли на большой скорости, применив волновое движение по траектории в вертикальной плоскости. На пологом снижении набирали максимально возможную скорость с полным газом с последующим набором высоты до заданной за счет потери прироста скорости, полученного при снижении. Вошли в зону действия «Сейбров» на их высоте. Завязался бой. Мы рассыпались парами. Моя пара встретилась с шестёркой «Сейбров» на высоте 11000 метров на встречных пересекающихся курсах. Четвёрка противника была на нашей высоте, а третья пара была чуть ниже. Я левым разворотом с набором высоты вывел свою пару на солнце, используя скорость, набранную до встречи. При этом маневре мой ведомый немного отстал, и противник стал сближаться с ним. «Четвёрка» «Сейбров» упорно преследовала Володю. Володя Иштокин, видя приближающего противника, нырнул под атакующих, и они с полупереворотов погнались за ним, за одиночкой. Я поспешил на выручку. Быстро сделал соответствующий манёвр и врезался между атакующих пар противника, открыв огонь по ведомому первой пары с дистанции метров пятьдесят. Смотрю, центральная марка прицела в центре цели, а трасса идет верхом. Даю поправку в прицеливании, беру ниже, под обрез фюзеляжа противника. Трасса накрывает «Сейбр». «Сейбр» был какой-то светло-серый, с окрашенными в желтый цвет консолями крыла. Сближение с целью у меня все же было приличное, хотя я и бил из всех пушек, которые тормозили значительно, и я, конечно, терял скорость, но сближение было достаточно быстрое. «Вот уже видны заклепки на швах „Сейбра“, пора отворачивать, а то столкнусь»,— подумал я. С правой стороны цели показалась какая-то бронзовая цепочка, которая, блестя, извивалась змейкой на солнце — это были крупнокалиберные патроны пулеметов «Сейбра», мои снаряды попали в его ящики боекомплекта. Вдруг «Сейбр» словно замер в воздухе, я успел выхватить мою машину вверх, как подо мной образовалось облако от взрыва этого «Сейбра». Ведущий этой пары противника так увлекся погоней за Володей Иштокиным, что не заметил, исчезновения своего ведомого. Несколько секунд вся цепочка — самолёт Володи, ведущего вражеской группы, мой МиГ и преследующая меня вторая пара самолётов противника, без единого выстрела шла на одиннадцатикилометровой высоте. Самолёт Иштокина шел вверх, противник, не отставая, за ним. Я дал по нему очередь, но трасса прошла ниже цели. Взяв в обрамление ромбиков прицела самолёт противника и установив центральную марку на кабину, я дал залп всех пушек и увидел, что трасса накрыла кабину «Сейбра». В кабину ударили снаряды от 37-миллиметровой пушки, это я ясно видел по её трассирующим огням. «Сейбр» почти сразу свалился на левое крыло, перешел на нос и пошел к земле. Слышу голос Володи: «Один горит». Огня я не видел, это произошло очень быстро, моё внимание было приковано к самолёту моего напарника, и мне не хотелось его потерять из вида при моем наблюдении за падающим самолётом. Я строил свой маневр так, чтобы Володя мог быстрей пристроиться ко мне. Вторая пара «Сейбров» вела огонь по мне. Это я видел, когда Володя Иштокин слева направо проскочил у меня за хвостом, ведя заградительный огонь по «Сейбрам». Я резко, насколько позволяла высота полёта, развернул влево свою машину навстречу противнику. Одновременно Володя делал то же самое, только с правым разворотом. Мы вышли фронтом в обратном направлении с интервалом метров 800, а «Сейбры» оказались между нами, чуть ниже и впереди нас, сохраняя плотный строй «крыло в крыло». Даю команду: «Берём в клещи!» и на встречном курсе сверху атакуем их. «Сейбры» не выдерживают первой атаки, делают разворот и уходят в облачность. Мы возвращаемся домой. После посадки, на другом конце аэродрома, мы проруливали мимо корейских и китайских машин. Смотрю, их техники и летчики выбегают к рулевой дорожке и, что-то радостно крича, показывают на нос моей машины. Тут я понял, что они восхищались покрытой копотью стрельбы носовой частью моего самолета. Этот восторг передался и мне. Я чувствовал гордость за силу нашего оружия, У Володиной машины нос был тоже в копоти, он активно вёл себя в бою. Действовал грамотно и инициативно, хорошо чувствовал локоть товарища, хотя в боях он всего третий раз. Командир группы Пепеляев и командир эскадрильи Бокач видели взрывы на земле в этом районе боя. В.К. опять был недоволен моей плёнкой, но подходит ко мне инженер по вооружению Алексей Иванович Дегтев и говорит: «Борис, не отступай от сбитых, доказывай. На твоей плёнке зафиксирован даже взрыв на плоскости первого „Сейбра“». Пришлось опять портить себе настроение — обращаться по инстанциям. Плохо, что нам самим заниматься фотоплёнкой было некогда, надо было отдыхать до следующего вылета.

Полёты на больших высотах показали, что применяемое нами построение боевого порядка несколько затрудняет действия летчиков. Вместо восьмёрок мы стали летать шестёрками. При этом мы сблизили пары самолётов друг к другу, уплотнили весь строй, так как на больших высотах отпала необходимость иметь превышение между парами, а всякий нагон требовал много времени. Строй шестёрки облегчил маневрирование и обеспечил достаточную осмотрительность, в том числе и для выполнения разворотов на большой высоте. Новый боевой порядок облегчил борьбу с «охотниками» противника, применявших довольно эффективный приём; Получив небольшое превосходство над нашими самолетами, группа таких «охотников» сближалась с нами на встречных курсах. Затем, в полутора–двух километров от наших головных машин, вражеские пилоты поворачивали свои самолёты спину и, пропуская нас вперёд, сразу заходили в хвост нашим самолётам. После того, как этот приём перестал приносить врагу успех, они сами стали применять на больших высотах строй шестёрок.

Грамотная техника пилотирования, находчивость особенно необходимы при полёте в стратосфере. Самой спецификой полёта в условиях дефицита времени, отличались они. Психические процессы в полёте заставляли работать напряженно мозг. При полёте на больших скоростях и высотах в 11000–13000 метров лётчику–истребителю очень трудно вести противника, определять расстояние до него, курс вражеских самолётов. Яркий солнечный свет на этих высотах раздражающе действует на глаза, они быстро утомляются. Устает и весь организм. Чтобы добиться успеха в боях на таких высотах, необходимы высокая стойкость, выносливость, хорошая физическая подготовка, умение разгадывать замысел противника и, молниеносно оценивая обстановку, опережать его действия, навязывать свою волю. В сочетании с высоким сознанием своего воинского долга эти качества помогали многим нашим летчикам в самой трудной обстановке побеждать врага. Они сражались с врагом и на поврежденных машинах, и имея серьёзные ранения. Лётчик Капранов, например, не вышел из боя, чтобы не ослабить группу, даже после того, как вражеская пуля, влетевшая в кабину его самолёта, словно ножом отрезала ему мизинец левой руки.

Современные реактивные истребители внешне очень похожи друг на друга. В массовом бою, особенно на большой дистанции очень трудно определить какой из самолетов свой, а какой — чужой. Американцы несколько раз пытались воспользоваться этим для внезапных атак. Однако наши летчики, благодаря высокой бдительности и настойчивому изучению особенностей техники и тактики врага, как правило, сразу отличали свои самолёты от аналогичных по схеме американских «Сейбров» Ф-86. Это умение по еле видимому силуэту и по лётному «почерку» отличать врага позволило лётчику Иванову и его ведомым в один из августовских дней увеличить на две машины свой счет сбитых американских самолётов.

Произошло это так… Четвёрка наших машин возвращалась с задания. Неожиданно к ней слева пристроилась пара «Сейбров». Ведомый сообщил об этом ведущему. Чтобы не «спугнуть» врагов, ведущий продолжал полет по прямой, надеясь на то, что летчики второй нашей пары, незаметно уменьшив скорость, зайдут в хвост вражеским самолетам и атакуют их. Но командир второй пары слишком резким маневром раскрыл свои намерения, и американцы сумели уйти из-под удара. После посадки пришлось подробно проанализировать действия ведомой пары. Было разъяснено, что в подобных случаях порой нельзя ожидать прямой команды ведущего, ибо радиоперехват противником может насторожить врага. Инициативные же действия, умение как можно дольше не раскрывать своих намерений позволяют нанести врагу удар внезапно, с выгодной позиции… Разбор полёта оказался своевременным. Буквально через несколько часов, во время второго боевого вылета этой же группы, к ней опять пристроились два «Сейбра». На этот раз ведомые действовали более инициативно и скрытно, вышли в хвост «Сейбрам». Враг поздно заметил опасность. Пушечные очереди наших истребителей были точными.

О необходимости все время учитывать особенности поведения самолёта на больших высотах говорит и поучительный бой, проведенный нами зимой над одним из важных тыловых районов Северной Кореи. В этот раз противник решил использовать в качестве бомбардировщиков истребители типа «Сейбр». Машины, нёсшие бомбы, шли выше слоя инверсии. Непосредственное прикрытие, состоящее тоже из «Сейбров», шло в самом слое инверсии и служило, как бы приманкой для наших истребителей. Основная масса врага шла на высоте 12000 и 13000 метров.

На перехват вражеских машин взлетело восемнадцать наших самолётов. Определив боевой порядок вправо, мы разбились на три группы. Одна из этих групп должна связать боем верхний эшелон противника, вторая — отвлечь на себя истребителей непосредственного прикрытия, а третья группа любой ценой не должна была допустить самолёты, имёющие бомбы, к цели. Бой завязался на всех трех ярусах, нашей первой группе, состоящей из шести самолётов, сразу не повезло. Один из лётчиков не смог правильно выполнить маневр на 12000 метрах и отстал. Он присоединился к самолетам, действовавшим ниже, но верхней группе стало трудней сражаться с многочисленным противником. В известной степени выручило наших летчиков решение командира сыграть на психологию противника. Зная стремление противника гоняться за одиночными нашими самолетами, он приказал летчику без ведомого выйти из строя. Четверка «Сейбров» сразу же отделилась от основной группы и погнались за этой машиной. Учитывая, что набор высоты и восходящая спираль позволяют, используя преимущество в мощности двигателя нашего самолета, быстро отрываться от противника и перейти в атаку, наш лётчик ввёл самолёт в восходящую спираль. Противник потянулся за ним. Ещё две четвёрки «Сейбров» легли в мелкий вираж ниже, ожидая, когда наша машина потеряет скорость и свалится в штопор. Но этого момента противник так и не дождался. На высоте 14000 метров наш лётчик перевёл машину в горизонтальный полёт, а затем атаковал сам ближайшую пару «Сейбров». В то же время наша четвёрка, разделившись на пары, сумела нанести противнику ощутимые удары. Искусно сделав энергичный разворот на этой высоте, Митусов сбивает одного «Сейбра», а через минуту Льву Иванову с ведомым удалось поджечь второй вражеский самолёт. Вскоре паре Митусова удалось накрыть очередью ещё один самолет, противника.

Успехи наших лётчиков в боях на больших высотах вынуждена была даже признать американская печать. Обозреватель журнала «Лук», Флетчер Кнебель, в одной из своих статей писал: «Красный… пилот… взлетает к солнцу, посмеиваясь над Америкой и её хваленой авиацией, американский лётчик–истребитель летит ниже его и отстает от него». «…Коммунисты, бесспорно, могут вытеснить нас из, воздушного пространства в любой месяц, когда они захотят это сделать…» Такими статьями они нагнетали военный психоз.

Конечно, борьба с авиацией интервентов в Корее для наших летчиков была не такой простой и лёгкой, как писал этот американский корреспондент. За всё время моего участия в боях я не помню случая, чтобы нам пришлось сражаться с равным по численности противником. Чаще всего вражеских самолетов было вдвое, втрое, в пять, а то и десять (!) раз больше наших. Судя по рассказам товарищей, с таким же превосходящим по численности противником обычно приходилось сражаться и летчикам других наших подразделений.

Ведя бои в стратосфере, мы все время учились. Каждый летчик лично убедился, что на высоте 14000 метров нельзя действовать так же, как на высоте, скажем, в 10000 метров. Там, в стратосфере, меньше диапазон рабочих скоростей, поэтому нельзя допускать большие крены при виражах и разворотах. Вообще, самолет в стратосфере становится более инертным, манёвр в горизонтальной и вертикальной плоскости осложняется. Отсюда и бой не может носить такого энергичного характера в манёвре, как на меньших высотах. На этих высотах управлением надо действовать более плавно, но, конечно, достаточно энергично и точно.

…Однажды Иван Никитович решил провести боевую опёрацию по радио. Он знал, что противник, хорошо использует радиоперехват и информирует своих о наших намерениях и действиях, даже пытается вмешиваться в команды боя на русском языке. Противник никак не мог подобрать удачно интонацию Кожедуба по радиоразговору, и ему приходилось применять радиопомехи, чтобы как-то исказить радиообмен. И вот, используя их любопытство в этом вопросе, была разработана операция, которая потребовала минимального количества радиотехнических средств и самолётов для её осуществления. Начальник связи Р. Е. Милюков дополнительно выбросил несколько радиоточек для полного радиообмена «земля-воздух». И как только всё было готово, три пары наших самолётов поднялись в воздух взяв себе каждая позывные ведущих групп. Я тоже был в этой группе. Слышим информацию станции наведения: «Противник большой группой подходит к „сосиске“». «Сосиска» — это район дельты реки в Корее на самом изломе Корейского полуострова, на карте очень похожий на сосиску, и Иван Никитович окрестил этот район именно так. Наши все это знали и прекрасно ориентировались в воздушной обстановке. Часто можно было слышать по радио: «Бой идет на „сосиске“. Все туда!» и все направляли свои машины в этой район. Там же и были наши станции наведения.

Итак, наша шестёрка шла на большой высоте, на интервалах и дистанции зрительной связи между парами и вела по радио обмен «воздух–воздух» и «воздух–земля», прослушивая работу всех наземных информационных средств. Ведущий одной из пар после информации с земли о противнике, передаёт: «Противника вижу. Приготовиться к атаке». И передает команду другой «группе»-паре — «Заходить в атаку справа сверху» и так далее. Слышим, станция наведения передает, что «Сейбры» бросают подвесные баки с горючим, то есть готовятся к бою. Мы ведём переговоры с третьей парой, которая тоже передаёт, что «Сейбры» бросают баки — они это видят и принимают меры предосторожности, чтобы кто-нибудь не столкнулся с падающими баками. «Противник начинает метаться», — передает станция наведения. Ведущая пара, а по позывному — целая наша группа передаёт, что заходит слева для атаки противника. Противник очень встревожен. Их локаторы на земле никого не видят. Мы находимся слишком далеко, а по радиообмену бой вот-вот начнётся. «Видимо, применено какое-то новое противолокационное средство», — думают они. «Сейбры», истратив горючее, возвращаются на свою базу, и нам там тоже делать нечего — идём на свой аэродром. Вот так, не вступив в прямой контакт с противником, мы выиграли бой, а противник свою задачу не выполнил.

Как-то я, раненый, встретился в госпитале с одним артиллеристом-зенитчиком из района «сосиски». Этот зенитчик в разговоре сказал мне: «Как только мы услышим, что наши пошли на взлёт, мы садимся на лафеты пушек и смотрим, как американцы удирают в сторону моря. Вот как они вас боятся!» Это было приятно слушать из уст солдата!

Американские посты наведения были расположены почти на всех островах до самой китайской границы, и их радиолокаторы и системы подслушивания контролировали наш режим работы. Они сразу сообщали ведущим групп всю добытую информацию, часто вмешивались в управление боем с земли на русском языке, но не могли они никак подделать воркующий басок Кожедуба, его интонацию, которую каждый наш лётчик улавливал прекрасно и не попадал в сети ложных команд. Не вышло у них ничего и с приводными станциями, хотя они пытались подстраиваться на дальний привод и включали мощные станции кораблей, находящихся в море, для того, чтобы увести наших летчиков к себе. Конечно, наши приборы начинали врать, приходилось брать ориентировку по солнцу, если мы были за облаками. Компас и ближний привод с выходом под 90 градусов в облаках спасали нас от ловушек. Ловили они нас и в вечерние часы, выпуская в налет до 300 самолетов, рассчитывая, что по времени наша посадка будет в ночное время. Но и это не удалось осуществить им. Мы были подготовлены и в этом вопросе. Зная наш распорядок дня по приему пищи, американцы подстраивали вылеты нам именно в эти часы. Они рассчитывали, что с полным желудком лётчик не может хорошо вести воздушные бой из-за веса пищи в желудке, увеличивающейся во много раз при перегрузках и отрицательно действующей на внутренние органы.

Во время одного из боев 13 октября после больших перегрузок, как рассказал мне Саня Литвинюк, он остался один и вдруг увидел выше себя на пересекающихся курсах пару самолётов, идущих со стороны солнца. Они блестели так же, как и наши МиГи. Он подумал, что это наша пара, и сделал маневр на сближение с ней, чтобы пристроиться. Сблизившись, Саня увидел, что это «Сейбры». Они были выкрашены не в грязно-голубовато-зеленый цвет, а блестели, как наши МиГи, но только на концах крыльев у них были нанесены желтые полосы. «„Сейбры“ начали подделываться американцами под наши самолеты в окраске», — подумал Саня и вступил с ними в бой. «Сейбры» уклонились от боя и ушли в безопасную для них область над морем. Не часто, но такие случаи перестраивания бывали с обеих сторон в процессе боя, о чем докладывали летчики и разведка.