"Зеленый рыцарь" - читать интересную книгу автора (Мердок Айрис)

3 Милосердие

Беллами стоял на подъездной аллее, глядя на дом Питера. После двух неудачных попыток он наконец дозвонился до Клемента, который сказал, что возвращал «ролле». Клемент также выдал ему адрес Питера. Беллами добрался туда на такси. Время близилось к одиннадцати. Беллами, как и Клемент, заметил задернутые шторы на окнах спальни верхнего этажа. Измученный и терзаемый страхами, он начал страдать еще оттого, что так долго не мог застать Клемента. Теперь же, увидев задернутые шторы, испытал настоящий ужас.

«Как мне жить дальше, — подумал Беллами, — смогу ли я вынести весь кошмар случившегося, неужели всю оставшуюся жизнь мне предстоит терзаться тяжкими угрызениями совести? О господи, почему же я не остался с ним! Какой прок стучаться в эту дверь? Никто мне не ответит».

Под сияющими лучами солнца он медленно побрел к дому, прислушиваясь к громкому шуршанию собственных ботинок по мокрому от дождя гравию. Он остановился перед дверью, обнаружил звонок и нажал кнопку. Никакой реакции. Подождав немного, он позвонил еще раз, долго не отрывая палец от звенящей кнопки. Дверь распахнулась.

— О, Беллами, отлично, — приветливо произнес Питер Мир, — Я надеялся, что вы придете.

Не прошло и десяти минут, как Беллами уже сидел на кухне Питера, налегая на яичницу с ветчиной, которая сменилась тостами с джемом и восхитительным горячим кофе. Беллами, отказавшийся в числе прочих радостей жизни и от завтрака, действительно до недавнего времени питался исключительно хлебом и консервированной фасолью. Облегченно расслабившись, он то и дело невольно улыбался и восклицал: «О, боже мой!» или «Ах, ну кто бы мог подумать!» Признание, что Питер обрадовался его приходу, оживило Беллами. Он весь так и лучился каким-то теплым и ясным светом.

Питер, одетый по-домашнему — в брюки, рубашку и шлепанцы на босу ногу, — словно помолодел. Его красивые вьющиеся каштановые волосы гладкой, поблескивающей в солнечном свете волной падали сзади на шею, темно-серые глаза сверкали под широкими густыми бровями. Морщины на его высоком лбу разгладились, гладкие округлые щеки разрумянились, как наливные яблоки, его полные, красиво очерченные губы приоткрылись в улыбке и иногда подрагивали от каких-то скрытых эмоций. Стоя у противоположного конца стола и порой нависая над ним, Питер, вероятно неосознанно, слегка оторвал его от пола, продолжая посматривать на поглощающего завтрак Беллами. Согласно объяснениям, он встал поздно, но уже успел сходить за покупками, и его очень порадовало, что он не опоздал к приходу Беллами, хотя, безусловно, они в любом случае встретились бы в самое ближайшее время. За открытым кухонным окном темнели стволы высоких садовых деревьев, более того, все окна в доме, которые заметил Беллами, были распахнуты. Солнечные лучи освещали сад, они проникали и на кухню… И вдруг Беллами подумалось, что еще до их знакомства он видел Питера, только в каких-то сумрачных местах.

Разумеется, Беллами не стал рассказывать о своих тревогах, теперь совершенно развеянных и почти забытых, по поводу «спокойного сна» Питера и пугающе задернутых штор спальни.

Он пояснил, что пришел бы раньше, но не запомнил адрес, поведал, как он долго разыскивал телефонные будки, а потом все равно не мог застать Клемента, поскольку тот отправился возвращать «ролле». В приливе радостного настроения Беллами свободно и охотно болтал с улыбчивым хозяином, и от полноты чувств его слова то и дело сталкивались друг с другом, словно спешили сорваться с языка всей словесной гурьбой. «Я тараторю, — подумал он, — о каких-то глупостях, точно ребенок, пересказывающий события дня любящему отцу!» Наблюдая за Беллами, Питер продолжал посмеиваться, и наконец Беллами тоже рассмеялся.

— Вы знаете, — сказал он, — раньше я жил недалеко от вас, только ваш дом стоит в богатом квартале. Пожалуй, именно поэтому вы и нашли Анакса… он искал дорогу к моей старой квартире!

— Да, это была отличная находка, она открыла передо мной новые возможности. Я еще расскажу вам об этом позднее. Значит, вчера вечером все вы нормально вернулись по домам?

— О да…

— А Лукас, как он добрался, взял машину Клемента?

— Нет-нет, ему не захотелось садиться за руль. Он взял такси.

— Да, наша затея завершилась весьма… неловко. Должно быть, мое падение напугало вас. Я очень благодарен вам с Клементом за то, что вы довезли меня до дома.

— Пустяки, мы с удовольствием помогли вам, но, конечно, ужасно встревожились, хотя…

— Беллами, не могли бы вы рассказать мне, что именно произошло там вчера вечером?

Беллами не ожидал такого вопроса. Он немного подумал, прикрыв глаза и склонив свою большую голову. Его рука машинально стащила с носа очки, он положил их на стол и крепко сжал пальцами прядь своих соломенных волос. Вчера вечером его так поглотили мысли о благополучии Питера, о том, выживет Мир или умрет, что он не задумывался о случившемся, вернее, не пытался определить, что именно произошло. Сняв сейчас очки, Беллами в ту же секунду понял, что интуитивно определил сущность произошедшего вчера события. Раньше они разговаривали о «метаморфозе», о некоем высшем проявлении, о чуде. В какой-то момент он увидел в Питере ангела. В нем будто открылась на мгновение святая, потусторонняя природа. Питер весь воспламенился и просиял. То моментальное изменение оказалось чересчур большим для его земного тела, вот почему он действительно мог умереть. И вчера произошло именно такое событие: таков был его смысл и таковы могли быть последствия. Но если Питер сам не понимает этого, то как же Беллами сумеет объяснить ему? Он поднял глаза, боясь увидеть встревоженного и сомневающегося Питера, решившего вдруг возложить все свои надежды на Беллами. Но Питер выглядел спокойным, даже не взволнованным, на лице его играла легкая усмешка, как у человека, знающего ответ на заданный вопрос. Беллами подумал, что Мир хочет его испытать.

— Питер, — ответил Беллами, — по-моему, вы сами прекрасно понимаете, что произошло. Произошло нечто сверхъестественное, нечто вроде чудесного превращения.

Питер с лукавым видом удивленно поднял брови.

— Вот как! И какого же превращения?

— Вроде того, что случилось с Савлом по пути в Дамаск.

Это сравнение только что пришло в голову Беллами.

Питер рассмеялся:

— О, даже так…

— Вы умерли и воскресли вновь. Вы стали ангелом.

— Ладно, мы еще вернемся позже к этой теме. Есть кое-что более неотложное и важное.

— Что же?

— Вы так и не спросили меня, что же именно я вспомнил.

Беллами действительно забыл те слова, что Питер прошептал ему вчера вечером перед расставанием. Они вылетели у него из головы просто потому, что вскоре его полностью захватила ошеломляющая мысль о возможном самоубийстве Питера. Тогда Беллами вдруг представилось, что открывшиеся воспоминания могли оказаться ужасными и сокрушительными… Чувствуя, как лицо его заливает краска смущения, он прижал руку к горлу и робко произнес:

— Пожалуйста, простите меня.

— Видите ли, что бы мы теперь ни думали о вчерашнем вечере, он привел к желаемому результату. А может статься, что он открыл и новые неожиданные возможности.

— Прошу вас, расскажите мне, что вам удалось вспомнить.

— Бога.

— Что?

— Бога… Да, да, я вспомнил Бога.

Это грандиозное заявление, безусловно, потрясло Беллами, и именно это потрясение, как он осознал позже, побудило его благоговейно склонить голову. Но увы, в тот самый момент у него промелькнула далекая от благоговения мысль: «И все-таки он безумен». Открыв рот, Беллами тупо таращился на Питера, словно услышал совершенную банальность, допускающую лишь один вялый ответ:

— Да что вы, не может быть! — Беллами тщетно подыскивал более уместные слова.

Питер, явно забавляясь, наблюдал за ним. Наконец он перестал раскачивать стол и опустился на стул.

— Не беспокойтесь, дорогой Беллами, все вполне объяснимо. Вернее, не все, но многое может проясниться со временем, а времени у нас теперь, будем надеяться, достаточно! Пока же я расскажу вам то, что имеет первоочередную важность… Ведь в итоге… после такого, если вам угодно, чудесного возвращения моей памяти придется быстро предпринять кое-какие действия… и вы должны помочь мне.

— Я сделаю для вас все, что угодно. Но почему вы упомянули Бога, как же можно забыть Бога, а потом вспомнить его?

— Вы рассказывали мне, что хотели вступить в некий монастырь.

— Верно. Но я уже отказался от этого намерения.

— Я также искал в свое время духовного просветления, но не в христианстве, а в буддизме. В молодости я был мятежным и необузданным, чертовски эгоистичным, жадным, завистливым и ревнивым типом, что весьма пагубно сказывалось на окружающих меня людях. Внезапно я почувствовал, что должен измениться, измениться или умереть, если только смерть сможет исправить мою собственную отвратительную личность. В тот момент мне посчастливилось встретить святого человека, буддиста, ныне, увы, умершего, и я прожил какое-то время, удалившись от мира, — позже я расскажу вам об этом подробнее, — потом, став последователем буддистского учения, я вернулся в мир…

— Но буддисты не верят в Бога.

— Не верят в существование персонифицированного Бога. Я воспользовался этим словом в качестве упрощенного способа, отражающего некий духовный путь.

— Ищи Господа в своей собственной душе.

— Да. Так говорил Экхарт. А буддисты говорят о присутствии в душе Будды. Так же как христиане, возможно, говорят о присутствии в душе Христа.

— Но вы же еврей.

— Что ваше «но» меняет? Да, меня можно назвать еврейским буддистом. Иудаизм тоже предполагает поиск Бога в душе. Именно Бога, а не рукотворных, человекоподобных кумиров. Вспомните вторую заповедь. О ней слишком часто забывают.

— Но, Питер…

— Я сейчас пытаюсь объяснить, что же именно затерялось в моей памяти. Из нее просто ускользнули годы приобщения к буддизму, они будто сжались под спудом лет, и я вновь, как в молодости, стал мятежным бунтарем или, как говорится, «сердитым молодым человеком» [73]. Я постоянно ощущал бремя какой-то утраты, ощущал ее как странную и чудовищную внутреннюю потерю.

— Почему вы не обратились за помощью? Вы же психоаналитик. Вам, должно быть, известны случаи подобной амнезии. Вы могли обратиться к кому-то из коллег, к друзьям…

— Верно, верно, казалось бы, удобнее всего обратиться за помощью. Да только я не знал, что мне нужно вспомнить, и даже порой боялся, что мое прошлое может оказаться ужасным, может, я тоже совершил некое преступление и намеренно забыл о нем. С того летнего вечера, когда я потерял работоспособность, меня охватило горестное сознание этой утраты и страстное желание отмщения. Меня буквально пожирала ненависть.

— Да… Понимаю… Как странно… Буддисты говорят, что просветление приходит внезапно, подобно удару…

— Дорогой мой, я никогда и близко не подходил к просветлению, я всего лишь вступил на путь буддизма! Определенно одно, удар Лукаса погасил во мне тусклый лучик внутреннего света. Вот что я подразумевал под забвением Бога.

— Первый удар погасил его в вас… а второй удар вновь зажег. Вчера вечером вас сразило наповал, вас сразил сошедший с небес ангельский свет, вы обрели душу ангела… Я видел, как вы вдруг стали невероятно высоким, видел, как ваша духовная сущность…

Питер рассмеялся:

— Как пылко вы выражаетесь. Если там и присутствовал ангел, то его роль играл Лукас.

— Лукас?

— Ангел является божественным посланником, то есть своего рода посредником, средством или орудием, порой невольным орудием.

— Значит, мы правильно поступили, повторив это все еще раз… Питер, Питер, а вы помните, как в том пабе, в «Замке», когда мы впервые разговаривали, я сказал вам, как мне хотелось бы, чтобы вы вошли в мою жизнь, вошли в мою душу, подобно окрыленному ангелу? О, позвольте мне теперь быть с вами! Я просил о высшем знаке, и вы дали мне его. Позвольте мне стать вашим пациентом, вашим слугой, исцелите меня…

— Замолчите, прошу вас, замолчите! Я сам нуждаюсь в исцелении. Конечно, наши судьбы теперь связаны, но обо всем этом мы потолкуем позже. Я сказал, что нужно предпринять кое-какие срочные действия, и тут мне требуется ваша помощь.

— Я готов на все, что угодно.

— Послушайте. Во-первых, я должен помириться с Лукасом. Я уже говорил раньше о том, что эта странная встреча — наше второе событие — благотворно повлияла на мою память. И вскоре, как я надеюсь, за этим последует другое благотворное событие — наше примирение.

— Вы подразумеваете, что утратили ненависть к Лукасу и больше не намерены мстить?

— Да, все это осталось в прошлом. Все эти жуткие призраки рассеялись, когда над ними просиял свет. Теперь я хочу лишь мирного завершения. Послушайте. Сегодня я отправлю письмо Лукасу, сообщив ему об этой перемене… метаморфозе… и предложу ему встретиться.

— А чем я могу сегодня помочь… можно мне остаться здесь с вами?

— Сегодня вы можете спокойно отдыхать. Только, полагаю, вам стоит пока хранить молчание. А завтра…

— Завтра…

— Вы расскажете Клементу о том, что произошло. И… также…

— Также?..

— Тем дамам…

— Клифтонским дамам.

— Да, я хочу, чтобы вы рассказали им тоже. Расскажите все Луизе, расскажите Алетии. То есть расскажите им, что мне удалось восстановить память. Но… по-моему… не следует описывать им вчерашний вечер. Это может огорчить их.

Вечером следующего дня Беллами предстал в Клифтоне перед компанией ошеломленных слушателей. Встреча состоялась в комнате Сефтон, чтобы запертый наверху Анакс не услышал голоса Беллами. Возможно, в кухне было бы просторнее, но кухонная дверь служила очень слабой звуковой преградой, можно сказать, ее практически не существовало. Поэтому всем пришлось втиснуться в маленькую комнату. Складной стол вместе с кучей книг временно вынесли в прихожую. Беллами устроился на стуле возле стоявшего у окна книжного шкафа. Луиза заняла другой стул, на кровати разместились Клемент, Алеф и Сефтон, а Мой и Харви расположились на полу. Утром Беллами отправился прямиком на квартиру Клемента, где они долго разговаривали и пришли к мысли, что Клементу тоже стоит присутствовать в Клифтоне при разговоре с дамами.

Сдернув с носа свои круглые очечки, Беллами помахивал ими, точно импровизированной указкой. В одежде он остался верен черно-белой гамме. Его черный пиджак приобрел уже зеленовато-коричневый оттенок старой бронзы. Поиски чистой рубашки не увенчались успехом. Во время рассказа его большая круглая голова вертелась в разные стороны, а дружелюбный взгляд светло-карих глаз останавливался поочередно на каждом слушателе. Произнесенная им речь (как позже заметила Сефтон) больше напоминала поучение, чем откровение, — казалось, что сам он познал все это давным-давно. Потом наступило время вопросов.

— Ты имеешь в виду, что он много лет был приверженцем этой религии или учения, но начисто забыл о нем? — уточнила Луиза.

— Верно.

— И сколько же лет?

— Ну… я не знаю. Довольно долго. Видите ли, подобные провалы в памяти весьма распространены. Человек может помнить множество обыденных вещей, но забывает самое главное. Подобно контуженным на войне, которые не могли сказать, кто они такие, есть ли у них семьи и так далее.

— Да, — согласился Харви, — такое бывает. Я видел этих бедняг в каком-то фильме.

— Значит, он не знал, что был добрым? — удивилась Мой.

— И забыл, как ведут себя добрые люди?.. — с сомнением в голосе добавила Сефтон.

Харви и Алеф рассмеялись.

— Не знаю, — сказал Беллами, — По-моему, он все-таки оставался добрым. Но давайте не будем обсуждать это.

— А мне кажется, это важный момент, — заметила Сефтон, — Наверное, теперь он вновь займется психоанализом.

— И все это Питер рассказал вам с Клементом в своем доме?

— А какой у него дом? — поинтересовался Харви.

— Шикарный, — ответил Беллами, — Большой, окруженный садом особняк с множеством просторных комнат. Я еще не все успел там обойти.

— Ты впервые увидел его дом? — спросила Луиза. — Ты ведь говорил, что не знаешь, где Питер живет.

— А он там и не жил, — вставил Клемент.

— Это ты так думаешь, — возразил Беллами.

— Этот дом уже давно пустовал, — настаивал Клемент. — Очевидно, он вернулся туда после долгого отсутствия. Мне показалось это слегка странным. Возможно, он хотел избежать встреч с какими-то неприятностями.

— Вероятнее всего, ему хотелось избежать неприятностей с Лукасом, — предположила Сефтон, — возможно, он подумал…

— Или с полицией, — перебил Харви.

— А может, он забыл, где находится его дом, — добавила Мой.

— Этого не может быть, — заявил Беллами, — Кстати, его дом находится поблизости от того места, где я раньше жил.

— Так вот почему он нашел Анакса! — воскликнула Сефтон.

— Он не живет в том доме, а тайно посещает его по ночам! — произнес Харви.

— А еще я подумала, — рассуждала Сефтон, — что если он, допустим, привязался к Лукасу, а Лукас стал защищаться, то Питер мог предположить, что Лукас хотел напасть на него, но…

— Наверняка все было наоборот, — парировала Луиза. — Питер подумал, что Лукас решил напасть на него…

— Но ведь Лукас действительно напал на него, — заметила Мой.

— Это я как раз и собиралась сказать, — согласилась Сефтон.

— Пожалуйста, пожалуйста, успокойтесь, — прервал их Беллами. — Все это не имеет никакого отношения к делу. Я же говорю вам, его память восстановилась и он хочет со всеми помириться…

— Сомневаюсь, что это не имеет отношения к делу, но давайте оставим обсуждение до другого раза, — предложила Луиза.

— Так ты говоришь, что он был буддистом, — сказала Сефтон.

— Он и есть буддист.

— А какого направления? Может, он приверженец дзэн-буддизма?

— К сожалению, я не знаю.

— А где он жил, в Индии или в Японии?

— Тоже не знаю.

— Подозреваю, что он и это забыл, — улыбнулся Харви.

— Похоже, мы еще многого о нем не знаем, — Луиза задумалась, — А ты уверен, что он говорил искренне, что он не обманывал тебя? Может, он все это выдумал? Ты же сказал, что он пострадал от шока.

— Нет, я уверен и теперь понимаю его гораздо лучше…

— Видимо, ты имеешь в виду, что понимаешь его все же не до конца.

— Я отлично его понимаю. Он хороший человек. Ему хочется помириться с Лукасом.

— На мой взгляд, — вмешался Клемент, — сказанного вполне достаточно. К чему нам вдаваться в подробности.

Он жестом показал Беллами, что пора заканчивать обсуждение, и поднялся, рассчитывая, что остальные последуют его примеру. Обнаружив, что никто не торопится вставать, он вновь опустился на кровать.

— Но это так интересно! — воскликнула Луиза, — Ты рассказал нам очень необычную и даже великолепную историю, если она соответствует истине.

— А может, он собирается признаться, что занимался воровством, — предположила Сефтон.

— Нет, ничего подобного, никаким воровством он не занимался! Им просто владела ненависть и жажда мести! Он считает, что те порочные намерения были подобны жутким рассеявшимся призракам.

— Призракам? — удивилась Луиза.

— Ты имеешь в виду, что это было что-то вроде наваждения? — спросил Харви, — Кому же мог привидеться такой кошмар?

Мой повернулась к Сефтон.

— А разве буддисты не считают весь мир иллюзорным?

— Не совсем так, — ответила Сефтон, — Это скорее похоже на Платона.

— О-о… Понятно.

— Давайте оставим Лукаса в покое, — наставительно произнес Клемент, — Не наше дело, как именно доктор Мир решил объясниться с Лукасом. По-моему, нам не следует вмешиваться и обсуждать их отношения.

— Но мы уже вмешались, — заметила Луиза, — и теперь, видимо, есть возможность полностью прояснить ситуацию. Нам наговорили кучу странных вещей, но почему-то уговаривают не обсуждать их. На нас обрушились абсурдные новости, а нам предлагают молча проглотить их, даже если они кажутся бессмысленными!

— Ах, Луиза, не нервничай, — сказал Клемент, — Не стоит так волноваться.

— Я совершенно не волнуюсь!

Алеф, сидевшая на кровати, поджав под себя ноги, сменила позу и спустила ноги на пол.

— Мне кажется, — начала она, — главное, что хотел сказать нам Беллами, заключается в том, что к Питеру вернулась ясность мыслей, и в результате он стал тихим и миролюбивым человеком, по-моему, это замечательно. Беллами рассказал нам совершенно замечательную историю.

— Я согласна, — присоединилась к ней Сефтон, — И желаю ему удачи на поприще буддизма. На мой взгляд, это самая лучшая из мировых религий.

Клемент и Алеф встали с кровати, Сефтон поднялась с пола. Все начали хором высказывать свои мнения. Клемент проводил Беллами к выходу.

— Что ты думаешь обо всем этом? — поинтересовался Харви у Алеф.

Клемент и Беллами ушли. Луиза удалилась на кухню. Сефтон, приведя в порядок комнату, вернулась к своим занятиям. Мой отправилась с Анаксом на прогулку. Харви и Алеф сидели в пабе «Ворон». Харви настоял, чтобы они зашли туда.

— А что тут думать? По-моему, все это великолепно. Разве не так? Питер снова стал цельной личностью. Он полностью выздоровел и обрел способность любить и прощать. Когда он упомянул о призраках, то имел в виду, что такие злые намерения являются нереальными. То есть он понял бесполезность попыток обвинить Лукаса, бессмысленность жажды мести. Надо быть выше этого. Я думаю, что стану буддисткой!

— Если буддисты считают зло нереальным, то они, должно быть, безумны! Считать, что зло нереально, все равно что таить плохие мысли и держать камень за пазухой.

— Я просто неудачно выразилась. Конечно, само зло реально, но определенные виды намерений или испытываемых нами чувств — типа мести, ненависти — являются бесполезными и надуманными. Разве ты не согласен, что не стоит тратить время на месть, на то, чтобы стремиться наказать своего обидчика?

— Наказание и месть разные понятия. Пока существует преступление, должно существовать и наказание…

— «Мне отмщение и аз воздам», по-моему, такие слова приписываются в Библии Господу. Нетерпимость к грехам, но любовь к грешникам. Конечно, я не предлагаю упразднить институт правосудия и выпустить заключенных из тюрем! На самом деле я говорю о самых простых вещах, нам надо победить наш эгоизм и осознать нереальность и бесплодность множества наших безотчетных стремлений. Мы тратим слишком много времени, обвиняя, ненавидя или завидуя окружающим нас людям, то есть мы желаем им зла. А как раз этого и не следует делать!

— Где ты набралась проповеднических идей? Может, ходила к Питеру на какие-то консультации, типа тех лекций, что раньше Лукас читал Сефтон?

— Нет, я просто сама много размышляю, взрослею постепенно!

— Ты влюблена в Питера?

— Нет.

— Уж не собираешься ли ты выйти за него замуж?

— Харви, помилуй бог!

— Подозреваю, что изучение английской литературы не приносит тебе никакой пользы, в ней полно всякой романтической и высокопарной чепухи. Ты начиталась Шелли [74].

— Да, признаю себя виновной в преступном романтизме.

— По-моему, Беллами просто глуп, даже глупее тебя. Питер Мир наврал ему с три короба, чтобы сбить со следа.

— С какого следа?

— Разве ты не слышала слов Клемента о том, что Питер не бывал в своем доме, избегая нежеланных встреч с людьми? Возможно, он избегал встречи и с полицейскими.

— Ну и мысли у тебя! У человека может быть куча причин, из-за которых ему не хочется видеться с людьми. И это не наше дело.

— Значит, ты встала на его сторону, ты против Лукаса. Я, конечно, не пытаюсь оправдать Лукаса. По-моему, они оба лгут нам.

— Не думаешь же ты, что Лукас…

— Нет, просто Питер мне не нравится. По крайней мере, Лукас откровенно груб и недоброжелателен, он не прикидывается святым. А послушать Беллами, так этот Питер Мир стал воплощенной добродетелью и жаждет восхищенного признания, особенно от тебя и всей нашей компании! Почему он не может наслаждаться своей добродетельностью в благостном уединении? Он ведь попросил Беллами поведать обо всем нам!

— Это же важно, как ты не понимаешь! Его история касается всех нас. С чего ты вообще так разозлился?

— Я не понимаю, каким боком это касается всех нас. И если мы полагаем, что касается, то попросту вмешиваемся не в свои дела.

— Извини, дорогой. По-моему, главной в данном случае является любовь, а заодно с ней прощение, терпимость и милосердие… и нам не следует радоваться, осуждая других людей или считая, что мы лучше.

— Я тоже думаю, что любовь очень важна, хотя и не считаю, что она обязательно должна вмещать в себя все те прекрасные понятия, которые ты приплела к ней… и я не знаю, как любовь может справиться со всеми кошмарами нашей жизни. Я люблю тебя, Алеф, я давно люблю тебя. Ты нужна мне как воздух. И меня ужасно огорчает, что ты собираешься так надолго уехать с Розмари Адварден.

— Ну, не так уж надолго, милый Харви, когда-нибудь я вернусь!

— Да, да, ты вернешься, конечно, я буду ждать твоего возвращения, точно освобождения из тюрьмы, вытерплю положенный мне срок, как преступник или как заложник, и дождусь, с меня снимут цепи и выпустят на свободу. Ты говоришь так, словно открыла для себя какое-то новое важное знание. Возможно, в итоге и я приобщусь к новой житейской мудрости.

— Взгляни-ка на это, — сказал Лукас, протягивая письмо.

Клемент взял и прочел его. В письме было изложено следующее:

Клемент внимательно прочел письмо и отдал его обратно. Лукас сидел за столом, а Клемент стоял перед ним, ожидая, что брат выскажется первым, но не дождался.

— Ты встретишься с ним, точно?

— Насчет «точно» не уверен, но мне определенно придется увидеться с ним.

— Из любопытства?

— Питер скорее назвал бы это «просвещенным» любопытством.

— Когда ты получил послание?

— Я обнаружил его вчера вечером. Доставили с посыльным. Полагаю, Беллами проинформировал тебя, и наши дамы также в курсе дела.

— Да. Ты предполагаешь встретить его в приветливой манере? Мне думается, что он предоставит тебе все возможности покончить с этим делом по твоему собственному усмотрению.

— Какой у тебя затейливый лексикон. На мой взгляд, Питер оригинален, а я уважаю оригинальность.

— Неужели ты не испытаешь облегчения, избавившись от него?

— Избавившись от него? Что бы ни случилось, не похоже, что я или мы сумеем от него отвязаться! В этом письме он изобразил себя эдаким легким перышком, невинной пташкой, его грехи смыты волшебной палочкой Дзэна. Но боюсь, он окажется той обузой, которая будет еще долго висеть на наших шеях.

— Ты имеешь в виду, в обществе клифтонских дам?

— О да, он сумеет завоевать их. Возможно, даже очарует кого-нибудь… скажем, Алеф… или даже Луизу. Я готов поверить, что он очень богат, а также, вопреки его заявкам на непритязательность, крайне упрям и очень хитроумен или, скажем так, весьма сообразителен. Его хвастливая ссылка на Бхагавадгиту показывает, что он совершенно не понимает ее смысла.

— Но если ему нужно лишь так или иначе включить их в круг своего общения, то не означает ли это, что в итоге он оставит тебя в покое? Или ты думаешь, что он имеет виды и на тебя?

— И на тебя, Клемент, на тебя тоже.

— Сердце Беллами он уже определенно завоевал.

— Когда Питер придет сюда — очень скоро, надеюсь, присоединяюсь к его упованиям, — то разыграет перед нами роль святого простака. И все-таки он желает получить некое вознаграждение. Возможно, даже хочет подружиться со мной.

— Он же пока не слишком хорошо тебя знает.

— Да, и, вероятно, его ждет много разочарований. Но все они, а их выявление может продолжаться до бесконечности, будут порождать некую эмоциональную обстановку. Подозреваю, что он обожает подобные вещи. Он надеется на закадычную дружбу, а-ля душа нараспашку.

— Ну, твоей-то души ему никогда не увидеть. Интересно, какой может оказаться упомянутая им «маленькая услуга». Тут может таиться изрядный подвох. Может, он захочет в итоге, чтобы ты исповедался ему, извинился, да и ему отпустил все грехи, забыв напрочь все его агрессивные поползновения! По крайней мере, ты можешь с облегчением признать, что он, очевидно, не планирует убивать тебя.

— Посмотрим.

— А еще он, возможно, захочет, чтобы ты подписал какое-то уличающее признание, и будет хранить его как оружие против тебя.

— Ничего подобного. Так или иначе, скоро мы все узнаем. Ты сумеешь договориться с ним, дорогой, тут дан его телефон. Часов на десять утра, меня устроит любой день на этой неделе.

Уютно свернувшись калачиком в кресле, Харви читал первую часть «Promessi Sposi» [76], когда неожиданно услышал щелчки ключа в замке входной двери. Первой пришла в голову мысль о грабителе. Или явилась уборщица? Нет, она обычно звонит. Харви вскочил, уронив книгу на пол. Дверь в гостиную открылась. На пороге стоял Эмиль.

— Эмиль! Как здорово, ты вернулся домой!

— Харви! Я помешал твоим занятиям? Что это ты штудировал? А-а, вполне уместно и приемлемо для твоего возраста. Ну как, тебе здесь понравилось?

— О, еще как понравилось! Мне ужасно жаль… мне следовало переехать сразу после твоего звонка. Я… я просто все откладывал… мать еще живет у меня и… прости, я сейчас быстро соберусь и смотаюсь…

— Ну-ну, не суетись и, пожалуйста, не извиняйся. Ах, как же приятно вернуться домой!

— Особенно в такой чудесный дом, как у тебя, хотелось бы мне… Ладно, я сейчас быстро соберу вещи.

— Нет-нет, не торопись, прошу, я так рад видеть тебя, давай поболтаем. Сколько сейчас времени… Около двенадцати. Приглашаю тебя отобедать со мной! Пожалуйста, оставайся. У меня в багаже есть кое-что вкусненькое. Кстати, ты не поможешь мне притащить его с лестницы? Мы устроим праздничный обед, и ты поделишься со мной всеми новостями.

Следующие полтора часа прошли на кухне, после того как Харви поспешно убрал остатки своего завтрака. Большой кухонный стол (Эмиль сказал: «Здесь будет уютнее») застелили белой камчатой скатертью с кружевной оборкой (ни разу, естественно, не использованной Харви), достали самые красивые обеденные тарелки и бокалы. В квартире имелась, конечно, шикарная столовая, где вся эта изящная посуда, к которой Харви также не прикасался, располагалась в просторном старинном серванте красного дерева. В числе привезенных Эмилем деликатесов оказались ржаные хлебцы, батон, икра, рольмопсы — то есть селедка в винном соусе, — салями, шнапс и пара бутылок рейнского вина. Дополнили обеденное меню домашние припасы: овсяное печенье, масло, сыр и камберлендское желе. Эмиль удивленно заметил, что в кладовке сохранились в неприкосновенности все замечательные консервы. Чем же Харви тут питался?

Харви не нравилась селедка в винном соусе, и он надеялся притвориться, что уже попробовал ее, но на столе хватало и его любимой еды, поэтому он, устроившись напротив Эмиля и подняв рюмку шнапса, которая стояла рядом с высоким тонким бокалом для белого вина, внезапно воспрял духом. Возможно, в конце концов, с возвращением Эмиля начнется новая эра и к нему, так или иначе, вернется удача! Харви очень нравился Эмиль, хотя ему пока не удалось (отчасти из-за ревности Клайва) познакомиться с ним поближе. Харви ободряла и воодушевляла доброжелательность Эмиля, его приветливая улыбка и очевидная симпатия. Высокий и мужественный Эмиль выглядел весьма строго и достойно, его отлично выбритое лицо с длинным и тонким прямым носом покрывал бронзовый загар, а очень высокий лоб переходил в короткие светлые волосы, гладкие и зачесанные назад. Клайв обычно поддразнивал Эмиля, заявляя, что тот носит парик, но это было откровенным враньем. Узкие глаза Эмиля были голубыми, а твердая линия рта наводила на мысль о решительном характере, возможно, потому еще, что его более полная нижняя губа «наезжала» на тонкую верхнюю губу. Страстно влюбленная в Эмиля Кора Брок называла его рот «правдивым». Эмиль занимался продажей картин. Как говорили, он приехал в Англию, сбежав от деспотичного отца, который не одобрял его сексуальных предпочтений, однако в итоге оставил ему все свои сбережения.

Когда они с удовольствием отдали должное прекрасным закускам и напиткам, Эмиль начал задавать вопросы.

— Итак, теперь я жажду услышать все новости. Путешествуя за границей, я начисто потерял связь с нашим миром. Как твоя нога? По телефону ты говорил, что она пошла на поправку. Но я вижу, что ты еще хромаешь.

— Мне кажется, лучше уже не будет. Придется, как говорят, привыкнуть к такой походке. Все твердят мне, что легкая хромота так романтична, поминая при этом Байрона, как ты понимаешь.

— Боже, это не слишком заманчиво. Надо все-таки надеяться на полное выздоровление. Ты еще молодой, а травмы молодости хорошо заживают. Ты не забросил курс лечения, я надеюсь?

— Не забросил, но он не помогает.

— Я знаю одного специалиста с Харли-стрит… [77]

— Пожалуйста, давай не будем обсуждать мою ногу. Она мне чертовски надоела.

— Хорошо, но мы еще вернемся к этому вопросу. Ведь мне нужны все подробности! А как поживает Лукас?

— Лукас? Ты уже знаешь, что он вернулся?

— Да, но не более того. Я получил послание от Беллами. Потом мне неожиданно пришлось сменить адрес, так что всю корреспонденцию когда-нибудь перешлют сюда.

— Да, тебе пришла куча писем, я сложил их в корзинку.

— Молодец, молодец. Так как же дела у Лукаса?

— Ну, ты знаешь, что убитый им человек вовсе не умер, он объявился и захотел получить какое-то возмещение ущерба.

— Значит, он воскрес и захотел вытребовать у Лукаса денег, не сумев украсть его бумажник?

— Не знаю, ты лучше сам спроси у Лукаса.

— А как наш славный Беллами? Надеюсь, он не уединился в монастыре?

— Пока нет.

— А наши очаровательные Андерсоны?

— Очаровательны, как всегда.

— Особенно Алеф?

— Особенно Алеф.

— А твоя красавица матушка уже съездила в Париж?

— Она, в общем, на самом деле…

— Ты-то сам уже сможешь забраться по лестницам на свою верхотуру?

— Ну да… Это мне привычно. Я отправлюсь туда после обеда… хотя, в общем, мы уже пообедали. Спасибо тебе огромное. Обед был просто великолепен! Мне пора паковать вещи, а потом я вызову такси… Да, Эмиль, с твоей стороны было так любезно дать мне денег на такси, без них мне пришлось бы туго. А где Клайв? Он, что, приедет позже?

— Я скажу тебе, Харви, одну новость. Клайв не приедет. Мы расстались. Или, следовало бы сказать, он расстался со мной. Нашел человека, который нравится ему больше. Он ушел от меня.

— О Эмиль… как ужасно! Вы прожили вместе так долго… Мне правда очень жаль… Надеюсь… ты найдешь кого-то… Прости, я неудачно выразился, просто мне так жаль…

— Ты очень удачно выразился, мой мальчик. Найти кого-то… о, да… это совсем не просто. А найти взаимную любовь еще сложнее. Я надеюсь, Харви, что ты отыщешь ее, надеюсь, что боги укажут тебе счастливый путь. А уж если говорить обо мне, то мне предстоит жить с другим спутником — мудрым учителем, с которым я знаком уже очень давно. Его имя — одиночество. Я рад снова оказаться в кругу английских друзей. Мне хочется — даже не терпится — обзвонить всех и каждого и, последовав совету Витгенштейна [78], заняться осмыслением übersichtliche Darstellung [79]. Но потом я отправлюсь к себе в пустую квартиру, закрою дверь и привалюсь к ней спиной, как, помню, частенько делал в молодости. Вздохну полной грудью и почувствую глубокое облегчение и освобождение, осознав возвращение к родному одиночеству, возвращение к самому себе.

До десяти часов оставалось пятнадцать минут. Лукас и Клемент ожидали прихода Питера Мира. Складки слегка раздвинутых длинных штор были тщательно выровнены. Светило солнце, ветер беспечно гонял по небу легкие облачка. Клемент сидел на краю письменного стола. Лукас бродил туда-сюда, меряя шагами длину гостиной. Клемента волновало, в какой обстановке будет проходить эта встреча. Сначала он расставил стулья, предполагая, естественно, что Лукас будет сидеть за столом, а сам он рядом с ним, но чуть подальше. Для Питера он установил отдельный стул посреди комнаты. Лукас, однако, отверг такую расстановку. И теперь, хотя Лукас действительно собирался расположиться за своим столом, стул Питера оказался придвинутым к его столу, так что Питер должен был сидеть практически прямо перед ним, а вот Клементу предстояло сесть отдельно, ближе к выходу из гостиной.

— Я хочу видеть его лицо в непосредственной близости, — сказал Лукас. — Кстати, какого цвета у него глаза?

— Темно-серые… по-моему.

— Нет, вероятно, они темно-зеленые! Темного хвойного цвета! Или все-таки, наверное, черные…

— Да черт с ними, с его глазами. Ради всего святого, не сажай его так близко. Или уж позволь мне сесть сразу за ним.

— Нет, я хочу, чтобы ты сидел в отдалении, около книжных полок.

— Но я же говорил тебе, вполне вероятно, что все эти воспоминания, доброжелательность и прочие мирные предложения всего лишь притворство и ему просто нужно подобраться поближе к тебе для нападения. Он начнет ублажать нас милой болтовней о том, как отказался от мести и прочих дурных мыслей, а когда мы оба потеряем бдительность…

— Я думаю, что ничего подобного не случится.

— Ты относишься к этому чересчур легкомысленно, словно рассуждаешь о вероятности завтрашнего дождя. Да, он говорит, что сменил гнев на милость, но это еще ничего не значит. Твоя жизнь по-прежнему может быть в опасности. Неужели тебя это не волнует?

— Ну подумай сам, Клемент, он же с легкостью может уничтожить меня в любое время или подослать наемных убийц. Неужели ты воображаешь, что он, подобно тебе, любит театрализованные зрелища?

— Зрелища? Да. Я боюсь, что он устроит одно из них прямо здесь.

Наконец раздался звонок. Клемент поспешил к двери. На фоне залитого ярким солнцем голубого неба с проносящимися облаками стоял улыбающийся Питер Мир, его гладкие розовые щеки слегка поблескивали на свету, большие глаза испускали сияние (отливая темно-серым или темно-зеленым блеском?). Он был одет в коричневый твидовый пиджак с зеленой отделкой, в полосатую синюю рубашку с расстегнутым воротом, в очень узкие коричневые твидовые брюки. На его голове красовалась новая, невиданная прежде черная шляпа, в которой он выглядел как-то совсем по-русски. Особо впечатлил Клемента широкий кожаный брючный ремень с серебряной пряжкой. Наряд Питера дополнял уже знакомый макинтош и зеленый зонт. Клементу пришло в голову, что, даже изгнанный из дома по неизвестным причинам, он сохранил за собой полное право доступа к личному гардеробу. Питер выглядел на редкость помолодевшим и полным сил, словно юноша, вернувшийся с восхитительной горной прогулки. Он выглядел счастливым и взволнованным. Эффектным жестом он снял шляпу. Клемент сдержанно поклонился в ответ. Питер с забавной заговорщической улыбкой также склонил голову и проследовал за Клементом в гостиную.

После залитого ярким солнцем крыльца комната показалась темной, и Клемент, невольно нарушив привычки Лукаса, еще немного раздвинул шторы. Тем временем Питер сел на первый попавшийся стул. Клемент быстро вернулся к нему и, тронув за плечо, направил гостя к тому стулу, что стоял перед письменным столом, за которым привычно сидел Лукас. Сам Клемент отправился на предназначенный ему дальний стул, незаметно выдвинув его чуть вперед.

— Задерни шторы обратно, пожалуйста, — попросил Лукас Клемента.

Клемент послушно выполнил его просьбу и вернулся на место.

В наступившем молчании Клемент уставился на пол перед собой. Питер положил плащ, шляпу и зонт возле стула, тихо опустился на него и пристально посмотрел на Лукаса.

— Вы хотели видеть меня, — начал Лукас, — Будьте любезны, посвятите меня в то, о чем вы хотели поговорить, — добавил он усталым тоном и, слегка опустив голову, подпер ее ладонью.

— Мое письмо, — с ходу ответил Питер, — могло сообщить вам о восстановлении моего духовного сознания. Того мстителя, которого вы знали раньше, больше не существует. Вы видите перед собой нового человека.

Он помедлил, ожидая или предоставляя возможность Лукасу высказаться. Но Лукас, ничего не говоря, пристально смотрел на него.

— Странная штука память… — продолжил Питер, — Потеря памяти может, очевидно, спровоцировать изменение человеческой личности. Я утратил мудрость, обретенную мной много лет назад. В моих моральных критериях, нравственных устоях вновь проявились привычки моей старой непросвещенной натуры. Спешу добавить, что я никогда не был, по моему собственному убеждению, и никогда не стану по-настоящему просветленным человеком, но смею сказать, что сейчас вижу свет, утраченный и вновь обретенный.

Последовала очередная пауза. Лукас продолжал свое серьезное и задумчивое созерцание.

— Во время того периода, — рассказывал Питер, — ужасного периода, надо заметить, между нашей первой встречей и вашим возвращением, я занимался, как только хоть какой-то разум вернулся ко мне, изучением всех доступных мне материалов, касаемых вашей карьеры и личности, и продолжал следить, как вам известно, за вашим дружеским кругом. Вы, ученый человек, так называемый эрудит, должно быть, знаете, хотя бы поверхностно, как о буддизме, так и об использовании шока или ударного потрясения для пробуждения памяти. Позвольте заметить, на тот случай, если вам интересно, меня привлек буддизм, я приобщился к этому учению в ходе визитов в Японию, связанных с моей профессиональной деятельностью. По сути своей буддийское вероучение не слишком сильно отличается от аскетизма мистического иудаизма или христианства, и, более того, ему не чужд психоанализ. Слегка углубившись в него, можно обнаружить чистейший практический смысл. Пусть то, что я сейчас повторю, не покажется вам странным. Как вышло, что мы с вами встретились тем темным летним вечером? Вы, безусловно, прибыли туда намеренно, а я забрел совершенно случайно. Минутная задержка — и мы могли бы никогда не встретиться. По крайней мере, что бы мы там ни думали о судьбе, ее последствие, вызвавшее столь серьезное несчастье, из-за которого я пришел в сильную ярость, оказалось в результате не катастрофой, а благословением, освобождением некоего здорового духа. Я нашел свое подлинное «я», вернулся на Путь и, что еще более замечательно, обнаружил, что продвинулся уже чуть дальше в этом направлении. Понимание углубилось, представления прояснились, и теперь я вижу впереди мою дорогу, мою задачу и мою миссию. Я осознаю свои недостатки, слабоволие, я осознаю обширные различия между добром и злом. Но сильное потрясение и знакомство со смертью, в глаза которой я заглянул, могут спровоцировать безнадежную депрессию или, в ином случае, высвобождение для более чистого, более независимого образа жизни. Что изменила бы моя смерть? Ничего. С возрастом тело начинает разрушать душу. Но бывает также, что душа, потрясенная новым знанием, способна очистить тело.

Питер вновь умолк, приложил руку к груди и глубоко вздохнул.

— Минутку, — сразу произнес Лукас, — Следует ли понимать, что ваше новое сознание, с обретением коего мы вас поздравляем, открыло теперь для вас путь к какому-то высшему аскетизму? Неужели вы намерены удалиться от мира и вступить в монашескую общину, скажем, в Японии, дабы продолжать ваше спокойное путешествие к просветлению?

— Ах! Вряд ли могу я надеяться на столь возвышенную судьбу, — ответил Питер, подняв указательный палец с видом учителя, обрадованного вопросом умного ученика, — Пусть вас не введет в заблуждение мое хвастовство, которое отчасти порождено ощущением новой радости и, на моем скромном уровне, свободы. Теперь я благодарен самой жизни…

— Но вы упомянули о задаче и миссии. Возможно, вам захочется вернуться к психоаналитической практике.

— Нет. Полагаю, нет. Я не заглядываю далеко вперед… О своих дальнейших планах я узнаю со временем. В моем распоряжении, как, по-моему, я уже говорил вам, находится огромное состояние. Мне надо решить, как наиболее разумно и удачно избавиться от него. Я нуждаюсь в советах, я нуждаюсь в друзьях…

— Таких, как миссис Андерсон и ее дочери.

— Да, вы правы, я уже рассматриваю эту замечательную и прекрасную семью как близких мне людей. По-моему, я уже говорил, что у меня нет родственников. Теперь, после обретения свободы, я нахожу, что еще не поздно попытаться создать семью.

В ходе длинной речи Питера Клемент постепенно перемещался вперед вместе со стулом, сначала из опасения, а потом чтобы не упустить ни слова из этих интересных рассуждений. Лукас, заметивший, что брат сидит уже почти за спиной гостя, нахмурился и жестом велел ему двигаться обратно. Клемент покорно вернулся на исходную позицию.

Речь Питера сопровождалась разнообразными жестами. (Клемент, изгибаясь на стуле, чтобы лучше их видеть, решил, что такая жестикуляция, видимо, свойственна евреям или азиатам.) Взмах левой рукой дополнялся скромным или смиренным жестом протянутой вперед, словно за милостыней, правой руки. Подъем плеч с одновременным разведением рук, видимо, подчеркивал важность признания в какой-то слабости. То, словно показывая фокус или предлагая подарок, опущенная правая рука внезапно изящно взмывала вверх и тянулась к собеседнику раскрытой ладонью с растопыренными пальцами. Потом, с выражением смиренной или блаженной радости на лице, Питер медленно прижимал ладони к груди, руки сплетались в крепком объятии. Отвечая на последнюю реплику или предположение Лукаса, Питер развел руки, подняв их на высоту плеч, а потом воздел к потолку, очевидно показывая значимость счастливо обретенной свободы.

Лукас, приподнявший брови при виде этого восторженного финального жеста, сказал:

— Что ж, спасибо вам большое, доктор Мир. Вы повторили нам в более ярких выражениях то, что уже пояснили, возможно, проще и яснее в вашем послании. Я искренне рад, что вы полностью поправили свое здоровье и вернулись к счастливой и плодотворной жизни. Более того, я, как и мой брат, желаем вам всего наилучшего. Благодарю вас за то, что вы зашли к нам и поведали о вашем удачном выздоровлении.

Лукас явно намеревался встать, но Питер остановил его, мгновенно протянув к нему через стол руку с выставленным вперед указательным пальцем.

— Нет. Подождите. Пожалуйста, подождите. Самая главная часть моей речи впереди. Прошу, уделите мне еще немного вашего внимания.

— Мы терпеливо выслушали вас, — возразил Лукас, — Наша встреча, похоже, уже достигла удовлетворяющего всех завершения. Так не разумно ли будет на этом и закончить? Наверняка все самое главное уже сказано.

— Далеко не все, но я постараюсь быть кратким. Как я уже говорил, остался кое-какой нерешенный момент.

— Какой же?

— Выполнение одного оригинального действия.

— Какого оригинального действия?

— Исходного действия, во время которого вы так яростно ударили меня дубинкой, что едва не лишили жизни.

— Вот вы о чем! Но разве вы не пояснили в письме, что все это дело, в целом закончившееся туманной неопределенностью, может быть уже предано забвению? А ваши собственные душевные переживания вы даже великодушно предложили считать фантазиями и эгоистичными заблуждениями. Вы также просили у меня прощения. Этого достаточно, более чем достаточно. Достаточно и для вас, и для меня. Давайте же сейчас, достигнув такого замечательного уровня понимания, оставим все это в покое навеки.

Лукас, подавшись вперед, произносил слова мягким, убедительным тоном. Более того, Клемент безошибочно понял, что брат говорит с большой долей искренности.

Питер, до настоящего момента выглядевший как исполненный уверенности и сил хозяин положения, вдруг встревожился. Он взмахнул левой рукой и нервно прижал ее тыльной стороной ладони ко рту. Его устремленный на Лукаса взгляд выражал серьезность, даже непреклонность. Опустив руку, он сказал изменившимся, тихим голосом:

— Нет. Наше дело не может быть предано забвению. Его нужно, к сожалению, прояснить, то есть взглянуть на него в новом свете, я даже скажу, повторить… в некотором роде, прежде чем… преодолеть все последствия.

— О боже! — воскликнул Лукас оживленным, игривым голосом, громко прошелестев бумагами на своем столе, — Неужели мы начнем все сначала? Я думал, что как раз от этого вы и рады были освободиться. Несомненно, одного повторения достаточно!

Глубоко вздохнув, Питер опустил взгляд на свои уже успокоившиеся руки.

— Прошу, позвольте мне продолжить и высказать мои мысли. Мы достигли, скажем так, великой вершины, горного плато, некоего открытого пространства в нашем… противоборстве… то есть в наших взаимоотношениях. Верно, я стал свободным, я могу нормально жить и дышать, я успокоился. Вместо образа слепой Фемиды с мечом и весами я вижу теперь огромное ясное пространство, весьма похожее на зеленый луг, вижу яркий свет, покой и неожиданное исчезновение ужасных мучений, порождаемых гневом и ненавистью. Но с другой стороны… — он помедлил, — с другой стороны, все-таки что же видится вам?

— Я не уверен, что понимаю, о чем вы толкуете. Если вас волнует мое благополучие, моральное или любое другое, то уверяю вас, я вполне в состоянии позаботиться о себе сам. Это уже не ваша проблема, и вы, конечно не без удовольствия, снимете с себя такую обузу, оставив меня в покое, разве я не прав?

Лукас, напряженно выпрямившись, пристально смотрел на Питера, который непоколебимо и так же пристально смотрел на него. Изгнанный в дальний конец комнаты Клемент заметил, а вернее, почувствовал с особой, небывалой прежде остротой, что перед ним разворачивается противоборство двух великих магов.

— Ну, вы не совсем правы, — озабоченно ответил Питер, отведя взгляд в сторону и приняв более свободную позу, — Конечно, я хочу покоя. Но я также хочу примирения. А примирение подразумевает участие двух личностей. Вы понимаете меня? Раньше я говорил, что хочу возмездия, а теперь я хочу примирения… хочу ясного завершения… типа эквивалентной замены… только не так, как было прежде…

— На данной стадии наших отношений, — мягко, словно говоря с ребенком, произнес Лукас, — на мой взгляд, бессмысленно и даже опасно стремиться к ясности или рассуждать об эквивалентности. Неужели вы желаете, чтобы я признался вам в неком преступлении или изобразил смирение, мысленно присоединившись к вам на том светлом зеленом лугу? Ничего не получится, вы же понимаете, что из этого ничего не получится.

Питер помолчал. Затем, глянув на Лукаса, он отвел взгляд и сказал:

— Я думаю о себе, о покое в моей душе. Мне понятно, что говоря об опасности, вы подразумевали новый неожиданный поворот к дискуссии или… противоборство. Но… именно так… мне необходимо нечто большее, чем облеченные в пустые слова мысли. Мне не хватает некой полноты. Нужно достичь определенной глубины. Я хочу перевести все, все, о чем мы говорили, все наши рассуждения, в более реальную область, в более осязаемую сферу, в определенное действие, оставляя, безусловно, в неприкосновенности понимание, которое сейчас, именно в данный момент, существует между нами. Я надеюсь, теперь вы понимаете, к чему я клоню.

Они опять сцепились взглядами. Лукас слегка кивнул, ожидая дополнительных пояснений.

— Я упомянул в письме, — продолжил Питер, — что попрошу вас оказать мне одну маленькую услугу.

Лукас вновь кивнул.

— Так вот, суть услуги. Вы позволите?

— Конечно, — ответил Лукас.

Питер неожиданно встал.

Выйдя из гипнотического состояния, вызванного «магическим противоборством», Клемент тоже невольно поднялся со стула.

— Сядь на место, — резко велел Лукас брату.

Клемент послушно сел.

Питер взял свой стул и, держа его в руке, обошел вокруг стола. Он поставил его рядом с креслом Лукаса, но развернув к нему. В результате гость сел лицом к Лукасу. И Лукас с интересом повернул голову в его сторону.

— Пожалуйста, снимите вашу куртку, рубашку и… — попросил Питер Лукаса.

Клемент вновь встал и сделал несколько шагов вперед. Он подумал, что Питер Мир сошел с ума.

Клемент заметил, что Лукас со странной улыбкой снял очки, потом куртку, рубашку и майку, отбрасывая их по очереди в сторону и по-прежнему глядя на своего собеседника.

Все происходящее с этого момента показалось Клементу сном, гипнотическим трансом, в общем, неким зрелищем, принадлежавшим другому измерению. Он замер, точно парализованный и околдованный. Клемент увидел, как Питер взял в левую руку свой обычный с виду зеленый зонт, положил правую руку на слегка изогнутую рукоятку и отделил ее от зонта. Из полого стержня, медленно, не вдруг, а словно по какому-то магическому повелению, выплыло длинное и блестящее лезвие. Клемент не шелохнулся, просто не смог. Лукас опустил взгляд на клинок, но также не шелохнулся. Он вновь посмотрел на Питера. Ненужная часть зонта с тихим стуком упала на пол. Питер взглянул на кончик ножа. Левой рукой он мягко коснулся бока Лукаса. Потом он сделал резкое движение ножом и всадил его между ребер.

Клемент тщетно пытался пошевелиться или протестующе закричать, у него вырвался лишь какой-то нечленораздельный звук. Он медленно опустился на колени и распластался на полу, упав в глубокий обморок.

— Посадим его на стул, надо опустить его голову между колен, вот так нормально, предоставьте его мне.

Клемент испытал приступ дурноты, он задыхался, сверху на него давил какой-то черный свод, в глазах потемнело, вероятно, от слез. Он издавал бессвязные протестующие возгласы, когда большая и сильная рука Питера обхватила его шею и пригнула голову вниз. Давление вдруг исчезло. Клемент выпрямился и опустил голову на грудь. Питер подхватил его, когда он опять начал падать со стула. Клемент поднял голову, открыл рот, поперхнулся и глубоко вздохнул, видя, как в тумане, заботливо склонившиеся над ним лица Питера и Лукаса. До него донесся голос Питера.

— Он уже пришел в себя, ничего страшного. Вы не ушиблись, Клемент? У вас ничего не болит?

Клемент, сомневаясь в собственных ощущениях, пробормотал:

— Нет, нет…

Окружающее предстало перед его глазами, как отраженное в выпуклом зеркале, рядом с ним стоял улыбающийся Лукас с рубашкой в руке. На боку брата краснело маленькое пятнышко.

Ощутив под собой надежную твердость стула, Клемент обрел нормальное зрение и теперь уже четко видел двух улыбающихся и даже смеющихся противников.

— Ты в порядке, надеюсь? — спросил Лукас, — Свалился ведь как подкошенный.

— Да, все прекрасно, спасибо, — прошептал Клемент, в изумлении глядя, как Лукас приложил к боку край рубашки, а потом надел ее, — А с тобой все в порядке?

— Да, очень похоже на то, — ответил Лукас, и они с Питером вновь рассмеялись.

Клемент окинул взглядом комнату. Нигде не было видно того длинного ножа. Он увидел, что зеленый зонт Питера совершенно безобидно лежит на полу, но теперь перед письменным столом. Что же произошло, что же именно он видел?

Уже не обращая внимания на Клемента, Питер и Лукас, мирно беседуя, направились к столу.

— Я так и знал, что в вас есть творческая жилка, — сказал Лукас.

— К сожалению, знаете ли…

— Да, могу себе представить. Вы смелый человек. Просто молодец.

— Мне нужны были вы… для такого завершения… даже необходимы…

— Я вас полностью понимаю.

— Я так и думал, что вы поймете.

— Меч и весы дождались своего часа.

— Хорошо сказано. Конечно, это изъян моего…

— Вашего обновленного сознания.

— Да. Я полагаю, мне следовало погасить и эту крошечную искру…

— Безусловно!

— Как в сказке, все хорошо, за исключением одного ничтожного пустяка…

— Но теперь все кончено.

— С вашей помощью.

— Как я и говорил, полное прояснение могло быть опасным…

— Но теперь все окончательно прояснилось. Вы согласны?

— Да.

Клемент, прислушиваясь к их разговору, опять подумал:

«Они оба сумасшедшие, они ведут себя как пьяные. И о чем они вообще говорят? Непонятно, бессмыслица какая-то!»

Лукас и Питер уже стояли друг перед другом возле стола, их заумный разговор сопровождался экспрессивными жестами и частыми взрывами смеха. Их и правда, видимо, опьянил предмет разговора, они выглядели настолько очарованными друг другом, что казалось, через мгновение начнут пританцовывать. Однако, отступив, они обменялись долгими пристальными взглядами. Питер поднял зонт, макинтош и шляпу.

— Итак, мне пора уходить, — произнес уже заметно обессиленный Питер тихим и серьезным голосом. — Мы еще встретимся. Все хорошо.

Он поклонился. Лукас ответил ему тем же. Направившись к двери, Мир с видимым удивлением заметил Клемента.

— А, дорогой Клемент, как вы, вам уже лучше?

— О да, гораздо лучше.

Клемент встал со стула и выпрямился.

— Отлично, отлично. — Питер продолжил путь к выходу, потом обернулся: — Я забыл сказать кое-что важное. Я собираюсь устроить вечеринку.

— Вечеринку? — удивленно повторил Клемент.

— Да, праздничную вечеринку… в честь моего выздоровления и возвращения в свой собственный дом… Полагаю, она состоится довольно скоро, вероятно, на следующей неделе. Я разошлю вам всем приглашения.

Лукас стоял, улыбаясь, потом присел на край стола. Клемент открыл перед Питером дверь гостиной и, опередив его в коридоре, распахнул входную дверь. Опять зарядил дождь. Питер спустился с крыльца, надел макинтош, сунул в карман шляпу и, махнув на прощание рукой, открыл зонт.

Вернувшись в гостиную, Клемент обнаружил, что Лукас уже сидит за столом, включив зеленую лампу. Он вновь нацепил на нос узкие очки и рассматривал свою авторучку. Словно слегка раздраженный посторонним вмешательством, он глянул на Клемента.

— Спасибо, что зашел. Теперь, пожалуйста, уходи. Мне надо работать.

Клемент взял свой стул и, пройдя вперед, поставил его перед столом Лукаса. Стул, на котором недавно сидел Питер, уже стоял на своем обычном месте у стены. Финальная фаза дискуссии, или поединка, между этими двумя магами происходила на ногах. Клементу вдруг показалось, что она уже стала далеким воспоминанием.

— Что произошло? — спросил Клемент, облокотившись на край стола.

— Ты же видел, что произошло.

Лукас слегка нахмурился, но не стал сразу повторять просьбу об уходе. Он снял очки и принялся протирать их кусочком желтой замши.

— Нет, не видел, я потерял сознание.

— О да, конечно. Что ж, пока ты валялся без сознания, ничего не произошло, за исключением того, что мы перепугались и бросились приводить тебя в чувство.

— Да, но до этого… я ничего не понимаю. Он достал нож, верно? Я же видел нож.

— Ну да, наверное, ты видел нож.

— И… мне кажется… я видел кровь.

— Да, была и кровь. Я покажу тебе. Боже мой, ты как неверующий Фома. Ты тоже хочешь потрогать меня? — Лукас отложил очки, задрал рубашку и показал Клементу маленький красный разрез между двух ребер. — Теперь ты удовлетворен?

— Но… у тебя глубокая рана? Надо обратиться к врачу. О боже…

— Разумеется не надо. Пожалуйста, не хлопнись опять в обморок. Это был всего лишь булавочный укол. Пара капель крови, только и всего.

— Я подумал, что он решил убить тебя.

— Неужели? Как мило с твоей стороны, что ты так огорчился.

— Но разве ты ожидал… то есть… неужели это все было чистой демонстрацией… то есть вы с ним договорились заранее и ты знал?..

— Нет, конечно нет! Любой договор выглядел бы бессмысленно.

— Значит, он мог убить тебя. Тем длинным ножом он мог…

— Ну, ведь он говорил, что когда-то имел отношение к хирургии. Я уверен, что все закончилось бы безболезненно.

— Лук, брось шутить.

— Я не шучу. Я лишь пытаюсь найти для тебя приемлемое объяснение. В сущности, как я сейчас подумал, мне и объяснять-то нечего. Полагаю, ты следил за нашим разговором. Если не следил, то глупо, и тогда лучше оставайся в неведении.

— Пожалуйста, Лук… допустим, я не упал бы в обморок, тогда он мог бы продолжить и, возможно, убил бы тебя!

— Уж не вообразил ли ты, что твой обморок спас мою жизнь?

— Пожалуйста…

— Сомневаюсь, что у него вообще имелись намерения убивать меня. Но безусловно, полной уверенности у меня не было. И в этом, в сущности, все дело.

— То есть ты мог бы спокойно позволить ему сделать это?

— На тот момент сопротивление не имело смысла. Он значительно сильнее меня.

— Значит, ты сдался без борьбы?

— Я уже говорил тебе, Клемент, что он мог убить меня или заказать убийство в любое время. Такая возможность у него есть и сейчас. Только мне думается, что ему это уже не нужно. У него артистическая и даже благородная натура. Питер предпочел подвергнуть меня символическому наказанию. Оно свершилось. Он весьма выдающаяся личность.

— Так ты встретишься с ним снова, ты пойдешь на его вечеринку?

— Ты же знаешь, что я давно не хожу на вечеринки. А теперь, прошу тебя, уйди, ладно, мой милый? Тебе, как привилегированному зрителю, удалось увидеть финал, я надеюсь, довольно странной драмы, о которой, как мне представляется, ты никогда не будешь распространяться. Давай же навсегда распрощаемся со всей этой историей. Прошу, уходи.

Клемент продолжал сидеть, упираясь локтями в стол.

— Но как же быть со мной? — спросил он.

— А что, собственно, с тобой?

— Вы забыли обо мне. О боже, я совершенно растерян… ты говорил, что я должен был следить за его аргументами, но я не мог уследить. Он рассуждал о прощении?

— Примерно.

— То есть он помиловал тебя?

— Топорное выражение.

— Но как же быть со мной?

— Да что, собственно, с тобой-то?

— Я думал, что он спорит не только ради своих, но и ради моих интересов.

— Полагаю, он пришел к выводу, что ты и сам вполне способен позаботиться о себе и разобраться со своим собственным делом любым удобным тебе способом.

— Ты что, специально запутываешь меня?

— Я пытаюсь слегка прояснить для тебя ситуацию, но если тебе это не нужно, не бери в голову… лучше просто уходи.

— Лук, пожалуйста, скажи мне… наконец… ты хотел убить меня?

— Нет, конечно нет. Теперь уходи. И давай навсегда предадим это дело забвению.

Клемент встал. У него закружилась голова, и он подумал, не потеряет ли опять сознание. Где же он оставил пальто? Ах да, в прихожей. Он медленно направился к двери. И, когда дошел до нее, вдруг услышал голос Лукаса:

— Подожди минутку. Я скажу тебе кое-что.

Клемент обернулся.

— Что?

— Я прощаю тебя.

— Что?..

— За все те страдания, которые ты причинил мне в детстве, я прощаю тебя.

— Ох… спасибо тебе…

— А теперь убирайся.

— Maman, пожалуйста, мне нужно уходить, я обещал Алеф, что заеду повидаться с ней до ее отъезда с Розмари.

— Она пропустит шикарную вечеринку!

— Да пропади пропадом эта вечеринка!

— Так мы же все приглашены.

— Скажи лучше, когда ты уезжаешь в Париж?

— Ни в какой Париж я не уезжаю. Я остаюсь здесь.

— Ты не можешь остаться здесь, мы свихнемся!

Уже две ночи Харви спал на полу, между разложенной кроватью и дверью в ванную комнату. Мать упорно не разрешала убирать в шкаф складную кровать, в итоге ложе загромождало комнату целыми днями. В разложенном виде кровать занимала почти все жилое пространство от входной двери до ванной комнаты, оставляя лишь узкую свободную полосу пола. Заснуть Харви не удавалось. Он лежал на спине, слушая тихое похрапывание матери и удрученно размышляя о том, какой ужасной становится его жизнь. Его словно вытесняли из этого мира. Два последних дня Харви прямо с утра уходил заниматься в районную библиотеку, но смог лишь продолжить чтение первой части «Promessi Sposi», которая уже начинала надоедать ему. Он «отправился в магазин» за продуктами, но принес дешевое белое вино, отказавшись покупать шампанское даже на деньги матери. Тем более что Джоан продолжала твердить о своем безденежье. Харви зашел в банк, снял немного денег, не осмелившись спросить, какой остаток у него на счете. Не мог он больше и Эмиля просить оплачивать его разъезды на такси. Он надеялся, что Клемент и Лукас продолжали класть деньги на его счет. Но что, если они забыли или Лукас, допустим, решил прекратить эту благотворительность? От Беллами, конечно, нельзя было ожидать поддержки. Харви не верил в историю безденежья матери. Как же ему теперь избавиться от нее? Никого, похоже, не вдохновляла идея помочь ему. Что будет, если Джоан заболеет? Живет она, по всей видимости, исключительно на белом вине и апельсинах. Валяется на кровати в старой пижаме, которую, как представлялось Харви, он помнил с далекого детства, и бросает апельсиновые корки куда попало, на кровать или на пол. Он уже видеть не мог, как мать, точно животное, пожирает эти апельсины. Харви занялся уборкой и мытьем квартиры. Только эта деятельность приносила ему удовлетворение. Он вымыл ванну, вымыл даже окна. Два предыдущих дня, притаскивая домой после возвращения из библиотеки пакеты с вином, апельсинами, банками с фасолью, пачками равиоли, упаковками макарон с тертым сыром, он обнаруживал пустую квартиру. Кровать оставалась в разобранном виде, из-под одеяла выглядывали пеньюар или пижама, а из открытого чемодана матери торчал беспорядочный ворох одежды. Единственный одежный крючок в его квартирке находился на двери. Оба раза мать возвращалась около девяти вечера. Чтобы позлить ее, Харви не спрашивал, где она была. К тому же оба вечера они слишком быстро пьянели от выпитого вина. Неужели отныне ему придется вести такой странный образ жизни? Он уже казался установившимся режимом. С тех пор как Харви волей-неволей пришлось переехать к матери, он перестал бриться. Почему? Было ли это началом долгого периода лишения свободы во имя искупления, во время которого ему суждено отрастить бороду? Алеф однажды заметила, как красиво он выглядел бы с золотистой бородой, прямо как героический викинг. Харви не нравились бородачи. Вероятно, засилье в ванной сильно пахнущей косметики Джоан заставило его почувствовать, что незваный гость здесь именно он. На собственное отражение в зеркале Харви старался вообще не смотреть. Он аккуратно складывал наряды матери, включая ночную одежду и нижнее белье. Присаживаясь на край кровати, он съедал ложкой половину маленькой упаковки макарон с сыром. Есть ему не хотелось. Нога продолжала болеть. Он ложился на кровать и таращился в потолок. В первый день Харви позвонил в Клифтон, но застал только Мой, которая пролепетала какую-то невнятную бессмыслицу. В общем, как обычно, «пребывала в одном из своих трансов» — так раньше говорил Беллами. На второй день он позвонил еще раз и застал Луизу, которая предупредила его о неумолимо надвигающемся отъезде Алеф.

— Заходи завтра утром, — сказала Луиза, — Алеф хочет увидеться с тобой до отъезда, она уезжает около одиннадцати, а сегодня носится как угорелая.

Тогда Харви решил, что надо как-то убить время, и подумал, не съездить ли ему к Беллами в ту жуткую каморку, но с содроганием отверг эту мысль. Беллами жил в грязи. Да и эта квартира, несмотря на старания Харви, не отличалась чистотой, вещи его матери были не первой свежести, в кровати валялись апельсиновые корки, он не мог заставить себя побриться, даже с трудом заглатывал пищу. Когда настало утро третьего дня, он ввязался в ужасную, отнимающую много времени перебранку с матерью.

— Ты трус. Пожалуй, ты просто побоялся поехать в Италию, и нога тут совершенно ни при чем. Ты лишь нашел удобное оправдание. Почему ты не устроишься на работу?

— О, замолчи, maman, у меня же нет никакой профессии. Послушай, я должен уйти…

— Ты мог бы устроиться официантом, им может стать кто угодно.

— Кроме того, мне нужно заниматься, нужно учиться…

— Я не верю в твои глупости. Кто поддерживает тебя? Я вполне допускаю, что у тебя есть покровитель.

— Я не знаю. А кто поддерживает тебя, если уж на то пошло?

— Я продавала себя, чтобы содержать тебя.

— Не разыгрывай этот жалобный старый козырь. Не понимаю, почему ты не возвращаешься в Париж. Если ты не хочешь туда, то можешь продать парижскую квартиру. Разве ты сама не говорила мне, что задумала продать ее?

— Я не могу, она вовсе не моя, я лишь притворялась, что она принадлежит мне, у нее есть другой владелец! О боже, как же мне нужен настоящий мужчина!

До сих пор Харви как-то не вспоминал, что он видел в доме Лукаса женщину и что той женщиной, возможно, была его мать. Его так огорчила потеря и еще более ужасное возвращение трости, что эти мучения затмили его более ранние мысли. Он даже начал воображать, что видел там вовсе не женщину, а какого-то мальчика или вообще игра тусклого света и тени ввела его в заблуждение. Ему отчаянно не хотелось думать о Лукасе.

— О, пожалуйста, давай не будем возобновлять этот бессмысленный спор! Я должен поехать и увидеться с Алеф!

— А не мог бы ты пожить в ее комнате, пока она будет в отъезде?

— Может, лучше ты поживешь там!

— Ладно, мы оба понимаем, что не можем. Кому мы нужны в том доме? Будем только смущать этих принцесс. Тогда остается Клемент, он любит меня, надо позвонить ему.

— О, как же все это отвратительно!

— Я понимаю. И почему мы оба такие глупые? Мы оба трусы. В итоге мне придется прибегнуть к помощи Хэмпфри Хука.

— Хорошенький итог. Maman, не пугай меня.

— По крайней мере, я обрету покой и перестану дергаться!

— О, прекрати!

Харви уже обыскал чемодан матери, но не нашел ни наркотиков, ни снотворного. Однако он знал, что несколько чемоданов Джоан оставила у Луизы в Клифтоне и, вероятно, еще у Коры.

Харви сидел в изножье кровати, а его босоногая мать, уже одетая в симпатичные черные брючки и свободную темно-зеленую блузку, полулежала, опираясь на подушки и напряженно приподняв голову. Ее густые волосы совершенно растрепались, а лишенное косметики лицо выглядело бледным и тоскливым.

Он подумал, как она красива, она действительно была потрясающе красива, как цыганка. Пристально глядя на Харви, Джоан с застенчивым видом коснулась своих волос изящной, хрупкой рукой.

— Как зябко, — сказала она.

Харви, склонившись, поцеловал ее холодные ноги, накрыв их своими теплыми руками. Ее глаза закрылись, сверкнули и медленно наполнились слезами.

— О, дорогая моя maman, я тебя обожаю! Но сейчас я должен идти.

Харви надеялся поймать такси. Обычно ему везло с машинами. Стоило ему выйти на улицу, как сразу же появлялся свободный автомобиль. На сей раз, однако, удача изменила ему. Он шел, вертя головой в разные стороны и все больше расстраиваясь, то и дело поглядывал на часы, отмечая, как мало у него осталось времени. Харви медленно перемещался, опираясь на палку, лечебную палку, а не шикарную трость, вид которой навевал теперь плохие воспоминания о Лукасе. Мысли о матери скоро вылетели у него из головы, уступив место мучительным переживаниям в связи с отъездом Алеф. И зачем только он так по-дурацки потратил уйму времени на спор с матерью? Появляющиеся вдали свободные такси постоянно перехватывали другие пешеходы. Он встал на перекрестке, слабо помахивая своей палкой. Прошло почти полчаса. Харви едва не плакал. Наконец долгожданный кеб затормозил возле него. Он забрался в машину и, откинувшись на спинку сиденья, прикрыл глаза.

«Алеф хотелось поговорить со мной наедине, — подумал он, — Надеюсь, я приеду не слишком поздно. Ох, ну почему же она решила путешествовать именно сейчас, когда мне так нужна ее поддержка! Она является ответом на все мои жизненные проблемы».

Харви доехал до Клифтона и расплатился с таксистом. Перед крыльцом поблескивал длинный черный автомобиль. Машина Розмари Адварден. Харви поспешил к дому, и тут входная дверь вдруг распахнулась и все обитатели Клифтона шумной толпой высыпали на тротуар. Розмари открыла багажник машины и уложила туда чемодан Алеф. Розмари была гибкой блондинкой, одного роста с Алеф. Ее папочка-адвокат прочил дочери карьеру юриста. За девушкой уже закрепили место в Эддинбургском университете. Харви она нравилась, но он довольно давно ее не видел. Розмари первой заметила его.

— А вот и Харви, ах ты наш бедный хромоножка, я тебе искренне сочувствую! Ты скоро поправишься, правда!

— Ты опоздал! — осуждающе сказала стоявшая рядом с Розмари Сефтон.

Все расцеловались на прощанье с Алеф, которая выглядела великолепно в твидовом дорожном костюме. Забросив плащ и пальто на заднее сиденье машины, она повернулась к Харви. Он напрасно надеялся, что Алеф передаст ему хоть какое-то письмо. Она пожала ему руку и чмокнула в щеку:

— До свидания, Харви! Спасибо, что пришел. До свидания!

Алеф забралась в машину, и машина тут же тронулась с места. Алеф высунулась из открытого окна и помахала провожающим. Харви даже не поднял руки. Угрызения совести тяжелым камнем легли ему на сердце. Она хотела поговорить с ним наедине, а он опоздал. Сумеет ли он когда-нибудь вернуть только что потерянное расположение?

«Она никогда не простит меня, — подумал Харви. — Я потерял ее любовь навсегда».

Сефтон направилась обратно в дом. Мой побежала за ней следом и освободила запертого на кухне Анакса. Луиза, еще стоя на тротуаре, обратилась к Харви:

— Пойдем, дорогой, выпьем чайку.

Харви поплелся за ней. Мой, сопровождаемая Анаксом, уже заворачивала на второй этаж. Сефтон удалилась в свою комнату и закрыла дверь. Луиза прошла на кухню.

— Мне хочется поиграть с Анаксом, — сказал Харви, — Я скоро спущусь.

Следуя за резво скачущей собакой, он поднялся на самый верхний этаж. Обернувшись, Мой посмотрела на него с заметным удивлением. Она толкнула дверь своей комнаты. Харви сел на верхнюю ступеньку лестницы и попытался привлечь внимание Анакса, видя, что Мой наблюдает за ним. Пес успокоился и, услышав свое имя, направился к Харви, который встретил его одобрительными ласковыми словами, похлопал собаку по спине, покрытой густой и аккуратно расчесанной длинной шерстью, погладил гладкую голову и длинную узкую морду с черными усами, слегка коснувшись черной изогнутой линии челюстей, белых зубов и влажного черного носа. Голубые глаза Анакса, смотревшие на Харви, казались такими холодными, такими странными и печальными. Харви, взглянув на Мой, вдруг подумал:

«Анакс любит Беллами, Мой любит Клемента, я люблю Алеф. И вот все мы потерпели неудачу. Ох, какой же я дурак!»

— Когда она вернется? — спросил Харви у Мой.

Мой ответила туманным, неопределенным жестом. Очевидно, она не знала.

Харви встал и начал осторожно спускаться по лестнице. Дверь на кухню была открыта. Луиза сидела за столом.

«Как же хорошо мне знаком этот дом, — подумал Харви. — Мне всегда казалось, что ему следовало бы стать мне родным. Только это заблуждение. Моя мать права. Теперь все меньше и меньше будут рады мне здесь».

— Харви, присаживайся, выпей чаю. Почему ты стал редко бывать у нас? Мне хотелось бы, чтобы ты приходил сюда как и раньше, как к себе домой. Попробуй лимонного кекса, я приготовила его для Алеф, но она вообще отказалась от завтрака. Как поживает твоя мама? Она тоже стала забывать нас.

— Ну, с ней все в порядке. Ты знаешь, что Эмиль вернулся? Клайв бросил его.

— Да, Эмиль позвонил мне, хотел узнать все новости. Он рассказал мне о Клайве. Так грустно, правда ведь? После стольких лет!

— Да. Ему хочется пока пожить в одиночестве.

— Вполне понятно. Так ты теперь делишь свою квартиру с Джоан? Не маловата ли она для двоих?

— Да, но, кажется, она собирается переехать к Клементу.

— Переехать к Клементу?

Ляпнув это не подумав, Харви сразу испытал очередной мучительный укол угрызений совести. Если бы он проявил чуть больше чуткости, то понял бы, что Луиза как раз собиралась предложить ему пожить в комнате Алеф. Если бы только он смог жить в доме Алеф, спать в ее кровати, то ему открылись бы те волшебные силы, о которых он так отчаянно мечтал.

На вечеринку Питера пригласили всех: клифтонских дам, конечно, Лукаса, Клемента, Беллами, Харви, Джоан, Тессу, Эмиля, Адварденов (правда, прийти смогли только Джереми и Конни, Розмари отправилась в путешествие вместе с Алеф, а мальчики вернулись в школу-интернат), владельца «Замка» и Кору Брок, которая, по выражению Джоан, «как обычно умудрилась примазаться к честной компании». Анакса также пригласили, но, разумеется, из-за прихода Беллами его присутствие стало невозможным.

Приглашение лаконично уведомляло, что двери дома Питера Мира будут открыты с шести часов вечера. Питер заверил Беллами, от которого информация передалась Клементу, а от него — Луизе, что, конечно, помимо напитков гостей будут ждать и закуски.

— Полагаю, нам устроят а-ля фуршет, ненавижу есть стоя, — недовольно проворчал Клемент.

Все также размышляли, какие еще гости, незнакомые им, но старые друзья Питера, могут появиться на вечеринке. Это оставалось неясным, хотя Беллами сообщил, что Питер говорил о «тесном семейном круге», подразумевая недавно обретенных им новых знакомых.

— Ему хочется поблагодарить нас за то, что мы проявили к нему внимание, — сказала Луиза.

Клемент счел всю ситуацию чертовски забавной. Джоан предположила, что Мир решил собрать всех вместе, чтобы затеять скандал. В общем, возникло еще довольно много разных домыслов и интригующих вопросов, включая проблемы, связанные с выбором подобающих нарядов. Какой длины юбки? Какого рода галстуки?

Клемент, нацепивший темно-синий галстук-бабочку, пребывал в крайне удрученном состоянии. Ему позвонила Джоан и спросила, не приютит ли он ее в своей квартире.

— Всего на несколько дней, — заявила она, — пока Харви не подыщет какое-нибудь новое жилье.

Клемент мгновенно осознал, что ему ужасно не хочется предоставлять приют Джоан; если она обоснуется в его квартире, то он окончательно свихнется. Почему? Не потому ли, что тайно влюблен в нее? Естественно, нет. Клемент испытывал отвращение к ней, он испытывал отвращение к самому себе. До сих пор его терзало ужасное впечатление, оставленное той сценой с ножом. Неужели он действительно стал свидетелем того кошмара? Страхи Клемента сосредоточились теперь не только на воспоминаниях о ноже и крови, но, вероятно даже в большей степени, на той развеселой пляске — как она сейчас представлялась ему, — которую устроили в заключение этого события его участники. Слово «событие», вновь пришедшее ему на ум, все больше укладывалось в его представлении в некую замедленную и ужасную пантомиму. Недавно виденное им зрелище, возможно, стоило бы назвать «третьим событием» или «третьим актом». Питер и Лукас смеялись, пританцовывали, определенно восхищались друг другом, несомненно испытывая трогательное взаимное волнение. Со стороны это походило на танец двух полоумных.

«Хвала небесам, — думал Клемент, нервно теребя галстук, — что Лукас, избегающий любых вечеринок, не заявится и сюда! Или же, в соответствии с возможно придуманным этой парочкой новым кошмарным сценарием, Лукас предпочтет принять приглашение, предпочтет появиться, выйти в народ? Не начнет ли тут разворачиваться четвертый акт? Я уверен, что на этой вечеринке произойдет нечто ужасное и совершенно неожиданное».

С того самого исходного момента время тянулось в губительно замедленном темпе. Оно включало в себя судебный процесс, исчезновение Лукаса, период томительной неизвестности, новую встречу и тет-а-тет с Лукасом, значение которого отчасти ускользнуло из сознания Клемента, ужас воскрешения из мертвых Питера, его частное расследование и завоевание им клифтонских дам. Далее следовали просветляющая метаморфоза и кульминация — с ножом, кровью и безумной пантомимой.

А теперь еще Джоан покушается на квартиру Клемента.

— Нет! — воскликнул он в телефонную трубку. — Нет, это уже слишком, нет, нет, сейчас это просто невозможно!

После такого бурного отказа Клемент испытал мучительные угрызения совести, но не смог перезвонить ей, поскольку в квартире Харви не было телефона. Да и какие он мог бы принести извинения, безусловно исключая согласие, благодаря которому она сразу прикатила бы к нему! Возникшую на мгновение мысль о временном совместном проживании с Харви Клемент также отверг, как равно невозможную. Это обидело бы Джоан, в любом случае, по отношению к Харви Клемент с недавних пор испытывал странные чувства — возможно, вины, а возможно, даже и ревности. В общем, он жил в каком-то безумном мире. Слава богу, что хоть Алеф не будет на этой вечеринке. Ох, бедная Джоан, неужели теперь она навсегда станет его врагом? Вдобавок позвонивший утром агент предложил ему интересную роль в новой пьесе, которую собираются ставить в Глазго, а потом, вероятно, покажут и в театрах Уэст-Энда. Клементу пришлось отказаться, и агент предупредил, что если в ближайшее время он не изменит своей позиции, то о нем вообще забудут.

Дом Питера сверкал огнями. Почти все приглашенные уже прибыли, сетуя на холод (прогноз обещал снегопад) и отогреваясь за массивными и теплыми стенами этого просторного, сияющего здания. Всех быстро обеспечили напитками. В гостиной Питер обменивался приветствиями со знакомыми и знакомился с неизвестными гостями. Беллами заранее объяснил ему, что Лукас никогда не отвечает на приглашения и никогда не удостаивает вечеринки своим посещением. Питер также представил всем кухарку миссис Келлоу (его старую преданную служанку), ее помощницу Пэтси (племянницу миссис Келлоу) и Кеннета Ратбоуна, владельца паба «Замок» (очевидно, также старого друга, уже знакомого с Беллами). Гостям предложили почувствовать себя совершенно свободно, «прогуляться по дому», и некоторые, не все, конечно, с удовольствием отправились на «прогулку» по всем трем этажам, заглядывая в разные гостиные, библиотеку, кабинеты, кухню, буфетную, пустые комнаты, оранжереи, раздевалки, спальни, ванные комнаты, гардеробные, прачечные, кладовки и даже в помещения, названные Джоан «интригующими будуарами». Все двери были открыты. При виде столовой, подготовленной к основательному ужину, тревога Клемента по поводу фуршета сразу рассеялась, его другая тревога, по поводу малого количества выпивки, улетучилась при виде большого стола в глубине зала, заставленного множеством бутылок и графинов, включая и особо отрекомендованный гостям фирменный коктейль, запасы которого постоянно пополнялись. Повсюду стояли блюда с изысканно украшенными колбасными и сырными канапе и прочими деликатесами. Клемент в очередной раз изумился, заметив, как потрясающе изменился дом со времени его последнего визита — очередная метаморфоза. Сам хозяин, облаченный в очень темный костюм, дополненный шикарным зеленым шелковым галстуком, источал сияющие улыбки и с милой непринужденностью общался с гостями, даже поднялся вместе с ними по главной лестнице. Клемент также заметил и поделился с Беллами, что Питер то и дело разводит руки и взмахивает ладонями, непременно касаясь всех своих собеседников.

— Видимо, он благословляет всех нас, — предположил Клемент. — Он одобрительно похлопал меня по плечу. Так он, пожалуй, приберет к рукам и Эмиля.

— Так прими его благословение, — лучась от удовольствия, ответил Беллами, — Он же сделает всех нас добрыми и счастливыми. Разве ты не ощущаешь прилив теплых и оживляющих сил?

— Ощущаю, — сказал Клемент, — Но я боюсь, что в этом виноват фирменный коктейль. Интересно, из каких ингредиентов его смешали.

Мой и Сефтон после короткого обсуждения решили надеть свои ожерелья. Они не стали советоваться с матерью. Как заметила Сефтон, у них появилась первая возможность сказать «спасибо» Питеру, которому они хотели заодно объяснить, что поблагодарили бы его письменно, но не знали адреса. С другой стороны, не поставят ли они Мира в неловкое положение, если, надев эти ожерелья, будут публично выражать ему благодарность? Возможно, ему не хочется, чтобы все узнали о присланных им дорогих подарках, более того, Сефтон даже высказала мнение, что он намеревался сделать подарок только Алеф, а их он не обошел вниманием из чистой вежливости. Так уж получилось, что обитательницы Клифтона прибыли первыми, дверь им открыла Пэтси, показавшая, где повесить пальто, потом их более чем радушно поприветствовал Питер, который восторженно заметил, не преминув коснуться ожерелий, как отлично они смотрятся на юных девушках. Он, казалось, хотел поцеловать Луизу, но ограничился тем, что завладел ее рукой и долго пожимал ее.

— Как жаль, что нет Алеф, то есть мне очень жаль, что я не увижу ее сегодня, — сказал он.

— В общем, конечно жаль, — согласилась Луиза, мягко высвобождая свою руку.

Потом приехал Эмиль, и его представили хозяину дома. Позже, вечером, Луиза заметила, как увлеченно беседуют о чем-то, сидя в библиотеке, Питер и Эмиль. Мой и Сефтон бродили по дому в свое удовольствие. Мой надела одно из своих длинных прямых платьев золотисто-каштанового цвета с круглым вырезом, с которым отлично смотрелись подаренные лазуриты. Она так и не решилась соорудить на голове прическу. Ей не всегда удавалось нормально закрепить волосы. Ее толстая светлая коса спускалась до самой талии. Казалось, девушка стала немного выше и стройнее. Сефтон надела плотно облегающую талию длинную зеленую юбку с белой блузкой и дополнила их изрядно поношенным черным бархатным жакетом. Она нервно перебирала пальцами янтарное ожерелье, которое ей явно хотелось спрятать под одежду. Буйная и обкромсанная как попало рыжеватая шевелюра Сефтон обрамляла голову почти аккуратным пушистым венцом, сгладившим неровность концов, как раз кстати она вымыла волосы. Поджав губы, Сефтон угрюмо, даже вызывающе, поглядывала по сторонам, словно безуспешно искала кого-то среди гостей.

Клемент, покинутый последовавшим за Питером Беллами, отправился на поиски Джоан, которая, как он видел раньше, болтала в гостиной с Корой Брок. Он обнаружил, что эта парочка все еще увлечена разговором. Кора, единственная дама в юбке средней длины, была богатой и красивой пятидесятилетней вдовой, неизменно экстравагантной и бесцеремонной, но таившей в себе щедрость и тоску по теплым дружеским отношениям. За ее грубоватой и легкомысленной болтовней скрывалась робость и застенчивость. Кора еще оплакивала мужа, Исаака Брока, умершего два года назад. Ей приходилось вести теперь жизнь бездетной вдовы.

— Привет, Клемент, я слышала, ты порвал с театром.

— Все наоборот, Кора, театр порвал со мной.

— Что ж, это жалкая профессия. Ты знаешь, а Питер Мир оказался очень привлекательным, ты ввела меня в заблуждение, Джоан. Я с нетерпением жду возможности поболтать с ним. Хотя он слегка смахивает на школьного учителя, не находите? А его выпуклые глаза, какие глаза! Они исполнены темной грусти, просто потрясающе, наверняка он увлечен какой-то фанатичной идеей. Джоан говорит, что он религиозен, и меня это не удивляет. Разве он не еврей? Он похож на еврея. Наверняка еврей. Это даже хорошо. Посмотрите, как он вежлив и внимателен ко всем. Хотя, возможно, излишне суетлив, вам не кажется? Я уверена, вам интересно, как он узнал о моем существовании. Мне-то подумалось, что Джоан упомянула обо мне, но ничего подобного, видимо, он просто поручил Беллами пригласить еще нескольких членов нашего круга. Я понятия не имела, что принадлежу к какому-то кругу, но, очевидно, так оно и есть. Как говорит Джоан, Питеру просто хочется расширить круг знакомств в нашей среде. Что ж, я вовсе не возражаю. Насколько я поняла, он психоаналитик, а услуги такого специалиста всегда могут оказаться полезными. Говорят, он только что вернулся в свой дом и в честь этого сразу закатил шикарную вечеринку, возможно, он сдавал его за какую-то феноменальную арендную плату. Вы знаете, в прошлом году я сдавала дом, только ничего хорошего из этого не вышло, люди попались просто ужасные, тут нужно проявлять особую осторожность. Я так понимаю, что ужин подадут позднее, я и не знала, что нас угостят ужином. На самом деле, теперь я все выяснила у малышки Пэтси. Очаровательная девушка. А вы заметили, как похорошели младшие девицы Андерсонов? Разумеется, Алеф ослепительна, и если бы она появилась, то затмила бы собой всех, но и две ее сестрицы смотрятся совсем неплохо. Коса Мой просто шедевральна, но почему она не распускает свои шикарные волосы, как другие современные девушки? Ладно, как бы то ни было, я подозреваю, что Мой все равно осталась такой же чудачкой, как раньше. К слову о чудачках, мне сказали, что придет Тесса Миллен, я не видела ее сто лет.

Вполуха слушая эту трескотню, Клемент попытался перехватить взгляд Джоан, но та упорно смотрела на Кору с заинтересованно-снисходительной улыбкой. Клемент бросил их и направился к сервировочному столику, решив подзаправиться фирменным коктейлем. Там он встретил Эмиля и Беллами, увлеченных какой-то беседой. Они приветливо махнули Клементу и почти мгновенно удалились, продолжая свой разговор. Клемент понял, что выпил лишнего, и присел отдохнуть на стул в холле.

— Шум внизу просто ужасный, — заметил Эмиль, поднимаясь вместе с Беллами на второй этаж, — Но, к счастью, в этом доме полно свободных комнат. Давай посидим здесь, я подозреваю, что это спальня прислуги. Нет, Беллами, не садись на кровать. Вон стоят стулья, давай устроимся на них. Я хочу серьезно отчитать тебя. Но прежде всего позволь мне сказать, что ваш Питер Мир меня совершенно очаровал. Он мгновенно может поддержать серьезный разговор, а потом непринужденно перейти к легкой болтовне. Надо сказать, у него приятная наружность, он производит впечатление одухотворенного человека. Безусловно, такой парень не может быть преступником или вором, очень удачно, что ему удалось пережить это несчастье, и, слава богу, выглядит он совершенно здоровым. Как жаль, что не пришел Лукас, хотя нам известны его причуды! Но с чего вдруг устроили такой странный вечер, почему в числе гостей только наши знакомые, у него что, нет своих друзей? Возможно, он рассорился со старыми друзьями и решил сменить круг общения, да, вполне возможно! А какая у него библиотека, ты видел ее? Я слегка побродил там и, как ни странно, не заметил никаких медицинских справочников или научных книг, не считая пособий по сельскому хозяйству, возможно, он так богат, что завел где-то ферму для проведения досуга. Там также есть русские книги, мои познания в русской литературе довольно ограниченны, но я заметил Толстого, Достоевского, Тургенева и Пушкина, прекрасные старинные издания. Питер, несомненно, образованный человек… но, с другой стороны, есть и английские классики — Конан Дойль, Томас Харди, Киплинг. В общем, я успел глянуть только одним глазком, наверняка он держит свои медицинские талмуды в специальных врачебных кабинетах. Или, возможно, это один из множества его домов. Бог с ним! Но я должен отчитать тебя. Я уже наслышан о твоих переменах, живешь в какой-то промерзлой комнате Ист-Энда и упорно ездишь в уединенный монастырь.

— Последнее время я не езжу в монастырь.

— Но планируешь поехать, даже надеешься. Уверяю, это не твоя судьба. Она не для тебя. Experto crede [80]. В молодости меня одолевали такие же мысли. Но та стезя только для избранных. Самое трагичное, что все эти безмолвные пленники воспринимают аскетизм как чистый ад и таким образом понапрасну губят свои жизни. Поверь мне, Беллами, для таких, как ты, это действительно путь в ад. У тебя добрая и отзывчивая душа, ты должен жить и работать с людьми, помогать им как раньше, вести обычный образ жизни. По-моему, в глубине души ты и сам отлично понимаешь это, нужно только, чтобы кто-то встряхнул тебя, слегка подтолкнул к выходу из этого несчастного и туманного тупика. Ты же романтик, вот и следуй велению сердца. Возвращайся на свою прежнюю квартиру и…

— Я продал ее.

— Тогда приезжай и живи у меня. Смелей, пора порвать с хандрой. Переезжай ко мне, поживешь нормально, придешь в себя.

Клемент наконец поймал Джоан, взбежав за ней по лестнице и остановив ее на площадке. Они помолчали.

— Джоан, мне очень жаль, прости меня…

— За что? Ты пьян.

— За тот телефонный разговор… Мне ужасно неловко… но я просто не смогу вынести… просто не смогу… я должен жить один…

— Ты боишься остаться наедине со мной.

— Да, наверное, ты права. Вернее, не совсем так. Сейчас мне невыносимо любое общество. Пожалуйста, прости меня, ладно? И не сердись, я все тот же Клемент, твой старый приятель.

— Давай заглянем в эту комнату. Почему, интересно, тут все двери открыты?

— Наш хозяин желает показать нам, что ему нечего прятать.

— Ладно, давай-ка прикроем пока эту дверь.

Они оказались в небольшом, загроможденном шкафами помещении, очевидно служившем гардеробной. Джоан закрыла дверь. Клемент обнял ее.

— Арлекин, ты хочешь жениться на мне?

Клемент, не ожидавший такого вопроса, отстранился от нее.

— Нет, не хочу, — мгновенно ответил он, — Не могу, то есть я вообще не хочу жениться, извини…

— Но почему… может, ты думаешь, что у меня есть кто-то другой? Никого нет, я клянусь, никого!

— Нет, я не думаю… я вообще не думаю о тебе, мне хватает…

— Не говори так. Ты думаешь обо мне, ты же любишь меня, я знаю. Я все та же Цирцея, а ты мой Арлекин. Я все так же хороша… О, давай соединим наши жизни… навсегда… вспомни улицу Верцингеторикса…

— Милая Джоан, умоляю, давай не будем попусту ворошить прошлое. Конечно, ты мне небезразлична…

— Ты выглядишь несчастным. Я сумею сделать тебя счастливым. Нам было так хорошо когда-то вместе, разве ты забыл? Ты поможешь мне жить иначе. А я помогу тебе измениться. Только я знаю тебя, только я понимаю…

— Джоан, пожалуйста, не беспокойся за меня, у меня масса неприятностей, и я не хочу жениться ни на тебе, ни на ком другом, пожалуйста, оставь меня в покое…

— Я знаю, что у тебя неприятности, и хочу разделить их, хочу помочь тебе, я смогу помочь, я люблю тебя. А тебе не кажется, что мы присутствуем на каком-то волшебном вечере? Знаменательном. Мы все открываем свои сокровенные мысли, мы все прекрасны, мы спасены, ты красив, я красива…

— Дорогая, ты пьяна!

— Вот видишь, ты называешь меня дорогой. Сегодня вечером мы словно попали в сказочный дворец, залитый светом, прекрасный, где все возможно и простительно, где царствует правда и любовь… где, как ты и сказал, нечего прятать! О, неужели ты не чувствуешь этой свободы. Нам предлагается, нам дарится нечто удивительное, и мы должны осознать это и воспользоваться этим волшебным временем, оно соединит нас…

— Дражайшая Цирцея, это бесполезно…

— Ты любишь меня, Клемент, я знаю, любишь…

— Бесполезно, мы старые добрые друзья и должны попросту жить дальше, оставаясь друзьями…

— Верно, и мы сделаем друг друга счастливыми, давай жить вместе… так называемой счастливой семейной жизнью… ну, смелей же! Спаси меня, я в отчаянии!

— Нет, нет. Прости, дорогая.

Клемент открыл дверь и вывел Джоан на лестницу.

К дому Питера Харви доставил мать на такси. Он не ждал от этого вечера ничего хорошего. Питер, который при встрече лишь кивнул ему, беседовал с Джоан, и Харви предпочел удалиться в пустую библиотеку. Вновь выйдя в гостиную, он увидел, что Джоан беседует с Корой. Притворившись озабоченным, он деловито дохромал до столика с напитками, потом заглянул на кухню, где Пэтси и миссис Келлоу мягко поинтересовались его «инвалидностью». Когда он покинул их, ему издалека помахали три человека: Эмиль, Сефтон и миссис Адварден.

«Какая же тоскливая вечеринка, — думал Харви. — Мне все здесь противно. Так и хочется сбежать, но я не могу оставить ее. Полагаю, потом нас кто-нибудь подвезет до дома. Но все они будут торчать тут допоздна. Завтра мне опять идти в больницу. И зачем только я таскаюсь туда? Ну, надо же чем-то заняться. Мы разорены, у нас нет денег. Мне придется содержать ее, придется отказаться от университета. Она продолжает намекать на самоубийство. Она уж точно собирается сегодня напиться, и мне придется присматривать за ней. Я предпочел бы сам напиться. Где она сейчас? От Коры она уже улизнула. Кора беседует с тем человеком из паба. Надо бы заглянуть в гостиную».

Гостиная была огромным великолепным залом в бело-золотых тонах с высокими потолками, значительно шикарнее гостиной в квартире Эмиля. Дальняя стена скрывалась за гобеленом с изображением сцены возвращения Одиссея, детали которого Сефтон поясняла Мой. Джереми Адварден, как известно, давний поклонник Луизы, сидел рядом с ней на диване. Раскрасневшаяся Луиза в элегантном вечернем платье из полосатого сине-белого шелка выглядела оживленной и молодой. Она и Джереми помахали Харви. Сефтон ответила ему, что не видела Джоан. Мой заявила, что ей пора поискать туалетную комнату. Эмиль, заглянув из холла, заметил Сефтон и направился к ней. Она ему всегда нравилась, и порой они вели серьезные разговоры о будущем Европы. Харви вышел в холл и начал медленно подниматься по лестнице. Теперь ему придется обойти спальни, рассчитывая найти там напившуюся и прикорнувшую на кровати матушку. Он заглянул в одну спальню, где перед большим зеркалом красовалась Конни (Констанция) Адварден. Харви вдруг почувствовал себя ужасно усталым. С изматывающей медлительностью он поднялся по следующему лестничному пролету на верхний этаж. Ему просто необходимо было хоть на краткое время остаться в полном одиночестве. Он заглянул в пару комнат. В одной, похоже, находился небольшой кабинет, там имелись два стула и стол. Возможно, это служебное помещение, где слуги или казначеи составляют отчеты. Харви вошел, закрыл дверь и бросил палку на пол. Он сел на стул, положил руки на стол и, опустив на них голову, уснул.

Луизе, прежде чем ее увлек в гостиную Джереми, удалось-таки заметить, что Клемент устремился по лестнице вслед за Джоан. С неожиданным потрясением она восприняла небрежное замечание Харви по поводу того, что его мать «собирается переехать к Клементу». Ей подумалось, что Харви, должно быть, сразу заметил ее реакцию. Ее и саму она удивила. Однако что же ее так потрясло, она ведь давно поняла, как нелогична ревность в ее положении, разве она не скрывала, по ее представлениям на редкость умело, свое чувство собственничества?

«Как же уязвимы человеческие чувства, — думала Луиза, — или именно я так глупо уязвима. Ах, если бы Тедди не покинул нас так рано, то его развитый ум разрешил бы все проблемы… о Тедди, моя любовь, мой милый Тедди. А теперь я уязвима со всех сторон. Однако даже и сейчас, возможно, я обманываю сама себя… Я ужасно эгоистична, абсолютно неблагодарная эгоистка. У меня замечательные девочки. Конечно, они пойдут своим путем, но от этого страдают все матери. Я люблю Харви тайно, с излишней страстью, скрывая ее за внешней холодностью, благодаря которой постепенно теряю его. Я обнимала и целовала его, когда он был ребенком. Теперь я отдалилась, стала почтенной вдовушкой. Когда-то мне хотелось, чтобы он женился на Алеф и стал моим сыном. Но он не женится на Алеф. Он уже ускользает от нее. Он даже не пришел вовремя, чтобы поговорить с ней перед отъездом. Им суждено остаться братом и сестрой, постепенно они будут отдаляться все дальше и дальше. Эта связь оборвется. О боже, что же принесут мне ближайшие годы… А считается ведь, что жизнь у меня сложилась весьма удачно. И при всей этой удаче я умудрилась так беспечно, так бессмысленно и глупо потерять Клемента. Неужели я только сейчас поняла, как сильно люблю его, как сильно нуждаюсь в нем? Да, я нуждаюсь в нем, и эта потребность заставила меня воспринимать его внимание как само собой разумеющуюся данность. Когда Тедди умер, я с благодарностью приняла любовь Клемента, которую он мог уже не скрывать от меня… но слишком долго я жила как парализованная, точно во сне, а когда пробудилась, Клемент стал относиться ко мне с братской нежностью. Я терпела его актрис, он рассказывал мне о своих романах, а я выражала сочувствие, и вот уже я стала для него не только сестрой, но еще и матерью. Я поставила перед собой цель стать бесстрастной. Пора отчаливать в тихую гавань, мне уготована пристойная одинокая судьба пожилого человека».

Проснувшись, Харви увидел входящего в комнату Питера. Харви попытался подняться, но ему это удалось не сразу. Успокаивающим жестом Питер велел ему оставаться на месте, закрыл дверь и, подойдя к столу, взглянул на Харви. Харви испугался. Ему никогда не приходилось оставаться наедине с Питером, в общем, он даже не разговаривал с ним толком, не считая вежливого обмена любезностями на дне рождения Мой и сегодня вечером. Более того, он еще, в сущности, не понял, как относится к этому, вероятно, не заслуживающему доверия и опасному человеку. Харви напряженно выпрямился, приготовившись к более ловкому подъему со стула.

Питер, верно истолковав его позицию и ясно сознавая его чувства, слегка усмехнулся, потом взял второй стул и сел.

— Как ваша нога, Харви? — дружелюбно спросил он.

— Ужасно. То есть все отлично. Говорят, можно привыкнуть к чему угодно. В общем, я привыкаю.

— Вы полагаете, что в скором времени ей не станет лучше?

— Я вообще не думаю, что ей станет лучше. Врачи уже махнули на меня рукой. Я прохожу терапевтический курс просто, чтобы она меньше болела, а не для того, чтобы вылечить, ее невозможно вылечить. Да все это не важно. Какая отличная вечеринка, спасибо большое, что пригласили меня! Вам удивительно удался фирменный коктейль. О боже, по-моему, я заснул.

— Мне очень жаль, что вам не удалось путешествие по Италии, но вы обязательно поедете туда. И со следующего года вы начнете учиться в университете.

— Предполагается, что буду.

— Почему только предполагается?

— Ну, мы ограничены в средствах. Но не стоит говорить об этом! Конечно, мы справимся, и кто-нибудь нам поможет. Нет, конечно, я не стал безнадежным нытиком, я просто потерял уверенность в себе. Извините, я говорю чепуху, наверное, действует коктейль.

— Вы не возражаете, если я взгляну на травмированную ногу?

— Взглянете на?.. Ну, она выглядит ужасно, и, в сущности, нет никакого смысла…

— Пожалуйста, окажите мне любезность.

Это прозвучало как приказ.

— Ох, ладно, но она отвратительна. Мне стыдно показывать ее, к тому же давно следовало бы поменять бинт, а я как-то не удосужился…

Наклонившись, Харви попытался развязать шнурки. Со времени этого несчастного случая он носил широкую и большую уродливую обувь. С раздражением, даже со злостью он взирал на запутавшиеся шнурки ботинка. Питер даже не пытался предложить ему помощь.

«Какого черта ему вздумалось взглянуть на мою злосчастную ногу, — подумал Харви, — о боже, и почему меня просто не могут оставить в покое!»

Уже наполовину развязав шнурки, он начал в ярости трясти ногой, потом помедлил и возобновил процесс. Затем опять тряхнул ногой, и ботинок слетел, а ногу прошила резкая боль. Харви сорвал носок и с трудом размотал эластичный бинт.

Закончив с этой процедурой, он заметил, что Питер успел снять пиджак, оставшись в белоснежной рубашке, слегка ослабить узел галстука, расстегнуть верхнюю пуговку воротника и встать со стула. Он также нацепил на нос очки. Убрав с дороги свой стул, Питер опустился перед Харви на колени и обследовал ногу. Харви тоже уставился на нее, слегка оторвав от пола. Его опухшая и воспаленная, красно-лиловая конечность выглядела уныло и как-то косолапо, ко всему прочему от нее дурно пахло. Харви подумал, что стал увечным неудачником, испортил ногу, повредил ее навсегда. Ему захотелось плакать. Он расстроился и разозлился из-за того, что не сумел отказать Питеру, попросившему показать ее.

— Много людей уже осматривали ее, — буркнул Харви, — Дергали туда-сюда, перевязывали, пытались вправить, просвечивали, применяли даже иглоукалывание. Вы ведь психиатр, простите, психоаналитик и, вероятно, разбираетесь в психосоматических недомоганиях, видимо, они существуют. Извините, я надеюсь, вы не сочтете меня грубым, но все это бесполезно. Я останусь хромым на всю жизнь.

Питер промолчал. Он решительно взял в руки опухшую и горячую ногу Харви. Юноша, собравшись продолжить свою тираду, сразу притих. Естественно, прикосновение холодных рук к воспаленной ноге приносит облегчение. И Харви почувствовал облегчение, успокоился, прикрыл глаза. Он чувствовал, как медленно прощупывают руки Питера его ногу, стопу и лодыжку, чувствовал странную, удивительную дрожь в ступне. Потом ему показалось, что вверх по ноге пробежал электрический ток, она содрогнулась пару раз, как от удара. Эти манипуляции оказывали мягкое, слегка болезненное, но оживляющее воздействие. Его нога дернулась. Руки Питера удерживали его ступню. Харви открыл глаза. На него нашло какое-то оцепенение, словно он действительно на время погрузился в сон. Возможно, он отключился довольно надолго. Его опьянение еще не прошло. Он увидел напряженно сосредоточенное лицо Питера: его полные губы слегка приоткрылись, линзы очков увеличили его потемневшие серые глаза, густые брови сошлись у переносицы, слившись в одну линию, а на щеку упала длинная прядь волнистых волос. Нога Харви наполнилась электрической силой, словно разгоняющей волны быстрого потока. Потом Питер убрал руки, снял очки и встал. Он застегнул рубашку, поправил галстук и надел пиджак.

— Как странно, ей стало явно лучше, — быстро сказал Харви.

Вновь нахмурившись, Питер задумчиво произнес:

— Ей можно помочь. Возможно, позднее я попробую еще разок, если вы не возражаете.

— О да, пожалуйста.

— Но вы и сами должны стараться. Вам следует обрести уверенность. Исцеление — штука загадочная. Отдохните немного, пока все начнут спускаться вниз. Скоро должны подать ужин. Успокойтесь, Харви, а потом присоединяйтесь к нам.

От его «успокойтесь» Харви вдруг почувствовал себя безбрежно спокойным. Он посидел тихо еще какое-то время, потом неловко замотал бинт, натянул носок и ботинок.

Беллами уже давно упорно разыскивал по дому Питера, щуря свои орехово-карие глаза за толстыми линзами очков. С момента его прихода Питер практически не перемолвился с ним и парой слов, хотя вел продолжительные разговоры с другими гостями. Беллами испытал зарождающийся страх, словно перед ним действительно возникла серая пустота, насыщенная хаотически движущимися атомами. Он подумал, что у него начинается мигрень, которая давненько не давала о себе знать. Неужели все его надежды и представления, связанные с Питером, окажутся очередным заблуждением? Эта метаморфоза может оказаться всего лишь глупым фарсом, великой непостижимой ошибкой, ведущей к полному окончательному распаду. Сегодня Беллами с особой тщательностью продумал свою «экипировку» и выглядел поэтому необычайно чистым и опрятным. Он старательно расчесал свои соломенного цвета волосы, даже на всякий случай положил расческу в карман. Беллами облачился в поношенный черный костюм, чистую белую рубашку и узкий темно-синий галстук. Пиджак он намеренно застегнул на все пуговицы. Поначалу вечеринка радовала его, он наблюдал вместе с Клементом, как Питер встречает гостей, похлопывая и поглаживая их, словно раздает всем отеческие «благословения». Беллами также приятно провел время, подружившись с Кеннетом Ратбоуном, а раньше этот выходец из Австралии казался ему лишь весьма надменным владельцем «Замка». Он даже пришел к выводу, что этот владелец достаточно хорошо знает Питера, и вознамерился выяснить все, что известно Ратбоуну. Однако пока ему это не удалось. Ратбоун вскоре исчез в кухне, чтобы «поставить бокалы» и «помочь забегавшимся служанкам», поскольку им поздно сообщили о таком грандиозном приеме. Беллами также поспешил предложить свои услуги, но Кеннет в шутливой дружеской манере сказал, что ему лучше «не путаться под ногами». После этого Беллами пришлось формально поболтать с Корой, Конни и Луизой, хотя он неустанно выискивал глазами Питера, надеясь, что тот позовет его. Потом он осознал, что Питера уже давно не видно. Он проверил все комнаты первого и второго этажа. В ходе поисков Беллами, конечно, первым делом заглянул в большую и шикарную спальню Питера, о которой у него сохранились восторженные воспоминания. Теперь он вновь вернулся туда. Безусловно, изучавшие дом гости уже успели посетить «хозяйскую спальню» и выйти оттуда. «Толпа» рассеялась. Беллами ненадолго задержался в этой комнате, чтобы перевести дух. Отдыхая, он взглянул на акварель над кроватью.

И в этот момент в спальню быстро вошел Питер. Он с удивлением глянул на Беллами. Потом улыбнулся.

— Я скоро вернусь, — бросил он, удаляясь в ванную комнату.

«В конце концов, ничто человеческое ему не чуждо», — с благоговением подумал Беллами.

Вернувшись в спальню, Питер глянул на часы и, закрыв дверь, присел на край кровати. Беллами устроился перед ним.

— Послушайте, Беллами, мне нужно кое-что сказать вам. Возможно, позже нам следует поговорить об этом более обстоятельно, но раз уж мы встретились сейчас, я могу пока подкинуть вам кое-какие идеи для обдумывания. Буду предельно краток, а потом мы должны спуститься к ужину.

— И о чем же мы… я надеюсь…

— Для начала я должен задать вам два вопроса. Вы собираетесь уйти в монастырь?

— Нет. Я определенно решил не уходить.

— Точно? Вы уверены? Вы не ведете никаких переговоров, собираясь стать послушником или?..

— Нет-нет. Я окончательно решил вернуться к обычной жизни. Подыщу какую-нибудь постоянную работу.

— Вы говорите так не только для того, чтобы порадовать меня?

— Нет, то есть мне, конечно, хочется порадовать вас, но вы понимаете, я утратил ту веру, а священник, с которым я прежде…

— Понятно, хорошо, об этом мы поговорим позже. Послушайте, у меня есть к вам одно предложение, и я хочу, чтобы вы его серьезно обдумали. Теперь, когда я опомнился, у меня появились некоторые планы. Я богатый человек и всегда занимался разумной благотворительностью. Но теперь я хочу, пока еще располагаю временем, вложить все свои деньги в одно новое дело, хочу открыть благотворительное учреждение. Создав его, я буду нуждаться в сотрудниках. Но для начала мне необходим секретарь. Не интересует ли вас должность моего секретаря?

Беллами вскинул голову, взъерошил свои поредевшие бледные волосы, снял очки и машинально открыл рот.

— Да, — задохнувшись от восторга, вымолвил он. — Я не мог даже подумать… не мог даже мечтать… Я не могу описать вам, как сильно…

— Я предпочел бы, чтобы вы успокоились и серьезно поразмыслили над моим предложением.

— Я не хочу успокаиваться, не хочу размышлять, я хочу стать…

— Ладно, ладно, только не впадайте в эйфорию. Прошу вас, обдумайте все спокойно. Возможно, вам придется жить в этом доме.

— Питер… вы знаете…

— А теперь нам пора, надо выйти к гостям.

Спустившись вниз, Питер и Беллами обнаружили, что большинство гостей уже топчутся у дверей столовой в ожидании той «легкой трапезы», о которой Питер упомянул в начале вечера. Быстро распространилось известие о том, что мучительной пытки «а-ля фуршетными» закусками не будет, но всех ждет прекрасно накрытый обеденный стол со свечами в серебряных канделябрах и даже с заранее распределенными местами, отмеченными именными карточками, написанными изящным, красивым почерком. Как раз по поводу этого распределения и возникло легкое волнение. Первоначально Питер, оставив за собой место во главе стола, планировал посадить по правую руку Луизу, Лукаса, Кору, Беллами, Тессу и Джереми, по левую — Джоан, Клемента, Конни, Эмиля, Сефтон, Харви и Мой, а на противоположном конце стола Кеннета Ратбоуна. Однако Беллами, Клемент, Луиза, Джереми и Эмиль, каждый по отдельности, сообщили Питеру, что Лукас никогда не ходит на вечеринки. Перераспределение предполагало, что Питер остается во главе стола, справа разместятся Луиза, Беллами, Кора, Джереми, Тесса и Сефтон, а слева — Джоан, Клемент, Конни, Эмиль, Мой, Харви и в конце опять-таки Кеннет. Но позднее, поговорив со знающими людьми, Питер пришел к выводу, что Тесса, видимо, не придет. Тогда Сефтон пересадили к Джереми. Но и это решение вскоре слегка изменила Мой, прошептавшая, что ей хочется сидеть рядом с Сефтон. Эмиль между делом, дипломатично или простодушно, выразил желание поболтать за ужином с Харви. В итоге Мой, уже совершенно расстроенную вызванными ею хлопотами, усадили между Джереми и Сефтон.

После того как гости прошли к столу и встали в ожидании возле своих мест, поглядывая на пылающие свечи, наступил момент тишины. Может, Питер сочтет нужным прочесть молитву или сказать вступительное слово? Однако такие церемонии не входили в его намерения. Он сел на свое место, предложив всем последовать его примеру. Когда гости устроились, после очередной смущенной заминки все вдруг разом заговорили. Для начала подали омлет с копченой лососиной, икру, стилтон — изысканный сорт жирного сыра — и пирожки со шпинатом для вегетарианцев. Миссис Келлоу и Пэтси, уже в опрятной униформе, ловко порхали вокруг стола. Питер выразил Луизе свои сожаления по поводу того, что Алеф сегодня не с ними, но добавил, что она, несомненно, отлично проведет время с Розмари, и поинтересовался, где сейчас могут находиться эти девушки. Он выразил надежду, что со временем познакомится с Розмари, а также с ее братьями Руфусом и Ником.

— Почему нам пришлось так долго выпивать перед ужином? — спросила Кора Беллами.

— Питер не успел собрать всю прислугу, он совсем недавно вернулся в этот дом, — ответил Беллами первое, что пришло ему на ум.

— Да, и откуда же он вернулся? — спросила Кора, — И что с тобой происходит, с чего это ты словно витаешь в облаках?

Джоан, обнаружив, что сидит рядом с Клементом, сразу же толкнула его ногой под столом. Клемент попытался отодвинуться, но ее нога упорно преследовала его. Он строго глянул на нее, они рассмеялись и вздохнули. После этого Клемент решительно повернулся к Конни Адварден, которая, как ему показалось, слегка заскучала, и спросил, продолжает ли она по-прежнему сочинять детские сказки. Она ответила, что этот творческий порыв остался в прошлом.

— Мои детки лишили меня вдохновения, — заметила Конни, — Они совсем не похожи на нас. Они утратили тот великолепный период невинной доверчивости, который нам еще выпало счастье пережить.

Клемент согласился с ней. Он подумал: «Мне остается лишь надеяться, что Джоан не начнет вести доверительные разговоры с Луизой».

Эмиль, оценив отменное качество поданного к копченой лососине немецкого вина, обсуждал с Харви пути совершенствования своего родного немецкого языка. Великого языка и великой литературы, а теперь и великого единого государства.

— Наши поэты просто гениальны, — сказал он. — Гете, безусловно, Гельдерлин, Рильке, Целан. Я полагаю, ты еще не читал Поля Целана? [81]

Харви честно признался в своей неосведомленности.

— Тебе обязательно надо почитать его стихи, Харви, читай великих европейских поэтов, поэты спасут Европу.

Сефтон, способная найти серьезные темы для разговора с любым человеком, расспрашивала Кеннета о мифологии австралийских аборигенов. А неловко начавшаяся беседа между Джереми и Мой вскоре потекла в совершенно непринужденной манере. Выяснилось, что они оба заметили в доме Питера коллекцию акварелей, принадлежащих Нориджской школе живописи, среди которых встречались работы известных художников. Им также запомнились акварели Самуэля Палмера [82], и в ходе обсуждения его работ Мой сказала, что ей очень понравился автопортрет Палмера, который чем-то напомнил ей «Польского всадника». Кора успела поздравить Беллами с возвращением к разумной жизни. Эти новости уже достигли ее ушей, и теперь она живописала ему суровые будни ее детского пребывания в монастырской школе, поведав также, каким облегчением стало для нее то, что она вышла замуж за еврея, и каким здравомысленным оказался иудаизм, так как в нем нет утомительных нравоучений о божественности Христа и загробной жизни. Питер тем временем беседовал с Луизой и Джоан, попросив их рассказать какие-нибудь истории из их совместной учебы. Джоан, оседлав любимого конька, поведала о своих былых подвигах, в результате чего все трое разразились безудержным смехом. Первую перемену блюд унесли, и гости с нетерпением ожидали второй перемены (судя по слухам, для нее приготовили потрясающе вкусные coq au vin [83]). Новые бокалы наполнили божоле нуво. Уже близился тот момент, когда на благопристойных вечеринках каждый гость, обычно придумав благовидную творческую тему, заканчивает разговор с соседом справа (или слева) и вежливо обращает свое внимание соответственно на соседа слева (или справа).

Но в этот момент раздался входной звонок. Его услышали все, несмотря на гул голосов. Несколько человек воскликнули: «Наверное, явилась Тесса!»

Питер поднялся из-за стола. Потом он вновь сел и попросил Беллами:

— Не могли бы вы открыть дверь?

Беллами, отодвинув стул, поспешил выполнить просьбу и, проходя по холлу, удовлетворенно произнес:

— Я личный секретарь господина Питера Мира! — Он открыл дверь и увидел Тессу, — О Тесса, как здорово, что ты наконец пришла, заходи!

Однако его радостное настроение тут же сменилось дурным предчувствием. На Тессе вместо вечернего платья были надеты обычные брюки и ботинки. Услышав оживленные разговоры, которые уже вновь вспыхнули в столовой, она явно удивилась и оглянулась назад. Сразу за ней, на освещенном крыльце, стоял высокий мужчина. А чуть дальше, на подъездной аллее, возле небольшого фургона, топтались еще два парня. В воздухе кружил легкий снег.

Высокий мужчина выступил вперед и встал рядом с Тессой.

— Добрый вечер, — тихим и вежливым голосом сказал он Беллами, — Моя фамилия Фонсетт. Я пришел повидать господина Питера Мира. Он дома?

Беллами подумал, что это полиция. Он обратился к Тессе:

— Ради бога, объясни, что все это значит?

— А что это там за шум? — удивилась Тесса.

— У Питера вечеринка. Тебя же тоже пригласили, по-моему…

— Последнее время я не появлялась дома. Мне очень жаль, если бы мы знали, что тут вечеринка…

— Позвольте мне пройти, пожалуйста, — вмешался высокий мужчина.

Он вошел в холл, слегка задев Тессу плечом. Она последовала за ним.

В дверях столовой появился Питер. Увидев посетителя, он прикрыл за собой дверь.

— Привет, Питер — поздоровался Фонсетт.

— Привет, Нед, — ответил Питер.

Беллами закрыл входную дверь, оставив на улице еще парочку приехавших мужчин, которые не изъявили никакого желания войти в дом.

Фонсетт продолжил:

— Надеюсь, вы согласитесь, что это в некотором роде поимка на месте преступления. Нам жаль, что у вас вечеринка, мы ведь только…

— Давайте пройдем в гостиную, — перебил его Питер. — Добрый вечер, Тесса. Беллами, пожалуйста, возвращайся к гостям.

— Я предпочел бы остаться с вами, — возразил Беллами.

Они прошли в гостиную. Тесса закрыла дверь. Питер сел на диван под гобеленом с Одиссеем. Фонсетт принес стул от стены. Беллами и Тесса остались стоять.

— Ну и ну! — воскликнул Фонсетт, — Мы ведь уже напали на ваш след в тот вечер, когда вы были с собакой! А потом вы с ней сели в машину и исчезли.

Питер, хоть и явно встревоженный, сохранял видимое спокойствие. Он поправил галстук.

— Мне кажется, следует объяснить моему другу, кто вы такой.

— Пожалуйста.

— Этот джентльмен — господин Эдуард Фонсетт, исключительно выдающийся врач, психиатр, который занимался моим лечением. Я обязан ему очень многим.

— Но вы не проявили исключительной благодарности, не так ли? — заметил Фонсетт, — Вдруг взяли и сбежали, как раз когда наше лечение могло дать прекрасные результаты! Честно говоря, мы не знали, что и думать, живы вы или умерли! Хвала небесам, что нам удалось вас обнаружить. Со времени вашего исчезновения за этим домом периодически следил наш человек. — Он повернулся к Беллами и пояснил: — Господин Мир покинул нашу клинику без разрешения и исчез, тем самым подвергнув серьезной опасности свое здоровье. Вот такой опрометчивый проступок!

— Но это же никакое не преступление! — воспротивился Беллами, — Он же вполне вменяем, и ваша клиника не тюрьма!

— Безусловно, состава преступления тут нет, и, безусловно, он вполне вменяем, еще как вменяем, но все-таки он совершил преступление против собственного здоровья, и такое поведение по меньшей мере несправедливо по отношению к нам! Вот мисс Миллен, с которой мы недавно имели удовольствие познакомиться, провела основательное расследование тайной деятельности господина Мира и в итоге пришла к нам с массой познавательной информации.

— Тесса! Ты привела их сюда! — изумился Беллами.

— Вовсе нет, — возразил Фонсетт, — Как я уже упомянул, за домом следили. Наш пациент уже достаточно образумился, чтобы поселиться здесь, и должен был учитывать возможность нашего появления. В сущности, его возвращение в этот дом равносильно его желанию вернуться под наше крылышко. Разве я не прав, Питер?

Дверь гостиной открылась, и появился Эмиль. Он остановился на пороге и, не осмеливаясь пока перейти на имена, спросил:

— Господин Мир, миссис Келлоу попросила меня выяснить, подавать ли уже вторую перемену?

— О, несомненно, пусть подают, — разрешил Питер.

Эмиль, вероятно, надеясь, что его пригласят остаться, помедлил немного и удалился, не дождавшись приглашения.

Беллами посмотрел на Питера. Тот сидел, скрестив на груди руки, со спокойным и задумчивым видом, его взгляд стал рассеянным, как у человека, осознавшего вдруг, насколько утомила его длительная прогулка. Он взглянул наконец на Фонсетта и улыбнулся мягкой дружеской улыбкой.

— В общем, Нед…

— Наверняка вы ждали нас, не так ли?

— Нет, не совсем, вернее, не так скоро. Мне просто надоело прятаться. На самом деле во мне произошли значительные перемены, большая часть моей памяти восстановилась…

— Как я и предсказывал! Позднее мы обсудим все это. Вы же понимаете, что являетесь на редкость интересным пациентом. В общем, не пора ли вам сходить за дорожной сумкой? По-моему, вы сами говорили мне, что всегда держите ее наготове по еврейскому обычаю, ведь неизвестно, когда придется сорваться с места и отправиться в путь! Мне кажется, быстрое расставание будет легче для всех и особенно для вас. Я верю, что вы не улизнете с черного хода. Ваша прежняя комната ждет вас. Вам не стоит расстраивать себя, принося волнующие извинения гостям. Мне жаль, что по неведению мы попали на вечеринку. Но вы ведь согласны уйти, правда?

— Нет, он не согласен! — воскликнул Беллами, — И вообще, это какой-то абсурд, кто вы такой? Питер, кто этот человек, почему он ворвался сюда, как гестапо? Скажите же ему, чтобы он ушел!

— Ты можешь все испортить, — вмешалась Тесса, — Пожалуйста, не повышай голос. Все вскоре объяснится.

— А с чего это ты, Тесса, решила поиграть в детективов для этих ужасных людей? Питер, несомненно, пожалуйста…

— Мне жаль, — продолжала Тесса, — Я сама очень расстроилась и надеюсь, что господин Мир простит меня, я действовала из лучших побуждений. Просто у меня возникли сомнения, когда он представился нам, а когда я выяснила, что кое-что из сказанного им было неправдой, то поняла, что должна…

— Успокойтесь, мисс Миллен, — обратился к ней Фонсетт, — Давайте не будем говорить о неправде. Мы очень признательны вам за ваши изыскания, но нет нужды больше вспоминать об этих делах. Итак, пора на выход, так ведь, Питер? Кто-нибудь может собрать твои вещи и принести их к нам утром, мы же не улетаем на луну!

— Нет, нет, нет! — растерянно произнес Беллами. — Он не пойдет, мы не позволим вам забрать его, я позову других…

— Прошу вас, не надо, — тихо вымолвил Фонсетт, — И не размахивайте вы так отчаянно руками, — Он встал, — Дайте нам уйти тихо, без всякого шума. Питер сам успокоит вас. Прошу, не кричите, сэр. Я не знаю вашего имени.

— Меня зовут Беллами Джеймс, я секретарь доктора Мира. Если вы попытаетесь увести его, мы все встанем на его защиту. Питер, мы же не можем позволить им увести вас! Он ушел от вас по своему собственному желанию, так ведь? И благодаря своей мудрости и смелости сам исцелился. Он уже не болен, он выздоровел, он чувствует себя лучше любого из ваших эксцентричных пациентов, он является духовной личностью…

— Мы, несомненно, хотим узнать и проанализировать все, что произошло с ним за этот период, — заверил Фонсетт, вновь опускаясь на стул. — Питер, вы расскажете нам о своих приключениях, и этот рассказ поможет вам выздороветь. Вы, очевидно, вели напряженную и утомительную жизнь, как раз такую, какую вам вести не следовало. Вам необходимо отдохнуть, необходимо восстановить силы. Ваша помощь, господин Джеймс, может оказаться в дальнейшем весьма ценной. Но пока…

— Беллами, я пойду с ними добровольно. Извини, что так получилось…

— Но куда они собираются упрятать вас? Это похищение, я тоже должен поехать…

— Доктор Фонсетт даст вам название и адрес его клиники, вы сможете навещать меня…

— Но не сразу! — вставил Фонсетт.

— Мне необходимо поговорить с моими друзьями. К сожалению, в некотором смысле я все же ввел их в заблуждение, и мне следует воспользоваться этой возможностью для объяснения. Во-первых, Беллами, будьте добры, пригласите Клемента.

В столовой создалась чертовски напряженная атмосфера. Миссис Келлоу закончила подавать coq au vin и вегетарианскую чечевицу под соусом карри. При появлении Беллами за столом воцарилась тишина.

— Приехал один старый друг Питера, — сообщил Беллами. — Клемент, ты не мог бы выйти на минутку?

Клемент последовал за Беллами. На пути к гостиной их догнал Эмиль.

— Позвольте, я к вам присоединюсь.

Вся троица вошла в гостиную.

Тесса уже предпочла сесть на стул, а Фонсетт переместился на другой стул и теперь сидел между ней и Питером лицом к вошедшей компании. Беллами закрыл дверь.

Фонсетт сразу попросил:

— Представьте нас, пожалуйста.

Клемент, не удостоив его вниманием, обратился к Питеру:

— Пожалуйста, скажите нам, что происходит, мы все сильно встревожены.

Питер пояснил Фонсетту:

— Этот молодой человек — актер, его зовут Клемент Граффе, а джентльмен рядом с ним — Эмиль Вертхаймер, торговец картинами, насколько я понял, познакомившись с ним сегодня вечером.

— Быстро вы обзаводитесь знакомыми, — заметил Фонсетт, — Граффе? Профессор Лукас Граффе вам не родственник?

— Он мой брат.

— Как интересно! Ну, ну. Что ж, Питер, аудитория ждет. Действуйте. Нам всем не следует забывать о ценности времени.

— Что бы там ни случилось, Питер, — удивился Клемент, — но почему здесь сидит Тесса, и кто этот человек, он из полиции?

— Это мой врач, — ответил Питер, — сэр Эдвард Фонсетт. Он хочет забрать меня обратно в свою клинику для дальнейшего лечения, и я с ним согласен. Мне очень жаль, что этот радостный вечер нарушило…

— Не хотите же вы сказать, что собираетесь уйти прямо сейчас, что вас увезут немедленно? Сейчас уже вечер, это невозможно…

— Я тоже считаю, что невозможно, — вклинился Беллами.

— Мало того что возможно, это просто необходимо, — возразил Фонсетт, — И Питер понимает причины. Мне не хочется, чтобы он вновь потерялся!

Дверь открылась, и появился Джереми Адварден. Беллами закрыл за ним дверь.

Клемент сказал:

— Вот господин Адварден, он юрист и…

— Итак, Питер, — перебил Фонсетт, — давайте ваши объяснения, или, может, вы передумали? В конце концов, их можно дать и позднее, на самом деле позднее даже лучше. Ваш ум прояснится, и вы все хорошенько обдумаете. Поэтому давайте уйдем, согласны?

Он встал.

— Минутку, сэр Эдвард, — произнес Эмиль, придав своему голосу самый резкий тон, — Вы весьма бесцеремонно навязываете свое общество хозяину дома. По крайней мере, мне лично не нравится ваша навязчивость. Едва ли хорошо воспитанный человек будет уводить хозяина в разгар его вечеринки. Насколько я понимаю, вы не собираетесь уводить его отсюда насильно?

— На улице еще торчат два громилы, — буркнул Беллами.

— Неужели! — воскликнул Фонсетт, — Моих очень опытных и симпатичных помощников едва ли можно назвать громилами. Один из них, по-моему, уже известен господину Миру. Это Джонатан, вы помните Джонатана, Питер?

Питер улыбнулся и кивнул.

В этот момент Беллами испытал такую муку, что ему пришлось в отчаянии зажать рот руками, чтобы не закричать.

— Послушайте, — вмешался Клемент, — мы ничего не понимаем. По-моему, будет лучше всего, если мы побеседуем с Питером наедине, без доктора Фонсетта.

— Вот это отличная идея, — поддержал его Эмиль, — Заканчивайте ваши наставления, а мы поговорим с Питером.

— Постарайтесь быть краткими, — попросил Фонсетт. — Вы можете выйти в другую комнату.

— Нет, как раз вам лучше выйти в другую комнату, — сказал Беллами. — Пойдемте, я провожу вас.

Он распахнул дверь. В холле уже стояли Луиза и Кеннет Ратбоун.

Доктор Фонсетт коснулся рукой колена Питера, тот улыбнулся и кивнул. Фонсетт встал.

— Ладно. Но пусть разговор будет очень кратким! Я понимаю, что вы хотите раскрыть все карты.

Он вышел вслед за Беллами, который проводил его в библиотеку. Там по-прежнему горел яркий свет. Беллами заметил, что с наружной стороны двери в замочной скважине торчит ключ. Когда доктор вошел, он закрыл дверь и повернул ключ.

— Нам позвать остальных, — спросил его Клемент, выйдя в холл, — или пусть продолжают ужинать, если хотят?

— Надо пригласить всех желающих, — предложил Эмиль.

— Послушайте, приятель, — обратился к Беллами Кеннет Ратбоун, — я хочу знать, что происходит с моим товарищем. Кто тот шельмец, которого вы отвели в библиотеку?

— Врач, — ответил за него Клемент. — С Питером все в порядке, он хочет поговорить с нами. Проходите в гостиную, но постарайтесь не шуметь.

Кеннет и Луиза последовали его совету.

Клемент и Беллами направились в столовую. После яркой иллюминации холла освещенная свечами комната напоминала глубокую сумрачную пещеру. Клемент включил верхний свет.

В столовой оставались Джоан, Конни, Кора, Сефтон, Мой и Харви. К данному моменту у них сложилось мнение, что приехала полиция и Питера собираются арестовать. Конни как раз доказывала всем, что им нет нужды беспокоиться, поскольку Джереми во всем разберется.

— Простите, — сказал Клемент, — но я должен попросить вас пройти в гостиную. Беспокоиться не о чем. Приехал врач, друг Питера. И Питер хочет поговорить с нами.

Все встали и, обмениваясь встревоженными взглядами, вышли в холл.

— Сначала я должна посетить туалетную комнату, — заявила Кора.

Миссис Келлоу и Пэтси стояли на пороге кухни. Пэтси тут же вызвалась показать дорогу, и Кора удалилась за ней. Миссис Келлоу выглядела очень огорченной.

— А как же быть с хлебным пудингом? — растерянно поинтересовалась она.

— С ним лучше пока подождать, — произнес Клемент и добавил: — Не волнуйтесь.

Они с Беллами проводили собравшихся в гостиную.

Там стояла зловещая тишина. Питер по-прежнему сидел на диване перед гобеленом в дальнем конце комнаты. Он снял зеленый галстук и держал его в руке. Беллами впервые заметил, что Питер выглядит немного встревоженным. Рот его приоткрылся, брови слегка нахмурились, а глаза прищурились. Он поглядывал вокруг, как человек, потерявшийся в вокзальной толпе… Беллами подумал, что на самом деле Питер выглядит как юноша — растерянный, но смелый, замечательный и простодушный… И он никогда еще не казался таким молодым. Все это мгновенно пронеслось в голове Беллами, он поежился от ужаса и страха и решил, что, наверное, и Питер замерз, что в доме стало как-то прохладно, видимо, уже отключили отопление. Питер встал, уронив на пол галстук, и спокойно начал:

— Дорогие мои друзья, мне очень жаль, что все так получилось, но вам не о чем беспокоиться, прошу вас, присаживайтесь.

Гости разошлись по комнате. Джоан, Луиза и Конни сели на диванчик, который Джереми развернул в сторону Питера, сам Джереми присел на подлокотник. Клемент и Беллами притащили от стены стулья. Появившаяся Кора и Эмиль устроились в креслах, Кеннет Ратбоун не захотел садиться и остался стоять чуть в стороне. Сефтон села на стул, освобожденный Тессой.

— Вы не думаете, что нам надо позвать Джонатана и Майкла? — спросила Тесса Питера. — Им, должно быть, холодно в фургоне. То есть просто впустить в дом, я не собираюсь звать их сюда.

— Да, конечно, — ответил Питер, — Мне самому следовало подумать об этом, надо пригласить их.

Тесса, открыв входную дверь, запустила внутрь очередную порцию морозного воздуха. На улице шел снег. В гостиной слышали, как Тесса пригласила в дом Джонатана и Майкла и препоручила их заботам миссис Келлоу и Пэтси. Вернувшись, Тесса села на пол возле Сефтон, отказавшись от предложенного ей стула. Двери гостиной и кухни закрылись. Но двое гостей остались в холле. Харви, который сильно перебрал фирменного коктейля перед ужином, да и за ужином постоянно осушал быстро наполняемый заново бокал, вновь почувствовал непреодолимую сонливость. С тех пор как Питер обработал его ногу, Харви испытывал общую, но приятную усталость. За ужином, после первого же умного разговора, он вдруг обнаружил, что его глаза слипаются, но тогда Эмиль незаметно пихнул его локтем. Сейчас, уже совсем засыпая, он смог дойти только до холла. В дальнем конце, под лестницей, Харви еще раньше приметил большое кресло с высокими боковинами, похожее на удобную закрытую кабину, вероятно, старый портшез, обитый изнутри плотной материей. Когда остальные удалились в гостиную, он добрался до этого кресла, уютно свернулся в нем и уснул. Вторым отступником оказалась Мой. Как только раздался тот запоздалый звонок от входной двери, она мгновенно испытала отвратительное, леденящее душу предчувствие. Она не могла больше ни есть, ни пить, а сидела за столом, вся дрожа, краснея от ужаса и какой-то смутной неловкости. Мой поняла, что должно произойти нечто ужасное, что нечто ужасное уже произошло, что какое-то злодеяние уже свершилось. Когда все покинули столовую и поспешили в гостиную, она задержалась, не в силах заставить себя войти туда. Она стояла у стены, глядя, как Тесса впускает Джонатана и Майкла. Потом дверь гостиной закрылась. Когда миссис Келлоу спросила ее, не хочет ли она пойти и посидеть на кухне, девушка вежливо отказалась. Дверь на кухню тоже закрылась, и из-за нее тут же донеслись оживленные голоса миссис Келлоу и Пэтси, которые принялись усердно потчевать Джонатана и Майкла винами и закусками. Мой заметила отступничество Харви, она даже заглянула под лестницу и увидела, как тот свернулся в портшезе, точно впавший в спячку медведь. Вернувшись к двери в гостиную, Мой прислушалась, потом уселась на кресло в холле и прижала ладони к теплому лазуритовому ожерелью.

Когда все гости, покружив по комнате, наконец нашли себе места, поднявшийся с дивана Питер продолжил:

— Позвольте мне еще раз выразить сожаление по поводу того, что наша радостная, а для меня особенно радостная встреча была нарушена таким совершенно неожиданным образом. Мне думалось, что такой визит когда-то должен состояться, но я не ожидал его так скоро и ничего сам не подстраивал. Позвольте мне пояснить. Полагаю, что все здесь присутствующие знакомы отчасти с моей недавней историей, как я получил почти смертельный удар по голове в связи с ошибкой профессора Лукаса Граффе. После этой травмы я побывал в разных госпиталях и в конце концов оказался в клинике, возглавляемой доктором Фонсеттом, который и посетил меня сегодня вечером, желая, чтобы я вернулся к нему для возобновления курса лечения. Я согласился с его желанием. Должен сказать и даже подчеркнуть то, что доктор Фонсетт и его коллега доктор Ричардсон спасли мне жизнь, спасли мой рассудок, и моя благодарность им безгранична, я в неоплатном долгу перед ними. Когда я почувствовал себя достаточно хорошо, я тайно покинул клинику. Меня подвигло на этот неблагодарный шаг острое желание навестить профессора Граффе, то есть Лукаса, и обсудить с ним то непонятное нападение, вызвавшее у меня определенное чувство недовольства. Между тем Лукас исчез, и мне пришлось довольно долго дожидаться встречи с ним. До недавнего времени мне не хотелось жить в этом доме, и меня приютил мой друг Кеннет Ратбоун в своем «Замке». Мне пришлось пойти на это, поскольку я боялся, что доктор Фонсетт найдет меня и настоятельно потребует моего возвращения в клинику. В свое время Лукас появился, и мы с ним несколько раз побеседовали. Я должен сказать, как некоторым уже известно, что мне сильно хотелось потребовать от Лукаса не только прояснения ситуации, но и реституции. Поначалу мстительная ярость полностью завладела моими мыслями. И в то же время я чувствовал себя очень несчастным, постоянно осознавая наличие серьезных провалов в памяти. Это ощущение вызывало гораздо больше неодолимых мучений, чем обычная забывчивость, словно канула в Лету большая часть моей личности. Однако с помощью добрых друзей, особенно Беллами, мне удалось восстановить утраченную, наиболее ценную часть моей души, и она дала мне силы победить приступы мстительности и помириться с Лукасом. Это стало своеобразным достижением или нежданной удачей, ценность которой для меня чрезвычайно высока. В моем новом душевном состоянии я также решил перестать скрываться, покончить в известном смысле с обманчивой жизнью и вернуться в этот дом.

Питер сделал паузу, и все услышали странные глухие удары, раздававшиеся с механической ритмичностью.

— Что это? — удивилась Конни.

— Это доктор Фонсетт, — ответил Беллами. — Я запер его в библиотеке.

— О боже! — воскликнул Питер, — Освободите его, прошу вас!

Беллами вышел и вскоре вернулся в гостиную вместе с очевидно весьма раздосадованным доктором Фонсеттом. Однако он мгновенно убрал недовольство со своего лица.

— Ну как, Питер, надеюсь, вы уже все объяснили? Нам нельзя попусту тратить время, к тому же начался снег, и Майкл с Джонатаном дожидаются нас на улице. Я не рассчитывал, что эта операция так надолго затянется!

— Они уже в доме, — сказал Питер, — И к сожалению, я еще не закончил. Будьте добры, посидите еще немного.

Беллами предложил свой стул, и Фонсетт сел на него. Беллами остался стоять, скрестив на груди руки.

— Как мило, — прошептала Кора, склонившись к Джоан.

Питер немного помолчал, возможно восстанавливая ход мыслей. Он стоял, гордо выпрямившись и слегка расставив ноги, в расстегнутой сверху рубашке, его голова откинулась назад, а обрамляющие лицо волнистые волосы, казалось, вдруг удлинились. Всем своим видом, как сейчас показалось Беллами, он напоминал какого-то молодого народного освободителя.

— Как вы заметили, — продолжил Питер, — доктор Фонсетт прибыл сюда в сопровождении Тессы Миллен.

Беллами, которому давно хотелось высказаться, тут же вмешался.

— Да уж, Тесса, и зачем только ты привела сюда этих людей, зачем полезла не в свое дело, почему ты предала Питера? Ведь он никому не причинил вреда, не принес никому ничего, кроме добра!

— Ну, в любом случае мы сами приехали бы сюда чуть позже, — улыбнулся Фонсетт, — Мисс Миллен просто предоставила нам весьма интересные подробности.

— Какие еще подробности? — сердито бросил Беллами, повернувшись к Тессе. — Ты упомянула, что обнаружила какую-то неправду в его словах. Какую же?

— Его неправда является просто игрой воображения, — заметил Фонсетт.

Сидевшая на полу Тесса встала. Бросив взгляд на врача, она произнесла:

— В общем, он представился нам как психоаналитик. Но я сразу поняла, что он не может быть психоаналитиком.

— Но он настоящий психоаналитик, — возразил Беллами. — Он так сказал, то есть он сказал, что раньше был им, и сказал также, что сейчас уже не способен быть им.

— К сожалению, он никогда не был психоаналитиком, — настаивала Тесса.

— Ну, тогда доктором, их можно называть по-разному.

Беллами повернулся к Питеру.

Взгляд Питера стал печальным.

— Простите, Беллами, — чуть помедлив, извинился Питер, — я никогда не был психоаналитиком и не имею никакого отношения к медицине. Доктор Фонсетт тактично сказал, что у меня разыгралось воображение. Фактически же я просто солгал.

Наступила ошеломленная тишина.

Чуть позже Джереми Адварден сказал:

— Что ж, тогда позвольте спросить, каким же являлся ваш род занятий?

— Я был мясником.

Послышались изумленные восклицания. Потом все затихли и лишь обменивались выразительными взглядами. Кора спрятала лицо в ладонях.

Тогда выступила Луиза.

— Но почему же вы не открылись нам? Мы не стали бы осуждать вас, с чего бы, ведь это совершенно нормальная профессия.

— Да мне и самому интересно, почему я это придумал, — оправдывался Питер, — Это была чистая импровизация, почти шутка… В общем, я поступил плохо… ввел людей в заблуждение и позволил им поверить в мою ложь. Это фальшивая претенциозность. Простите. Сначала я представился психоаналитиком Лукасу и Клементу. Вероятно, мне хотелось чувствовать себя более уважаемым человеком, приписать себе более достойный статус. Мне предстояло столкнуться, как я понимал, с весьма мощным противником. Только позднее мне пришло в голову, что об истинном моем занятии он мог услышать в суде, где я сам, к несчастью, не присутствовал, но, очевидно, он не обратил внимания. Мне очень жаль. Мне не следовало так говорить, и я прошу прощения у всех вас. Но по-моему, больше я ни в чем не обманул вас.

Фонсетт, с улыбкой выслушавший последние высказывания, вмешался:

— Как мне это нравится… «более достойный статус», просто великолепно! Должен признаться, когда мисс Миллен сообщила мне об этом, я не смог удержаться от смеха! Как бы то ни было, вам нельзя продолжать держать их в заблуждении. Уж если речь зашла о статусе, то вы по меньшей мере чертовски богатый мясник.

— В общем, да, — согласился Питер, — Конечно, я не имел в виду тех мясников, что стоят за прилавком, обеспечивая покупателей свежим мясом. Мой дед занимался этим в молодости, когда жил в Одессе. А мой отец, родившийся уже в Англии, основал свой бизнес, и я продолжил его дело.

— Короче, вы магнат с задатками сегуна, — вставил Фонсетт, — Ваш доход неизмеримо выше моего! И вам не было нужды переживать, что вы не стали психоаналитиком! По меньшей мере вы полагали, что стали своего рода целителем на этапе увлечения буддизмом, помните? А теперь покажите им вашу игрушку, просто в доказательство того, что вы настоящий магнат. Смотрите, надо же, вон она, лежит на том столе, — добавил он, сопровождая слова соответствующим жестом.

Клемент проследил за его рукой. Он встал и отступил на пару шагов вместе со стулом, а потом уперся руками в его спинку. Под «игрушкой» подразумевался зеленый зонт. Сефтон подошла к столу. Она взяла зонт и вручила его Питеру.

— Спасибо, Сефтон.

Глядя на нее, Питер взялся за рукоятку и медленно вытащил длинный нож. Его появление вновь встретили взволнованные восклицания.

— Теперь прочтите им, что там написано, — предложил Фонсетт.

Питер обратился к Сефтон:

— Прочтите вы, видите, там есть гравировка.

Сефтон, взяв нож и наклонив клинок, прочла посвящение:

— Питеру Миру, с почтительным уважением от преданных директоров и сотрудников «Мирко» по случаю его сорокового дня рождения.

Реакция гостей выразилась в приглушенном шуме голосов.

— Настоящий нож мясника, не правда ли, — усмехнулся Фонсетт, — или, вернее, его подарочная версия, нечто вроде церемониального меча.

Питер забрал у Сефтон нож и вложил его обратно в своеобразные ножны. Потом вновь отдал ей зонт. Только после этого он посмотрел на Клемента. Вспоминая позднее этот взгляд, Клемент пытался понять, что же он выражал. Взгляд был коротким, не больше секунды. Клемент в замешательстве шагнул вперед, потом сел на стул и, опустив лицо, приложил ладонь ко лбу.

— Не смейся! — прошипела ему Джоан.

Сефтон отнесла зонт обратно на стол. Потом она спросила спокойным и четким голосом:

— Как же вы можете быть мясником, если вы вегетарианец?

— Да я и не могу, и вообще сейчас я уже другой человек. Я расскажу вам об этом…

— Но не сейчас, — решительно поднимаясь, перебил Фонсетт. — Нам пора уходить, вы уже пропустили время отбоя. Пожалуйста, захватите чемодан, я уверен, что он у вас собран. Впрочем, о вещах пока можно не беспокоиться…

Приглушенный шум голосов стал тревожнее.

— Подождите минутку, — остановил его Джереми Адварден, — Мне не совсем понятно, хочет ли хозяин дома уходить? По какому праву вы собираетесь увести его?

— Да, верно, — поддержал его Беллами, — И вообще, кто вы такой? Откуда нам знать…

— Право у меня есть, — ответил Фонсетт. — Не так ли Питер? А что касается того, кто я такой…

— Все в порядке, Джереми, — успокоил Питер, — Этот человек спас мне жизнь. И я пойду с ним по доброй воле.

— Вам нельзя уходить! — воскликнул Беллами, — Мы не можем позволить вам уйти, вы должны остаться с нами!..

— Пожалуйста, не впадайте в истерику, господин Джеймс. Вы вскоре увидите его и гораздо более здоровым. Итак, Питер, вы хотите захватить кое-что из вещей?

Питер вдруг развернулся и быстро направился к двери. Гостиная заполнилась беспорядочными звуками шагов и отодвигаемых стульев, поскольку все вскочили со своих мест, а наиболее любопытные столпились у выхода, желая узнать, что будет дальше. Питер вышел в холл, за ним стремительно прорвался и Беллами.

Мой сидела на лестнице. Она мгновенно встала и отступила к стене. Питер, начав подниматься, остановился на мгновение, словно хотел что-то сказать ей, но потом продолжил подъем. Пропустив Беллами наверх, Мой спустилась в холл.

Беллами проследовал за Питером в спальню. Питер, очевидно ожидавший прихода Беллами, впустил его и закрыл дверь.

— Нед угадал насчет чемодана, — заметил он. — Я всегда держу его наготове. Присаживайтесь пока, Беллами, а я пойду и достану его.

Он прошел в дальний конец комнаты к большому шкафу.

Беллами, не желая садиться, последовал за ним.

— Не уезжайте с ними. Это немыслимо. Просто какой-то ночной кошмар! Скажите этому доктору, что вы будете приезжать и наблюдаться у него, что в вашем отъезде нет необходимости, останьтесь здесь, и все будет хорошо. Я не доверяю этим людям, прикатившим в фургоне с двумя громилами. Вы были правы, что сбежали от них, не надо возвращаться, ведь вам уже лучше, вы счастливы, вы свободны. Разве вы сами не чувствуете, что выздоровели? Почему же вы хотите вернуться к ним, вновь стать пленником?!

Питер вытащил из глубин шкафа большой чемодан.

— В общем, — ответил он, — я устал скрываться и жить во лжи. Я вел жизнь, отягощенную страхом. А теперь я могу смело продолжить лечение.

— О чем вы говорите? Вы не должны уезжать. Эти ученые люди одурманят вас всякими лекарствами, они только навредят вам, они просто не смогут понять вас, они разрушат ваш покой.

— Я обязан им жизнью. Но это еще не все. Беллами, прекратите же заламывать руки. Это внезапное вторжение, вероятно, пойдет мне только на пользу. Вынужден признать, что чертовски устал… Все произошло слишком быстро. Я не в состоянии сразу переварить эти изменения и продолжать нормально жить в моем просветленном состоянии, то есть в состоянии, восстановленном благодаря возвращению ко мне памяти. Мне нужно постепенно привыкнуть к нему. Я не хочу подвергаться опасности внезапных обмороков.

— Да, конечно же, вы устали, вам нужен покой, но вы сможете отдохнуть и здесь. Теперь вы обретете покой, сможете восстановить все силы в вашем собственном доме, Питер. Это невыносимо, мое сердце разрывается, я так боюсь за вас. И как же быть с вашим грандиозным замыслом, с вашими добрыми делами? Я же могу стать вашим секретарем… могу защитить вас, могу проследить за вашим отдыхом, за тем, чтобы все наши планы осуществлялись постепенно… Я так обрадовался за вас и за себя… А теперь мне стало страшно.

— Беллами, дорогой мой, мы еще вернемся ко всем этим вопросам. Это просто необходимая временная передышка. Считайте, что я всего лишь ненадолго уединился. Я вернусь. А теперь нам пора спускаться. Прошу, не будоражьте остальных. И ничего не бойтесь, Беллами, мы скоро вновь встретимся. Так, минутку, мне понадобится пальто и шарф, и надо еще сменить туфли…

Тем временем все гости высыпали из гостиной в холл и обступили доктора Фонсетта, проявляя некоторые признаки угрожающей толпы. В его сторону летели неопределенные сердитые высказывания, и в какой-то момент Майкл и Джонатан почувствовали необходимость выступить вперед и убедиться, не подвергается ли их шеф явной опасности.

— Он всегда казался мне совершенно здоровым, — громко заявила Луиза, — Сначала он выглядел немного эксцентричным, но нам удалось во всем разобраться, его странность в том, что он просто добрый человек! В конце концов, если подумать о том, какое несчастье свалилось на его голову… что вы собираетесь с ним делать, к чему такая спешка? Все это похоже на какое-то похищение!

— Вы спрашиваете, что я делаю, — подхватил Фонсетт, — Я просто выполняю свой долг, как врач, как ученый. Я не обладаю магическими способностями. Мы с Питером очень хорошо понимаем друг друга, мы проделали с ним вместе большую работу и продолжим ее. Он все еще мой пациент.

— Я только сегодня познакомился с господином Миром, — начал Джереми Адварден, — но согласен с миссис Андерсон в том, что в ваших методах проявляется излишняя поспешность и бестактность. Вы таким собственническим тоном заявляете, что он ваш пациент. Ваша позиция подозрительно авторитарна. Я, например, совсем не убежден, что хозяин дома собирается уехать с вами исключительно по собственному желанию. Хочу предупредить, что ваши собственнические претензии могут привести к неприятностям, связанным с законом. От ваших действий слегка попахивает насильственным похищением, именно похищением, судя по всему, богатого человека.

— Точно, — поддержала его Кора, — он печется ради денег. Ему выгодно продолжать внушать пациентам, что они больны, ведь тогда его карманы наполнятся их щедрыми чеками!

— Полагаю, — продолжил Джереми, — что вам лучше уйти и позволить нашему хозяину самому спокойно оценить свое положение. Ведь он только недавно вернулся в свой дом, и, как мне кажется, ему следует дать возможность спокойно отдохнуть в привычной обстановке.

Его поддержал нестройный хор голосов: «Да, конечно», «Дайте ему отдохнуть».

— Мне жаль, — произнес Фонсетт, — что обстоятельства моего прибытия оказались столь неожиданными и, к несчастью, приобрели оттенок трагедии. Я предпочел бы тихое прибытие и дружескую беседу. Но вы, я имею в виду всех вас, лишь недавно познакомились с Питером, которого эта дама признала необычной и эксцентричной личностью. В этой истории есть один момент, о котором никто из вас не знает. Он пришел в вашу жизнь совсем недавно как жертва трагического несчастного случая, от которого, казалось бы, так удивительно быстро поправился. Он любезно сказал, что обязан жизнью мне и доктору Ричардсону. Фактически он не упомянул или, вероятно, просто забыл о других талантливых докторах, которые изначально упорно боролись за его жизнь. Мы наблюдаем за ним довольно давно! Его побег из нашей клиники наряду, скажем так, с серией рискованных приключений вызван широко известным маниакально-депрессивным поведением. Он пережил период сверхактивной экзальтации, и теперь — как он сам признает, а его возвращение в дом подтверждает это — ему предстоит период меланхолического истощения, который может привести к отчаянию, даже самоубийству. Он нуждается в помощи специалистов…

— А какие методы вы используете? — спросил Эмиль.

— Я не уверен, что правильно понял ваш вопрос, — ответил Фонсетт, — Но в любом случае для объяснений потребовалось бы много времени. Говоря коротко, мы не психоаналитики, мы психиатры. Мы не строим предположения на основе сновидений пациентов или на пережитых ими в детстве стрессах…

— Значит, вы пичкаете их лекарствами.

— Это отчасти входит в наши методы лечения. Я понимаю, что вы достаточно сведущи, чтобы испытать тревогу при упоминании о лекарствах.

— Да, я встревожен, — сказал Эмиль, — Я совсем недавно познакомился с этим умным и здравомыслящим человеком, и мне не верится, что он нуждается в вашем лечении, каким бы оно ни было.

— Верно, верно, — согласился Кеннет Ратбоун, — Подозреваю, что я знаю его лучше всех присутствующих и могу сказать, что еще не встречал таких отличных парней, причем на редкость разумных…

— Конечно, вы понимаете, он же буддист, — вставила Джоан, которой уже давно хотелось высказаться, — он духовная личность, что-то вроде святого человека. Ему не нужны доктора! Скорее вы нуждаетесь в нем, а не он в вас!

— Да, и более того, есть такие духовные основы, — поддержал ее Эмиль, — которых вы, ученые, не понимаете, и именно такие глубочайшие проявления приносят человеку покой.

— Значит, он сказал вам, что стал буддистом! — снисходительно промолвил Фонсетт, ни в коей мере не смущаясь враждебным тоном своих критиков, — Что ж, он действительно поверхностно ознакомился с буддизмом во время одной из деловых поездок в Японию. Кстати, помимо мясника в его ведении еще и торговля рыбой, как он не успел вам сообщить! Я согласен с вами (он кивнул Эмилю) в том, что на нашей планете существуют серьезные духовные основы. Буддизм является глубоким учением, и для постижения его требуется много времени. Быстро полученные представления о нем неизменно бывают поверхностными, а в таком случае ум, склонный к фантазиям, должен пребывать на совершенно нереальном уровне. Вы обвиняете меня в спешке, но сами вы все, как мне кажется, сделали поспешные выводы! Питеру на редкость быстро удалось собрать много новых друзей! Он, очевидно, устал от общества промышленных магнатов. А вы все с завидной скоростью приняли его в свой дружеский круг. Вот вы, что вы думаете о нем? — спросил вдруг Фонсетт Клемента.

Клемент ожидал такого вопроса, хотя не мог придумать никакой причины, по которой спросили именно его.

— Мне очень жаль Питера, — тихо ответил он.

— Понятно, но что вы о нем думаете?

— Я не настолько хорошо его знаю, чтобы иметь ясное представление. Как и все остальные, я полагаю, что он в некотором роде замечательный человек.

— В некотором роде… в каком же роде? Неужели вы ничего больше не можете сказать? Ваше мнение интересует меня.

— Нет, я не могу сказать больше! — Клемент помедлил и резко добавил к своему собственному изумлению: — Ох, идите вы к черту!

— Хорошо сказано, приятель, — заметил Ратбоун.

— Я думаю, что он добрый человек, — вдруг вклинилась Мой, стоявшая в стороне от окруживших Фонсетта критиков.

Послышались одобрительные возгласы.

— Мой права, — согласилась Кора Брок, — он похож на праведника!

— Мне вовсе не хочется обижать чьи-либо чувства, — продолжал Фонсетт, — но заявления такого рода, которые люди зачастую склонны делать, почти всегда порождены излишней романтичностью. Много ли нам известно о человеческой натуре, много ли каждому из нас известно о самом себе? Мы, ученые, знаем в нашей конкретной области довольно много. Но любые так называемые моральные или религиозные понятия являются по природе своей весьма неопределенными. Эта особенность является главной и неотъемлемой чертой человеческой натуры. Религия связывается с присущим уму творческим воображением, она связывается и с сексуальными способностями. Это, разумеется, широкие обобщения. Но я предполагаю просто, что все вы, по различным тайным мотивам, предпочли бы выбрать Питера, о котором почти ничего не знаете, вашим гуру, вашим духовным наставником!

— Гмм, а что, собственно, плохого в сексе? — удивилась Джоан. — Он дает свободу, дает жизнь, нечто вроде пасхального воскресенья. Мы все приобщились к пище богов, побывали в аду, воскресли и спаслись, мы стали прекрасными, и поэтому мы любим Питера, и поэтому мы нуждаемся в нем, великий дух должен получить свободу!

— Так и есть! — воскликнул Ратбоун, — Мы нуждаемся в нем, вы забираете его от нас, а мы придем и освободим его!

В этот момент на лестнице появился Питер, сопровождаемый Беллами. Горестные и возбужденные возгласы встретили его появление. Питер спускался по ступенькам, перебросив через руку пальто, а Беллами тащил чемодан. Джонатан и Майкл подошли к подножию лестницы. Группа гостей рванулась вперед, потом разбрелась по холлу. Фонсетт взял Питера под руку, и они направились к выходу. Эмиль и Кеннет уже загородили дверь. Джереми присоединился к ним. Беллами по-прежнему следовал за Питером по пятам, не выпуская из рук его чемодан.

— Пожалуйста, подождите, — произнес Джереми, — не надо так торопиться. Поставь ты этот чемодан, Беллами. Почему нельзя, по крайней мере, подождать до завтра? Мы хотим убедиться, что Питер хочет пойти с вами.

— И так ли уж ему необходимо вообще идти с вами! — прибавил Кеннет.

Фонсетт ничего не сказал, но повернулся к Питеру, отпустив его руку.

Питер сказал стоявшим у дверей защитникам:

— Благодарю вас, благодарю от всего сердца, но я уже объяснил Беллами, что ухожу вполне охотно. И я согласен с Недом, что лучше побыстрее осуществить этот уход, — Он повернулся к остальным гостям, окружившим доктора: — Прошу прощения за столь поспешный отъезд. Мне хотелось успеть поговорить со всеми вами, но, к сожалению… не хватило времени. Мы еще увидимся. Спасибо вам, дорогая Луиза… добрая, милая Луиза… — Питер помедлил, словно пытаясь придумать, как уместить в пару слов множество обуревавших его чувств, и наконец добавил: — Вы понимаете, — Потом обратился ко всем: — Я приношу благодарность вам, так любезно желавшим освободить меня… и… детям… Не плачь, Мой, мы с тобой понимаем друг друга… А славную Сефтон впереди ждут великие дела, и у Харви все будет хорошо, и у Алеф… м-да… Алеф… прошу, простите мою сбивчивую речь… Я понимаю моих старых друзей миссис Келлоу и Пэтси. Пожалуйста, не огорчайтесь, мои дорогие, я вернусь… и тогда мы устроим другую вечеринку, которая уже не закончится слезами. А сейчас позвольте мне просить вас, пожалуйста, останьтесь и закончите ужин, ради меня сделайте это, прошу вас!

Пэтси вытирала глаза краем передника, а миссис Келлоу плакала навзрыд. Питер помедлил, видимо раздумывая, как завершить прощание. Потом вдруг повернулся к Клементу, стоявшему чуть в стороне от остальных возле двери в гостиную. Они обменялись долгими напряженными взглядами.

— Присматривайте за братом! — громким голосом отчеканил Питер.

Клемент ответил тихим возгласом, похожим на подавленное рыдание.

— Вот моя визитная карточка с адресом клиники, — произнес Фонсетт. — Кому мне отдать ее? — Джереми Адварден протянул руку и взял ее. — Теперь вперед, Питер, прощайтесь, и едем.

— Передайте Алеф… — обратился Питер к Луизе.

Но в этот момент Фонсетт дернул его рукав, он, не закончив фразу, поднял руку и, сделав общий прощальный жест, направился к двери, у которой уже стояли Джонатан и Майкл. Эмиль, Джереми и Кеннет отошли в сторону, дверь открылась, и Фонсетт с Питером вышли из дома, за ними последовал Беллами. Яркие уличные фонари подсвечивали падающий снег и запорошенный незатейливый фургон. Джонатан открыл задние дверцы, а Майкл забрался на водительское место.

— Вот ваш чемодан, — сказал Фонсетт, забирая его у Беллами и засовывая в машину. Он также позаботился и о пальто Питера, бросив его на сиденье.

Беллами бросился к Питеру и схватил его за руку.

— Возьмите меня с собой!

— Нет, мой дорогой Беллами, позже, вы приедете ко мне позже, не сейчас.

— Позвольте мне поехать, — попросил Беллами Фонсетта. — Ему нужна моя помощь, я его секретарь, ему нужно, чтобы я поехал с ним.

— Не думаю, что ему это нужно, — возразил Фонсетт, — Он же только что сам отказал вам. В любом случае, сейчас вы не можете поехать с нами, извините.

Беллами продолжал удерживать Питера.

— Спасибо вам, Беллами. — Питер поцеловал Беллами в щеку.

Потом, следуя за Фонсеттом, он забрался в фургон. Стальная преграда в виде руки Джонатана оттолкнула Беллами назад. Джонатан залез в машину и закрыл дверцу. Немного сдав назад, фургон мягко прошелестел шинами по снегу, развернулся, проехал по подъездной аллее и исчез за воротами.

— Пойдем же в дом, Беллами, — крикнул Клемент, — если не хочешь окончательно превратиться в снеговика.

Клемент стоял в дверях дома, хотя остальные гости уже вернулись внутрь. Беллами медленно направился к крыльцу. Клемент стряхнул снег с головы друга и с его пиджака. Потом он провел Беллами по холлу к библиотеке, месту временного заточения Фонсетта. Войдя туда, Клемент запер дверь, усадил Беллами на бордовый кожаный диван клубного стиля — с мягкой спинкой, переходящей в подлокотники, — и сам уселся рядом с ним. Мой плакала на ступеньках лестницы. Сефтон, пристроившись рядом, поглаживала длинную косу сестры. Луиза, к которой уже подошла Конни, плакала на одном из диванов в гостиной. Мой, забывшая носовой платок, вытирала глаза рукой, пока Сефтон не извлекла из кармана своего бархатного жакета большой мужской платок. Изящный батистовый платочек Луизы уже весь промок от рыданий, и Конни, забрав его, предложила ей взамен свой, не менее изящный, но, видя переживания Луизы, она и сама не сдержала слез. Пэтси и миссис Келлоу, удалившиеся со своим горем на кухню, сидели, уткнувшись в полотенца.

«Как мало времени прошло с тех пор, — вспоминала Луиза, — как мы увидели его за окном, под дождем, с тем зонтиком, мы не знали, кто он, и в каком-то смысле боялись его, мы долго боялись его, а потом обрадовались, узнав, кто он такой, узнав, что он выжил и Лукас не убил его. Ему захотелось познакомиться с нами, и тут начались всякие странности, ему захотелось войти в наш дружеский круг, но он говорил такие неправдоподобные вещи о том, что Лукас хотел убить Клемента, а он спас Клементу жизнь, что мы не поверили ему, подумали, что он может быть грабителем. Потом мы решили, что он болен и заблуждается, я до сих пор не знаю, что и думать. А потом он привел домой Анакса, и нам всем показалось это чудом, каким-то чудесным знаком, мы полюбили его, и я попросила его помириться с Лукасом, а он сказал, что женщинам всегда хочется мира. Потом он пришел на день рождения Мой и назвал Алеф принцессой Алетией и, казалось даже, влюбился в нее, а Клемент был так сильно настроен против него, говорил, что он жаждет мести. Еще он прислал девочкам ожерелья, словно хотел подкупить их, а Беллами рассказал нам, что он вдруг преобразился, что он отказался от мстительных желаний и стал добрым человеком, кажется, что он и сейчас является добрым, я хотела бы верить ему, поверить ему с самого начала. Боже мой, что же будет с Алеф, хочет ли он жениться на ней, и что она сама думает? Ведь он так богат! Но на самом деле я не могла бы встать на его сторону, когда он выступал против Лукаса. Я так и не удосужилась повидать Лукаса, хотя мне следовало, и я даже хотела, но так и не побывала у него, он сидел дома в одиночестве, а я глупейшим образом просто побоялась зайти. Мне не удалось даже нормально позаботиться о Харви, хотя я так сильно люблю его, теперь он тоже потерян, да еще Клемент и Джоан будут жить вместе, я уверена, что Джоан когда-то была его любовницей, а я не сделала даже того, что должна была сделать, я все испортила, все потеряла, потому что я трусиха!»

Горькие слезы лились из глаз Луизы. Она, всхлипывая, прижала ко рту скомканный платок.

Между тем Джереми, Эмиль, Кеннет, Кора и Джоан обсуждали в холле предложение Питера, просившего их остаться и закончить ужин. Они направились в столовую, где застали Тессу. Не сняв пальто, она заняла место Питера во главе стола и угощалась вином. Заметив вошедшую компанию, она встала.

— Не уходи, — попросил Джереми.

— Как твоя новая карьера, открываешь частное детективное агентство?

— Между прочим, я действительно начала новую карьеру, решила помочь человечеству более практичным и, как всем известно, более полезным способом, я поступила на медицинские курсы.

— Молодец, — великодушно произнесла Кора, — А что же станет с приютом?

— Им будет руководить одна дама, Памела Хортон, она гораздо квалифицированней меня в подобных делах.

— Присаживайся и расскажи нам поподробнее, — предложил Джереми, всегда с симпатией относившийся к Тессе.

— Нет, я должна уйти, доброй ночи.

Тесса покинула столовую и быстро выскользнула из дома, тихо прикрыв за собой дверь.

— Она чувствует себя виноватой, — заметил Эмиль.

— Если уж на то пошло, то вовсе не обязательно ей так расстраиваться, — сказал Джереми. — Захватчики Питера все равно нашли бы его в любом случае. А мне понравилось, что он представился психоаналитиком! И конечно, тот нож… кстати, вот почему полиция сообщила, что у него имелось оружие для защиты!

— А на чем Тесса поедет? — поинтересовалась Кора. — Разве она не приехала с ними в том фургоне?

— Как мы невнимательны, — расстроился Джереми.

Он выбежал в холл и открыл дверь. На улице валил густой снег, бесшумно, точно опустившийся перед входом занавес. Тесса исчезла. Он вернулся в столовую.

— Ничего, она выживет, — успокоил всех Эмиль.

— Подавать ли хлебный пудинг или, может быть, принести сыр? — спросила миссис Келлоу, появляясь на пороге столовой.

Кора и Джоан одобрили идею хлебного пудинга, остальных вдохновил сыр, а Джереми попросил принести еще пару бутылок божоле нуво. Все вновь уселись за столом. Вскоре пришла Конни и, присоединившись к ним, сказала, что Луизе уже стало лучше и она отправилась на кухню помочь с уборкой.

— Ну она абсолютно в своем репертуаре! — воскликнул Джереми и добавил: — Бог с ней!

Мой уже немного пришла в себя и отправилась на поиски туалетной комнаты, ей хотелось ополоснуть лицо. Оставшись одна, Сефтон прошла в опустевшую гостиную с беспорядочно брошенными посреди комнаты стульями. Следуя своей безотчетной склонности к превращению беспорядка в порядок, она расставила стулья по местам, включая те, что принесла из холла. Вернувшись в гостиную, она увидела на столе зеленый зонт, он лежал там же, где она сама положила его. Пристально поглядев на зонт, Сефтон задумчиво взяла его в руки, внимательно рассмотрела рукоятку, открыла защелку и вытащила длинный клинок. Наклонив его к свету, она вновь прочла надпись, осторожно потрогала острое лезвие, вздрогнула и, задвинув нож обратно, вновь положила этот безопасный с виду предмет на стол. Направившись к выходу из этой залитой светом комнаты, Сефтон заметила что-то на полу. Это оказался снятый Питером зеленый галстук, который он небрежно держал в руке. Подобрав эту вещицу, она машинально сунула ее в карман своего жакета. Внезапно на нее навалилось ощущение ужасной усталости и ошеломляющей печали.

«Сегодня произошло что-то ужасное, — размышляла Сефтон, — и оно связано вовсе не с Питером, а с Лукасом. Наверное, ночной кошмар, нет, настоящая катастрофа. Ох, какое мучение. Как же я устала, мне так хочется скорей оказаться дома и уснуть».

На пороге гостиной она столкнулась с Луизой.

— Где Харви?

— Не знаю, — ответила Сефтон, — в гостиной его нет. А разве он не остался в холле?

— Но где он сейчас? Он не мог уехать домой один.

— Может, пошел наверх и прилег где-нибудь.

— Нет, я везде посмотрела, так же как и Пэтси, мы не можем найти его, должно быть, он ушел… в такой-то снегопад!

— Успокойся, Луи, — сказала Сефтон, — мы найдем его!

Они направились в сторону кухни и заметили Мой, как раз идущую туда, чтобы предложить помощь.

— Мой, ты не видела Харви? — окликнула сестру Сефтон.

Мой повернулась к ним.

— Видела, он спит, пошли, я покажу вам.

Они проследовали за ней по длинному холлу. Маленькая дверца портшеза была прикрыта. Мой осторожно открыла ее, и за ней все увидели Харви, он свернулся в такой аккуратный клубочек, какой только возможен для человека. Веки его были опущены, он тихо посапывал во сне, светлые шелковистые локоны разметались по подушке, словно венец, одна рука, прижатая к подбородку, сжимала распрямившуюся прядь волос. Лицо его дышало кротостью и спокойствием.

— Ну слава богу, с ним все в порядке, — прошептала Луиза, — Не будем пока будить его. Вам, детям, скоро пора отправляться домой. А я задержусь, миссис Келлоу очень расстроена, да и уборки здесь еще полно.

В полумраке (поскольку Клемент выключил большинство светильников) библиотеки на бордовом кожаном диване Клемент и Беллами вели долгий и серьезный разговор.

— Беллами, ты продолжаешь называть его ангелом, говоришь, что он спас твою жизнь, но в то же время твердишь, что жизнь твоя кончена, ты сломлен, погрузился в вечный мрак и так далее… Что бы он сказал, если бы был сейчас здесь, разве он не отругал бы тебя за такие мрачные мысли?

— Но его нет сейчас здесь, и я больше никогда его не увижу.

— Конечно увидишь, он ведь в лондонской клинике, у Джереми есть ее адрес, я выясню его! С чего это ты так просто решил поставить крест на будущем!

— Да у меня нет будущего.

— Ну, он как-то говорил, что небеса сворачиваются как свиток, но тогда речь шла о конце света!

— Это и есть конец света. Моего света. Прости, все это так глупо и так ужасно. Ты слишком добр ко мне. Зачем ты теряешь тут время со мной, возвращайся к себе домой.

— А тебе, наверное, хочется остаться здесь!

— Нет. Нет, я не могу остаться. Я никогда больше не приду сюда. Мне просто не хочется, чтобы ты волновался, мне никого не хочется беспокоить.

— Мой дорогой, продолжая в таком духе, ты преуспеешь как раз в обратном, обеспечив всем нам изрядное беспокойство! Слушай, поехали домой, переночуешь у меня, и не только переночуешь, поживешь у меня, сколько захочешь, и…

— Он ангел, я понял в тот вечер, ты знаешь, когда он изменился…

— М-да…

— Он аватара… [84]

— Да, конечно…

— Мне хотелось, чтобы он научил меня, просветил, хотелось быть с ним всегда, всю мою жизнь, а теперь силы тьмы похитили его…

— Душа моя, да ты пьян, именно так, ты просто напился! Давай, прошу, позволь мне похитить тебя!

— Дорогой Клемент, ты все шутишь и стараешься развеселить меня. Ну да, я пьян, но мыслю совершенно трезво. Я горюю о том, что потерял. Сегодня Питер сказал мне, что собирается пустить свои деньги на организацию благотворительного учреждения, и предложил мне стать его секретарем и жить с ним в этом доме.

— О, правда, какие замечательные планы! Но к ним вполне можно вернуться в будущем, так ведь? И возможно, в самом ближайшем…

— Да, не только стать его секретарем, а жить здесь и помогать ему. Тогда я узрел некий светлый путь, я увидел возможность свершения всех моих чаяний… стремление уйти в монастырь оказалось ложным… неожиданно я нашел мое истинное призвание… стремления к добродетели недостаточно, нужно трудиться, а поиск своего пути является частью этого труда, я почувствовал, что обрел наконец истинное понимание.

— Отлично, значит, ты на пути к свободе! Все твое отчаяние является ложным, оно лишь показывает твое нежелание признать возможность новой встречи с Питером, причем ты упорствуешь, отрицая такую возможность. Но даже если вы больше не встретитесь, разве ты по-прежнему не будешь на найденном пути?

— Нет… все произошло слишком быстро, я не смогу устоять на нем без Питера. Без его поддержки мне суждено опять стать бесполезным нытиком, заблуждающимся никчемным слабаком, такой я и есть на самом деле… все написанные мной в монастырь письма оказались мечтательным и романтичным бредом…

— Отлично, с романтикой все понятно, но давай рассмотрим ситуацию с другой стороны, ведь есть совершенно реальная причина, по которой ты сможешь вновь увидеть Питера. Он не болен, ему просто надо отдохнуть, он вернется сюда через пару недель, во всяком случае, он может уйти из клиники при желании, Джереми окажет ему поддержку в случае необходимости, его же не увезли насильно!

— Я кое-что понял перед тем, как вновь закрылась дверца фургона. Эти люди погубят его. Я потерял того, кого люблю.

Дверь открылась, и в библиотеку заглянула Луиза.

— Извините, что потревожила вас. Клемент, я хотела спросить, не смог бы ты отвезти девочек домой? Мне надо задержаться здесь, чтобы помочь с уборкой.

Клемент встал.

— Да, конечно, я как раз собирался поехать с Беллами ко мне, заодно захвачу девочек, в машине для всех места хватит.

Беллами тоже поднялся.

— Я не могу жить у тебя, мне необходимо вернуться в мою комнату, я должен побыть в одиночестве, лучше мне вызвать такси. Где тут телефон?

— О, ладно-ладно, я отвезу тебя обратно в твою дыру.

Они вышли в холл. К ним присоединились засидевшиеся в столовой гости. Мой и Сефтон принялись будить Харви. Сефтон слегка потрясла его за рукав рубашки, даже подергала за волосы, а Мой несколько раз произнесла его имя, постепенно повышая голос. Наконец Харви проснулся. Не выразив никакого удивления, он сонно улыбнулся девушкам.

— Что, уже пора уходить? Мне приснился замечательный сон! — сладко потянувшись, сказал он.

Эмиль решительно подошел к Беллами.

— Пойдем-ка, Беллами, ты поедешь домой со мной, в моей машине.

— Он настаивает на возвращении в собственную берлогу, я отвезу его, — вмешался Клемент.

— Извини, — пробормотал Беллами, когда Клемент взял его под руку и повел к выходу.

Луиза собрала детей, Кора заявила, что она забирает Джоан. Джереми Адварден, выдав щедрые чаевые миссис Келлоу и Пэтси, поторопил Конни, относившую на кухню подносы с бокалами, а также пригласил в свою машину Кеннета, который приехал на вечеринку на такси. Все разобрали свои пальто и куртки. Клемент открыл входную дверь.

Снегопад прекратился. Светильник над дверью и отдаленные уличные фонари, маячившие за деревьями, освещали подмерзшую и поблескивающую подъездную аллею, снег уже скрыл следы уехавшего фургона. Потяжелевшие, припудренные снежной глазурью хвойные лапы застыли в безветренном затишье. Никто, как оказалось, не осмелился припарковаться на подъездной аллее, покрывшейся сейчас почтительно строгими рядами отпечатков разнокалиберной обуви. Клемент уехал первым с Беллами и детьми, за ним последовали Кора с Джоан и Джереми с Конни и Кеннетом. Луиза, оставшаяся помочь Пэтси навести порядок в столовой, сказала, что позже доедет до дома на такси. Однако Эмиль убедил миссис Келлоу повременить с уборкой.

— Полный порядок вы сможете навести тут и завтра, — заметил он.

— Что ж, верно, его же здесь не будет… — сказала со слезами в голосе миссис Келлоу.

В дальнейшем выяснилось, что подвозить ее никуда не надо, машина миссис Келлоу стояла в гараже, и она сказала, что они с Пэтси сами закроют дом и включат охранную сигнализацию. Луиза удалилась с Эмилем, они в молчании прошли по вытоптанному снегу к припаркованной на улице машине Эмиля. Развернувшись, они вновь проехали мимо уже потемневшего особняка.

Большой «мерседес» тихо шуршал по подмороженным снежным улицам пустынного, хорошо освещенного города. Луиза опять начала плакать. Эмиль, взглянув на нее, помолчал немного, а потом спросил:

— В чем дело, дорогая? Ты так опечалена из-за этого человека?

— Да. Такое неожиданное завершение, я просто потрясена. Извини меня.

— Ничего, Луиза… поплачь, поплачь, в этом вам, женщинам, можно позавидовать. Хотелось бы мне тоже суметь поплакать.

— Эмиль, мне очень жаль. что…

— Да, да. Но все-таки… Он что, действительно очень хороший человек?

— Да, по-моему, да. Но все так осложнилось…

— А Лукас? Неужели, познакомившись, они стали друзьями? В чем там дело? И почему он сказал Клементу, чтобы тот присмотрел за братом?

«Конечно, Эмиль же ничего толком не знает об этой истории, — подумала Луиза, — но каков же, собственно, ее итог? Не покажется ли она вскоре каким-то сном?.. Ей ведь присущи некоторые особенности сна, где невероятные вещи воспринимаются как вполне правдоподобные».

— Эмиль, я сама не знаю. Тебе лучше расспросить Беллами.

Когда они подъехали к Клифтону, Луиза успела успокоиться, слезы высохли. Эмиль помог ей выйти и подал руку, чтобы проводить по снегу к двери. На крыльце он молча обнял и поцеловал Луизу на прощание. Она вошла в дом, а шикарный автомобиль Эмиля тронулся с места и вскоре растворился в сумеречном свете пустынной улицы. Да, все это очень походило на сон.

В притихшем доме горел свет. Но его тишину нарушали какие-то звуки. Поднимаясь по лестнице, она услышала доносящееся из Птичника негромкое журчание голосов Мой и Сефтон.

«Какие они славные девочки, — подумала Луиза, — как они невинны и простодушны…»

Ее материнское сердце сжалось от страха за них. Она дошла до своей спальни и крикнула:

— Спокойной ночи.

Девочки выглянули из двери Птичника и позвали ее. Но она пошла к себе, легла в кровать и забылась сном.