"Белый Харбин: Середина 20-х" - читать интересную книгу автора (Мелихов Георгий Васильевич)

Глава IV БЕЗ ЭКСТЕРРИТОРИАЛЬНОСТИ И ГРАЖДАНСТВА

Тягостные вести продолжали поступать в Маньчжурию.

Они по-прежнему шли главным образом из Сибири с фронтов гражданской войны, где обстановка складывалась неблагоприятно для "белых".

Все началось вроде бы даже очень хорошо для белой стороны. Усилиями адмирала А. В. Колчака были созданы боеспособные воинские силы Омского правительства. В 1918 г. Уральский корпус получил под свое командование герой гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке ген. — майор М. В. Ханжин. Вскоре он назначается командующим Западной армией, которая в апреле 1919 г. берет Уфу, Белебей, Бугульму, Бугуруслан. До Самары остается всего 80 км… Но…

Несколько слов о Михаиле Васильевиче Ханжине (1871–1961). Окончил Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, Михайлов-ское артиллерийское училище и Михайловскую артиллерийскую академию. Участник Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войны. Кавалер орденов Св. Георгия 3-й и 4-й степени, Георгиевского оружия, ордена Почетного Легиона Франции. Автор учебников по артиллерии, по которым учились офицеры Красной армии вплоть до Великой Отечественной войны.

По окончании Гражданской войны эмигрировал в Харбин, затем переселился в Дайрен, где русская общественность торжественно отметила 50-летие его службы в офицерских чинах. Председатель Попечительного совета Порт-Артурского и других русских кладбищ в Южной Маньчжурии. В 1945 г. был арестован и незаконно депортирован в СССР. (Дополнительные сведения о Михаиле Ханжине — настоящем русском патриоте — можно получить в книге: Баканов В. Горькое золото погон. Магнитогорск, 1997.)

Его внучка Марина Юрьевна и правнук Павел Андреевич Бородины проживают в настоящее время в Москве (см.: Харбинцы в Москве. В 2 вып. Вып. 1. М., 1996, с. 29).

Но вот тяжелые бои под Бугурусланом весной 1919-го и первые неудачи.

М. В. Ханжин переводится на должность исполняющего обязанности Начальника штаба Колчака, затем входит в состав его последнего правительства, где занимает пост военного министра.

Над Волжской группой войск, костяк которой составляют Ижевская и Воткинская дивизии из единодушно восставших против большевиков рабочих этих заводов и окрестных крестьян, принимает командование ген. — лейтенат В. О. Каппель.

Каппель Владимир Оскарович (1881 — 26.1.1920) окончил 2-й кадетский корпус в Санкт-Петербурге, Николаевское кавалерийское училище и Николаевскую академию Генерального штаба. Последний главнокомандующий войсками адмирала Колчака.

Август—сентябрь 1919 г.: Белая армия действует на Тоболе и терпит поражения. Начинается отступление. Отсюда, с Тобола, и ведет свое начало легендарный Сибирский Ледяной поход протяженностью в 5 тыс. верст, завершившийся в Забайкалье.

Октябрьские бои — и снова неудачи… Фронт прорван. Отступление к Омску уже разобщенными между собой группировками.

Располагавшийся в городе чехословацкий полк покинул Омск 5 ноября 1919 г. 10 ноября отсюда выехал колчаковский Совет министров, направившийся в Иркутск. Сам А. В. Колчак отбыл из Омска через два дня после своего правительства. Омск пал 14 ноября.

Сразу же после падения столицы омской власти чехословаки заявили, что они ставят своей целью немедленное возвращение на родину. С этого момента Чехословацкая армия в России (ЧСА) начала, используя все имеющиеся в ее распоряжении средства, пробиваться на восток. Основой действий ЧСА стал принцип "наши интересы — выше всех остальных". Интересы эти реализовать было тем легче, что, охраняя по поручению союзников Сибирскую магистраль, чехи захватили в свои руки весь ее подвижной состав.

Фактический захват чехословаками главной железнодорожной магистрали всего региона разорвал коммуникации между фронтом и тылом отступавших белых армий и лишил их возможности перегруппировки, пополнения и снабжения боеприпасами, усугубил их военные неудачи.

Отступающая на восток Белая армия и сам Верховный Правитель, ставший заложником политических интриг союзников, начали существовать раздельно друг от друга. Судьбы их пересеклись еще один раз — и в последний! — только уже под Иркутском…

Великий Сибирский путь забит воинскими эшелонами. Вместе с чешскими медленно уходили на восток и другие — польские, сербские, румынские. Эшелоны эти перемежались с поездами, забитыми беженцами, ранеными. Было очень много тяжелобольных: на дороге свирепствовал сыпной тиф. Постоянно происходили длительные заторы в движении, оно подолгу замирало совсем.

Наконец распоряжавшаяся на Сибирской магистрали ЧСА заявила о приостановке отправления всех русских эшелонов на восток и запрещении их продвижения далее станции Тайга, пока не эвакуируются все чехословацкие части. В этих условиях армия Каппеля вынуждена была в основном покинуть Сибирскую магистраль и продолжать отступление по старому, пересекавшему глухую степную и таежную Сибирь, Московскому тракту, существовавшему в этих краях еще задолго до прокладки железной дороги.

Эта наиболее крупная военная группировка "белых", которую объединяла Западная (позднее 3-я) армия Каппеля — несколько десятков тысяч человек, их жены и дети, — отступала с тяжелыми боями против наседавшего противника — 5-й Красной армии и партизан. Целью, поставленной красным командованием, было разгромить этот сильный боевой кулак "белых", уничтожить их или заставить сдаться на милость победителей. Главной же задачей "белых" являлось сохранить свои силы от разгрома, не сдаться врагу, чтобы принять от него смерть, не отдать ему на поругание и гибель своих жен и детей, спастись.

На плечах отступавших "белых" 5-й армии уже через месяц удалось занять Новониколаевск (современный Новосибирск), сданный практически без боя. Эвакуация из-под Новониколаевска семей солдат, раненых и беженцев была чехами остановлена, что вызвало резкое обострение отношений Колчака с командующим ЧСА Я. Сыровы и французским генералом Жаненом. В обстановке этих столкновений и развития революционных событий на Сибирской магистрали и происходило развитие двух параллельных и последних актов общерусской трагедии: перемещение эшелона Верховного Правителя на восток и его выдача союзниками "красным" и тяжелое отступление белых сил.

Почти одновременно с прибытием поезда Колчака в Нижнеудинск (в 250 км к западу от Иркутска) власть в городе перешла к т. н. Политическому бюро — местному органу Революционного комитета, поднявшего на Сибирской магистрали восстание против Омского правительства. Охрана Колчака (1500 чел.) могла бы навести порядок на железной дороге, но этого не позволили сделать чехи. "В видах безопасности" Жанен (уже сидевший в Иркутске) приказал временно задержать поезда Колчака, премьер-министра В. Н. Пепеляева и "золотой эшелон" с 408 млн. золотых рублей на станции, объявленной "нейтральной зоной". Эта "временная задержка" продолжалась две недели — по 10 января 1920 г. ("нижнеудинское сидение"). Колчак говорил, что унего появилось предчувствие готовящегося предательства.

Отступающая Белая армия, голодная и не обмундированная должным образом, в лютые сибирские морозы продолжала свой скорбный путь на восток, теряя людей, замерзавших в пути и погибавших в беспрерывных боях, умиравших от сыпного тифа. Но она не складывала оружия, не сдавалась и до конца сохраняла грозную для врага боеспособность. И все это — несмотря на беспримерные лишения и муки, которые выпали на ее долю на 5-тысячеверстном пути. И Белая армия спасла себя, явив своим мужеством и стойкостью еще один великий подвиг русского солдата, дав пример его самоотверженности и героизма. Этот подвиг должен теперь получить должную оценку и на Родине и навсегда войти в историю Российской армии, равно как и имена российских полководцев и героев Гражданской войны с белой стороны.

"Днем солнце — еще терпимо, к вечеру же поднимался обычный резкий степной ветер, — писал И. И. Серебренников. — Мороз становился крепче. Зябли лошади, коченели солдаты. Далеко не все имели теплую одежду… Ночлег в теплой избе — редко. Бивак у костра. Отмораживались… Картина, которую все чаще и чаще видят те, кто идет следом: замерзшие люди — то в одиночку, то целыми группами, — крепко уснувшие у потухшего костра… И еще, — отмечает он, — эпидемия тифа и самоубийств сопровождали собой весь путь отступления белых на восток" (Серебренников И. И. Великий отход. Рассеяние по Азии Белых русских армий, 1919–1923. Харбин, 1933).

Одним из материальных памятников этого отступления явились картины художника П. И. Сафонова, проделавшего с отступавшими частями весь Ледяной поход:…тянется непрерывная цепь саней, с укутанными во что попало неподвижными, застывшими фигурами людей… Временами среди них — масса всадников, в лохматых папахах, огромных валенках, с суровыми лицами. И снова сани, сани с этими фигурами. А после прохода авангарда — на голом снегу трупы людей, трупы лошадей… Ими обозначен весь путь Ледяного похода…

В этом тягостном, мучительно длительном отступлении, когда людьми готово было овладеть смертельное отчаяние, для противодействия ему народная молва, народная мудрость создала образ таинственного Помощника, в котором, на мой взгляд, нашел некое земное воплощение Заступник за народ и Землю Русскую, Святитель Николай Чудотворец. Здесь в Сибири, в Ледяном походе он принял имя Понужая.

Арсений Несмелов в одноименном стихотворении так писал о Понужае:

И вот, этот человек-видение помогает отступающим, поддерживает их в трудную минуту:

Тем временем, уже 1 января 1920 г. (приказ об этом Жанена последовал только 5 января) ЧСА поспешила взять Колчака и поезд с российским золотым запасом "под свою охрану". 4 января А. В. Колчак назначил своим преемником ген. Деникина, а "всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской восточной окраины" передал атаману Семенову, произведя его в генерал-лейтенанты. Г. М. Семенов стал, таким образом, верховным главнокомандующим и формальным главой Белого движения в Сибири и на Дальнем Востоке.

Вечером того же 4 января в Иркутске произошел переворот, в результате которого 5 января власть в городе формально перешла к т. н. Политцентру, а фактически — к рабоче-крестьянским дружинам, руководимым Иркутским губкомом РКП(б).

По предложению Жанена Колчак согласился перейти в отдельный вагон, на окнах которого были укреплены 5 союзных флагов — американский, английский, французский, японский и чешский, означавшие, что адмирал находится под защитой пяти держав. Вагоны Колчака и Пепеляева были прицеплены к эшелону 1-го батальона 6-го чешского полка и вместе с ним в ночь с 8 на 9 января двинулись на восток — к Иркутску. Поезд шел до станции Зима с большими остановками.

Ввиду явной опасности, которой грозила ситуация, А. В. Колчаку предлагались варианты спасения: бежать под видом солдата, покинуть чешский эшелон и уйти в Монголию, но он отказался, считая своим долгом до конца оставаться на посту.

Утром 15 января эшелон прибыл в Иркутск, к этому времени уже покинутый союзниками. Здесь заранее, согласно директиве Жанена и по сговору чехословацкого представителя в Иркутске с Политцентром, вопрос о выдаче чехами Колчака Политцентру был решен. Торг шел только из-за судьбы "золотого эшелона" и разрешился в конечном счете тем, что в качестве цены за свое свободное продвижение на восток чехи оставили золото в Иркутске — 366 млн. золотых рублей (из бывших с Колчаком 408), т. е. еще выторговали себе за предательство 42 миллиона рублей золотом.

Арест Колчака и Пепеляева произошел прямо на вокзале — в присутствии чехословацких, а также японских войск. Местным властям Колчака передал чешский офицер Боровичка. Когда Колчаку сообщили о передаче, он воскликнул: "Как, неужели союзники меня предают? Где же гарантии генерала Жанена?.."

21 января началось следствие, отраженное в неполном и фальсифицированном виде в книге "Допрос Колчака". Но 21 января власть Политцентра пала и на смену ему пришел Иркутский Военно-революционный комитет (далее ВРК), руководимый большевиками, — с иркутской губчека и прочими атрибутами советской власти. Допросы продолжались.

Отступавшая Белая армия не была в состоянии оказать какого-либо влияния на трагические события, разворачивавшиеся вокруг адмирала Колчака. Перед нею был Красноярск.

Но 4 января стало известно, что в городе установилась советская власть. Враг оказался таким образом у "белых" и спереди, и сзади. Каппель отдал приказ о штурме города, но вернуть Красноярск не удалось. Город было решено обходить с севера и двигаться по льду Енисея к устью Кана; по этой реке предполагалось снова выйти к железной дороге у г. Канска.

На устье Кана каппелевские войска разделились; было принято решение пробиваться за Байкал двумя отдельными группами северным и южным путями.

Южным путем, по Кану, пошла группа во главе с Каппелем (начальник штаба ген. С. Н. Войцеховский), ее целью был выход на Верхнеудинск (современный Улан-Удэ). Путь этой группировки по замерзшей реке, покрытой глубоким снегом, скрывавшим под своим покровом опасные наледи, по совершенно глухим и безлюдным местам (105 км), был в полном смысле этого слова путем на Голгофу. Были преодолены неимоверные трудности, и с Кана белые войска стали называть себя каппелевцами.

Вот передо мной сборник стихов сибирской казачки, проделавшей весь Ледяной поход, поэтессы Марии Вячеславовны Волковой "Песни Родине" (Предисловие П. Краснова. Издание Войскового представительства Сибирского казачьего войска. Харбин, 1936). Она пишет об этих днях:

"Костры горят по сторонам дороги, бросая свой зловеще-тусклый свет. Что это: явь или кошмарный бред? Горит лицо и стынут, стынут ноги, Глухая ночь, Все призрачно и странно. Кругом бело, но мрачно до тоски. Дорога наша — это грудь реки, реки обманчивой, живой, непостоянной… Какой мороз. А теплый кров — не скоро… Немеет тело, жизнь уходит прочь… Вокруг тайга, вверху над нами ночь, внизу — река и страшные зажоры".

Зажор (сибирск.) — это опасная наледь на северных сибирских реках, не замерзающая, так как постоянно подпитывается водами реки, часто покрытая лишь тонким слоем льда, покровом снега. Один из таких зажоров и стал причиной гибели В. О. Каппеля. В этом мучительном переходе по порожистой таежной реке командующий, который, как говорили, отказался ехать верхом, чтобы быть в равном положении со своими подчиненными, попал в такую наледь, промочил и отморозил ноги (гангрена); (по другим данным, его сани провалились под лед, он заболел крупозным воспалением легких). 26 января 1920 г. Владимир Оскарович Каппель скончался в румынском эшелоне на маленькой железнодорожной станции Утай недалеко от Нижнеудинска.

Командование армией возглавил ген. — лейтенант Сергей Николаевич Войцеховский.

В стихах Марии Волковой имя Каппеля перекликается с именем другого героя Гражданской войны — Лавра Корнилова. Каппелевцы не оставили тела своего погибшего командира и повезли его с собой, чтобы уберечь прах от посмертного дикарского надругательства со стороны большевиков, как это было с Л. Корниловым, тело которого те даже… вырыли из могилы и повесили.

Ледяной поход прошли многие харбинцы и маньчжурцы. Назову только одно имя — Николай Павлович Веселовский-Выговский, оставивший воспоминания (его статья "25 лет Ледяного похода" // Луч Азии, 1945, № 5/131). Биографом В. О. Каппеля за границей был полковник В. О. Вырыпаев.

28 января 1920 г. белые части подошли к селу Тулун — уже в пределах Иркутской губернии — и здесь о смерти командующего узнала основная масса бойцов. Армия сохраняла высокий боевой дух и боеспособность. А. Несмелов отмечает эти качества каппелевцев, и он совершенно прав, когда в том же стихотворении "Понужай" пишет:

Навстречу каппелевцам на станцию Зима из Иркутска был выдвинут заслон из 4 тыс. красных бойцов. 30 января этот отряд был наголову разбит, и мало кому из его состава удалось уйти живым.

Путь на Иркутск был открыт, и 2 февраля каппелевские войска подошли к городу. С. Н. Войцеховский предъявил Иркутскому ВРК ультиматум с требованием о выдаче ему Колчака и других арестованных, снабжении своей армии продуктами (на 50 тыс. чел.) и фуражом (на 30 тыс. лошадей) и выдаче 200 млн. руб., в том числе 50 млн. золотом, — в обмен на бескровный обход Иркутска Белой армией, целью которой был объявлен уход в Забайкалье.

Требования белого командования следует признать завышенными. Находившийся в тюрьме А. В. Колчак, узнав о них, воскликнул: "Войцеховский погубил меня!" Однако судьба его была предрешена еще ранее.

Ультиматум "белых" был отклонен, и каппелевцы начали бои за город, встретив упорное, отчаянное сопротивление.

Обстановка в Иркутске складывалась крайне угрожающей для "красных", и в этих условиях местная губчека представила ВРК список из 18 чел. "классовых врагов" для их немедленного уничтожения. Список возглавляли Колчак и Пепеляев. Расстрел их стал делом решенным.

Руководивший расстрелом председатель ЧК Чудновский так рассказывал о последних часах адмирала Колчака: "Председатель ревкома товарищ Ширенков [А. А. Ширямов. — Г.М.] принял мое предложение убить Колчака без суда. Я… рано утром 7-го февраля вошел в камеру Колчака. Он не спал. Я прочел ему постановление ревкома, и Колчак меня спросил: "Таким образом, надо мною не будет суда?" Должен сознаться, что этот вопрос застал меня врасплох. Я ничего не ответил и спросил его только, не имеет ли он какую-нибудь последнюю просьбу. Колчак сказал: "Да, передайте моей жене, которая живет в Париже, мое благословение". Я ответил: "Хорошо, постараюсь исполнить Вашу просьбу". Колчак и находившийся тоже в тюрьме министр Пепеляев были выведены на холм на окраине города на берегу Ангары. Колчак стоял спокойный, стройный, прямо смотрел на нас. Он пожелал выкурить последнюю папиросу и бросил свой портсигар в подарок правофланговому нашего взвода… Наши товарищи выпустили два залпа, и все было кончено. Трупы опустили в прорубь под лед Ангары…" (цит. по: Капитан 2-го ранга Чириков Н. С. Верховный Правитель Адмирал А. В. Колчак // Морские записки, Нью-Йорк, т. ХХ. № 1–2 (56), с. 42–43).

Так погиб замечательный полярный исследователь, командующий российского Императорского Флота адмирал А. В. Колчак, Верховный Правитель России, честный и непримиримый боец за нее — Единую и Неделимую, — втянутый в бурный водоворот политических и революционных потрясений в Сибири и на Дальнем Востоке. Светлая личность этого человека и его скорбная кончина сделали его одним из крупнейших деятелей Белого движения.

Каппелевская армия, узнав о гибели Верховного Правителя, прекратила штурм Иркутска и обошла его, завершив последний этап Ледяного похода переходом через замерзший Байкал.

И. И. Серебренников называет его Вторым Ледяным походом… С утра 10 февраля от села Голоустного на лед Байкала вступили первые колонны Каппелевской армии. Вступили нетревожимые никем. Мрачный и величественный Байкал. Ледяное отчаяние пустыни. Мрак и темнота. Ни следа, ни дороги, ни огонька.

И после долгого, казавшегося бесконечным пути — впереди забрезжил свет. Еще немного, и замелькали огни станции Мысовая Забайкальской железной дороги, где для приема больных и раненых отступавшей армии уже стояли поезда атамана Г. М. Семенова.

Во второй половине февраля 1920 года, писал И. И. Серебренников, каппелевские колонны Белой армии вошли в семеновскую столицу г. Чита. Сибирский Ледяной поход продолжался пять месяцев, до Читы дошли самые сильные, самые стойкие и выносливые… Это были каппелевцы — 25 тыс. закаленных бойцов.

Вторая группа под командованием полковника Сукина (11-й Оренбургский казачий полк, части 3-го Барнаульского стрелкового полка, другие), проделав за зиму огромный кружной путь по таежной глухомани Северного Прибайкалья, пришла в Читу в составе 4–5 тыс. чел.

Тяжелейшие жертвы были принесены не напрасно. "Белые" сохранили основной костяк боевых сил, высокую боеспособность, спасли от гибели своих жен и детей. В этом и был смысл всех лишений и страданий Сибирского Ледяного похода Белой армии. После прихода в Забайкалье каппелевские части составили 2-й и 3-й отдельные стрелковые корпуса войск Российской Восточной окраины. Войцеховский был назначен командующим армией — при главкоме Семенове.

В память Сибирского Ледяного похода был выбит орден участника похода. Он состоял из серебряного тернового венка — символа страдания за Россию — и обнаженного золотого меча — знака того, что борьба за Россию еще не закончена. Я поместил изображение этого ордена на обложке своей книги "Российская эмиграция в Китае". В структуре ордена очевидна его преемственность с орденом южнорусского Ледяного похода (золотой терновый венок и серебряный меч). Орден был памятью отступления, и поэтому в обиходе его называли "Понужаем".

По прибытии в Читу каппелевцы 22 февраля похоронили своего командира в ограде читинской церкви. При оставлении ими в сентябре города останки генерала в цинковом гробу были перевезены в Харбин и при большом стечении народа перезахоронены у северной стены Св. — Иверского храма. Над могилой была зажжена негасимая лампада.

Хранившие память о своем командире, делившем с ними все невзгоды, его боевые товарищи стремились поставить на могиле В. О. Каппеля памятник. По свежим следам событий это было сделать трудно: продолжалась гражданская война и после Забайкалья каппелевцы, которых после разгрома Семенова китайские власти пропустили на территорию Приморья, сражались против "красных" еще и в этом крае…

Были собраны народные пожертвования, и памятник воздвигнут в 1929 г. 28 июня он был освящен правящим архиепископом Мефодием, в окружении тысячной толпы. Памятник представлял собой гранитную глыбу с каменным же крестом над нею, у основания которого изваяна эмблема каппелевской армии — меч в терновом венке. На надгробии памятника высечена надпись: "Люди, помните, что я любил Россию и любил вас и своей смертью доказал это. Каппель".

Помним.

Помним и то, что после прихода в Харбин в августе 1945-го Советской армии на могилу героя Гражданской войны генерала В. О. Каппеля приходили бойцы и высшие командиры этой армии и отдавали Солдатский долг памяти этому человеку… И то, как по распоряжению какого-то сотрудника советского Генерального консульства в Харбине в 1956 г. могила была осквернена: памятник разрушен, вывезен и брошен у Нового кладбища, а саму могилу — сровняли с землей. Судьба праха остается неизвестной. Несколько иную версию излагает В. В. Перминов (см. его "Генерал Каппель" // Народная газета, 17 июня 1994 г.; его же "Где прах генерала Каппеля?" // НСМ, 1999, № 60). С работой С. Федоровича "Генерал Каппель" мне, к сожалению, не удалось ознакомиться.

Через несколько дней после освящения памятника волжане из каппелевской армии праздновали свой корпусной праздник. Присутствовало около 200 чел. За столом было оставлено одно свободное место, перед ним поставили прибор, возле которого стоял букет белых роз. Это было место генерала Каппеля.

Память Владимира Оскаровича Каппеля отмечалась дальневосточной российской эмиграцией ежегодно.

Этот доблестный офицер императорской Российской армии остался навсегда народным героем Белой стороны в Гражданской войне, героем, горевшим пламенем неистребимой веры в возрождение России, в правоту своего дела. Как говорилось в одной эмигрантской газете в 1940 г. — он горел сам и зажигал своей верой потухшие надежды. Имя покойного генерала Каппеля овеяно величием духа, искусством водительства ратным, умением влить в умы и сердца людей веру в конечное торжество Белого движения (Памяти Белого вождя: К 20-й годовщине кончины ген. — лейтенанта В. О. Каппеля // Шанхайская заря, 1940, 26 января, № 4735).

Важнейшие для судеб эмиграции события происходили в это время и в полосе отчуждения КВЖД.

Все белые правительства Сибири и Дальнего Востока включали русское население полосы отчуждения в состав граждан России. После падения Омского правительства Директор-распорядитель Правления Общества КВЖД Д. Л. Хорват совершенно обоснованно выступил с декларацией о принятии им на себя всей полноты государственной власти в отношении русского населения полосы отчуждения впредь до образования общепризнанного российского правительства.

Левые пробольшевистские круги Харбина, группировавшиеся вокруг т. н. Объединенной конференции, находившейся в ведении Дальневосточной республики и финансировавшейся ею, объявили борьбу против Хорвата под лозунгом "Вся власть над русским населением в полосе отчуждения КВЖД Дальневосточному Временному правительству во Владивостоке" и организовали забастовку, которая — также в полной мере — отвечала планам и интересам китайских властей: как в отношении отстранения авторитетного и влиятельного русского Директора-распорядителя, так и ликвидации русского управления зоной КВЖД, и поэтому была ими поддержана. Воспользовавшись ситуацией, Бао Гуйцин объявил о том, что Хорват не вправе осуществлять в полосе отчуждения какую-либо политическую власть, принадлежащую в полном объеме суверенному Китаю и ему, Бао, как представителю этого правительства в полосе отчуждения КВЖД.

Д. Л. Хорват был вынужден отказаться от поста Главноначальствующего в этой полосе, а позднее вышел в отставку и с поста Директора-распорядителя Общества КВЖД. Своим заместителем он оставил И. К. Пименова, хорошо знавшего Б. В. Остроумова и способствовавшего позднее назначению того на пост Управляющего КВЖД. А пока исполняющим обязанности управляющего оставался В. Д. Лачинов.

Организаторские способности Д. Л. Хорвата особенно ярко проявили себя в выборе им своих сотрудников. И Лачинов, и сменивший его позднее Казакевич — оба были прекрасными инженерами.

Василий Дмитриевич Лачинов (1872–1933, Харбин) — помощник начальника Службы тяги с 1903 г.; начальник этой важнейшей службы с 1 октября 1907 г. по 31 марта 1918 г. Помощник Управляющего дорогой по железнодорожной части: 1 апреля — 27 апреля 1918 г. И. о. Управляющего дорогой с 28 апреля 1918 г. по 5 ноября 1920 г. Товарищ Председателя правления Общества КВЖД с 6 ноября 1920 г. по 5 июля 1921 г. Старший консультант правления общества с июля 1921 г. по октябрь 1924 г.

Жена его — Вера Дмитриевна — играла большую роль в благотворительных организациях Харбина. Сыновья — Борис и Дмитрий, дочь — Нина. Потомки семьи Лачиновых живут в настоящее время в Англии.

С 7 ноября 1920 г. исполняющим обязанности Управляющего дорогой стал Дмитрий Петрович Казакевич (16 декабря 1869 г., СПб. — 3 февраля 1924 г., Сиэтл). Представитель знатного дворянского рода (его отец — Петр Васильевич Казакевич был ближайшим соратником графа Н. Н. Муравьева-Амурского и первым генерал-губернатором Приамурья), он окончил Санкт-Петербургский Институт инженеров путей сообщения. Поступил на службу Общества КВЖД 1 октября 1902 г. начальником одного из строительных участков около Хайлара. В период восстания ихэтуаней и русско-японской войны находился в Петербурге. В третий раз приехал в Маньчжурию в 1911 г., оставив семью в России. Был назначен помощником начальника Службы пути — Немчинова. С 1915 г. — после отъезда в Россию Немчинова — был назначен на его место. С 1 июня 1918 г. по 6 ноября 1920 г. — исполнял должность помощника Управляющего дорогой по Железнодорожной части. С 7 ноября 1920 г. по 1 февраля 1921 г. — и. о. Управляющего дорогой. Уехал в США и вскоре погиб на лесопилке в результате несчастного случая. В Сиэтле ему поставлен памятник.

Сын — Владимир Дмитриевич Казакевич — так описывает служебный дом отца в центре Нового Города: "Двухэтажная вилла американского типа, с двумя балконами. Теннисная площадка. Центральное отопление на один дом. "Зимний сад" — застекленная терраса, площадью около 20 кв. м. Вокруг нее проходила труба водяного отопления, на которой устроена лежанка, и на этом теплом днище стояли кадки с цветами. Две стороны террасы выходили в глубь сада, а одна — в сторону двора.

Был садовник — китаец. Питомник КВЖД присылал своих людей, которые приходили, подстригали сад, все налаживали. Обязанностью китайца-боя было следить за двором, качать воду и т. п.".

Владимир Дмитриевич, окончив Харбинские Коммерческие училища, в 1921 г. уехал в Америку; прожил там 28 лет, из которых 26 в Нью-Йорке. В 1949 г. возвратился в СССР, был научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений АН СССР, где я с этим интереснейшим человеком и познакомился. С 1971 года он неизменно давал отзывы на мои первые "писания" — тогда еще, конечно, только "в стол", по маньчжурским делам и высказывал некоторые соображения, весьма полезные для меня, за что я ему сердечно благодарен. Оставил мне свои интересные воспоминания.

Но вернемся к событиям в полосе отчуждения.

Далее, по приказу Чжан Хуансяна 14 марта 1920 г. китайские войска неожиданно, в часы служебных занятий русского Штаба охраны дороги заняли обширное здание этого штаба на Большом проспекте и подняли над ним китайский флаг. Вслед за этим китайская сторона объявила, что берет в свои руки полный контроль и всю полноту административной власти в полосе отчуждения, переименованной ею в Особый район Восточных провинций (ОРВП), и вводит сюда новые воинские части. Это означало ликвидацию Охранной стражи дороги (расформирована 15 июля 1920 г.) и русской полиции в Харбине и на линии. Но некоторые ее чины вошли в состав китайской полиции. Сохранив свою выправку и форму, "как мимолетная тень недавнего прошлого, — писал Е. Х. Нилус в "Историческом обзоре КВЖД", — изредка мелькают еще и теперь [это 1923 год. — Г.М.] на уличном фоне международного Харбина фигуры в серых солдатских шинелях со всеми атрибутами былого полицейского звания".

После захвата Штаба русской охраны дороги было расформировано и Управление военного коменданта города Харбина, которым в то время оставался ген. — майор Михаил Михайлович Иванов. Он жил в Модягоу и скончался 7 ноября 1935 г. в крайней бедности.

Ослабление русской охраны дороги и полиции вызвало, естественно, рост преступности в Харбине и на линии, где криминальная обстановка и так была на грани критической. Почти безнаказанно орудовали многочисленные хунхузские шайки, занимавшиеся грабежами и убийствами — главным образом своих же собратьев, китайцев. В городе было немало случаев похищения с целью выкупа детей состоятельных людей. Здесь действовали бандитские шайки, основной контингент которых часто составляли выходцы из СССР, свободно приезжавшие в Харбин и "работавшие" рука об руку с местными преступниками.

"Наименьшим злом", если так вообще можно выразиться в отношении преступности, были различного рода мошенники и мелкие грабители-воры. В основном китайцы; один, наиболее ловкий, получил прозвище "Ванька Золотой зуб" (но, видимо, под таким "именем" в действительности скрывалось несколько человек); была категория воров, прозванных "С добрым утром!" и специализировавшихся на ограблении квартир и беспечных домохозяек в ранние утренние часы, когда те либо еще спали, либо уходили в лавки за продуктами.

Имел место немало повеселивший обывателей случай, когда ловкие воры в 1922 г. сняли и унесли с собой всю сбрую у задремавшего у Железнодорожного собрания русского извозчика… Они так и остались непойманными. Был задержан китайский уличный торговец вразнос, у которого обнаружили четыре аршина разной длины… И тому подобное (особенно различные подделки и фальсификации), описания таких случаев можно умножить.

Но главной проблемой в это время оставались действия жестокой и преступной, терроризировавшей город, банды некоего Корнилова, грозы Харбина, имя которого стало нарицательным.

Корнилов, Иван. В 1914 г. окончил Харбинские Коммерческие училища, был студентом Петроградского университета.

Начал с того, что попытался с сообщниками ограбить главный чуринский сейф. Чтобы проникнуть в помещение, они стали проламывать потолок; куски штукатурки упали и привлекли внимание сторожей. Был схвачен и получил год тюремного заключения. Выйдя на свободу, совершил при ограблении состоятельных коммерсантов города несколько убийств, нагнав страх на весь Харбин. Но некоторые считали его "героем", кем-то вроде Робин Гуда.

27 января 1923 г. Корнилов снова попал на скамью подсудимых за убийство семьи Фишберг и был приговорен к бессрочной каторге. После этого его сообщники — Ломаковский (приговорен за сбыт фальшивых денег) с женой — разработали план бегства из харбинской тюрьмы. Необычайно дерзкий побег прямо из зала суда на третий день Пасхи удался. Преступники разделились. Корнилов, заметая следы, вбежал в дом Мичкова, по внутренним лестницам "мичковского небоскреба" и крышам соседних домов пробрался на Кавказскую улицу, затем от угла к углу на Китайскую, дальше на Аптекарскую, затем на Артиллерийскую. Был ранен.

С Ломаковским встретился в Нахаловке. Здесь они приобрели запас продуктов и оружие. Меняя квартиры, переодеваясь и гримируясь, в течение двух месяцев Корнилов и чета Ломаковских скрывались на Крестовском острове, Интендантском разъезде, в Московских казармах и, наконец, на окраине Модягоу.

Корнилова не раз замечали, но, ловкий, он всегда ускользал от преследования. Одновременно шайка сводила счеты с людьми, которых она считала предателями, виновными в своем аресте, жестоко убивая их, и разрабатывала планы нападений еще на трех богатых харбинских предпринимателей с целью добыть денег для своего исчезновения из города. Мало того, находясь на свободе, они даже дали согласие одному предприимчивому американцу на съемки фильма о себе после своего сенсационного бегства, и такая кинокартина с их участием была создана!

Но на ноги были поставлены все агенты городского и железнодорожного сыска. Были обшарены все закоулки Харбина и его окрестностей. Круг поисков бежавших преступников неумолимо сужался. Наконец, последнее убежище кровавой тройки было установлено точно. Стало известно, что Ломаковские по поддельным паспортам скрываются как квартиранты в Гондаттьевке (именно так ее название писалась ранее) — "небольшом, возникшем два года назад поселке на краю Модягоу", в доме Ромашева, по адресу Глебовский переулок, 1726 (это номер выделенного домохозяину железнодорожного участка), а Корнилов живет с ними под видом "гостя".

Глубокой ночью цепи полицейских окружили дом Ромашева и весь поселок. Как повествует газетная хроника, ранним дождливым утром 17 июня 1923 г. жителей поселка разбудил оглушительный залп. Первая мысль у них была о нападении хунхузов на расположенный рядом пороховой склад. Но тут дело было другое…

Из дверей дома выскочил успевший одеться Ломаковский с двумя наганами в руках и, дико закричав "Кто храбрый — стреляй!", пустился наутек в поле. По нему был дан залп, сделано еще несколько выстрелов, и бандит упал.

Корнилову предложили сдаться ("Ванька, сдавайся, а то расстреляем!"). Наступило молчание, после которого по дому и постройкам был дан второй залп. Из уборной в углу двора раздались истерические женские вопли. Еще минута — и из дверей выползла раненная в обе ноги Ломаковская, первым вопросом которой к подбежавшим полицейским был "Что с Мишей?" (мужем).

Через некоторое время из выгребной ямы той же уборной вытащили и Корнилова, всего в нечистотах. "Не будь бабы — не поймали бы", — сначала нагло бросил он. Но, скрученный по рукам и ногам, вскоре совершенно поник и в автомобиле, отвозившем его в тюрьму, сидел смертельно бледный.

Ломаковский умер в 10 час. утра. Пятью часами позже в больнице Красного Креста ушла из жизни и его жена.

"Вставайте, Корнилов пойман" — такой фразой начиналось утро в двух третях харбинских квартир, — писала газета. Сыщики Иван Семенович Волков, помощник начальника Сыскного отделения Главного полицейского управления, и Александр Федорович Кирста, помощник начальника железнодорожного розыска, выследившие и арестовавшие Корнилова, были представлены к орденам и денежной награде.

Потом было следствие, выявившее весь спектр преступлений Корнилова, жизненный путь которого был усеян человеческими жертвами…

А тем временем…

23 июня газеты взорвались анонсом:

"В субботу 23 и воскресенье 24 июня Корнилов и Ломаковский на свободе в жизни после побега.

Только эта есть настоящая правдивая картина. Снята и воспроизведена Пауль С. Кролей.

2000 футов захватывающих интересных похождений легендарных бандитов. Смотрите, как они улыбаются и смеются. Как Ломаковский приготовляется к убийству, его различные методы и приемы в обращении с оружием. Картина полна жуткими моментами с начала и до конца и иллюстрирует агентов сыска, участвующих в поимке бандитов во главе с Кирста, Волковым и полковником Сун.

В театре "Весь Мир" картина будет сопровождаться также сеансами Театра Миниатюр "Водевиль".

Дирекция П. С. Кролей".

Вскоре в газетах замелькало объявление о конкурирующей кинокартине:

""Арест Корнилова и его сподвижников. Корнилов в кандалах" — фильм С. С. Машина о Корнилове.

Исключительная уголовная хроника. Настоящий Корнилов только у нас! Не давайте себя обманывать! Смотрите только нашу фильму!"

Картина была заявлена к демонстрации в "Модерне", первое время были аншлаги, выстраивались длинные очереди за билетами. Но вскоре наступило разочарование. Оказалось, что съемки были сделаны в Гондатьевке: домик, в котором укрывался Корнилов, место, где смертельно ранили Ломаковского, оцепление улиц, чины розыска… Сама же картина поимки зафиксирована не была — по техническим причинам. Корнилов был снят уже в тюрьме.

Таким образом, как писали рецензенты, в картине "нет интригующих действий"; кроме того, Машин, вполне в современном духе, перемежал сцены своего фильма коммерческой рекламой: например, труп Ломаковского и призыв "Курите лучшие папиросы Лопато", снова какая-то сцена, и новая реклама, "совершенно затушевывающая впечатление самой фильмы".

Машинская лента, демонстрировавшаяся в "Модерне", быстро потеряла успех у зрителей.

Конкурент тем временем разворачивался все шире. Вот его объявление:

"Сегодня и завтра одновременно в двух иллюзионах — на Пристани в саду "Луна-Парк" (Комсоб) и в Новом Городе в "Новом Мире" демонстрируется сенсационная картина — "Корнилов и Ломаковский на свободе после побега" — снята Кролейем.

Фильма полна захватывающими моментами. Преступники оказались прекрасными кинематографическими артистами и с большим самообладанием провели свои роли. Они демонстрируют методы и приемы в обращении с бомбами и оружием, они подготовляют нападение и готовы к встрече с преследователями.

Фильма Кролея интересна тем, что снята с натуры.

Предстоит посмотреть тех легальных лиц, имена коих вот уже долгие месяцы не сходят с уст харбинских жителей".

А что это за "Луна-Парк" в Харбине?

Он был задуман артистом Шумским, как известный сад в Петрограде, и располагался на второй половине Летнего Коммерческого собрания (рядом с Городским садом на Пристани). Это была открытая сцена, где демонстрировались картины иллюзиона, разыгрывались миниатюры, шли отдельные аттракционы. Ему, конечно, было далековато до своего столичного собрата, но и харбинский "Луна-Парк" представлял собой место, где каждому было доступно провести вечер не скучая. Сюда перешла труппа "Сибкота" ("Сибирского кота") со своей программой кабаре, во главе с артистами Ардатовым и Ромославским, выступал с поразительным художественным свистом Бегичев (оперные арии!), другие.

Но я отвлекся.

Однако как же вдруг оба бандита стали подвизаться в качестве артистов кино? Где снимали картину? (Говорили, что она снималась в Мукдене.) Правда ли вообще вся эта история?

Да. Все правда.

И снимались Корнилов и Ломаковский не в Мукдене, а в Харбине, смело появляясь в центре города и открыто разгуливаясь по самым людным местам.

Как выяснилось позднее, дело обстояло так.

Корнилов явился к американскому кинорежиссеру, предложил свои услуги, договорился о гонораре, получил аванс в 1000 (местных) долларов (остальные три тысячи он должен был получить 17 июня, но не успел), заключил контракт на участие в съемках — свое и Ломаковского. Кролей возил их обоих по городу в автомашине, производил съемки по своему заранее разработанному сценарию, в нужных ему местах. Один раз Корнилов даже снимался вместе со случайно встретившимся ему полицейским…

Картина была снята с чисто американской предприимчивостью и размахом и действительно являлась сенсацией. Но перед демонстрацией ее полиция предложила Кролею представить фильм на предварительный просмотр, от чего тот, как гражданин США, уклонился. Тогда полиция обратилась к американскому консулу, получила фильм, произвела в нем вырезки и в таком виде разрешила в прокат.

На суд над Корниловым публика допускалась в строго ограниченном числе и по заранее выданным билетам. Корнилов предполагал, что его будут судить по законам Советской России, но его судили по законам Китайской Республики.

В тюрьме И. Корнилов раскаивался. Он утверждал, что никогда не стрелял первым, что он по убеждениям анархист, что его мечта — уехать в Германию и там закончить образование. К перспективам приговора относился оптимистически.

— Я хорошо знаком с законами Китая. Ни одна статья закона, ни декрет президента о смертной казни в отношении европейцев не может быть применен ко мне, так как я никого из стражи не убивал и вооруженного сопротивления во время поимки не оказывал, — заявлял он. — Самое большее, что меня ожидает, — это 10-летнее заключение в тюрьме. При этом возможно также применение ко мне досрочного освобождения. Хотя, может, и через несколько лет, но я все-таки уеду в Германию… Мне же всего 30 лет, хочется еще жить…

У Корнилова была редкая память, ему хорошо давалось изучение китайского языка и вообще языков. Он расспрашивал о товарищах по Коммерческим училищам, интересовался, что дало им знание китайского языка. И когда узнал, что многие из них хорошо устроились и зарабатывают большие деньги, глубоко задумался…

Приговор суда Корнилову: смертная казнь.

Оставалась еще надежда — ведь он был иностранец… Но в октябре 1923 г. был издан указ президента Китайской Республики о распространении смертной казни на иностранцев, лишенных права экстерриториальности в Китае… А русские к этому времени уже давно были лишены этого права.

Иван Корнилов еще некоторое время содержался в тюрьме, но в конце концов смертная казнь была к нему применена — в соответствии с китайскими законами — путем медленного удушения.

Но я забежал вперед и нарушил хронологию повествования. Вернусь к 1920 году.

Всем событиям этого, самого тяжелого в истории дальневосточной эмиграции, года одним лишь отстранением Д. Л. Хорвата не суждено было завершиться.

23 сентября последовал указ президента Китайской Республики о прекращении полномочий посольства бывшей Российской империи в Китае. Пекинское правительство заявило о непризнании русского посланника и консулов, отмене экстерриториальности русских в Китае, переходе их под защиту и покровительство китайского правительства и о передаче бывших русских концессий в Тяньцзине, Ханькоу и Шанхае новому созданному Особому бюро по русским делам.

На другой же день — 24 сентября — "в связи с переходом банка под французское покровительство" над зданием Русско-Азиатского банка в Харбине был поднят французский флаг.

Российское посольство в Пекине в эти и последующие дни:

"Над чугунными воротами уже спустили торжественно и медленно трехцветный флаг.

Почтенный бой из привратницкой встречает посетителей без прежнего предупредительного внимания, и его французский язык с трудом поддается уяснению. Роскошная усадьба с дорожками, усыпанными гравием, с причудливо, в тени деревьев, разбросанными скамеечками для отдыха, клумбами, с площадкой для тенниса и домами, такими просторными, уютными и барскими… Дома, тонущие в зелени, с террасами, куда никогда не посмеет проникнуть палящее солнце, беседки в виде пагод, пальмы, кипарисы, туи, и дурманящее благоухание цветов, и страстный звон цикад. Комфортабельные кабинеты с тяжелой мебелью, с кожаными холодящими креслами, куда так заманчиво скрыться от нестерпимой жары; можно с таким уютом тянуть коктейли… Здесь перебывали все… Здесь начал Колчак, когда возвращенный телеграммой Кудашева из Месопотамии, войдя в кабинет князя, он произнес своим глухим, но внятным голосом знаменательные слова: "По приказанию английского правительства прибыл в распоряжение Вашего Сиятельства""…

Таким увидел российское посольство журналист, побывавший в нем вскоре после описанных выше событий.

Здесь нужно сказать и о том, что все белые правительства Сибири и русского Дальнего Востока считали все российское население полосы отчуждения КВЖД — гражданами России. С российским гражданством жителей полосы отчуждения было связано и то обстоятельство, что молодежь призывного возраста в Харбине и в Манчжурии в целом призывалась в армию — разумеется, в Белую. Судьбы призывников складывались по-разному.

Вот пример одного из них — Василия Павловича Тешина. Родился 2 июля 1899 г. в Нижегородской губернии. В Харбин прибыл с родителями в 1901 г. Учился в гимназии Андерса, затем в StLois College в Шанхае (3-годичный курс), вернулся в Харбин. Работал на Табачной фабрике Лопато, обеспечивавшего своим служащим великолепные условия…

И вот 24 марта 1919 г. по досрочному призыву в армию Колчака был мобилизован и отправлен в Раздольное Приморской области. Стал рядовым в конно-пулеметной команде Приморского Драгунского полка. Здесь вступил в революционную организацию, возглавлявшуюся большевиками-фронтовиками П. В. Коноваловым и Г. И. Исаевым. Служил во 2-м Революционном кавалерийском полку Народно-революционной армии. С выступлением японцев в ночь на 5 апреля 1920 г. был принужден вернуться в Харбин.

Благодаря родственнику, служившему в белом штабе, эти обстоятельства биографии ему удалось скрыть. Работал в фирме компаньона отца — рыбной торговле бр. Трезубовых. (Водопроводная ул., 24). Высокое социальное положение, превосходные условия жизни не позволили развиться в этом человеке чертам какого-то экстремизма; политикой он более не занимался, но отличался демократическими взглядами. Ушел в личную жизнь, в охоту, которая, наверное, отняла половину его жизни… Как исключительно честный и добросовестный работник, всю жизнь получал хорошее вознаграждение за свой труд.

Тешины — Павел Васильевич и Татьяна Илларионовна — уроженцы Нижнего Новгорода, купеческая семья, занимавшаяся рыбным делом. В Маньчжурию приехали в 1901 г. с целью расширения своих торговых предприятий. Ими был открыт магазин, построена коптилка, приобретен собственный дом (Короткая ул., 12). Большая семья: кроме старшего сына Василия, — Анатолий (1910), дочери Анна (1906), Фаина (1908), Анастасия (1915).

И в этой вполне благополучной семье происходит трагедия. Родив Настеньку, Татьяна Илларионовна внезапно, без каких-либо видимых причин, кончает жизнь самоубийством…

Почему обо всем этом так подробно?

Это семья моей прелестной жены Таюши — Таисии Васильевны Мелиховой, урожденной Тешиной…

Деятельность русских судебных учреждений в Харбине (по праву экстерриториальности русские имели свой Пограничный окружной суд, председателем которого бессменно с 1898 г. состоял Василий Александрович Скворцов) была официально закрыта 1 октября 1920 г. Это тоже была крайне критическая ситуация, когда русские в Китае на какое-то время оставались "без своего и чужого суда".

Российскими учреждениями в зоне Китайской Восточной железной дороги теперь оставались только Общественные управления г. Харбина, г. Маньчжурия и линейных поселков.

Харбинское общественное управление (ХОУ) со своей прекрасной, проверенной временем всеохватывающей структурой (Собрание уполномоченных, Городской совет) тоже было движущей силой развития города как в экономическом, так и в культурном отношении, и всему голова. Оно работало хорошо, но, конечно, всегда оставалось множество недоделок, которые давали богатую пищу русской харбинской прессе, метавшей свои сатирические молнии чаще всего в различные структуры горсовета. Про его председателя П. С. Тишенко в этой связи в шутливой газетной "Харбинской энциклопедии" так и говорилось: "Тишенко — Главный предмет питания всех харбинских фельетонистов".

Председателем Собрания уполномоченных был профессор Юридического факультета в Харбине Г. К. Гинс; его заместителем — крупный русский педагог, начальник Учебного отдела КВЖД Н. В. Борзов. Уполномоченными были русские, китайцы, японцы, по одному-два представителя некоторых европейских стран. Избирались они на трехлетний срок. Собрание имело ряд постоянных комиссий: Ревизионную (председатель Н. Л. Гондатти), Оценочно-налоговую (Д. П. Качесов), Бюджетную (П. И. Кузнецов), Инициативно-финансовую (Я. Р. Кабалкин), Школьную (Н. В. Борзов), Врачебно-ветеринарно-санитарную (И. Я. Оксанов), Строительную, Трамвайную и Попудную (возглавлявшиеся архитектором Ю. П. Ждановым) и Благотворительную (предс. И. Я. Яппо).

Я уже писал об обсуждении на Трамвайной комиссии актуального для города вопроса о пуске трамвая ("Маньчжурия далекая и близкая", книга первая). Тогда имело место острое соперничество японской и китайской фирм, стремившихся получить концессию на проведение трамвая. Предпочтение было отдано китайской компании. Японцев это решение, конечно, не удовлетворило.

Страсти вокруг трамвайной концессии вылились в оригинальную форму высмеивания одним конкурентом другого. Несколько дней подряд по Водопроводной улице среди бела дня взад-вперед на лошадиной тяге таскался бутафорский трамвайный вагон, сделанный из китайских арб и брезента. За ним по мостовой волочилась помятая жестяная банка. В вагоне сидели японцы. А снаружи были помещены карикатуры и надписи на китайском языке. Была одна и на русском: "Скоро! Скоро! Еще только 13 лет — и обыватель получит трамвай!"

Зрелище привлекало внимание прохожих…

Председателем Городского совета много лет подряд был бессменный (и бессмертный) П. С. Тишенко, один из наиболее уважаемых старожилов Харбина, его историк и бытописатель, знаток харбинских обычаев и привычек.

Петр Семенович Тишенко родился 21 января 1879 г. По образованию востоковед: с отличием окончил китайско-монгольское отделение Восточного института (1906). Старейший собрат по перу харбинских журналистов — помощник редактора и редактор официоза КВЖД — "Харбинского вестника". Автор серьезного труда "Китайская Восточная железная дорога, 1 июля1903 — 1 июля 1913" (Харбин, 1914).

В его активе — многолетнее руководство харбинским самоуправлением. Он Городской голова, председатель Городского совета ХОУ (сентябрь 1917—20 марта 1926) вплоть до ликвидации китайскими властями русского муниципалитета в Харбине.

Исключительно широко печатался в местной прессе: статьи по истории Харбина, краеведению, о харбинских старожилах; талантливый фельетонист. Большое число малоизвестных исторических фактов в его публикациях делает их исключительно ценными для исследователя прошлого г. Харбина.

Члены горсовета — П. П. Крынин, Ли Шаогэн, Н. С. Лопухин, Лю Миншэнь, В. А.С емянников, Сеогеро Сеодзи. Несколько слов о них.

В непосредственном заведовании Тишенко находились: Канцелярия, Юридический отдел, Городская аптека, Карета скорой помощи, Амбулатория. Под началом Крынина были: Хозяйственный отдел (с отдельными объектами, в числе которых, в частности, был Городской сад), Врачебно-санитарный и Ветеринарный отдел — с соответствующими учреждениями; он заведовал и образовательными учреждениями Учебного отдела ХОУ (инспектор В. М. Анастасьев), в подчинении которого находились Городское высшее начальное училище и Первое—Пятое городские училища. У Лопухина были Торгово-налоговый отдел, Страховой фонд, Бухгалтерия, Касса. В ведении Семянникова — Строительный отдел и Попудный сбор (обоими руководил инженер М. М. Осколков), Мостовой сбор и отдел концессий.

Структура русского муниципалитета Харбина охватывала, как мы видим, все стороны хозяйственной жизни города.

В это время горсовет принял решение построить каменные Торговые ряды в Новом Городе — напротив Чурина, на углу Новоторговой и Большого проспекта — и они быстро были построены. Это ряды Городского Пассажа. Часть их по Большому пр. между Новоторговой и Стрелковой ул. и получила название Пассаж Товарищества, состоявший из более чем 80 контор и магазинов.

Теперь несколько слов еще об одном деятеле Гражданской войны на Дальнем Востоке — атамане Григории Михайловиче Семенове.

3 июля 1920 г. была опубликована декларация правительства Японии об эвакуации воинских сил, поддерживавших Семенова, из Забайкалья. Семенов обратился с просьбой к японцам приостановить эвакуацию, но получил отказ, ибо, как заявила японская сторона, этого "не позволяет положение, которое нас со многих сторон жмет".

События в Забайкалье с этого момента наряду с собственными страданиями теперь были постоянно в центре внимания Харбина, и все местные газеты их подробно освещали. Вопрос об оставлении Читы вплотную встал перед атаманом уже в августе 1920 г. Военная эвакуация "столицы" закончилась в середине месяца. 20 октября Семенов на аэроплане улетел из Читы на станцию Даурия. Семеновцы спешно отступали на юг, к китайской границе. Запасные пути пограничных станций Оловянная, Даурия были забиты воинскими эшелонами с деморализованными чинами бывшего грозного Особого Маньчжурского отряда, военнопленными немцами, австрийцами, венграми, отставшими от своих эшелонов чехословаками и их семьями, классными вагонами с бесчисленными семеновскими штабными и интендантскими учреждениями, охваченными паникой и разложением.

"На 5-м пути, — писала "Заря", — в одном из вагонов мрачного атаманского броневика вдруг открылась "золотая жила". Вконец растерявшийся начальник личной канцелярии атамана раздавал хранившееся у него золото по бумажке любого генерала, которых в свое время Семенов производил десятками. Золото раздавалось прямо в слитках".

По оценке харбинской просоветской газеты "Вперед", у Семенова перед эвакуацией Читы было, якобы, 800 пудов золота. Так это или не так — теперь трудно проверить, но факт этот подтверждается многими очевидцами.

Через два дня Даурия была занята частями армии Дальневосточной республики и партизанами. В ночь с 25 на 26 октября Семенов покинул свои войска и бежал в Маньчжурию. Семеновская эпопея в Забайкалье закончилась. Однако окружения семеновско-каппелевских частей, тоже отступивших в Маньчжурию и Монголию, Народной армии ДВР осуществить не удалось. Белые войска, численностью более 20 тыс. чел., и хлынувшая вместе с ними волна беженцев захлестнули первый пограничный, уже на китайской стороне, город Маньчжурия и ближайшие к нему станции Западной линии КВЖД — место, где всего два года назад возникло семеновское движение.

Станция Маньчжурия (город с Маньчжурским общественным управлением с 1908 г.). Здесь, где зимой 1917 г. в гостинице "Никитинское Подворье" формировались штабы Семенова и Унгерна, семеновское движение осенью 1920 г. нашло свое последнее убежище после разгрома на территории России. Город Маньчжурия…

Был заложен в 1900 г., начале постройки КВЖД со стороны России как первая станция дороги от конечного пункта Забайкальской линии, на русской территории, на голом пространстве, окруженном сопками, которые вскоре получили русские названия — Сахарная, Офицерская, Синие горы — на самой русско-китайской границе. Возник русский город, со строгой планировкой, прямыми, чистыми, перпендикулярно расположенными друг к другу улицами. Присутствие 25-тысячной армии строителей КВЖД, выгодное географическое положение (район, где смыкались экономические интересы Китая, монгольской Барги и русского Забайкалья), близость озера Далайнор с его богатейшими рыбными запасами, Чжалайнорских угольных копей — придали развитию станции стремительно быстрый, просто сказочный размах. Были построены Св. — Иннокентьевская церковь, вскоре ставшая собором, Св. — Серафимовский храм, возникло Железнодорожное собрание, затем Общественное собрание, Русский клуб, школа, ставшая классической русской гимназией им. И. А. Крылова, железнодорожная школа — обе с превосходным педагогическим персоналом, потом появились татарская, еврейская и китайская начальные школы, католический костел, синагога, мечеть, китайский храм. Уже в 1908 г. станция Маньчжурия получила статус города; здесь было создано Маньчжурское Общественное управление; начала издаваться собственная "большая" (очень интересная!) газета "Зарубежная мысль" и позднее — "Живое слово". Открылось Российское консульство, русская и китайская (она называлась Английская морская, так как всеми таможнями Китая в то время заведовала Англия) таможни, появились консульства Японии и даже Германии.

Несмотря на такой, подлинно интернациональный, характер города, в нем строго соблюдался традиционный русский уклад жизни, о котором так тепло написал Евгений Зайнитдинов в НСМ (№ 12, октябрь 1994).

Что же стало с этим тихим патриархальным городом глубокой осенью и зимой 1920 г.?

Внезапный наплыв огромной людской, разношерстной массы — более 20 тыс. чел., часто не имевших даже своей крыши над головой. Смешение языков и народов, всех классов и сословий прежней России. На одном полюсе — обезоруженные при переходе китайской границы, деморализованные в результате поражения казаки, остатки еврейской, бурятской, китайской и прочих семеновских национальных "рот", монголы-хорчены, каппелевские офицеры и солдаты — все в разной военной форме, с разными знаками отличия. Между ними бывшие военнопленные. Все бездомные, голодные, оборванные.

На другом полюсе — узкий круг высших семеновских офицеров, многие из которых сколотили себе за время пребывания в Забайкалье порядочный наличный капитал; состоятельные бывшие сибирские и забайкальские крупные и мелкие заводчики и купцы, тоже с немалыми деньгами; местные состоятельные предприниматели и коммерсанты; сытые и обеспеченные старые железнодорожные служащие.

Взаимные претензии и сведение счетов. Кошмарные зимние ночи — драки, грабежи, убийства, — усугубляемые налетами с "той стороны". Горечь поражения, отчаяние сходились рука об руку с бесшабашным желанием прожить "по-старому" еще хотя бы денек, прогулять, выиграть или проиграть все, что оставалось в кармане. Расцветали и сгорали десятки ресторанов, увеселительных заведений, опиумных притонов, игорных и публичных домов.

Но наплыв большой массы людей должен был вызвать к жизни и действительно вызвал подлинную предпринимательскую активность, благо капитал для этого имелся. Открылись 60 ресторанов, гостиниц и постоялых дворов, 150 различных мастерских. Уже в 1921 г. в городе работали 1115 торгово-промышленных предприятий, половину из которых составляли мелкие. Это были бакалейные, гастрономические, чайные, винные, табачные, обувные и мануфактурные магазины, мясные, кондитерские и хлебопекарни. Наиболее крупными торговыми предприятиями были те, которые занимались торговлей с монголами и экспортом сырья (шерсти и пушнины). Это были фирмы: братьев Акчуриных, Бидермана, Ганина, Кауфмана, Трухина и Смолянского и другие. Братья С. Ф. и Д. Ф. Ганины в своем овцеводческом хозяйстве занимались также метизацией монгольской овцы с мериносовыми баранами. Среди имевшихся 10 фабрик и заводов следует назвать кожевенный завод Катаева, мыловаренный — Якома, пивоваренный — М. Н. Суринова, мукомольную мельницу М. К. Жданова и K°, три водочных завода, три обувные фабрики и три кондитерские. Большая роль в экономике города, не имевшего собственных источников сырья, принадлежала складам — топлива и лесных материалов братьев Воронцовых, сена — Проскурякова, Колодяжного, Навтановича.

1921 год был годом наиболее благоприятным для экономики г. Маньчжурия, вслед за которым наступил упадок. Из-за постоянного оттока населения (1923 г. — 18,3 тыс. чел., 1924 — 13,6 тыс. чел., 1925 — 12,0 тыс. чел., из которых русских было 8,5 тыс., китайцев — 3,0 тыс., прочих — 0,5 тыс.) количество предприятий неуклонно сокращалось, падали и доходы МОУ.

Однако культурная и благотворительная жизнь в городе не замирала.

Во главе последней стоял епископ Иона Ханькоуский, позднее причисленный Русской православной церковью за границей клику святых. О нем существует большая литература.

С разгромом Семенова в Забайкалье и уходом массы казаков в Маньчжурию новый импульс для развития получило Трехречье.

Трехречье в административном отношении тяготело к г. Хайлару, но несравненно больше, в духовном плане — к Харбину.

Знакомство русских землепроходцев с северо-западной частью Барги началось еще в XVII веке. Русский Аргунский острог (заложен в 1682 г.) был поставлен на правом берегу Аргуни и утвердил власть Русского государства над местным населением этого района вплоть до Большого Хингана, где только и начинались границы Срединного царства (Китая). Но по Нерчинскому договору 1689 г. между Россией и Цинской империей, единственная, действительно установленная договором граница между двумя государствами была проведена именно по Аргуни "до самых ее вершин" и остается с того времени, уже более 300 лет, официальной государственной границей между Россией и Китаем. По этому договору Аргунский острог в устье Аргуни русские люди должны были перенести с правого на левый (русский) берег, что и было сделано. Вдоль реки, с русской стороны были поставлены казачьи караулы; с китайской стороны никакой охраны не было. В этих условиях экономические, торговые и прочие связи народов двух стран, "разделенных" этой границей, сохранялись и нормально развивались. Равно как и их глубоко дружественные отношения. И с разрешения местных маньчжуро-цинских властей забайкальские караульские казаки пригоняли сюда на правобережье свой скот на выпас, заготовляли сено, охотились, вели взаимовыгодный торг с местным населением. Многие казаки имели здесь постоянные заимки.

Такое положение сохранялось на Аргуни вплоть до революции.

Гражданская война, вспыхнувшая в Забайкалье, велась обеими сторонами с исключительной жестокостью и переменным успехом в течение более пяти лет (1917–1922 гг.). К примеру, пограничный пункт Цурухайтуй на самой китайской границе пять раз переходил из рук в руки. Раскалывались семьи, брат шел на брата. Царили безвластие и произвол. Лидия Ивановна Пинегина, коренная забайкальская казачка, приводит в воспоминаниях рассказ своей бабушки, которая в дни бесконечной смены власти выходила на крыльцо дома и садилась с дробовым ружьем в руках. На плечах телогрейка, а под нею на левом плече царский погон — не помню какой — кажется, подполковничий, а на правом плече — красный бант. В зависимости от того, кто приходил, заявлялся и посягал на имущество, она приоткрывала соответствующее плечо и кричала:

— Не дам! Не позволю! Стреляй! Сюда…

И всегда выходила победителем. Да и Пинегиных в Старом Цурухайтуе все знали и грабить не решались.

Мирное казачье население Приаргунья было измучено непрекращающимися столкновениями, и не удивительно, что в этих условиях многие казаки, особенно из приграничных станиц, еще до разгрома в Забайкалье Семенова предпочитали уйти от бесконечной смуты или, по крайней мере, обеспечить безопасность родных и близких, для чего переправляли их с кое-каким имуществом на свои заимки на китайском берегу.

Так еще задолго до завершения кровавой схватки в Забайкалье здесь, на правобережье, стихийно возникали казачьи поселки. В последующем они стали концентрироваться в плодородных речных долинах правых притоков Аргуни, т. е. в Трехречье. События сентября—октября 1920 г. добавили к этому казачьему населению массу казаков, которые отступили в Маньчжурию под натиском "красных". Здесь они были разоружены китайскими властями, и большинство вернулось к мирному труду — сельскому хозяйству, дав всей последующей жизнью пример упорства и мужества русских людей, закинутых на чужбину, и заложив основу своего будущего благосостояния. Казачьи поселения, постепенно распространяясь в глубь Барги, в конечном счете достигли линии КВЖД в районе станции Якеши.

Так начиналось становление Трехречья. Но какие факторы способствовали развитию и расцвету этого края?

Казаки, естественно, продолжили здесь традицию своего демократического самоуправления: в поселках — выборные атаманы, в центре — одной из трехреченских станиц (Драгоценке) — станичный атаман. Традиционным оставался и быт, в основе которого лежал каждодневный труд.

Внешние, так сказать, обстоятельства способствовали налаживанию нормальной жизни. Китайские власти в 1917–1931 годах оставили казаков в покое, не вмешиваясь в их дела. Китайского населения в Трехречье не было, а по этой причине не могло возникать и конфликтов, которые потребовали бы вмешательства китайской администрации в Хайларе. Никакой воинской повинности, как было на Родине, здесь, в Китае, казаки как иностранцы не несли. А казачья повинность в России, напомню, была действительно очень нелегкой. Каждый из сыновей уходил служить, т. е. отрывался от хозяйства, на четыре года; каждый должен был явиться на службу в полном казачьем форменном обмундировании (казенным было только оружие) и на собственном коне, в полной верховой конской сбруе (казачье седло, переметные сумы, уздечка, недоуздок). А в семье по три-четыре сына… Затраты были немалые!

В Китае же ничего этого не было. Все взаимоотношения с китайской администрацией начинались и кончались сбором с казаков налогов.

Налог собирался на месте приезжим из Хайлара китайским чиновником, который сам определял и размер этого налога, — пишет Н. С. Сибиряков ("Конец Забайкальского казачьего войска, с. 223–224). — При этом чиновник соблюдал прежде всего интересы свои, интересы Цицикарской провинции и управляющего провинцией генерал-губернатора. Угощения, подарки побогаче от всего сельского общества, жалобы на неурожай, падеж скота — и налог облегчался, отнимая от хозяина лишь малую толику его доходов. А низкие налоги — это возможность расширенного воспроизводства, т. е. именно то, на чем и основывалось возрождение и бурное развитие хозяйств эмигрировавших в Китай казаков-забайкальцев. По их признанию, Трехречье было в этом отношении подлинным "золотым дном".

Как протекала жизнь в первые годы? Ежегодный — обычный круг сельскохозяйственных работ: поднимали целину, сеяли пшеницу, собирали, как правило, богатые урожаи; заготавливали сено, выращивали возраставшее поголовье скота — овец, коров, лошадей. В страдную пору семья трудилась с утра до вечера.

Но и отдыхать тоже умели и не забывали. Отмечали все православные праздники — в особенности Рождество, Масленицу и Пасху. В девяти крупных поселках были построены храмы, в каждом — школа. Праздновали с присущими казакам традициями и обрядами, широкими пирушками, неудержимым весельем! "В Рождество и на святках, — вспоминает Н. С. Сибиряков, — христославщики, маскарадные карнавальчики с ряжеными, обходившими все дома подряд, строительство баррикад из саней поперек улицы. А бывало, пока казак бражничает в гостях у друга, перевозжают его застоявшегося на морозе коня вместо удил за неподвижную часть упряжи. Дурная шутка, а шучивали. Выйдет захмелевший гость, отвяжет лошадь, нукнет… и понесет неуправляемый конь. Хорошо, коли только ушибами отделается седок. На Масленице — кавалькады: всадники и всадницы на лошадях и верблюдах, тройки, где в кореню лишь хомут да дуга. Женщины в ярких шалях, полощущихся при скорой езде. На Пасхе — высоченные общественные качели. Визг, хохот, испуганные крики, когда стоящие на козлах парни так раскачают, что того и гляди через матицу полетишь".

С местным населением — в основном тем же, что и в соседней России — тунгусами, эвенками, монголами — связь казаков всегда была крепкой, и иначе быть не могло. Контактов с ними просто нельзя было не иметь. Ведь все занимались одним общим делом — будь то скотоводство или охота. Монголы были пастухами, которые пасли казачьи табуны, стада коров, отары овец. Монголки и бурятки приезжали в казачьи станицы выделывать шкуры, стегали и шили одеяла из мерлушки. Русские же выделывали кожи, сбивали войлоки и снабжали ими монголов. Сложились тесное, но четкое разделение совместных обязанностей и совершенно естественные контакты. Народы Барги и Трехречья хорошо знали уклад и быт соседей, их праздники. Всем им было присуще широкое гостеприимство.

С "той стороной" тоже сохранялись и поддерживались своеобразные отношения. Была и открытая вражда, но друг в друга через реку не стреляли. Были и разделенные семьи: например, родной брат живет через Аргунь… Контакты тоже поддерживались, разного рода. Но в основном до 1929 года…

Не только сохранялось, но и культивировалось высокое искусство лихой и отважной джигитовки — недаром на Всеманьчжурском Конном празднике в Харбине в 1942 г. она вызвала бурный восторг тысяч собравшихся зрителей — русских, китайцев и японцев (особенно у последних).

А на состязаниях в столице Маньчжоу-диго — Синьцзине (Чанчуне) призовые места заняли казаки Пешков, Родионов и Плотников…

К моменту возникновения советско-китайского конфликта, по данным И. И. Серебренникова, в речных долинах Барги насчитывалось около 800 русских земледельческих хозяйств с населением до 5 тыс., в частности, в районе Трехречья обосновалось 21 русское селение с 375 хозяйствами и населением свыше 2 тыс. Они просуществовали здесь до середины 50-х годов.

Но цифра народонаселения Трехречья нуждается, на мой взгляд, в серьезной корректировке. Японские власти оценивали численность казаков в Трехречье цифрой в 5,5 тыс. Тоже, по-моему (намеренное?), преуменьшение. А может быть, просто не учитывалась многочисленность казачьих семей? Мало было семей, имевших менее восьми детей, а были и с пятнадцатью, — утверждаю это не я, а Н. С. Сибиряков. Иметь много детей — это было и необходимо: не хватало, совершенно не хватало рабочих рук.

Что особенно хочется подчеркнуть, завершая раздел о жизни казаков в Трехречье, так это их верность традициям и знание своих корней, предков, верность заветам предков. Об этом хорошо говорит поэт Алексей Ачаир — сам казак Ачаирской станицы, в стихотворении "Деды":

Теперь еще немного об атамане Семенове.

Объективная оценка участия атамана в Гражданской войне уже дана мной в книге "Российская эмиграция в Китае". Повторяться нет необходимости. Но здесь я хотел бы дополнительно обратить внимание на еще одну черту, характеризующую режим атамана, узнать о которой, наверное, станет неожиданностью для многих.

К чести атамана, во время его правления на территории Забайкалья (и вообще Сибири) не было никаких еврейских погромов, которые в то время, к сожалению, широко происходили на Украине, в Галиции и Польше. Напротив, свободу самовыражения и возможность заниматься разнообразной деятельностью, в том числе религиозной, получили все национальные общины края, и в том числе еврейские. Официальный орган Сибирского казачьего войска "Сибирский казак" в ноябре 1919 г., опровергая слухи об якобы готовящихся погромах, писал: "Казаки — не погромщики, казаки — честные воины, идущие на врагов народа с оружием в руках, но никогда казаки не обращали и не обратят свой священный гнев против мирных граждан, против безоружных и беззащитных людей. Разве могут быть евреи, мирно проживающие в городах, под защитой русского закона и правительства, ответственными за действия еврейских комиссаров и большевиков? Нет! Там много и немцев, и мадьяр, и изменников латышей, и русских изменников. Их много больше, чем евреев, и они составляют главное ядро красноармейцев… Мы, казаки, всегда на страже и по первому слову правительства уничтожим банды погромщиков, если таковые появятся".

Г. М. Семенов не делал и каких-либо заявлений с обвинением евреев в российских бедах. Широко известен факт существования в его войсках отдельной еврейской роты. Очевидно, как признание его позиции в отношении евреев, осенью того же 1919 года атаман получил от С. Л. Скидельского чек на 100 тыс. руб. для приобретения теплой одежды для казаков. В ответном благодарственном письме Семенов писал: "Милостивейший государь, Соломон Леонтьевич, извещаю, что Ваше щедрое и доброхотное пожертвование на 100 тыс. руб. на теплую одежду доблестным казакам мною получено и направлено по назначению. Считаю своим приятным долгом отметить Ваш истинно гражданский и чисто патриотический поступок, особенно ценный в настоящее время, когда государство переживает тяжелые финансовые затруднения. Пусть этот Ваш благородный порыв помощи армии послужит добрым примером для других граждан и выведет их из преступной индифферентности и пассивности к несчастьям, переживаемым дорогой Родиной. Прошу принять от меня и армии сердечную благодарность и уверения в совершеннейшем почтении" (Романова В. В. Евреи на Дальнем Востоке России. Хабаровск. 2000, с. 140, 150–151). Ну, а в Харбине?

Для Харбина были вообще характерны широкие экономические возможности, атмосфера национальной и религиозной терпимости, либерального отношения к евреям, созданная демократической администрацией КВЖД, отсутствие антисемитизма. Среди первых строителей дороги, ее инженеров, подрядчиков, а также торговцев и промышленников города было много евреев. Харбинская еврейская духовная община (ХЕДО) возникла здесь уже в 1903 г. Солдаты-евреи принимали участие в русско-японской войне, и многие проявили в ней смелость и мужество. Так, Иосиф Трумпельдор — впоследствии один из создателей Еврейского легиона, сражавшегося в Первую мировую войну против Турции, — потеряв в боях с японцами левую руку, все равно остался в строю; он — полный Георгиевский кавалер, имевший все четыре степени этого высокого ордена Российской армии.

К этому военному времени относится и открытие в Харбине Еврейского кладбища — сегодня единственного из сохранившихся во всем Китае…

И теперь я хочу рассказать о таком явлении в жизни Харбина, как русско-еврейская культура.

…Этот мягкий южный говор. Юмор. Еврейские словечки. Совсем так же, как в Одессе. Темперамент — тоже южный. И глубокая внутренняя культура. Понимание твоих проблем и огорчений.

Теплота семейных отношений. Преданность семье. Еврейский быт Харбина…

Сколько о нем можно рассказать… Еврейские праздники, которые праздновали и русские, которые отчасти — нет, тоже в очень многом — по названиям, а главное, по своему духу — были н а ш и м и.

Еврейский Новый год. Праздник этот не из веселых. Он длится два дня и наполнен утренними, дневными и вечерними богослужениями в двух харбинских синагогах. Особенность службы — трубные звуки, издаваемые через рог. Смысл в том, что эти торжественные трубные звуки должны вызывать в памяти акт Сотворения мира; Десять заповедей Божьих тоже были даны людям при трубных звуках. Эти два дня праздников еврейские учреждения и магазины закрыты; приносятся взаимные поздравления.

Совсем иной характер носит еврейская Пасха — с гуляниями и хрусткой белой мацой, и особенно веселый Праздник Кущей (Кучки) — с карнавалами и переодеванием. Все это было с нами — рядом, многие годы.

Мои школьные и пристанские друзья, которых я вспоминаю в связи с этими праздниками и нашими вечеринками, играми за Сунгари, — Коля (Николай Товиевич) Пешковский, Гаррик Вольфенштейн (по прозвищу "Вольф" или "Пинчер"), Натан Рывкин… Где вы?

Многочисленные еврейские коммерсанты и предприниматели Харбина и Маньчжурии… Высокая коммерческая культура, хватка, деловитость. И честность. Никогда не подведут своего компаньона. Это я знаю отнюдь не понаслышке. Мой отчим, Иван Андреевич Миронов, тоже коммерсант, многие годы работал с компаньонами-евреями — Иосифом Коссовским, Лазарем Берковичем, другими.

Многих я знал: они часто бывали у нас в гостях.

Замечательный пласт еврейской русской культуры был частью жизни харбинцев — и производственной, и общественной. Он безвозвратно исчез — вместе с русским Харбином. И исчезает сегодня у нас в России, на Украине, даже в Одессе… А жаль! Сами того не замечая, мы теряем очень многое и в нашей культуре и поймем это, видимо, к сожалению, слишком поздно!

Как было в Харбине? Конечно, было всякое… Но не побоюсь, повторю: Харбин жил без сословий, без черты оседлости. Отвергая какую-либо дискриминацию в отношении евреев, харбинская "Маньчжурская газета" еще в 1912 г. писала:

"Совет Китайского [! — Г. М.] коммерческого общества выступил против здешних евреев-коммерсантов… Неуместно переносить какой-либо еврейский вопрос сюда, в русскую колонию, где мы должны поддерживать престиж культурной страны и, как таковой, долженствующей признавать равноправными между собою все народности, населяющие ее".

Вопрос этот обсуждался на заседании Харбинского Биржевого комитета. "Биржевой комитет находит рекомендуемую меру неприемлемою как по принципиальным, так и по практическим соображениям, — таков был итог этого обсуждения. — Все русские подданные в Маньчжурии, как и всюду в Китае, пользуются совершенно одинаковыми правами и одинаковым покровительством России перед китайским центральным правительством и местными туземными властями. 12-летний опыт жизни Харбина говорит наглядно о возможности мирного сожительства русских подданных всех национальностей при полном отсутствии антагонизма между ними. Изменять этот порядок Биржевой комитет не видит решительно никаких оснований.

Что же касается практической стороны вопроса, то всякое ограничение русско-подданных евреев в правах нанесло бы чувствительный удар русскому делу в Маньчжурии, потому что евреи занимают весьма видное место в нашей торговле и промышленности в этой стране, вложив свой труд, свои знания и свои капиталы во всевозможные предприятия именно в Харбине и вообще на русской концессионной территории".

Еврейская община Харбина — старейшая в городе, существовала с 1903 г., когда насчитывала в своих рядах уже около 500 членов. Совет Харбинской еврейской общины возник в апреле 1919 г., и его целью было улучшение организации местного еврейского населения, обслуживание его нужд и потребностей (председатель Яков Давидович Фризер). При совете работали постоянные комиссии: Строительная (председатель И. Л. Раппопорт — о нем я скажу ниже), Социальной помощи, Культурно-просветительная, Религиозная (председатель раввин Аарон Моше Киселев), Контрольная.

Община имела: две синагоги — Главную (1909) и Новую, построенную в 1918 г., национальную школу — Еврейская гимназия (с 1918 г.), школу Талмуд-тора имени Л. С. Скидельского (1921); много еврейских юношей и девушек учились в Харбинском Общественном коммерческом училище. С 1912 г. существовала Еврейская общественная библиотека, насчитывавшая до 13 тыс. томов по всем отраслям знаний — на еврейском, русском и иностранных языках и открытая для желающих.

С начала 20-х годов действовал ряд местных отделений всемирных сионистских организаций, ставивших своей задачей воссоздание Палестины, создание здесь правоохранного убежища для еврейского народа, приобретение земель в его неотчуждаемую собственность — Харбинское отделение Всемирной сионистской организации (уполномоченный для Дальнего Востока А. И. Кауфман), ее Дальневосточное районное бюро (председатель он же), Дальневосточное бюро Еврейского национального фонда (Главное бюро в Иерусалиме; зарегистрировано по законам Англии) — председатель Г. Э. Эпштейн; Основной фонд — Керен га Йесод (председатель И. Х. Соскин), Женская сионистская организация (отделение Всемирной женской сионистской организации, главное бюро в Лондоне) — председательница Н. Ф. Фризер; Городской комитет Сионистской организации в Харбине (председатель С. Г. Ябров). Все они находились по адресу: Биржевая, 59 (с 1925 г. № 28), дом Крол Стеси Самуиловны.

Была также и активно работала такая интересная и редкая организация, как Дальневосточное еврейское центральное информационное бюро для эмигрантов и пострадавших от войны, погромов и стихийных бедствий (Аптекарская, 16). Бюро ставило перед собой задачу разыскивать пропавших без вести лиц — не только евреев, подчеркну это, но людей других национальностей, потерявших родных и близких во время Первой мировой войны. Бюро имело отделы и уполномоченных в таких городах Дальнего Востока, Сибири, Китая и Японии, как Владивосток, Чита, Иркутск, Томск, Благовещенск, Шанхай, Тяньцзинь, Иокогама (председатель бюро в Харбине Г. М. Циркель-Лившиц).

Действовали молодежные организации — Брит-Трумпельдор и Маккаби, преследовавшие как национальные, так и культурно-спортивные цели и воспитывавшие еврейскую молодежь в духе национализма и национальных особенностей, обычаев и традиций.

В Харбине издавался еженедельник "Сибирь-Палестина" (редактор А. И. Кауфман) и с конца 1920 г. (в течение около 25 лет) орган еврейской прессы — "Еврейская жизнь", общественно-литературный журнал, посвященный еврейским интересам в странах Восточной Азии.

Еврейская колония имела в Харбине, начиная с 1918–1920 гг., разветвленную сеть благотворительных учреждений, открытых для людей всех национальностей, и, кроме того, принимала активное участие в благотворительных акциях российских эмигрантов.

Дамское еврейское благотворительное общество (существовало с 1906 г., председательница Б. И. Шварц-Кауфман) оказывало разнообразную помощь беднейшему еврейскому населению. В 1921 г. оно открыло Трудовую школу, где бесплатно обучались кройке и шитью до 40 еврейских девушек.

Еврейская бесплатная и дешевая столовая (существовала с 1919 г.) отпускала в первые годы более 300 обедов в день — всем нуждавшимся, тоже без различия возраста и национальности.

Общество попечения о бедных и больных евреях "Мишмерес-Хейлим" (Артиллерийская, 4), которое имело бесплатные медицинскую и зубоврачебную амбулатории, оказывало безвозмездную помощь несостоятельным больным и на дому, бесплатно отпускало лекарства. Действовало оно до открытия в 1935 г. Еврейской больницы, стоящей в своем первозданном виде, как я сам в этом убедился, на углу Биржевой и Китайской (теперь Чжунъян дацзе — Центральная) улиц Пристани и в декабре 2001 г.

Приют для престарелых "Мойшав Зкейним" — Богадельня (какое прекрасное слово!), построенная в 1920 г. на средства И. А. Рабиновича, предоставляла убежище для 25 стариков и старушек, живших здесь в прекрасных бытовых условиях на полном пансионе (включая белье, обувь, платье, медицинскую помощь) и окруженных заботой.

Харбинское еврейское благотворительное общество для выдачи беспроцентных ссуд ("Гмилус Хесед", существовало с 1913 г.) имело целью, как явствует из его названия, предоставление таковых малоимущим торговцам, ремесленникам, предпринимателям мелкого кредита.

Кредитами покрупнее — тоже для мелких и средних коммерсантов и промышленников — занимались: Еврейский дальневосточный коммерческий банк и возникший в 1923 г. Еврейский народный банк, единственный просуществовавший в Харбине до 1951 года.

Я не раз уже упоминал выше Абрама Иосифовича Кауфмана, известного в городе врача, крупного общественного деятеля, прожившего в Харбине более 34 лет.

К сожалению, когда я писал первый вариант этого раздела, опубликованный в нью-йоркском "Новом русском слове", а затем перепечатанный в "Бюллетене" Ассоциации выходцев из Китая в Израиле — Игуд иоцей син, плодотворно работающей здесь уже более 50 лет, я еще не располагал биографическими данными о нем, известными, как я был уверен, бывшим харбинцам, проживающим ныне в Израиле. И верно. Связавшись с сыном доктора — Тедди Кауфманом, возглавляющим эту ассоциацию, я получил исчерпывающие сведения о его отце.

А. И. Кауфман (1885–1971) родился в г. Мглин Черниговской губернии. Получил образование в русской школе. Учился на врача в Бернском университете (Швейцария). Крупный деятель сионистского движения; принимал участие в 6-м Базельском Сионистском конгрессе (1904). В 1909 г. получил звание доктора медицины. В том же году женился на Берте Исаевне Шварц, и они вместе вернулись в Россию, поселившись в Перми.

В 1911 году они оба были приглашены на работу врачами в Еврейскую общину Харбина; жили на Биржевой ул., д. 71.

Доктор Кауфман возглавил местный отдел Сионистской организации; основал Национальный комитет евреев Дальнего Востока (Китай, Маньчжурия, Япония). В 1918 г. в качестве врача был призван в Белую армию.

Демобилизовавшись в 1921-м, пешком через пустыню Гоби вернулся в Харбин. В 1921–1923 гг. А. И. Кауфман в рамках широко развернутой эмиграцией кампании помощи голодающим советской России, в качестве председателя Харбинского общественного комитета помощи голодающим, осуществил огромную работу, организовав и отправив в Россию 14 эшелонов с продовольствием (подробнее о помощи белой эмиграции голодающим соотечественникам в "красной" России см. Главу VII).

Судьба доктора после 1945 г. тоже не оставила меня безучастным. Я знал, что он был незаконно арестован советскими оккупационными властями и депортирован в СССР. Более ничего долгое время о его дальнейшей судьбе я не знал. А. И. Кауфман прошел сталинские лагеря, не сломившие этого человека; по многочисленным настойчивым демаршам советскому правительству тогдашнего посла государства Израиль в СССР г-жи Голды Меир — был освобожден (1956), получил возможность выехать в Израиль к семье (1961), написал объективную и спокойную книгу "Лагерный врач: 16 лет в Советском Союзе — воспоминания сиониста" (Тель-Авив, 1973).

Еще одна судьба в Харбинской эпопее.

В тех благоприятных условиях, которые сложились для деятельности еврейских предпринимателей в Маньчжурии, они, вместе с русскими, сумели сделать очень многое и внесли большой вклад в развитие торговли и производительных сил как края, так и Китая в целом.

Было это влияние значительным. В городе в 1918–1924 гг. (и, конечно, позднее) широко шли еврейские пьесы, ставившиеся как коллективами русских артистов, так и Еврейским музыкально-литературно-драматическим обществом ИМАЛДАГ, тоже имевшим свой клуб и сценическую площадку.

Прославленный К. А. Зубов с успехом осуществил в апреле 1922 г. грандиозную постановку еврейской исторической трагедии "Бар-Кохба (Сын Звезды), или Последние дни Иерусалима", впервые переведенной для этого на русский язык (автор — А. Гольдфаден). В постановке приняли участие синагогальный хор, а также русский балет и оркестр.

Очень многих харбинцев привлекало искусство артиста Ф. П. Пружанова, которому "Заря" посвятила следующие строки: "Искусство будней пленяет нас не меньше Большого искусства. Маленькая фигурка на небольшой сцене. Но весь зал катается от хохота. На сцене человек так, как он есть… С его скорбями и весельем.

И невидимые нити связывают с ним весь зал.

Великолепный физиономист и танцор, король жеста и движения, блеск и огонь маленькой сцены…

Пойдите, посмотрите Пружанова, и вы увидите то маленькое искусство, в котором можно быть великим!" (статья Доктора Финка [Вс. Н. Иванов] "Короли малых сцен").

Перед отъездом в Америку, чета русских еврейских артистов, как они себя называли — Б. Юнеско и Ф. Пружанов — поставила оперетту в 3 актах "Мадмуазель Ейцер Горэ" на еврейском языке (не знаю уж, на идиш или на иврите), прошедшую с огромным успехом. Пружанов выступал исключительно в Саде-Театре "Палермо" (Коммерческая, 30), отметившем в 1922 г. свое 15-летие.

Исполнение некоторых еврейских песен включила в один из своих больших концертов любимица харбинской публики А. И. Загорская. Вслушаемся в названия этих песенок: "Шлоф майн кинд", "Дер пароль", "Ейли-Ейли", "Де мезинке", "Ломлир зих Ибер бейтн". Исполнила она и новые в то время русские песни: "Весною", "Завет женщинам", "Незабудки", "Хочу цветов", "Угол", "Пикадилли", "Сломанные лошадки".

Наконец, зимний музыкальный сезон 1920/21 года в Желсобе (19 сентября) и в Комсобе (23 сентября) был открыт знаменитым квинтетом имени Л. С. Скидельского, созданным братьями Соломоном и Семеном в память своего отца. Выступив в роли меценатов, они затратили на создание своего детища крупные средства. Состав квинтета: первая скрипка — А. Гиллерсберг, вторая скрипка — А. Кончестер, альт — И. Подушко, виолончель — И. Шевцов, рояль — И. Гиллерсберг.

Солистом вечера в Железнодорожном собрании был И. Шевцов. В программе вечера: Квартет Шуберта, Концерт Де-Сверна, Квинтет Синдинга.

Этим выступлением открывалось концертное турне квинтета по Китаю, Японии и Филиппинским островам…

Теперь о праздниках в российской колонии в Маньчжурии.

Что хотелось бы сказать вообще о праздниках в Харбине?

Прежде всего то, что их было много. Число праздников диктовала особенность жизни большой многонациональной колонии в Китае — прежде всего присутствие здесь последователей многих конфессий — православия, католичества, лютеранства, иудаизма, ислама. Было сильно влияние Японии. Наконец, это был именно Китай со своими национальными и государственными праздниками. Таким образом, праздничные дни были русские, китайские, еврейские, японские, польские и другие (в Харбине проживали представители 35 различных национальностей). После 1924 г. — перехода КВЖД в совместное советско-китайское управление — к ним добавились еще и государственные праздники СССР. И все они — русские православные, китайские, советские — входили в Табель праздничных дней на КВЖД, который в 1928 году, например, насчитывал 90(!) таких дней.

Не верите? Хотите — проверьте.

А в 1923 г., еще до нововведений, в преддверии Нового года и Рождества появился фельетон "Отставка праздникам", в котором журналист "протестовал" против обилия в Харбине всякого рода праздников, от которых некогда отдохнуть… Такие же настроения в отношении подготовки к праздникам чуть позже выражались в другом фельетоне — "Муки праздничные" Виктора Сербского (псевдоним весьма популярного в 20-х годах журналиста Льва Валентиновича Арнольдова):

"Мы живем на грани двух эпох. Перепутались времена года. В Харбине — в особенности: Харбин любит праздновать все в удвоенном количестве.

Именины — дважды: и на Онуфрия, и на Антона.

Рождество — дважды: 25 декабря для иностранцев и 7 января для православных.

Пасху — трижды — русскую, еврейскую и польскую. А Новый год — даже четырежды: 1 января, 14 января, китайский и еврейский.

Вот тут и попляши!"

В дополнение к этому в летний период рабочие и служащие КВЖД получали "льготную субботку", т. е. выходной день, когда они могли съездить на какой-нибудь из многочисленных курортов дороги. Во что это выливалось? В то, что в пятницу (в укороченный рабочий день!) железнодорожник садился в поезд, который доставлял его, предположим, в Чжаланьтунь, где он со всеми удобствами отдыхал. Два с половиной дня, между прочим… А вечером в воскресенье садился в поезд, который в понедельник к 9 часам утра доставлял его прямо на рабочее место…

Неплохо, не правда ли?

Праздники!..

Действительно, много их было в Харбине и на Линии — русских, китайских еврейских, японских, польских…

Но один был истинно общенациональный, международный — Масленица.

Широкая Масленица… Блины! Со всеми онерами… "У Чурина все для блинов!" — писала "Заря". Приведу эту заметку для иллюстрации Масленицы "по-харбински" в 1936 году:

А в 1923 г. газета в статье — "Масленица по-харбински!" писала: "Масленица праздновалась всюду — дома, в клубах, ресторанах, театрах, в… участках. В помещение участков пьяных приводили взводами…"

В тот год на Масленицу на сцене Желсоба был устроен (настоящий!) "Бой быков в Севилье" — гвоздь программы. И была одна жертва… Павшую от рогов быка лошадь продали "ради шутки" с аукциона, победителем которого стал Наум Харитонович Соскин.

В то время была популярна миниатюра, в которой выступала артистка Леля (Ольга) Алексеева со своим партнером. В миниатюре были такие слова:

Без женщины мужчина — Как без паров машина, Как мир земной без дураков, Как местный Соскин без бобов.

Это мне напомнил в какую-то веселую минутку мой отец. "Купцы наши, — говорил он, — действительно, драли с нас шкуру, но много занимались благотворительностью!"

В одном из концертных номеров — "Серенада четырех кавалеров" — артисты объяснялись в любви к… КВЖД, сидевшей в образе артистки Даниловой на балконе.

А Григорий Григорьевич Сатовский-Ржевский (старший) вспоминал о Масленице в статье "Блины по Гоголю" так: "Чем на Руси в старину поминали "широкую Масленицу"?

Взрывом узаконенного веселья, каким "на последях", перед длинным и строгим великим постом, — по церковному "четыредесятни-цею" — платили люди дань слабостям своей телесной природы. А так как "веселие Руси есть питие" — по словам Равноапостольного князя Владимира, — то, конечно, преддверие периода обязательного воздержания ознаменовывалось, прежде всего, усиленным возлиянием… Далее следовали чисто национальные, шумные развлечения, приготовленные к зимнему времени года: катанье с гор, катанье на санях на тройках, хождение по соседям "ряжеными", катанье по улицам чучела Масленицы, которое и сжигалось, наконец, за околицей в последний день карнавала, — Прощеное Воскресенье.

Но все это — только второстепенные аксессуары "русского карнавала", — впереди всех их стоял обычай вытеснения всех "перемен", т. е. блюд, народного стола — единодержавными блинами, этим символом "красного солнышка", вступавшего, после зимнего "солнцеворота" в свои права.

И впрямь — что это за Масленица без блина? Блин — ее альфа и омега, и не было на Святой Руси хижины, где бы во дни мясопуста не воздавали чести этому тяжелому кушанью со множеством к нему "припе-ков" и "прикрас" — яйцами, сметаною, маслом и бесконечными дарами обильных вод — рыбною снедью…

"Чревоугодным" и даже "чревонеистовым" временем была старорусская "широкая Масленица", но каким же веселым!

Но… ранние воспоминания мои о "русском карнавале" — не из приятных, хотя зато они одухотворены памятью о первичном влиянии на меня… Гоголя!.. Вот как это было.

В лето тысяча восемьсот семьдесят шестое гостившая в доме моих родителей шестнадцатилетняя сестра матери Милочка переживала период лихорадочного увлечения русскими писателями-классиками…

Некоторые места из "Вечеров на хуторе", "Старосветских помещиков", повести "О том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" даже "Невского проспекта" произвели на нас такое впечатление, что, запомнив их почти слово в слово, мы пытались разыграть их в лицах, опередив, таким образом, русскую сцену лет на сорок. Помнится, особенно удавались нам диалоги Чичикова с Коробочкой.

В ту пору стояла Масленица… При виде блинов я, разумеется, попробовал воспроизвести сцену завтрака Чичикова у Коробочки, когда он отправлял в рот по три блина враз, обмакнув их в растопленное масло… Я стал проделывать то же, разрезывая блин на три части и засовывая в рот сразу все три.

Напрасно Милочка пыталась образумить меня. Сестра Наташа хохотала, как сумасшедшая, и это льстило моему актерскому самолюбию.

Где же тут было думать о хорошем прожевывании этой неудобоваримой пищи!

Однако очень скоро я почувствовал всю отрицательную сторону своего сценического успеха, а к вечеру перепуганные родители поспешили послать за домашним врачом.

В детской запахло "беленным спиртом", горчичным маслом, "иноземцевыми" и мятными каплями, а наутро в кабинете отца прозвучал и грозный диагноз моего недуга, поставленный доктором Лисснером: "гастрическая горячка".

Вот какими оказались результаты моего первого знакомства с Гоголем!

Не потому ли я и полюбил так крепко нашего великого писателя: страдания-то забываются труднее радостей…"

Не удивляйтесь здесь дате "1876" в рассказе Г. Г. Сатовского-Ржевского. Он и Захарий Маркович Клиорин (род. в 1881 г.) были старейшими русскими журналистами Харбина. Григорий Григорьевич родился 5 ноября 1869 года, и к моменту публикации этой статьи (1936 год) ему было 67.

Ну, а поскольку уж мы упомянули о старейших журналистах русской прессы Харбина, то давайте продолжим эту тему.

Русскоязычная периодическая печать Харбина и Северной Маньчжурии в целом — феноменальное явление в жизни Российского зарубежья. Было время, когда в этом сравнительно небольшом городе после революции одновременно выходили в свет около десятка больших русских газет, а всего в истории Харбина их было более пятидесяти.

Газеты отражали всю пестроту политического спектра взглядов и воззрений российской эмиграции в Китае (они выходили также в Шанхае, в Тяньцзине и других городах) — от ультралевого (большевистского) до правого — монархического и ультраправого — фашистского. История периодической печати российской эмиграции в Китае еще не раз привлечет к себе внимание исследователей.

"Харбинский Вестник" (редакторы П. С. Тишенко, И. А. Доброловский) с 1 января 1918 г. сменил свое название на "Вестник Маньчжурии", но просуществовал после революции только до 1920 года.

Параллельно с ним с 1919 г. выходил просеменовский "Свет", занявший резкую антибольшевистскую позицию. Редактором-издателем его и был как раз Г. Г. Сатовский-Ржевский, столичный и сибирский журналист, бывший народник, подписывавший статьи, особенно чрезвычайно популярный в свое время "Дневник журналиста", псевдонимом "Гарри С.-Р.". "Хорошо образованный и понимающий человек", — так о нем отзывались даже его политические противники.

Приведу сценку на одном из "рефератов", регулярно проводившихся в Харбинских Коммерческих училищах, где учился мой отец. — "На лекции приглашенного профессора Юридического факультета Зандера, — вспоминает он, — произошел такой случай. Почти в середине лекции в зале появился невысокий человек с внешностью Черномора, прошел к первому ряду, сел. Его появление не вызвало бы никаких эмоций, если б через некоторое время мы с удивлением не заметили, что с ним делается что-то странное! Он вдруг начал как бы в ужасе хвататься руками за голову, откидываться на спинку стула, вытягивая при этом ноги горизонтально, время от времени всплескивал руками. Однако он не производил впечатления пьяного! Как потом выяснилось, это был редактор довольно реакционной газеты "Свет" — талантливый журналист и большой оригинал — Сатовский-Ржевский. Своим поведением он, оказывается, выражал несогласие с мнением профессора Зандера! Зандер мужественно закончил свою лекцию, а назревавшее недоразумение было тактично улажено ответственными за вечер учениками старших классов".

Скончался Григорий Григорьевич в Харбине 10 сентября 1943 г. Тираж его довольно популярного "Света" доходил до 8 тыс. экз.

Талантливая семья дала Харбину и миру также Дмитрия Григорьевича Сатовского-Ржевского, известного журналиста, автора раздела "Эмигрантская печать в Маньчжу-Диго" в "Великой Маньчжурской империи" (Харбин, 1942) и поэта и журналиста Григория Григорьевича Сатовского (младшего).

Из газет дореволюционного периода после 1917 г. продолжала выходить частная газета "Новости жизни" (1914–1929), редактировавшаяся опытным журналистом З. М. Клиориным, а позднее — С. Р. Чернявским. После Февральской революции газета стала на революционные позиции, всемерно способствуя подрыву престижа и авторитета русской власти в полосе отчуждения; затем активно поддерживала сменовеховство, а после 1924 г. — советскую власть — в крае и СССР. Открыто просоветской была и газета "Вперед" — орган т. н. Объединенной конференции профессиональных, политических и общественных организаций полосы отчуждения КВЖД (1920–1921; редактор-издатель М. Хаит, секретарь — студент А. С. Чернявский, убитый толпой в 1920 г.). Газета пыталась вести полемику со всеми другими ("белыми") газетами. Этого же курса придерживалась, приняв эстафету от закрывшейся "Вперед", советская "Трибуна" (1922–1925; редактор-издатель И. Н. Рамбах).

Однако на правом фланге харбинской печати журналистов и газет сконцентрировалось значительно больше. К "Свету" примкнул основанный в 1920 г. влиятельный "Русский голос" С. В. Востротина — личности весьма примечательной (см. Российская эмиграция в Китае, с. 209 и др.).

С 1921 г. издавал вечерний демократический "Рупор", редактировавшийся вначале поэтом и писателем Сергеем Яковлевичем Алымовым и журналистом и востоковедом Ильей Ивановичем Петелиным, которых позднее сменили И. Л. Миллер и Е. С. Кауфман. Газета уделяла большое внимание культурной жизни российской колонии и, с этой точки зрения, чрезвычайно интересна сегодня.

Однако абсолютную популярность у широкого круга читателей завоевала вечерняя (а затем и утренняя) ежедневная демократическая "Заря", во главе с известными столичными журналистами Георгием Николаевичем Шипковым и Мечиславом Станиславовичем Лембичем. О последнем обязательно нужно рассказать подробнее.

М. С. Лембич — сын потомственного дворянина, нефтяного деятеля в г. Грозном. Журналистскую работу начал в московском "Русском слове".

Во время Первой мировой войны прославился как автор серии статей и очерков в этой газете под общим заголовком "Среди врагов" и "В тылу у неприятеля". Происхождение их таково. Будучи военным корреспондентом, Лембич незадолго до эвакуации русскими войсками Варшавы приехал в Польшу и остался в занятом немцами городе, прожив там несколько месяцев. Затем он перебрался через линию фронта обратно в расположение русских частей и возвратился в Москву. Здесь он был удостоен боевой награды — георгиевской медали, приколотой ему на грудь лично императором Николаем II.

После революции, не приняв ее, уехал из Москвы на юг к ген. Лавру Корнилову, где зарождалась Добровольческая армия. Издавал здесь газету и за боевые отличия получил Георгиевский крест. В 1919 г. по поручению ген. А. И. Деникина он отправился через советский фронт в Сибирь, к адмиралу А. В. Колчаку. Свой путь Лембич выбрал через Каспийское море и на парусной рыбачьей лодке отправился в г. Гурьев. Чуть не погиб во время внезапно налетевшего шторма, сломавшего мачты на суденышке, и был спасен английским военным крейсером. Затем проделал путь от Каспия до Омска — 4500 верст — на лошадях.

Вместе с отступившей Белой армией попал в Харбин и основал здесь издательство "Заря", которое и развил в последующие годы в самый крупный на Дальнем Востоке эмигрантский газетный концерн, имевший свои газеты в Харбине ("Заря"), в Тяньцзине ("Наша Заря") и в Шанхае ("Шанхайская Заря"), а также и отделение издательства в Париже.

Поистине, жизнь, достойная отражения в летописи!

"Заря" с первого же периода своего возникновения благодаря имени и организаторскому таланту М. С. Лембича привлекла к сотрудничеству лучшие эмигрантские литературные и журналистские силы Европы и Америки, и на ее страницах с начала 20-х годов можно было часто встретить имена Н. А. Тэффи, Дон-Аминадо, Б. Зайцева, И. С. Лукаша, А. Ренникова, Саши Черного и других. Естественно, что участие в газете таких писателей и журналистов повышало ее уровень.

"Заря" давала на своих страницах разностороннюю, объективную и правдивую информацию, не боясь острых для эмиграции тем, и была полезна людям, оказавшимся в изгнании. Но газета имеет еще одну большую заслугу перед дальневосточной эмиграцией — ее главным читателем. Об этом писал Г. Н. Шипков приблизительно следующими словами: ни одна из русских газет Зарубежья не бралась разубедить эмигранта в солидности его "чемоданной психологии", по которой "все эти Харбины с Шанхаями" — как и Париж, Константинополь, Прага — считались только пересадочными пунктами, откуда вот-вот откроется обратный путь — домой, на родину со всем своим скарбом. Своим "местным" и "чисто городским колоритом" маленькая вечерняя "Заря", — писал Шипков, — стремилась помочь читателю "распаковать" чемодан. Призывала осмотреться, органически врасти в жизнь края — потому что свершившееся, очевидно, должно было остаться надолго.

Что касается других типографий, издательств и книжного дела, то после революции многие из харбинских книжных магазинов и газет открыли собственные типографии и занимались коммерческой издательской деятельностью. Крупнейшим издателем оставалось Управление КВЖД, типография которого (с 1898 года!) располагала современным оборудованием и шрифтами на пяти языках. Она исполняла заказы и частных лиц, и других, посторонних дороге, организаций. Возросшую роль стала выполнять и типография Учебного отдела дороги, занимавшаяся, главным образом, выпуском учебных пособий, катастрофически не хватавших многочисленным харбинским школам.

Продолжали издательскую деятельность Общество русских ориенталистов (журнал "Вестник Азии"), Типография и издательство б. Штаба Заамурского Округа пограничной стражи, получившая название "ОЗО" (Общество заамурских офицеров); типолитография "Коммерческая пресса", имевшая также книжный магазин (Новоторговая, 43), издательство В. А. Трайнина с книжным магазином (Китайская, 22) и другие.

Возник и целый ряд новых издательств, имевших, как я уже говорил, и книжные магазины: "Русское дело", Р. М. Бурсук (магазин — Китайская, 11), Товарищество "Просвещение" (дом б. Чистякова, Вокзальный проспект, угол Строительной), Товарищество "Печатное дело" бр. Мошковых и Махлина (Диагональная, 21; книжный магазин — Китайская, 5) и другие (не буду утомлять читателя — всего более 25).

Ведущее место принадлежало издательству "Русское дело" и издательству Михаила Васильевича Зайцева. Об этих двух несколько подробнее.

Единоличным владельцем фирмы "Русское дело" был ген. Николай Михайлович Щербаков (в 1925 г. проживал в Харбине по адресу: Ажихейская, 6), но учредителями и практическими руководителями ее были лица с высшим специальным и филологическим образованием.

Вклад фирмы в дело народного образования в Харбине поистине огромен — она издала более 60 тыс. учебников для средней и начальной школы. Издательская работа ее была особенно ценной, если иметь в виду, что город и периферия постоянно ощущали острую нехватку таких изданий. Именно "Русское дело" и восполняло этот изъян, давая учащимся по нескольку тысяч учебников в год. В двух магазинах фирмы постоянно имелся широкий выбор учебных пособий для всех типов школ. Мне представляется, что именно это направление работы издательства, внимательнейшее отношение к нуждам учащейся молодежи и создали ему популярность и привлекли к нему прочные симпатии клиентов. Молодежь и явилась основой быстрого развития этого издательства и книжного дела и его процветания в 20-х — 30-х годы.

Фирма, возникшая в Харбине с октября 1920 г., явилась пионером в области культурной работы в городе. Начав дело с маленького книжного киоска в Пассаже Кунста и Альберса, затем в старорусского стиля "Избушке" с надписью на фронтоне "Русское дело" на Большом проспекте близ Таможенной улицы, Н. М. Щербаков через 10 лет уже имел в Харбине два книжных магазина и процветающий филиал "Русского дела" в Шанхае.

Фирма открыла здесь под своим названием в 1925 г. книжный и писчебумажный магазин и библиотеку. Предприятие быстро расширялось, переходя в более просторные помещения, и, в конечном счете, как свидетельствует В. Д. Жиганов в известной книге-альбоме "Русские в Шанхае", стала лучшей и самой крупной в городе. Она располагала последними новинками издательств Европы и Америки; в 1925 г. в ней насчитывалось 480 томов, а в 1936 г. — уже до 15 тыс. томов различной литературы. Был прекрасный подбор книг по русской беллетристике, и особенное внимание постоянно уделялось формированию фонда детской литературы (до 2 тыс. томов).

В 1923 г. возникло и книгоиздательство Михаила Васильевича Зайцева, занявшее постепенно ведущее место по объему книжной продукции на рынке Северной Маньчжурии. Вот что говорится о нем в книге "Великая Маньчжурская империя":

"Издательство выпустило за последние 10 лет [т. е. примерно с 1932 по 1942 гг. — Г.М.] около 150 книг самого разнообразного содержания, преимущественно беллетристики.

Это самое крупное из местных эмигрантских книгоиздательств, имевшее до войны хорошо налаженную связь со всеми книжными центрами русского Зарубежья. В частности, в издании М. В. Зайцева увидели свет не только произведения почти всех местных авторов, как-то: Н. А. Байкова, Ф. Ф. Даниленко, Н. Резниковой и др., но и довольно много книг заграничных, главным образом парижских, писателей — Тутковского, Наваль и др.

Среди изданных М. В. Зайцевым книг преобладает беллетристика, приблизительно 60 % из которой составляют романы, 25 % — повести и рассказы и 15 % — мемуарная литература. Кроме того, М. В. Зайцев издал немало детских книг. Средний тираж беллетристических произведений — 500 экземпляров, детских книг — 1000. Работа книгоиздательства носит антикоммунистический характер".

Последняя фраза являлась дежурной для японской пропаганды (ведь это 1942 год, Маньчжоу-диго). Это было вполне обычное эмигрантское издательство, вынужденное, конечно, время от времени печатать заказываемую ему политическую литературу. Однако до начала 40-х годов и этого не было. Чтобы убедиться, достаточно будет проанализировать рекламные объявления этого издательства за ряд лет.

Тем не менее в 1946 году Михаил Васильевич был арестован и приговорен советским армейским трибуналом к 10 годам лагерей. Позднее, как и абсолютное большинство арестованных таким же образом в Маньчжурии русских людей, — полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления.

Известным издателем и общественным деятелем в Харбине был также и Всеволод Александрович Морозов. Родился он 20 ноября 1891 г. в Омске. Старший сын мирового судьи, позднее товарища министра юстиции в правительстве А. В. Колчака Александра Павловича Морозова.

Окончил Омскую Мужскую гимназию и юридический факультет Петербургского университета (1914). Война и революция, можно сказать, поломали его судьбу. Получив назначение в Петербургскую Судебную палату, он вместо поступления на службу стал ратником ополчения. Затем была гражданская война, Сибирский Ледяной поход, который он проделал в составе Сибирского Казачьего полка армии В. О. Каппеля. В чине штабс-капитана, без документов об юридическом образовании, попал в Харбин и вынужден был работать помощником присяжного поверенного С. И. Егорова, а позднее, что можно назвать судьбоносным, — у Василия Федоровича Иванова, с которым они стали друзьями. Оба были членами Монархического объединения (МО) и единомышленниками в своих монархических убеждениях, которых Всеволод Александрович не скрывал ни в "японский период", ни после прихода в Маньчжурию Советской армии. С началом Великой отечественной войны Советского Союза — убежденный "оборонец". Издавал книги Монархического объединения и работы В. Ф. Иванова. Вел большую общественную работу в качестве председателя литературно-художественного кружка при МО, "переросшего" затем в Литературно-художественный кружок им. Августейшего поэта К. Р. Автор ценных мемуаров, хранящихся ныне в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) и частично опубликованных (НСМ, № 27, о работе кружка и № 29, о члене кружка — талантливой харбинской поэтессе Ниночке Завадской, рано ушедшей из жизни).

В. А. Морозов — отец писательницы Галины Всеволодовны Логиновой (родилась 27 апреля 1915 г. в Омске) — моей милой и преданной корреспондентки.

Она автор романов "Лана" (Харбин, 1939) и "Дом на песке", пока остающегося в рукописи; рассказа "В белой церковке", получившего третью премию на (Втором) Восточно-Азиатском конкурсе русских поэтов и писателей 1942 г., и ряда других, а также интересных воспоминаний ("Проблемы Дальнего Востока". М., 1996, № 1 (Институт русского языка НОАК в Дальнем); НСМ апрель 2000, № 74 (о своей работе в "Заре"; в этом же номере газеты — поздравление ей в связи с 85-летием); "Друзьям от друзей", июнь 2000, № 52, с. 51–53 ("В роще столетних берез"; см. также с. 70–71) и других.

Потеряв мужа в 1945 г., увезенного в СССР и умершего в сентябре 1948 г. в концлагере под Тавдой, позднее реабилитированного, Галина Всеволодовна осталась одна, с двумя сыновьями Всеволодом и Алексеем на руках.

Всеволод Александрович Морозов фактически заменил внукам отца. Скончался он 28 декабря 1979 г. в г. Киселевске Кемеровской области.

Галина Всеволодовна проживает здесь с сыном, внучками и правнучкой (Настенька, 1991 года рождения, собирает коллекцию почтовых открыток).

Теснейшим образом связанной с издательским делом была в Харбине, конечно, и книготорговля. Уже в первой половине 20-х годов появилось довольно много русских книготорговых предприятий — магазинов и товариществ. Помимо уже названных выше, активно торговали книгами Т/Д И. Я. Чурин и K°, Товарищество М. И. Борисов и Е. М. Перов (книжный склад и магазин: "Громадный выбор книг по беллетристике и по всем отраслям знания. Постоянное получение книжных новинок из Берлина, Парижа, Праги, Риги и других городов. Книги довоенных изданий. Новинки из Ленинграда и Москвы. Пополнение библиотек. Заказы исполняются немедленно. Каталоги бесплатно"); Е. И. Вахрушева (Диагональная, 20 — "Книги и учебники в большом выборе и по всем отраслям знания, литературы и музыкальных нот. Роскошные, ценные и редкие издания. Классики, детские книги довоенного издания. По удешевленным ценам… Каталог высылается бесплатно"), а также Джинжих-швили (Новоторговая, 13), "Культура" Я. М. Славучича (Мостовая, 37), "Пламя" (2-я Диагональная 400 — это, конечно, не номер дома, а номер участка на Пристани), "Пробуждение", "Русско-Маньчжурская книготорговля" и другие.

С последней была связана история одного из ее владельцев, знаменитого харбинца — "сибирского Сытина" — Владимира Михайловича Посохина.

Родился он в 1864 г. в Пермской губернии, в семье священника. Образование получил в Пермской Духовной семинарии. В августе 1883 г. начал служить в книжном магазине П. И. Макушина в Томске и в этой работе нашел призвание всей своей жизни.

— В это время, — рассказывал он, — в Сибири и Туркестане не было ни одного книжного магазина, и книги рассылались из Томска — с севера от Березова Тобольской губернии и Нижнеколымска Якутской области — до Самарканда, Ташкента и Верного на юге; с запада — от Тюмени Тобольской губернии — до Владивостока и Петропавловска-на-Камчатке на востоке. Причем, например, в Анадырский округ [где несколько позднее проводил научные изыскания Н. Л. Гондатти. — Г. М.] можно было посылать книги, журналы и газеты два раза в год: зимой — через Якутск на собаках, а летом — через Николаевск-на-Амуре или через Владивосток на пароходе. Сами мы получали книги из Москвы и Петербурга; они шли летом на пароходе — от Нижнего до Перми, от Перми до Екатеринбурга — по железной дороге, от Екатеринбурга до Тюмени — гужом (пока не была проведена железная дорога до Тюмени), а от Тюмени до Томска — на пароходе.

В 1893 г. Владимир Михайлович открыл в компании с Макушиным книжное дело — уже в Иркутске, откуда стал снабжать книгами Восточную Сибирь и Дальний Восток. Здесь он развернулся в полную силу и продемонстрировал подлинно сибирский размах: завел при магазине собственную, крупнейшую в Сибири, типографию, в которой, в частности, печатал книги на бурятском и якутском языках, издательство, книгохранилище, основал газету "Иркутская жизнь" (тираж более 20 тыс. экз.)

Мало того, Посохин организовал товарищество, построившее в Иркутске громадную Первую паровую мельницу (1911 г.), основал акционерную компанию по сооружению железной дороги Иркутск—Лена (Ленские прииски), открыл большой кожевенный завод.

Самым же замечательным начинанием В. М. Посохина непосредственно перед революцией явился план электрификации Иркутского района, для чего он, вместе с Н. Р. Курбатовым, инициировал создание крупного акционерного общества по строительству на р. Иркут грандиозной гидроэлектростанции.

В. М. Посохин рассматривал свою предпринимательскую деятельность как фундамент для широкой общественной и культурной работы. Самые различные культурные общества, библиотеки, газетные начинания, научные экспедиции — получали от него весомую материальную поддержку. Наиболее крупным культурным начинанием Посохина была постройка в Иркутске Народного дома — с оборудованным зрительным залом, библиотекой, музеем и пр. Он создал также в Иркутске Коммерческое училище, содействовал открытию здесь университета, широко учреждал стипендии для студентов.

В Иркутске Владимир Михайлович состоял председателем Биржевого комитета (с 1915 г.), основателем и учредителем Общества взаимного кредита, гласным Городской думы. За 37 лет своей деятельности Посохин сделал очень много для просвещения Сибири. Имена его и Макушина знала вся Сибирь.

Революция перечеркнула планы В. М. Посохина и его просветительскую деятельность, разорила дотла этого крупного сибирского предпринимателя и мецената и вынудила его в 1920 г. эмигрировать.

В Харбине на уцелевшие крохи капитала Посохин восстанавливает то основное направление своей деятельности, которому посвятил всю свою жизнь на Родине, — распространение книги. Он открыл собственный книжный магазин, не оставил и общественной работы. В. М. Посохин стал первым председателем Торгово-промышленного союза, членом Комитета по созданию в Харбине высшего учебного заведения. В течение многих лет был также членом Приходского совета Св. — Иверской церкви, членом Правления Харбинских музыкальных курсов, Духовной семинарии.

17 августа 1933 г. харбинская общественность отметила полувековой юбилей работы В. М. Посохина в книжном деле.

Скончался он в Харбине 10 января 1945 г.

Жил долгое время рядом с нами, и мы должны сохранить об этом человеке благодарную память.

Был в Харбине еще один книжный магазин, который остался в моей памяти на всю жизнь. Не знаю даже почему — впечатления детства, наверное…

Для нас, мальчишек, живших в 40-х в Модягоу, был хорошо известен магазин "Букинист", располагавшийся на Гоголевской улице (книги, письменные принадлежности, марки).

Дверь с колокольчиком, попадаешь, через две ступеньки, вниз в продолговатое полутемное помещение, заполненное всякими чудесными вещами, среди которых — и далеко не в последнюю очередь — под стеклом прилавка наборы марок для коллекции. За этим прилавком тебя встречает строгий, одетый в темный костюм хозяин — смуглый человек с длинными черными усами. Строгий — отпускает без лишних слов товар — и ты уходишь. Заходишь в магазин много раз — вроде бы ты уже постоянный покупатель — и по-прежнему ни одного лишнего слова.

Не знаю почему, но образ этого человека глубоко запал мне в душу. Кто это был? Как его звали?..

С прошлым Харбином после отъезда нашего в Союз, казалось, все разорвано. Не до того было… Но этого человека я часто вспоминал. Разыскивал, но ничего узнать о нем не мог.

И вот, памятный многим III Конгресс соотечественников в Санкт-Петербурге летом 1993-го. Званый вечер для всех в одном из ресторанов, новые знакомства, беседы. Знакомлюсь с одной приветливой и приятной дамой, петербурженкой. Выясняется, что она тоже жила в Модягоу. Задаю ей свой сакраментальный вопрос.

— Боже мой, — восклицает она. — Это же мой отец!..

Я онемел… Затем обрел дар речи.

Артем Романович Пархомец — вот имя моего знакомого незнакомца. Очень приятная для меня находка! Поистине, Пути Господни неисповедимы.

Еще одна беженская судьба, еще один пример борьбы за выживание…

А его дочь — петербурженка Галина Артемьевна Пархомец. Вот такая маленькая история.

С октября 1920 г. на разных станциях КВЖД — на Западной и Восточной линиях — мало кто обращал внимание на невысокого худощавого человека, разъезжавшего с удочками, иногда с охотничьим ружьем, но неизменно с записной книжкой в боковом кармане, в которую он иногда что-то заносил мелким, но разборчивым почерком. Этот человек обращал внимание на все и замечал все.

Это был совершавший инкогнито инспекционные поездки по КВЖД ее будущий управляющий Б. В. Остроумов, прибывший в Харбин в октябре 1920 г.

В годовщину кончины епископа Ионы протоиерей о. Вознесенский писал: "Епископ Иона был беженец и видел все опасности и всю нужду беженства. Идеально-пасторской любовью ответил он на эту нужду, и эта любовь зажгла вокруг него очаг чисто русской жалости ко всем обездоленным, особенно детям. Детей епископ Иона любил больше всего и заботился о них с чисто родительской любовью".

Заря, 1926, 20 октября, № 279. Объявление

Вперед, 1920, 15 июля.

Заря, 1924, 15 мая, № 110.

Заметка "Сладкий сон"

Заря, 1920, 12 августа.