"Возвращение домой" - читать интересную книгу автора (Турлякова Александра Николаевна)

Глава 6. В гостях

Они все четверо старались незаметно наблюдать за ней, следили украдкой за каждым движением этой странной, удивительной женщины. Высокая темноволосая, с красивым, без единого изъяна лицом. Да, она казалась удивительной и какой-то чужой, в ней было что-то неземное. Нет! Она ничем не отличалась от земных женщин. Красивая фигура, подвижная и гибкая, красивое лицо, красивые, открытые до плеч руки. Но в то же время в ней улавливалась какая-то неземная, нечеловеческая стать. Видишь и понимаешь сразу: таких людей не бывает! Какой-то барьер. Что-то внутри…

Эта женщина — они даже имени её не знали — была единственным представителем всего народа гриффитов и единственным жителем посёлка, который вступил с ними в маломальский контакт. Хотя, какой там контакт?..

Она проводила их в этот дом, следила за очагом, приносила еду, забирала посуду. Сама ни о чём не спрашивала, даже заговорить первой не пыталась. Никакого любопытства, ни капельки удивления! Но при этом была полна дружелюбия и почтительности к гостям.

Это гостеприимство было заметно и в том, что выделили им жилой дом, из которого сами хозяева выселились поспешно, даже не оставив никаких следов своего пребывания. Всё это казалось довольно странным, ведь в деревеньке этой две трети всех домов стоят заброшены. Им бы в их положении и любого угла хватило, лишь бы крыша над головой была, но оказаться, как объяснял Кордуэлл, значит, оскорбить хозяев, обидеть весь посёлок.

Гриффитка словно и не замечала их взгляды, перемещалась по дому свободно, неслышно ступала по полу, по травяным коврикам, почти полностью застилающим пол. Заметно скучала: долго смотрела в окно, на мокрый сумеречный лес, задёрнула шторочку, прошла к очагу, грея озябшие руки. Плавные, грациозные движения, легкая походка. За каждым, даже случайным движением было приятно наблюдать — глаз радовался.

И всем этим она сильно напоминала Джейку мать. Этой красотой, пластикой, внутренним спокойствием, без суеты, без лишних движений.

И эта одежда. Длинное платье без рукавов, явно не по погоде, скреплённое на плечах пряжками; широкий, сделанный вручную пояс до пола со сложным рисунком из синего, белого и чёрного цветов.

Вдруг будто вспомнив о чём-то, женщина подхватила тёплую накидку, на ходу скрепила её на груди пряжкой, не сказав ни слова, вышла.

И тогда только они все четверо перевели дух, расслабились, принялись за еду. Рыба и тушёные овощи. Ели какое-то время молча, даже ложками не стучали, пока Алмаар вдруг не психанул, отталкивая от себя тарелку:

— Надоело!.. Одно и то же каждый раз! Ненавижу рыбу…

Они разом повернули головы в его сторону, подумали одновременно: опять этот Алмаар чем-то не доволен.

— Зря ты так, — Дик заговорил первым и был на удивление спокоен, — Рыба для них — высший знак уважения. Они подают её только гостям, и сами едят лишь по большим праздникам… Если не съешь — обидишь… И сильно…

Алмаар сидел, подперев щеку ладонью, смотрел на Дика исподлобья, как привередливый мальчишка.

— Но ведь третий раз подряд… — возмутился слабо, с отвращением глянул в тарелку, — Хватило бы и одного…

— Раз ты гость, они будут кормить тебя рыбой до тех пор, пока ты здесь. — Дик выпрямился, положил на стол ложку, снова посмотрел на Яниса.

— Никто тебе ничего другого не предложит. Радуйся, что вообще кормят… — Моретти сидел в дальнем углу, у края стола, но видел Алмаара со своего места прекрасно и, пользуясь тем, что тому его не достать при всём желании, поддеть Яниса пытался словом и взглядом, — Не голодал давно, да? А я думал, мы все одинаково…

— Ты бы думал лучше про себя! — перебил его Алмаар. Он разозлился мгновенно. «Вот и новая парочка смертельных врагов, — Отметил Джейк устало, — И почему этот Алмаар не может жить без проблем? Вечно что-нибудь себе находит… Хотя, и Марио — не подарок… Специально злит… А в первый день друзьями были!»

Моретти шевельнулся, поставил деревянный стакан на стол, чуть такану не выплеснул, вот-вот ещё что-то скажет, и опять что-нибудь такое, чтоб Алмаара побесить. Джейк не стал его дожидаться, заговорил первым:

— Мы сегодня весь день отдыхали, отсыпались, отъедались, форму высушили… Отдохнули, одним словом. Но на эту ночь оставаться здесь опасно… Мы слишком легко отделались. Как-то подозрительно всё это… уходить надо отсюда, вот к чему я клоню, и чем быстрее, тем лучше.

— Да, прямо сейчас, после ужина! — согласился Дик.

— Ночью? Опять таскаться по лесу ночью?!! — Алмаар стремительно вскочил из-за стола, поддерживая простреленную руку, — Зачем? Мы пойдём утром — это лучшее…

— Лучшее? — Кордуэлл оборвал этот поток возмущения ироничной усмешкой. — Реку лучше всего переходить ночью — меньше вероятность наткнуться на патруль…

— Какая река, к чёрту? Я же сказал: мы идём на рудник! — Янис стоял посреди комнаты, глядел на них сверху, зло сверкая глазами. Левая рука на поясе, правая — вдоль тела.

— Слушай, это уже решённый вопрос: мы все возвращаемся в город. — Джейк смотрел на Алмаара исподлобья, крутил в руке деревянный стакан с тончайшими стенками.

— И вообще, откуда этот командный голос? «Я сказал!» — Моретти передразнил Алмаара и, заметив, как тот побледнел от ярости, хохотнул себе под нос.

— Заткнись! — Янис круто повернулся к нему, рука заныла от резкого движения, и эта боль заставила забыть о ругательствах, готовых сорваться с языка. Он только зубами чуть скрипнул, полосонул по лицу Моретти раздражённым взглядом, словно тот был виноват в этой боли. Кордуэлл выпрямился, сложив обе руки на столе, смотрел, как и остальные, сердито, недовольно.

«Да к чёрту вас всех!» — Янис отвернулся демонстративно, встал к ним боком.

— Янис, ты лучше сядь и доешь свой ужин, — предложил Джейк довольно дружелюбно. Он один, кажется, как всегда был поразительно спокоен и сдержан, — а потом мы поблагодарим хозяев за оказанное гостеприимство и тихо уберёмся отсюда.

— Я не пойду с вами через реку. — Во взгляде Алмаара угадывалось не только одно упрямство, но и решимость. Странно было видеть в нём это качество, ведь раньше он был так настойчив лишь при защите своих личных интересов или своей жизни. А сейчас? Взорванный рудник — что он сможет изменить в его жизни? Чем он так важен ему, если гонит вперёд за новыми трудностями, опасностями, возможно, за смертью? Неужели смерть капитана не даёт ему покоя?

— Дело твоё! Принуждать мы не собираемся… На себе тебя через реку никто не потащит, — Кордуэлл не удержался от предательского вздоха облегчения. — Иди один… Только нас не впутывай…

— И пойду! — Решимости Алмаару было не занимать. Хотя нет, здесь одно лишь сумасбродство. — А вы, если хотите, уходите сейчас… Как сами решили!

— Ни разу ещё такого дурака не видел! — снова отозвался из своего угла Моретти. Алмаар ответить не успел, осёкся, да и все они замолчали, когда гриффитка — всё та же! — появилась на пороге. Она прошла к столу, принялась собирать посуду, заметно удивилась, взяв в руки тарелку с нетронутой едой.

— Тысяча извинений, леди! — Алмаар, стоявший от женщины в метре, улыбнулся, встретив её недоумевающий взгляд. Та тоже улыбнулась, но как-то смущённо, видимо, не поняла ни слова и теперь не знала, что сказать. Ей помог Кордуэлл, он неплохо говорил по-гриффитски, но знал мало слов, хотя изъяснялся понятно.

Извинения, целая куча извинений и каких-то малосодержательных слов; «плавал» он сильно, но понять это могла лишь гриффитка. И Джейк. Он слушал Дика, чуть склонив голову и скрывая улыбку, слушал все эти извинения и оправдания. Приятно было просто слушать эту речь, её плавность и мягкость, даже какую-то музыкальность. Она не терялась даже в сбивчивых ответах Кордуэлла. Самому же лень было вмешиваться, не хотелось напрягать память, вспоминать слова, открывать рот, даже языком шевелить… Какое-то приятное сонное оцепенение, словно смотришь на всех со стороны, словно следишь издалека… На эту женщину, в которой всё больше и больше читалось что-то от матери: в фигуре, в лице, в манере говорить и держаться, в непринуждённом наклоне головы. Джейк выискивал, примечал эти чёрточки, старался запомнить, и радовался им, как ребёнок. И всё спрашивал себя каждый раз: неужели ты раньше ничего этого в матери не замечал, ведь в ней столько от гриффитов?!!

Джейк молчал и понимал, что, если заговорит, обратит на себя внимание, это ощущение родства исчезнет. Он сразу увидит, что никакая она не мать и ничего в них общего, а это просто бред, наваждение усталого сознания. А так приятно было хоть на момент почувствовать себя маленьким, вспомнить детство, словно заново пережить то время, когда мать учила его своему языку, рассказывала сказки, пела песни. Он ведь и не понимал тогда: зачем ему этот язык? И что это за язык вообще? И откуда он известен матери? А всё оказалось так просто!.. Я часть этого мира! Должен быть близок этим людям. Гриффитам! Я и сам гриффит наполовину… А все гриффиты, которых увидел в этой деревне, — одна эта женщина, так похожая на мать… А где же тогда остальные? Они что, боятся нас? Нас и меня — тоже!.. А ведь я совсем не думал о страхе, о страхе при первой встрече с ними…

Дверь за гриффиткой громко хлопнула, Джейк даже вздрогнул, очнувшись. Окинул взглядом комнату, словно видел её впервые: бледные шторочки на больших окнах, какие-то гобелены по стенам, четыре кровати под яркими одеялами. Взгляд задержался только на очаге, а окончательно остановился на Алмааре, всё также стоявшем посреди комнаты. Тот, проводив женщину взглядом, удручённо вздохнул и вдруг произнёс с нежностью, поразившей всех, кто его слышал:

— Вот это леди! Настоящая леди! И почему в городе такие не живут?

— Наш Алмаар влюбился! — Моретти захохотал насмешливо, но беззлобно. Появление гриффитки разрядило накалённую обстановку, о недавнем разговоре на повышенных тонах все забыли.

— Я бы посоветовал быть поосторожнее. — Дик говорил серьёзно, без тени улыбки, — Гриффиты — народ сложный!

— А что в ней сложного? Такая же, как и все мы! — Алмаар расправил плечи, вскинул голову, даже про руку забыл. Кавалер! Заметно окрылился!

— Ты что, повёлся?! — Дик глазами сверкнул недовольно, — Не время сейчас… Да и старше она тебя лет на двадцать — не меньше… Они только на вид моложе кажутся…

— Возраст — это пустяк! — Алмаар небрежно подбородком дёрнул, — Я же не собираюсь на ней жениться…

— Да и не смог бы, если б даже хотел… Она вдова! Всего второй год!.. Им нельзя сразу… Только через пять лет… — Кордуэлл замолчал, видя, какими глазами они все на него смотрят. Все, кроме Тайлера. Тот сидел с какой-то ленивой, сонной улыбкой, а глаза, будто, ничего перед собой не видят. Размечтался или вспомнил что-то приятное.

— Она, что, тебе сейчас про всё это прямо так и сказала? — Алмаар недоверчиво скривился, нахмурил брови. — И про вдовство? И про остальное?

— Ты что?! Зачем говорить? По ней по самой всё видно! Ты видел пояс? Видел рисунок? Там всё на нём… Они же по всякому случаю пояса плетут… А цвета эти? Белый, чёрный, синий! И так всё ясно… Да и сами они, гриффиты, к незнакомым настороженно относятся. Другого бы человека они к нам и не пустили. А вдруг счастье и удачу с собой унесём? — Кордуэлл усмехнулся, посмотрел в стакан, который всё это время держал в обеих руках. — У них же не жизнь — сплошные суеверия!

Они немного помолчали, обдумывая услышанное, Алмаар заговорил первым:

— Вдовушка, значит…

В его голосе было столько от прежнего Алмаара, циничного, жестокого, опасного своей своевольностью, своим нежеланием думать о ком-то, кроме себя; от Алмаара, особенно хорошо известного Джейку. И он не удержался от приказа, прозвучавшего по-капитански:

— Я запрещаю вступать в какие бы то ни было отношения с местным населением! Тем более, флирт и прочие ухаживания! Ты подводишь всех…

— Интересно, и чем же? — Алмаар зло прищурился, улыбнулся недобро, показав белые ровные зубы. С такой сволочью просто невозможно справиться! А уж приказ и давление здесь никогда не помогут! А Алмаар продолжил:

— Вот тебе, Тайлер, чем я мешаю? А тебе, Моретти? Или, может быть, вас что-то смущает? Скажите сразу!

— Да тебе же взбрендило в башку — ты и думать обо всём забыл! Как можно вообще об этом сейчас думать? — Марио выкрикнул с места, — Тоже мне: увидел красавицу — слюни распустил, как малолетка!.. — фыркнул громко, презрительно, — Никогда таких мужиков не понимал…

— Да уж куда тебе? Ты же у нас такой правильный! Цветы сначала даришь. Имя спрашиваешь. Ухаживаешь полгода… Или вы все такие? — Алмаар глянул на каждого из них, ни на ком не задерживая взгляда дольше одной секунды, засмеялся с презрением и насмешкой. — На вас глядеть-то тошно! Как только что из школы… — Отвернулся и направился к двери, всем видом давая понять: разговор окончен.

— Ты зря на что-то рассчитываешь! — крикнул ему в спину Кордуэлл, — Заболтает — вообще про всё забудешь! Ночь просидишь, в стенку глядя, — и не вспомнишь, что видел!..

Алмаар вышел, оглушительно грохнув дверью, будто и не слышал ничего, а они переглянулись.

— Сволочь! Кобель чёртов! — Марио вскочил, чуть кувшин с таканой не перевернул, — Почему вы его не остановили? Он же творит всё, что хочет! Никого не слушает!.. Опять неприятности из-за него…

— Ну и пусть валит! Развлекается! — Кордуэлл усмехнулся с тайным злорадством: уж он-то лучше их всех знал нравы гриффитов и понимал, что Алмаар вряд ли может на что-то рассчитывать. Нельзя к гриффитам подходить с человеческими мерками, у них свои порядки. А этот остолоп… Заработает щелчок по носу, так хоть подумает в другой раз. Кавалер чёртов!

— А нам уходить нужно, — продолжил Дик, — собрались уходить — вот и пошли! А этот… Пошёл он к чёрту! Даже автомат свой не взял, идиот!..

— Без оружия его нельзя оставлять. Его или найти нужно перед уходом, или дождаться, пока сам придёт. — Джейк не смотрел на них, наливал себе в этот момент такану из кувшина, но взгляды ребят на себе кожей почувствовал, недовольные, нехорошие взгляды. Они этого мнения не разделяли и не скрывали своего отношения. Джейк продолжил:

— И вообще, плохо будет, если он здесь останется. У гриффитов, на сионийской земле… Наблудится и пойдёт с нами, как миленький, вот увидите! И никуда он не денется! А вот оставлять его не стоит… И насчёт рудника он к утру переболеет…

— Нехорошим чем-то от всего этого пахнет, — Дик покачал головой с сомнением, — Дождёмся неприятностей на свою голову. И опять из-за этого гада… Сионийцы уже поняли, что нас упустили, завтра могут и здесь объявиться, и реку могут перекрыть… Куда мы потом?

— Могут, всё могут! — Джейк задумался, забыл даже про стакан в руке. — Но если Алмаар к ним попадёт, нам тоже долго не ходить, сразу всех возьмут, он и запираться не будет… Нельзя оставлять его, нельзя…

…Янис соскочил с самой верхней ступеньки крыльца, остановился, вслушиваясь и вглядываясь. Глаза привыкли к темноте быстро, можно было различить чёрные силуэты домов — даже без света в окнах! — на более светлом фоне мрачного, беспокойного леса.

Осенний свежий ветер непривычно холодил бритое лицо, открытые до локтя руки с закатанными рукавами. Этот же ветер шумел в листьях, шептался совсем близко, где-то неприятно поскрипывало дерево. И деревенька эта, тихая, нежилая, ещё больше показалась вымершей, совсем безлюдной. Вообще-то Кордуэлл заикался, что гриффиты ночью стараются не выходить на улицу: боятся духов, ночных демонов или чего-то там подобного. Чушь какая-то! Правда, когда такой лес вокруг, куда ни глянь, и не такое ещё померещится, не только про духов вспомнишь…

Серенький, конечно, народец, ничего не скажешь!

Это в наше-то время — и во всё это верить?!

Он пошёл вперёд, наугад, по улице между двумя рядами одинаковых в темноте домов. Под ногами хлюпало, и он взял чуть правее, ближе к центру, здесь и вправду было посуше, утоптанная, твёрдая земля, которую даже дождь не размочил, хотя такие ливни прокатили.

Гриффитка появилась неожиданно, вышла из какого-то маленького сарайчика, не имевшего двери. Остановилась, но, узнав одного из гостей, пошла навстречу. «Странная у них манера: даже ночью без света ходить! — Подумал почему-то Янис. Женщина подошла совсем близко, спросила о чём-то своим приятным певучим голосом… Приятный у них язык… — И почему они Единого языка не знают? Хотя здесь и без языка всё ясно!»

— Да нет, не заблудился я! Тебя искал! Тебя! — произнёс первое, что в голову пришло — всё равно не понимает. А она улыбнулась, качнув головой, прикрытой капюшоном, улыбнулась тепло, именно такой улыбкой, от которой всё ясно. Так друзьям не улыбаются… Сама, значит, не против… И Янис не стал ждать, шагнул вперед, одним шагом сокращая разделяющее их расстояние. Обхватил левой рукой за талию, прижал к себе плотно, и пожалел о правой руке, слабой, висевшей вдоль тела. Почувствовал, как незнакомка вздрогнула от неожиданности всем телом, словно не этого она совсем ждала, но он уже не мог отступить, убрать руку, сдаться.

Заговорил, понёс какую-то чепуху, обычную в такой ситуации, что-то, что само слетало с языка, не задерживаясь в памяти. Что-то о красоте, о нежности, какие-то признания, комплименты. Он по опыту знал, что после таких слов сердце любой женщины не выдержит, они все это любят…

Но! Гриффитка вряд ли понимала, о чём так торопливо и сбивчиво шепчет ей этот незнакомый парень, правда, сама ситуация не вызывала сомнений.

Янис только примолк на секунду, переводя дух, и незнакомка наконец-то отозвалась. Её голос, тихий, убаюкивающий, полился так, что и слова отдельные с непривычки было сложно разобрать. Продолжая говорить, она упёрлась ему руками в грудь, но не давила, не отстранялась, вскинула голову так, что из-за края капюшона Янис мог видеть лишь подбородок с чуть заметной ямочкой, красиво очерченные губы, произносящие все эти незнакомые, но приятные на слух слова. Эти губы улыбались, но не насмешливо, а как-то мягко, по-доброму и почему-то с сочувствием. Так могла улыбаться лишь мать… Мать, глядящая на своего непутёвого ребёнка, делающего ошибки одна за другой, но не осознающего этого…

И Янис смутился, убрал руку сам, даже отодвинулся немного. Понял неожиданно, что не сможет он ничего, даже на поцелуй не решится никогда. Нет! Этой женщиной можно лишь любоваться со стороны, её можно обожать, ею можно восхищаться, но эти чувства для него останутся лишь чувствами сына. Их никогда не смешаешь с теми простыми, довольно низменными желаниями, ради которых он и выскочил под это ночное сырое небо. И она понимала его состояние, молчала, стояла, не убирая рук, не отворачиваясь, и её взгляд, проникающий в самую душу, будто все эти смятенные мысли улавливал. Но не осуждал, не смеялся, не было в нём и того справедливого гнева, какой обычно испытывает женщина, если её принимают за доступную.

Янис понимал, что ничего, кроме сыновних чувств, к ней не испытывает, только такими глазами он мог смотреть на эту женщину… Мать! А помнит ли он свою настоящую мать?! Ту, которой он обязан своей жизнью!

Нет! И даже не задумывался об этом до этого вот момента, даже не знал, не догадывался, что женщину можно любить вот так… Вспоминались какие-то смутные чувства, что-то совсем неоформленное, неясное, от которого только одиночество растёт и сердце щемит больно, тоскливо… А откуда ей, дикарке, ни слова не понимающей, знать об этом? Уметь угадать самое сокровенное, самое дорогое, о чём и сам не догадывался, от себя и от других скрытое?

Как она могла это понять? Понять и смотреть на него такими глазами, таким взглядом, о котором он с малолетства мечтал? Доброта, поддержка, понимание… Как мало иногда человеку надо, чтоб почувствовать себя человеком… Гриффитка сказала что-то, но явно не прощалась, а позвала за собой, развернулась и пошла куда-то, пошла быстро, своей лёгкой походкой. И Янис потащился за незнакомкой следом, ничего не понимая, совсем не соображая, даже движений своего тела не контролируя. Как робот, как покорная управляемая машина…

Какой-то звук, еле уловимый сквозь сон, разбудил как от толчка. Джейк вскинулся. Задремал! Уснул-таки! Уснул сидя, привалившись спиной к стенке дощатого сарайчика, самого ближнего к кромке леса. Здесь они решили остаться на ночь, дождаться Алмаара и уходить вместе. Уже светало, и тонкие полоски света пробивались сквозь щели между неплотно подогнанными досками. Утро!

Осторожно, чтобы не брякнуть автоматом ненароком, Джейк передвинулся, встал на колени, прислушиваясь. День только начинался, совсем рядом перекликались дневные птицы, шумела и пела о чём-то листва. Все эти звуки издавал лес, подступивший к посёлку вплотную. Но и он не мог заглушить людские голоса, голоса гриффитов и знакомую до боли речь на Едином…

— …Сюда! Сюда давай! Быстро-быстро!.. Не задерживайся!.. Приказ ясен?..

А над всем этим рёв работающего вхолостую мотора. Сионийский вездеход! «Стиктус»! Уж в этом Джейк не мог ошибиться, даже сквозь сон его слышал. Слышал, но не сразу обратил внимание, не понял, что к чему.

Внутри беспокойным зверьком ворохнулся страх, что-то до животного паническое, страх до ужаса…

Сионийцы! Враги!

Здесь, в этом посёлке, в этом тихом, спокойном мирке, не знающем войны. А они скрываются за тонкой дощатой стенкой. Они так близко от врага. От врага, с которым так боялись столкнуться все эти дни. А враг сам нашёл их, сам пришёл сюда, а они, вот, не успели, ничего опять не успели сделать…

— Влипли, да? — Дик смотрел на Джейка исподлобья, подтянув автомат поближе, сжимал его рукой. Он не ждал объяснений, подробностей — сам всё слышал и сам всё понял. А Моретти, беспокойно шевельнувшись в самом тёмном углу, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, констатируя факт: — Дождались! Дождались на свою голову!

В его голосе промелькнули почти истеричные нотки, и глаза смотрели со страхом, с ожиданием чего-то ужасного.

— Да не трясись ты! — прикрикнул Кордуэлл. — Уйдём!

— Уйдём! — поддержал его Джейк, решительно тряхнув головой.

Они слышали всё, ловили каждый звук, каждый шорох, но в щели между досками ничего не было видно, рядом теснились дома — со всех трёх сторон, а с четвёртой — лес стеной. Сарайчик стоял на околице. Небольшой, заброшенный, давно никем не используемый. Протекающая крыша, полуоторванная дверь, хлам по углам, и пыль, поднимающаяся клубами при малейшем движении. Частицы пыли плясали в потоках света, просочившегося сквозь щели. В общем, удачное место, с какой стороны ни глянь, но и оставаться надолго здесь было опасно. Зачем дожидаться, пока сионийцы с привычной для них основательностью начнут обыскивать каждый угол этой убогой деревеньки?

Ушли они осторожно и незаметно, прокрались тихо, а дух перевели лишь в лесу. В лесу! Как они устали от него, и даже отдохнуть им не дали, даже здесь нашли, нашли и чуть голыми руками не взяли…

Джейк положил у дерева рюкзак и автомат Алмаара, которые всю дорогу нёс сам. Моретти глянул осуждающе, прошептал:

— А этот спит ещё… наверное!

Им было ясно, кого он имеет в виду. Алмаара! Этого вечно непутёвого типа, оставшегося там, в деревне. Один он против сионийских солдат, один и даже без оружия.

— Нежится с той красавицей! — добавил Моретти, а Кордуэлл зло сплюнул себе под ноги.

— Спорим, никто из вас не хотел бы оказаться на его месте… сейчас? — Они оба нахмурились, словно не могли понять, к чему клонит Джейк, а когда поняли, загомонили разом:

— Ты что, хочешь, вернуться? Ложить голову за этого гада?! — Моретти зябко передёрнул плечами, — Никогда! Я — против! Мы и так ждали его всю ночь, если бы не он, мы бы уже далеко были, за рекой, на своей земле!

— Мне кажется, мы только время зря потеряем, — Кордуэлл глянул на Джейка. — Его уже сцапали. Наверняка! А значит, и нас скоро будут ловить! Он же всё расскажет, всё, чуть прижмут, только жизнь пообещают — всё выложит! Как миленький!

— Он, конечно, порядочная сволочь, — согласился Джейк, глядя себе под ноги, даже головы не подняв, но не слушать его было невозможно. Неожиданно он стал таким, каким его никто представить не мог. Тихий, спокойный парень, никогда своего мнения на происходящее вслух не объявлявший, неприметный на первый взгляд, вечно погружённый в свои мысли, сейчас вдруг сделал то, чего от него никто никогда не ожидал, — он упёрся! Он готов был идти против мнения остальных ребят. Идти против рассудка, против того, как до#769;лжно поступать в этой ситуации: спасаться, жертвуя одним, тем более, не самым лучшим в их команде, да и что там говорить — самым непутёвым, всем мешающим… И Кордуэлл и Моретти поняли, что отговаривать этого упрямца — бесполезное дело! — Но будет подло, если мы даже не попытаемся, ему помочь, — продолжал Джейк. Он стоял, заложив большие пальцы обеих рук за пояс, и покачивался с пяток на носочки совершенно беззвучно — ни веточки под каблуками не хрустнуло! Как же он был похож сейчас на Алмаара своим упрямством, этой жаждой риска, необдуманного и ненужного риска. Но это было не желание доказать кому-то что-то, нет, им двигали совсем другие чувства.

— Ведь он ниобианин, такой же, как и мы все. — Джейк медленно поднял голову, наконец-то глянул на ребят.

— Дело твоё, капитан! — Дик пожал плечами, даже попытался улыбнуться и пошутить. — Ты за главного! Предлагай план. Что делать нам?

— Ждать нас здесь, на этом месте! — ответил Джейк. Он смотрел на Кордуэлла, но взгляд его был каким-то отстранённым, он был уже там, в деревне, он мысленно уже переживал то, что только собирался делать.

— Полчаса! Ждёте только полчаса. Если мы к тому времени не вернёмся, уходи#769;те к реке… Только днём не переходите. Спускайтесь по течению вниз, пока не стемнеет. Всё лишнее, и аптечки — тоже нужно будет утопить. Лучше всего — днём, если получится подобраться к воде… Чтоб зря эту тяжесть не тащить и не «светиться»… И карту! — Джейк протянул сложенную карту Кордуэллу. — Её утопи обязательно. Лучше всего сразу… Просто кинь с берега, как можно дальше… Если на кого нарвётесь, то лучше будет, если без неё… и без аптечек…

— Ты что, собираешься один идти?! — Марио подался вперёд, ловя взгляд Джейка. — Это же самоубийство!!

— Дик, засекай время! — Джейк отвернулся, опять посмотрел на Кордуэлла. Тот растерянно сглотнул, шевельнул губами, словно тоже хотел что-то сказать, но Джейк вскинул руку, жестом давая понять один лишь приказ: «Тихо! Молчи!»

— Зря он! Зря!! — Моретти шептал в отчаянии всего одно слово. — Зря! Зря!

— Если они вернутся оба, я пристрелю Алмаара, лично пристрелю, — Дик скрипнул зубами, провожая Тайлера взглядом до тех пор, пока мог различить его среди серого утреннего леса, только-только приобретающего свои привычные краски. А потом глянул на часы на запястье, покачал головой и пробурчал себе под нос: — Полчаса на всё про всё… Не уложится…

…Той ночью они прошли по посёлку через всю центральную улицу, самую широкую, по обеим сторонам которой стояли дома гриффитов. Этого, конечно, мало, чтобы полностью представить план посёлка, но Джейк не ошибся, обойдя ещё по лесу весь посёлок с востока. Он не знал, где искать Алмаара, в каком тот доме ночевал, и это усложняло задачу.

Прячась за деревом, Джейк мог видеть немногое, поэтому пришлось продвинуться дальше. Два-три прыжка по открытому месту, и он упал на землю у высокого забора из лиан. Да! Вот он и вездеход. Большая гусеничная машина с распахнутыми люками, равнодушный солдатик с автоматом в руках прохаживался туда-сюда и всё таращился куда-то в сторону. Что он там такое видел, Джейк никак не мог понять, пока не переполз чуть дальше, под дерево, росшее на стыке между стеной дома и забором. Под прикрытием дерева Джейк поднялся во весь рост и вот теперь смог увидеть всё.

Кучка гриффитов, напуганных и удивлённых, человек тридцать, не больше. Они стояли, сбившись, толпой, у крыльца одного из домов. Стояли молча, ни голосов, ни криков, даже не шептались. А перед ними, будто красуясь, ходил какой-то военный. Офицер! Отсюда можно было даже заметить нашивку на рукаве защитного комбинезона. Да и походка, с заложенными за спину руками. Так все офицеры ведут себя, в любой армии: и в сионийской, и в ниобианской. С достоинством, даже с высокомерной надменностью вздёрнутый подбородок, и взгляд, глядящий поверх голов, не замечающий этой растерянной кучки поселян, явно не понимающих своей вины.

Все дома гриффитов смотрели дверями на центральную улицу. Сейчас некоторые из них были распахнуты, видимо, это жильё уже прошло досмотр и, судя по всему, довольно тщательный. Какое-то тряпьё валялось на крыльце и на земле. Другие дома находились в стадии осмотра. Солдаты, разбившиеся на тройки, с пинками вламывались внутрь, действовали бесцеремонно и нагло, и — что главное! — совсем не ожидали сопротивления.

Ещё одни офицер руководил обыском и лично сам осматривал каждый дом после своих солдат. Он стоял на крыльце, расставив ноги, уперев руки в боки, курил и, глядя сверху, кричал что-то солдатам. Джейк слышал лишь отдельные слова:

— Быстрее!.. Ребята!.. Эй, там!.. Церемонии?! К чёрту!..

Иногда сиониец замолкал и обращался ко второму офицеру, и тогда они оба вместе весело хохотали, не замечая настоящих хозяев обыскиваемых домов.

Всё проходило довольно легко и весело, и совсем не опасно. Джейк даже подумал с надеждой: «А может, он всё-таки успел убраться?..»

Но рано, рано он понадеялся на такое везение.

Упирающегося Яниса, уже успевшего оказать сопротивление, судя по рассвирепевшим солдатам, выволокли на улицу и прямо с порога швырнули вниз с крыльца. Упал он на колено и на левую руку, но поднялся сразу, затоптался на месте, глядя по сторонам. Нелепый какой-то, но не напуганный, это Джейк сразу заметил. Значит, знал, и прятался до последнего. Следом, растолкав солдат, выскочила из дома уже знакомая Джейку гриффитка. Она кинулась к Алмаару, но её вовремя оттащили, втолкнули гриффитам в толпу. А Алмаара уже обступили со всех сторон солдаты, и даже офицер сбежал вниз со ступенек, крикнул на ходу:

— Обыскать! Обыскать военнопленного!

Веселье и беспечность пропали разом! Стоило только ниобианину появиться там, где его никто не ожидал увидеть, и всё изменилось неузнаваемо. Насторожились солдаты, заозирались, закрутили головами, ощутив странное неудобство на открытом месте среди этих необычных домов с тёмными окнами, среди этого чудно#769;го народа, ни слова на Едином не понимающего.

И офицер, руководивший осмотром деревни, закричал отрывисто и резко:

— Осмотреть каждый дом! Каждый угол! Быстро!.. Двое — со мной!

Секунда — и солдаты помчались выполнять приказ: загрохотали сапоги по ступеням, жалобно заскрипели двери, распахиваемые ударами сапог. Тихо, без криков, без смеха, отработанным до автоматизма приёмом — один врывался первым, остальные двое прикрывают. И так каждый дом.

Двое других солдат под присмотром офицера обыскивали Алмаара, облапали до самых ботинок, но нашли только кинжал и зажигалку. Зажигалку крутили долго, перетягивали друг у друга до тех пор, пока её не забрал себе офицер, прикрикнув на них сердито.

— Кто такой? Где оружие? — обратился он уже к Янису. Тот стоял, глядя куда-то в сторону, а потом медленно перевёл глаза на сионийца и моргнул несколько раз, нахмурившись, всем видом давая понять, что не понял вопроса. — Из диверсионной группы, да? — продолжал тот, повышая тон голоса с каждым словом. — Остальные где? Где все?

Алмаар молчал, стоял, сунув руки в карманы, и поглядывал на офицера исподлобья. Он ничего не мог сказать, так как ничего не знал, откуда ему было знать, куда делись остальные. А может, и не хотел говорить, просто тянул время и играл на нервах.

— Отвечай, когда спрашивают! — Один из солдат ткнул Алмаара кулаком под рёбра, недовольный тем, что приказ их командира остался без внимания.

— Пошёл к чёрту! — Янис вскинул голову, даже не поморщился, словно и не заметил этого болезненного тычка. Он совсем не был похож на застигнутого врасплох. Ни страха, ни удивления. Это от своего места даже Джейк видел. Видели и сионийцы. Это офицера и рассердило:

— Отказываешься говорить? — процедил он сквозь зубы. — Ничего! Ты у меня ещё заговоришь! Сам всё расскажешь! Только время дай…

Алмаар рассмеялся в ответ, с издёвкой, прямо в лицо.

Джейк стоял, не шевелясь, смотрел, не моргая, боялся хоть что-то пропустить из проводимого на скорую руку допроса.

Алмаар был таким, каким он бывал всегда, когда на него пытались давить: наглым до развязности, самоуверенным и предельно спокойным. Именно таким, каким он особенно раздражал капитана Дюпрейна, просто выводил его из себя.

Допрос закончился так, как и должен был закончиться: доброй затрещиной от офицера и приказом:

— К машине! И глаз не спускать!

Алмаара потащили к вездеходу, и Джейк понял: пора действовать. Лесом он обошёл посёлок, подобрался с другой стороны, осторожненько прыжком перебежал от деревьев до угла дома, выглянул: вездеход стоял как раз напротив, носом к крыльцу. Большая приземистая машина, зелёная с коричневыми пятнами. Грязные гусеницы с комьями свежей грязи, прилипшие к броне листья. Хорошая техника!

А рядышком взад-вперёд ходил часовой с автоматом в руках. Он глаз не сводил с пленного, с Алмаара, поэтому Джейк сумел следующим прыжком добраться от дальнего угла дома до вездехода, и затаиться у гусеницы. Сидел, сгорбившись, упираясь коленом во влажную землю, прижав к щеке леденящий кожу ствол автомата. Краем глаза следил за прохаживающимся в паре метров сионийцем, слушал звук его шагов и для чего-то считал удары сердца.

Бух! Бух! Громко, очень громко! Неужели их никто больше не слышит? Ни этот солдатик, с которым нужно было что-то сделать! Ни Алмаар!

Как всё-таки хорошо, что они подогнали «Стиктус» к дому, а не оставили в центре улицы, где к нему никак не подберёшься по открытому месту.

И часовой всего один.

И сами они, и тот офицер, — все теперь там, по домам шарят. Может, и заметят не сразу… Будет время уйти…

Не сводя глаз с сионийца, Джейк тихонечко положил автомат на землю, потянулся за кинжалом, но достать его не успел: часовой остановился, засмотрелся на что-то — и Джейк воспользовался моментом, не стал ждать. Выпрямившись, одним рывком преодолел эти два метра, обхватил сионийца сзади рукой за горло и, не давая возможности крикнуть, позвать на помощь, предупредить, зажал другой рот.

— Тихо, не дёргайся… — шепнул на ухо и потащил брыкающегося парня назад, за вездеход. Сиониец силился вдохнуть, схватить хоть глоток воздуха, судорожно вцепился пальцами в руку, но через несколько секунд эта хватка ослабла, руки упали вдоль тела. Отключился!

Джейк осторожно прислонил обмякшее осевшее тело к гусенице вездехода, снял с шеи часового автомат, выпрямился, и тут заметил Алмаара. Тот смотрел, выглядывая из-за откинутой крышки люка. Шепнул без тени удивления во взгляде:

— Ключ!

Ключ от наручников Джейк нашёл почти сразу, в нагрудном кармане, вытащил и без предупреждения кинул Алмаару через вездеход. Янис был пристёгнут за руку к скобе, справился с замком быстро, видимо, имел в таких делах богатый опыт.

— Теперь куда? — спросил, глядя в лицо со спокойной, без страха и удивления, ухмылкой, только глазами сверкнул так, будто всё вокруг — захватывающая и интересная игра.

— Вперёд — и быстро! — Джейк впихнул ему в руки трофейный автомат и пошёл первым. Алмаар ни о чём не спрашивал, сам ничего не говорил, но — главное — не отставал.

Бегом! Бегом! Мимо дома, к деревьям, а потом — по лесу!

Всё мелькало перед глазами. Ветки били по лицу, цеплялись за одежду. Роса, пыльца, семена. Какие-то птицы и прочая мелочь прыскали из-под ног.

Широкая и глубокая канава! Гриффиты для чего-то обкопали свой посёлок вокруг на определённом расстоянии. Опять, наверное, какие-то суеверия…

Джейк на бегу одним прыжком перепрыгнул через канаву, пробежал ещё несколько метров. Алмаар отстал заметно, и Джейк остановился, обернулся, шагом пошёл назад.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Алмаар сидел на дне канавы, ругался сквозь зубы зло.

— Руку… Давай руку! — Джейк опустился на корточки у самого края, протянул Янису раскрытую ладонь. Тот чертыхался себе под нос и даже не глядел на Джейка, попытался подняться сам, привстал, ухватившись рукой за край, но тут же снова осел, зашипел, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, и теперь только взглянул на Джейка:

— Нога… Чёрт!.. Чёрт!.. — С силой треснул кулаком по отвесной стенке; костяшки пальцев без боли месили раскисшую грязь. А ему хотелось сделать себе больно, наказать себя болью за свои ошибки, за собственную глупость. Опять! Опять одни только неприятности! И ладно бы один, — заварил сам и расхлебал бы всё сам — так нет же! Тайлер этот рядом! Зачем он вернулся?

— Давай руку!.. Помогу!..

— Отвали! — Алмаар глянул чуть ли не с ненавистью, но, встретив недоумение во взгляде Джейка, добавил: — Один иди!.. Давай-давай, двигай!.. Я здесь останусь… Уходи!

— Слушай, ты, какого чёрта?! — Джейк и сам разозлился, повысил голос.

…Да, такой один не уйдёт, не привык бросать дело, сделанным наполовину. Упрямцы, в этом они друг друга стоили, несколько секунд, долгих, как часы, секунд, они сидели и, не мигая, смотрели друг другу в глаза.

— Какого чёрта, Тайлер?! — Янис заговорил первым. Таким Джейка он ещё ни разу не видел. Где тот наивный простачок, над которым он потешался в камере карцера? Гвардеец! Вот он, настоящий гвардеец!

Джейк заговорить не успел, только губы разомкнул, вдохнул в лёгкие воздуха, и в этот момент за спиной громко щёлкнул предохранитель автомата. Джейк даже не успел ни о чём подумать, просто обернулся на звук, не вставая. Дуло автомата смотрело в лицо, а руки, сжимающие оружие, не дрожали. Сиониец стоял всего в нескольких метрах, смотрел, зло сощурив глаза и поджав губы. «Проворонил! Как же он подобрался так близко? Так незаметно? Проклятье!!! Ведь они и лес вокруг прочёсывают!.. Дурак!! Какой дурак!.. Ребята бы хоть уйти успели…»

Ну и что теперь?

— Оружие на землю! — первый приказ сиониец прошептал чуть слышно, но, кашлянув, громко крикнул: — На землю, я сказал!!!

В этом крике был не только расчет на испуг, где-то близко находились другие сионийцы, он громким приказом старался привлечь их внимание.

— А ты, там, сюда автомат давай. Мне под ноги! — Чуть дёрнул стволом снизу вверх, переведя его на Алмаара. — Ну, шевелись!

Тот повиновался, кинул автомат вперёд, так, что и руками не дотянуться. Всё, отвоевался, вояка!

Джейк усмехнулся про себя, угадав расчет Алмаара. «Он отвлекает внимание на себя, уверен, что я что-нибудь придумаю. Вот только что?»

Мысли неслись галопом, не мысли даже, а анализы собственных ощущений. Затекла шея — тяжко всё-таки смотреть снизу вверх; рука заныла так не кстати: автомат полный, тяжёлый, сволочь; и ноги затекли. Вот ведь чёрт!

— А ты чё, уснул?! Автомат на землю, кому сказано! — Бешенные глаза, оскаленные зубы, удивительно бледное лицо, совсем без загара. Только-только с Сионы, наверное. У них там даже летом солнце не греет, не жалует их теплом Саяна.

«И молодой ведь ещё совсем!» — Джейк подумал с сожалением, он уже знал, что будет делать дальше, каждое своё последующее движение представил, смерил расстояние до этого парня, всё должно получиться как надо… Сейчас вот — автомат вперёд, неторопясь, медленно, чтоб видел и не нервничал, не пальнул, не дай Бог, а левой рукой в это время — кинжал из ножен на щиколотке. На себя и снизу вверх — тем же продолжающимся движением, коротким, но сильным броском. Получится! Должно получиться! Он и стоит как раз напротив, должно достать, главное — быстро! Внезапно!

Пальцы уже коснулись кинжала, а Джейк спокойного взгляда с лица сионийца не отводил, и тут за спиной чей-то совершенно другой голос приказал:

— Руки! Руки подымай!

Алмаар захлебнулся воздухом, слышно было, как он шумно вздохнул и больше не выдохнул, словно и не стало его рядом. Сразу понял: с двоими даже Тайлеру не справиться, чтоб без крика, без стрельбы…

И Джейк это тоже понял и почувствовал вдруг такое невыносимое одиночество и отчаяние, которые разом навалились, хоть вой, будто и точно один остался, один против всех этих парней в камуфляже.

Кто-то толкнул в спину, не церемонясь, и Джейк, медленно поднимая руки и ненавидя себя в этот момент до смерти, упал на колени.

А сионийцы — много-много, сразу и не сосчитаешь — топтались вокруг, переговаривались громко, а Джейк ничего этого не видел и не слышал. Хотелось плакать от отчаяния, от горечи, от невозможности хоть что-то изменить, аж горло перехватило в сухих беззвучных рыданиях.

Не было только страха. Совершенно!

Грубо заломили руки за спину, сковали наручниками, поставили на ноги. Кто-то держал за плечи, а кто-то выворачивал карманы, кто-то рядом крутил кинжал, ещё кто-то о чём-то спрашивал… Джейк всё это чувствовал и слышал, и видел себя словно со стороны: жалким, беспомощным и слабым. А от этого душу наполняло ощущение униженности, ничтожности в своих же глазах… Почему они не убили сразу? Зачем теперь жить? После всего этого…

И ведь не хозяин себе больше. Что захотят, то и сделают: насмехаться, пинать, бить, пристрелить, в конце концов — конец один! Но зачем столько унижений перед этим? Господи, зачем?!

… С Алмааром хлопот было побольше. Нет, он не кричал, не ругался, не пытался отбиваться, и это было странно. Он не мог идти сам, даже наступать не мог на больную ногу. Его волокли следом, Джейк не видел, слышал лишь ругань и смех солдат, тащивших Алмаара чуть ли не волоком. Никто и не подумал помочь ему, осмотреть место травмы. Нет!

Тем же путём их притащили в посёлок, заперли в каком-то сарае. И только тогда Джейк начал понимать что-то, приходить в себя, возвращаться в реальный мир.

Сначала через любопытство, через желание понять, где всё-таки находишься, в каком месте. Сарайчик, маленький, тёмный, но крыша целая, какие-то жерди поперёк, а на них для просушки то ли корни, то ли лианы развешаны. В углу уже сложено что-то аккуратно, большие, вялые листья, похожие на громадные птичьи перья. У другой стены — какие-то плоды в корзинах. Одним словом, чулан или чей-то склад, или кладовая.

Джейк крутил головой, медленно переводил взгляд по всей этой покачивающейся под потолком массе. Да, странное место… Посадили, значит. Часового, наверно, приставили… А сами докладывать начальству понеслись. Значит, скоро допрашивать начнут, кто такие, что делаем здесь, и прочее…

Проклятье! Вот это уже по-настоящему влипли… Джейк дёрнул плечом — заныли руки и запястья.

— Ты какого чёрта здесь делаешь?! Зачем вернулся? — Янис смотрел в сторону Джейка, но лица его всё равно не мог разглядеть. — Ты — идиот! Понял, Тайлер?! Идиот тупоголовый! Выручать пошёл, да? Придурок!.. — Вот теперь в нём всплыли наружу все чувства, которые Алмаар скрыл при встрече: и удивление, и раздражение, и злость, и ещё столько всего, чему и названия не дашь. Алмаар негодовал, злился, кричал, обзывался и чертыхался, сыпал угрозами и проклятиями. Всё это просто кипело в нём. — Дубина! У меня просто нет слов! Припёрся! Спасатель чёртов! Вернулся! Вернулся, да?! Идиот! Зачем?! — усмехнулся громко. — Компанию составить? Да? Д-дурак!!! Я сам в это влез — мне и расхлёбывать! Уходил, вот и надо было идти с остальными. Я не люблю, просто ненавижу, когда мне помогают! Не-на-ви-жу! Слышишь, ты, идиот?! И всех этих помощников тоже ненавижу!

Он ругался бы так ещё долго не потому, что был против помощи Джейка, против этой неудавшейся попытки выручить его, а просто это наконец-то заработали чувства, заговорили эмоции, пришла разрядка после пережитого. Да и повод подходящий нашёлся, возможность хоть на кого-то покричать, тем более, по мнению Алмаара, и повод рядом. Вот он, этот повод для праведного гнева, — Тайлер. Этот правильный мальчик, начитавшийся в своё время книжек о дружбе, товарищеской взаимовыручке, о смелых и отважных героях, выбирающихся из передряг похуже этой… Но в жизни-то всё не так! Какие, к чёрту, друзья-товарищи?! Всё это красиво, ярко, впечатляюще, но в действительности такого не бывает. Когда разговор заходит о жизни, о спасении, о свободе, друзей быть не может.

— Слушай, Янис, заткнулся бы ты, а? — отозвался вдруг Джейк устало, и Алмаар замолчал, сразу понял: у них, у двоих свои и очень разные понятия, разные представления о товариществе, разный взгляд на жизнь. И им друг друга не переубедить, как ни старайся.

— Всё равно ты дурак, хоть и гвардеец, — добавил Янис, немного помолчав. Это было, как вывод, подведённый итог всем его словам. — Тоже мне — герой! — и презрительно ухмыльнулся.

— Это не геройство, — возразил Джейк спокойно, — это нормальные человеческие отношения. И если тебя это так удивляет, то, значит, не повезло тебе с друзьями в этой жизни.

— Вот только без нравоучений, пожалуйста! — Алмаар резко вскинул голову, выкрикнул с раздражением, со злостью.

— Выходит, я прав! — Джейк рассмеялся, а, замолчав, сказал вдруг: — Хотя какие мы с тобой, к чёрту, друзья? Не поэтому я сюда шёл… Капитан оставил меня за старшего, и я должен был вывести вас всех живыми и здоровыми. А ты остался здесь, и даже без оружия своего… Ты — олух, Янис! И поэтому нечего теперь на меня орать. Делать что-то нужно. Мозгами работать, а не глоткой…

— А толку? — К предыдущей теме Янис больше не возвращался, но и выхода тоже не видел. Что толку думать? Да хоть свихнись!

Повезло, одним словом, вляпаться по самые уши! И ещё гвардейца этого утянул за собой. Хотя, теперь это уже его проблемы. Сам выручать пошёл, никто его не заставлял.

Глупо только как-то получилось всё. Ведь уже почти ушли… И ушли без проблем! А нарвались!

И яма эта проклятая!.. Гриффиты чёртовы…

Знал же про канаву, знал, и не заметил! Пока не грохнулся!.. Чёрт возьми!

Попытался двинуть больной ногой, хоть пальцами шевельнуть для проверки. Хорошо, если всего лишь вывих… В глазах от боли потемнело!

Янис зажмурился, губу чуть до крови не прокусил. «Не кричать! Не смей! Ни звука! — орал сам на себя мысленно. — Он не должен слышать… Ни слова!»

Перелом! Неужели — перелом?!

О Боже! Только не это! Только не сейчас! Перед допросом, и без надежды на побег. Без слабенькой, крошечной надежды на побег!.. Нет! К чёрту! К чёрту эту слабость! Глупо думать о побеге, когда вокруг столько сионийцев. Зачем зря себя мучить, тешить надеждами?

Боль стихала понемногу, но совсем не проходила. Кости ныли, жаловались, просили покоя… Да, это перелом. В лодыжке…

Уж лучше б руку! Правую! Она и так простреленная!.. А теперь и шага не сделать, хоть плачь…

Хотя, ломал ты себе уже руку, правую как раз. Хватит с неё.

…Упал тогда с чердака, на заброшенном складе лесопилки. Когда от наряда сматывались… Как потом в подвале ребята кости вправляли, а в трёх метрах «коп» топтался…

Мышцы живота свело при воспоминании о той давнишней боли. При одном только воспоминании! И в то же время какая-то гордость за себя. Ведь ни звука тогда, знал: если засекут, всем достанется…

Вот только так и не вспомнил, даже со временем, что потом было, как выбирались, где прятались в ту ночь. Одна память о боли осталась, всё собой вытеснила.

— Как нога? — спросил Джейк, перекатившись на колени, он подполз к Янису поближе, сел на пятки, всем видом выражая готовность помочь. Хотя чем он мог помочь со скованными за спиной руками?

— Прекрасно! — огрызнулся Алмаар, и Джейку расхотелось ещё хоть о чём-то спрашивать. Они долго сидели, не глядя друг на друга, и молчали. За стеной бухали сапогами солдаты, молотил мотор вездехода, кто-то на кого-то орал:

— Куда прёшь?.. Здесь, капитан сказал!..

— Подгоняй, сюда подгоняй!..

— Эй, красавица, куда идём? Проводить? — Кто-то пытался заигрывать с местным населением.

— Они здесь, походу, надолго устраиваются, — прошептал Янис со вздохом. — Лес пока вокруг прочешут… Остальные ушли? — спросил резко, без перехода, даже голоса не меняя, но глянул твёрдо, исподлобья.

— Ушли! — Джейк кивнул головой рассеянно, продолжая вслушиваться в шум на улице. Он чувствовал на себе взгляд Алмаара, даже в потёмках уловимый и легко читающийся взгляд. Но сам и бровью не повёл, хотя эта заинтересованность Алмаара в судьбе ребят его удивила. «Странно. Сам аж из кожи лезет, чтоб показать свою личную непричастность ко всему, а по правде живёт жизнью группы, и сам не замечает этого. Что за тип такой? Сплошные противоречия!»

— А про нас будто забыли? — Алмаар усмехнулся, а Джейк подумал про себя: «Не терпится ему что ли?»

— Эх, мог бы расстегнуть эти браслетики проклятые, а так… — Алмаар недовольно повёл левым плечом, с правой рукой он был осторожен, чтобы лишний раз боль не испытывать. — И зажигалку, сволочи, забрали, — тут уж он не сдержал вздох сожаления. — Сам ведь делал, своими руками…

Джейк ничего на это не добавил, и они опять долго молчали.

— Знаешь, нам нужно что-то придумать. Что-то одно… — предложил он неожиданно. Алмаар посмотрел в его сторону, удивлённо изогнув бровь. Уж он-то был уверен, что оправдания на допросе — личное дело каждого. Какой уж тут сговор? Неужели и так не видно, кто они. Нет, иллюзий на этот счёт Янис не питал. Чего ему ждать, хромому, с простреленной рукой? Да и оправдываться он не собирался. К чёрту! Это перед сионийцами-то?! Он перед следователями-то никогда не оправдывался, не врал, не унижался. Бывало, что на суде лишь узнавал, какую дрянь на него «навесили». Сам виноват, раз уж попался. Вот и плати за ошибки, за нерасторопность. Не возмущался, не кричал, не настаивал на непричастности ко всем этим делам…

А сейчас? Сейчас все факты на лицо. И форма, и оружие, и все данные о диверсионной группе сходятся на них. Да и капитана, наверное, уже нашли. Они всё уже знают… Так к чему эти надуманные истории? Врать? Выкручиваться? Конец-то всё равно одни — пуля! Так чем скорее тогда, тем лучше!

— У нас же ничего с собой нет: ни взрывчатки, ни карты, — продолжал Джейк. — Мы с тобой «чистые». Нам нельзя себя к этой группе привязывать. Нельзя! Если что-то заподозрят, узнают всё… И никуда не денешься!

— Не узнают! — Алмаар мстительно и недобро хохотнул.

— А если «Триаксид»? Куда тогда денешься? Расскажешь…

— «Триаксид»? — Алмаар повторил знакомое ему слово. — Да ну! У этих не будет! Это редкая штука… Редкая и опасная. Запрещённый препарат! Подсудное дело… А эти же… — Он неопределённо мотнул головой. — Они не из Разведки… Так себе, простые вояки… Солдатня! У них не будет!

— Надо как-то объяснить своё нахождение здесь, это же сионийская земля. Их тылы…

— Ещё скажи, и мост рядом, и рудник титановый! — перебил Алмаар. — Они сами без тебя уже давно в курсе… Они про нас всё знают. Будут сейчас валить направо и налево, тебе и останется только головой кивать. Соглашаться.

Да, Алмаар был, в принципе, прав, и смотрел на вещи реально, без оптимизма. Он уже всё для себя решил…

А Джейк хотел жить! До боли, до отчаяния, до смертной тоски. Он не мог свыкнуться, смириться с мыслью о смерти для себя. Так неужели же хоть какой-нибудь шанс, быть может, последний, не использовать? А вдруг повезёт? Ведь и сионийцы — люди!.. Должны же пожалеть, проявить сострадание. Да и нельзя по закону пленных расстреливать!

…Дверь распахнули рывком. Грохот и яркий свет ослепили и оглушили разом. Джейк зажмурился, склонил голову к правому плечу. Вокруг заходили солдаты, закачались и зашуршали корни на жердях, что-то захрустело под каблуками. И голоса, громкие голоса:

— Эй, хромой! Ты у нас увечный, да? — Один из сионийцев ткнул Алмаара носком сапога, а другие двое захохотали весело. — Ну, поехали тогда!

Подхватив Алмаара под руки, они поволокли его к выходу. Янис только зашипел сквозь зубы.

— Осторожнее, он же ранен! — крикнул Джейк, пытаясь подняться на ноги, но его оттолкнули с дороги, даже взглядом не удостоив.

Дом был большим и светлым, с большими окнами, с высоким потолком, правда, комната всего одна, спальня отгорожена занавеской через весь угол; сейчас на день занавеска оказалась присборена, и стало видно коврики на полу у кровати. Дом сам хоть и старый, а построен на совесть, даже удивительно это для такого народа отсталого.

Капитан Януш Ламберт стоял посреди комнаты и, изнывая от скуки, смотрел в окно поверх задёрнутой зановесочки. Отсюда он мог видеть своих солдат, отдыхающих в тени вездехода. Беспечные, довольные: появилась возможность побездельничать, а вокруг — гриффитки. Молодых, конечно, мало в этой деревеньке, в основном одни старики. Детей ни одного не видели, хоть и пришлось согнать всех утром на площади при осмотре… Вымирает посёлок, вымирает…

Вон, сколько домов пустых, заброшенных, жить некому, а ведь дома все хорошие, не хуже нашего… М-да, в города подались, в цивилизованный мир. А здесь остались такие, кто ни слова на Едином не понимает, темнота, одним словом. Уровень жизни, как в первые годы после открытия. Аж тоска берёт, на это глядя.

— Вы уже отдали приказ, капитан? — подал голос лейтенант Питер Ли. Он сидел за большим столом спиной к окну, перебирал какие-то бумаги в папке. И откуда она у него? Интересно, а что за бумаги?

— Что, устали ждать? — капитан усмехнулся, перевёл взгляд на папку.

— Да нет, — улыбнулся Ли смущённо. — Но почему-то волнуюсь немного… Не верится, что всё же смогли взять хоть кого-то из этой группы… Столько шуму из-за них подняли… Столько техники… А солдат? И ничего толком про них и не знаем до сих пор, кроме…

— Вы уже знаете? — Ламберт крутанулся на месте, заложил руки за спину. — Одного всё-таки достали… Одного из группы.

— Вчера вечером я уже получил медицинское заключение. Этот человек застрелился сам… А вот личность мы так и не установили… Даже через Систему Регистрации ничего не получилось…

— Он был без индикатора? — капитан задумался. — Для таких существует отдельная регистрация… Сделать запрос в ОВИС, это упростило бы поиски, и значительно.

— Нет, индикатор был! — Ли будто наугад вытянул один лист из папки, процитировал, почти не глядя: — «Уничтожен информационный накопитель… Внешняя оболочка растворена на 86 %… Причина не установлена…» Как вам? «Причина не установлена» — Повторил последние слова себе под нос, убирая лист на место. — Не установлена… Парни были в трансе. А я настоял на консультации с «информаторами»… Индикатор, оказывается, не так уж и вечен, как нам всегда говорили. Но… Среди ниобиан, выходит, есть и такие умельцы… Эти, из ОВИСа, намекнули об одним выгодном предложении… Если мы сумеем взять этого мастера, они готовы заплатить за него премию, сумму с большим числом нулей… — Ли усмехнулся. — Наш отдел весь день гудел… Это ж какая премия на каждого выходит… А я думаю: его ведь сначала взять нужно…

Соглашаясь, Ламберт кивнул головой, но своего мнения высказать не успел: ввели первого военнопленного.

Молодой парень, лет двадцать, не больше. Светловолосый, синеглазый, симпатичный, но весь какой-то пыльный, и форма в грязи, будто катали его где-то. Молодой, совсем молодой.

Нет, не такого рассчитывал увидеть Ламберт. И это солдат из диверсионной группы? Это же пацан какой-то! Неужели у ниобиан нет нормального спецназа? Или они и вправду настолько к войне не готовы? Зачем тогда ввязывались? Зачем?

Парня пихнули на табурет, от внимательного взгляда Ламберта не скрылось то, что ниобианин не может наступить на правую ногу. Интересно, и почему никто не доложил? Нужен медик, медицинская помощь…

Ниобианин будто не замечал этого пристального взгляда, держался спокойно и свободно, даже предельно свободно. Сидел прямо, чуть откинувшись назад, вскинув голову, крутился, осматривался, и только в последнюю очередь посмотрел на Ламберта, перевёл взгляд на лейтенанта, и снова — на Ламберта.

— С кем имею честь? — спросил неожиданно, и капитан сразу понял: однако юноша сам не прочь допрос устроить, сам привык беседу вести.

— А тебе не кажется, что в этот раз у тебя другая роль? — Ли наклонился вперёд, сложив руки перед собой. А капитан не шевельнулся, всё так же стоял, спрятав руки в карманы камуфлированного комбинезона, и смотрел на ниобианина немигающими глазами. А тот усмехнулся в ответ, уставился в окно, глядя мимо лейтенанта. Явный отказ говорить ещё хоть что-то.

«Важничает, паразит! Цену набивает! — Ламберт улыбнулся невольно, подумав об этом. — Ничего, парень, все вы такие поначалу, пока не прижмёшь. Все с норовом, с амбициями, все в героев метите. А сам-то — ворона… Без оружия тебя взяли, у гриффитов прятался. Молодёжь беззаботная!»

— Имя? Твоё имя, рядовой? — приказал Ламберт. Голос его был негромким, но сильным и властным. Он запомнил этого парня, это его взяли сегодня утром при обыске. Отказывался тогда отвечать на вопросы, смеялся в лицо, и сейчас из себя героя корчит. — Номер части? Куда направлялась группа?

Эти вопросы можно было задавать бесконечно, реакция на них была одна: ниобианин молчал, даже выражение лица не менялось. И смотрел прямо в лицо, в глаза, смело, без страха, с чуть заметной улыбочкой. Так улыбаются, когда ждут одной реакции: раздражения и гнева. Но Ламберта трудно было вывести из себя. Он много и долго мог терпеть, но уж если злился, — берегись, доставалось всем.

— Нам про вас уже многое известно, многое, — вмешался, наконец, лейтенант. Всё это время он молчал, будто со стороны наблюдал за ходом допроса, держал перед собой лист, в который собирался вносить полученные данные. Но пленный молчал. Тот вопрос оказался единственным, что он сказал. И держался он всё так же: сидел, чуть развалясь, отклонившись назад, заметно расслабленный, почти ленивый. И на капитана больше не смотрел, пялился в окно равнодушными глазами и улыбался этой своей нагловатой улыбкой. Эта-то улыбочка больше всего и раздражала капитана, так и хотелось стереть её с лица хорошим таким ударом, без замаха, чтоб этот мальчишка даже мечтать о насмешке впредь не смел.

— А чего вы тогда хотите от меня? — Парень перевёл глаза на лейтенанта, стал неожиданно серьёзным — прямая противоположность себе прежнему.

— От тебя? — Ламберт рассмеялся коротким злобным смешком. — Мы много чего от тебя хотим! Очень много! Ты даже представить себе не можешь, как много. И ты, малыш, зря думаешь, что сможешь что-то скрыть. Тебе, наоборот, лучше рассказать всё, всё и сразу. И тогда я после найду тебе медика, рядовой…

— Медика? Мне не нужен врач! — парень выпрямился, расправил плечи, вскинул голову, высоко задирая подбородок. Их взгляды встретились, и Ламберт сделал шаг вперёд — и наступил ниобианину на ногу, на правую ногу! Всё бы ничего, но тот инстинктивно попытался отстраниться, отодвинуться назад, а то этого боль, ледяная и обжигающая одновременно, прокатилась по телу с ног до головы. Ламберт видел, как исказилось лицо ниобианина, как он побелел разом, даже эти ухмыляющиеся губы посинели, а зрачки стали огромными, на весь глаз. Да он даже дышать перестал! Так и сидел, полуоткинувшись, вот-вот — и свалится спиной назад, но он не шевелился, и не моргал, а капитан приказал, всё так же не отводя взгляда: — Увести! Второго сюда!

А сам отвернулся потом к окну, не видел, как выволакивали этого парня, ещё не успевшего прийти в себя после неожиданной боли, повернулся только, когда второго пленного усадили на стул.

Глянул и даже опешил.

Ниобиане были похожи друг на друга как родные братья: фигура, лицо. Особенно на первый взгляд. Но если приглядеться, сходство это пропадало. В этом ниобианине не было той раздражающей нагловатости, вызова, уверенности. Всего того, чего у первого было с избытком. Но зато в этом чувствовалась скрытая сила, внутреннее спокойствие. Без бравады, рисованности, без желания показать себя лучше, чем ты есть на самом деле. Это был лидер! Сразу видно. Не зря же он вернулся за тем, первым, и даже вырвать своего дружка сумел, легко, без лишнего шума. И ушли бы они спокойно, из-под носа, если бы не «но». «Но», которое оказалось на нашей стороне.

Ламберт прошёлся взад-вперёд, пряча руки в карманах, стараясь унять раздражение. Всё-таки первый ниобианин начал уже выводить из себя, ещё немного — и он избил бы этого мальчишку. Хотя и так дал понять, что шутить не намерен. Пусть теперь посидит, подумает, может, и начнёт на вопросы отвечать. Дальше-то ещё хуже будет, хуже и больней…

Этот парень сидел, исподволь наблюдая за ними двоими, сам их изучал, будто не его сюда притащили с целью познакомиться. Эта первая встреча — возможность узнать каждого из ребят, определить, кто из них и что из себя представляет. Именно от первого впечатления зависит исход допроса, его методы и приёмы.

Молчание затягивалось, любой бы уже начал нервничать, а пленный оставался спокоен, сидел, расслабившись, и, не поворачивая головы, следил за капитаном. Ламберт чувствовал на себе этот взгляд, внимательный, изучающий взгляд, и понял, что сам начинает нервничать. Будто это его сковали наручниками, будто он находится сейчас в полной власти противника. Да, такого типа сложно будет раскусить, и сбить с толку вряд ли получится. Но попробовать стоит.

— Как тебе местные леса, солдат? — спросил первое, что пришло на ум, просто хотелось реакцию проверить.

Парень меньше всего ожидал подобного вопроса, растерялся, вскинул тёмные, с красивым изломом брови.

— Леса?! — повёл плечами и улыбнулся удивлённо. — А что леса? Джунгли!

— А аборигены? — Капитан ощутил невольное разочарование. Реакция парня его несколько расстроила. Держался так хорошо, просто прекрасно, а при первом же вопросе растерялся, как мальчишка, и даже чувств своих не скрывает. Тот, первый, и то больше скрытничал. Кто же тогда из них в паре главный? Неужели первое впечатление так обманчиво? Не может этот простачок быть лидером, не может подчинять себе других. Не может!

— Добрые, сердечные люди! — всё так же искренне отвечал ниобианин со смущённой улыбкой.

— Вы потому и прятались у них, да? — Голос Ламберта помимо воли стал резким, словно это разочарование вырвалось наружу. Ниобианин промолчал, опустил голову, взглянул на Ли и нахмурился заинтересованно: что это там за бумаги на столе? И что это за человек? В армейской форме, но без знаков отличия. И молчит всё время, будто ему и дела ни до чего нет. — Сколько вас было в группе? Ваша цель? И где все остальные? Куда они пошли? — Все самые важные вопросы Ламберт перечислил сразу. Ему лично было наплевать на ОВИС и на обещанную премию, ему важно было знать одно: куда направлялась диверсионная группа и где её можно перехватить? Он физически ощущал, как уходит время, как с каждой минутой надежда на поимку ниобиан всё сильнее слабеет, становится призрачной. Но ведь их нужно ликвидировать! Любой ценой! И чем быстрее, тем лучше.

И цель их до сих пор не ясна. Где их ждать? К чему готовиться? Где они появятся в следующий раз? Рядом город, Флорена, там заводы по переработке сырья для топлива к машинам… Если их рванут, хватит всем: и нашим, и вашим… И мост через Чайну — тоже важный объект! А секретный аэродром в пятидесяти километрах отсюда! Хотя-я, про него ниобиане вряд ли знают… Да, кто-то и про рудник титановый в истоках Чайны заикался… Много чего, одним словом, важного. Представить страшно, что будет, если ниобиане там появятся. А для того, чтоб они там не объявились, Ламберт без зазрения совести у любого из этих ребят души руками вынул бы, не то, что сломанную ногу тому мальчишке топтать. Это ещё ерунда!

— Не знаю, о чём вы! — ответил всё с той же искренностью, словно и не заметил раздражения в голосе капитана, или просто не боялся его гнева, или, как и тот первый, испытывал терпение.

Хотелось курить! Чёртова пагуба! За месяц на этой планетке пристрастился к табаку. Хотя, что говорить, табак здесь просто отменный! И недорогой. На Сионе и на Ниобе сигары такого качества на вес золота. Грех не попробовать! Кто же знал, что интерес неожиданно перерастёт в привычку! А теперь это единственный способ успокоить нервы и немного расслабиться.

Курить! Курить!

Но ниобианин этот сидел и смотрел так, словно читал мысли, видел это раздражение и недовольство. И Ламберт под этим взглядом почему-то стыдился этой своей привычки и даже объяснить сам себе не мог, почему. И лейтенант тут ещё шелестел своими бумагами, нервировал всё больше. Ламберт поднял голову, глянул на патрульного у порога, на его неподвижное, как камень, лицо, и приказал:

— Увести! И первого сюда, пожалуйста!

Не успела дверь хлопнуть, а сам уже вытащил из кармана пачку сигарет, вытряхнул одну, закурил. Долго крутил в руке тяжёлую трофейную зажигалку. Самодельная, сразу видно. Хорошая вещь. Такую сейчас нигде не купишь. Если только на заказ делать? Интересно, и откуда она у ниобианина?

Несколько раз щёлкнул клапаном — язычок появлялся сразу же. Хорошо отрегулированное пламя.

Ламберт смотрел несколько секунд на огонёк, совершенно ни о чём не думая. Потом быстрым движением пальцев перекинул зажигалку на другую сторону, нажал на кнопочку — глаз дракона, чьё тело хитрым переплетением распласталось через всю зажигалку. Выскочила тонкая длинная игла, и солнечный свет заиграл на ней бликами. Снова нажал — игла спряталась.

И ведь сразу-то и не заметишь, что зажигалка не простая, с секретом. Опасная игрушка, опасная…

Оторвав взгляд, Ламберт встретился глазами с лейтенантом, тот смутился, уткнулся в папку, спросил вдруг:

— Капитан, как долго вы собираетесь их допрашивать?

— Я? — Ламберт усмехнулся, убирая зажигалку в карман на груди, убрал и в упор глянул. — Вы же видите, они говорить не торопятся… А у нас с вами всего одна ампула… — При этом слове лейтенант снова вскинул голову, глянул недовольно. Сидел он спиной к окну, против света, и выражение его лица сложно было понять, но капитан ощутил это недовольство. Оно проявилось и в голосе лейтенанта, стоило тому заговорить:

— А не проще было бы выбрать одного из них — любого! — и сделать инъекцию! Мы же только зря время теряем, а остальные могут быть уже далеко отсюда, да и кто из нас знает, чем они сейчас заняты, может, подкладывают взрывчатку куда-нибудь или ещё что похуже…

— А у вас есть предложения? Вы можете уже сказать, кто из них двоих сможет больше всего выдать нужной нам информации? — Ламберт скривился, раздавил окурок, бросил его в пепельницу, небольшую мисочку, выточенную из дерева, оставленную на столе предупредительными хозяевами. — Вы знаете, я так подумал сейчас, а куда они от нас денутся? На нашей-то земле? Везде наши солдаты, дороги перекрыты — куда ни сунься! Да и через дорогу они вряд ли пойдут… И в реку — тоже! Надо быть сумасшедшим, чтобы пробовать её переплыть… Вы видели Чайну после этих дождей? Нет? Наши на переправе уже тревогу бьют: вода выше всех уровней мыслимых поднялась. А по горам дожди до сих пор идут… — Ламберт задумался неожиданно над своими словами. — Никуда не уйдут… — И самого осенило: а ведь он же прав, чёрт возьми! Ну, куда нам торопиться? Успеется! Возьмём! Получат они свою премию, получат… И эти, в Разведке, успокоятся, и «овисовцы», а мы, армейцы, уже полдела сделали: у нас уже двое есть, в руках, и никто их выручать не придёт, не такие ниобиане дураки, чтоб ещё раз пробовать, ещё раз рисковать… А мы-то их «расколем» как-нибудь… Может, и «Триаксид» ещё не понадобится… И тебе же, лейтенант, работы поубавится, отчёт за использование этой дряни писать не придётся. Ничего, посмотрим ещё…

Он стоял, в задумчивости барабанил подушечками пальцев по столу и слушал собственные мысли.

— Как они вам, капитан? — спросил Ли неожиданно. — Они не напоминают профессионалов. Это не спецвойска. Особенно этот первый, с ногой… — На этом слове лейтенант невольно сбился, вспомнил, видимо, тот эпизод при первом знакомстве. — У него перелом, да? Он попался так глупо. И даже не оказал сопротивления…

— А вам бы хотелось, чтобы он завалил двоих-троих моих солдат? — Ламберт стукнул по столу кулаком. — Нет уж! Я рад, рад несказанно, что мы смогли взять их двоих без потерь, без лишней крови. И они заговорят, никуда не денутся, кем бы они ни были!

Ламберт в раздражении заходил по комнате, а Ли снова спросил:

— А как вы думаете, кто из них первым заговорит? Готов поспорить, что этот, последний, будет более разговорчив… Хотя, в первую минуту он показался куда твёрже и сильнее…

— Вы тоже это заметили! — Ламберт усмехнулся. — Да! Но что-то мне говорит, что парень этот не так прост, как кажется…

— Да, не хотелось бы ошибиться, — проговорил Ли, немного помолчав. — Но помните одно: «Триаксид» — крайнее средство. Если мы не оправдаем его использование, все затраты, — мне голову снимут!

— И не только вам, лейтенант.

________________________

«Снова лицезреть этих двух недоумков!» — думал Янис со злостью. Этих двух сионийцев он уже успел возненавидеть всей ненавистью, на какую был способен, за одну только боль, причиняемую ему при каждом шаге. Солдаты-конвойные зато веселились без устали, подталкивая автоматами, волокли под руки через ступеньки крыльца — развлекались, одним словом!

А вот и стул! Жёсткий табурет, точнее…

Но главное есть возможность отдохнуть, успокоить ногу, дать ей время на отдых. Хоть на этом спасибо.

Лодыжка уже распухла, болела — не прикоснуться. Помня о выходке этого плечистого типа в камуфляже, Янис осторожно спрятал ногу под стол, правда, для этого пришлось продвинуться поближе и сесть на край табуретки. Ну, это ничего! Судя по всему, и на этот раз надолго не задержат…

Этот опять топтался у стола, как и в первый раз, мял в руке пачку с сигаретами. При мысли о куреве в горле приятно стеснилось. Столько уже дней ни одной затяжечки. Ох!

Хотя нет! К чёрту! Ведь бросить же решил! Раз и навсегда!

Назло капитану, назло всем! Но не просить ни у кого и никогда… И уж тем более у этого сионийца…

А тот уже, знакомо чиркнув зажигалкой, зажёг сигарету, затянулся во всю глубину лёгких, положил пачку и зажигалку на стол. Янис аж подался вперёд, чуть со стула не падая. Зажигалка! Родная зажигалочка! Сам её делал… Пять лет с ней не расставался… А сколько ей замков вскрыл за эти пять лет! А наручники?! Легко, в секунду!

Смотрел на неё, затаив дыхание, глаза распахнув, даже рот приоткрылся. А сиониец спросил с ухмылочкой:

— Сигарету?

Ведь понял же, понял этот взгляд, и знал всё, специально зажигалку на стол бросил. За живое задеть, отыграться за всё и на будущее, наперёд. Сволочь! Хитрая сволочь!

— Не курю! Спасибо! — Янис откинулся назад, ответил с язвительной улыбкой, взглянул на сионийца снизу вверх, а сам подумал про себя: «Никогда! И в жизни больше не притронусь!..»

А ароматный дым приятно щекотал ноздри. Он вдыхал и помимо воли наслаждался, забыв обо всём, даже о боли забыв, не слушая никого и ничего перед собой не видя. А сиониец всё спрашивал о чём-то, долго, нудно, повторял одни и те же вопросы одинаковым голосом, и вдруг заорал почти в самое ухо:

— Я с кем разговариваю, рядовой?

— А пошли бы вы… — ответил чисто автоматически, так, как почти всегда отвечал когда-то следователю в участке, и тут хлёсткий удар по губам вернул к действительности.

Голова дёрнулась в противоположную сторону, и в ушах зазвенело, а на губах и во рту — знакомый привкус крови. Она потекла вниз по подбородку, щекоча кожу, а Янис, сидел, уставившись на сионийца, и часто моргал, чувствуя отчаянную тупость собственного положения.

Он в своей жизни часто схлопатывал, и посильнее, но от этого ещё больше начинал злиться, укрепляясь в решимости, до упрямства, нечеловеческого упрямства. И тогда он многое мог стерпеть, очень многое…

— Бесполезно, капитан… — прошептал разбитыми губами. — От меня вы ничего не узнаете…

— А это мы ещё посмотрим! — Ламберт отвернулся, швырнул с места окурок в пепельницу. — Ещё хоть одно такое слово, и я тебя так отделаю, мамочка родная не узнает.

И тут Янис не сдержался, захохотал зло, прямо сионийцу в лицо. Это была его обычная реакция при упоминании о матери. Не запугать его такими словами. Не запугать и не заставить… От подобных слов только ещё больше растёт внутри яростная сила, готовая взорваться в любой момент.

Ламберт занёс руку для удара, раскрытую ладонь, готовую вот-вот опуститься и прервать этот почти истеричный смех, наполненный мстительной радостью и злостью. Но ниобианин сам заткнулся, неожиданно и резко, словно захлебнулся, опустил голову и прикрыл глаза, будто и не видел этой руки — хотел видом своим подчеркнуть пренебрежение к возможной боли. И капитан сдержался, опустил руку, даже в карман её убрал, отошёл и присел на край стола.

— Вы зря упираетесь, молодой человек, — заговорил Ли дружелюбным, почти сочувствующим голосом. — Мы всё равно всё узнаем. Рано или поздно. Нам торопиться некуда. У нас времени масса. А вот вам необходима медицинская помощь. И чем быстрее, тем лучше будет для вас…

Он ещё что-то подобное нёс, но Янис его не слушал, даже не вслушивался в слова, просто смотрел исподлобья, из-под спадающих на лоб спутанных волос, и медленно слизывал с губ запекающуюся кровь. Смотрел и думал отвлечённо: «Интересно, и что ты за персона? Молчишь постоянно, с бумажками возишься. Ты ведь не военный, не армейский ты человек, хоть и в форме. Даром, что без знаков отличия… Ты же больше на адвоката похож… На тех, государственных, что появляются перед судом буквально за несколько дней… Фальшивое сочувствие и напускная забота. Тошнит аж! Нашёл себе „молодого человека“… Сам-то лет на десять старше, от силы, а важности через край…»

— Вот и тратите вы его поэтому зря! — Янис усмехнулся. — Я же сразу сказал, что ничего вам не скажу… И уговоры эти ни к чему…

— Упрямство в твоём положении только агонию затягивает, — капитан снова потянулся за сигаретами, но сразу не закурил, долго мял сигарету пальцами, а Янис смотрел на его руки и улыбался странной неуловимой улыбкой. Пусть бесится, пусть злится — бесполезно! В себе он был уверен, как был уверен в себе всегда в подобных случаях. Его говорить не заставят!

— Тот человек, застрелившийся, ваш, да? — спросил Ламберт, поджигая сигарету.

— Не знаю, о ком вы! — Янис сразу ответил, не раздумывая, глядя на капитана, сидящего к нему боком. Красивый мужик. Породистый. Немолодой уже, хотя, нет, ему не больше сорока, пожалуй. Коротко остриженные, по-военному, волосы, чёрные, плотные, высокий лоб, чуть нахмуренный, нос немного крупноватый, но правильный, и тонкие поджатые губы. Такие губы бывают у людей упрямых, сильных, решительных. И тот знакомый прищур в глазах, опасный, недобрый. Янис, глядя на сионийца, на этот чёткий, резкий профиль, подумал с невольной тоской: «Не повезло тебе на этот раз, дружище. Такие, как этот, не отступают легко и просто. Он, скорее, сам растопчет, чем позволит себе сдаться. Упорный, гад!»

— Ваша цель? Каким был приказ? — Ламберт был пока спокоен, курил и даже не глядел на пленного, смотрел на носок своего высокого армейского ботинка, которым чуть покачивал, доставая до пола.

— Понятия не имею! — Янис вскинул голову, расправил плечи до боли в затёкших руках, и простреленное плечо заныло, жалуясь. Но от всей этой боли только в голове яснее мысли стали и больше уверенность, больше желание противоречить, не отступать от своих слов.

И капитан, легко и пластично двигаясь (и это при его-то комплекции!), толкнулся вперёд, чуть наклонившись, и с левой руки по-боксёрски, без замаха, закатал кулаком в лицо.

Удар получился сильным, но скользящим: по скуле, по носу костяшками пальцев. Но ниобианин как-то сразу сник, ссутулился, и голова упала на грудь. Ламберт приблизился, так и держа тлеющую сигарету в правой руке, двумя пальцами за подбородок задрал голову вверх и, глядя в глаза, спросил:

— Ну, как? Продолжим?

— К чёрту! — Янис яростно сверкнул глазами, дёрнул головой, высвобождаясь.

— Другого ведите! — Капитан взмахнул рукой, взглянув на солдата у порога.

Они встретились у крыльца, и у Джейка невольно на сердце похолодело при мысли о том, что его ждёт. Мордобой! Начался мордобой… Без разговоров и бесед, без уговоров и прочих любезностей. И Алмаар уже успел получить: разбитые в кровь губы, ссадина свежая на правой скуле.

От сигаретного дыма аж в горле запершило. Джейк кашлянул несколько раз, уткнувшись в воротник комбинезона. А потом, не поднимая головы, перевёл взгляд на сионийца за столом. Всё так и сидит на прежнем месте, и всё с теми же бумагами. А ведь это он тогда прохаживался перед гриффитами. Офицер, сионийский офицер! Вот только почему без знаков? И не поймёшь, какого он звания. По возрасту не выше лейтенанта, но почему капитан ему подчиняется? Или мне так показалось только? Кто тогда из них за главного? Может, этот из Разведки?

Чёрт их разберёт, этих сионийцев!

Интересно, и что им Алмаар уже успел рассказать? Мало — сразу видно!

Капитан стоял, убрав руки в карманы комбинезона. Внешне спокойный и задумчивый, но по напряжённым плечам и по расставленным в стороны локтям было видно, что пальцы стиснуты в кулаки и готовы для удара. Только слово скажи. Или нет! Скорее, наоборот, — промолчать попробуй!

— Ну, что ТЫ нам скажешь? — спросил капитан довольно агрессивным голосом. Да, он был раздражён, и сильно. Джейк плечами пожал в ответ и сразу заметил, как посуровело лицо сионийца, как он наклонил голову, сощурив пронзительные чёрные глаза.

Что ему Алмаар сказал такое, чтоб так его разъярить? И что говорить сейчас, чтоб не схлопотать самому?

— Имя, рядовой? — гаркнул Ламберт.

— Дэвид Барклиф! — ответил Джейк, ни секунды не раздумывая. Почему именно это имя, он и сам не понял, это было первое, что пришло на ум, и первое, что сорвалось с языка. Это имя он хорошо знал и запомнил надолго. Лейтенант Барклиф! Это, как насмешка над ним. И как насмешка над этими двумя. Даже если они попытаются узнать об этом имени побольше через ОВИС, они вряд ли что дельное узнают, а вот Барклиф понервничает. И пусть! Это ему будет подарок от меня…

— Хорошо, дальше! Что дальше? — Ламберт с облегчением выдохнул. Уже легче. Это уже кое-что. Это уже начало! А продолжение последует обязательно. Самое главное здесь — начать говорить! — Ваша цель?

Джейк помолчал немного, на этот раз уже задумался. Что говорить? Врать? Продолжать врать? А поможет ли? Ведь шансов никаких. Можно, конечно, попытаться, попробовать выкрутиться, но Алмаар… Чёрт возьми!

Что он уже сказал им, и что ещё скажет? Только бы минуту, хоть одну минуту, чтоб предупредить его, убедить молчать до вечера, до ночи. Не будут же они и ночью вести допрос! Они должны оставить их на ночь вместе! И тогда можно будет придумать что-то одно, что-то общее, что могло бы объяснить их появление здесь…

Боже! Господи! Помоги!!!

— Цель, я сказал?! — заорал вдруг капитан, схватив Джейка за грудки, встряхнул несколько раз, грубо и сильно, а потом залепил несильную пощёчину, отрезвляющую мозги.

— Да не было никакой цели… Не было! — прошептал Джейк. Страх в его глазах и на его лице казался неподдельным, но боялся он не боли, не следующего удара, он об одном лишь думал: «Прокатит или не прокатит? И что им вообще говорить, чтоб поверили? Не „раскусили“ сразу?.. Только бы время до вечера дотянуть, а там с Алмааром придумали бы…» — Я вообще не знаю, о чём вы, сэр! — Смотрел на Ламберта честнейшими глазами, в которых стоял настоящий страх. — Цель? Группа? — Пожал плечами, улыбнулся одними лишь уголками губ. — Ничего не понимаю, господин капитан! — Эти все обращения типа «сэр» и «господин» были, в принципе, здесь не уместны, но Джейк знал, что это понравится любому в погонах. И не только. Понравится, расслабит, затуманит ум, и, следовательно, отвлечёт от главного. Мелочь, конечно, но она помогала во время службы в Элитном Отряде… У Джейка опыта практического было маловато, но и имеющегося хватало, чтобы знать: против лести, пусть даже и мелкой, никому не устоять.

— Хватит врать! — Сиониец хоть и насторожился, нахмурился, но уже без прежней злости. Продолжил деловым тоном: — Куда вы направлялись?

— В город! — Джейк соврал, даже не моргнув, и сам себе удивился: «Понесло тебя, однако, всё дальше, всё страшней… Не запутаться бы самому…»

«Я так и знал! — воскликнул про себя Ламберт. — Так и знал… На заводы… Устроить экологическую катастрофу и этим отвлечь от главной цели, сволочи!» Он прошёлся взад-вперёд, опять убрав в карманы руки, остановился, в задумчивости глядя на лейтенанта. Тот уже записывал что-то у себя на листах, строчил, головы не поднимая. А ведь точно ещё ничего не известно. Всё нужно проверять. Каждое сказанное этим парнем слово. А Ли оказался прав: он заговорил раньше. Я меньше всего на него думал. Неужели чутьё подвело? Странно…

— В город… В город… — повторил в задумчивости. Он чувствовал какую-то нестыковку, какое-то несовпадение с уже имеющимися фактами, и вопрос родился в уме не сразу, зато озарением, как это иногда бывает. — Если вы шли во Флорену, к чему было переходить тогда дорогу? Да ещё так настойчиво, несколько раз!

— Дорогу? — Джейк заставил себя рассмеяться, и хоть смех и получился хриплым, в нём чувствовалось искреннее удивление. — Вы ошибаетесь, господин капитан. Ни о какой дороге и речи быть не могло. Это в нашем-то положении… — Ещё одна порция лжи. На первый взгляд, что-то бессвязное и малопонятное. Но выкладывать всё сразу нельзя. Нельзя! Ведь главное, для чего все эти заморочки — это возможность потянуть время, дождаться ночи…

— Ну-ка, поподробнее, пожалуйста! — Капитан недоверчиво сощурился и даже улыбнулся. — И в каком это положении?

— Нам вообще было опасно хоть кому-то попадаться на глаза, — сказал Джейк после долгого молчания. На лице его и во взгляде было столько растерянности, какого-то по-мальчишески взволнованного испуга, что заподозрить обман было трудно. Джейк тщательно следил за собой: за каждым своим словом, интонацией голоса, за мимикой лица, за взглядом, — за всем тем, что могло бы вызвать подозрение. Справлялся он или нет, сам ещё не знал, важно, чтобы эти люди ему поверили. И потому он понёс, понёс быстро, сбиваясь и волнуясь уже натурально, так как не знал, поверят ли в его слова: — Ни нашим, ни вашим, господин капитан! Нам вообще было опасно встречаться с кем бы то ни было… Одни гриффиты могли принять нас, ведь они не подчиняются законам… Никаким законам, господин капитан, вы же знаете…

— Стой! Хватит молоть! — воскликнул Ламберт, — Что за чушь ты несёшь? По порядку, я сказал! При чём тут гриффиты, если вы шли в город?

— Да, мы во Флорену шли, — ответил Джейк и даже головой кивнул, соглашаясь. — Но мы не думали, что она так далеко. Мы пять дней блуждали в этих джунглях, сэр… Пять дней, пока не вышли к посёлку, к этому посёлку… Нам нечего было есть, мы попали под дождь… Нам ничего не оставалось… Выбора не было, сэр… А потом сюда вы пришли, вы и ваши солдаты…

— Мы? Кто такие, «мы»? — перебил Ламберт. — Сколько вас было? Сколько, отвечай?

— Двое! — коротко отозвался Джейк. — Я и этот, второй, я даже не знаю его фамилию… Мы и познакомились-то уже в лесу… После бомбёжки нас много таких было, господин капитан… И мы тоже рванули подальше от всего этого… от войны, от самолётов…

— Дезертиры! — Ламберт скривился презрительно, недоверчиво вскинув брови. Этот парень ниобианин казался ему жалким, напуганным, беспомощным. Так мог выглядеть человек, нарушивший закон, наказание для которого в военное время одно, — расстрел. Да, им было от чего прятаться, а уж при виде людей в форме у любого бы нервы не выдержали.

Правдоподобная история, ничего не скажешь. Слишком правдоподобная в своей простоте, чтобы быть правдой. Зато как легко всё объясняется! Как легко!

Ламберт даже рассмеялся от досады или разочарования — сам не понял. Посмотрел через плечо на пленного. Мальчишка! Напуганный до смерти мальчишка! Даже губы дрожат, и глаза эти огромные, синие-синие, вот-вот расплачется, как ребёнок…

— Уведите!

Один раунд выигран!

Джейк ликовал в душе, радовался этой своей крошечной победе. Чуть не смеялся про себя, хотя смог улыбнуться только на улице, спускаясь вниз по ступеням. Солнечный свет бил прямо в лицо, слепил, заставлял жмуриться, и это помогало скрыть радостную улыбку. Правда, он сумел оборвать себя сразу: «Рано, рано ты радуешься, лукавая ты душа. До вечера ещё далеко, солнце даже не в зените… Рано! Ещё слишком рано. Да и Алмаар сейчас… Его очередь. Что он ещё скажет?

Только бы поверили! Пусть не всему и не сразу, но хоть немного времени получить. Пусть бы хоть засомневались… Оттянуть всё самое страшное, что ждёт в финале… И ребята, Кордуэлл и Моретти, за это время должны далеко уйти. Только бы набрались смелости сунуться в реку. Помогай им, Бог!.. Ну, хоть эта выучка в Элитном Отряде пригодилась. Не хватало смелости врать на балах и всяких вечеринках, так сейчас, зато. Без зазрения совести, прямо в глаза, не краснея…

Какой стыд!

И кто сказал бы раньше, не поверил бы, никому не поверил. Уверен был, уверен в том, что не способен на ложь, никогда и никому… Ни в детстве, ни в Гвардии, и даже во время службы в Отряде всегда уходил от лживых ответов, заведомо лживых, искал любой повод, но не мог через неправду перешагнуть, через себя самого — не мог… А всё здесь началось, с того момента, когда выгораживал Алмаара перед Дюпрейном, перед капитаном. Капитаном! — При мысли об этом человеке, душа тоскливо заныла. — Он бы никогда такого не допустил. Он всё сделал, чтоб не случилось этого. А наши ошибки и моя неосторожность в первую очередь — всему виной. И Алмаар этот злосчастный, неприятность ходячая. Не потащился бы за приключениями, мы бы уже далеко были бы, за Чайной, на своей земле, на ниобианской. А так…»

— Оно настолько же невероятно, насколько правдоподобно, — заговорил первым Ли, пробегая исписанный лист глазами. — Просто диву даёшься.

— Вы ему верите? — Ламберт повернулся к столу, мельком взглянул на лейтенанта, а сам потянулся к сигаретам.

— А вы — нет? — отозвался тот и вдруг, поморщившись, добавил с досадой: — Знаете, капитан, здесь уже дышать нечем! Дикая природа — куда ни глянь, а я вынужден дышать этим табачищем. Хуже некуда! Вы же прекрасно знаете, как это вредно… О вреде табака с детских лет твердят. А в общественных местах курение уголовно наказуемо… А на Ниобе даже с конфискацией…

— Как видите, эта привычка вредит только мне! — усмехнулся Ламберт, чиркая зажигалкой.

— Вы ждёте второго? — Капитан кивнул в ответ, выпуская струю дыма в потолок. — А как же завтрак? Мы и так уже потеряли столько времени…

— Ничего, пообедаем с аппетитом. — Ламберт небрежно повёл плечом. В правой руке, у самого лица, он держал сигарету, а левой рукой поддерживал правую под локоть, стоял, опираясь о стол. Ли вздохнул в ответ, но к этой теме больше не возвратился, заговорил о другом:

— Не знаю, был ли в тот день вылет наших самолётов, сейчас это проверить сложно, но в остальном рассказ парня довольно правдоподобен.

Кто он там у нас? — взглянул в лист, — Рядовой Барклиф… Редкая фамилия. Хотя, нет! Я однажды слышал про одного Барклифа, нашего, сионийца… Из генералитетета. Но тот полковник из нашего Отдела… Интересно-интересно, а они, случаем, не родня? — Он захихикал себе под нос довольно, словно сам развеселился или понял нелепость собственных мыслей. Глянул на капитана, слышал тот или нет. Но Ламберт стоял неподвижно, погрузившись в собственные размышления, даже про потухшую сигарету в руке забыл. — Вы сомневаетесь, капитан? — угадал Ли и сразу нахмурился, посерьёзнел.

— Я бы не сомневался, возможно, если б не было того упрямца, — ответил Ламберт, продолжая глядеть куда-то в сторону отвлечённым взглядом. Он хоть и ответил на вопрос, но сам в это время продолжал обдумывать что-то важное. Коротким взмахом руки попросил не отвлекать и вдруг спросил сам: — Вы, лейтенант, по долгу своей службы много кого должны были допрашивать. У вас должен быть богатый опыт. Так неужели вас ничто не смущает? Не беспокоит?

— Вообще-то, если честно, это не по моей специальности. Я выполнял всегда только секретарскую работу. Вы же сами знаете, — Ли неприятно было признаваться в своей неопытности, да и самому ему его профессия мало нравилась. Он не любил копаться с бумагами. Мечтал о чём-то более интересном, захватывающем, о том, о чем приятно будет вспомнить самому и другим рассказать.

А тут, когда понадобился штабной специалист из Отдела, он вызвался сразу, добровольцем, хоть и знал, что придётся с простыми солдатами тащиться невесть куда, по сырым, раскисшим джунглям, ловить диверсантов и расследовать их деятельность на месте, не теряя оперативного времени.

Но и тут опять пришлось заполнять анкеты, строчить рапорты, приказы, ещё какие-то документы. Скука, конечно, но лишь в этом деле Ли и разбирался хорошо, знал, что и как заполняется, где в какой графе расписываться нужно, чтоб потом все эти бумаги имели силу документа. Каждому своё!

А этот капитан, будто специально, делает всё, чтоб подчеркнуть свою собственную опытность, мастерство, знания.

— Если б вы были дезертиром, — всего лишь дезертиром! — вы бы отпирались так упорно? — перефразировал свой вопрос Ламберт. — Тот-то, первый, молчит с завидным упорством… Что ему скрывать? Чего бояться? Мы никогда не выдадим дезертиров своим врагам, и расстреливать их тоже ни к чему.

— Вы думаете, кто-то из них может врать? — начал наконец понимать Ли.

— Не может, а уже врёт! И мастерски! — Ламберт ухмыльнулся. — Или же наш хромой друг знает то, что не известно второму.

— Всё бы ничего, но я не пойму, имеют ли эти двое хоть какое-то отношение к основной группе? Ради которой, мы, собственно, здесь и находимся.

— А вы их об этом лучше сами спросите! — Ламберт рассмеялся, но замолчал сразу же, как только в комнату ввели другого пленного.

Так оно и продолжалось. А время уже перевалило далеко за полдень. Капитан психовал, бушевал, кричал, пускал в ход кулаки, а лейтенант Ли откровенно скучал и, проголодавшись, думал только об одном: о еде.

Уже к обеду они знали в мельчайших подробностях о налёте на базу во время учений (тут уж Джейку и придумывать ничего не пришлось, он скрыл лишь кое-что); знали и представляли каждый пройденный ими километр джунглей и представляли так, словно сами были вместе с ними. Джейк тянул время, а так как все его рассказы слушали почти не перебивая, ему приходилось пускать в ход весь свой талант и гвардейскую выучку: он врал, изворачивался, намеренно запутывался и повторял тогда целые эпизоды, чем выводил Ли из себя. Говорил много и долго, с чувствами совершенно неподдельными, не поверить ему было невозможно. Много добавлял, вспоминал и пересказывал, толково и обстоятельно отвечал на редкие уточняющие вопросы капитана, которые тот с трудом умудрялся вставлять в этот бесконечный, изматывающий всех рассказ.

Как вёл себя Алмаар, Джейк не знал, но догадывался и радовался каждый раз, переступая порог, когда видел сверкающие ненавистью глаза капитана, его стиснутые кулаки, и лицо второго офицера, играющего желваками.

Просто каждый из них защищался и спасал себя так, как умел. Цель-то была одна, хоть и шли они к ней разными путями.

Это могло продолжаться бесконечно, и даже Ламберт (жуткий упрямец, решивший-таки переупрямить пленников и дождаться, когда один из них «проколется» и выдаст не себя, так товарища) сдался и сделал то, что должен был сделать давно, ещё в самом начале допроса. Он решил блефовать!

Янис — в который раз за этот день? — устроился на табуретке, стиснув зубы до звона в ушах, осторожно вытянул ногу, расслабился, как мог, опустил плечи и глаза прикрыл. Сейчас он слушал только свою боль: болела сломанная кость, болела невыносимо, хоть криком кричи; на фоне этой боли простреленная рука почти не чувствовалась, о ней Янис даже не думал — пустяк, можно и потерпеть!

И капитан этот глаза мозолил, слонялся вперёд-назад с крайне задумчивым видом и, проходя мимо, постукивал костяшками согнутых пальцев по полированной крышке стола. Развернулся вдруг на месте, и взгляд его упёрся пленному в лицо. Но Яниса, украдкой следившего за сионийцем, не смутил этот упорный, разглядывающий, изучающий взгляд, он даже улыбнулся, насмешливо щуря глаза. Улыбка эта бросала вызов, дерзкий при его-то положении, но Ламберт подумал, мысленно отвечая на этот вызов: «Глупец! Сколько же в тебе этого глупого, неразумного упрямства! Но ничем оно, это упрямство, тебе не поможет. Скажешь ты что-нибудь или упрёшься — не главное! Я же ведь только выбираю одного из вас, одного из двоих… Одного для инъекции… Того, кто знает больше. Того, кто лидер в вашей компании. Если он, конечно, есть, этот лидер… На кого из вас сделать ставку, чтоб потом не пожалеть о потраченном времени и силах?

Вот ты: от тебя ни слова пока не удалось выколотить, хотя… Если б я только захотел, куда бы ты делся? Но какой смысл вас калечить? Один так и так пригодится потом для инъекции. Вот он и ответит на все вопросы, на все интересующие нас вопросы…»

— Ну, надумал что дельное? — Ламберт улыбнулся довольно дружелюбно.

— Я уже давно вам всё сказал, капитан. Больше мне добавить нечего, — Пленный раз десятый за день повторил всё те же слова, но сейчас он был уже настолько уставшим и измотанным, что отвечал равнодушным бесцветным голосом. Эта катавасия с постоянными «Увести!» — «Привести!» кого угодно уже вывела бы, а когда ещё и нога сломана — и подавно.

— Зря упираешься, — Он снова заходил по комнате, убрав руки за спину. Заботливый и сочувствующий голос настораживал, и Янис ждал продолжения. До этого сиониец не был так терпелив и сдержан: чуть что не так: не то слово, резкий голос, затянувшееся молчание, протестующий или насмешливый взгляд — и тогда только успевай огребать по счёту и без сдачи.

Как же угнетала Яниса такая беспомощность! Она давила на него сильнее, чем боль, больше, чем усталость. Если бы не наручники, он бы вцепился этому типу в горло, только бы пальцы на шее сомкнуть, а там, пусть, что хотят, то и делают, им его не оторвать.

Как же он ненавидел этого человека! Только эта ненависть и питала его силы, увеличивала жажду противоречия, отчаянного, упрямого упорства. Янис даже на смерть был готов. Выводить этих людей, пока не прибьют. Пусть! На что другое ещё надеяться? В его-то положении! Да и Тайлеру в глаза смотреть не придётся. Янис опять подвёл их всех, а Тайлера особенно. И зачем он вернулся? От излишнего благородства? Неужели такие ещё бывают в этой жизни?

— А вот твой друг оказался куда сговорчивее, — При этих словах Янис всё же не удержался от вздоха сквозь стиснутые зубы. Он потому и показался всем настолько громким, что оба сионийца глянули в одну сторону.

«Предал! Предал! Предал! — громко забилась в висках кровь, и в глазах потемнело. Комната, стол и бревенчатые стены поплыли, удаляясь, расплываясь в розовом тумане, и все мысли в голове смешались, разлетелись кусочками, обрывками: „Рассказал! Что он мог рассказать?! Он — гвардеец! Неужели, испугался, струсил? Боли испугался? Сволочь! Я же уверен был в тебе… Как в себе самом…“

Он заставил себя шевельнуть пальцами больной ноги. Против воли заставил! Ничего из этого не вышло, но боль была адской, отрезвляющей, как ледяной душ, возвращающей в реальный мир.

А эти двое во все глаза пялились, глаз с лица не сводили. Интересно, что они хотели увидеть? Или услышать? Нет уж, от меня вам ничего не узнать!

— Ты зря упорствуешь. Он уже и так рассказал всё. Всё про вас, и про тебя, в частности, — продолжал Ламберт, довольный произведённым эффектом. Однако сдал этот парень, и сильно. Я и не ожидал от тебя такой слабости, весь день ты прекрасно держался… Ни слова, ни одной ошибочки! А здесь дрогнул, выдал себя. Нервы-то и у тебя не стальные… Вот только для лидера ты не так силён, и довольно предсказуем. Я даже могу угадать, о чём ты сейчас думаешь, весь ход твоих мыслей… Как судорожно пытаешься ты хоть за что-то зацепиться, успеть что-нибудь придумать, какое-нибудь объяснение, чтобы выложить его нам. Придумываешь и боишься ошибиться, а вдруг твой дружок рассказал совсем не ту историю, которую сейчас лихорадочно пытаешься придумать ты…

Слабаки! Какие же вы оба слабаки! Даже сговориться заранее не смогли. И доверия у вас друг к другу нет ни капельки! И не друзья вы, совсем не друзья! Хоть и вернулся один на выручку. Может быть, по приказу вернулся, подчинялись же вы кому-то, какому-то командиру в своей группе…

Но Ламберт всё же ошибался в своих догадках. Нет, совсем не о спасении думал Янис, сейчас он вообще ни о чём не думал, кроме одного: только бы Тайлера увидеть, предателя. Сволочь эту… Он и сам ещё не знал, что бы он мог сделать, встреться они один на один, но ярость и ненависть, теснившиеся в груди, требовали выхода.

А сам же Янис был внешне спокоен и как прежде вызывающе нагл. Прежний Янис. Такой же, как всегда, знакомый всем, кто его знал по жизни, если был знаком хоть немного.

— Да что вы знаете? — Янис повёл плечами, пытаясь хоть как-то расшевелить затёкшие до бесчувствия руки. — Что вы вообще можете знать? Если б вы всю правду знали, вам бы уже не до меня было. У вас бы дела поважнее появились…

— А куда нам спешить, молодой человек? — заговорил тот офицер, что всё время сидел за столом. — Мы-то на своей земле…

— Ваша земля на Сионе! — выкрикнул вдруг Янис с такой злостью, какой от него никто не ожидал. Да он и сам краем сознания чувствовал, что теряет контроль над собой, над своими чувствами, и говорит совсем не то и не к месту, а это вырывались наружу ярость и отчаяние. Отчаяние за безысходность собственного положения, за то, что его жизнь опять была подчинена кому-то, и не просто кому-то, а сионийцам. А их-то Янис ненавидел всем сердцем, ненавидел за начатую войну, за возникшие перемены и вообще за всё, что с ним происходило.

— Вы — потомки „у#769;рок“ и всякого сброда, всех тех, от кого отказалось наше общество! — продолжал он, глядя офицеру в глаза, видя в них растерянность и удивление. — И сейчас, как истинные дети своих отцов, вы готовы залить эту землю кровью, потому что другого способа решать свои проблемы вы не видите и не знаете!

Жалко всё-таки, что когда-то давно вам позволили назвать себя государством. Демократическим государством! Это же насмешка, издевательство! — Он рассмеялся холодным неприятным, почти истеричным смехом, рассмеялся этому сионийцу в лицо, в глаза, в эти ошалевшие широкораспахнутые глаза, наполненные изумлением. — Да любой из вас в десять раз хуже меня! Хуже! Потому что все вы — дети преступников и изгоев! Потому что вы… — договорить ему не дали: Ламберт, стоявший у него за спиной, и на этот раз не растерялся. Ладонь его выброшенной вперёд руки легла пленному ниобианину на шею и на затылок — резкий толчок вперёд и вниз — и мальчишка этот разговорчивый ударился лицом о стол.

Сообразил быстро, вывернулся из-под руки, выпрямился и главное — заткнулся. Чуть повернул голову, пытаясь посмотреть назад, на капитана, но тот, проходя вперёд, прикрикнул:

— Сидеть!

Но ниобианин, медленно поворачивая голову, проводил его глазами, пылающим ненавидящим взглядом. Из рассечённого лба от виска по скуле на щеку стекала тоненькая струйка крови, и, когда добралась до подбородка, пленный, наконец, отвёл взгляд, тиранул щекой о расстёгнутый ворот комбинезона на левом плече.

Сидел, глядя на вздрагивающую на сквозняке штору, отделяющую кровать, и никого больше не замечал, но твёрдо сжатые губы и чуть суженые глаза выдавали хорошо скрываемую ярость. Да, от такого больше ничего не добиться. Он сорвался раз и больше такой ошибки не допустит, не позволит себе. Но Ламберт понял другое, чему он был особенно рад: дезертирство — это всё глупости! Не похож этот тип на дезертира. Нисколько не похож! Ни страха, ни слабости, ни малодушия! И знает он куда больше, а всё остальное — чушь! Конечно, пока он злится, разговорить его было бы легче. Придави только — и сболтнёт что-нибудь. Нервишки-то разболтанные, хоть и держался вначале неплохо. Да, момент терять не охота, но и терпеть эту насмешку и презрение в его глазах уже надоело. Измотали тебя эти ребятки, измучили изрядно своими выходками, да ещё на ногах с утра, без завтрака, без обеда, без отдыха. Но ничего: развязка уже близко! Какие-то несколько минут. Сейчас бы только глаза того вруна увидеть! Что он нам скажет?

— Второго — сюда! А этого… назад! — Кивком головы отдал приказ.

…Они столкнулись на улице, и Джейк обрадовался этой встрече. Частью сознания отметил состояние Яниса: держится, вроде, неплохо, но вот свежая ссадина на лбу над левой бровью, и глаза, злые, яростные, — досталось, опять досталось. Приободрить бы хоть словом, хоть взглядом: держись, дружище. Нас здесь только двое, или вместе выберемся, друг друга прикрывая, или не выберемся вовсе.

— Радуешься, да?! Зубы сушишь, сволочь! — заговорил Алмаар, не успели они приблизиться друг к другу. Голос был негромким, но в глазах плясали искорки ненависти, презрения и злости, такой искренней и живой, что Джейк невольно растерялся, остановился даже. И Янис остановился, рванулся вперёд и, если бы не скованные наручниками руки, ударил бы сходу, без предупреждения, а так лишь попытался плечом сбить с ног, но не удержался сам, наступил на повреждённую ногу и взвыл от боли, лицом побелел. А потом закричал, не сдерживаясь: — Продался, да?! Слюнтяй!! Трус паршивый!! Ну, что они тебе пообещали?! Много?! Жизнь? Свободу? Звание? Деньги? Ну, говори же!!

Алмаара держали под руки двое солдат, пытались тащить, но он упирался в землю одной только ногой, вырывался с удивительной силой, с ним даже справиться не могли. И кричал, уничтожая Джейка взглядом: — Ты же всех нас предал! Всех!!! А капитан?! Как же капитан?! У-у, ненавижу!! Убью, только подойди! Убью!!! Предатель! Трус!!!

А Джейк смотрел на него, в это искажённое ненавистью лицо, и не слышал этот хриплый, сорванный крик человека, забывшего обо всём. Они, двое, никого больше не видели. Один кричал страшными словами и жуткими лагерными ругательствами, какие Джейк впервые за свою жизнь слышал. Он слушал, растерянно разомкнув губы, почти не улавливая сути; казалось, он ждал только крошечной передышки, чтоб успеть вставить слово, порывался сказать что-то, но Яниса было не остановить и не перекричать. С этими криками он ослабел мгновенно, и солдаты поволокли его спиной вперёд, отчаянно цепляющегося, протестующего, упирающегося в землю каблуками обеих ног. Он в такой ярости и о боли своей забыл, но не сводил взгляда с Джейка:

— Сволочь! Дрянь!.. Да ты знаешь, что#769; мы с такими делаем?! Трус! Ничего ты не знаешь!.. Слабак! Пацан сопливый!.. Ненавижу!.. Ненавижу!.. У-убью! Увижу — убью!.. Руками!.. Голыми руками, только попадись мне однажды!..

Он кричал до тех пор, пока не закашлялся пересохшим сорванным горлом, но взгляд его выражал все его чувства, продолжал прожигать, продолжал ненавидеть, продолжал выражать то, что и голосовые связки сказать уже не могли.

А Джейк ещё долго стоял, глядя ему вслед, но ничего вокруг не видя и не слыша, и только в ушах всё ещё звенел раздирающий душу крик: „Ненавижу! Ненавижу! Убью!“ С такой ненавистью по отношению к себе он столкнулся впервые, и впечатления до сих пор холодили сердце до жуткого озноба. „Почему?! За что?! — готов был кричать он в оправдание, хоть и не чувствовал за собой никакой вины. — Что они сказали тебе?? Что? Что тебя так разъярило? Неужели ты не понял? Ничего не понял?! Где же твоя осторожность, Янис? Где твоя внимательность, твоё чутьё? Почему, Янис? Почему? Неужели ты поверил им? Ты, — никогда и никому, кроме себя, не доверявший! Что с тобой случилось? Что?!“

Джейк тряхнул головой вправо-влево, моргнул несколько раз, каждый раз зажмуриваясь до боли в глазах. А потом повернулся идти. Но даже шага не сделал — будто натолкнулся на что-то, увидев капитана на верхней ступеньке крыльца. Их взгляды встретились, и, хотя лицо Ламберта ничего не выражало, Джейк внутренне содрогнулся от ужаса: „Слышал!!! Он всё слышал! Всё! Хотя этот крик трудно было не услышать…“ А капитан, отшвырнув окурок, развернулся и мимо вытянувшегося по стойке „смирно“ часового прошёл в дом.

— Вы слышали? — Ламберт ворвался в комнату стремительно, пролетел от порога до стола и только там остановился, развернулся и, положив руки на пояс, уставился на лейтенанта. — Слышали?

— Спрашиваете! — Тот усмехнулся, заметно оживившись. — Такие крики! Столько ненависти… — Покачал головой, — Это псих!.. Но вы, по-моему, ждали подобной реакции, капитан. Кто-то из них должен был сдать первым…

— Да! — Ламберт задумчиво хмурился. — Но этот так называемый псих… Я думал, он окажется сдержаннее…

— А я думаю, нам на нём и нужно остановить свой выбор. Не всё ли равно?

Ламберт готов был возразить, такую небрежность в своей работе он не признавал, он считал себя мастером своего дела и не привык решать всё методом тыка. А вот и наш сообразительный врун, полдня пудривший нам мозги вполне правдоподобной чушью.

Джейк сразу же уловил напряжённую атмосферу комнаты, его уже ждали здесь и, как видно, с целой кучей вопросов. Он скрестил пальцы на удачу на обеих руках, перекрестился мысленно, а сам, будто и не было ничего, спокойно встретил взгляд капитана.

— Ну, что, теперь у нас и капитан появился… — Ламберт хмыкнул, растянув губы в недобрую фальшивую улыбку. — Может быть, ты расскажешь всю свою историю заново, но только с некоторыми существенными дополнениями? Мы даже послушать готовы…

— Капитан?! — Джейк изумился, но бледность его лица говорила всё и без слов, а от неё глаза ещё больше казались. — Да не было никакого капитана!..

— Хватит врать!!! — Ламберт грохнул кулаком по столу, и Ли вскинулся, выронив лист из рук, взглянул на капитана сердито. А пленный только глаза чуть-чуть прикрыл, отвёл взгляд, тот взгляд, под которым Ламберт терял всю свою решимость, жёсткость, настойчивость. В глазах парня не было ни злости, ни ненависти, как у маленького ребёнка, на которого и руку-то поднять грех. Но всё это впечатление оказалось обманом, наглым, циничным, уловкой профессионального и, должно быть, опытного обманщика. — Вам обоим, и тебе в частности, будет лучше, если ты расскажешь всё по-хорошему. И честно, — Ламберт отвернулся, глядя в окно, мимо Ли, поверх его головы. — Мне ведь не всё равно, что с вами двумя будет. Я потому и потерял столько времени… Ну, не только поэтому, конечно… — Усмехнулся.

— Знаешь, что вас ждёт? — он снова глянул на Джейка. — Ни черта ты не знаешь, сопляк! Если б знал, давно бы всё выложил, без всякого геройства и прочей чепухи! — Злой, напряжённый, и эта злость росла в нём с каждым сказанным словом.

Он рывком приблизился к Джейку, чуть склонился, глянул ему в лицо, в глаза, и прошептал: — Ты ведь врал нам! — без вопроса — одно утверждение. — Врал! А теперь скажи, как всё на самом деле было! Ну?! Вы — диверсионная группа, ваш командир — капитан, и вы не справились с приказом. Вы вообще ни с чем не справились, детвора несчастная! Вы же совсем не подготовлены к такой работе, и это не только я понял, — ваше командование в курсе, пожалуй, побольше моего. Так что, рядовой Барклиф, или как там тебя? — вас на верную смерть отправляли. Вот, она, плата за патриотизм, за верность своему государству! Так к чему вся эта игра?

Джейк выдержал его взгляд, сидел, не шелохнувшись, почти физически ощущая неотвратимость надвигающейся смерти. И ничего не мог изменить. Ничего! Всё, что было в его силах, он уже сделал.

„Эх, Янис!.. Янис, Янис… И что они тебе сказали? Что так легко заставило тебя изменить своим привычкам? Кинуться с таким криком, с такими словами? Поверить им?! Или ты уже рассказал им что-то сам, навёл на мысль? Раз этот капитан так упорно отказывается мне верить. Он и раньше-то сомневался, но не заявлял вот так, открыто, не имея возможности опровергнуть мои слова. А сейчас же…

Он ждёт, смотрит так, словно в душу заглянуть пытается. Он не отступится, если я буду и дальше молчать, а на новую ложь у меня нет уже ни сил, ни времени, а у капитана — терпения. Что же делать? Оставить всё как есть, пусть бьёт? Не всё ли равно теперь?

Пусть бьёт, пусть кричит — я выдержу, а расстрела они не допустят, ведь мы же военнопленные. Пусть! А потом посмотрим.

Если переживу эту ночь, я расскажу им всё, всё, что они захотят узнать. Какая теперь разница? Главное, что Кордуэлл и Моретти к этому времени будут на нашей земле. А капитан, он бы понял, да и всё равно ему теперь, мёртвому. Он и так сделал для нас всё, что мог, отвлёк их своей смертью от нас, дал нам целый день на спасение, а всё остальное — наша беспечность и безрассудство Яниса… И моя слабость! Моя, как главного, как ответственного за них всех по приказу капитана… И я не справился… Не смог…

Поэтому, Янис, ты прав, прав как никогда, я твоей ненависти и презрения достоин. И единственное, что может оправдать меня в моих же глазах и в глазах Алмаара, — это смерть, моя смерть, расстрел то есть. Так что пусть, пусть приказывают!“

Джейк думал о своём, силой воли и с помощью выучки заставляя себя не воспринимать слова капитана. А тот всё это время ещё говорил что-то и говорил, не глядя в сторону пленного. И все его слова проходили мимо сознания, даже в памяти не задерживаясь. И Ламберт почувствовал это, понял, что ничего его слова не значат, и заорал часовому:

— Увести! Увести, к чёртовой матери!!!

Джейк не сопротивлялся, даже обрадовался этой короткой передышке, возможности отдалить приближающийся финал…

— Вы знаете, я уже так устал от всего этого, — признался Ли, как только они остались одни. Откинулся назад, положив локоть расслабленной правой руки на подоконник. — Одно и то же весь день! Без отдыха. Вы сами не устали?

При этом вопросе Ламберт, меривший комнату шагами, остановился вдруг и свирепо глянул на лейтенанта, в этом взгляде читался ответ, ясный без слов. А Ли хохотнул себе под нос, а потом продолжил с откровенной до жути рассудительностью типичного штабного офицера:

— У нас всего два человека, из которых нам нужно выбрать одного для допроса. Мы наверняка знаем, что оба они в курсе дела, каждый из них может дать нам нужную информацию. Так вот, мы берём любого — любого, капитан! — и делаем ему укольчик. Он ничего не поймёт в сознательной жизни, а потом ему уже будет всё едино… Мне важен отчёт о проделанной работе, я уже даже набросал тут кое-что, пока вы там… беседовали, — усмехнулся с иронией над своими же словами, но лицо Ламберта оставалось безучастным, словно камень, он и на эту ироничность внимания не обратил, он будто с трудом пытался вникнуть в суть сказанных лейтенантом слов. И Ли продолжил: — Это вполне безболезненная процедура, подумаешь, на одного психа в лечебнице станет больше. Всё равно ведь ниобианин, их и так много… — улыбнулся проникновенно. — Как вы думаете насчёт того, первого? Он здорово орал про наш строй, видимо, хорошо историю учил в своё время, отличником был, не дурак, должен быть… Должен побольше знать, чем этот наш рассказчик… Он и так нас утомил… Я, сколько ни слушал его, как ни старался, даже специально пытался хоть что-то запомнить, — усмехнулся. — Ноль! Ничего дельного! Вокруг одного и того же! Уснуть можно. А вы представляете, если после „Триаксида“ он вообще с катушек сойдёт?! Страшное дело!

— Он, может быть, и трепло, но трепло от большого ума, а этот ваш умник, лейтенант, в отличие от него, — раскрытая книга: бери и читай! — Ламберт отозвался неохотно, заговорил, обдумывая каждое слово. — Попался на такую уловку. Разве это не глупо? Такому бы я вряд ли доверил что-то важное, а уж тем более командовать остальными… Он с собой-то справиться не в силах…

— Хм! — хмыкнул, раздумывая, лейтенант, уставился на разжатые пальцы руки, лежавшей на столе, помолчал немного, а потом продолжил, взглянув исподлобья на Ламберта: — Так вы согласны, что тянуть время глупо? В остальном же…

— К чёрту остальное, лейтенант! — оборвал его Ламберт.

— Тогда вам попросту жалко этих мальчишек! — заключил Ли довольно дерзко. И сам понял, что не далёк от истины: капитан разразился потоком ругательств, нет, скорее, праведным гневом:

— Я?! Жалеть?! Жалеть ниобиан?! Как вы могли даже подумать о таком?! Вы оскорбляете меня такими мыслями! Меня, офицера сионийской армии!.. О какой жалости может вообще идти речь на войне?! Вы сами-то хоть понимаете это, вы, штабной писака?! Вам хоть раз доводилось стрелять в человека? А видеть убитого вашими же руками?

— А вот это к делу не относится! — оборвал его Ли. — Все мы воюем так, как умеем… — Ламберт почему-то даже не возразил, опять заходил, полез за сигаретами, вспомнив о недовольстве Ли на этот счёт, опустил руку. Опять идти курить на улицу не хотелось.

— Ладно, пусть ведут этого; допросим, подлечим и в лечебницу, — Ли, помолчав в ожидании, когда Ламберт первым проявит инициативу, был вынужден отдать приказ сам.

— Нет! — Капитан взмахом руки остановил часового. — Верните того назад! — сказал он, намеренно не глядя в сторону Ли, чувствуя его недовольный взгляд спиной.

— Нет уж! Я хочу, чтобы мы допросили того, с переломом! — Ли, до этого довольно равнодушный, показал вдруг в своем голосе такую твёрдость, какой Ламберт от него совсем не ожидал, и она заставляла с ней считаться. — Он лучше подходит для допроса, я знаю…

— Вы сами сказали, „любого“! Так вот, я хочу видеть Барклифа. Я от него — именно от него! — хочу услышать всю правду. Все ответы на вопросы… На каждый мой вопрос!..

— Здесь уже не необходимость, капитан, как я вижу, а одно только упрямство, и мстительность. Офицер должен быть беспристрастным! Я, конечно, понимаю ваши чувства… Этот обман, наглый, циничный, но… извините… Для нас главное — цель! У нас одна только ампула, и мы не можем тратить попусту…

— Я хочу видеть его! — с нажимом на каждом слове повторил Ламберт, глядя на Ли сверху и щуря тёмные опасные глаза.

— А я не хочу! Я и так весь день его только и слушал, хватит! — воскликнул Ли, оттолкнув от себя папку, будто в ней была какая-то вина.

И они оба — Ли и Ламберт — долго, ни слова не говоря, смотрели в глаза друг другу, и было ясно: никто из них уступать не собирается.

— Я понимаю, капитан, вы верите своему чутью, своему опыту, а я же — своему! — Ли всё-таки не выдержал, в его голосе появились просительные оправдывающиеся нотки. — Кто-то же из нас должен уступить, и чем быстрее, тем лучше для нас самих. Мы и так потеряли целый день, а результат — ноль!

Ламберт опять промолчал, ни слова не сказал, но челюсти стискивал так, что Ли мог бы поклясться, что слышит скрежет зубов.

— Хорошо! Мы сделаем по-другому! — Выход пришёл неожиданно, сам собой. Простой до безумия. И главное — справедливый, без обид. Порывшись в карманах, Ли извлёк на свет монетку, привезённую сюда ещё с Сионы и так и оставшуюся по забывчивости, а потом превратившуюся в напоминание о доме, о холодной маленькой, но родной Сионе. — „Орёл“ и „решка“! Играли когда-нибудь? — Ли подкинул монетку на ладони; серебристый кругляшок блеснул ослепительной каплей, привлёк к себе внимание. Ламберт проследил его полёт, а потом перевёл глаза на Ли. Тот улыбался, чуть щуря левый глаз, как будто спрашивал: „Ну?“ И в его улыбке, в этом прищуре было что-то мальчишеское, простое, словно не человеческая жизнь предлагалась вместо ставки, а выбор решался при помощи какой-то мелочи, на которую здесь, на Гриффите, даже пачки сигарет не купить. Такие деньги лишь на Сионе в ходу, только там они чеканятся. У Ниобы уже не тот уровень жизни, чтобы привязывать свою экономику к металлическим деньгам.

— Это глупо, выбирать вот так, — нахмурился Ламберт. — Ведь они же люди…

— Ну, я же говорил, вы их жалеете, капитан! — Ли смотрел на Ламберта, подбросил монету в воздух, поймал, не глядя, сжал кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Что за бред?! — взорвался капитан, со злостью выдернув руки из карманов. — Жалость!!! Да, но это жалость не к врагу, а к двадцатилетним мальчишкам!

— Ой, хватит, капитан! Всё! У меня „орёл“! — Ли перебил его и потряс кулаком в воздухе, подначивая Ламберта. — Ваша — „решка“! „Решка“, капитан!

Ламберт ничем не выразил своего согласия: ни словом, ни взглядом — наоборот! — он был недоволен, смотрел с осуждением и не скрывал своего отношения. Но когда Ли подбросил монету снова, поймал и положил на стол — как раз точно на середину, — Ламберт всё же не сдержал нетерпения и любопытства, наклонился вперёд, и они чуть головами не столкнулись.

— „Орёл“! — Ли издал победный возглас, рассмеялся даже, откидываясь назад. — Так угодно судьбе, капитан! — попытался утешить, но на губах — довольная, радостная улыбка, словно он одержал важнейшую в своей жизни победу.

„Орёл“! Да, это был „орёл“, герб Сионы: продолговатый кристалл горного хрусталя, усечённый наискосок от середины и ниже, увитый лентой. Когда-то, до принятия независимости, лента была пурпурная — напоминание об императорской власти и покровительстве, но потом она стала алой и получила надпись-девиз „Свобода и равенство!“ Вот он, и весь „орёл“! А ведь на него поставили человеческую жизнь, пусть даже и ниобианина, но человека!

— Раз уж вам так не повезло, капитан, то решите тогда сами, как нам быть со вторым военнопленным… Я не хочу вносить его данные в протокол — возня только лишняя. Там заикнись — и начнут допытываться, что и как… А так, одного в больницу сплавим потом — и всё! И кто узнает, сколько их было: один или двое?

— Всё! — эхом повторил изумлённо Ламберт. — А куда его теперь по-вашему?

Ли в ответ плечами пожал, ни о чём этом он уже не думал: пустое! Главное — обезвредить диверсантов, заработать премию от ОВИС, если повезёт, конечно, но это уже предел мечтаний…

Они сидели в разных углах, но друг против друга. Не разговаривали, даже и не пытались заговорить, и не смотрели друг на друга. И тяготились этой встречей.

Джейк и сам не понимал, почему? Он же так хотел остаться с Янисом наедине, поговорить с ним, поделиться мыслями, чувствами, впечатлениями. Конечно, они не друзья и почти не товарищи, но здесь, в лагере сионийцев, они одни — ниобиане, и это должно было хоть как-то сближать их… Одна общая судьба, один скорый конец, так к чему тогда все эти обиды?

Но Алмаар! Этот Алмаар одним лишь взглядом дал понять, что та ненависть, которая рвалась из него в последний раз, не заглохла, не стихла в нём. Нет, она продолжала тлеть, готовая превратиться в пожар при любом сказанном слове, при неосторожном взгляде.

„Ну, вот и сиди теперь, — с какой-то странной обидой подумал Джейк, невольно улавливая обрывки мыслей, мечущихся сейчас в голове Алмаара. Нет! Он даже мысли эти знать не хочет! — К чёрту тебя, дурака! Ведь ты же выдал нас обоих, вон, как капитан сейчас орал… И слушать больше не хочет… А ты, идиот, хоть бы слово сказал! Сказал бы, что они теперь знают… Нет ведь! Так и будет теперь дуться… Хуже ребёнка, ей-богу! Детей хоть слушать можно заставить, а этот в драку кинется, только рот открой… И угораздило же связаться на свою голову!.. Что за тип! Никогда не поймёшь, что выкинет в следующий момент, сплошная непредсказуемость… Не мысли же твои читать, в конце концов! Не люблю я это дело… Он-то творит, что хочет, а остальным потом достаётся. Не расхлебать, как ни старайся…

Ничего, главное, что они нас в покое оставили. Кто его знает, к чему оно? Может, и не тронут больше, а то нет сил уже ни слушать, ни говорить, ни отпираться. Всё! Сколько можно этот цирк терпеть? Знают же всё и так! Спасибо Алмаару…“

„Сидит, ещё и обиделся, сволочь проклятая, — думал Янис, чуть не скрипя зубами от бессильной злости. — Трус! Предатель! Вон, какой беззаботный… Интересно, и чего они тебе наобещали? Шкуру, наверно, целенькую?.. И морда-то совсем даже не битая… Ты же у нас интеллигентный, гвардеец… — при мысли об этом Янис плечом дёрнул, выражая этим жестом всё своё презрение к подобным людям, ко всем этим умникам, ломающим из себя чёрт знает что, а на деле: чуть прижали — и выложил всё без остатка… Сволочь! Наверно, и про капитана им всё рассказал… А он ведь тебе доверял, больше нас всех доверял. Да я бы за одно это доверие под нож лёг, хоть щипцами дери, — ни слова бы не услышали… А этот же! Дерьмо! — Янис дёрнул головой, будто плюнуть хотел, но нечем — всё пересохло. За весь день хоть бы капельку воды предложили, а тот… второй, что с капитаном, всё к кувшинчику с таканой прикладывался, на нервах играл, сволочь… А нашему-то гвардейцу небось попить-то предложили… Вон какой бравенький, ему-то что? Нас и посадили, верно, вместе, чтобы поболтали напоследок, авось по-хорошему договориться получится? Ну, уж нет! Не на того напали! Знаем мы ваши фокусы.

А ты — шестёрка мелкая! — Янис глядел на Джейка исподлобья, унижал его как мог в мыслях, так как считал недостойным своей ненависти за такое предательство, но не мог себя изменить — злился ещё больше, уже прикидывал в уме, как бы так одним махом подскочить да в глотку вцепиться, хоть зубами, а придавить эту гадину… — Уже и вперёд наклонился, ногу левую к груди подтянул, собрался для прыжка, секунда — и кинется, а этот олух, точно не замечает ничего, сидит себе, откинувшись, дремлет от безделья, устал, видите ли… сволочь! Да не заговорю я с тобой первый — не жди! Дался ты мне со всем этим офицерьём сионийским!

Напугали! Расстрелом напугали!

Да знали б вы, сколько раз я уже мог сдохнуть за эту проклятую жизнь… Так пусть хоть один раз до конца дело дойдёт…“

Солдаты, уже порядком уставшие таскать пленных туда-сюда, ввалились с шумом и грохотом в сарайчик, заговорили громко:

— Ну что, кого на этот раз?

— И когда они разберутся, наконец, кого им надо?.. А то ведь то одного, то другого… Да побыстрее ещё…

„Опять Тайлера повели… Вон как, чуть ли не под ручки. Он у нас теперь персона важная, — Янис, не поворачивая головы, проводил его до дверей сколько мог, а потом посмотрел на часового, топтавшегося на пороге, — Ну, и чё он тянет? Получил приказ — действуй! Стрелять, так стрелять! — подумал с досадой: — Или тебе побольше моего страшно?“ Усмехнулся этим мыслям, но не вслух — про себя. А сиониец отошёл, захлопнул скрипучие двери, подпёр снаружи, снова заходил по улице. Звук его ботинок, однообразный и шаркающий, доводил Яниса чуть ли не до безумия. Сколько можно это слушать? Что они там все? Пока я помирать готов.

…Сесть на этот раз не дали. Джейк так и остался стоять, чувствуя спиной присутствие часового. А так всё, в принципе, осталось как всегда: те же люди, та же обстановка, за исключением предложенного стула.

Нет! Не как всегда! Совсем не так!

И Джейк это почувствовал. А стул — начало. Подготовка к серьёзному разговору, когда тебе сразу дают понять: никто с тобой больше миндальничать не собирается. Всё, поиграли, хватит! Сейчас начинается самое серьёзное! Такая беседа, какой она и должна была быть с самого начала.

— Ну, что, рядовой? — Ламберт усмехнулся, повернувшись к пленному.

— Что? — вырвалось у Джейка против воли.

— Продолжим рассказывать сказки? Или как? — Джейк в ответ только моргнул, не понимая, к чему клонит капитан. — Что толку отпираться? И так всё давно ясно.

Джейк промолчал и на этот раз, но ничего другого Ламберт от него и не ждал. Парень этот не глуп и не так наивен, как это кажется на первый взгляд, поэтому и отпираться вряд ли будет. Сам понимает, что глупо это и бессмысленно. Так, может, сам всё расскажет? И обойдётся дело без „Триаксида“ и без расстрела. Хотя Ли на нём настаивает, аж из кожи лезет. Ему не хочется лишний раз всю документацию заполнять. Его можно понять, но лень эта никак не сравнима с человеческой жизнью. — Ты, конечно, неплохую историю придумал, неплохо выложил, вполне правдоподобно, — похвалил Ламберт. — Но… Но плохо то, что вас двое. Двое! Ты позаботился о себе, много для этого сделал, но даже ты не смог бы заставить мыслить своего напарника так, как тебе было нужно. Вы потому и не справились, не смогли…

Лицо парня было неподвижным, словно слова эти не доходили до его сознания, и глаза, странно остекленевшие, смотрели в одну точку, где-то у Ламберта за спиной, над левым плечом. И Ламберт, глядя в это бледное, ничего не выражающее лицо, подумал, сердясь на самого себя: „Не надо было его тащить сейчас. Какой с этого прок? Допросить сначала второго, а потом уже решать, как быть с этим… Расстрелять? Этого и хочет Ли. Но с расстрелом всегда успеется… А вдруг это тот самый, за которого „информаторы“ из ОВИС обещают премию? Мне-то, конечно, ничто не светит при всяком раскладе, но лейтенант-то должен был допускать и такую возможность…“

— Сколько вас было? Меньше десятка — это точно! — заговорил Ламберт, заходя откуда-то издалека, сам ещё не до конца не понимая, о чём пойдёт разговор. Он просто очень сильно хотел, чтобы этот парень понял, что беседа эта — последняя попытка, предпринятая для его спасения. Только дай знать, что ты был связан когда-то с ОВИС, что именно ты можешь и знаешь, как сломать индикатор, и ты останешься жить, даже глубокого допроса проводить не будем, просто передадим в целости и сохранности „овисовцам“ — и всё. А там они пусть сами решают, как с тобой быть… — Ты должен знать, кто из вас когда-то состоял в штате ОВИС, — уже открыто заговорил об этом Ламберт. — Кто из вас сумел это сделать?

— Что? — Ниобианин удивился искренне и даже перевёл глаза на капитана, глянул прямо в лицо.

— Сломать индикатор, вот что! — Эта непонятливость стала раздражать Ламберта, хоть он и старался держать себя в руках.

— Индикатор? Индикатор личности? — переспросил Джейк, лихорадочно соображая, к чему весь этот разговор. Неужели Алмаар и про это успел рассказать? Почему же тогда не рассказал, что это он сам такой умелец? Уж ему-то точно было бы приятно похвастаться своим мастерством. Такое ведь не всякому под силу. Да, это он мог бы, пожалуй… Или?.. или сионийцы нашли капитана? Вот это прыть! Уже и обследование провели! Даже если и так, зачем он им нужен, этот человек из ОВИС, бывший?.. — Да не знаю я ничего, не знаю! — устало ответил Джейк и снова отвёл взгляд, и зря — сразу стало ясно, что он соврал. Он и сам понял свою ошибку, как только заметил, как похолодел взгляд капитана.

— Всё ты знаешь! Всё!!! — выкрикнул со злостью Ламберт. Он стремительно шагнул вперёд Джейку навстречу, будто хотел ударить или хорошенько встряхнуть. Но пленный не шевельнулся, не отступил, не попятился и даже защититься не попытался, лишь встретил его взглядом, глядящим в упор.

— Если он всё уже рассказал вам, он и про это расскажет… — сказал всё тем же усталым, севшим голосом, но сам внутренне подобрался, приготовился дать отпор, и расправил плечи.

— Да ничего он нам не рассказывал! — с какой-то не по-хорошему мстительной и злой усмешкой произнёс Ламберт. — Неужели ты так ничего и не понял, дурак? Вы оба попались на одном очень простом приёме, о котором даже дети знают… Твой дружок не врал и не отпирался, — При этих словах Ламберт улыбнулся с сарказмом, ясно давая понять, на кого он намекает, — он вообще ничего не говорил! Но легко поверил в то, что проболтался ты…

— Я?!! — Джейк даже отшатнулся, так резко, словно его ударили. Эта чудовищная откровенность была для него куда болезненнее любого удара.

— А ты, зато, так же легко поверил в то, что он оказался слабее тебя! — продолжал Ламберт, напирая. — Вы оба — дураки! Сопляки безмозглые! И вы ведь даже не товарищи друг другу! Вы не можете полностью доверять не только своему напарнику, но и самому себе! И это не спецгруппа при таком отношении, это какой-то дешёвый балаган!..

При такой взаимовыручке даже поверить сложно, что ты вернулся за ним, и там, в канаве, не бросил… Это просто смешно и глупо! А я считал тебя умнее, чем ты есть на самом деле. Ошибался, значит… А теперь, знаешь, что вас ждёт? Одного допрос с „Триаксидом“, а другого — расстрел! — Лицо пленного ниобианина при этих словах стало ещё белее, он даже дышать перестал, но слышал всё, каждое слово, и уже, видимо, догадался, для чего притащили именно его. — И мне же вас даже пожалеть не хочется! Не могу я этого сделать! Противно потому что! Потому, что вы не солдаты… Вы вообще непонятно кто!.. Таких, как вы, учить надо, и учить жестоко, добрым щелчком по носу, — Ламберт замолчал, он был рассержен, почти разъярён, и эта ярость перехватывала горло, не дала договорить, хотя и так всё было ясно.

А мальчишка этот залепетал растерянно:

— Но ведь „Триаксид“… это незаконно… незаконно…

— А кто тебе сказал, что ТЫ пойдёшь на допрос, а не второй? — Ламберт чуть повернул голову, удивлённо поднял правую бровь. — Это уже не тебе решать, а нам… И знаешь, что мы решили? — Он чуть качнулся с пяток на носки, и в повисшей тишине было слышно, как скрипнула кожа ботинок. — Тебя мы больше допрашивать не будем. Радуйся! Потому, что это твоя последняя радость в жизни…

— Но ведь… — Голос у Джейка сорвался, он несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, но так и не смог ни слова сказать, лишь кашлянул хрипло.

— С дружком, конечно, забот побольше будет, — заговорил Ламберт, глядя на пленного в упор, — но мы уж позаботимся, место в лечебнице и для него найдётся…

И тут при этих словах Джейка словно прорвало:

— Вы не имеете права! — выкрикнул он Ламберту в лицо и сам не узнал собственного голоса, хриплого, срывающегося на звонкий, почти мальчишеский крик. — „Триаксид“ запрещён… Межпланетной Комиссией… Вы знаете, что вам за это будет?! Вам всем!.. И расстрел этот!.. Это тоже незаконно!.. Все ваши действия незаконны!.. Даже применение силы по отношению к военнопленным… Это нарушение прав человека!.. Нам даже пить не давали!.. За весь день ни разу…

Ламберт не перебивал, дал знак рукой солдату у порога, и Джейк сам замолчал, почувствовал, как сильные руки вцепились ему в локти. Он вырвался, сделал шаг вперёд, чуть не толкнувшись Ламберту в грудь, и произнёс уже без крика, но таким голосом, от которого холодом продрало между лопатками: что-то пророческое было в этих словах:

— Вы ещё пожалеете! Вам даже расстрел этот не поможет! Все узнают про это! Все! Вас судить будут… За нас, военнопленных… Вы ещё вспомните моё имя, капитан…

— Вы оба дезертиры! Вы даже не военнопленные! Вы даже без знаков отличия! Вы никакой армии не принадлежите! — Ламберт рассвирепел. Его ещё никто ни разу в жизни судом не пугал, и такое он стерпеть не смог. Обе его руки, выброшенные вперёд, ударом в грудь оттолкнули ниобианина назад, к двери. И удар был настолько сильным, что Джейк задохнулся, хватая воздух ртом, еле устоял на ногах, но продолжал смотреть Ламберту прямо в глаза и видел в них ненависть и ярость, те же чувства, с какими смотрел на него Янис пятнадцать минут назад.

— Расстрелять! — прошептал Ламберт одними губами, на Джейка это слово обрушилось так, что в ушах зазвенело, как тогда, после бомбёжки. Но, видимо, самому Ламберту тон приказа показался неубедительным, да и часовой что-то медлил с его выполнением, поэтому он и повторил, крикнул: — Расстрелять!!!

Под этот крик они, Джейк и двое солдат-караульных, переступили порог. Этот крик услыхал и Янис, но не удивился, даже невольно обрадовался. Он ждал этого приказа, понял сразу, куда его потащили через несколько минут после Тайлера. Уж если гвардейца после всех передряг — на отдых, то его не иначе, как под пули… Он еле тащился по улице, довольно грубо поддерживаемый под вывернутые локти, и думал с сожалением лишь об одном: Тайлер после всего, что сделал, останется жить, а ведь так хотелось свернуть ему шею… Хоть бы встретиться напоследок, хоть слово ему своё последнее сказать, раз уж так…

Они и встретились на ступенях крыльца, у распахнутых настежь дверей.

— Предатель! — прошипел Янис, встретив взгляд Тайлера, странный какой-то, пустой взгляд остекленевших пронзительно синих глаз. Хотел добавить ещё что-то, но осёкся, смолк, подавился словом, застрявшим в горле. Понял, понял сразу, куда это повели Тайлера в сопровождении двух сионийских солдат-автоматчиков. Нет, не так дают свободу, не так платят за предательство, за нужную информацию…

— Да вы что?!! Ведь меня же… меня!!! — прошептал Янис растерянно, провожая уходящего Тайлера глазами, глядя, как он медленно спускается по ступенькам, по скрипучим деревянным ступенькам…

— Тайлер!!! Джейк! — крикнул Янис, дёрнувшись вперёд, почти высвобождаясь из рук солдат. Он впервые за всё время назвал его по имени, но даже сам внимания на это не обратил. А вот Джейк попытался обернуться на его голос, но ему не дали, грубо толкнули вниз ударом приклада в спину. — Но ведь меня же… — снова прошептал Янис, медленно и неожиданно вдруг понимая, что будет дальше и что уже успело произойти, понимая свою ошибку и свои заблуждения… Неужели же поздно, опять слишком поздно?! Он опять и всюду не успел…

Да не может быть, чтоб он так ошибался!

Это всё сионийцы, это всё капитан этот чёртов! А я поверил ему, поверил, как сопляк неопытный…

— Вы его отправили, да?!! Его?!! — заорал Янис прямо с порога, видя перед собой лишь сверкающие ненавистью глаза Ламберта. — Сволочи! Сволочи вы все! И вы, капитан! — Он кричал что-то ещё, стоя посреди комнаты без посторонней помощи, забыв о боли. Сейчас им двигали только ярость и ненависть, несколько минут предназначавшиеся Тайлеру, сейчас же их мощь и силу ощущал на себе капитан, а он и слова не мог вставить во всю эту тираду. — Вы никакого права на это не имели! Ни по каким законам! Тем более, это я… я, а не он… должен был быть там!..

„И этот про законы…“ — Ламберт не стал дожидаться, когда ниобианин замолчит сам, просто ударил пленного по лицу, а потом швырнул на лавку у стены. Парень затих, замолчал сразу, только дышал часто, со всхлипыванием втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

— Верните его, капитан… — попросил вдруг, чуть ли не с мольбой глянув на Ламберта. И это поразило капитана не меньше, чем ярость пленного ниобианина, которого он отправил с приказом.

— Здесь я отдаю приказы! — ответил Ламберт, закуривая, и пленный на это ни слова не добавил, только Ли зашевелился как-то обеспокоенно.

— Это подло! Подло, капитан! — воскликнул вдруг Янис, резко вскидывая голову, заговорил с новой силой: — Что вы ему пообещали? Свободу? Жизнь? Что?! Нет же!.. Вы приказали расстрелять его! Расстрелять! Вот она, ваша плата за предательство!.. Подло, капитан… Вы давали ему слово, наверняка пообещали что-то, иначе бы он не заговорил, не повёлся бы просто на обещание, на испуг… Слово дали… Сволочи вы все… Все вы…

Он не договорил, его оборвал резкий злой смех. Смеялся Ламберт, держа сигарету у самых губ.

— Зачем я вам теперь нужен? Зачем? — Янис глядел на него исподлобья, но был на удивление спокоен, словно перегорел уже, излил всю свою ярость и ненависть в первые минуты, а сейчас со стороны их разговор напоминал обычную беседу. — Вы от меня ничего нового не узнаете. Да и не скажу я ничего… Ничего и никогда… — продолжал Янис глухим голосом; он сидел, чуть подавшись вперёд, выставив сломанную ногу. Эта поза, эта вскинутая голова, эти пылающие мрачной злостью глаза — весь он бросал вызов, это был протест против предстоящего допроса, это было ожидание ещё одного такого же короткого приказа: „Расстрелять!“

Но капитан как назло не торопился, был спокоен и не скрывал усталости, А Ли нервничал, нетерпеливо барабанил пальцами по столу, и всё порывался что-то сказать, но не решался, и выжидал.

— Я не предатель, капитан!

— Твой дружок тоже никогда им не был! — Ламберт круто развернулся на месте, впился в лицо пленного ниобианина глазами и, видя, как тот медленно начинает доходить до сути сказанных слов, добавил: — Он много чего наговорил нам, много чего… Например, то, что вы дезертиры, что вы сбежали из своей части, заблудились, прибились к гриффитам… Впрочем, не такая уж и сложная история, но ты-то о ней не знал ничего, правда?

Ниобианин отшатнулся, так резко прянул назад, что голова его ударилась о бревенчатую стену дома; прошептал что-то одними губами себе под нос, очень тихо (Ламберт смог разобрать всего несколько слов, да и то все они были ругательствами, страшными, уличными). И глаза пленного вспыхнули с новой силой, и лицо побелело смертельно, только на скулах высветился нездоровый, нервный румянец. А потом он закричал, закричал так, как ещё не кричал никогда:

— Ах вы, ублюдки! Твари проклятые!.. Да как вы могли, сволочи?! Вы, все!.. Все до единого!.. Все… Все… — Он задыхался, голос его срывался на беззвучный шёпот, но это его не останавливало, он сыпал ругательствами, проклятьями, угрозами, не выбирая выражений, не церемонясь и совершенно не заботясь о себе самом, забыв о собственном положении, о беспомощности — обо всём. — Да вы знаете, кого вы убили?! Хоть можете себе это представить?! Представляете вы себе или нет?! Да ни черта вы не представляете!!! Ведь вы же все дураки! Вы — ничтожные людишки с ничтожной планетёнки!.. Уроды вы все!.. Как же я вас ненавижу! Задавил бы, голыми руками всех задавил!.. Особенно вас, капитан!..

Он даже дёрнулся вперёд, попытался встать, кинуться на Ламберта, но со стоном беспомощности и отчаяния, а не боли, опустился на лавку, поник, продолжая шептать под нос всего лишь одно слово:

— Ненавижу… Ненавижу… ненавижу…

Он видел перед собой окаменевшее, белое, как мел, лицо Тайлера, такое, каким он был при последней встрече. Тайлер уже знал, куда его тащили, знал, что его ждёт, а я был уверен, что это меня, скорее всего, пристрелят… Был уверен, особенно после всех тех допросов, после выпадов капитана, после всех его запугиваний и побоев. Был готов к смерти, знал, что она — единственное, что остаётся, и не был против. Знал, она — единственное, достойное наказание за все ошибки, за всю глупость, неосторожность и беспечность…

Почему же опять крайним оказывается кто-то, а не я?! Почему так происходит? Тогда — капитан поймал мои пули, сейчас — Тайлер… И он оказался не при чём. Он выгораживал нас обоих, плёл какую-то чепуху про дезертирство, и ему бы поверили, наверное, будь он один, он, парень неглупый. Он гвардеец, гвардеец Его Императорского Величества. А я, дурак, и предположить не мог, что Тайлер этот сумеет придумать, как выбраться из этого переплёта. А я на него злился…

Какой же я дурак!.. Какой дурак!..

Он снова и снова вспоминал и переживал день заново: момент пленения, момент побега, снова плен, а потом допросы, допросы, допросы…

Как же он мог, он, никогда и никому не веривший, поверить сионийскому капитану?! Поверить в то, что Тайлер — гвардеец Тайлер — так легко расскажет всё, станет предателем?!

Какой же я после всего этого дурак!!!

Даже обрадовался, когда услышал приказ о расстреле… Сначала обрадовался за себя, думал, всё, отмучился, но что#769; значила та радость в сравнении с той, когда узнал, что это благодарность Тайлеру за его предательство. За предательство, которого не было!..

Ведь чувствовал тогда, сердцем, нутром, что-то не то происходит, что-то непонятное, не то, что должно быть. У Тайлера были тогда такие странные глаза, что невозможно было не почувствовать, что неладное что-то происходит, он же словно предупреждал, будто кричал молча, хотел сказать что-то важное…

Рассудительность, сообразительность, умение думать обо всех и за всех — в этом весь Тайлер. Потому его и капитан оставил за старшего. Странный человек. С такими Янис за свою жизнь ещё не сталкивался. Ведь они врагами после всего стать должны были, смертельными врагами. И Тайлер застрял здесь, на Гриффите, по моей вине, без документов, без индикатора. В армию загремел, рядовым — и это после Гвардии! С полудня да в полночь, как говорят по такому случаю гриффиты.

Он же убить меня должен был, сразу же и без разговоров, а он ни слова больше ни сказал, после того, как в карцере в одной камере отсидели… Забыли — зарыли, что ли?!

Он и мстить даже не пытался, ни разу не сделал ничего. И это всё было особенно странным для Яниса, он не раз в жизни видел, что и за меньшие проступки людей убивали, убивали без зазрения совести…

А этот же назад ещё вернулся, из плена выручать… Знал же прекрасно, на что шёл! Знал! Представлял себе! Так зачем тогда вернулся? Воспитание? Принципы, что-то ещё в том же духе — аж смех берёт!

Да какие к чёрту принципы, когда пристрелить могут в любой момент?! Пристрелить! Они уже его пристрелили!.. Сволочи!.. Гады!.. Уроды!..

Янис заскрипел зубами от ярости, злости и отчаяния. Я ведь презирал его, смеялся над ним и ему подобными, потом вообще возненавидел. Дурак! А тебе ведь, идиоту, повезло познакомиться, предать и по собственной глупости потерять человека, настоящего человека, такого, о каких только в книжках пишут да по „ящику“ показывают. Таких на Гриффите больше не встретишь, такие только ТАМ бывают…

Да, он мог бы стать тебе другом… Через столькое вместе прошли… Этот гвардеец единственный относился к тебе по-человечески, принял тебя таким, какой ты есть. Столько раз руку протягивал… А тебе всегда было наплевать на это, наплевать на него и его отношение к тебе. Ты всегда был сам по себе, один, и не замечал никого и не чувствовал ничего. Но когда остался один, по-настоящему один, — сейчас, среди сионийцев, среди врагов! — понял, что значит настоящее одиночество, одиночество среди людей, которым безразлична твоя судьба, которым нет до тебя дела!

Он мог бы стать твоим другом!

Никого и никогда не трогала твоя участь, никого не интересовало, что станется с тобой, останешься ли ты жить или умрёшь. А ему было до этого дело! Но ты сам отгородился от всех, оттолкнулся, спрятался, как делал это всегда, а потом и убил его своими действиями… подставил… своего так и не состоявшегося друга…

Неслыханная подлость!..

Дурак! Какой же я дурак!..

Как же жить теперь? После всего этого? Ты же только неприятности людям приносишь, предаёшь всех, подводишь. Сначала капитан, теперь, вот, Тайлер на твоей совести… Те люди, чьей жалкой тенью тебе даже не быть никогда! Никогда!

Господи, неужели во мне проснулась совесть?! Что это? Боже, я ведь впервые обращаюсь к Тебе, обращаюсь с просьбой… Пошли мне мою смерть… Любую… Страшную, мучительную, я приму её достойно… Хотя бы так накажи меня за мою слепоту… За слепоту, за эгоизм, за то, что я такой — ущербный… бесчеловечный, порочный… Зачем мне жить? Зачем я вообще живу? Чтобы приносить страдания людям? Всем людям, с какими сталкиваюсь по жизни?..

Янис сидел неподвижно, даже не моргал, сидел, опустив голову, смотрел в пол, и думал. Думал, спрашивал себя же, кричал на себя, плакал в душе от злости на себя же и ненавидел себя же самого, презирал себя и жаждал смерти как единственного избавления, спасения то мук совести. Но внешне ничего этого не было заметно, ни одного движения, ни одного звука! Это заставило Ламберта невольно забеспокоиться, обернуться, окликнуть пленного:

— Эй, ты там не уснул часом?

Ниобианин медленно поднял голову, и Ламберта поразили его глаза. Пустые, неподвижные, как у людей, приготовившихся к скорой смерти, знающих о её приближении, ждущих её, и разом потерявших желание продолжать борьбу за жизнь. Неприятный взгляд! До озноба! До холода в груди. Но Ламберт выдержал его, все силы и выдержку собрав…

…Капитан и этот, второй, долго говорили о чём-то, почти спорили, но Янис не слышал ни слова. Как же ничтожна казалась ему его прожитая жизнь!

Чем жил? Чему радовался? Что двигало его вперёд? Одни животные потребности и мелкие страстишки! Добыть денег на еду и питьё, найти ночлег на ближайшую ночь, поиграть в игровом зале, посмотреть какое-нибудь шоу по видеофону, — но всё это при условии, что останутся деньги. И всё! Каждый день! Каждый год!

Начинаешь вспоминать, и вспомнить нечего! Одни суды, следственные камеры, следователи и адвокаты, прокурор, свирепо сверкающий глазами при очередной встрече, угрожающий пожизненным заключением. А потом тюрьма, лагерь, камеры… Тоска, смертная тоска, никому и даже себе неинтересная… А ведь раньше ты гордился таким образом жизни, свободой, вернее, иллюзией свободы…

Таких никчёмных, бесполезных и даже опасных людей когда-то, в своё время, высылали на Сиону. Общество в целях безопасности избавлялось от подобного мусора, человеческого мусора — и было право. Не отстреливать же их, как это делали во время Кризиса с бродячими собаками? Хотя, кто ты есть? Ты и есть бродячая собака, опасная, вызывающая лишь страх и опасение у обывателя за себя и своё добро. В таких кидают камнями и бьют палками… Ты жить не имеешь права! Не имеешь!

…Одно слово, проскользнувшее в разговоре, против воли привлекло внимание: „Триаксид“! Янис аж дёрнулся. Нет, только не это! Лучше самая страшная смерть, чем такая жизнь! Жизнь после „Триаксида“! Нет! Никогда!

А офицер этот, второй, поднялся из-за стола, вышел на середину комнаты, потоптался туда-сюда, будто разминался после долгого сидения. Янис из-под опущенных ресниц, из-под спадающих на лоб спутанных волос следил, как осторожное и внимательное животное, за каждым движением сионийца.

„Триаксид“, значит! — Подумал с какой-то мстительностью, с нехорошей усмешкой на губах, — Так вот почему вы меня оставили! Целый день нам обоим нервы трепали, а вы, оказывается, выбирали, кого лучше колоть, кто из нас двоих знает больше… Кто-то из вас, выходит, в Разведке состоит! Так просто вам бы никто эту наркоту не доверил. Кто из вас в Отделе прописан? Капитан? Нет! Это солдат, он таких методов не приемлет, он лучше кулаком в зубы, или ботинками по почкам. Значит, этот, с повадками адвоката… Он, выходит, всем здесь заправляет…»

А Ли уже отвернулся, встал к Янису спиной, подтянул к себе через стол раскрытую папку, принялся копаться в ней, не глядя на пленного. На него вообще никто не глядел, его воспринимали как часть мебели, уже решённый вопрос, и даже капитан не замечал этой настороженности и напряжения в подобравшейся фигуре ниобианина.

«Дурака, значит, из меня сделать осталось в довершение ко всему. Психа! А вы меня спросили? Хочу ли я этого?! Сволочи! Не хочу я так жить! И вообще жить не хочу!..

Так, а если кинуться на этого, из Разведки? Испугается ведь, обязательно испугается… Сбить хотя бы с ног, в драку ввязаться, может, капитан и выстрелит в суматохе этой? Или тот, у дверей, не выдержит, пальнёт? — Он смерил расстояние, прикинул, где стоит капитан, представил, как он бросится разнимать, схватится за кобуру на поясе, должен схватиться… Только б выстрелил. — Боже! Господи! Пусть хоть сейчас будет так, как я хочу, а не так, как всегда получается!..»

Тут Ли нашёл то, что искал, выпрямился, зашелестел мягким пластиком, в какой обычно запаивают стерильные медикаменты, и Янис понял: опоздал! И метнулся вперёд неожиданно для всех и даже для самого себя.

А дальше всё произошло в секунду! Часовой у двери только ахнул, щёлкнул затвором автомата, запутался в ремне.

— Не стрелять! — заорал Ламберт, бросаясь Ли на выручку. Вдвоём они справились не сразу, но всё же довольно быстро. Да и ниобианин вдруг как-то обмяк, полупридушенный Ламбертом. Так же вдвоём они вернули пленного на лавку, усадили, придерживая за плечи, и тут только капитан заметил в руке Ли пустую ампулу.

— Вы, что, уже?!

— Да, даже сам не заметил, когда, — Ли с досадой дёрнул подбородком, сжал ампулу в кулаке до боли в пальцах, — Да он так кинулся неожиданно, псих какой-то!..

Вымещая раздражение, ткнул ниобианина кулаком под рёбра. Больно ткнул! Но тот был уже в полубессознательном состоянии, не чувствовал уже ни боли, ни страха — ничего! Это уже был не человек…

— Вот чёрт! И всю сразу, да? — Ли кивнул в ответ, — Куда попали-то хоть?.. В шею, под нижнюю челюсть?! Чёрт! Чёрт! — выругался зло, глядя на ниобианина сверху, — Нельзя было всю сразу! Ведь теперь у нас на все наши вопросы минут двадцать максимум! А потом с него ничего уже не выдавишь, даже имени своего не вспомнит… Вот ведь чёрт возьми!..

Ладно! — грубо встряхнул пленного за плечи, наклонился, заглядывая в лицо, но не в глаза, полностью лишённые хоть какой-то мысли — жуткое, пренеприятное зрелище! Задал первый вопрос:

— Имя?!

Слово, брошенное Алмааром в последний момент, долгим эхом звенело в ушах. Джейк был поражён, ведь до этого Янис ни разу не назвал его по имени, а сейчас же до него словно доходить стало, какую глупость они совершили, обидевшись друг на друга. Нашли время! Как дети! Смех да и только!..

Вот они и разошлись кто куда каждый своей дорожкой. А напоследок ведь могли и поговорить по-человечески. Сколько же их связывало! Как настойчиво сталкивала их судьба, а они так и остались не врагами, не друзьями. Почему? А кто его теперь знает?

Конвойные — два сионийских солдата — шли следом, больше не подгоняя и не прикрикивая. Куда им торопиться? Шли и говорили между собой о чём-то, Джейк не понимал ни слова, не слушал их, и звуки голосов воспринимались одни общим неясным фоном.

Они прошли по центральной улице мимо солдат, мимо вездехода, мимо двух старух гриффиток, опасливо переговаривающихся через высокий плетёный забор. Все замолкали, провожали их троих глазами, стояли неподвижно, так, словно понимали, куда ведут этого высокого парня со скованными за спиной руками.

Вошли в лес, пошли по чуть приметной тропиночке, по ней гриффиты ходили к реке, сейчас же, боясь нарушить приказ, все они сидели по домам, не высовывались лишний раз.

Джейк шёл неслышно, хоть и чувствовал, с каким трудом подчиняется ему разом одеревеневшее тело. Но всё равно шёл так, как ходил всегда: лёгким невесомым шагом, под которым и песчинка не скрипнет, ни веточка не хрустнет. Эта осторожность и даже какая-то сосредоточенность на каждой, пусть даже незначительной мелочи, были теперь для него единственным, что занимало его мысли.

Вот где-то левее вспорхнула птица, с тревожным криком качнула ветки, пролетая над головой, и солнечные зайчики побежали по стволам деревьев, по широким разлапистым листьям, преграждающим путь.

Вот яркие огромные бабочки, взлетев с орхидей, закружились на месте в странном танце, в потом так же вместе откатились в сторону, скрылись среди деревьев, затерялись в листве.

Тонкая змейка с жёлтым брюшком и такими же жёлтыми пятнами по обеим сторонам рта свесилась вниз с лианы чуть ли не до лица, зашипела, предупреждая, раскачиваясь из стороны в сторону, угрожая острыми, но не ядовитыми зубами, — мелочь, не представляющая опасности. Джейк только чуть голову в сторону отодвинул, прошёл мимо, а одни из сионийцев, шедший следом, испуганно вздохнул, ругнулся под нос, дулом автомата отшвырнул змею в кусты и прокомментировал:

— Вот дряни-то сколько всякой! Шагу не ступить!..

Его напарник буркнул что-то насчёт того, что он полностью с ним согласен. Только Джейк наслаждался этой красотой. Весь этот мир вдруг показался ему куда красивее и ярче того, что он увидел в первый день, когда попал в джунгли. Сейчас и краски были ярче, и крупнее цветы, и зеленей листья, и тонкий аромат казался куда приятнее и тоньше всех известных ранее запахов — всё это стало как-то выпуклее, явственней, обострилось, приблизилось. И глядя вокруг, Джейк неожиданно понял: он хочет жить!

Он должен бороться, он хочет жить и, значит, должен что-то делать, пытаться, пробовать, биться, но не покорно подчиняться обстоятельствам. Он должен жить! Он обязан вернуться! Ведь его же родители ждут. И матери обещал вернуться… Обещал!..

Я же обещал ей вернуться! Я и себе обещал выбраться из всего этого!

А они уже перешли канаву, приблизились к реке настолько, что шум воды стал заглушать шелест листьев. Здесь, в низине, и кустарник стал гуще, и лес темней, свет солнца почти не доходил до земли, это было царство теней, не знакомое со светом, с солнечным светом.

Конвоиры чуть поотстали, как будто забыли, зачем были посланы, и Джейк воспользовался единственным, имеющимся у него шансом, — пригнувшись, вжав голову в плечи, метнулся с тропинки в сторону, в кусты, напролом, ничего перед собой не видя, кроме беспорядочного мелькания зелени перед глазами.

Крики и очереди из автоматов нагнали, ударили в спину, но он всё равно бежал, даже не думая о спасении — ни о чём не думая, только одно повторяя в такт сердцу: «Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!..»

Что-то горячее, обжигающее толкнулось в сердце — и боль, неожиданная, острая, живая, выдавила весь воздух из лёгких. Весь — до последней капельки! Он хватал его открытым ртом, но не мог проглотить, а потом перед глазами всё крутанулось резко, Джейк так ничего и не понял, ощутил только, как с громким — оглушающим, заслоняющим собой все звуки этого мира! — хрустом входят в тело пули.

В это беззащитное и слабое тело!

Он видел ещё траву и землю, близко, очень близко, в последний момент понял, что стоит на коленях, а потом — всё! Мозг ещё какое-то время ловил окружающие звуки: треск ломаемых кустов и шаги сионийцев. Их голоса:

— Смотри-ка, а думал, не достану! — Сказал один, глядя, как чёрные в этом сумраке пятна быстро расплываются по ткани защитного комбинезона.

— А я думал, уйдёт! — Добавил второй, толкая ниобианина носком ботинка. — Готов, вроде…

— А сейчас, контроль для верности! — сиониец перевёл режим стрельбы на одиночный, нажал спуск. Но, видимо, нервничал, или просто руки дрожали после быстрого бега: все выпущенные пули вошли в рыхлую землю совсем рядом с головой лежащего неподвижно ниобианина.

— Мазила! — рассмеялся над собой же, а потом добавил равнодушно, — А, чёрт с ним, пошли! Так даже быстрее…

— Закопать бы надо! Капитан говорил…

— Да пошлём кого-нибудь из местных! — отмахнулся, убирая автомат, — Да подумаешь!.. Кто узнает?..

— Мы и сами-то мало узнали. Одни вопросы, а ответов — ноль! — Ли поднимался вслед за гостем по ступеням и говорил всё, говорил всю дорогу от машины и до дома. Говорил и чувствовал сам, что будто оправдывается в чём-то, будто он виноват в том, что ниобианин этот оказался как раз тем, за поимку которого «информаторы» обещали кучу денег.

— Вы же знаете, эти спецсредства такие ненадёжные. Хочешь одно — получается другое… — Ли осёкся, встретив хмурый взгляд Ламберта. Капитан стоял на крыльце, курил, убрав одну руку в карман. Сам он гостя из города встречать не вышел. Он недолюбливал «информаторов». А ли, зная это, не стал настаивать.

Ламберту и этот тип не понравился сразу, с первого взгляда. Высокий, худощавый, и какой-то пижонистый. Тщательно отглаженный костюм с аккуратными стрелочками на брюках, без единой складочки, ослепительной белизны рубашка, и даже ботинки — они одни вызывали у солдат завистливые взгляды. А Ламберта, наоборот, раздражала эта аккуратность. «Тоже мне, приехал, как на прогулку за город. Здесь грязища, куда ни сунься, неужели сам не понимал, куда едет?..»

Гость, назвавшийся «мистером Грином», задержал взгляд на лице Ламберта и чуть заметно кивнул головой, словно отметил для себя что-то важное. Глаза у него были странные, чёрные настолько, что зрачок от радужки отличить невозможно. И взгляд внимательный, прощупывающий до самого сердца, будто знающий наперёд каждое слово, каждое движение собеседника.

По этому взгляду Ламберт сразу понял: не «пустышка» этот тип. Не тот человек, который только ищет повода показать свой достаток и положение в обществе. Эти, из ОВИСа, не послали бы сюда простого пижона.

«Информатор» первым переступил порог, и Ламберт не удержался, пошёл следом, уж очень ему захотелось вдруг увидеть этого Грина в деле. Ли опередил их, первым подошёл к ниобианину, чуть коснулся пальцами его плеча, произнёс:

— Полная потеря памяти, бессвязная речь, не мыслит, не понимает, не чувствует. Не человек — растение! — Несколько раз щёлкнул пальцами перед носом пленного — ниобианин не шевельнулся, — Вот, видите! Это не человек уже…

— Переусердствовали… — «Информатор» глянул ни Ли с осуждением, нахмурился, — «Триаксид»?

Лейтенант растерялся от такой догадливости.

Существовало много веществ, подходящих для глубокого допроса. Все они были хороши и применялись что одной, что другой стороной, и никто не скрывал этого. Одно было плохо. На все эти средства у солдат вырабатывали специальными медикаментами иммунитет, а «Триаксид» действовал безотказно во всех случаях. Но он был запрещён, и это-то и смутило лейтенанта.

Но Грин не ждал его согласия, не ждал, что тот качнёт головой или начнёт отпираться, от и так всё понял, с «Триаксидом» и ему уже доводилось иметь дело. Прекрасно знал, что дело это подсудное, скандальное, но он, как и все «информаторы», не имел привычки вмешиваться в государственные дела Сионы и Ниобы. ОВИС был выше всех этих мирских дрязг, он занимался только своими делами, у него были свои цели. ОВИС также не любил, когда его проблемы, а особенно секреты выходили в мир.

Одним из таких секретов был вот этот парень. Грин узнал его сразу, ещё с порога. Алмаар, «бродяга Алмаар», как называли его в их Отделе. И не только потому, что Карбовски подобрал его на улице; этот Алмаар не понимал и не знал, что в мире существуют какие-то чёткие границы и пределы, за которые соваться не то что бы не нужно и нежелательно, но и опасно.

Попав в Отдел Внешней Связи, которым руководил сам Грин, этот новичок с первых же дней показал, на что он способен, стоит дать ему волю. Он «влезал», куда только можно было «влезть», познакомился со всеми Отделами в их Организации, вычислил, кто чем занимается и в какой области, и какие у какого Отдела возможности. Слово «нельзя» для таких, как он, словно бы не существовало.

Видя это, Грин, как самый главный в Отделе, попытался приструнить излишне любопытного юнца, перепробовал все меры воздействия вплоть до применения силы, но только нажил себе опасного и очень умного врага в лице Алмаара. Они воевали долго и страшно, и вражда эта вышла за стены их Отдела. Помирить их пытались многие, даже Карбовски, но безрезультатно, так как никто не знал причины этой войны, а сам Грин не любил выносить сор из избы. Да и сам Алмаар был достаточно скрытен и осторожен. Он понимал, что за нарушение общепринятых правил и Устава Организации, лучшее, что его ждёт, — возвращение на улицу. Но не прекращал при этом любопытствовать, и ясно, что дело это закончилось тем, чем оно и должно было рано или поздно закончиться: об Алмааре и его делишках узнали! Просто удивительно, что произошло это только сейчас, когда все банки, даже Главный на Фрейе, были пересмотрены и буквально выпотрошены зарвавшимся новичком.

Он был осторожен, особенно поначалу, но потом обнаглел от собственной безнаказанности, потерял последние крохи приличия — и попался во время очередной «чистки».

И тут уж досталось всем из Отдела Внешней Связи! Всем, кто хоть краем уха слышал или видел что-то странное, необычное и не доложил начальству. Но новичок никогда и ни у кого не спрашивал совета, не просил помощи, но и не хвалился своими «успехами». Может, только поэтому, кроме него и самого Грина, который, как оказалось в ходе расследования, был в курсе всего происходящего, остальные работники Отдела отделались лёгким испугом: тщательными допросами и строгими предупреждениями. Самого Грина, как заведующего Отделом, в наказание понизили в должности, он не руководил больше никем и ничем, стал рядовым «информатором», а вот судьбу Алмаара решали на Общем Совете.

Вина его была огромной, да и случай такого наглого нарушения правил был невиданным даже для самых опытных сотрудников ОВИС, повидавших на своём веку многое. Следовательно и наказание должно было быть соответствующим… Что тогда только ни предлагалось на Совете!

Вплоть до смертной казни! Но до подобного все жё дело не дошло; сам Грин предлагал крутые меры: промывка мозга с помощью самых сильных средств, уничтожение памяти и, конечно же, исключение из штата ОВИС ввиду полной потери доверия. Это дело, пожалуй, тем бы и закончилось, тем более и причины Грин назвал очень серьёзные:

— Да вы только попробуйте выпустить его с такими знаниями! Вы представляете, чем это закончится?! Чем?! Полным недоверием со стороны правительств и народа, — убеждал тогда Грин всё Собрание. Он был прав, и это многие понимали, хоть и считали, что такие крутые меры к малоопытному, молодому, но, несомненно, талантливому сотруднику объясняются, скорее, личной неприязнью самого Грина, — Наша связь, наши знания соединяют эти миры в одно целое! Что же будет, если всё это выйдет в мир? Когда каждый сможет без нашей помощи связываться с любой точкой в нашей Системе? Мы и наши знания никому не будут нужны!.. Вспомните наш главный закон: мы никуда не вмешиваемся, но и никому не позволяем вмешиваться в наши порядки! Никогда!.. Сейчас вы пожалеете его, а завтра нас самих не останется!.. Запомните это!..

Он смог бы убедить их, он был близок к этому как никогда, но в дело вмешался Карбовски. И все порешили сделать так, как предложил он: лишить Алмаара индикатора личности, всех прав и привилегий «информатора», лишить его возможности покинуть Чайна-Фло и сам Гриффит. Они думали наказать этого щенка таким способом, а Грин, узнав о таком решении, был в бешенстве, он рвал и метал, особенно когда узнал, что все они надеются на возвращение Алмаара. Как сказал сам Карбовски по этому поводу:

— Этот юноша уде вкусил плод познания, и без его сладости ему не выжить. Он вернётся, вот увидите. Обязательно вернётся и раскается во всех своих грехах. Нам остаётся лишь подождать немного, но зато мы получим первоклассного специалиста…

Чёрта с два! Алмаар не вернулся! Как в воду канул! Сгинул надолго, за ним даже наблюдение установить не смогли, хоть и пресекли его почти удавшуюся попытку покинуть планету под чужим именем.

А Грин предупреждал, что так оно и будет. Конечно, откуда Карбовски было знать, на какие закидоны способен этот преступник, а Грин знал, не даром же он управлял самым большим Отделом в Организации и за это время сумел достаточно узнать своего нового подчинённого.

А Алмаар, даже не имея ничего, всё же сумел подпортить им репутацию. Особенно с индикатором… Теперь только дурак не знает, что капсула эта не так прочна, как гарантировали раньше сами «информаторы»… А ведь это только начало!

И как злорадствовал тогда Грин, когда узнал об этом, когда видел, как метались остальные в своих жалких попытках напасть на след Алмаара. А теперь он вот где, перед ним, этот неуловимый бродяга Алмаар, и никуда ему сейчас не деться, после «Триаксида» его жизнь будет проходить в спецклинике. И Грин радовался, хоть и старался скрыть злорадную улыбку.

Поддёрнув брюки, чтобы, не дай Бог, испортить стрелочки, «информатор» опустился перед ниобианином на корточки, заглянул ему в лицо и вдруг произнёс с улыбкой:

— Ну, вот и встретились, дружок!

А Ламберт поразился про себя такому странному обращению: «Они, что знакомы, что ли? Да, если и так, он сейчас и маму-то родную не вспомнит. Неужели этот тип не знает, что „Триаксид“ разрушает клетки мозга? Необратимые процессы… Лишь один из трёх, если не из пяти, в состоянии оправиться после такой дряни. И уж этот-то явно не принадлежит к тем счастливчикам». Но ничего этого Ламберт не сказал, хмыкнул недоверчиво, и всё.

А сам Янис, всё это время находившийся будто в трансе, полностью ни мысли, ни язык, ни тело не контролирующий, вдруг узнал человека, сидящего перед ним. Эти бездонные чёрные глаза часто являлись ему в кошмарах, и от этих кошмаров ничто не могло спасти, кроме бессонницы. А сейчас эти жуткие глаза были напротив, и они улыбались, улыбались вместе с довольно изогнутыми в злорадной улыбке губами.

И тогда Янис не выдержал. Он понял неожиданно, что сейчас это не продолжение сна, это — явь, и от неё спасения не найти, как ни пытайся. Но он всё равно кинулся прочь, кинулся молча, без звука, не чувствуя боли, гонимый животным, почти осязаемым ужасом.

Но его и на этот раз перехватили, даже подняться не дали, а Грин в ответ рассмеялся, поднимаясь, сказал:

— Растение?! Да на такое растение даже «Триаксид» не действует! Ему нужна отрава посильнее…

— Он, что, счастливчик?? — изумился Ли, слова «информатора» он понял правильно и всё равно переспросил. Ламберт же ничего на это не сказал, хоть и сам видел впервые то, про что рассказывали другие.

А Грин довольно тряхнул головой, будто и не замечая, что все его тщательно уложенные по последней моде чёрные волосы беспорядочно рассыпались, так, что несколько прядей упали на лоб. Но этот вид не испортил все элегантности облика, наоборот, подчеркнул какую-то ненавязчивую красивую небрежность, и Ламберт понял, что вся прежняя пижонистость так же неприемлема гостем, как и им самим…