"Временщики. (Судьба национальной России: Ее друзья и враги)" - читать интересную книгу автора (Власов Юрий Петрович)ГЛАВА IV2 ноября 1917 года (по старому стилю) бывший военный министр Александр Иванович Верховский напечатал письмо в горьковской "Новой Жизни", которая тогда прочно и надолго заняла противоленинскую сторону: Это была и позиция генерала Духонина. Верховский сразу же после обнародования письма рванул в Ставку. 4 ноября он уже в Могилеве вместе с В. М. Черновым – вожаком разношерстной партии эсеров, и видными эсерами Шохерманом и Фейтом. Все они выступили на заседании Общеармейского комитета у Перекрёстова. Материальную силу новой власти пытались сломать словоговорением. Россия продолжала захлебываться словами. Из Бюллетеня No 16 от 12 ноября 1917 года, выпущенного Общеармейским комитетом при Ставке: В субботу 18 ноября Ставку покинули иностранные военные представители генералы Бартер (Англия), Лавернь (Франция) и Ромей (Италия). Генерал Духонин Ставку покинуть отказался, заявив, по воспоминаниям А. Дикгоф-Деренталя: В ночь с 18-го на 19 ноября генерал Корнилов ушёл из быховского заточения под охраной верных текинцев. Тогда же власть в городе принял на себя Военно-Революционный Комитет под председательством Усанова. 19 ноября Могилёв покинули последние роты ударников (сплошь офицерские, сплошь настроенные монархически). Опоздай они – и быть большой драке. С воцарением недели, в понедельник 20 ноября около одиннадцати утра к Ставке прошёл первый из прибывших петроградских отрядов – столичные солдаты запасного гвардейского полка. Через час на улицы города вступили и матросские отряды. Как пишет очевидец тех событий Лелевич, "в чёрных папахах, широких тёмных шинелях, с винтовками за плечами, они казались воплощённой мощью" [78]. 20 ноября Крыленко (1885-1938), партийная кличка – товарищ Абрам, издал приказ: И далее из работы Лелевича: Отголоски ураганных событий. Книжные прочерки вместо живых людей. Тени бурного движения в буквах и строках… А ведь это были живые люди, каждый одержимый своей идеей и страстью. По-настощему мы и не знаем их. Мораль того времени и события со всем множеством сложнейших обстоятельств поняты и знакомы нам лишь отчасти. Теперь из своего "далёко" мы самоуверенно судим их (я не исключаю и себя). Из воспоминаний уполномоченного ДПТУ Западных железных дорог Евгения Прокопца: Революционная демократия жаждала крови. Большевистские газеты не зряшно потрудились. Почти каждый в России уяснил тогда: без крови народная свобода не может утвердиться. Настало время пустить под нож имущие классы и офицерство. Ленинское прославление насилия, внедрение классовой розни делали гражданскую войну неизбежной. Гражданская война давала превосходную возможность для очищения общества по-ленински, поскольку уже всё можно было списывать на необходимые меры. Ленин и прочесал русское общество самым частым гребнем террора. Бывшие имущие сословия вовсе исчезли, поредел и массив "трудящегося и эксплуатируемого народа", декларацию от имени которого примет III Всероссийский съезд рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (10-18 января 1918 года). Этот же съезд и объявит Россию Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой (РСФСР), лишив её тысячелетнего первородного имени. Ленин… Люди подобного закала не часто встречаются… А теперь посмотрим, откуда пришли эти тучи с кровавыми ливнями. Что и как притекало в программы и сознание большевизма и их вождя – Ленина. Послушаем голоса их пророков и предтечей. Париж. Дантон! Великий муж революции! Голосина у него по преданию был не дай Боже… 26 ноября 1793 года Жорж Жак Дантон (1759-1794) выступает в Конвенте. Он говорит о революции и терроре: 3 декабря 1793 года Дантон, выступая в клубе якобинцев, заявляет: 24 января 1794 года Дантон выступает в Конвенте. Он говорит о революционной законности: Всё это слово в слово мог сказать Ленин. Это вдохновляло Ленина, укрепляло в сознании того, что капитализм – тот враг, который не уйдёт с исторической сцены по своей воле. Нужен заступ могильщика. Ленин с яростью вогнал заступ в землю… Один из призывов якобинцев утверждал: "Уничтожая негодяев, мы, тем самым, защищаем жизнь целых поколений…" Дантон будет казнён своей любимой революцией. 5 апреля 1794 года под крики толпы на Гревской площади гильотина срежет ему голову. Крупная, тяжёлая башка с выпуклым лбищем, ещё открытыми гневно выпуклыми глазищами, толстыми губами (до последнего мига они изрыгали отборный мат) и курчавыми волосами грузно скатится в корзину. Кто теперь прокричит о революции столь оглушающе громко, как эта башка? После покойного Мирабо её хозяин был, слов нет, вторым оратором Франции. Палач Сансон ухватит её за волосы и высоко поднимет: пусть каждый полюбуется: сам Дантон! Его башка!… Кровь ручьём лилась с обрезка шеи. Лицо превращалась в синюю маску… Париж в ту пору населяли 600 тыс. человек [84]. Сотни тысяч глоток в тот день наверняка орали: "Да здравствует революция!" Сансон улыбался: ещё бы, его рука держала голову короля Людовига XVI (гражданина Капета), потом Марии Антуаннеты, потом… да вот Дантона!… Каждую Сансон потом швырнёт в корзину. Потом… потом он будет держать голову самого Робеспьера. Сансон запомнит: с утра стояло невозможное июльское марево. Всё таяло от нещадной жары, когда он взводил лезвие гильотины над головой Робеспьера. Вождь якобинцев производил впечатление если не сломленного человека, то ко всему безучастного. Он не замечал ничего – ни рёва переполненной площади, ни смертного блеска лезвия над головой, ни своих товарищей, ждущих за ним казни. Робеспьер, казалось, был погружён в одну упорную мысль, самую последнюю мысль. В тот день ему было 36 лет… Дантон лишился головы в 35 лет. Его второй жене, Луизе Желе, не исполнилось и семнадцати. Он очень был жаден до жизни, этот юрист… Державин. Наполеон вспоминал на Святой Елене: На Святой Елене Наполеон не жил, он ожидал смерть, и она пришла, когда он был совсем не старый… И снова глубокая ночь. И снова свидание с самим с собой, лиирм к лицу. Чаще всего очень тяжёлые свидания… Я чувствую: мои – крепко держат меня за глотку. Такая хватка – и смерть не разожмёт… В книге тюремно-колымских воспоминаний сына священника, а по выпавшей невозможно горькой судьбине – летописца и узника десятилетий(!) гулаговской Руси Варлаама Тихоновича Шаламова читаем (случилось это в самое начало 1940-х годов): Напрасно Варлаам Тихонович вглядывался: он стоял перед "самым-самым обыкновенным человеком". Неправедное, лихое время сделало обычных людей подобными зверям. Предупреждал же Достоевский, что без Бога всё станет возможным. Революционная демократия могла утвердить себя только кровью: через кровь сделать народ и государство другими. Поэтому Сталин ничего особенного и не совершал. Он обратился к привычному опыту революций, предусмотренному марксизмом, – произволу (диктатуре пролетариата). Именно неограниченный террор обеспечивал сохранение власти. Это было в полном согласии с догмами Маркса и Ленина. Сталин допустил лишь одно отклонение от буквы учения: распространил террор и на своих соратников, заодно и на карателей, а народ он продолжал бить так же, как Ленин и все прочие (возможно, размах всё же оказался пошире). Вот это избиение души и тела революции Сталину до сих пор простить не могут, особливо русскоязычная часть пострадавших, густо обсеменившая-"таки" новую Россию, хотя русских погибло много больше. Будь Сталин против революционного избиения народа (террора), он не ввёл бы в обиход пытки, не держал бы на ответственных постах таких отъявленных негодяев, как Ягода, Ежов, Берия и т.п., да и вообще не стал бы большевиком, стержень в учении которых – безграничное насилие и уничтожение Отечества (замена его на искусственный советский патриотизм и искусственную общность людей под наименованием "советская"). Государственное убийство оказывается настолько заурядным делом – не будет преувеличением присказка: раз, два – и слетела голова! Революционное избиение, террор, революционное насилие, диктатура, карательные действия… – слова бумажные, свыклись с ними. А людей унижали, мордовали, пытали, насиловали, загоняли в лагеря и землю. Сколько народа извели, сколько общих расправ, будничных, деловых… Сколько жизней загноили, сгубили, в муках сжили со свету, сколько страха посеяли… Новую нравственность вбивали страхом. Но никогда никто не утвердит ни одного морального правила страхом. Такой вождь был дан Провидением. И вот с таким выстояли в Отечественную, и после – под атомным шантажом высокомерного Вашингтона… Имела Россия прежде своего вождя. Он народ берёг. Его с женой и детьми убили ("Выведи Романовых из вагона. Дай я ему в рожу плюну!…"). Так что сами выбрали отца-владыку. Не случайно он таким оказался. Приходится платить по счетам истории. А.БЛОК Когда Сталин видел угрозу своей власти, даже ничтожную, он не выбирал между законом, интересами страны и собой. Он всегда убивал. Впрочем, Лярошфуко принадлежит изречение: "Порою из дурных качеств складываются великие таланты". Это очень соответствовало жизни Сталина. На единовластии он создал неразрушаемый государственный монолит, скреплённый кровью миллионных жертв. Варварский патриотизм Сталина. Но всё это не касалось молодости, не касалось страстей людей. Люди влюблялись, страдали, тайком верили в своё бессмертие. Сочиняли стихи. Слушали музыку. Пели. Завороженные красотой, встречали восходы и жили вполне довольные собой. Жизнь никак нельзя было назвать унылой… Да, наше вчера было дивно: Гёте. Свидание. Сталин по своим ссылкам имел достаточное представление о народе, живя в самом пекле его. Вынес представление о том, что люди только уважением платят за твёрдость, граничащую с жестокостью. И даже просто кровавая жестокость ими весьма почитается. Впрочем, жестокость вождя была осенена идеей. Она не была голым удовольствием мясника. Здесь упоение мясника рождалось из великих философских и социальных формул о счастье и будущем человечества. Сталин принял государство от Ленина. Он должен был действовать по догмам марксисткого учения. Не мог не действовать так, ибо всё здание государства рабочих и крестьян покоилось на принуждении. А это было именно государство рабочих и крестьян, не только имевшее, но и принявшее со временем ещё более уродливый вид. Избиение народа здесь значилось под именем диктатуры пролетариата, а диктатура всегда есть неограниченное насилие. СТАЛИН ДОЛЖЕН БЫЛ УБИВАТЬ, ЧТОБЫ ГОСУДАРСТВО СОХРАНЯЛО ПРОЧНОСТЬ. Быстро сгущаются сумерки ночи, а там,, наверху, ещё дотлевает день. Матово светит жнивьё, за ним – чёрная полоса леса, над которым стынет ровное голубовато-серое небо с одинокой звездой. Долго смотрю на звезду… Словно с собой встретился… Современное кино, холуйски обслуживая демократию, всячески опрощает и карикатурит сталинских палачей, хотя они и без того были не ангелы. Ремесло было такое. Да, было шкурничество. Да, процветало личное, порочное, страшное. ОДНАКО ВСЁ ВСХОДИЛО НА ФАНАТИЧНОЙ ИДЕЕ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ, КОТОРАЯ ДОЛЖНА БЫЛА УВЕНЧАТЬ ГОСУДАРСТВО ВСЕОБЩЕГО БЛАГА И СПРАВЕДЛИВОСТИ – ГОСУДАРСТВО КОММУНИЗМА. Всё проистекало из идеи. Это демократическое кино не показывает. Оно действует по морали общества частной собственности. Моё, своё гнусно вылезает над жизнью. Все светлые душевные установки, все благородные порывы и устремления частный интерес проедает в лохмотья и дыры. По мне, так лучше жить беднее, чем в грязи и крови собственничества. О том, что всё проистекало из идеи, современное кино умалчивает. Оно лишь старательно грязнит и грязнит прошлое, погребая в нём идею. В основе великих и кровавых потрясений первой половины XX столетия БИЛАСЬ ИДЕЯ. К слову, советская власть всеми средствами опекала и защищала идею. Брат мамы, Василий Данилович Лымарь, казачий офицер, был сражён под Царицыном (Сталинградом, Волгоградом) в июне или июле 1919-го (у красных там заправлял Сталин). Моего отца, офицера ГРУ, после первой командировки в Китай (1938-1940 годы) командование решило представить к ордену Ленина – тогда высочайшей награде, но отдел кадров воспротивился, выдав чёрную справку о родственнике, убитом казачьем офицере. Отцу поставили условие: отказаться от жены, разойтись, что, почти на 100% означало бы арест моей мамы, – и тогда он будет награждён, а успешное продвижение по службе обеспечено. Отец сказал, что об этом и речи быть не может. Его вызывали в другие кабинеты – и всё выше, выше, но он везде повторял одно и то же. Беда обминула нашу семью. Маму не тронули, но орден папа не получил. Он получит орден Ленина в конце Великой Отечественной войны, как и другие ордена. Мама, Власова Мария Даниловна (8 августа 1905 года -16 января 1987 года) – в девичестве Лымарь, – всю жизнь хранила память о муже и нашем с братом отце Власове Петре Парфёновиче (4 сентября 1905 года – 10 сентября 1953 года)… [88] А жён себе казаки в остаток ХVIII века и первую половину XIX века за калым брали у горцев (свободных русских женщин не хватало, а крепостные не могли идти за казаков). Сопредельные горские народы не шибко ценили девочек и охотно отдавали их в жены казакам. Странными оказались последние десятилетия советской власти. Несуразицы, кабы не сказать больше, поражали государство настоящими болезнями. Чтобы принизить творческую мысль в СССР, затормозить его научное и техническое развитие, происходит, к примеру, всяческое умаление умственного труда. Иначе, как умысел, это и определить нельзя. Под партийные рассуждения о возвышении значения рабочего заработки инженеров начинают неуклонно сокращать, доводя их до заработков рабочих. Это было откровенное извращение здравого смысла, посмех над трудом и способностями человека. Врачи, учителя, научные работники, инженеры и т.д. получают наравне с рабочими, а зачастую и того меньше. Какой тогда смысл в образовании? Знания, которые можно получить лишь упорным трудом в старших классах школы и высших учебных заведениях, а для многих ещё и в аспирантуре, являлись прямой дорогой к нужде. Мысль становилась ненужной. Это было разложение общества. В определённой мере оно сказалось на позиции инженерно-технической интеллигенции, да и интеллигенции вообще, в годы смены хозяйственного и политического уклада в России после 1991 года. Партийная власть была всепроникающей. Она касалась всех сторон жизни и вмешивалась во все дела (вплоть до того, кто с кем спит). В начале 1970-х годов я в очередной раз оказался в здании ЦК на Старой площади по делам издания своего "Особого района Китая" (сей "свиток" издавался по особому решению Секретариата ЦК). По коридору навстречу шла молодая женщина в коричневом брючном костюме (тогда эти костюмы только входили в моду). Открылась дверь и вышел какой-то чин с папкой. Увидев женщину, он уставился на неё, не шевелясь; погодя принялся корить за то, что она посмела явиться в ЦК "в подобном одеянии". Он раскипятился и уже почти орал: "Как, вы оформляете выезд в загранкомандировку?! Да вас туда пускать нельзя! Я постараюсь, чтобы вы никуда не поехали! Появиться в таком наряде в ЦК! Это же распутство, разврат, дискредитация советского человека! Где ваш партийный билет?…" Власть, как и глупость, была всепроникающей. Варлаам Тихононович был одарённым сочинителем. Страдания не затушили в нём творческую искру – чистую, светлую и бескорыстную. Таким мог быть только сын священника, только чадо русской православной церкви-мученицы. И после каторжной жизни он снова обратился к перу и оставил книги-свидетельства уму непостижимой свирепости человека, убожества и благородства духа и несчётных мытарств простых людей, от веку превращенных в быдло, что измученно тащит и тащит чередующихся на своём горбу наглых господ. Но главное в этих книгах – та непонятная терпеливость, способность до смертного мига сносить то, что сносить нельзя, сносить не полагается, что не станет сносить ни одно животное. Это "свитки" книги о бесконечном людском терпении. Значит, горела, теплились, чадила, но не гасла в душах надежда. Значит, мрак в душах был не полный, не всё пожирала чернота. Значит, в душах всходило и заходило солнце жизни. Ведь так хотелось жить… Боль за судьбу родной земли не покидает. Она мешает писать, искажая порой оценки. Вожди прошлого представляются мне не бумажными призраками – безликим набором сухих строк. Они являются передо мной как бы во плоти. Каждый день мы сходимся в беседах о России. Каждый день я слышу их убежденную речь, вижу те очень важные бумаги – единым росчерком они обрушивают на Россию град мер, от которых по просторам её бежит стон и миллионы людей приходят в движение. И даже Россию уже после трудно узнать. Я вижу залы, которые они распаляют огнём своих слов. Я разглядываю и разглядываю их "непреклонность". Что за ней, что стоит за ней?! Откуда эта непоколебимая уверенность в своей правоте, готовность посылать в огонь и землю миллионы жизней – откуда это?! Я пытаю и пытаю их распросами: что они знают о России? Знают ли… Вся громада народа поворачивается в соответствии с их словами… Я вижу и тех людей – людей из моего детства и моей юности. Все они родились в прошлом, XIX столетии. Именно они – в основном они – участвовали во всех главных и роковых событиях первой четверти XX столетия. Я всех их видел, знал. Им в последнюю революцию семнадцатого было двадцать-тридцать. Тем из них, кому в 1917-м было двадцать-тридцать, в пору моей юности, в 1950-м, было всего около шестидесяти, а мне сейчас шестьдесят три. Я знал людей, которые видели, слышали Николая II, не говоря о тех, кто встречался с Лениным. Как жадно я их всегда расспрашивал. Я всё стремился приблизить то время, чтобы разобраться, понять… Всех тех давно умерших великих людей я вижу и слышу. Их шаги, жесты, речь не оживают, а живут постоянно в моей памяти. Я вхожу в их кабинеты, залы, где они поучают людей… Каждый день я вопрошаю их об одном и том же. Ведь даже после злодейского убийства последнего русского императора было время – мы вырвались из хищных объятий хозяев мира. Выскользнули из западни. Уже распрямились… Было такое время, было ведь!… Мы стояли на семи ветрах, но никто и ничто не могло сломать нас… Народ… Советская власть рухнула, но слова Кирова не выглядят близорукой похвальбой. Капитализм, каким мы его знаем, не может быть и никогда не будет будущим человечества, ибо противочеловечен. Не будет им и советская власть такой, какой сложилась она на русско-российских землях в 1917-1991 годах. В заключительном слове на III Азербайджанском съезде Советов 7 декабря 1923 года Сергей Миронович сказал с особым смыслом: Киров высветил одну из важнейших причин будущей трагедии народов России. Это невежество заставляло народ поддаваться на заведомо лживые телевизионные и президентские посулы даже тогда, когда нужда становилась уже уделом 80-90% людей. Народ голосовал – и закреплял господство кучки нечистоплотных людей над Россией, закреплял превращение её в нищую страну. Народ сменил сапоги на лапти, даже не лапти, а просто лыко. Народ сам себя лишил будущего [89]. Этого Киров не мог знать, но говорил о невежестве, которое может становиться непоправимой бедой народа. И оно стало такой бедой. Теперь вся обстановка, все порядки в новой буржуазной России способствуют укоренению невежества. Образование всё более становится запретным плодом для молодых людей. Само отношение к образованию и науке обещает буржуазной России увязание в болоте безграмотности и культурной дикости. Это, как ничто другое, приготовляет нам чёрное будущее… Великая сила невежества – невежества и… алчности, которая дремлет в людях и стаскивает их на самые кривые и ухабистые дороги жизни. Алчность неистребима. В человеке она способна преодолеть даже страстное любовное влечение, но очень редко – алчность. Человека поманят призраком улучшения жизни, откроется возможность "прибарахлиться" или изрядно нажиться – и ничего от убеждений в людях не остаётся. Завороженные призраком посулов, бредут, как слепые и глухие, к собственной беде и никого не хотят видеть или слышать (Даниил Заточник ещё в ХII веке наставлял: "Очи мудрого желают блага, а глупого – пира в доме…" ежели бы пир-то был возможен, а то посулами добиваются покорности народа.) Поэтому политика должна строиться на материальном расчёте. Это её самая первая заповедь, иначе народ уведут другие силы. Ленин был любознательным и, в общем-то, приветливым. Это был живой человек. Он не носил себя, скажем, как Брежнев, исполненный почтения и важности к собственной персоне, своего рода человек-шкаф. Ленину были по душе слова из басни: И Ленина отнюдь не снедало тщеславие. Он был властолюбив, но без сего чувства нет вожака. Да и кто лучше самого учителя-вождя ведает цели и смысл учения и уж точно не позволит их переврать?… Последние месяцы сознательной жизни Ленина были омрачены, помимо других очень неприятных открытий, пониманием того обстоятельства, что социалистическому государству свойственна бюрократия в её самом неприятном и порочном виде. Быстрым и точным механизмом действия представлял Ленин новую народную власть, ибо вся она состоит из людей идейных, казалось бы уже одним своим происхождением лишённых шкурных интересов. Где здесь место бюрократизму, казёнщине, взятке, волоките, халатности и тем более воровству?… И это было ещё одно утопическое заблуждение вождя. Он создавал власть под безгрешных, отмытых от любых пороков людей революции. Как это ни странно, с жёстким, трезво-расчётливым политиком и бездушным карателем уживался мечтатель. Было, есть и будет противоречие между трудом и капиталом, которое обостряется при войнах до вражды, до глубочайшей взаимной ненависти, до революционной страсти народа смести, стереть "богачей-угнетателей" с лика земли. Самой первой причиной гражданской войны, конечно же, нужно признать небывалое обострение (до нестерпимой нужды) материального состояния народа (это был выход не от одной лишь мировой войны и не столько, а следствие валом нарастающего всеобщего беспорядка, безвластия и неразберихи, опаснейший итог уже самого развала экономики под властью буржуазных демократов во главе с Керенским и К°). Ленин довёл и без того крайне неустойчивое положение в стране до степени политического и хозяйственного кризиса. Под воздействием ленинской агитации и пропаганды противоречия между трудом и капиталом преобразовались в непримиримые и клокочущие ненавистью. Народ жаждал крови и богатств, которыми владели капиталисты, дворяне и служилое чиновничество. Он жадно слушал Ленина, ибо хотел иметь в деле истребления имущих классов надёжного руководителя. Он угадывал и видел в Ленине вождя классовой войны. Ленин!!. В истории возникают обстоятельства, при которых бунт или революция становятся единственным выходом. Когда на противной стороне все капиталы, вся карательная мощь, все средства информации (в столь непомерно раздутом виде они существуют в основном для оболванивания людей, непрестанной промывки мозгов, дабы не могла и не смела зародиться далее искорка собственного сознания), когда эта противная сторона обрекает народ на нужду, страдания, прозябание, нагло грабит народ, попирая его разум и волю, остается лишь одно: всеобщее гражданское неповиновение. И это не противоречит законам человечности. А как иначе образумить паразита?… Однако бунт и революция лишь тогда достигают цели, когда не являются стихийно-слепыми. Это с блеском доказал Ленин. Любой социальный взрыв должен и может быть управляем. Без своей организации, без четко выраженных целей, без своих руководителей и совершенно надежного, закалённого верховного вождя он окажется обречён на поражение, которое неизбежно обернётся безудержной резнёй трудового народа и будет означать не только чёрное торжество захватчиков власти и угнетателей, но и возрастание зла. Поражение умножит и закрепит зло на неопределённое время [90]. Все эти евневичи, поляковы, ерины, панкратовы и компания готовы танками утюжить народ за малейшее недовольство – они уже с успехом проделали сие в октябре 1993-го. Наколотят виселиц аж на всю Тверскую, Ленинградский проспект и по Шереметьево. Герои октября… Без своей организации, без вождей, без суровой, идейной дисциплины, без мужественной, жертвенной борьбы до последнего дыхания победа недостижима. Всё это внешне не согласуется с христианскими заповедями. Но ведь нужда та же петля на шее народа, то же удушение людей. Чтобы дышать, чтобы выжить, петлю необходимо сорвать – это непреложный закон жизни. Добровольного умирания в природе не бывает (исключения чрезвычайно редки) – таким создал землю Вседержитель. Даже проамериканская Организация Объединенных Наций в декларации утверждает правоту выступлений против угнетателей… Господь не может возбранять стремление выжить [91]. В страхе за свою власть Ельцин непрерывно тасует руководителей ФСБ. Он разваливает армию и наращивает мощь войск министерства внутренних дел, дабы эти войска защитили его от народного гнева и презрения. Презренная власть. Власть на крови, нужде и обмане. "Всенародно избранный…" Идеолог американской демократии Томас Пейн (1737-1809) вместе с французским якобинством утверждал право народа на революцию, если народ угнетён. Вместе с Джефферсоном он решительно высказался за отмену рабства. Томас Джефферсон (1743-1826), как и Пейн, выступил против религии, был убеждённый атеист. Джефферсон отстаивал идею суверенитета народа, его право на революцию, а также права на "жизнь, свободу и стремление к счастью". В 1800-1804 годах Джефферсон стал президентом США. У нас попирается не только право на счастье, но и даже на существование, которое превращается в одну голую нужду, бедность, игру преступности и ничтожество каждого, кто не имеет денег. Люди живут тяжело и надрывно, а главное – без всякой надежды на будущее. Права человека… С утра 26 января 1934 года Иосиф Сталин читал отчётный доклад ХVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б). Он стоял на трибуне перед микрофоном в полувоенном костюме и произносил слова негромко, спокойно, почти без выражения, бесстрастно пережидая взрывы одобрения: В декабре вождю исполнится пятьдесят пять, а тогда, в январе 1934-го, оставались десять месяцев до убийства Кирова, до оснований потрясшего государство и народ невиданным валом террора, и ещё шесть лет и пять месяцев – до сокрушительного нападения гитлеровкой Германии, по общему убеждению всех за границей, неотразимо-смертельного для Советского Союза. Очень живой, сильный, невероятно отзывчивый на каждое событие и слово, Сталин на трибуне являл собой воплощение бесстрашия и воли. Слова, точно рассекали плотную ткань воздуха: Лишь почти незаметное переступание с одной ноги на другую выдавало и нетерпение, и волнение генерального секретаря ЦК ВКП(б). Он пережидал хлопки, крики одобрения и снова обращался к залу, который с совершенно непонятной и незнакомой нам теперь жадностью ловил каждое его слово и каждый вздох. На френче не было ни орденов, ни знаков. Всем видом Сталин давал понять, что ему это не нужно. Он – вождь рабочего государства, которому не к лицу похвальбы властью и богатством. Он говорил с массивной, приземистой трибуны, украшенной гербом первого на земле государства рабочих и крестьян: Всё, о чем говорил Сталин, сбылось, а многое имеет обжигающее отношение к нашим дням, бьёт в нас. В Сталине ныне всё более стала проглядывать интересная сторона, которую затмевал видеть нам гнев. Мы были оскорблены и потрясены террором сталинского "секретарствования", да и не только им. Меня тоже поразил гнев, не мог не поразить, как и не может оставить, остынуть до сих пор. Ведь я жил в то время, когда из тюрем и лагерей сотнями тысяч хлынули на свободу бывшие политзаключённые и просто жертвы карательного порядка. Читать сейчас – одно, а слушать из уст бывших зэков 40 лет назад о злодействах и мытарствах совершенно другое. Всё представление о мире переворачивалось… Теперь же, в наши дни, та другая сторона, что была тогда задёрнута гневом, вырисовывается достаточно выпукло. Она всё более и более привлекает внимание. Она – в правде оценок Сталина, исключая, разумеется, его "кибернетические", "генетические" и прочие "научные" оценки. Политические же оценки Сталина доказывают ныне свою верность почти на 100%. Это был гениальный политик. Да, коварный, да, жестокий, но гениальный. Франклин Рузвельт, Уинстон Черчилль и Шарль де Голль происходили из старинных аристократических родов, почти королевских. Сталин, Мао Цзэдун и Гитлер имели одно общее: все трое из ничтожества поднялись к руководству могучих держав. Сталин затмевал всех. Он был такой могучей личностью – возле него все и всё мнились бледными тенями. Если и были в его окружении люди знаменитые, то главным образом потому, что находились рядом со Сталиным. Исключение, пожалуй, составлял Георгий Жуков. Валентин Михайлович Бережков рассказывает о впечатлении, которое произвёл на него вождь, когда он увидел его впервые – в конце сентября 1941-го, на позднем обеде в честь Бивербрука и Гарримана в Кремле. Бережкову тогда было 25 лет – память была молодой, цепкой: Здесь Сталин изнурён руководством войной. Он исхудал, не спит, в работе почти круглые сутки, а немцы всё ближе и ближе – и их не осадить: всепожирающая лава из огня и стали… Сотни тысяч советских людей в плену, сотни тысяч уже в сырой земле. Армия за армией гибнут в боях, а свастика наседает, наседает… Спустя всего два месяца, в конце декабря 1941-го Сталин спокойно заметит министру иностранных дел Англии сэру Антони Идену: "Русские были два раза в Берлине, будут и в третий раз…" [96] И о "трусости" Сталина, о том, какой была охрана. Об этом гуляло и гуляет немало пересудов. Читаем у Бережкова: Безусловно, попытки убить Сталина предпринимались непрерывно и с самых разных сторон. Но на вождя, светоча народа, никто не смеет поднимать руку – и Сталин хранил все попытки убить себя, как высшую государственную тайну. Без славы (определённого культа) руководителю сложно повелевать людьми, особенно в годы, когда людям необходимо жертвовать собой, чтобы народ выжил. Слава – одна из первых составляющих в управлении людьми. Поражает другое. Ведь Сталин учился в духовной семинарии. А в душе его не проскакивала даже искорка христианского сострадания к людям. Нет и таких слов, чтобы дать название отношению Сталина к ним: не содрогнувшись, и даже не замечая, пережигал жизни целых поколений. Вместо России до самых звёзд пылало сатанинское кострище… Но в том-то и правда: люди эти сами с охотой пошли на расправу с царём, а вместо него им вполне по своему смыслу история поставила вождём уже другого человека. Им оказался Иосиф Сталин. Разрушитель и творец… Есть свидетельства того, что Сталин относился к народу с презрением. Однако роптать на подобное отношение не приходится. Сами облачились в кровавые одежды. Сами казнили царя и царицу с детьми. Сами вызвали к жизни своих вождей. И о рукопожатии Гитлера. О тех гостях Сталина на "позднем обеде". Гарриман Уильям Аверелл – из влиятельного еврейского банкирского рода, совладелец ряда компаний и финансовых корпораций. В 1940-х годах хорошие деньги сколотил на горнолыжном спорте на Западе США. Это он первым в мире ввёл кресельные подъёмники. С вступлением США во вторую мировую войну руководитель важнейшего Управления по ленд-лизу – многомиллиардных военных поставок США союзникам (я много слышал о нём, мой хороший знакомый в годы войны, будучи в Вашингтоне, неоднократно встречался с Гарриманом как руководителем названного Управления; после смерти Рузвельта Гарриман занял выраженную противосоветскую сторону, впрочем, иначе и быть не могло). В 1943-1946 годах – посол в СССР. Пользовался широким доверием президента Рузвельта. В правительстве президента Джона Кеннеди, а после и какое-то время и в правительстве президента Линдона Джонсона (годы президенства: 1963-1969), он занимал пост заместителя госсекретаря Дина Раска. Гарриман родился в 1891 году, скончался в начале 1990-х, прожив более ста лет. Бивербрук – состоятельнейший делец, неоднократно выполнял важные дипломатические поручения Черчилля; в военном кабинете Черчилля – министр авиационной промышленности, государственный министр, министр снабжения, лорд-хранитель печати (1943). Черчилль, готовясь как-то к встрече со Сталиным, решил ни в коем случае не вставать сразу, а уж погодя неспеша и поздороваться. После он вспоминал, что не помнит, как сам очутился на ногах. А Черчилль был большой человек, которому не занимать было воли, самомнения и самообладания. Черчилль, располагая исчерпывающими данными о сталинском избиении народа, счёл нужным в память о Сталине произнести речь в английском парламенте. По сути, он отнёс Сталина к величайшим творцам истории – что и толковать, старый ворон мимо не каркнет. И это не было преувеличением. От его, Сталина, решений, внешне часто незначительных и неприметных, – "малюпасеньких" (слово это несколько дней назад трогательно пробормотала, играя на скамейке в парке, маленькая девочка), порой ходуном ходил весь мир, а облик событий вдруг принимал обострённо мировой смысл. Как видим, и Черчилль, и Сталин называли себя "слугами народа". Черчилль являлся достойным вождём английского народа в годы второй мировой войны. Он сделал очень много для своей Родины. Тем более незаслуженно-тяжким оказалось поражение на выборах в июле 1945 года. Английский народ просто вышвырнул его, что до сих пор многим непонятно, ибо народ продолжал питать к нему великое уважение. О том свидетельствует и посмертная надпись на плите, встроенной в пол Вестминстерского собора у самого входа: "Помни о Черчилле" хочешь-не хочешь, а склонишь голову, читая письмена. В этом соборе погребены все великие мужи Великобритании. Тот день поражения на выборах. Читаем в его труде о второй мировой войне: 26 июля 1945 года, передав свои полномочия Клементу Этли, Черчилль обратился с прощальным посланием к Великобритании: В последних словах за внешней почтительностью скрыт горький упрёк англичанам – об этом я размышлял, долго стоя у вестминстерской плиты и стараясь при этом не мешать людям, ведь плита помещена на самом проходе. Черчилль, Сталин, Рузвельт, Чан Кайши, Мао Цзэдун, нашествие Великогерманского рейха на Россию, Гитлер, Муссолини, Петэн, Антонеску, Хорти, Павелич, Квислинг… наша радость победы – я хорошо помню то утро 9 мая сорок пятого (как и день 22 июня 1941-го)… Движения громадных масс разных народов… Трибунал в Нюрнберге… Сталин… А теперь неохватное горе обрушения нашей Родины… Аки прах, аки дым… Остаётся добавить, что рядом с Черчиллем его политический победитель лейборист Клемент Ричард Этли (1883-1967), который в годы второй мировой войны занимал посты лорда-хранителя печати, а позже и заместителя премьер-министра по делам доминионов в правительстве Черчилля, явил собой очевидное ничтожество – народ нередко позволяет себе странные решения, причём не всегда себе на пользу. Утверждают, будто победа лейбористов была ответом английского народа на черчиллевскую проимпериалистическую политику, пренебрегающую интересами простых людей. Может быть. Но я думаю, что это было желание сотен и сотен тысяч английских семей, мужчин которых Черчилль не торопился распускать по домам после победы над Великогерманским рейхом. Мои родители, будучи в Бирме в начале 1950-х годов, столкнулись на дипломатическом приёме с Этли; по единодушному мнению обоих, он производил впечатление заурядной, скорее даже серой личности… |
||
|