"Ветер.Ах, этот Икстлен…или « Баловство с магией»" - читать интересную книгу автора (Ибатулин Тимур Фаритович)

Глава 3

На пляж пришли после обеда.

— Полдня продрыхли, — сокрушалась Света. Вовка промолчал, и так все ясно.

Ветра не было. Штиль превращал море в огромное зеркало, обращенное к небу.

— Знать бы, кто «ловит» этот солнечный зайчик.

— Как минимум, космонавты, — улыбнулась Света, — ну, и еще все на побережье…

— Ха, о тех, кто на побережье, я не подумал, — развеселился Вовка и потянул из спортивной сумки полотенце, чтоб прикрыться от солнца. Нос уже изрядно напекло. Ткань за что-то зацепилась и из сумки вылазить не хотела. Вовка дернул сильнее, и вместе полотенцем выпала книга Карлоса Кастанеды. Из-под черной обложки высунулся уголок тетрадного листа. Вовка заинтересовался, достал вкладыш. На бумаге синели чернила с неровным, быстрым почерком:

Выписки из Книги Карлоса Кастанеды:

1. Я сел отдохнуть и заснул под высоким эвкалиптовым деревом. Внезапный крик сокола разбудил меня. Я открыл глаза, не сделав никакого другого движения, и увидел беловатую птицу, усевшуюся на самых высоких ветвях эвкалипта.

2. В это время дня, в сумерках, нет ветра. В это время есть только сила.

3. Мы оставались дома в течение всего дня из-за «ветра». Дон Хуан объяснил, что мы побеспокоили ветер намеренно, и что лучше не валять с этим дурака. Мне даже пришлось спать покрытым ветками.

Внезапный порыв ветра заставил дона Хуана подняться одним невероятно бодрым прыжком.

— Проклятие, — сказал он, — ветер ищет тебя.

— На это я не покупаюсь, дон Хуан, — сказал я, смеясь, — действительно, нет.

Я не был упрям. Я просто считал невозможным принять идею того, что ветер имеет свою собственную волю и ищет меня, или что он действительно замечал нас и бросался к нам на вершину холма. Я сказал, что идея «ветра, имеющего свою волю», была идеей из мира, который был довольно упрощенным.

4. Если бы ты жил среди дикой природы, то ты бы знал, что в сумеречное время ветер становится силой. Охотник, который стоит своей воли, знает это и действует соответственно.

— Как он действует?

— Он использует сумерки и силу, скрытую в ветре.

— Как?

— Если ему это удобно, охотник прячется от силы, накрыв себя и оставаясь неподвижным, пока сумерки не минуют. И сила окутывает его своей защитой.

Дон Хуан сделал знак, как бы обертывая что-то своими руками.

— Ее защита похожа на…

Он сделал паузу, подыскивая слово, и я предложил «кокон».

— Правильно, — сказал он, — защита силы окутывает тебя как бы в кокон. Охотник может оставаться на открытом месте и никакая пума и никакой койот, и никакой звук не сможет потревожить его. Горный лев может подойти к самому носу охотника и обнюхать его, и если охотник останется неподвижен, горный лев уйдет. Могу тебе это гарантировать.

Если охотник, с другой стороны, хочет быть замеченным, то все, что он должен делать, заключается в том, чтобы встать на вершине холма в сумерках, и сила будет следовать за ним и искать его всю ночь. Поэтому, если охотник хочет всю ночь путешествовать или если он хочет оставаться бодрствующим, он должен сделать себя доступным ветру.

5. — Искусство охотника состоит в том, чтобы быть недостижимым, — сказал он, — в случае с блондинкой это значило бы, что ты должен был стать охотником и встречать ее осторожно, не так, как ты это делал. Ты оставался с ней день за днем, пока единственное чувство, которое осталось, была скука, правда?

Я не отвечал. Я чувствовал, что ответа не требуется. Он был прав.

— Быть недостижимым означает, что ты касаешься мира вокруг себя с осторожностью. Ты не съедаешь пять куропаток, ты ешь одну. Ты не калечишь растения только для того, чтобы сделать жаровню. Ты не подставляешь себя силе ветра, если это не является оправданным. Ты не используешь людей и не давишь на них, пока они не сморщиваются в ничто, особенно те люди, которых ты любишь.

— Я никогда никого не использовал, — сказал я искренне.

Но дон Хуан утверждал, что я это делал, и поэтому я могу теперь тупо утверждать, что я устал от людей, и они мне надоели.

— Быть недоступным означает, что ты намеренно избегаешь того, чтобы утомлять себя и других, — продолжал он. — это означает, что ты не голоден и не в отчаянии, как тот несчастный выродок, который чувствует, что он уже больше никогда не будет есть и поэтому пожирает всю пищу, которую только может, пять куропаток.

Дон Хуан определенно бил меня ниже пояса. Я засмеялся, и это, казалось, доставило ему удовольствие. Он слегка коснулся моей спины.

— Охотник знает, что он заманит дичь в свои ловушки еще и еще, поэтому он не тревожится. Тревожиться значит становиться доступным, безрассудно доступным. И как только ты начинаешь тревожиться, ты в отчаянии цепляешься за что-нибудь. А как только ты за что-нибудь уцепился, то ты уже обязан устать или утопить того или то, за что ты цепляешься.

6. Охотник пользуется своим миром с осторожностью и с нежностью, вне зависимости от того, будь это мир вещей, растений, животных, людей или силы. Охотник интимно обращается со своим миром, и все же он недоступен для этого самого мира.

— Это противоречиво, — сказал я. — он не может быть недоступен, если он там, в своем мире, час за часом, день за днем.

— Ты не понял, — сказал дон Хуан терпеливо, — он недоступен, потому что он не выжимает свой мир из его формы. Он касается его слегка, остается там столько, сколько ему нужно, и затем быстро уходит, не оставляя следов.

7. — Поступки есть сила, — сказал он, — особенно тогда, когда человек действует, зная, что эти поступки являются его последней битвой. Существует особое всепоглощающее счастье в том, чтобы действовать с полным сознанием того, что этот поступок вполне может быть твоим самым последним поступком на земле.

Вовка переглянулся со Светой.

— Ты поняла?

— Не очень. Хотя, в заглавии слово «книга» написано с большой буквы. Значит, человек считает, что это очень важная книга, и суждение о жизни интересное.

— Книга тайн, — добавил Вовка, весело и невпопад.

— А что на обороте?

— Это Путешествие в Икстлен, — пояснил Вовка, — книжку Карлос Кастанеда написал, это, наверное, из этой книжки кто-то для себя главные мысли выписал.

— Да нет. Я спрашиваю, что на обороте листа?

Вовка недоуменно перевернул бумагу. На обратной стороне тоже были строчки, но другим почерком.

— Смотри, как затерты буквы, наверное, этот листок давно живет в твоей книге!

— Да не моя она! У Ирины Константиновны нашел на полке. Сережка давно советовал почитать Кастанеду, а тут сама «в руку прыгнула». Ты права, судя по почерку и потертости букв на обороте, писали в разное время различные люди.

Вот о чем говорили строчки:

Основные мысли по Икстлану.

Остановить сознание, позволяя миру двигаться дальше (в его изменении вариантов реальности).

Стереть свою историю личности (постепенно «напустить тумана» в информации окружающих о тебе — никто тебя не знает и ты себя не знаешь, а значит способен на «невозможное»).

Способ восстановления сил: Найти (по внутреннему наитию) небольшой плоский холм, лечь на живот, головой на восток. Несколько минут сна восстановят силы.

Выкинуть из головы собственную значимость (нельзя уходить от ситуации, если все складывается не так, как ты хочешь — это не гордость и характер, а проявление слабости и мнительности).

Настрой на общение (на равных и с симпатией) с живым и «неживым» миром рождает понимание магии мира — начинаешь видеть реакцию на тебя каждого элемента мира (не важна связность или бессвязность речи, не важен язык).

Если ты, что-то берешь у Мира, поедаешь, или убиваешь чтобы поесть — надо извиниться и объяснить, что когда-то сам станешь пищей для растений и животных — Мирединое целое. Каждый элемент живой или нет — ВАЖЕН!

Если ты хочешь чтоб тебе ответили: растение, стихия, Мир, — говори с ними с симпатией, на равных, не зажимаясь (Значит: откровенно, вслух, не стесняясь окружающих).

Человек должен воплощать свои решения до конца, и полностью нести ответственность за любые свои решения (человек должен знать, почему он это делает, и не иметь ни каких сомнений и сожалений — дословно: «…принимать ответственность за свои решения означает, что человек готов умереть за них».

«… нет маленьких или больших решений. Есть только те решения, которые мы делаем перед лицом нашей неминуемой смерти.»).

«Видеть» невидимое можно боковым зрением (надо скосить глаза и разглядывать, если неожиданно что-то заметил не поворачивать голову, а продолжать неподвижно разглядывать. Раздвоив (скашиванием глаз) изображение надо научиться по желанию рассматривать каждое по отдельности — самое главное всегда происходит между изображениями).

Брать у жизни не больше, чем необходимо для жизни (это сложно, чувству меры надо учиться).

Изменить распорядок жизни — только жертва ходит строго заведенными тропами, и ест в строго отведенное время.

(допишу позже).

Света дочитала быстрее, и теперь с интересом наблюдала за сменой эмоций на лице друга. В глазах его отражалось не только море, но все тайны мира, нежданно постигнутые и теперь невесомо ускользающие.

— Ты как Ньютон после падения яблока, — рассмеялась она.

— Свет, ну правда же, в этом что-то есть! Надо только совместить два текста и попытаться поверить!

— Еще скажи — попробовать! Что, с ветром разговаривать будешь?

— Буду! Почему бы и нет, — в запальчивости сказал Вовка, и сник. Представил, как это будет выглядеть. Света на него посмотрела и сказала примирительно:

— Меня поразило другое — все высказывания, а значит, наверное, и книга в целом не противоречит десяти заповедям Христа, а как бы расширяют их действие на весь наш мир. Словно говоря, что Богу дорог не только человек, но равно и все остальное им созданное.

— Что значит «равно»? — удивился Вовка, повторив ударение на первый слог, — как можно равнять человека и корову?

— Можно! Это как у матери с детьми. Детям кажется, что меньшего всегда любят больше, а к самым маленьким вообще особое отношение!

— А разве не так?

— Конечно, не так! Мать любит всех одинаково. Просто она знает, что старшему не нужно столько осторожного внимания и присмотра, а меньшой только на этом и живет первые пять лет. Японцы своих детей даже совсем не наказывают до пяти лет.

— Ну хорошо, убедила! А при чем здесь заповеди?

— А при том! Заповедь «не убий» — применительно к человеку понятна…

— А применительно к корове каким боком? — перебил Вовка, — их все равно забивают и едят, и религии не против!

— Да «забивают», да «едят», да «не против»… Может, и Бог не против! Но он сто процентов против геноцида. Стеллеровых коров помнишь? Не знаешь. Залезь в Интернет и почитай. Да что Интернет! Смотри, что здесь написано:

«…ты касаешься мира вокруг себя с осторожностью. Ты не съедаешь пять куропаток, ты ешь одну. Ты не калечишь растения только для того, чтобы сделать жаровню. Ты не подставляешь себя силе ветра, если это не является оправданным. Ты не используешь людей и не давишь на них, пока они не сморщиваются в ничто, особенно те люди, которых ты любишь.»

В этот день они плавали, загорали, ходили в заповедник «Казантип» и периодически срывались на обсуждение тайны книги и рукописных строк: строили догадки, вычисляли возможного хозяина листка, спорили о мистике и реальности написанного, о возможности проверить на деле сказанное в книге, об устройстве мира. А под вечер вспомнили, что время отдыха почти на исходе, а билеты так и не куплены.

Если есть настроение, то встать пораньше одно удовольствие. Когда есть важное дело, то вершить его надо с хорошим настроением. Вот и получается, что делать важное дело — одно удовольствие.

— Хо-хо, каламбур получился из мыслей! — Вовка упруго встал, потянулся, натянул футболку. Заглянул: под кровать, тумбочку, стол, сделанный Михаилом Тарасовичем — тапок не было!

— Что за хрень? — выругался он. Тут же представилось растение с большими удлиненными листьями. Вовка рассмеялся, вот уж точно — вырастет, замучаешься пропалывать. Так и с выражениями…

Тапок не оказалось и перед входом. Вовка впрыгнул в галоши Ирины Константиновны. Идти было неудобно — в обувке оставалось много свободного места — но весело. Шаркая, облазил весь участок, тапки нашлись за домом у окна.

Вовка сразу вспомнил, как ночью захотелось купаться, а одному идти к морю грустно. Дверь в хозяйский дом была закрыта. Он почувствовал себя лазутчиком на вражеской территории, когда храбро пробирался к окну.

— Свет! — сдавленно позвал молодой человек и тут же взглянул в соседнее окно, как бы не разбудить хозяйку, — Светик!

Открытая створка словно приглашала. Подтянулся, заглянул в комнату. Темно.

— Здесь только негра искать, — обиделся Вовка. Через несколько секунд глаза привыкли. Справа от окна стояла кровать. Под белеющим одеялом сопели и пофыркивали.

— Во заливает, как соловей! — восхитился Вовка и потянулся растолкать спящую. Это было не так-то просто. Перегнулся через подоконник, с трудом на руках дотянулся до кровати, а вот дальше никак. Лезть в комнату не хотелось, могла войти Ирина Константиновна. Вовка недолго соображал. Рядом с окном стояла прислоненная к стене штакетина от старого, разобранного забора. Дотянуться до рейки было не сложно. Вовка все же позвал снова. В ответ произошло некое шевеление на кровати, закончилось все новым сопением.

— Да ты лежебока, однако! — произнес молодой человек и потянулся ткнуть в бок палкой. В последнюю секунду его остановила мысль, что Светке такое обращение может не понравиться, — может, тебя по пятке штакетиной пощекотать? Да-а, тоже идея — не из лучших.

В конце концов придумалось просто немного стянуть одеяло. Что он и сделал. Зацепил штакетиной одеяло, оно соскользнуло, чуть-чуть. Тогда Вовка подцепил край и прокрутил рейку вокруг оси. Одеяло намоталось и послушно двинулось за штакетиной. Хозяйка кровати засопела сильнее, и неожиданно для гостя потянула одеяло к себе.

— Ах так! — разошелся ночной посетитель, — ну, я тебя!

С этими словами он с силой потянул за штакетину. Ткань затрещала но выдержала. Хозяйку кровати сложило пополам — в сидячее положение. Вовке не понравилось как тяжело заскрипела под ней кровать, да и темная фигура на белых простынях показалась великовата, и совсем ошалел Вовка от чрезвычайно взрослого женского вопля.

— А-а-а, черт!!! Насилу… — женщина присмотрелась, и жалобно спросила, — грабят?

— Света? — автоматически шепотом успел спросить Вовка и сам себе ответил, — нет.

Рефлексы сработали у обоих одновременно. Первая рывком натянула на себя остатки пододеяльника, а второй прыгнул в окно, больно зацепился о раму и с глухим стуком упал за окном.

— Да что же это, второй раз уже, — Вовка стиснул зубы, оглянулся. Во дворе заливалась собака. Прибежала, обнюхала, узнала и стала лаять на соседей. Ночной гость решил боле не испытывать судьбу и, прихрамывая, побежал к себе. Последнее, что он увидел в злополучном окне — растрепанную голову женщины, снимающей у Ирины Константиновны комнату. Вовка знал что ее зовут Людмила Сергеевна. Женщина повернулась на звук и успела разглядеть босую ступню грабителя, тут же скрывшуюся за углом. Подбежавшая собака, продолжая грозно лаять, кинулась следом.

Вовка через окно ввалился в свою комнату. Сиганул рыбкой, прямо не раздвигая занавесок, упал на свою кровать и затих, прислушиваясь. Снаружи продолжалось театральное действие. Все живущие на участке высыпали во двор. Оживленный диалог сопровождался активной жестикуляцией.

— Черный, кудлатый, явно цыган! — выливала эмоции пострадавшая, — и одеяло тянет, украсть хочет.

— А как он влез-то? — спрашивала Ирина Константиновна.

— А кто его знает? Окно открыто было. Я чувствую — одеяло с тела сползает, пытаюсь натянуть на себя. А он прыткий такой, ухватил двумя ручищами и рванул, меня аж над кроватью подняло!

— Как «подняло»? — не поняла Ирина Константиновна.

— Ну, естественно, не в воздух — села я, — Людмила Сергеевна показала, как именно её потянуло и как она села, — смотрим друг на друга. Темень, ни черта не видно! Один силуэт черный, кудлатый и с рогами. Вернее, мне в первую секунду показалось, что с рогами.

— Он думал, что комната пуста?

— Да, наверное. Он даже ругнулся, что света нет и так из-за этого влип. Хорошо, собака спасла. Залаяла. Цыган сбежал через окно, а собака за ним. Надо её кормить хорошенько!

— Защитница! — Людмила Сергеевна наклонилась к собаке и погладила по жесткой шерсти. Собака села и подняла переднюю лапу.

— Знаю, защитница моя, знаю! У-умница!!! — наклонилась к овчарке Людмила Сергеевна и пожала протянутую конечность, — спаси-ительница моя!

Овчарка была не против пообщаться. Она любила внимание, а тут еще намечались особые привилегии, регалии!

Пока у входа шло оживленное общение, Вовка нервно дрожал под одеялом, прислушивался.

— Спаси-ительница, защи-итница, — передразнил он вполголоса. Придвинулся поближе к окну и приготовился слушать дальше, но вместо разговора услышал посторонний шум сверху. Упуская добычу, клацнули «зубами» зажимы штор. Вовка видел, как театрально-медленно на него сверху падает ткань, — обалдеть! — ругнулся он, и был с головой накрыт шторой, из-под вороха шелка обиженно прозвучало: «И все в один день!»

Сейчас Вовка смотрел на свои сиротливо стоящие под окном тапки. Ночные приключения пронеслись в голове в один миг. Ночной гость посчитал за счастье быстро прыгнуть в свою обувку и скрыться, пока виновника происшествия и его тапки никто не видел. Надо добавить, что через двадцать секунд молодой человек вернулся обратно, схватил галоши Ирины Константиновны и, «включив пятую скорость», умчался в известном направлении. С утра Вовку никто не видел, а после полудня он дал о себе знать настойчивым звонком междугороднего телефона.

Вовка торопливо шел по дороге. Он очень боялся опоздать на автобус до городка Ленино, где находилась станция железной дороги «Семь-Колодезей», а соответственно, и билетные кассы. У задержки была вполне понятная причина — Вовка все же решил искупаться перед уходом — раз не получилось ночью, надо наверстать утром. Сказано— сделано! Купнулся, оделся, присел на берегу под навесом. Картина раннего солнца — загляденье одно. Светило уже поднялось, стало тепло и уютно. Синяя гладь отражала небо с легкими облачками, в километре справа осваивал виндсерфинг новичок. Вовка улыбнулся — специально товарищ пораньше встал, чтоб никто видел его кувырканий. Однако прокол, товарищ, прокол…

Как заснул, Вовка не помнил. Очнулся из-за того, что сполз по столбу на бок и начал заваливаться. Огляделся.

Вдоль берега, сгорбившись, шла интересного вида пожилая особа. Про таких говорят «неопределенного возраста». Думаешь, что ей около семидесяти, а бабуле давно «под двести». Узловатые пальцы вцепились в клюку уважаемых размеров. Через плечо висела сумка-сетка, полная пустых бутылок. Вовку поразил красный платок на голове, завязанный, как у бабы-Яги в сказке.

— Полный антураж! — пробормотал он в восхищении.

Бабка вздрогнула, повернулась, пронзительно уставилась на Вовку.

— Все слы-шу! Все! — заскрежетала она, — Ах молодежь п-пошла…

Старуха, сверля глазами, подошла ближе.

— Ты, никак, до книжки умной дотянулся давеча? Вижу! Все вижу! С силушкой хочется побаловать? Не к добру… ай не к добру, а ведь и силушка может с тобой поиграться… ой может. Вот и меня уже бабой-Ягой нарек.

Вовка поежился. Старуха заметила и продолжила:

— А ведь без метлы, без ступы сегодня… — она посмотрела на свои узловатые пальцы и вкрадчиво добавила, — а может взять тебя… за руку, отвести к себе?

Вовка почувствовал, как затвердела спина. Ни вздохнуть, ни пошевелиться и только холодный пот струйкой стекает по позвоночнику. Бабка вдруг посерьезнела. Поправила сумку на плече.

— То-то же! Шу-уточки, баловство п-нимаешь… — она вдруг подобралась, наклонилась ближе и нормальным голосом сказала, — ты, сынок, будь осторожнее и помни главное — всегда будь Человеком! Сейчас ты уснешь, а когда откроешь глаза… когда откроешь глаза, тебе надо будет торопиться. Тебя ждет хорошая ДОРОГА, ты просил о ней. Ты еще не знаешь, что просил, потому что попросишь в пути… и тебя услышали. Да, вот еще, — напоследок добавила бабуля, — нет у меня метлы! И ступы нет! И зовут меня по-другому — Марфа Васильевна, а если все же вспомнишь сказанное мной, то передавай привет своей тетке. Все. Спи!

…………………………………

Пробудил рокот мотора с катера. Вовка вздрогнул, сполз по столбу на бок и начал заваливаться. Огляделся.

Вдоль берега, сгорбившись шла старуха. Узловатые пальцы вцепились в огромную клюку. Через плечо висела сумка-сетка, полная пустых бутылок. Вовку поразил красный платок, как у бабы-Яги.

— Полный анту… — пробормотал Вовка и сразу заткнулся, показалось, что все это уже было. В недоумении смотрел он на бабку. На мгновение их взгляды пересеклись. Вовке, показалось, что он что-то вспоминает, потом старуха отвернулась и продолжила поиски бутылок, а Вовка взглянул на часы, и увидел, что не успевает к автобусу.

Вовка шел быстро, легко, почти бежал. В ногах звенела пружинистая легкость. Окружающий пейзаж за две недели уже стал привычным: солончаки соломенного цвета с зелеными, рыжеватыми и бурыми проплешинами; скалистые основания Казантипского заповедника из спрессованного временем ракушечника — здесь когда-то было дно древнейшего моря (остатки этого моря покоятся в Каспийском озере). Вид открывался обширный. Вдоль дорог стояли линии электропередач, бетонные столбы с провисшими проводами уменьшались вдали по всем законам перспективы — указывали направление этих дорог. За солончаками большим полукругом блестел стеклами городок атомщиков Щелкино. «Смотрится как Манхеттен, — мимоходом отметил Вовка, — за городом стоит так и не запущенная Щелкинская атомная станция — близнец Чернобыльской АЭС. Ведь она уже была полностью готова, а теперь, наверное, жители все растащили. Интересно: полностью, или еще есть на что посмотреть?»

После Чернобыля все были так напуганы, что жители так и не позволили запустить АЭС. А кто-то даже упростил и «расшифровал» аббревиатуру: «Щелкинская атомная станция — ЩАС». Народ так и объяснял в быту: «…брат чернобыльский, название-то какое угрожающее получается — ЩАС ка-а-ак …», — дальше речь состояла из емких русских выражений, добавляемых в любой язык для усиления эффектности фразы. Вовка помнил, что Высоцкий о такой речи писал просто и емко:

Вовка смотрел на сдержанную степную красоту и не воспринимал её. Разные мысли беспокоили: о билетах, старых тревогах Светки, ночном происшествии, и видел ли кто его тапки у бедового окна. Ему надо было понять, прочувствовать свое отношение к Светлане и её отношение к себе. А еще по какому-то наитию он неожиданно остановился, закрыл глаза и попросил:

— Боже, пусть сегодня будет хороший день, насколько возможно, и так, как ты видишь для меня и близких моих, для друзей и врагов моих… Я приму с радостью и согласием ВСЁ, что определишь мне, — вздохнув, почесал краем правой сандалии лодыжку левой ноги. Все было сказано. Вовка не знал молитв, и каждый раз придумывал свою. Он всегда не понимал, почему с молитвой порой желания сбываются, а иногда нет — просишь-то всегда хорошее, и искренне просишь…

В чем же дело? Ответ пришел негласно. Мы всегда что-то просим для себя или для кого-то, просим конкретно и безапелляционно, — это и есть причина несбывшихся желаний. Мы удивляемся, не подумав, что кроме нас есть еще другие люди, что желания могут пересекаться, а кому-то и вообще принести вред: человеку, животному, растению — неважно, все едины перед богом, и всякий творение его.

С тех пор, как Вовка понял это, он стал просить за всех участвующих в проблеме, и не так, как ему, Вовке, того хочется, а как будет лучше для каждого при решении Вовкиной беды — там сверху видно лучше, что возможно, а что нет. Уже два года у Вовки не было ни одного неосуществленного желания, а проблемы исчезали порой самым неожиданным способом.

Налетел ветерок, обдул лицо. Вовка открыл глаза и улыбнулся — маленький пылевой вихрь закрутился вокруг ног и убежал по тропинке в поле. Вовка зачем-то как живому помахал ему вслед рукой.

Шагать по асфальту легко. Незаметно Вовка дошел до магазина. Завернул за угол. На небольшой площади никого не было, на остановке тоже.

— Еще пусто, или УЖЕ пусто? — забеспокоился Вовка, потом решил, что первое лучше второго, а значит, надо ждать!

Прогуливаться в ожидании автобуса скучно, а на пустой желудок вдвойне тоскливо: в животе урчит, в желудке квакает, в ухе чешется почему-то, — разве что в ноге не стреляет, — съязвил Вовка.

Через площадь к магазину прошла женщина, поковыряла ключом в замке и исчезла внутри. Дверь осталась открытой и Вовка воспринял это как Божий знак.

— Ноги в руки и к магазину, — скомандовал он себе. — Ходу, ходу! — слова-то знакомые какие… где же я их слышал?

В помещении царил полумрак, ближние прилавки освещал свет из дверного проема. За стойкой раскладывала товар продавщица.

— Мы еще не открылись, — сказала она, завязывая за спиной тесемки белого фартука. Ранний гость должен был учесть пикантность момента и выйти. Вовка думал иначе:

— Простите! Боюсь, я не смогу дождаться открытия, сейчас придет мой автобус и, если Вы не сжалитесь… над молодым, здоровым организмом…

— Спрашивайте, — улыбнулась она и сразу словно помолодела.

— Что-нибудь из выпечки и бутылку лимонада.

— Есть только чебуреки, выпечку привезут позже. Разогреть?

— Спасибо! — обрадовался он, — у Вас есть чем крышку с бутылки сдернуть?

— Держите, — в тонких, сильных пальцах лежал консервный нож, — приятного аппетита! Это ничего, что бутылка совсем ледяная и без этикетки? — забеспокоилась продавец.

— «Ледяная» наоборот здорово — на улице скоро люди как асфальт начнут «плавиться» от жары, а «без этикетки» — фигня всё это… — Вовка хотел еще что-то добавить, но посмотрел сквозь москитную сетку на улицу. В проеме двери автобуса не наблюдалось, но как-то странно вибрировал воздух у входа..

В следующую долю секунды мир будто дрогнул, показалось или действительно стало немного темнее? Сознание поплыло, раздвоилось. Вовке еще казалось, что он стоит и продолжает разговор с продавцом, однако другая его часть уже неслась к приехавшему автобусу, потому что эта его часть уже успела выйти на улицу и увидела последних садящихся пассажиров. Вовка от раздвоения личности на какое-то мгновение пребывал в полном замешательстве, а потом собрался в единый кокон и со всей силой рванулся к транспорту. Он почувствовал, как возрастает напряжение. Неожиданно прозвучал резкий хлопок — как пушечный выстрел, Вовка даже подскочил на месте и с испугом уставился на выхлопную трубу. Все встало на свои места — вот он сам, вот задний бампер автобуса, вот вошел последний пассажир… «О-ой! Сейчас дверь захлопнется, и транспорт уедет, — мысленно запаниковал Вовка, — успеть бы, быстрей, быстрей!!!» — стучало в висках.

— Хочу есть! Есть хочу! — хотелось ему кричать, столько вокруг вкусных запахов, а еды не видно, — да что же это такое?!

Метаться ранним утром по участку гиблое дело — вся еда убрана с вечера, а разбудить никого нельзя.

— Вон домовой, хитрая бестия! Да у него «в закромах родины» такие богатства, и ведь никто не знает! А тут живешь, живешь, а запасов на зиму… никак не наживешь. Ой здесь чем — то вкусненьким пахнет! Фы-фы… тьфу ты, опять пусто. Вот именно, чтоб тебе пусто было, кошка-вонючка — все съела, под метелку! Вот засажу в тебя пару иголок, будешь знать, как шипеть на меня по ночам. Нет, не засажу, иголок на тебя жалко. Топ-топ-топ… О, наконец-то — яблоко! Зацеплю, потом съем. Ура!!! Мо-ло-ко! Как я тебя люблю! Хлюп-хлюп-хлюп, на шерстку накапало — слизать, срочно слизать! Топ-топ-топ… А, вот и хозяйка пожаловала. Бежим, пусть мелко, но быстро: тип-топ, тип-топ, тип-топ…

Ирина Константиновна вышла из-за угла дома, приставила к стенке веник, тяжело разогнулась. Оглядела участок, увидела, как улепетывает ежик, пошла, прихрамывая, к блюдцу, поставленному пятнадцать минут назад:

— Ах, шалун, все уже вылакал! — посмотрела вслед исчезнувшему и двинулась по своим делам, бормоча под нос, — Ёжики это хорошо — мышек не будет.

Людмилу Сергеевну во сне мучили кошмары. Мокрое одеяло упало на пол, простыня сбилась, и бедная женщина накрылась влажной тканью с головой. Порой ее дыхание учащалось и тогда можно было различить обрывки фраз:

— Мое…, не дам…, цыган…

В какой-то момент она почти взвизгнула: «Ну отстань, пожалуйста!» — и, наверное, ей стало легче. Людмила Сергеевна наконец провалилась в забытье без сновидений. Старая кровать тоже обрадовано перестала жаловаться на свою столь беспокойную временную хозяйку.

У Светки тоже была старая пружинная кровать. Кровать давно знала Свету и всегда берегла сон своей девочки. Кровать ласково поскрипывала и покачивала свою редкую гостью. Светке снился Вовка. Хорошо снился.

Ёжику ничего не снилось, он спрятался в кустах и двумя крохотными лапками торопливо догрызал кусок яблока. Наверное, ему было неудобно с такими крохотными лапками — яблоко периодически выпадало и откатывалось. В конце концов ежик что-то пробурчал и все же догрыз яблоко, прижав его лапками к земле.

От его быстрых глаз колючего жителя участка ничего не могло ускользнуть.

Еж так забавно ел и оглядывался, что я невольно прыснул в кулак. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что мой маленький друг укоризненно смотрит на меня.

— «и ничего смешного!», — прозвучало у меня в голове голосом ёжика по имени Ёжик. Я ошарашено заморгал, а Ёжик добавил — «и вообще хватит на меня смотреть… во время еды! Это неприлично. Лучше за собой наблюдайте, пожалуйста». — Я хотел ему ответить и поперхнулся. Лицу стало жарко, я счел за лучшее перевести внимание на Вовку. Паренек сделал выбор и теперь ехал в автобусе.

Вовка успел. Будто от этого зависела его жизнь, он ворвался в автобус, проскочив мимо двери, сложенной в гармошку. Рукам что-то мешало, Вовка мельком глянул на них и ужаснулся — в одной был полусъеденный чебурек, в другой недопитая бутылка «пива». «Без этикетки, но КТО ЗНАЕТ, что там лимонад, и ЧТО ПОДУМАЮТ ЛЮДИ?!»

Выкинуть невозможно, убрать некуда. Вовка придумал третье: юркнул к окну, пристроил сумку на коленях и, делая независимый вид, стал торопливо доедать и допивать «компромат». Он надеялся, что успеет до появления кондуктора. Щеки пылали. Вовка то и дело прикладывался лбом к стеклу. За окном проносился однообразный пейзаж желто-соломенной крымской степи. Его разморило. Он разумно решил — Ленино пункт конечный, и расплатиться можно при выходе. С этой мыслью Вовка позволил себе провалиться в сон.

Сновидение было цветным и очень реальным. Виделось что Вовка тащил домой продукты, купленные в магазине на площади, устал, ручка сумки вытянулась и режет руку. Он остановился и сел отдохнуть на забытый кем-то бетонный блок. Напротив торчал из земли огромный ноздреватый камень — кусок известняковой скалы. Немного выше по склону таких камней и скал было полно, а здесь среди жилых построек камень неуместно выделялся. Этакий форпост Казантипского заповедника. На верхней точке камня грелась на солнце большая стрекоза, над ней летала её подруга. Та, которая сидела, делала вид, что не замечает летающую, а подруга упорно не хотела садиться ниже самой верхней точки скалы. Вовка с интересом наблюдал представление театра насекомых. Потом ему надоело щуриться от солнца, и пришлось на пару секунд прикрыть глаза.

Когда он поднял веки, скалы уже не было, и бетонного блока не стало, и сумки с продуктами исчезли. Вовка огляделся. Вокруг в креслах сидели люди. Одни читали, другие вентилировали себя импровизированным веером из газеты, третьи слушали музыку — всем было жарко, на лицах читалось «скорее бы уже приехать». Под ногами катался и мешал круглый предмет, Вовка взглянул вниз и увидел пустую бутылку из-под лимонада. В глазах его начало проступать понимание, и он быстро посмотрел в окно. За стеклом лежала степь. Вовка увидел стелу с надписью «Ленино» и мысленно возликовал: «Ур-р-ра!!! Скоро, въезжаем!»

Монумент стоял на въезде в областной городок Ленино — у дороги, посреди степи. Вовка ждал появления домиков. Ждал, ждал, ждал… ждал…А домиков все не было. Только степь вокруг: желтая, рыжая, бурая… Вовка задумался. Тут еще как назло заголосил микрофон. Тетка-кондуктор решила показать свою гордость за боевое прошлое родной местности. Нудным голосом неслось из динамиков:

— … В ходе кровопролитных боев, потерянные позиции…

«Черт! Так ни одна толковая мысль в голову не попадет! А-а, и леший с ней, нехай ее. Приедем все равно, рано или поздно, — Вовка расслабился и улыбнулся: — во вещает, как Левитан со столба! Однако кругозор у билетера отменный», — зауважал Вовка.

— … Справа Вы видите бетонные укрепления времен последней войны. ДОТы — долговременные огневые точки. Фашисты заполонили такими ДОТами всю территорию Крыма, особенно много их осталось на горе Митридат и Арабатской стрелке. Мы проезжаем место, где развернулись в прошлом ожесточенные бои. Наши моряки с кораблей Черноморского флота, ставшие в те тяжелые дни морской пехотой, бесстрашно шли на врага. Фашисты называли советскую морскую пехоту черной смертью. Когда моряки шли на врага в своих черных бушлатах, фашисты испытывали состояние, близкое к панике. За каждую пядь земли здесь пролиты реки крови. ДОТы несколько раз переходили из рук в руки — никто не готов был уступить. Один раз наше контрнаступление захлебнулось, бойцы залегли под шквальным огнем противника. Тогда один матрос вскочил, скинул бушлат и, закусив зубами ленточки бескозырки, с гранатой наперевес молча пошел на врага. Он был тут же срезан пулей.

Немцы, упорно державшиеся на своих позициях, уверенные, что придет подкрепление, и привыкшие к своему победному шествию по всей Европе, оказались абсолютно не готовы к такой встрече.

Фашисты боялись «Черной смерти», но еще больше они испугались, когда увидели, как из-за одного срезанного пулей матроса весь берег, только что усыпанный «Черной смертью», превращается в «Полосатую смерть», молча и стремительно, как шквал, несущуюся навстречу пулям, и что-то в немцах сломалось. Они дрогнули и были выброшены со своих позиций. Так впервые во время Великой Отечественной Войны у моряков появилась традиция — в особо опасных, смертельных случаях показывать свою матросскую душу — обнажив тельняшку и закусив зубами ленточки бескозырки, чтобы не потерять свой головной убор, свою гордость, свою память о родном корабле.

Рассказ закончился. Женщина опустила микрофон и некоторое время смотрела на пробегающую за окном равнину, потом повернулась к слушателям и добавила:

— Я предлагаю почтить память наших предков минутой молчания.

В нависшей в первую секунду ватной тишине стали различимы звуки дороги: ровный гул мотора, тихий скрип покрышек о дорогу. Слышно также было ровный шорох ветра из окон запутавшегося в занавесках, порой звонко хлопавшего материей. Эти хлопки воспринимались как выстрелы давно ушедших дней, долетевших к нам сквозь время. Люди молчали, смотрели в окна… Кондуктор подняла микрофон:

— Я забыла добавить, что в результате той атаки было захвачено много орудий, удержать позиции не удалось, вывезти артиллерию не успели, поэтому просто изуродовали или сняли орудийные замки. Да… была еще одна военная история. Обнаружили на оружейном складе пушку без прицела — образца тысяча девятьсот пятого года. Её, случайно так и не списанную с баланса, вначале хотели выкинуть. Артиллерии недоставало, и когда выяснилось, что у неё калибр семьдесят шесть миллиметров, а таких снарядов пруд пруди, артиллеристы задумались, как эту штуковину использовать. Наверное, все же и выбросили бы. Но тут началось немецкое наступление, орудия вышли из строя, танки прорвались… В общем выкатили её, милую, и прямой наводкой стали лупить по немецкой бронетехнике. И точнехонько, надо признать, попадали. Вы скажете: «Как это возможно без прицела?», — отвечу: целились в прямой видимости, с близкого расстояния, через дульное отверстие. Более того, эту пушку немцы боялись не менее обычных, а может, и более: снаряды противника часто выводили из строя прицел, а порой ствол или орудийный замок — требовался сложный ремонт. А с этой пушкой все было просто: стенки ствола намного толще обычных, защитного броневого щитка нет, а стрелять она и без колес может — замаскировался заранее на вероятном направлении движения противника, подбил танк с первого выстрела и прыг в укрытие. Противник отутюжил квадрат артобстрелом, камня на камне не оставил, а как только стихло, артиллеристы ствол с орудийным замком поднимут из воронки, куда пушку забросило, на телегу — и на новое место фрицев бить. «Мировая пушка», — смеялись они, — с Ушаковско-Суворовским характером!»

Женщина переложила микрофон в другую руку, вздохнула и добавила:

— На этом наш экскурс в историю я временно прекращаю, через двадцать минут мы будем проезжать Феодосию, оттуда без остановок мы проследуем мимо Коктебеля на Карадагскую биостанцию. Посмотрим дельфинарий и разделимся для дальнейшей экскурсии на две группы…

Вовка смотрел на кондуктора квадратными глазами. Как пулеметные очереди проносились мысли: «Что значит «проезжать Феодосию?», К-какой Карадаг? Дельфинарий? Экскурсия? — Вовка захолодел, — Елки-зеленые, так это что же, не рейсовый автобус, а экскурсионный… и кондуктор, значит, не билетер, а экскурсовод?! Ой, попал… в историю! Как же теперь быть?»

Вовку накрыло той самой волной ужаса, под действием которой немцы в сорок первом драпали со своих позиций, побросав орудия. Вовка понял, что откройся он сейчас, его заставят заплатить за экскурсию. Экскурсия стоит дорого, значит, он не сможет сегодня купить билеты на поезд. А еще могут просто высадить прямо здесь. Один в степи, на дороге между городами — на такси никаких денег не хватит! Нет, это еще хуже!

«Что же теперь делать? — Вовка уткнулся лбом в прохладное от ветра стекло. Мысли вязли в отупении, — вот бы стать стеклом. «Стеклом» — то есть «зайцем»? Но я и так, получается, «заяц»… Точно, вот и выход — надо до дельфинария оставаться зайцем, выйти с группой из автобуса и… по-те-ряться!!! Как я сразу не догадался! У-ура!!!»

По дороге на Карадагскую биостанцию рассказали про: городок Коктебель, ставший в советское время Планерным, а потом вернувший себе родное название; про гору Планерную, давшую название городу. На пологом склоне этой горы, больше похожей на большой холм, осваивали планера будущие советские авиаторы.

Не забыли вниманием и Карадагские горы. Экскурсовод сказала:

— Одна из скал, обрываясь в море, напоминает сбоку профиль Максимилиана Волошина…

Вовка стал усиленно искать сходство гор и знаменитого поэта.

Если смотришь в противоположную сторону, то, сколько ни напрягай зрение, ничего не увидишь. Вовка крутил головой и вытягивал шею до последнего, но так и не догадался повернуться в необходимую сторону. Он только услышал:

— Теперь образ поэта нам уже не виден с дороги, но вы сможете разглядеть его на обратном пути, — экскурсовод посмотрела на время и продолжила, — посмотрите направо…

Вовка уже не слушал. Только у него такое может получиться — не заметить то, что видно всем. «Жизнь кончена! — решил Вовка, подумал и для самоуспокоения добавил, — и ничего, и на фига мне волноваться из-за Волошина, я и не читал его ничего. Зато я с Пушкиным на Тверской разговаривал! Правда, никто не знает. Да и было это один раз всего. Ну и что, все равно. Мировой мужик! Ну и хорошо, что не знают! Что бы подумали, если б увидели, как я с памятником разговариваю? А интересно бы посмотреть на лица прохожих, заметивших движения и жестикуляцию бронзовой фигуры на постаменте». Вовка рассмеялся своим мыслям и пожалел, что с памятником можно общаться только в воображении.

— Подъезжаем, — оповестили в микрофон. Вовка глянул в окно и готов был «через стекло прыгнуть» — высоко на фоне неба из горы торчало три высоких скалы, этаких огромных каменных «пальцев».

— Чертовы пальцы, — произнесли за спиной.

Экскурсовод рассказала историю местных скал, Карадага и биостанции. Вовка не слушал. В какой-то момент, в автобусе, ему остро захотелось обратно. Он закрыл глаза и даже, казалось, почувствовал, как сидит за столом на кухне и пьет чай с Ириной Константиновной. Голова обсохла после купания на море, спину успело припечь и она чешется под любимой клетчатой рубахой с коротким рукавом. А хозяйка улыбается, придвигает печенье на фаянсовом блюдечке. Она любит Вовку, потому что у Ирины Константиновны есть внук такого же возраста, и ей давно хочется увидеть родного человека, а дочка с внуком живут далеко, приезжают редко.

Чай горячий, и Вовка вдыхает аромат, мелкими глотками прихлебывая из кружки.

Настолько реально все представилось, словно от той жизни его отделяла только невидимая тонкая пленка — шагни, и все окружающее: горы, биостанция, черное море — все исчезнет! Вовка вздрогнул, наваждение пропало. Навалилась тоска.

Автобус остановился среди десятка таких же Икарусов. Народ как горох ссыпался из душного транспорта на горячий асфальт.

Вовка тоже вышел. Налетел легкий ветерок, растрепал соломенные волосы, заставил улыбнуться — жизнь прекрасна! Он свободен, и наконец сбылась мечта, Вовка на Черном море — что может быть лучше!!!

В дельфинарий он не пошел — не было билета и лишних денег тоже, а может, Вовка боялся признаться себе, что хочет дистанцироваться от неожиданного подарка в виде экскурсии. «Хватит уже, накатались!» Зато океанариум он посетил с большим удовольствием. Жители океанариума дарили радость не меньше, чем дельфины. Дельфины — это, конечно, здорово, только они так далеко от зрителей и при таком скоплении народа все равно не погладишь, не пообщаешься…

Другое дело — океанариум. От всех обитателей отделяет только тонкое стекло или вообще просто запрет трогать руками, потому что обитатели находятся на расстоянии руки, в аквариумах и маленьких бассейнах. Вовка потрогал. Не подумайте плохого, он не нарушал запрета. Просто почувствовал, что кто-то ползет по рукаву к шее, накрыл ладошкой, оказалось махонький краб. Глаза бусины поблескивали и наблюдали. Краб будто спрашивал:

— Ты не сделаешь мне больно?

— Нет, конечно, — улыбнулся Вовка, повернулся, спросил у проходившего мимо смотрительницы музея:

— Извините, здесь крабик! Он сбежал из аквариума.

— Да, убежал. Молодец, кинь его к морским лисичкам — в бассейн.

— А лисички… это где?

— Вот же черненькие! В правом бассейне, их еще называют игольчатыми скатами.

Вовка обрадовался, что он такой «молодец», спас краба и тут же выполнил поручение. Крабик в воде оживился, боком двинулся к щели между плитками бассейна. Подплыла лисичка, мягко заплыла на краба и застыла.

— А что лисица делает? Крабика греет? — словно малыш в зоопарке, восхитился Вовка.

Смотритель побледнела.

— А ты разве не покормить её хо…, — женщина поперхнулась на полуслове, прокашлялась, — понимаешь, какое дело…

Морская лисица тем временем сдвинулась и, наплыв на другую лисицу, довольно застыла. Крабика на прежнем месте не было. Вовка глупо хлопал ресницами.

— А где?.. он же только что, под Вашей лисицей…

Служащая океанариума почувствовала себя «не в своей тарелке». Она была уже немолода, все поняла и знала, что лучше не врать…

Женщина сняла очки, протерла стекла платком, одела и внимательно заглянула Вовке в глаза.

— Ты уж извини, я неправильно тебя поняла… у нас морских скатов и лисиц крабами кормят. Боюсь, что уже ничего…

На улице было жарко. Вовку бил озноб. Голова ощущалась как большой пустой шар. «Как колокол?» — задумался над сравнением Вовка.

«Бо-о-ом… Бом… Бо-о-ом… Бом…» — стучало в висках и сразу отдавалось в затылке.

Вовка спускался к берегу по крутой извилистой лестнице. Ноги не хотели держать, подгибались.

— К морю! — вдруг понял Вовка, — к морю! Пусть навстречу летит лестница, пусть в падении разобьются колени! К морю! Там можно укрыться от бед прохладной волной, дать волю слезам, соединив их с водой. К морю!!!

Вовка еле успел затормозить. Вся вода у берега была усеяна неровными камнями. Глубина была дальше. Он отчаянно зажмурился, чтоб окончательно не остановиться… Бежать, падать, обдираться, бежать дальше — до воды. Бежать — болью смывая предательство. Вовка рванулся вперед и одновременно открыл глаза. Он еще успел сделать три шага и встал как вкопанный. Увиденное поразило его. Десятки крабов сидели на камнях. Они смотрели на него, не мигая, заглядывая в самую душу.

На ближний камень вылез очень большой краб. По ярким красновато-желтым полоскам Вовка понял, что такие занесены в Красную книгу. Краб развернулся боком к Вовке. Глаза-бусины на тонких ножках разнесенные по бокам головы-панциря едва заметно шевельнулись. Было абсолютно непонятно, куда смотрит многоногое создание. Вовка понимал — на него! Было что-то гипнотическое в этом взгляде и еще что-то, может, немой укор? Краб шевельнул клешней.

Вовке казалось, что это сон — только во сне такое количество крабов может одновременно зашевелиться, спрыгнуть с камней в воду и тут же исчезнуть. Желто-полосатый не исчез. Вовка подошел ближе: прямо в сандалиях, по воде. Краб сидел, ждал. Человек робко протянул руку и, еще не веря своему счастью, положил ладонь на камень, рядом с членистоногим. Краб отодвинулся, застыл и вдруг боком взобрался на руку. Так быстро, что Вовка даже испугаться не успел. Панцирь был прохладный и мокрый, ноги щекотали руку. Вовка не двигался.

— Вы на меня не сердитесь?

Полосатик шевельнулся и подставил солнцу бок.

— Спасибо, — прошептал Вовка и закрыл глаза, потому что их предательски защипало.

Почувствовав толчок в руку, человек посмотрел на ладонь. Она была пуста. Человек улыбнулся и побрел к выходу с биостанции.

Оказалось, что прямого сообщения между биостанцией и городом нет. Туристы добираются: на экскурсионных автобусах, на машинах или на такси. Кроме автобусов, на площадке ничего не стояло. Ему было грустно. Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком в чужом, злом мире. Поймал себя на мысли, что рад безвыходности положения, как бы это ни казалось парадоксально «…и пусть! Так мне и надо!! …!!!»

А как же Светка, Рес, мама? Вовка встряхнулся, задумался. Его посетила простая до остроты мысль — НАДО ЖИТЬ!

Что-то щелкнуло в мозгу у Вовки и пришло понимание. Вспомнились слова Кастанеды: «…Мир единое целое…», «…Каждый элемент, живой или нет — ВАЖЕН!», «…Если ты хочешь, чтоб тебе ответили: растение, стихия, Мир, — говори с ними с симпатией, на равных, не зажимаясь…» — Значит: откровенно, вслух, не стесняясь окружающих — вот поэтому и получился разговор с Крабом.

«…Если ты, что-то берешь у Мира, поедаешь, или убиваешь, чтобы поесть — надо извиниться и объяснить, что когда-то сам станешь пищей для растений и животных…» — если бы краб мог говорить, он сказал бы мне эти слова…

«…Искусство охотника состоит в том, чтобы быть недостижимым …» — и правда, всю дорогу Вовка был недоступен для окружающих его пассажиров. Получилось быть охотником?

От последней мысли Вовка даже вспотел. А мысли уже невозможно было остановить. Память услужливо выбрасывала на поверхность все новые цитаты.

«… Правильно, — сказал он, — защита силы окутывает тебя как бы в кокон. Охотник может оставаться на открытом месте, и никакая пума, и никакой койот, и никакой звук не сможет потревожить его…»

«…Поступки есть сила, — сказал он, — особенно тогда, когда человек действует, зная, что эти поступки являются его последней битвой. Существует особое всепоглощающее счастье в том, чтобы действовать с полным сознанием того, что этот поступок вполне может быть твоим самым последним поступком на земле…»

- Стоп! Откуда это: последнее, про поступки? — Вовка на долю секунды задумался, — «последняя битва» что это? А может… к тому, что надо не раскисать, а что же тогда… Жить?! Быть охотником и выбираться, наконец, отсюда?

Но как?!