Глава пятнадцатая. В ПРОСТОРАХ АТЛАНТИКИ

Оставив позади Фолклендские острова, шел теперь путем клиперов, среди безбрежных просторов Южной Атлантики. Немногое тут изменилось за миллионы лет. Есть какая-то необычайная, волнующая прелесть в том, чтобы побыть наедине с первозданной жизнью Земли.

В воскресенье 26 марта записал: “Последние известия! Сегодня в полдень завершил половину пути!” От Сиднея пройдено 7673 мили, а до Плимута по дороге клиперов, по моим подсчетам, оставалось еще 7634 мили. Сопоставлял различные маршруты по Северной и Южной Атлантике, рекомендуемые адмиралтейством в “Морских путях мира” на март, апрель и май.

Мой сын Гилс (он у меня любит пошутить) передал через рацию Буэнос-Айреса: “Отлично сделано! Однако не почивать на лаврах”. Корреспондентка “Санди тайме” задала мне несколько вопросов, вроде того: “Что вы ели на завтрак, обогнув мыс Горн?” На это я ответил:

“Настоятельно прошу прекратить вопросы и интервью, они отравляют романтику плавания. Начинаю бояться ночей, на которые назначен радиоприем. Опасаюсь окончательно утерять вдохновение, даже для передачи стоящих сообщений. Пожалуй, это объясняется тем, что я пробыл в одиночестве 58 дней, и мое восприятие здесь теперь совсем иное, чем у кабинетного работника. Занят по горло судовождением и поддержанием порядка на яхте. Трудная радиотелефонная связь требует во всех случаях огромного напряжения сил, интервью делают жизнь невыносимой. Не хочу вас обидеть, но надеюсь, вы поймете мое душевное состояние”.

Попал в штиль и очень нуждался в большом генуэзском стакселе, который все еще был закрыт в форпике, после того как я забил перекладинами крышку носового люка. На рассвете в понедельник 27 марта появилась слабая надежда на ветер. Решил взяться за дело: протащить громоздкий парус внизу, через всю яхту, и поднять его на верхнюю палубу. Не успел с этим управиться, как начался встречный свежий ветер скоростью до 15 узлов. Нехотя отставил работы с парусом и позавтракал. Но в середине трапезы не выдержал. Снова дул легкий бриз, утро было чудесное, а море как зеркало. Прервал завтрак, поднялся на палубу и наконец-то поставил большой парус. Как изменился ход! Убрал “генуэзца” только в сумерки, когда ветер усилился. Этот парус хорош только при малом ветре, но, чуть подует посильнее, “Джипси мот” без него идет лучше.

Потратил много времени на подбор карт Атлантического океана и с огорчением убедился, что нет штурманской карты для Северной Атлантики.[14]

Кроме средней частоты ветров и штормов для каждого маршрута, такие карты содержат массу полезнейших сведений. Итак, я не захватил с собой нужный лист штурманской карты! Что делать, собираясь в дальний путь, трудно что-нибудь не забыть. Хотя мне предстояло совершить плавание в основном в апреле, решил, что в Южной Атлантике пойду мартовской трассой для парусников, рекомендованной в “Морских путях мира”. Это уводило меня на 700 миль дальше на восток по сравнению с апрельским маршрутом, но я считал выбранный путь более подходящим для маленького судна.

Утром во вторник 28 марта хотел встать с койки в 03.00, но меня разморило, и я проспал еще два часа. Впереди предстоял тяжелый денек. “Джипси мот” перебрасывала паруса и шла под ветер, причем каждый раз брала направление, самое выгодное для лавировки. Часами заставлял ее продолжать в том же духе, но тут “Джипси мот” полностью проявила свой порок № 2. Когда определенный градус крена заставлял яхту катиться в подветренную сторону, она наклонялась на скулу подветренного борта и, как лосось, стремительно кидалась под ветер. Пришлось отказаться от попыток заставить “Джипси мот” идти круто к ветру. После того как она еще раз покатилась под ветер, я предоставил ее самой себе и только наслаждался скоростью и спокойным ходом. Чтобы скрасить огорчение, закатил себе замечательный ленч; считаю, что он был лучшим за весь рейс. Вот вам меню: долька чеснока, ломоть сыра “грюйер” и стакан уитбрэдовского пива; банка австралийского горошка, банка лососины, три картофелины в мундире с большим количеством сливочного масла; банка консервированных груш.

Сотни качурок носились взад и вперед около судна, пока я сидел за ленчем, а когда объедки полетели из ведра за борт, все птицы камнем бросились вниз, чтобы выбрать себе что-нибудь получше.

Ночью спустился негустой туман, сквозь который смутно просвечивала луна, но заря принесла восхитительный день: голубое небо с редкими облачками, сверкающий на солнце океан. Давно не видел я такого дня! Воспользовался хорошей погодой, чтобы протереть большое зеркало секстана. Оно начинает понемногу тускнеть — на задней стенке под воздействием морской воды стала облезать ртуть. Отсутствие качки позволило проверить путевой компас по пеленгу солнца. Видел несколько хорошо выраженных “кобыльих хвостов” (высокие перистые облака). Говорят, они предвещают сильный ветер.

К полудню разыгрался встречный шестибалльный северо-восточный ветер. Волнение усиливалось; яхту здорово било и валяло. Большую бутылку с молотым кофе подбросило в воздух, и, ударившись о камбуз, она разлетелась вдребезги. Я долго не замечал этого происшествия среди разноголосицы грохота и треска, так что чудесный кофе превратился под моими ногами в грязную мешанину. Ветер и штормовые волны стремительно усиливались, пришлось один за другим убирать паруса, пока “Джипси мот” не осталась под штормовым кливером и штормовым стакселем.

В 17.00, чтобы смягчить удары, повернул яхту в полветра на норд-вест-тень-вест. Шторм разыгрывался. Около 20.20 я, решив, что пора спасать судно, повернул по ветру и пошел впереди шторма. Морская болезнь, пожалуй, помогла мне принять такое решение, но я испытывал горькую досаду, мчась обратно к мысу Горн со скоростью 6 узлов. Надеялся, что северо-восточный шторм будет заходить к югу и, в конце концов, позволит лечь на нужный курс. Ведь так всегда случалось в южной части Тихого океана, когда там проходил небольшой циклон.

Беспокойно проспал часа полтора и, к своему изумлению, обнаружил, что ветер, вместо того чтобы заходить по часовой стрелке, повернул обратно к северу. Пришлось изменить и без того скверный курс на юго-запад, приняв еще худший на юг-юго-запад. Оделся, повернул яхту на вест-тень-зюйд и стал держаться этого курса. Дела понемногу улучшались, по мере того как ветер отходил на норд-ост, и к утру я оказался на румбе ост-норд-ост. Теперь можно было прибавить парусов, хотя яхту по-прежнему страшно било волной. Получил ушат воды за шиворот, едва закончив перестановку парусов. Не знаю, как до этого я умудрялся оставаться сухим. Пытался наладить тягу в печке “Аладин”, чтобы дым не задувало в каюту. Пока я устанавливал длинное колено трубы над крышкой сходного люка, не надев дождевика, бортовая волна окатила меня с ног до головы. Дважды “Джипси мот” срывалась с гребня бортовой волны и сваливалась вниз с жутким треском.

Утром 30 марта почувствовал такую же слабость, как на пути в Сидней. Тогда я считал, что это недомогание объясняется ограниченной подвижностью при штормах, когда приходится много лежать, и, кроме того, нервным напряжением, но позднее стал подумывать, не дым ли от печки тому виной.

Дела обстояли неважно. Я надеялся, что уже вышел из сороковых широт, но застрял в них, хотя до северной границы оставалось всего 111 миль. В четверг в 09.00 я находился около той точки, где был в полдень в среду.

За это время прошел 115 миль, но навигационное счисление показало, что яхта описала полный круг. Вспомнил о Слокуме, который у Огненной Земли в течение трех дней убегал от шторма. За такое время я бы очутился на половине обратного пути к мысу Горн.

Как видно, сороковые широты сыграли со мной свою мрачную прощальную шутку, подарив крупную зыбь от норд-веста и перекрывающие ее волны, гребни которых, опрокидываясь, рассыпались в буруны. Временами гребень на вершине вала подхватывал “Джипси мот” и швырял ее бортом во впадину между волнами, что сопровождалось ужасающим ударом. Однажды, когда это случилось, я находился на палубе. Казалось, что яхта повисла в воздухе, прежде чем полететь вниз. Когда судно ударилось о воду, внутри раздался такой звон и грохот, что приходилось только изумляться, как корпус выдерживает подобные испытания.

Тридцатое марта был днем кратчайшего суточного перехода: всего 15,5 мили от полудня до полудня.

В тот вечер я упал, и очень неудачно. Из-за крена яхты я стоял на наветренной стороне палубы, значительно выше ватерлинии, и тянулся, чтобы закрепить к бакштагу ввод антенны, проходящий сквозь перекрытие каюты. Вдруг внезапный порыв ветра толкнул меня с такой силой, что я выпустил бакштаг, за который держался одной рукой, и грохнулся на дно кокпита, отлетев к подветренному борту. Я лежал неподвижно, где упал, и волновался, не сломана ли нога. Расслабив все члены, около минуты совсем не двигался, а затем медленно выпрямился. К своему изумлению и бесконечной радости, обнаружил, что все кости целы. Определенно, судьба была ко мне благосклонна!

Поднялся и, собравшись с мыслями, продолжил ремонт радиооборудования. Связь с Буэнос-Айресом была плохой. Закончив сеанс, обнаружил, что “Джипси мот” уклонилась на 40° от заданного курса. Порвался румпельный трос левого борта, хотя он выполнен из плетеного 1,25-дюймового териленового линя. Связал концы и порадовался, что не случилось большей беды. (В Сиднее подсчитали, что до реконструкции киля нагрузка на румпельные тяги достигала 4 тонн.)

“Джипси мот” вышла наконец на широкий простор, и я мечтал немножко вздремнуть. Ребра и лодыжка болели после падения; чувствовал себя совершенно разбитым. Записал в журнал: “Надо действовать полегче, пока не оправлюсь после вчерашнего шторма и не почувствую нового прилива жизненных сил. Прибыть к месту назначения — вот главная цель, а скорость имеет гораздо менее важное значение, хотя, конечно, хороший ход тоже очень желателен”.

До чего быстро все меняется на море как в лучшую, так и в худшую сторону. Утро 31 марта обрадовало солнечной погодой; в сверкающем море резвились дельфины. Было очень тепло. Снял длинные шерстяные рейтузы, но все равно жара давала о себе знать, когда работал с парусами. К утреннему подъему с радостью обнаружил, что все боли прошли, хотя ночью чувствовал неловкость в ребрах и лодыжке и боялся затяжного осложнения.

После полудня я уже был в состоянии сидеть на баке и зашивать распоровшийся шов на генуэзском стакселе.

Вечером вышел из сороковых широт. Пожалуй, в ветровой тени Южной Америки они не ревут так, как с противоположной стороны, но все-таки я был рад распроститься с ними.

Сороковыми или близкими к ним широтами я обошел почти вокруг всего земного шара, так как уже находился всего в 2400 милях по прямой от Южной Африки, где в начале плавания вошел в сороковые широты. По правде говоря, я считаю отпетым дураком всякого, кто предпримет плавание на яхте в сороковых широтах, но такого же мнения я придерживался и до старта. Но это плавание было величайшим событием в моей жизни, и я бы обокрал себя духовно, если бы от него отказался. Хотел было отметить событие бутылкой вдовы Клико, но перспектива одинокого пиршества меня не увлекала. Все изменилось с тех пор, как я вырвался из заколдованного круга сороковых широт.

Трудно было себе представить, что приходилось отапливать каюту. Хотелось поскорее облачиться в летнюю одежду. Ночь стояла изумительная, с чистым, безоблачным небом. Звезды были такими яркими, что по крайней мере половину из них я принимал за кометы. Можно было читать картушку путевого компаса при свете полумесяца. (Но мне все еще казалось, что звезды перевернуты вверх тормашками, ведь я привык смотреть на них в северном полушарии.)

С переменой климата стала меняться вся природа. На самой корме в лучах солнца блестела какая-то прозрачная, радужная лента. Это была первая летучая рыбка, встреченная в Южной Атлантике. Ее длина не превышала 7 дюймов. Пошел в каюту за тряпкой, чтобы поймать рыбку, но, когда вернулся, она уже исчезла, проскочив в шпигат.

Теперь яхта находилась в поясе переменных ветров, достигающем 1200 миль в ширину. Он расположен между областью западных ветров, к югу от 40-й параллели, и юго-восточными пассатами, к северу от 20-й параллели. Ветры здесь постоянно меняют не только свое направление, но и скорость, что заставляет то и дело переставлять паруса. “Джипси мот” требовала теперь, чтобы площадь парусов точно соответствовала конкретным условиям, ни дюйма больше или меньше. Мало того, ей нужны были разные наборы парусов, в зависимости от силы и направления ветра. Все это вызывало бесконечные хлопоты. К 7 апреля яхта находилась примерно посредине пояса переменных ветров, и они успели дать мне жару.

Три дня бушевал встречный шторм, и мне пришлось дважды поворачивать на юг или юго-запад, убегая от слишком сильного волнения. Пересек 30-ю параллель, а на следующий день снова оказался к югу от нее. Между штормами ветер то и дело менялся, и я сбился с ног, переставляя паруса. Налетали и ливневые шквалы. В некоторых случаях они переходили в яростные штормовые заряды, которые начинались внезапно и обстенивали паруса прежде, чем я успевал выскочить из койки. Протянул тросы в каюту так, чтобы в случае опасности повернуть яхту по ветру, не вылезая из койки.

Одно время казалось, что яхта пробивается сквозь целое семейство маленьких циклонов. Ветер крутил по всей картушке компаса — от юга через восток до северо-запада. Как правило, он перескакивал с северо-запада на юг. Если я в это время находился внизу, то все паруса забрасывало назад, и ветер оказывался с их противоположной стороны раньше, чем мне удавалось выскочить в кокпит. Тогда приходилось поворачивать яхту через фордевинд на обратный курс, пока паруса снова не заберут ветер с правильной стороны. Утомительное занятие! Многие шквалы сопровождались такими ливнями, словно старались вылить на меня все до последней капли. Опять наладил свое водосборное хозяйство. Ведь у меня оставалось всего 4 галлона питьевой воды в цистерне емкостью 40 галлонов.

Вода поступала стремительно, я и не заметил, как она переполнила цистерну и начала с таким же усердием выливаться в яхту! Стекая с паруса, вода была сначала солоноватой, но, чтобы не потерять ни капли, я выстирал в ней четыре рубашки и пижамную пару. Вскоре раскаялся в своем чрезмерном рвении, так как просушить белье не было ни малейшей надежды.

В полночь 7 апреля выяснил, что мчусь к мысу Горн со скоростью 8 узлов. Но с этим пришлось смириться, ведь если бы я повернул “Джипси мот” поперек ветра, то началась бы катавасия. Оставалось только философски смотреть на вещи и улечься спать. Как известно, утро вечера мудренее, и, когда я проснулся, все еще дул крепкий, семи- или восьмибалльный, ветер, но кое-где среди высоких темных туч уже проглядывало голубое небо. Чувствовалось, что волнение скоро начнет стихать. Было поразительно жарко, и за завтраком хотелось снять рубашку. Вода тоже была теплой. Но лучше жара, чем холод! “Определенно, обстановка сложилась неплохо, — писал я в журнале. — Не беспомощный же я ребенок, чтобы не добиться от яхты хорошего хода!”

В полночь на 8 апреля поднялся в кокпит, чтобы отрегулировать румпель-тросы. Вышел не одевшись, точнее — нагишом, если не считать дождевика, и мне не было холодно на ветру, так сильно прогрелся воздух. Утром внимательно осмотрел палубу, не осталось ли там летучих рыбок мне на завтрак. Рассчитывать на это было глупо, так как высокие волны, заплескивая на борт, начисто смывали все с палубы. Какая-то прелестная тропическая птица с белоснежным оперением и длинным, тоже белым, хвостовым пером летала над яхтой.

Сегодня готовил грядки под салат. Благодаря этим грядкам я был обеспечен зеленью, но, к сожалению, их приходилось часто пересевать. Вначале я сеял на фланель, но вскоре убедился, что мягкая бумага с успехом заменяет материю. Это было ценным открытием, так как вычесывание старых корешков из фланели нудное занятие.

На повестке дня стояла и уборка воды из форпика. Этим я занялся в полночь на 9 апреля, так как мне не спалось. Поставленная в носу водонепроницаемая переборка, разумеется, превосходная вещь с точки зрения безопасности, но зато она задерживала в носу всю воду, которая туда попадала. Удалить воду можно было только при помощи сифона. Для этого я вводил в форпик длинную, восьмифутовую трубу, затем пригибал ее к настилу каюты и, сам нагибаясь, сосал конец трубы, пока не пойдет вода. Как только я переставал сосать, вода не шла. Бился почти целый час, но без толку. С трубой что-то не ладилось: либо она засорилась, либо в ней образовалась незаметная щель. Подготовил другую, совсем новую трубу, и она сразу заработала. Воды в отсеке — набралось много, и я был очень рад от нее избавиться. Получил вознаграждение за ночную работу в виде летучих рыбок к завтраку.

11 апреля, в день рождения Шейлы, договорился с рацией Буэнос-Айреса, что они свяжут меня с GCN4 в Лондоне и я смогу передать весточку Шейле. От Лондона меня отделяло 4700 миль на прямую, по пеленгу большого круга, расстояние огромное для моего 75-ваттного передатчика фирмы “Маркони-Кестрел”. Тем не менее я отлично слышал лондонского радиста и сумел передать свое послание. Получил весточку от Шейлы: в свой день рождения она тоже думала обо мне. Вместе с Гилсом Шейла обедала в тот вечер с Эдуардом и Белиндой Монтегю (годовщина их свадьбы приходится на тот же самый день). Пришел в восхищение, что установил радиосвязь с Лондоном, и записал в вахтенный журнал: “Честь и слава главному почтамту и Маркони”. Я, разумеется, передал бы более длинное послание, но “Джипси мот” пошла назад в самый разгар радиопередачи. В таком положении я не люблю оставлять автоматическое рулевое устройство присоединенным к румпелю. Пришлось объявить о конце передачи.

Вторым памятным событием этого дня было завершение кругосветки. В 21.45 я пересек линию маршрута, по которому шел в передний путь. Понятен мой восторг. Ведь к этой цели я стремился еще в 1931 году, пытаясь совершить кругосветный полет, но потерпел неудачу. На переднем пути я был в точке смыкания моих маршрутов 3 октября в 08.14. Итак, кругосветное плавание заняло 190 суток, 131 /2 часов, или 6 месяцев, 8 суток, 131 /2 часов. Это чуть больше (всего на 5 дней) половины того времени, которое затратил Вито Дюма, установивший рекорд для одиночного кругосветного плавания: один год и семь суток. В обоих случаях, разумеется, время перехода включает стоянки в попутных портах. Вито Дюма, устанавливая свой рекорд, затратил лишь около половины времени, потребовавшегося любому из его предшественников по одиночному кругосветному плаванию. Споловинив в свою очередь время этого рекордсмена, я испытывал законную гордость[15]

Ох уж эти мне “Конские широты”.[16] Мой вахтенный журнал насыщен гневными строками, свидетельствующими о предельном раздражении:

“В “Конских широтах” нетрудно спятить с ума! Не успеешь спуститься в каюту, чтобы записать в вахтенный журнал только что взятый курс, как ветер все перепутает, зайдя, скажем, на 60°, и мне приходится начинать игру сначала…

Не действуют ли злые духи “Конских широт” по заранее обдуманному плану, лишая меня она? Только заберусь в койку и задремлю, как обязательно случится что-то, требующее немедленного вмешательства. Опять “Джипси мот” пошла назад. Какие силы ада ее крутят?..

Тут нужно иметь резиновые мозги. Направление ветра на ветромере, установленном на кокпите, на 20° севернее, чем показывает репитер над койкой по левому борту”.

Большей частью на протяжении 1000 миль почти все время дул встречный ветер, тогда как мне позарез был нужен юго-восточный пассат. Тем не менее как хорошо было сидеть на носу яхты в солнечных лучах и водяных брызгах. Хотелось даже петь! После палубы каюта казалась духовкой!

Двенадцатого апреля, согласно штурманской карте, изданной в США, я находился в 300 милях к югу от пояса юго-восточных пассатов. Однако карта (№ 2202А) Британского адмиралтейства меня более обнадеживала. По ней выходило, что южная граница юго-восточных пассатов лежит всего в 60 милях от того места, где я тогда находился. Чувствуя, что “ждать теперь не долго”, решил по этому случаю выпить. Какое блаженство я испытал, когда наконец-то опять пошел на север, но, боже, до чего же это было тяжкое плавание! Крен 30°, беспощадные удары и неописуемая бортовая качка. Каждый раз, как “Джипси мот” накренивалась чуть побольше, она внезапно устремлялась под ветер и летела со скоростью 8 узлов на 40° от линии ветра. При этом яхта неизменно некоторое время шла назад; паруса, разумеется, забрасывало, и приходилось их заново ставить в правильное положение.

Ночь на 12 апреля была поистине чарующей. Яркая Венера попала в серп месяца, плывшего вверх рогами. Казалось, все звезды высыпали на гулянье, оставляя сверкающие дорожки на гладкой поверхности моря. Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть на море блестящие дорожки от звезд. Следы от планет я видывал и раньше, но это зрелище наблюдал впервые. Немного позже пришла еще одна радость: ветер отошел так, что стало возможно держать курс 10°. Как же это облегчило плавание! Но неистребимая склонность “Джипси мот” обязательно идти на 40°, если ей дан курс 10°, продолжала меня бесить!

Тринадцатое апреля объявил санитарным днем! Занимался стрижкой и бритьем (боюсь, что мой цирюльник с Бонд-стрит не пришел бы в особый восторг от результатов). Снова заштилело, но, судя по карте адмиралтейства, я уже прошел южную границу юго-восточных пассатов и тешу себя надеждой, что следующим ветром будет непременно юго-восточный пассат. В остальном, кроме ветра, обстановка чудесная. Закатное солнце ласкало кожу. Ночью уже не приходилось одеваться для перемены парусов. Вот что я в таких случаях надевал: туфли, кепку и спасательный леер. Штиль использовал, чтобы перебрать продовольственные запасы. Выкинул за борт все заплесневевшее и испорченное. В 21.15 записал в вахтенном журнале:

“Вот и пришел, наконец, юго-восточный пассат! Перекинул паруса. На зеркальной поверхности воды появились пузырьки воздуха, двигающиеся к корме. Мы входим в юго-восточный пассат! Заработал счетчик лага; ну, наконец-то тронулись с места! Такое событие надо бы отметить! А что, если откупорить одну из бутылок австралийского шампанского, только останусь ли я после этого в живых?”

Увы, на следующее утро запись была минорнее: “Мой юго-восточный пассат оказался сплошным блефом. В это утро плавание совершалось в основном при северо-западном или западном ветре”. С утренним визитом к яхте подплыла шестифутовая акула. Судя по очень широкому размаху грудных плавников, это была, пожалуй, крупная морская собака. Стояла такая жара, что обливался на палубе из ведра. А тут еще подвернулась нелегкая работенка — починить освещение нактоуза, так как контакты проводов и пробки разъело в нескольких местах. Поразительно, почему строители яхты не поставили герметические фитинги и проводку, не боящуюся морской воды? Ведь, казалось, не было задачи труднее, чем сконструировать аппаратуру для съемок под водой, но эта проблема теперь успешно решена. “Джипси мот” капризничала и всякий раз, как только я оставлял ее без присмотра, неизменно поворачивала на запад и забирала хороший ход. Если это ей не удавалось за счет перемены румба, она устремлялась на запад кормой. Как шаловливый щенок, яхта рвалась на запад, в каком бы другом направлении я ее ни повертывал.

Бросил попытку починить свет в нактоузе. У меня не было ни паяльника, ни паяльной лампы, и при покачивании судна не удавалось вставить провода в ламповый патрон. Решил, что гораздо проще, когда это понадобится, подвешивать над компасом переносную лампу.

Наконец, 15 апреля я, пожалуй, попал в настоящий юго-восточный пассат после множества огорчительных фальстартов. Ночью в первый раз на пути к дому увидел созвездие Большой Медведицы, и меня охватило радостное волнение.

На следующий день “Джипси мот” прошла десятитысячную милю от Сиднея.

“Мне бы следовало попетушиться, — писал я в журнале, — но вместо этого почувствовал какое-то смутное отчаяние, тревогу и тоску по дому. Ведь впереди остается еще 5200 миль (как позже оказалось — 5500 миль), и я прошел только две трети пути. Сколько неприятных неожиданностей еще может подстерегать меня на том расстоянии, которое надо преодолеть. Я уже целую вечность нахожусь вдали от дома, а он еще так далек от меня. Разумеется, такое проявление слабости мимолетно. Между тем я совершил поистине захватывающее плавание. Серп луны прямо по курсу яхты. Он смотрит на меня в иллюминатор каюты”.

А вот запись от 18 апреля:

“Меня одолевает чертовская лень, и я безмятежно наслаждаюсь плаванием. Радуюсь покою и отдыху. Какое блаженство нежиться в кокпите, когда солнце и теплый ветер ласкают кожу. Любуюсь морем, небом, парусами и размышляю! Меня ждет куча дел, но без крайней необходимости не стану ничем заниматься. Луна, достигшая четверти своей полной величины, глядит на меня через светлый люк каюты. Жаль, что я за трое суток прошел уже половину пути через область юго-восточных пассатов: мог бы неделями вести такую жизнь. Использовал на салат ростки соевых бобов, которые достигли 6 дюймов длины, а оставшиеся две пригоршни сварил. К сожалению, в вареном виде эти бобы чересчур жесткие”.

Расписавшись в своей лени, я устыдился и через три часа уже перечислил в журнале все проделанные за этот срок работы.

“Со времени последней записи починил неисправный затвор фотокамеры; отремонтировал насос для пресной воды, у которого заедало поршень; налил керосин в пять бутылок; наполнил резервуары керосиновой печи метиловым спиртом из новой канистры; составил график для поправок к хронометру и проверки часов; трижды переставлял паруса в самое выгодное положение; царит почти полный штиль. Два раза приложился к приятнейшему на вкус розовому джину”.

На следующее утро угостил себя изумительным завтраком из четырех блюд. Море подарило мне летучую рыбку, а я добавил к ней жареный картофель, яичницу-болтунью и три ломтя хлеба из непросеянной муки с медом и мармеладом. Такой день представляется мне идеалом безмятежного плавания. Не хотелось уходить из кокпита. Так и сидел бы там часами, вспоминая прошлое и мечтая о будущем. Теплый ветер ласково овевал кожу, а солнце щедро дарило жизненную силу. “Джипси мот” шла хорошим ходом, и никаких авралов не предвиделось. Разумеется, в полдень на солнце было жарковато, но зато душ из нескольких полных ведер океанской воды доставлял несказанное наслаждение. После полудня занялся чисткой фруктовых и овощных рундуков. К удивлению, обнаружил, что потери ничтожны: один-два грейпфрута, несколько апельсинов и лимонов. Сгнила только одна картофелина, но она превратилась в противное месиво и источала ужасающую вонь! Странно, что не пострадали соседние клубни. Ничего не скажешь, австралийский картофель был действительно первоклассный, в Англии такого не достанешь!

После полудня разгуливал босиком, и осколок стекла вонзился в пятку. Еще одно напоминание об аварии в Тасмановом море! Осколок, видимо, упал на пол каюты либо из одежды, либо откуда-то сверху. Постоянно находил такие сувениры в самых неожиданных местах.

Двадцать первого апреля простился с юго-восточными пассатами и вступил в экваториальную полосу штилей. Яхту несло течением прямо на запад. Течение это разделяется у выступа Южной Америки на две ветви: одна идет вдоль побережья на юг, к Буэнос-Айресу, вторая — параллельно берегу на север, в Вест-Индию.

Всего за пять суток хорошего хода с юго-восточным пассатом “Джипси мот” накрутила на лаге 818 миль, делая в среднем по 163,5 мили в сутки.

Вечером, впервые за обратный рейс, слушал музыку, записанную Гилсом на ленту магнитофона. Последний раз внимал ей, когда на переднем пути входил в “Ревущие сороковые”, и она навела на меня такую грусть и тоску по дому, что я отказался от концертов. Теперь же, на пути к дому, все воспринималось совсем иначе.

За вторые сутки плавания в экваториальной полосе штилей сделал только 83 мили; последние двое суток почти все время еле плелся вперед. Два жалких суточных перехода погубили шансы на хороший итог за неделю. Надеялся пройти за этот срок 1150 миль, а прошел только 1004 мили.

В воскресенье 23 апреля собрался испечь хлеб, как вдруг впереди показалась иссиня-черная чудовищная громада ливневого шквала. Решил подождать, чем это кончится. Казалось, что шквал надвигается с севера, но он перешел на норд-вест, повернул на вест, на юг и с юга двинулся прямо на меня. Дождь начался, как только поднялось тесто.

Шквал обошел “Джипси мот” с запада и снова оказался прямо на юге. Решив, что теперь все в порядке, поставил хлеб в духовку. Шквал как будто этого ждал. Он немедленно зашел с севера и буквально прыгнул на “Джипси мот”, как кошка на мышь. С ним пришел ветер и разверзлись хляби небесные. Закрыл крышку и дверцы люка, чтобы избежать потопа. Жара стояла несусветная, так как примус горел во всю мощь. Даже еще до того, как я его зажег, температура в самой прохладной части каюты достигала 30,5°. Тем не менее хлеб я испек.