ТАИРАВКИТНА

реднаероК дарноК лраК: ниязоХ

Эту надпись можно было прочитать на стеклянной двери маленькой книжной лавочки, но, разумеется, только если смотреть на улицу из глубины полутемного помещения.

Снаружи было серое промозглое ноябрьское утро и дождь лил как из ведра. Капли сбегали по изгибам букв, по стеклу, и сквозь него ничего не было видно, кроме пятнистой от сырости стены дома на противоположной стороне улицы.

Вдруг дверь распахнулась, да так порывисто, что маленькая гроздь желтых медных колокольчиков, висевшая над нею, яростно затрезвонила и долго не могла успокоиться.

Переполох этот вызвал маленький толстый мальчик лет десяти или одиннадцати. Мокрая прядь темно-каштановых волос падала ему на глаза, с промокшего насквозь пальто стекали капли. На плече у него была школьная сумка. Мальчик был немного бледен, дышал прерывисто, и, хотя до этой минуты, видно, очень спешил, теперь застыл как вкопанный в дверном проеме.

Дальний конец длинного узкого помещения тонул в полутьме. У стен до самого потолка громоздились полки, плотно уставленные книгами разного формата и толщины. На полу возвышались штабеля фолиантов, на столе были навалены горы книжек размером поменьше, в кожаных переплетах и с золотым обрезом. В противоположном конце помещения за сложенной из книг стеной высотой в человеческий рост горела лампа. И в её свете время от времени появлялись кольца табачного дыма; подымаясь, они становились всё больше и больше, потом расплывались в темноте. Это было похоже на дымовые сигналы, какими индейцы передают друг другу с горы на гору всякие сообщения. Там явно кто-то сидел. И в самом деле мальчик услышал, как из-за книжной стены раздался довольно грубый голос:

— Пяльте глаза сколько угодно, можете с улицы, можете здесь, но только затворите дверь. Дует.

Мальчик послушался и тихонько прикрыл дверь. Потом ближе подошел к стене из книг и осторожно заглянул в угол. Там в кожаном вольтеровском кресле с высокой спинкой, уже изрядно потертом, сидел грузный и коренастый пожилой человек. На нём был мятый черный костюм, выглядевший поношенным и каким-то пыльным. Его живот стягивал цветастый жилет. Голова у него была лысая, и только над ушами торчали пучки седых волос. Лицо было красным и напоминало свирепую морду бульдога.

На ней красовался нос картошкой, на котором сидели маленькие очки в золотой оправе. Старик попыхивал изогнутой трубкой, свисающей из уголка рта, и поэтому казался косоротым. На коленях у него лежала книга, которую он, как видно, только что читал — его пухлый указательный палец левой руки был засунут между страницами вместо закладки.

Правой рукой он снял теперь очки и принялся разглядывать стоявшего перед ним маленького толстого мальчика в промокшем пальто — с пальто так и капало. При этом он сощурил глаза, отчего выражение его лица стало ещё более свирепым.

— Ах ты, Боже мой! — только и пробормотал он и, раскрыв книгу, вновь стал читать.

Мальчик не знал, как ему себя вести, и поэтому просто стоял, удивленно глядя на старика. А тот вдруг снова захлопнул книгу, опять заложил страницу пальцем и прохрипел:

— Слушай, мой мальчик, я терпеть не могу детей. Теперь, правда, модно носиться с вами как с писаной торбой, но это занятие не для меня! Другом детей меня уж точно не назовешь. По мне, дети — это просто-напросто орущие болваны, мучители рода человеческого, которые всё ломают, пачкают книги вареньем, вырывают страницы и плевать им на то, что у взрослых тоже могут быть свои беды и заботы. Я говорю это, чтобы ты крепко подумал, зачем сюда пришел. Кроме того, у меня нет детских книжек, а других книг я тебе не продам. Ну вот, я надеюсь, мы друг друга поняли!

Всё это он произнес, не вынимая трубку изо рта. Потом снова раскрыл книгу и углубился в чтение.

Мальчик молча кивнул и уже собирался уйти, но вдруг ему показалось, что он не может оставить эту речь вот так, без ответа, поэтому он повернулся и чуть слышно произнес:

— Только невсетакие.

Хозяин лавки поднял на него глаза и снова снял очки:

— Ты всё ещё здесь? Посоветуй, что нужно делать, чтобы избавляться от таких как ты? О чём таком весьма важном ты собирался мне сказать?

— Ничего уж такого важного, — ответил мальчик ещё тише. — Я только хотел сказать, что не все дети такие, как вы говорите.

— Ах, вот оно что! — старик поднял брови с наигранным изумлением. — И надо полагать, именно ты и являешься счастливым исключением?

Толстый мальчик не знал, что ответить. Он только пожал плечами и повернулся к двери.

— А манеры каковы, — раздалось бормотание за его спиной. — Мог бы хотя бы представиться.

— Меня зовут Бастиан, — сказал мальчик. — Бастиан Бальтазар Букс.

— Весьма странное имя, — прохрипел старик. — С тремя «Б». Правда, в этом ты не виноват, не сам же ты так себя назвал. Я — Карл Конрад Кореандер.

— А тут три «К», — серьезно заметил мальчик.

— Хм, — буркнул старик. — Верно!

Он выпустил из трубки несколько колечек дыма.

— Хотя всё равно, как нас зовут, мы ведь больше не встретимся. Мне хотелось бы выяснить только одно: с чего это ты как бешеный ворвался в мою лавку? Похоже, ты от кого-то убегал, да?

Бастиан кивнул. Его круглое лицо вдруг стало ещё бледнее, а глаза ещё больше.

— Наверно, ты ограбил кассу в магазине, — предположил господин Кореандер. — А может, пристукнул старушку, или ещё что-нибудь похлеще — от вас теперь всего можно ожидать. Тебя что, дитя моё, полиция преследует?

Бастиан замотал головой.

— Выкладывай всё как есть, — сказал господин Кореандер. — От кого ты убегал?

— От них.

— А кто это — они?

— Ребята из нашего класса.

— Почему?

— Они… Они всё время пристают ко мне.

— Что же они делают?

— Они поджидают меня у школы.

— Ну и что?

— Потом орут, по-всякому обзываются, смеются…

— И тебе всё это нравится? — Господин Кореандер неодобрительно поглядел на мальчика. — А почему бы тебе не дать кому-нибудь в нос?

Бастиан пристально посмотрел.

— Нет, я не смогу. К тому же я плохо дерусь.

— А подтягиваться на кольцах ты умеешь? — допытывался господин Кореандер. — А бегать, плавать, играть в футбол, делать зарядку? Ты что, вообще ничего из этого не умеешь?

Мальчик покачал головой.

— Короче говоря, ты слабак?

Бастиан пожал плечами.

— Но хоть язык-то у тебя есть? Что же ты молчишь, когда над тобой издеваются?

— Я попробовал один раз им ответить…

— Ну и что?

— Они закинули меня в мусорный контейнер и привязали крышку. Два часа я кричал, пока меня не услышали.

— Хм, — проворчал господин Кореандер. — И теперь ты больше ни на что не решаешься?

Бастиан кивнул.

— Сверх того, — констатировал господин Кореандер, — ты труслив, как заяц!

Бастиан опустил голову.

— Наверно, ты выскочка, да? Первый ученик, любимчик учителей? Так что ли?

— Нет, — сказал Бастиан и ещё ниже опустил голову. — Меня оставили на второй год.

— Боже милостивый! — воскликнул господин Кореандер. — Выходит, неудачник по полной программе!

Бастиан ничего не ответил. Он просто стоял, опустив руки, а с его пальто всё капало и капало на пол.

— Что же они орут, когда тебя дразнят? — поинтересовался господин Кореандер.

— Ах — да всё, что угодно.

— Например?

— Толстый дурень рухнул вниз, зацепился за карниз, карниз оборвался, дурень разорвался…

— Не очень-то остроумно, — заметил господин Кореандер. — Что ещё?

Бастиан помедлил, а потом стал перечислять.

— Чокнутый. Недоносок. Трепло. Свистун…

— А почему чокнутый?

— Я иногда разговариваю сам с собой.

— О чём же ты разговариваешь сам с собой? Ну, к примеру?

— Рассказываю сам себе разные истории. Выдумываю имена и слова, которых нет…

— И сам себе всё это рассказываешь? Зачем?

— Ну, потому что никому кроме меня это не интересно.

Господин Кореандер некоторое время задумчиво молчал.

— А что об этом твои родители думают?

Бастиан ответил не сразу.

— Отец… — пробормотал он наконец, — отец ничего не говорит. Он никогда ничего не говорит. Ему всё равно.

— А мать?

— Её больше тут нет.

— Твои родители разошлись?

— Нет, — сказал Бастиан, — она умерла.

В этот момент зазвонил телефон. Господин Кореандер с напряжением поднялся со своего кресла и, шаркая, поплелся в маленький кабинет за прилавком. Он поднял телефонную трубку, и Бастиану показалось, что он называет его имя. Но тут дверь закрылась, и, кроме невнятного бормотанья, ничего больше не было слышно.

Бастиан всё ещё стоял не шевелясь. Он никак не мог взять в толк, что же такое с ним произошло, почему он стал всё рассказывать, да ещё так откровенно. Ведь он терпеть не мог, когда ему лезли в душу. И вдруг его прямо в жар бросило: он опоздает в школу, ему надо торопиться, бежать со всех ног — но он всё стоял и стоял, не в силах ни на что решиться.

Что-то его здесь удерживало, он не мог понять что.

Приглушенный голос всё ещё доносился из кабинета. Это был долгий телефонный разговор.

И тут Бастиан осознал, что всё это время он глядит на толстую книгу, которую господин Кореандер только что держал в руках, а теперь оставил на кожаном кресле. Он просто глаз не мог от неё отвести. Ему казалось, от этой книги исходит какое-то магнитное притяжение, оно его непреодолимо влечёт.

Бастиан подошел к креслу, медленно протянул руку, коснулся книги, и в тот же миг внутри него — «клик!» — точно захлопнулся капканчик. У него возникло смутное чувство, будто от этого прикосновения пришло в движение что-то неотвратимое, чего уже никак не остановишь.

Он взял книгу, высоко её поднял и оглядел со всех сторон. Переплет был обтянут медно-красным шелком и мерцал, если вертеть книгу в руках. Быстро перелистав её, Бастиан увидел, что шрифт напечатан двумя цветами — красным и зеленым. Картинок, кажется, не было вовсе, зато главы начинались большими, удивительно красивыми буквицами. Он снова внимательно оглядел переплет и увидел, что на нём изображены две змеи, светлая и темная, — вцепившись друг другу в хвост, они образовывали овал. И в этом овале причудливыми, изломанными буквами написано заглавие книги:

Человеческие страсти загадочны, и дети подвластны им так же, как и взрослые. Те, кем они завладеют, ничего не могут толком объяснить, а те, кто их не испытал, даже представить себе не в силах, что это такое. Есть люди, рискующие жизнью, чтобы покорить какую-нибудь заоблачную вершину. Но ни они сами, ни кто-либо другой на свете не могли бы сказать, зачем им это понадобилось. Другие буквально разоряются, чтобы завоевать сердце той, которая о них и слышать не хочет. Третьи скатываются на самое дно, потому что не могут устоять перед соблазном изысканного блюда или вина. Иные готовы спустить целое состояние в азартной игре или пожертвовать всем ради навязчивой идеи, которую и осуществить-то невозможно.

Есть люди, убежденные, что будут счастливы лишь тогда, когда переедут жить в другое место, и всю жизнь мечутся по белу свету.

А некоторые не находят покоя, пока не станут могущественными… Короче говоря, сколько людей, столько страстей.

Страстью Бастиана Бальтазара Букса были книги.

Кто никогда не просиживал над книгой долгие часы после школы с пылающими ушами и взлохмаченными волосами, читал и читал, и про всё на свете забывал, не замечая, что хочет есть или замерзает. Кто никогда не читал тайком под одеялом при свете карманного фонарика, после того как мать или отец, или ещё там кто-нибудь из домочадцев давно уже погасили свет, приказав тут же заснуть, потому что завтра вставать ни свет ни заря. Кто никогда не проливал явно или тайно горьких слёз оттого, что закончилась какая-нибудь великолепная история и пришло время расстаться с её героями, с которыми пережил столько приключений, которых успел полюбить, которыми восхищался и так тревожился за их судьбу и без которых теперь жизнь кажется пустою, лишенною смысла…

Так вот, тот, кто не пережил всего этого сам, наверно, никогда не поймет, как Бастиан сделал то, что он сделал.

Бастиан, не мигая, смотрел на заглавие книги, и его кидало то в жар, то в холод. Да, именно об этом он так часто думал, так страстно мечтал:

История, которая никогда не заканчивается! Книга книг!

Он должен заполучить эту книгу, чего бы это ему ни стоило!

Чего бы это ему ни стоило? Легко сказать! Даже если бы он мог предложить за неё больше, чем те три марки пятьдесят пфеннигов, что лежат у него в кармане, всё равно: недружелюбный господин Кореандер ясно дал понять, что не продаст ему ни одной книжки. А уж тем более никогда ничего не подарит. Положение было безвыходным.

Но всё же Бастиан знал, что не сможет уйти без этой книги. Теперь ему стало ясно, что он вообще пришел сюда только из-за неё — это она позвала его каким-то таинственным образом, потому что хотела к нему, да и всегда, в сущности, была его книгой!

Бастиан прислушался к глухому урчанию, по-прежнему доносившемуся из кабинета.

Не успев отдать себе отчет в том, что делает, он вдруг схватил книгу, быстро сунул её за пазуху и прижал к груди обеими руками. Не спуская глаз с двери кабинета, он бесшумно прокрался к выходу. Осторожно нажал ручку, стараясь не зазвенеть медными колокольчиками, и чуть-чуть приоткрыл стеклянную дверь. Потом тихонько затворил её снаружи.

И только тогда побежал.

Тетради, учебники и пенал тряслись в его сумке в такт быстрому бегу. У него закололо в боку, но он мчался дальше.

Дождь хлестал по лицу, струйки воды стекали за шиворот, пальто не спасало Бастиана от промозглой сырости, но он всего этого не замечал. Ему было жарко, и не только от бега.

Совесть, молчавшая в книжной лавке, вдруг проснулась и заговорила. Все оправдания, которые были такими убедительными, вдруг разом показались ему несерьезными и растаяли, словно снеговик при появлении огнедышащего дракона.

Он украл. Он — вор!

То, что он сделал, было даже хуже, чем обыкновенная кража. Эта книга наверняка единственная и незаменимая. Она наверняка была главной ценностью господина Кореандера. Украсть у скрипача его единственную скрипку или у короля корону — совсем не то, что забрать деньги из кассы.

Вот о чём он думал, пока бежал, крепко прижимая книгу к груди. Но чем бы ему это ни грозило, он ни за что с ней не расстанется. Ведь, кроме неё, у него ничего теперь не было в этом мире.

Идти домой он, конечно, уже не мог.

Он постарался представить себе отца, как он работает сейчас в большой комнате, похожей на лабораторию. Вокруг него дюжины гипсовых слепков человеческих челюстей — ведь отец зубной техник. Бастиан ещё никогда не размышлял, нравится ли отцу его работа — сейчас это впервые пришло ему в голову. Но теперь он, видно, уже никогда не сможет спросить об этом.

Если он сейчас придет домой, отец выйдет из мастерской в белом халате, может быть, с гипсовой челюстью в руке и спросит: «Уже вернулся?» — «Да», — ответит Бастиан. «Сегодня что, нет занятий?» Он так и видел застывшее в печали лицо отца и понимал, что не сможет ему соврать. Но и сказать правду тем более не сможет. Нет, выхода нет, надо идти куда глаза глядят, только бы подальше. Отец никогда не должен узнать, что его сын стал вором. Впрочем, он, может быть, вовсе и не заметит, что Бастиан исчез. Эта мысль даже немного утешила.

Бастиан уже не бежал. Сейчас он шел медленно и увидел в конце улицы здание школы. Он, сам того не замечая, пробежал свою привычную дорогу к школе.

Сейчас улица казалась ему пустынной, хотя по ней и шли прохожие. Но тому, кто сильно опаздывает, пространство вокруг школы всегда представляется вымершим. И Бастиан чувствовал, как с каждым шагом растет его страх. Он и всегда-то боялся школы — места своих ежедневных поражений, боялся учителей — и тех, кто терпеливо призывал его взяться наконец за ум, и тех, кто срывал на нём свою злость. Боялся других детей, всегда смеявшихся над ним и не упускавших случая доказать, какой он неумелый и беззащитный. Школа всегда представлялась Бастиану чем-то вроде необозримого тюремного заключения, которое будет длиться, пока он не вырастет, и которое он должен терпеть молча и покорно.

И когда он шагал уже по гулкому школьному коридору, где пахло мастикой и сырыми пальто, когда напряженная тишина словно ватой забила ему уши, когда он очутился, наконец, перед дверью своего класса, выкрашенной в тот же цвет лежалого шпината, что и стены вокруг, он ясно понял: в классе ему делать больше нечего. Он должен был уходить.

А раз так, почему бы ему не уйти прямо сейчас?

Но куда?

Бастиан читал в своих книжках истории про мальчишек, которые нанимались юнгой на корабль и уплывали на край света в поисках счастья. Одни становились пиратами или героями. Другие через много лет возвращались на родину богатыми, и никто их не узнавал. Но Бастиан не чувствовал себя способным на такое. Он даже не мог представить, чтобы кто-то взял его юнгой. К тому же он не имел ни малейшего представления о том, как добраться до какого-нибудь порта, где стоят корабли, годные для осуществления столь отчаянного замысла.

Так куда же бежать?

И тут ему пришло в голову, что есть одно подходящее место, единственное место, где его, во всяком случае на первых порах, не станут искать и не найдут.

Чердак был большим и тёмным. Тут пахло пылью и нафталином. Тут не было слышно ни единого звука, кроме тихой барабанной дроби дождя по огромной железной крыше. Почерневшие от времени могучие деревянные стропила через равные промежутки опирались на дощатый пол и поддерживали кровлю, теряясь где-то в темноте. Повсюду висели паутины, большие, словно гамаки. Они медленно колыхались, как привидения, на сквозном ветру. Сквозь слуховое окно в вышине проникал тусклый молочный свет.

Единственным живым существом в этом месте, где время словно остановилось, была маленькая мышка, которая металась по полу, оставляя на слое пыли следы крохотных коготков. Там, где она опускала хвостик, между следами виднелась тоненькая чёрточка. Вдруг мышка поднялась на задние лапки, прислушалась и — фьюить! — исчезла в щели между досками.

Послышался скрежет ключа в большом замке. Медленно и со скрипом отворилась дверь чердака, длинная полоса света на мгновенье упала в комнату. Бастиан проскользнул внутрь, потом снова заскрипел дверью и захлопнул её. Потом всунул большой ключ в замок изнутри и закрыл. Лишь задвинув для верности ещё и засов, он вздохнул с облегчением.

Теперь его и в самом деле невозможно будет найти.

Здесь его никто не будет искать. Сюда поднимались очень редко — это он знал точно. Но если вдруг волею случая кто-нибудь и захочет попасть сюда сегодня или завтра, дверь окажется запертой, а ключа на месте нет. И даже если в конце концов дверь всё же удастся открыть, у Бастиана будет достаточно времени спрятаться среди всего этого хлама.

Постепенно его глаза привыкли к темноте. Он знал это место.

Полгода назад он помог завхозу поднять на чердак большую корзину с какими-то старыми формулярами и документами. Тогда он и узнал, что ключ хранится в стенном шкафчике на верхней лестничной площадке. С тех пор он никогда об этом не вспоминал. Но теперь это сразу же пришло ему в голову.

Бастиан начал замерзать: пальто его промокло насквозь, а здесь, наверху, было очень холодно. Прежде всего он должен найти место, где можно поудобнее расположиться, ведь здесь ему предстоит провести много дней.

Сколько именно — над этим он пока не задумывался, как, впрочем, и над тем, что вскоре ему захочется есть и пить.

Он прошелся по чердаку.

Кругом стояли и валялись всякие ненужные предметы. Полки, набитые до отказу старыми классными журналами и папками ведомостей. Громоздящиеся одна на другой парты с залитыми чернилами крышками. Подставка, на которой висело не меньше дюжины устаревших географических карт. Облупившиеся классные доски, проржавевшие железные печурки, сломанные гимнастические снаряды, например, «козел» с разодранной кожаной обшивкой и торчащей паклей, лопнувшие набивные мячи, штабель старых стёганых спортивных матов, а чуть подальше — пропыленные чучела разных зверей и птиц, почти наполовину изъеденные молью, в том числе большая сова, горный орел и лисица; за ними — химические реторты и треснувшая колба, электростатическая машина, человеческий скелет, висящий на чем-то вроде вешалки для платья и множество ящиков и картонных коробок, набитых старыми учебниками и исписанными тетрадями.

Бастиан решил избрать своей резиденцией штабель спортивных матов. Если на них растянуться, чувствуешь себя почти как на диване. Он перетащил маты к слуховому окну, где было чуть посветлее, и увидел поблизости несколько сложенных серых солдатских одеял, конечно, рваных и насквозь пропыленных, но накрыться ими было всё-таки можно. Бастиан притянул их к себе. Потом снял мокрое пальто и повесил его на вешалку у скелета. Кости рук и ног задергались, но Бастиан не испугался. Быть может, потому, что и дома у него были похожие предметы. Мокрые сапоги он тоже снял. В одних носках уселся Бастиан по-турецки на мат и натянул на плечи, словно индеец, серое суконное одеяло. Перед ним лежал его портфель и книга в медно-красном переплете.

Бастиан подумал о том, что внизу у других сейчас идет урок немецкого, и они, может быть, пишут сочинение на какую-нибудь смертельно скучную тему.

Бастиан поглядел на книгу.

«Хотел бы я знать, — сказал он сам себе, — что происходит в книге, когда она закрыта. Конечно, там просто множество букв, напечатанных на листах бумаги, но всё же что-то там должно происходить, потому что, если я её раскрою, тут же появится какая-нибудь история с неизвестными мне людьми, всевозможными приключениями, подвигами и сражениями.

Иногда там случаются морские штормы или путешествия в незнакомые страны и города. И всё это каким-то образом внутри книги.

Нужно её прочесть, чтобы это пережить, — ясно. Но там, в книге, всё это уже есть.

Хотел бы я знать, как это получается?»

И вдруг Бастиан пришел в почти торжественное настроение. Он сел прямо, схватил книгу, открыл первую страницу и начал читать

VII. Голос тишины

Счастливо улыбаясь, Атрейо брёл по лесу из колонн, которые в светлом лунном сиянии отбрасывали черные тени. Глубокая тишина окружала его, и он едва слышал шаги своих босых ног. Он больше не знал, кто он и как его зовут, как он сюда попал и что здесь ищет. Он был изумлен — и в то же время ощущал полную безмятежность.

Пол повсюду был выложен мозаикой, составлявшей затейливо переплетенный орнамент или изображавшей таинственные сцены и картины. Атрейо шел по этой мозаике, поднимался по широким лестницам, всходил на большие террасы, снова спускался с лестниц и шел по длинной аллее из каменных колонн. Он рассматривал их одну за другой и радовался, что каждая из них украшена по-своему и покрыта разными знаками. Так он всё дальше и дальше уходил от Ворот Без Ключа.

Неизвестно, как долго он шел, пока не услышал звук, будто парящий вдали. Атрейо остановился, прислушиваясь. Звук приближался: это был певучий голос, прекрасный и чистый, как звон колокольчика, высокий, как у ребенка, но звучащий бесконечно печально. Иногда даже казалось, что он плачет. Эта печальная песня веяла между колоннами, стремительно, словно дуновение ветра, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, застывая на месте и описывая вокруг Атрейо большие круги.

Он ждал, не двигаясь.

Круги становились всё уже и уже, и вот он смог расслышать слова:

Атрейо поворачивался на голос, который непрерывно летал между колоннами, но никого не видел.

— Кто ты? — крикнул он.

И голос, как эхо, ответил:

— Кто ты?

Атрейо задумался.

— Кто я? — пробормотал он. — Я не могу этого сказать. Кажется, когда-то я знал. Но разве это так важно?

Голос пропел:

Атрейо не очень-то умел сочинять стихи и выдумывать рифмы, и ему казалось, что беседа будет тяжеловатой, раз голос понимает только то, что рифмуется. Ему пришлось поломать голову, прежде чем он выдал:

И голос тут же ответил:

А потом вдруг пропел с другой стороны:

Атрейо заметил, что голос звучит то громче, то тише, но никогда не умолкает. Даже когда в песне не было слов, или когда он сам обращался к голосу, в воздухе висел долгий звук.

Голос стал медленно удаляться, и Атрейо побежал вслед за ним:

Голос прошелестел рядом с его ухом:

— Так значит, ты невидима? — спросил Атрейо.

Не получив ответа, он вспомнил, что должен задать вопрос в стихотворной форме, и сказал:

Послышался тихий звон — не то смех, не то всхлипывание и голос пропел:

Атрейо удивился и пошел вслед за звуком, кружа по лесу из колонн. Немного погодя у него был готов новый вопрос:

И тогда, совсем близко от себя, он услышал ответ:

Вновь послышалось всхлипывание, и Атрейо, который не понимал, почему Уюлала плачет, поспешил спросить:

И вновь, словно эхо, отозвалась Уюлала:

Голос стих где-то между колоннами, и Атрейо, прислушиваясь, крутил головой во все стороны. Некоторое время было тихо, а потом пение стало быстро приближаться, и теперь в нём слышалось почти что нетерпение:

Атрейо прокричал:

И голос пропел:

Атрейо спросил:

Голос продолжал:

Некоторое время слышно было только жалобное пение без слов, а потом вдруг голос зазвучал совсем рядом с Атрейо, как будто кто-то говорил ему на ухо:

— Да, да, — в смятении отвечал Атрейо. Он изо всех сил старался удержать в памяти то, что слышал, но не знал, зачем это нужно, и потому не понимал, о чём говорит голос. Он только чувствовал, что это очень, очень важно. Но монотонное пение и те усилия, которые ему приходилось совершать, чтобы говорить в рифму, наводили на него сон. Он пробормотал:

И голос ответил:

Уже почти засыпая, Атрейо спросил:

Вновь послышалось всхлипывание. Голос звучал всё дальше и дальше:

И потом из далекого далека до Атрейо вновь донеслись слова:

Он сел возле колонны, прислонился к ней спиной, взглянул вверх на ночное небо и попробовал осмыслить то, что он здесь услыхал. Тишина окутала его мягким плотным плащом, и он уснул.

Когда он проснулся, наступало холодное утро. Он лежал на спине и смотрел в небо. Поблекли последние звезды. Голос Уюлалы ещё звучал в его памяти. И, вместе с тем, он снова вспомнил всё, что пережил до сих пор, вспомнил о цели своего Великого Поиска.

Теперь наконец-то он знал, что надо делать. Только человеческий ребенок из мира по ту сторону границы Фантазии сможет дать Девочке Императрице новое имя. Он должен найти человеческого ребенка и привести его к ней!

Атрейо вскочил на ноги.

«Ах, как бы я хотел ей помочь, — подумал Бастиан, — ей и Атрейо. Я бы придумал ей очень красивое имя. Если б я только знал, как мне попасть к Атрейо! Я прямо сейчас пошел бы к нему. Какие бы у него от удивления были большие глаза, окажись я там! Жаль, ничего не получится. А может…?»

И тогда он тихо сказал:

— Если есть какой-нибудь путь, чтобы прийти к вам, то скажите мне. Я приду, я обязательно приду, Атрейо! Вот увидишь.

Оглядевшись вокруг, Атрейо увидел, что лес из колонн исчез, вместе со всеми лестницами и террасами. Повсюду лежала совершенно пустая равнина, какую он видел за каждыми из Трёх Волшебных Ворот, прежде чем через них пройти. Но ни Ворот Без Ключа, ни Ворот Волшебного Зеркала больше не было.

Он остановился и стал вглядываться вдаль по всем направлениям. И тут он заметил, что посреди равнины, не так далеко от него, образовалось такое же место, какое он уже видел однажды в Воющем Лесу. Однако на этот раз оно было к нему гораздо ближе. Атрейо отвернулся и бросился бежать со всех ног. Бежал он долго, пока наконец не различил далеко на горизонте крошечную возвышенность, которая, возможно, была тем самым горным хребтом, образованным из красно-бурых каменных плит, в котором находились Ворота Великой Загадки.

Он побежал в ту сторону, но ему пришлось бежать ещё очень долго, прежде чем он смог разглядеть детали. И тут его охватили сомнения. Конечно, то, что там было, походило на горный ландшафт из каменных плит, но ворот он так и не обнаружил. И каменные плиты были теперь уже не красные, а серые, бесцветные.

Лишь много часов спустя он подбежал настолько близко, что увидел, что там, между скалами, и в самом деле есть просвет, похожий на нижнюю часть ворот, но арки над ними не было. Что же тут случилось?

Ответ он нашел много позже, когда наконец добежал до места. Огромная каменная арка была разрушена — а сфинксы исчезли!

Атрейо пробрался через развалины, потом вскарабкался на скалистую пирамиду и стал всматриваться туда, где должны были быть двое отшельников и Дракон Счастья. А вдруг и они тоже пустились в бегство от наступающего Ничто?

Но тут он увидел, как за каменным парапетом обсерватории Энгивука развевается крошечный флаг. Атрейо замахал обеими руками и, приложив ладонь ко рту, закричал:

— Хейо! Вы ещё здесь?

И едва смолк звук его голоса, как из расщелины, где находилась пещера отшельников, поднялся в небо мерцающий перламутром белый Дракон Счастья Фалькор.

Чудесными, неспешными движениями, извиваясь по-змеиному, летел он в воздухе, при этом несколько раз задорно перевернулся на спину и описал молниеносную петлю — в этот момент он казался пляшущим белым пламенем — а потом приземлился на скалистую пирамиду, где стоял Атрейо. Фалькор опирался на передние лапы, и стал теперь таким большим, что голова его на высокой выгнутой шее смотрела на Атрейо сверху вниз. Он завращал рубиновыми глазами, высунул от удовольствия язык из широко раскрытой пасти и прогудел бронзовым голосом:

— Атрейо, мой друг и мой господин! Как хорошо, что ты наконец-то вернулся. Мы уже почти потеряли надежду — вернее, это отшельники потеряли надежду, я-то нет!

— Я тоже рад снова тебя видеть, — ответил Атрейо, — но что случилось за одну эту ночь?

— Одну ночь? — воскликнул Фалькор. — Ты думаешь, прошла всего лишь одна ночь? Ну, ты ещё удивишься! Залезай, я тебя понесу!

Атрейо вскочил на спину могучего животного. Он впервые сидел верхом на Драконе Счастья. И хотя он не раз объезжал диких лошадей, и уж точно был не из боязливых, в первое мгновение у него захватило дух от этой короткой поездки по воздуху. Он вцепился в развевающуюся гриву Фалькора, а тот рассмеялся своим гудящим смехом:

— Тебе придется к этому привыкнуть, Атрейо!

— Я смотрю, ты уже совсем выздоровел! — прокричал Атрейо в ответ и перехватил ртом воздух.

— Почти, — ответил Дракон, — ещё не совсем!

И тут они приземлились у пещеры отшельников. Энгивук и Ургл стояли рядом у входа и ждали их.

— Что с тобой было? — тут же загоготал Энгивук. — Ты должен мне всё рассказать! Что насчёт ворот? Мои теории верны? Кто это или что это — Уюлала?

— Не сейчас! — перебила его старая Ургл. — Он первым делом должен попить-поесть. Что я, зря варила и пекла? Будет ещё время для твоего бесполезного любопытства!

Атрейо слез со спины Дракона и поприветствовал гномью пару. Потом все трое сели за столик, вновь уставленный всевозможными лакомствами и маленькими кувшинами с дымящимся травяным чаем.

Часы на башне пробили пять. Бастиан с тоской подумал о двух плитках шоколада с орехами, которые хранил дома в тумбочке — на случай, если вдруг ночью захочет есть. Знай он, что никогда больше не вернется домой, он захватил бы их с собой — это был бы его неприкосновенный запас. Но тут уж ничего не поделаешь. Лучше об этом не думать!

Фалькор растянулся в небольшой горной долине, так что его огромная голова лежала около Атрейо, и он мог всё слышать.

— Представляете, — прогудел он, — мой друг и господин думает, что его тут не было всего одну ночь!

— А разве это не так? — спросил Атрейо.

— Прошло семь дней и семь ночей! — сказал Фалькор. — Смотри, все мои раны почти зажили!

Только сейчас Атрейо заметил, что и его собственные раны зажили. Примочка из трав отвалилась.

— Как это могло быть? — удивился он. — Я прошел через Трое Волшебных Ворот, говорил с Уюлалой, потом я заснул, но не мог же я так долго спать.

— Пространство и время, — сказал Энгивук, — там внутри отличаются от здешних. И всё же никто ещё не пробыл у Оракула так долго, как ты. Что произошло? Говори же, в конце концов!

— Сперва я хотел бы узнать, что случилось тут, — ответил Атрейо.

— Да ты и сам видишь, — ответил Энгивук, — все краски поблекли, всё вокруг становится нереальным, Ворота Великой Загадки исчезли. Похоже, и здесь началось полное уничтожение.

— А сфинксы? — спросил Атрейо. — Где же они? Они улетели? Вы это видели?

— Ничего мы не видели, — пробурчал Энгивук. — Я надеялся, что ты нам об этом что-нибудь расскажешь. Каменная арка внезапно обрушилась, но никто из нас ничего не слышал и не видел. Я даже ходил туда и исследовал развалины. И знаешь, что я установил? Места излома очень древние и поросли серым мохом, словно они лежат здесь уже сотни лет, и вообще никогда не было никаких Ворот Великой Загадки.

— И всё же они были, — сказал Атрейо тихо, — ведь я прошел через них, так же, как и через Ворота Волшебного Зеркала, а под конец и через Ворота Без Ключа.

И тут Атрейо поведал обо всём, что с ним произошло. Он без труда вспоминал все мельчайшие подробности.

Энгивук, который поначалу усердно задавал вопросы, требуя подробных описаний, по ходу повествования становился всё молчаливее. А когда, наконец, Атрейо чуть ли не слово в слово повторил, что ему открыла Уюлала, он вообще замолчал. Его маленькое сморщенное личико приобрело выражение глубокой скорби.

— Ну вот, теперь ты знаешь тайну, — закончил Атрейо свой рассказ, — ты же непременно хотел узнать её, так ведь? Уюлала — существо, которое состоит из одного голоса. Её образ только слышим. Она там, где она звучит.

Энгивук помолчал некоторое время, а потом произнес хриплым голосом:

— Она была там, ты хотел сказать.

— Да, — ответил Атрейо, — по её словам, я стал последним, кто с ней разговаривал.

По сморщенным щекам Энгивука скатились две слезинки.

— Напрасно! — прохрипел он. — Труд всей моей жизни, мои исследования, мои многолетние наблюдения — всё напрасно! Наконец добыт последний камень для построения моего научного здания, и я мог бы его наконец закончить, мог бы наконец-то дописать последнюю главу, и теперь выясняется, что это больше ни к чему, всё излишне, никому это не поможет, всему грош цена. Кого заинтересует исследование того, чего больше нет! Всё кончено, так-то вот!

Рыдания сотрясали его, и казалось, будто у него приступ кашля.

— Бедный старый Энгивук! — старая Ургл жалостливо посмотрела на него и погладила по лысой головке. — Бедный старый Энгивук! Не отчаивайся так! Найдешь себе что-нибудь другое.

— Женщина! — напустился на неё Энгивук, сверкая глазенками. — Перед тобой не бедный старый Энгивук, а трагический герой!

И, как и в тот раз, он ворвался в пещеру, хлопая изо всех сил маленькими дверками.

Ургл, вздыхая, покачала головой и пробормотала:

— Он так не думает, он хороший старик, но, к сожалению, совсем сумасшедший.

Когда трапеза подошла к концу, Ургл поднялась и сказала:

— Ну что же, буду паковать семь наших вещей. Это, конечно, немного, и больше нам не унести. Но их мы возьмем. Да уж, это нужно сделать.

— Вы хотите уйти отсюда? — спросил Атрейо.

Ургл сокрушенно кивнула.

— Да, ничего не поделаешь. Там, где близко Ничто, ничего не растет. Да и для моего старика нет теперь причин здесь оставаться. Посмотрим, что будет дальше. Как-нибудь протянем. А вы? Что вы думаете предпринять?

— Я должен сделать то, что сказала Уюлала, — ответил Атрейо. — Нужно постараться найти человеческого ребенка и привести его к Девочке Императрице, чтобы она получила новое имя.

— А где же ты будешь искать этого человеческого ребенка? — спросила Ургл.

— Я сам этого не знаю, — сказал Атрейо, — где-то по ту сторону границы Фантазии.

— Мы справимся, — раздался голос Фалькора, похожий на колокольный звон, — ведь я тебя понесу. Вот увидишь, у нас получится!

— Ну, — пробурчала Ургл, — тогда убирайтесь!

— Может, вас немного подвезти? — предложил Атрейо.

— Только этого мне не хватало! — ответила Ургл. — Никогда в жизни не стану болтаться в воздухе. Порядочные гномы твердо стоят на земле. К тому же, вы не должны задерживаться из-за нас, вам двоим теперь предстоит самое важное дело — ради всех нас.

— Но я хотел бы как-то выразить вам мою благодарность, — сказал Атрейо.

— Лучше всего ты это сделаешь, — проворчала Ургл, — если перестанешь терять время на бесполезную чепуху, а сейчас же стартуешь!

— Она права, — заметил Фалькор, — полетели, Атрейо!

Атрейо вскочил на спину Дракона Счастья. Он ещё раз обернулся к маленькой старой Ургл и крикнул:

— До свидания!

Но та уже была в пещере и занималась упаковкой вещей.

Когда несколько часов спустя она с Энгивуком вышла из пещеры, оба несли на спине нагруженные доверху коробы и вновь ожесточенно бранились. Так они и шли, переваливаясь на своих кривых маленьких ножках, и ни разу не обернулись назад.

Впрочем, потом Энгивук стал очень известен и был даже самым знаменитым гномом в своем роду, однако не из-за научных исследований. Но это уже другая история, и она должна быть рассказана в другой раз.

В тот момент, когда двое отшельников пустились в путь, Атрейо на спине Фалькора мчался уже далеко-далеко в небесах Фантазии.

Бастиан невольно взглянул в чердачное окно. Он представил, как там высоко, в небе, которое уже почти потемнело, появляется вдруг Дракон Счастья, словно белое вьющееся пламя. Если бы они оба спустились, чтобы забрать его с собой!

— Ах, — вздохнул он, — это было бы что-то!

Он смог бы помочь им — а они ему. Для всех это было бы спасением.