"Дочь Кузнеца" - читать интересную книгу автора (Сергеева Ольга)

Глава 3. Урок боли

Зима 1271 года от Сотворения мира.

— Поклонись ниже! Так! Теперь можешь войти в комнату. Глаза не поднимай! — госпожа Дарина как всегда на занятиях пощелкивала хлыстом, в несколько раз свернув длинное кнутовище, но в этой учебной комнате, изображавшей трапезную залу богатого салевского дома, удары звучали совсем не так резко, как в зале для танцев.

В последние пару недель рабыни почти не танцевали. В Догату пришел сезон дождей, а вместе с ним и сильные холодные ветра. В танцевальной зале, где не было камина, зато были огромные окна от самого пола, температура сразу же опустилась до значений, которые салевцы считали не слишком-то приемлемыми для жизни. Поэтому госпожа Дарина, поговорив с управляющим, заменила уроки танцев на уроки прислуживания за столом и перенесла занятия в эту комнату, то есть поближе к ярко пылающему очагу. Занила сначала даже удивилась, откуда такая забота о здоровье и комфорте рабынь, но потом быстро поняла: салевцы просто не представляли, как можно переносить холода. Да и сама Дарина была родом не из северных земель.

Сейчас урок перешел в стадию практических занятий. Рабыни по очереди, вооружившись подносом с посудой и даже настоящими едой и питьем, должны были продемонстрировать, как они поняли и запомнили объяснения госпожи Дарины.

Подчиняясь указаниям надсмотрщицы, Занила вошла в комнату, не поднимая глаз. Впрочем, ей не слишком и хотелось это сделать. Наоборот, она с гораздо большим удовольствием смотрела бы исключительно себе под ноги, опасаясь упасть, но громоздкий поднос у нее в руках мешал ей разглядеть что-либо. Оставалось надеяться только на ощущения ног, обутых в сандалии на тонкой кожаной подошве, да на то, что мягкий ворс ковра под ними не сменится какой-нибудь не на месте валяющейся подушкой. Поднос с посудой на нем был довольно тяжелым. Конечно, сейчас она несла его еще без особого труда, но если ей придется продержать его на вытянутых руках какое-то время, эти самые руки могут ощутимо начать дрожать. Да, кому как, а лично Занила предпочла бы сейчас танцевать. А холода? Разве то, что сейчас творится в Догате, можно назвать холодами?!

Занила мелкими плавными шажками (как надлежало ходить благовоспитанной рабыне) преодолела шесть аммов до низкого столика, расположенного в центре комнаты, на котором ей и надлежало сервировать поздний завтрак. В последнее время в Догате на больших торжественных приемах все чаще накрывали высокие столы, беря пример с северных соседей Салевы, Вольных княжеств. Но в домашней обстановке небольшое число гостей по-прежнему принимали в строгом соответствии с прежними салевскими обычаями.

Вокруг стола были набросаны подушки, заменявшие хозяевам дома и их гостям более привычные для Занилы лавки и табуреты. В богатых домах подушки было принято делать из дорогих атласных тканей и расшивать золотом, но в школе по понятным причинам обошлись более простой тканью. На подушках, изображая вышеупомянутых хозяина и его почетного гостя, расположились Мабек Дагар и весьма пожилой мужчина, преподававший при школе историю и геральдику. Звали его — почтенный Сарук или, как обращались к нему его ученицы-рабыни, господин Сарук. Дарина стояла за столиком, чуть в стороне, откуда ей лучше всего были видны все действия рабынь. Возле дверей, так, чтобы никому не мешать, но тоже все видеть, плотной кучкой расположились остальные восемь рабынь второго года обучения.

Не дожидаясь напоминания надсмотрщицы и очередного щелчка ее хлыста, Занила опустилась на колени возле столика. Сделать это без помощи рук, балансируя большим тяжелым подносом, да еще так, чтобы движение выглядело изящным, а посуда на подносе не бренчала, — было чуть ли не самым сложным во всем процессе прислуживания за столом. Занила вспоминала о высоких массивных столах, что были в обиходе в ее родном Махейне в каждом доме от крестьянской избы до княжеского терема, и ей оставалось только радоваться за тамошних рабов. Впрочем, судя по тому, что очередного окрика госпожи Дарины не последовало, опуститься на колени Заниле удалось с подобающим изяществом.

Теперь поставить поднос на стол, точнее — на самый его краешек, оставляя себе место для сервировки. Управляющий и господин Сарук сидели с двух сторон от стола, также наблюдая за действиями рабыни. Госпожа Дарина рассказывала, что настоящие господа не будут обращать внимания на прислуживающую им рабыню и тем более прерывать ради нее свой разговор, а значит они могут продолжать активно жестикулировать руками. Рабыня ни в коем случае не должна помешать им. «То есть попасться им на пути, — мысленно усмехнулась Занила. — Особенно с полной чашкой!»

Как ни странно последняя мысль сняла напряжение, и посуду на стол Занила расставляла уже совершенно спокойно. Не зря Дарина все последние месяцы мучила их дарийскими танцами. Теперь Занила владела собственным телом гораздо лучше, чем еще год назад. Движения рук над столом словно сами собой получались изящными и точно выверенными. Мабек Дагар, похоже, оценил это, потому что удовлетворенно закивал головой. Впрочем, Занила отметила это лишь краем сознания: она не могла отвлекаться, тем более на похвалу.

В Салеве рабы сервируют стол от центра. В середину стола следует поставить чайник. Он наполнен обжигающе горячим чаем, который в любой момент готов выплеснуться через неплотно лежащую крышечку, поэтому его нужно держать строго горизонтально. Вокруг чайника, правильным овалом (был бы стол квадратный — расставлялись бы кругом), следует расположить плоские блюда с закусками и сластями. В последнюю очередь, потому что ближе всех к краю, ставятся чашки перед господами. Теперь поклониться, сложив руки перед грудью, и убрать поднос со стола, поставив его на пол рядом с собой. Главное не перепутать: когда стол сервируется, поднос ставится справа от себя, а когда посуда со стола убирается — слева!

Занила мысленно проговаривала про себя все свои действия. Заученные фразы привычной литанией успокаивали, помогая сосредоточиться на собственных действиях.

Теперь чай следовало разлить. Одной рукой чайник при этом брался под дно, а другой следовало придерживать крышечку. Почему нельзя браться за ручку, когда эта самая ручка у чайника была?! Этот вопрос не давал Заниле покоя последние несколько дней.

— Спина прямая!

Окрик Дарины заставил рабыню мысленно выругаться: сохранять осанку прямой, согнувшись вперед в три погибели, и удерживая в руках в неудобной позе безумно горячий чайник, — то еще удовольствие!

Дымящийся чай наполнил до краев чашку Мабека Дагара, потом господина Сарука [В Салевской традиции не долить жидкость до края чашки — значит не пожелать здоровья. Если оплошность совершает свободная женщина, считается, что она допустила невежливость. Рабыни обычно этим не отделываются.]. Последовательность, в которой наполнялись чашки, в Салеве была также отнюдь не произвольной. Начинать следовало с того из господ, кто был старше по титулу, чину или просто социальному статусу. На уроках в школе с этим все было просто — сначала управляющий, потом учитель. А в настоящих домах рабыня должна была досконально разбираться в положении всех возможных гостей этого дома. Если ей, конечно, была дорога собственная жизнь.

Чайник вернулся на свое место в центре стола. Рабыня еще раз низко поклонилась, сложив руки перед грудью, и подхватив поднос, поднялась. Пятясь, чтобы не повернуться к господам спиной, Занила вернулась к двери.

— Хорошо! Достаточно! — Занила повернулась на голос госпожи Дарины и слегка поклонилась ей. — Не забывай держать спину прямо.

— А почему у нее волосы заколоты? — со своей подушки поинтересовался Мабек Дагар. Занила невольно прикоснулась рукой к тяжелому шелковистому узлу на затылке, в который по настоянию надсмотрщицы были собраны ее волосы.

— Они бы рассыпались по всему столу, почтенный Дагар, когда она наклонилась, — пожала плечами Дарина.

— Тогда придумайте специально для нее какую-нибудь прическу, чтобы они не мешались. Но такую красоту скрывать нельзя. Не сбивайте цену на товар! Мне ли вас учить?!

— Как прикажете, почтенный Дагар, — надсмотрщица слегка поклонилась, сохраняя на лице выражение спокойного достоинства, а Занила про себя вздохнула: лично она предпочла бы оставить волосы распущенными. Нисколько они ей не мешались, хотя и отрасли уже почти до талии! Ну, или заплела бы косу, как ходили все незамужние девушки в Махейне. А теперь оставалось только догадываться, какую прическу изобретет для нее госпожа Дарина. Она и на закручивание этого простого пучка каждое утро тратила чуть ли не час: ну не желали ее волосы укладываться тугим узлом и лежать на одном месте! Хорошо вот Ларке: для ее кудрявых волос достаточно всего одной шпильки, чтобы пучок держался до самого вечера, или Эзре, у которой волосы и вовсе не доходили до плеч.

— Теперь ты! — Дарина указала рукояткой хлыста на рабыню, которой надлежало быть следующей. Это как раз и оказалась Эзра. Она выступила из-за спин других девочек и послушно взяла протянутый ей Занилой поднос.

Занила накрывала стол, значит, ее подруге теперь показывать, как она умеет его убирать. Все просто. Ничего нового. Эзра, опустив поднос вниз за одну из ручек, направилась к столу: горизонтально пустой поднос держать было не принято — оскорбление Богов, которые могут отказать в своей милости.

— Мельче шаги! — кнут щелкнул по каменной облицовке камина: госпоже Дарине наконец-то удалось найти что-то, от чего звук получался бы достаточно звонким, по ее мнению. — Ты шагаешь как рыбак в порту!

«Отлично, теперь будем знать, как ходят рыбаки!» — мысленно усмехнулась Занила. Лица Эзры она видеть не могла, только до предела распрямленную спину, напряженные плечи да побелевшие пальцы на ручке подноса. Девочка переложила поднос в левую руку и опустилась на колени, ставя его слева от себя. Вот тут-то она совершила серьезную ошибку. Занила закусила губу от бессилия: ни предупредить, ни подсказать, ни помочь… Впрочем, Эзра уже и сама догадалась: она опустилась на пол недостаточно близко к столу. Госпожа Дарина, разумеется, тоже это заметила, но почему-то никак не прокомментировала, только очередной щелчок хлыста по камню. Возможно, ей доставляло какое-то извращенное удовольствие наблюдать, как рабыня выкрутится из такой ситуации. Не подползет же к столу на коленях?!

Этого Эзра, разумеется не сделала, просто ей пришлось наклониться вперед немного сильнее, чем это было удобно. Она принялась убирать со стола: точно так же, от центра к краям. С полупустым поостывшим чайником и блюдами со сластями ей удалось управиться без особых проблем, а вот дальше начались сложности. Чашки перед мужчинами стояли по-прежнему полными до краев. Это была не ее ошибка и не ошибка Занилы, накрывавшей на стол, и чай для занятий заваривался вполне обычный. Просто и управляющий, и господин Сарук за прошедшие часы, в течение которых они были объектами тренировок, уже смотреть на этот чай не могли!

Эзра потянулась за чашкой Мабека Дагара, но та стояла слишком далеко от края стола, и девочка потеряла равновесие. Она грудью повалилась на стол, а ее рука сшибла злополучный фарфоровый сосуд. Хрупкая чашка покатился по поверхности стола, расплескивая теплую коричневатую жидкость. Мабек Дагар не успел отскочить, и чай залил всю его одежду.

Следующие три события произошли практически одновременно: Мабек Дагар все-таки поднялся на ноги, тщетно пытаясь отряхнуть свои рыжевато-коричневые замшевые штаны, по которым расползалось безобразное темное пятно; госпожа Дарина, разворачивая свой хлыст в полную длину, оказалась возле Эзры; и к столу подбежала Ойя, протягивая управляющему чистую мягкую тряпку. Дагар взял тряпку, продолжая грязно ругаться, и взмахом руки отослал рабыню назад. Удар хлыста обрушился на спину Эзры, упавшей на колени.

— Безрукая дрянь! Только посмотри, что ты натворила! Сколько можно вас учить, что опускаться на колени нужно вплотную к столу?! — еще один удар хлыста, который, по мнению госпожи Дарины, должен был закрепить получаемый урок. Эзра прижалась грудью к коленям, спрятав лицо, и только вздрагивала при каждом новом ударе. — Повтори, что я сказала!

Эзре все-таки пришлось посмотреть на надсмотрщицу, а поскольку она стояла теперь боком к столу, Занила тоже могла рассмотреть ее лицо.

— Накрывая на стол, я должна вставать на колени вплотную к столу. Я поняла, госпожа. Простите меня! Такого больше не повториться! — а вот раскаяния как раз ни в ее лице, ни в ее голосе не было.

— Продолжайте без меня, — Мабек Дагар раздраженно отбросил перепачканную тряпицу и направился к выходу из комнаты, очевидно собираясь сменить испорченную одежду. Он, как ни странно, отнесся к произошедшему спокойнее, чем даже госпожа Дарина, очевидно воспринимая все это, как неизбежную часть процесса обучения. Ведь именно для этого школа и создавалась. Но помощница не дала ему переступить порог.

— Простите, почтенный Дагар! — окликнула она его. — Но эта рабыня еще не достаточно извинилась перед вами. Нельзя этого так оставлять! — нет, Занила ошиблась: Дарина тоже никогда не забывала о процессе обучения. Мабек Дагар обреченно вздохнул и остановился посреди комнаты:

— Ну, хорошо. Я слушаю.

Очередной удар кнута пришелся по плечам рабыни.

— Ты слышала, маленькая дрянь! Твой господин ждет от тебя извинений!

Эзра послушно, не поднимаясь с колен, повернулась к управляющему, положила руки на пол перед коленями и уткнулась в них лбом, немного привстав. Просить прощения рабынь в догатской школе учили чуть ли не в первую очередь. Но одно дело просто тренироваться принимать определенную позу и произносить установленные слова, и совсем другое на самом деле вымаливать себе прощение!

— Ваша ничтожная и никчемная рабыня, господин, — медленно начала Эзра, — просит простить ей ее оплошность. Молю вас, позвольте мне искупить свою вину, — голос девочки звучал тихо и как-то глухо, совершенно лишенным каких-либо эмоций. И уж точно для Эзры сейчас было на руку, что рабыням во время этой речи не полагалось поднимать глаз.

— Я не слышу раскаяния в твоем голосе! — заорала госпожа Дарина, заставив вздрогнуть не только Эзру, но и других рабынь. Мабек Дагар сделал знак рукой, чтобы та не продолжала и оставила все, как есть: ему, очевидно, порядком надоело стоять посреди комнаты в мокрых штанах, но кнут надсмотрщицы уже в очередной раз опускался на согнутую спину рабыни. — Ты прощения просишь у своего господина, а не стихи рассказываешь, дочь портовой шлюхи!

На секунду на комнату опустилась тишина, полная ожидания. И в этой тишине Заниле показалось, что она явственно различила момент, в который Эзра приняла решение: словно волна силы, вызванная ее ненавистью, заставила волосы на затылке Занилы встать дыбом. Эзра, нарушая все правила, медленно подняла голову и выпрямилась, подняв на надсмотрщицу серо-голубые полные отчаянной решимости глаза.

— Не смейте трогать мою мать! Она была достойной женщиной, — поперек лба рабыни пролегла жесткая вертикальная складка, лицо побелело до состояния мертвенной бледности, но голос, пока она произносила эти слова, не дрогнул. Она по-прежнему оставалась стоять на коленях, но никто не мог бы сказать, что она смотрит на Дарину снизу вверх. — Она родилась свободной и свободной умерла!

«Мать Эзры была убита пиратами в тот же день, когда сама она попала в плен», — мелькнуло воспоминание в голове Занилы. Она стояла в толпе других рабынь, отчаянно вглядываясь в лицо Эзры, и ей казалось, что она смотрит на приближающуюся лавину. Будто стоишь внизу, под горой, и видишь, как срывается со своего места камень. Всего лишь один крошечный камешек, пока еще совсем не страшный. Но ты уже бессильна что-либо изменить! Тебе остается только смотреть, как этот самый первый камень катится вниз, увлекая за собой другие камни, грязь и снег, как лавина набирает силу, превращаясь в смертельно опасную, сметающую все на своем пути волну. И намного ли тебе легче от сознания того, что лавина пройдет стороной, не задев тебя?! Занила вдруг с удивлением поняла, что за все то время, что она провела рабыней, ей еще никогда не было так страшно.

— Повтори, что ты сказала?! — голос надсмотрщицы шипел не хуже хлыста, опустившегося в очередной раз на спину рабыни. Эзра не попыталась прикрыться, не отстранилась и не рухнула снова ниц, заливаясь слезами и вымаливая прощение. Она лишь на секунду прикрыла глаза в тот момент, когда кончик хлыста впивался в ее кожу, до крови закусив губу, чтобы не закричать от боли, но потом снова вскинула лицо навстречу полубезумному от гнева взгляду Дарины.

— Моя мать была свободной женщиной! Я не позволю вам ее оскорблять!

«Темные Боги!» — Занила мысленно выругалась и сама закусила губу, чтобы не заорать вслух. Лавина обрушилась. А ты могла только стоять и смотреть на человека, оказавшегося на ее пути. Ни бежать вместо него, поменявшись с ним местами, ни отдать ему свою силу, ни даже погибнуть вместе с ним!.. Только наблюдать, как…

Хлыст надсмотрщицы с пронзительным свистом рухнул вниз, оборвав последние слова рабыни. Удар пришелся по незащищенной шее и плечам, и на смуглой коже мгновенно вспух кровавый рубец. На этот раз Эзре не удалось сдержать крик боли, и он превратился в хрип, когда кнутовище обвилось вокруг ее горла, мешая дышать. Рабыня вскинула руки к шее, пытаясь просунуть пальцы под толстый кожаный ремень, затягивающийся все туже, но Дарина не зря считала этот удар своим фирменным. Она дернула рукой, заставляя рабыню повалиться на бок.

— Я научу тебя говорить только тогда, когда тебя спрашивают, грязная тварь! И только то, что надлежит говорить хорошей рабыне! — Дарина освободила кнут только для того, чтобы в очередной раз ударить Эзру.

— Я полагаю, дальше вы справитесь без меня, — проговорил Мабек Дагар, выходя за дверь, все еще с брезгливым пренебрежением на лице пытаясь отряхнуть мокрую одежду. Эзра, тяжело опираясь на руки, вновь поднялась на колени, вскинув лицо навстречу удару. И Занила вдруг с отрезвляющей ясностью осознала: она хотела, чтобы ее били, чтобы Дарина забыла вовремя остановиться! И надсмотрщица просто не могла не принять брошенный ей вызов.

— Разумеется, почтенный Дагар. Я справлюсь.

Занила не заметила, как рванулась к ним. Очнулась только, когда кто-то схватил ее руку, до боли сжав чуть выше запястья. Пронзительно зеленые глаза Нори и ее шепот, почти не раскрывая губ: «Ты с ума сошла?!». Занила застонала от ярости. Вслух? Нет, кажется, из ее плотно сжатых губ не вылетело ни звука. Но в душе она стонала, и вопила, и бежала вперед. До этого она даже и не догадывалась, что за прошедшие полгода эта девочка с ясными серо-голубыми глазами перестала быть для нее просто еще одной рабыней из школы!

Очередной удар хлыста повалил Эзру на пол и уже больше не позволял ей подняться. Дарина пнула рабыню ногой, заставляя ту распластаться по полу и, наклонившись, рванула платье, обнажая ее спину.

Занила смотрела. И Эзре вдруг тоже удалось приподнять голову, на секунду встретившись с ней взглядом. И в серо-голубых, таких знакомых, глазах по-прежнему не было страха! Боль, ненависть, отчаяние — раздирающая душу смесь, но только не страх. «Дурочка, глупая дурочка!» — губы Занила беззвучно шептали сами собой. Но Эзра, кажется, поняла, потому что на ее губах, уже искусанных до крови, вдруг мелькнула тень улыбки. Это она ее, Занилу, пытается успокоить! Боги!

Никогда еще осознание собственного бессилия не приходило столь ярко. Словно в кошмаре, который тебе не подвластен, как, впрочем, и вся твоя жизнь. Только погибнуть вместе. Но это тоже не имеет особого смысла, если твоя жизнь не нужна никому, кроме тебя самой.

Учитель Сарук вслед за Мабеком Дагаром вышел из комнаты, вроде бы неторопливой походкой, но явно стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Занила усмехнулась бы, если бы могла оторвать взгляд от спины Эзры, расчерченной стремительно набухающими алыми полосами. Или тоже выбежала бы из комнаты, если бы рабыням это позволили. Но этот урок преподавался еще и для них.

Занила прислонилась к стене. Больше всего сейчас ей хотелось отвернуться, но она позволила себе лишь прикрыть глаза и глубоко вздохнула. Она выучит этот урок; все уроки, которые ей захотят преподать. Она сумеет стать достойной ученицей. Стон Эзры, ворвавшийся в ее мирок, разбил на осколки хрупкое равновесие, заставляя стиснуть от гнева кулаки.

На ужин в школе была каша. Ничего особенного — рытневая. Правда, совсем не плохая: в ней даже мясо временами попадалось. И салат. За прошедший год Занила так до конца и не привыкла, но в школе о красоте и здоровье будущих рабынь для утех заботились: товар на продажу, как-никак! Поэтому, как и почти в любой другой вечер, на столах стояло по огромной миске, доверху полной то ли небрежно порезанной, то ли тщательно порванной травы с крупными кусками местных овощей — бокачей. Они имели бледно-зеленый цвет и пресновато-кислый слегка пригарчивавший вкус, может быть от того, что росли исключительно в непосредственной близости от океана.

Занила взяла плошку и наполнила ее кашей. Посомневалась, но потом все-таки прихватила и вторую с салатом. Сама она была в состоянии изображать из себя травоядное исключительно под взглядом надсмотрщицы, а вот Эзре, кажется, наоборот он нравился. Кружка травяного настоя (не заморский чай, конечно, полагавшийся господам, но тоже ничего, особенно если свеже заваренный) довершила ужин. Занила сгрузила все это на простой деревянный поднос, не имевший ничего общего с тем, на котором рабыни тренировались сегодня днем, и вышла из трапезной, куда постепенно начинали подтягиваться остальные ученицы. Сама поужинать она успеет и позже.

В просторной комнате, носившей в школе название лазарета, было тихо. Даже пожилой рабыни-лекарки, заправлявшей всем больничным хозяйством, нигде не было видно. «Наверное, она тоже ушла ужинать» — мельком подумала Занила: она пришла сюда отнюдь не к этивке [Этива — одно из южных Вольных княжеств. Граничит с Салевой.].

Из трех кроватей, стоящих в ряд у дальней стены, занята была только одна. К ней Занила и направилась. Сгрузила поднос на столик, осторожно отодвинув плошки с мазями, и присела на край кровати. Эзра, лежавшая на животе, медленно приподняла голову со скрещенных рук и посмотрела на Занилу, слегка поморщившись: каждое движение, наверняка причиняло ей боль, даже несмотря на тонкую тряпицу, пропитанную лечебными мазями, прикрывавшую ее спину от шеи до самой поясницы.

— Я тебе поесть принесла, — проговорила Занила. Эзра без особого интереса скользнула взглядом по подносу и его содержимому.

— Спасибо. Надеюсь, надсмотрщица не накажет тебя, если узнает.

Занила пожала плечами:

— Никто не запрещал тебя кормить, — только у нее получалось вложить в один жест так много: и недоумение, и какое-то лениво-звериное равнодушие. Она приподнялась и потянулась к подруге. — Давай я помогу тебе сесть. Тебе обязательно нужно съесть что-нибудь.

— Не надо! — Эзра дернулась как от удара, хотя Занила даже не успела прикоснуться к ней, и снова рухнула на подушку, правда не отвернулась.

— Что, все так плохо? — Занила послушно убрала руки: ей не нужно было ничего объяснять.

— Ты сама все видела, — пожать плечами Эзра не рискнула, да и равнодушие в ее голосе было полно горечи. Занила опять с полуслова поняла, что та имела в виду: восемь рабынь послушно наблюдали, как госпожа Дарина заканчивала свой показательный урок. Она ничего не говорила больше, толь била, пока кожаное кнутовище не стало мокрым от крови. Она даже ковер, на котором лежала рабыня, не пожалела, а это о чем-то говорило. Занила усмехнулась, впрочем, улыбка в который уже раз вышла невеселой. Потом рабыням позволили уйти из классной комнаты. То есть тем рабыням, которые могли ходить. Эзру же уносили в бессознательном состоянии и прямиком к пожилой этивке, которой этим вечером предстояло много работы: залечить раны от хлыста так, чтобы на нежной коже дорогого товара не осталось даже шрамов — здесь требовалось особое умение.

— Что лекарка сказала?

Снова это пожатие плечами, явно различимое в тоне голоса:

— Что я неблагодарная маленькая дрянь, которая не ценит доброты и заботы почтенной госпожи (это о Дарине) и доставляет хлопоты другим занятым людям (это о ней самой), — а вот издевка у Эзры получилась очень даже не плохо. — И вообще мне повезло, что я осталась жива.

— Она умеет лечить, — возразила Занила. Она хорошо помнила, как в первый же день своего пребывания в школе попала в распоряжение этой пожилой этивки. Она помнила ее сморщенной лицо, все изборожденное сетью тонких морщин, светлые, будто вылинялые глаза, и тонкие губы, постоянно поджатые в недовольную гримасу. Но еще она помнила тонкие чувствительные пальца, умевшие прикасаться, почти не причиняя боли, и резковатый, но какой-то удивительно успокаивающий запах сушеных трав. Она, конечно, пробыла в лазарете совсем ничего, сама залечив все раны, как только лекарка оставила ее в покое и вышла. Занила отогнала навязчивые воспоминания и вновь взглянула в серо-голубые глаза, смотрящие на нее из-под отросшей серой челки. — А вот в последнем я с ней более чем согласна.

Глаза моргнули и отвернулись. Эзра уставилась в подушку, на которой лежала:

— Я сказала то, что должна была! И ты это знаешь.

— Я бы такого не сказала. И ты тоже это знаешь, — Занила покачала головой, мучительно подбирая слова для того, что хотела сказать. — Я бы никогда не повела себя так…

— Глупо?! Ты это хотела сказать? — Эзра еще немного повернула голову, чтобы удобнее было смотреть на человека, сидящего рядом с ней. — Конечно, нет! Ты бы кланялась и говорила «Да, госпожа Дарина. Как прикажите, госпожа Дарина» и ничего при этом не испытывала бы! Словно это вовсе и не ты, а так твое тело, никакого отношения к тебе не имеющее! — Занила почувствовала, как от изумления у нее перехватывает дыхание. Она боялась произнести хотя бы слово, чтобы не выдать себя, потому что то, что сейчас говорила эта девочка, то, что ей удалось почувствовать, было более чем правда. И это было больше, чем позволяла себе осознать сама Занила. Но Эзра продолжала говорить, не оглядываясь на нее и не замечая, какое впечатление производят ее слова. — Я никогда не смогу так! Я бы очень хотела, но я просто не могу позволить им унижать меня!

Зимой в салевской столице темнело рано. Не слишком, конечно, но все равно раньше, чем летом. Вот и сейчас Занила смотрела сквозь окно, как на Догату опускаются сумерки, пасмурные и мокрые, как и весь прошедший день, а от того еще более темные.

— Чем? — вдруг проговорила она.

— Что? — переспросила Эзра, не поняв, что имеет в виду ее подруга. Занила заставила себя оторвать взгляд от окна, выплыв из собственных размышлений, таких же густых, как и сумерки, путающиеся в ветвях деревьев за окном. Вновь посмотрела на Эзру:

— Ну, как они унижают тебя? — постаралась она сформулировать собственную мысль. Эзра аж задохнулась от возмущения:

— Я рабыня! Разве этого мало? Я их собственность, товар, свойства которого они пытаются подогнать под собственные нужды! — Эзра говорила громко, все больше распаляясь, приподнявшись на локтях, даже на время позабыв о своей спине. Или просто мазь этивки начала действовать. — Они заставляют меня делать то, что я не хочу, прислуживать им…

— А чем ты занималась в своей родной деревне? — вдруг спросила Занила, оборвав поток ее слов.

— Я не была рабыней! — в серо-голубых глазах полыхнуло такое знакомое негодование.

— Я знаю, — Занила нетерпеливо махнула рукой, стараясь однако, чтобы ее жест не выглядел пренебрежительным. — Но чем-то же ты занималась?

— Ну, — Эзра на пару секунд задумалась, то ли погружаясь в воспоминания, то ли просто пытаясь поточнее сформулировать. — Я маме помогала, — в глазах мелькнула боль, но девочка не позволила ей прорваться наружу. — Готовить, там, в доме прибраться…

— Отлично, — Занила переплела тонкие длинные пальцы, — допустим ты мыла посуду, чистила там всякие кастрюли, сковородки.

— Иногда, — Эзра кивнула, все еще не понимая, к чему та ведет.

— А теперь согласись, — продолжила Занила, — что это гораздо более грязная и тяжелая работа, чем налить чай Мабеку Дагару.

— Только и ты не говори мне, что быть рабыней в богатом доме — это замечательно! — голос Эзры звенел от возмущения.

— Да я не об этом! — на этот раз не выдержала и Занила. — Просто когда ты мыла сковородку, ты же не думала, что эта сковородка тебя унижает! Просто делала то, что нужно: вымыла, вытерла и убрала в сторону. Что тебе мешает относиться к Мабеку Дагару, Дарине и прочим господам как к куче сковородок?!

«Вымыла, вытерла и убрала в сторону…»

— Но они унижают меня! Я для них рабыня! — вновь повторила Эзра.

— А почему тебя волнует мнение сковородки? — в голосе Занилы звучит такое искреннее недоумение, что Эзра невольно замолкает.

— Ох, Занила! — она качает головой. — Как бы я хотела воспринимать все как ты, но я не могу! Я просто не смогу этого вынести!

— Ты так и не поняла, что я хочу тебе сказать! — Занила поднялась и зашагала вдоль кровати. — Никто не сможет унизить тебя, если ты не позволишь ему этого, если твое собственное отношение к ситуации не будет соответствующим. Все дело в твоих ожиданиях. Только ты сама определяешь, является та или иная ситуация для тебя унижением, или нет!

— Я все прекрасно понимаю! Ты пытаешься научить меня воспринимать все так, как это делаешь ты! Я уже сказала: я восхищаюсь этим, но не могу, — Эзра устало опустила голову на подушку: видимо боль все-таки давала о себе знать. Потерлась лбом о сложенные руки. — У тебя свой путь, а у меня свой, — ее голос на этот раз звучал глухо.

— Оскорблять Дарину — это ты считаешь правильным путем?! — взорвалась Занила: сегодняшний урок еще слишком ясно стоял перед ее глазами. — Или снова и снова бросать ей вызов, когда можно просто промолчать? — Занила вдруг заметила, как сквозь тонкую ткань, покрывавшую спину Эзру, проступили красные пятна: раны вновь разошлись. — Темные боги! — она метнулась к кровати, присела на корточки перед лицом Эзры. — Пойми, ты ничего не докажешь, приняв очередной удар. Ты сможешь что-либо доказать, только если однажды сумеешь ударить в ответ!

— О да! — Эзра посмотрела на нее, и боль не мешала ее глазам сиять решимостью. — Однажды я ударю, и они это запомнят!

— Ты ударишь, только если доживешь до этого дня.

Занила поднялась и отошла от кровати. За окном сумерки продолжали сгущаться. Комната не была освещена, но света, проникавшего из коридора сквозь распахнутую настежь дверь, было пока вполне достаточно. В коридоре раздались тяжелые шаркающие шаги. «Лекарка возвращается», — догадалась Занила. И в подтверждение ее слов в дверном проеме показался силуэт этивки. Правда всего на минуту: пожилая женщина прошла мимо, направляясь в свою коморку. Она даже не заглянула внутрь, очевидно считая свой лекарский долг по отношению к маленькой рабыне выполненным.

— Я позову ее, — Занила направилась к двери.

— Не надо.

— Почему? У тебя кровь снова пошла!

— Ты и сама сможешь справиться.

— Что?! — Занила аж задохнулась от такой наглости, но в следующее мгновение весело рассмеялась, забыв, что окружающая обстановка к веселью как-то не располагает. — А ты своего не упустишь!

— Но я же знаю, что ты можешь, — Эзра с недоумением уставилась на подругу, не понимая, что ту так развеселило. — Я помню в тот день, когда мы подрались с Ойей и ее подружками, ты помогла мне. Ведь так?

Занила кивнула головой:

— А ты помнишь, что мне для этого пришлось сделать?

— Нет. А что?

— Уже не важно.

Занила вновь опустилась на кровать возле Эзры и приподняла тряпицу, обнажая ее спину. Эзра сдавленно зашипела от боли. Занила молча выругалась. Нет, она, конечно, ожидала увидеть подобное зрелище, но почему-то легче от этого не стало. Спина рабыни представляла собой сплошное кровавое месиво, среди которого полоски непонятно как уцелевшей кожи выглядели до странности неуместными.

Занила вздохнула и потянулась к тумбочке, на которой стояли баночки с мазями, а также были сложены нехитрые медицинские принадлежности. Она предпочла бы хороший нож, но за его неимением пришлось ограничиться ножницами с изогнутыми острыми кончиками. Если бы кто-нибудь спросил, почему Занила делает это, она не смогла бы ответить. Она даже не принимала никакого решения. Просто не могла поступить по-другому. Нет, решение она приняла еще тогда, полгода назад.

Занила еще раз оглядела предстоящий фронт работы и примерилась ножницами к запястью: это вам не маленький порезик от ножа, здесь придется повозиться.

— Что ты делаешь? — недоуменно спросила Эзра, выворачивая голову, пытаясь все рассмотреть.

— Только то, что ты просила. Лежи уж.

Кровь капала быстро. Сначала она текла тонкой струйкой, но порез чуть ли не через минуту начал затягиваться. Заниле пришлось сосредоточиться, нырнув внутрь себя, найти место, где серебристое течение силы, пульсируя, сдвигало края разрезанной кожи и сосудов, и заставить остановиться. Занила почти физически ощущала нежелание жидкого серебра подчиняться, его негодование по поводу такого нелепого приказа. Но она все-таки настояла на своем. И теперь кровь капала ровно. Эзра шипела от боли, боясь застонать в голос, чтобы не привлечь внимание лекарки. А Занила вела рукой над ее спиной, позволяя жидкости, казавшейся ей серебристо-серой, заливать следы от хлыста один за другим. На том уровне зрения, на котором она заставляла себя оставаться, сама Эзра тоже не выглядела так, как прежде. От тела девочки исходило слабое светло-желтое сияние. Правда, в отличие от тела Занилы, словно прошитого каркасом серебряной паутины, это свечение было почти равномерным. Только на спине, непосредственно над разорванной кожей, вздымались более яркие всполохи. По ним было даже проще ориентироваться, определяя наиболее глубокие раны. Вот только пульсирующая и дергающая боль в собственном порезанном запястье мешала. Занила конечно могла бы заставить себя перестать чувствовать это место, чтобы не отвлекаться, но как тогда контролировать рану, чтобы она не закрывалась?

Кровь капала медленно. Очевидно, Занила все-таки позволила себе отвлечься, а запястью начать затягиваться. Впрочем, это уже было не важно: последний всполох ярко-желтого пламени дернулся и погас, оставляя сияние над спиной Эзры абсолютно ровным. Занила закрыла глаза и ссутулила плечи, позволив себе расслабиться. Посидела так какое-то время, потом все-таки заставила открыть глаза. Ран на коже Эзры больше не было. Оставались, конечно, еще свежие розовые шрамы и синяки, но в целом спина выглядела так, будто прошло пару недель.

— Все? — Эзра почувствовав, что ничего больше не происходит, повела плечами и тут же поморщилась. — Боги! Болит еще.

— Это чтобы ты еще полежала и подумала, — проговорила Занила.

— Ну нет, — Эзра села на кровати, подтягивая покрывало к груди. — Двигаться я уже могу, — она задумчиво смотрела на Занилу. — Я не буду спрашивать тебя, как ты это сделала. Мама в детстве рассказывала мне сказки о могучих колдунах. Они могли еще и не такое. Я, правда, не думаю, что ты из них. Ты не была бы тогда рабыней в этой дурацкой школе!

— Спасибо, — Занила заставила себя ответить и даже заставила свои губы изогнуться в подобии усмешки: ей просто было не до этого. Больше всего на свете ей сейчас хотелось схватить Эзру за плечи, тряхнуть ее хорошенько, накричать на нее, чтобы она никогда больше не смела рисковать своей жизнью, доводя Дарину до белого каления, а потом обнять, крепко прижать к себе… Обнять?! Да она никогда никого кроме родителей и сестер не хотела обнимать! Боги! Кожа словно зудела, не давая сосредоточиться мыслями ни на чем другом. В прошлый раз, когда она отдавала свою кровь, ей показалось, что она потеряла нечто невосполнимое, какую-то неотделимую часть себя. Сейчас она позволила вытечь гораздо большему количеству крови, но то отлично запомнившееся ощущение не приходило. «Наоборот! — Занила зажмурилась. — Все совсем наоборот!» Но радоваться что-то совсем не хотелось.

Занила заставила себя пересесть на соседнюю кровать. Забралась на нее с ногами и прислонилась к спинке, обняв себя руками за плечи. Изо всех сил стараясь не закричать и не начать раскачиваться из стороны в сторону. Боги, что же с ней происходит! Она отдала часть самой себя. Также как в прошлый раз. Но тогда эта часть умерла на ее глазах. По ее воле, по ее вине! А сейчас все было по-другому. Осознание пришло внезапно и остро. Ее безумно тянуло вновь соединиться с той частью, что она отдала, или хотя бы прикоснуться к ней. Проблема в том, что эта часть теперь жила в другом человеке!

— А чем ты занималась у себя на родине? — проговорила вдруг Эзра, подтягивая колени к подбородку и как-то по-новому разглядывая Занилу. Та с недоумением посмотрела на нее. Ничего себе вопросики! Хотя, конечно, пока она поливала своей кровью ее спину, самой Эзре было нечем заняться. Кто знает, о чем она успела подумать.

— Колдуньей я не была, — проговорила Занила, заново привыкая к звуку собственного голоса.

— Я знаю, — диалог повторялся. Только роли поменялись. Занила усмехнулась.

— Я не чистила сковородок. У меня было три старших сестры. Все сковородки доставались им.

Заниле даже не нужно было закрывать глаза, чтобы снова увидеть не успевшее потемнеть дерево сруба, пронзительно пахнущее лесом и смолой, и почему-то соломой. Облачное, но пронзительно светлое небо, роняющее редкие снежинки, зато каждая — размером с орех. Кружево первого снега на кончиках не пожелтевшей травы. Речка, своевольно изгибающаяся между крутых берегов. Темная вода, не успевшая замерзнуть, гладкая, но абсолютно не прозрачная, словно и не вода вовсе, а какой-то невиданный металл. И только от каждой снежинки, медленно, словно нехотя, опускающейся на воду, редкие круги один за другим. И пушистый дым из труб, поднимающийся над деревней к такому же белому небу.

— Так все-таки, чем ты занималась? — голос Эзры не разрушил картинку, он словно вплелся в нее, лег на полотно еще одним мазком.

А Занила продолжала смотреть, до боли, до рези в глазах напрягая зрение: холмы, окружающие деревню, и высокие стройные ели, казавшиеся такими надежными стражами. Темная хвоя под белоснежным пуховым покрывалом. Чаша крошечной долины, притаившейся среди холмов. Крутой изгиб реки. Рябь темной воды, касающейся деревянных лопастей колеса, раздувающего горн небольшой кузницы.

— Я убегала к отцу в кузницу и целыми днями смотрела, как он работает. Я хотела научиться у него всему.

— Но ты же не мальчик!

— Он тоже всегда так говорил.

Картинка дрогнула и разбилась миллионом крошечных осколков, каждый из которых жалил так нестерпимо больно, проникая в сердце. Довольно! Их там и так уже довольно!

Занила продолжала обнимать свои плечи руками, словно боясь не удержать. Отвернуться к окну: наверняка там есть что-то интересное. Это хорошо, что Эзра продолжает что-то говорить. Не сразу, но какой-то фразе удалось ворваться в сознание Занилы, заставляя ее переспросить:

— Что ты сказала?

— В богатый догатский дом можно попасть не только в качестве рабыни, — послушно повторила Эзра. — Я много думала, чем тебе помочь, — объяснила она. — Ты говорила, что остаешься в этой школе, потому что хочешь попасть в один дом. Так вот, к богатым догатцам можно наняться простой служанкой, оставаясь при этом свободной!

— Ты все думаешь о побеге? — Занила спросила тихо: о таких вещах при открытой настежь двери вообще не стоило говорить. Эзра не ответила, да Заниле и не требовалось подтверждения. Все было понятно и так. — Ты уже придумала, как выбраться за территорию школы?

— Нет еще, — Эзра как-то слишком поспешно отвела взгляд.

«Знает, что это самое слабое место в ее плане» — мелькнуло в голове у Занилы.

— Зато я знаю, как снять этот проклятый ошейник! — Эзра наклонилась и подобрала острые тонкие ножницы, которые Занила, вытерла от крови, но не вернула на место, а просто бросила на кровати. — Например, вот это очень даже поможет!

Занила смотрела на блестящие металлические лезвия и ничего не отвечала. Да, если хорошенько постараться эти ножницы вполне смогут перерезать кожаный ремень.

— Ты пойдешь со мной? — глаза Эзры блестели не хуже металла ножниц и с такой же непоколебимой решимостью. — Если я придумаю, как выбраться из школы?

Шаркающие шаги пожилой рабыни, раздавшиеся в коридоре, заставили обеих девочек вздрогнуть. Занила стремительно соскочила с кровати, отобрала у Эзры ножницы и бросила их на тумбочку. А сама Эзра моментально растянулась на своей постели лицом вниз. Занила едва успела набросить на ее спину тряпку, когда этивка показалась в дверях.

— Ты долго здесь торчать собираешься? — вопрос предназначался именно Заниле. — Если эта маленькая дрянь не хочет есть, значит, это ее проблемы, — в скрипучем голосе не было ни капли дружелюбия. Не дожидаясь ответа, пожилая рабыня развернулась и пошла прочь. Эзра не стала вновь садиться на кровати, решив поизображать еще из себя больную, только повернула голову.

— Ты бы и правда пошла сама поела, пока на кухне что-нибудь осталось.

Занила кивнула головой, но с места не сдвинулась. Есть не хотелось, и уходить отсюда не хотелось тоже. Снова вернулась это странное желание прикоснуться к Эзре. Не такое сильное, как в первый раз, просто увериться, что с ней все в порядке. Занила тряхнула головой и направилась к выходу из комнаты. Остановилась еще раз в дверях, позволив себе обернуться. Эзра лежала на кровати, отвернувшись от нее, и упорно что-то разглядывала за окном. Только вот Занила точно знала, что ничего интересного в темных сырых сумерках нет.

Сырой, ветреный и блеклый, словно вылинялый рассвет тоже не принес ничего интересного. Сезон дождей был в самом разгаре, а значит ожидать существенных изменений в погоде над салевской столицей не приходилось. Рабыни, как всегда, проснулись на рассвете. Сегодня в комнате их было на одну меньше, но это вряд ли могло изменить привычный распорядок дня. Первой, как обычно и бывало, проснулась неугомонная Райша. Затем открыла глаза Занила, разбуженная шумной возней, сопровождавшей ее перемещения по комнате. А затем уже они вместе расталкивали сонную Ларку, сладко потягивавшуюся и никак не желающую верить, что уже утро. А дальше привычная до полного автоматизма процедура: короткое посещение ванной комнаты и в трапезную, на завтрак.

Из спальных комнат рабынь быстрее всего попасть в центральную часть школы, где трапезная и располагалась, можно было по крытой галерее, тянущейся вдоль всего крыла и выходящей во внутренний двор.

После этого утра Занила нашла другой путь — по темному коридору, мимо прачечной и кладовых. Он был более длинным, но у него было одно неоспоримое преимущество — не нужно было идти по галерее, старательно отводя взгляд от широких окон и открывающегося за ними двора.

Но так было после этого утра, а сегодня рабыни второго года обучения шумной оживленной стайкой, настроение которой не могла испортить даже промозглая погода, вывалились на галерею. Занила не слишком беспокоилась за Эзру: вчера вечером она оставила ее практически совершенно здоровой, а пожилая рабыня-лекарка была не настолько заинтересована или внимательна, чтобы посчитать столь внезапное выздоровление подозрительным. Главное — чтобы Эзра опять во что-нибудь не впуталась!

Впереди в галерее толпились люди — девочки-рабыни из других групп. Нет, их спальни, конечно, находились в том же крыле, и поэтому они тоже пользовались этой галереей, чтобы побыстрее добраться до трапезной, но почему они не шли, а стояли плотной группкой, прильнув к окнам, выходящим на двор? А ставни на двух окнах были распахнуты, пропуская внутрь школы холодный влажный воздух, от которого сразу становилось тяжело дышать, настолько он был пропитан водяной взвесью. Что такого могло происходить во дворе, чтобы теплолюбивым салевским рабыням показалось мало щелей в ставнях?

Занила легко скользнула между девочек, пробираясь к самому окну, прислонилась к половинке распахнутых ставень, чтобы не слишком напирали стоящие сзади и тоже желающие посмотреть: хрупкость сложения имела как свои плюсы, так и свои минусы. Вообще-то во дворе довольно плотно росли деревья с густой вечно зеленой кроной, но именно напротив этого окна их ряд расступался, давая видеть двор. А точнее заднюю часть двора, примыкавшую к конюшням. Наверное, поэтому девочки толпились именно возле этого окна. Только вот, насколько знала Занила, ничего интересного на дворе не было.

Здание конюшни казалось серым и мрачным во влажном воздухе. Оно обычно стояло полупустым: из всех обитателей школы собственные лошади были только у Мабека Дагара. Возле конюшни, как помнила Занила, в землю был врыт толстый деревянный столб, аммов шести в высоту. Простой такой столб, назначения которого Занила никогда не понимала. До этого утра.

Сегодня столб не был пустым. Ближе к верхушке в древесину был вбит металлический крюк, а к нему толстыми веревками было прикручено… Наверное это было человеческое тело. Тонкие руки, вывернутые под странным углом и перетянутые веревками, которых намотано было столько, что они казались чуть ли не толще самих рук. Низко свешенная голова, так что лица не разглядеть. Волосы? Наверное, темные, не слишком длинные, мокрые или грязные, сваленные сосульками. Тело худое, одетое в серое форменное платье… Одна из девочек-рабынь?

Глаза Занилы скользили сверху вниз, а потом снова вверх, отмечая детали, выхватывая отдельные кусочки увиденного. Но картинка не складывалась, так и оставаясь отдельными частями. Словно того, что видела Занила, просто не могло существовать в реальности. Ее мозг не желал осознавать увиденное, пропускать его внутрь себя. Занила могла бы сейчас закрыть глаза, повернуться и уйти… Но знание уже плавало на поверхности ее сознания. Оно уже было в ней, не спрашивая, желает ли она понимать, в состоянии ли смотреть дальше!

Сильный порыв ветра, не известно как проникший в школьный двор через высокие стены, качнул тело, висящее на столбе. Тонкие иссиня белые ноги отделились от столба, а потом вновь глухо стукнулись о влажное дерево. И это знание тоже не собиралось спрашивать своего разрешения, чтобы проникнуть в голову Занилы. Просто кусочки мозаики медленно вставали на свои места. Это было больше чем понимание: ноги живого человека не могут так болтаться на ветру! Туман оседал на землю, делая воздух более прозрачным. Шерстяное платье и еще не успевшие за полгода отрасти волосы казались темными не из-за воды. Все тело Эзры было покрыто засохшей кровью…

Пустота. Если бы пустота могла существовать как стихия, как зверь, выбравшийся из леса, то здесь и сейчас ему было бы, чем поживиться. Занила прикрыла глаза, чувствуя, что внутри нее не осталось ничего. И Это пожирало ее, выжигало, оставляло пепел кружиться серыми хлопьями. Не боль, не гнев… Все эмоции промелькнули словно в одну секунду, сжатые, сконцентрированные до предела… Сгорели. Взметнулись пламенем, осели горьким пеплом на губах… Теперь нужно просто понять, осталось ли хоть что-нибудь после них.

Однажды это уже было. Как тогда ей удалось выжить?

«Нет! Ты обманываешь себя! — губы Занилы искривились в подобии злой усмешки. — Ты не выжила тогда. Ты просто отложила свою гибель на время, необходимое, чтобы найти Хозяина. Значит, и теперь все будет также.» Из пепла тоже можно собрать собственную душу. И она будет ничуть не хуже любой другой.

Занила открыла глаза и сначала даже не поняла, что произошло. Где она оказалась? Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что она по-прежнему стоит перед окном, а то, что она видит перед собой, — это все тот же школьный двор. Но так видеть его ей еще не доводилось. Раньше всегда, когда она погружалась на другой уровень зрения, как она сама для себя начала определять это состояние, она всегда смотрела либо внутрь себя, либо на собственное тело. Ну, еще на Эзру пару раз. Но она никогда не пробовала оглядеться по сторонам, а оказывается здесь было на что посмотреть. Все краски словно стали ярче. Сам воздух, казалось, светился, причем сияние было не однородным, а будто перламутровым — переливающимся. А все предметы разделились сразу на две группы. Одни почти совсем не изменились: конюшня, внешняя стена, проглядывавшая между деревьев. Зато контур других словно раздвоился. Та форма, которую Занила привыкла видеть обычным зрением, теперь казалась лишь тенью, правда цветной. А вокруг нее распространялось сияние, не слишком равномерное, но непрерывное. Так выглядели, например, деревья. «Неживое и живое» — мгновенно поняла Занила. Во всем живом заключена собственная сила, не только в людях. Вокруг тела, висевшего на столбе, сияния не было. И это открытие новой болью стегнуло по сердцу Занилы, заставляя его свернуться в тугой комок. Словно до этого она не понимала, или ей было мало доказательств?

Занила прикрыла глаза, собираясь уже вернуться на нормальный уровень зрения, как вдруг что-то привлекло ее внимание. Тело Эзры все было залито кровью. И, если смотреть обычным зрением, она не двигалась. То есть она уже перестала течь, свернулась и, наверное, даже начала засыхать. Но смотря так, как она сейчас, Занила видела несколько другое. Точнее она видела больше. Потому что обычную темную свернувшуюся кровь она тоже видела, но кроме нее она видела жидкое серебро. И оно еще продолжало двигаться. Блестящая то ли жидкость, то ли металл стекала по ногам Эзры, по щиколоткам и ступням, не прикрытым платьем, застывало на кончиках пальцев. Оно не капало вниз, как можно было бы предположить. Его блеск тускнел, оно словно высыхало, и к земле срывались уже хрупкие хлопья… Пыль? Или пепел? Тот самый, что кружил в душе Занилы?

Все верно. Эзра уже была мертва, а теперь умирала ее собственная кровь, которой она вчера поделилась. Ее часть, что одну ночь прожила внутри другого человека! Заниле не показалось. Она действительно сейчас умирала! Она стояла в коридоре возле окна, в толпе других рабынь, и она же висела там, на столбе… И сейчас одна из ее половинок с последней каплей пепла, сорвавшегося к земле, перестанет быть!

Руки сами вскинулись к лицу, впиваясь в щеки. Детский в своей беспомощности жест — закрыть глаза, чтобы не видеть. Может быть, произойдет чудо и удастся поверить: то, чего не видишь, не существует? Животный в своей безысходности вопль, рвущий горло… Двенадцатилетние девочки так, кажется, не кричат?

— Тише, девочка! Тише, — мужской голос. Чья-то рука касается волос Занилы, совсем легко, явно боясь напугать. Но она отшатывается и распахивает глаза, моментально вываливаясь на обычный уровень зрения. Пожилой мужчина, совершенно седой слишком коротко, не по догатской моде, остриженные волосы с высокими залысинами, прямой нос, сеточка тонких морщин в уголках подслеповатых, постоянно щурящихся глаз и более глубокие — от носа к тонкогубому рту. Господин Сарук. Что же происходит, что Заниле потребовалось несколько долгих секунд, чтобы узнать старого учителя? Похоже, она действительно кричала, потому что в непосредственной близости от нее стоит только этот мужчина, а другие рабыни словно отступили назад. Это Занила тоже осознала не сразу. Словно вокруг было слишком много всего, чтобы это все заметить.

Учитель убрал руку от головы Занилы, и она подняла на него глаза, разглядывая лицо, вдруг показавшееся совершенно незнакомым. Этот человек преподавал у них в школе историю и геральдику. И никогда не говорил ни о чем другом, кроме своей истории и геральдики! И нигде, кроме как у него на уроках, Занила вообще не слышала от него ни одного слова. Словно жизни за пределами его кабинета, от пола до потолка забитого книгами древних историков и философов, не существовало вовсе!

— Я же говорил, нельзя такое показывать девочкам, — тихо проговорил мужчина, не обращаясь словно ни к кому вокруг, — А она мне: наглядный урок, чтобы другим неповадно было, — немигающий взгляд мужчины был устремлен в окно, но удивления в нем не было. Он словно знал, что именно там увидит, и пришел просто убедиться.

— Господин Сарук? — Райша прикоснулась к рукаву пожилого учителя, отделившись от толпы других рабынь. — За что ее? — корявая фраза, совсем не характерная для говорливой рабыни: похоже сегодня даже ей было трудно подобрать слова. Мужчина отвернулся от окна и явно внутренне собрался, вновь надевая маску спокойного и уверенного пожилого ученого.

— За то, что она сделала вчера, — проговорил мужчина. Занила не выдержала.

— Но почему? Госпожа Дарина ведь уже достаточно наказала ее! За что же… — Занила оборвала себя, понимая, что в ее голосе нет и капли положенной почтительности. Учитель перевел взгляд светло-карих глаз на нее, рассматривая так, словно видел в первый раз, но все-таки ответил.

— Это не за то происшествие на уроке, — слова звучали четко, словно каждое произносилось отдельно. — А за попытку побега. И за нападение на свободного.

«Нет, двигаться я уже могу».

И молчание в ответ на вопрос, знает ли она, как выбраться из школы. Она отводила глаза не потому, что не знала… Заниле показалось, что мир вновь разлетается на миллионы осколков, которые уже не собрать.

— Она хотела выбраться из школы через калитку в задней стене, — продолжил мужчина, отвернувшись от Занилы. Впрочем, в окно он тоже не смотрел. Он говорил, обращаясь ко всем рабыням, полукругом стоявшим в коридоре, словно рассказывая очередную лекцию. — Она как-то узнала, что ключ от этой калитки есть только у почтенного Дагара и у его помощницы. Вот на почтенную Дарину она и напала.

— Напала? — изумленный шепот пронесся по рядам рабынь, но господин Сарук словно не обратил на него внимания и продолжил свой рассказ.

— Она подкралась к почтенной Дарине сзади и, ударив по голове, оглушила ее, а потом попыталась выбраться из школы через калитку. К счастью почтенная Дарина быстро пришла в себя и подняла на ноги охрану. Она не видела, кто на нее напал, поэтому и она, и почтенный Дагар были весьма удивлены, когда беглянку привели назад, и стало понятно, кто это. Все были уверены, что эта рабыня еще как минимум дней десять не сможет двигаться, — мужчина задумчиво покачал головой. В другой момент Занила, наверное, испугалась бы, что все-таки привлечет к себе ненужное внимание, но сейчас это, кажется, волновало ее меньше всего. А учитель продолжил. — Хозяин, почтенный Руйвош, как раз находился в школе, поэтому решение было принято быстро. За нападение на свободного может быть только одно наказание, — мужчина обвел взглядом учениц. Последние его слова особенно походили на мораль в конце лекции. Впрочем, наверное, так оно и было, потому что рабыни почтительно склонили головы. И Занила знала, что сделали они это искренне.

— А где, господин Сарук, — Заниле казалось, что слова с трудом проталкиваются наружу, — где ее поймали?

— О, она даже за пределы школы выйти не смогла, — охотно пояснил учитель. — Замок старый, тугой. Она как раз возилась с ним, когда ее и поймали!

«Я бы хотела воспринимать все, как ты, но не могу. Я просто не смогу этого вынести!»

«Двигаться я уже могу»… Но спина еще болела. Занила больше не слышала, что говорил учитель. Ей казалось, что картинка сама разворачивается перед ее глазами. Эзра дождалась, когда лекарка, старая этивка, ляжет спать, потом оделась и вышла из комнаты, отведенной под лазарет. Может быть, сняла ошейник, разрезав его теми самыми ножницами. План должен был быть готов давно: она знала о калитке и о том, у кого хранится ключ. О низкой дверце в задней стене, окружавшей школу, было известно и самой Заниле. Но выследить госпожу Дарину?! Занила просто хотела знать все о школе, в которой ей довелось находиться, а Эзра действительно собиралась бежать!

Знала ли Эзра, о том, что у управляющего тоже есть свой ключ? Если да, то почему она не пошла к нему? Посчитала, что с женщиной справиться легче? Или, может быть, ей было известно, что к Мабеку Дагару этим вечером приехал хозяин школы, и они заперлись вдвоем в его кабинете? Или?..

«Однажды я ударю в ответ!»

Она зашла к Дарине не только за ключом. Жаль, она не смогла ударить ее сильнее… А Дарина очнулась ну просто очень быстро. И бросилась к Мабеку Дагару. А там был хозяин школы.

«Наверное, Мабек Дагар сам готов был пристукнуть Дарину еще раз и посильнее!» — на этот раз усмешка вышла более похожей. Занила знала: если бы управляющий был один, он бы сумел замять дело. Он не любил так бездарно портить товар, за который заплачены немалые деньги. Эзру, конечно, еще раз избили бы, но она бы осталась жива. Но у Руйвоша оказалось собственное мнение, и Мабек Дагар ничего не мог сделать. Да и пытался ли? Имущество, в конце концов, не его.

«Для рабыни, напавшей на свободного, может быть только одно наказание»

— Только вот ключ почтенной Дарины найти так и не удалось, — Занила заставила себя очнуться и сосредоточиться на том, что говорил пожилой учитель. — Рабыня его выронила. А задняя стена вся заросла, да еще эта сырость, грязь… Но ничего, мастер-кузнец уже завтра обещал заглянуть сменить замок.

— Господин управляющий, наверное, был не очень доволен, что госпожа Дарина объявила о побеге в присутствии хозяина? Он бы предпочел решить это дело сам, — Занила и сама не поняла, зачем высказала свои предположения вслух, да еще и в присутствие учителя. Сарук оборвал свои рассуждения на полуслове, и перевел взгляд своих светло-карих глаз на маленькую рабыню.

— Это опасно для рабыни, — медленно проговорил он тем тоном, каким обычно на своих уроках рассуждал о совершенно отвлеченных вещах, — быть слишком умной.

Ровно две секунды темно-серые глаза смотрят на него прямо и твердо. Не так смотрят рабыни. И двенадцатилетние девочки смотрят не так. Но вот серебристые ресницы вздрагивают и опускаются. И перед учителем снова стоит хрупкое, еще бледное от пережитого ужаса и совершенно безобидное существо. Руки сложены, как и полагается хорошей рабыне, и изящно очерченные губы произносят:

— Простите меня, господин учитель! Я просто очень сильно испугалась.

1275 год от Сотворения мира.

Занила заставила себя очнуться. Она должна двигаться дальше. Она не может стоять здесь всю ночь и смотреть на столб, врытый в землю посреди заднего двора. Пустой на этот раз, слава Богам. Он все время стоял пустой с того дня. Наверное, хозяин Руйвош в какой-то степени был прав: достаточно было один раз устроить показательное наказание (или точнее казнь), чтобы больше не одна рабыня не решилась рискнуть. Кроме нее, конечно. Но Занила уже привыкла к тому, что видит вокруг себя словно совсем другой мир.

А она все еще стоит посреди галереи. Вечер заканчивается: сквозь широкие окна это особенно хорошо видно. Нужно идти дальше. Вперед!

Она не может больше ждать, ведь до аукциона осталась всего одна ночь. А значит — это ее последний шанс сбежать из школы. «Одна ночь до завтра», — кажется, это уже было. И тогда, также как и сейчас, решение оказалось принятым мгновенно. Ни раздумий, ни сомнений, ни сожалений… Тогда. А сейчас? Легкая усмешка: «Побеги, планируемые за несколько месяцев, это не для нее?»

В тот раз было проще: у нее, по крайней мере, был хотя бы план побега. Сейчас не было. Ей еще предстояло придумать, как выбраться из школы. Занила откладывала этот вопрос до самого последнего момента, словно он ничего не значил. Может быть, пора остановиться и хорошенько подумать? Ведь у нее есть всего одна ночь.

Времени нет. Поиски по-прежнему безрезультатны, но уйти просто так она не может. Да, в тот раз ей было проще — ей никого не нужно было брать с собой. Уже никого. И еще никого.

— Ты кого-то ищешь, маленькая рабыня? — оклик застал ее на пороге галереи, которую она уже почти пересекла, и заставил вздрогнуть. Занила обернулась. Аммах в двадцати от нее, посреди галереи, стоял мужчина — пожилой раб, служащий сторожем при школе. Седые волосы коротко острижены словно для того, чтобы выставлять на всеобщее обозрение страшные шрамы, уродующие лицо. Самый крупный рубец, пересекавший правую щеку от виска до самого рта, превращал любое его выражение в жуткую гримасу. Но сейчас линия губ оставалась прямой, а это значит, что мужчина не улыбался. Вот от этого Заниле действительно стало не по себе! Самих шрамов она уже давно не боялась.

«Ты кого-то ищешь, маленькая рабыня?» Маленькая рабыня. Он всегда называл ее так. Хотя, если честно, точно так же он обращался и к другим ученицам в школе в те редкие моменты, когда заговаривал с ними. Но почему-то по отношению к ней эти слова звучали как имя, не вызывая ни малейшего желания оскорбиться.

Занила заметила, как взгляд мужчины скользнул по заднему двору, вздрогнул, зацепившись за деревянный столб. Да, у них было достаточно общих воспоминаний.