"Шестнадцать зажженных свечей" - читать интересную книгу автора (Минутко Игорь Александрович)

Глава третья

Родители Кости, Лариса Петровна и Виталий Захарович, сидели перед телевизором и оба делали вид, что смотрят документальный фильм о событиях в Африке. Было пять минут девятого. Костя задерживался на четверть часа. Любовь к Лене, все, что с ним происходит, Костя хранил в тайне от отца и матери. Лишь своим друзьям, Эдику и Кириллу, поведал он о Лене и теперь раскаивался в этом: его не поняли. Ирония, шуточки. «Вы, сэр, из девятнадцатого века, — сказал Кирилл. — В наше бурное время отношения полов просты, как мычание».

Но родители догадывались. Они с тревогой наблюдали заметную перемену в сыне за последние месяцы: Костя стал нервным, легко ранимым, вспыльчивым и неожиданно, непривычно чутким; на Восьмое марта принес матери большой букет мимозы, сказав: «Мамочка, ты у нас с папой самая замечательная женщина», — и Лариса Петровна расплакалась; стол его был завален томиками стихов, родители слышали, как он ночами ходит по своей комнате.

— В его жизни, — сказал как-то Виталий Захарович, — произошло нечто огромное.

— Что именно? — спросила Лариса Петровна.

— Я думаю, он полюбил.

— Боже мой! Какая любовь? В пятнадцать лет!

— В шестнадцать, — поправил Виталий Захарович.

Между Ларисой Петровной и Виталием Захаровичем сразу возникло нечто вроде конфликта, они по-разному оценивали перемену в сыне. Лариса Петровна склонна была видеть в ней катастрофу, несчастье, внезапно свалившееся на ее Костика. Виталий Захарович считал, что все закономерно.

Как-то само собой получилось: они избегали обсуждать перемену в сыне. И одно определенно: оба и мысли не допускали, что эта любовь может быть связана с мухинской компанией.

— …Все-таки, — сказала Лариса Петровна, незаметно взглянув на стенные часы, — мы его перегружаем. Может быть, отказаться от музыки? Три раза в неделю! Школа, английский, скрипка.

— Дело не в перегрузке, — ответил Виталий Захарович. — Дело, как ты знаешь, совсем в другом.

— Я не хочу в это верить! — раздраженно начала Лариса Петровна. — Если так, он мог бы…

В передней заскрежетал ключ в замочной скважине, хлопнула дверь.

— Костик! — Мать уже шла навстречу сыну. — Где ты застрял? Я дважды подогревала ужин.

Виталий Захарович смотрел на экран телевизора. Оказывается, началась спортивная программа: по наклонной дуге стремительно мчались гоночные машины.

— Боже мой! — закричала в передней Лариса Петровна. — Виталий! Виталий!..

Виталий Захарович мгновенно оказался в передней.

Перед родителями стоял избитый Костя. Кровь размазана по лицу, заплывал левый глаз, одежда порвана.

— Сынок… — Лариса Петровна заплакала.

— Подожди, Лара, — остановил ее Виталий Захарович. — Идем в ванную. — Он взял Костю за плечо, повел по коридору. — Снимай рубашку, мойся. Сейчас принесу мазь.

…Костя, преодолевая боль во всем теле, голый по пояс, мылся в ванной и сквозь плеск воды услышал голос матери:

— Вот!.. Я говорила… Я чувствовала! Дождались… Виталий, что же ты стоишь?

— А что ты предлагаешь делать? — спросил отец. — По-твоему, они меня жаждут видеть для объяснений?

— Меня поражает твое спокойствие! — сквозь слезы сказала Лариса Петровна. — Все! Хватит! Немедленно звоню в милицию!

— Мама! — Костя выскочил из ванной. — Никуда не надо звонить!

Но Лариса Петровна уже решительно шла с телефоном в комнату, за ней тянулся черный шнур. Костя побежал за матерью.

— Мама, я прошу!..

Перед Костей захлопнулась дверь, щелкнул замок.

— На этот раз все! — сказала Лариса Петровна. — Ждать, когда они тебя убьют? — За дверью послышался звук вращающегося телефонного диска.

— Мама! Мама!.. — забарабанил Костя кулаками в дверь.

Подошел отец, сказал спокойно:

— Лара! Ты порешь горячку. Подожди. Телефонный диск за дверью продолжал вращаться.

— Это мои, мои дела! — выкрикнул Костя. — Зачем вмешивать милицию? Что обо мне подумают?

…Через полчаса все трое отчужденно сидели в комнате перед телевизором, и это выглядело довольно нелепо: экран ярко полыхал, солидные мужчины за круглым столом темпераментно обсуждали какие-то проблемы, но звук отсутствовал, и очень странно воспринимался человек, энергично жестикулирующий, вроде бы угрожающий кому-то.

В молчание трех людей — таких близких, так любящих друг друга, а сейчас враждебно молчавших, — резко ворвался телефонный звонок.

«Это меня!» — почему-то подумал Костя и схватил трубку.

— Да? Слушаю.

В трубке посопели, и хрипловатый мальчишеский голос сказал:

— К вам идет Дон Кихот!

Потом, показалось Косте, возле телефонной трубки произошла какая-то борьба, возня, прозвучало несколько фраз; и явно Муха сказал:

— Ты и стукач к тому же.

Костя молчал.

— Ну, сука, еще поговорим. — В трубке запульсировали короткие гудки.

— Костик, кто? — осторожно спросила мать.

Он не успел ответить (да он и не стал бы отвечать): во входную дверь звонили.

Лариса Петровна быстро вышла из комнаты и вернулась с пожилым полным милиционером, казавшимся медлительным и очень штатским, несмотря на форму. Он был белобрыс, с белыми кустистыми бровями, веснушки покрывали щеки; нос и губы были крупные; из-под фуражки торчали большие, добродушные какие-то уши. Положительно все в нем было мирным, домашним, и только голубые, как бы выцветшие глаза в жестком прищуре смотрели пристально, напряженно.

— Вот сюда, пожалуйста. — Лариса Петровна показала на кресло возле журнального столика.

— Благодарю, — сказал милиционер, снимая фуражку и неуклюже устраиваясь в кресле. — Разрешите представиться: ваш участковый, старший лейтенант Воробьев. Николай Павлович Воробьев. — Он быстро и внимательно осмотрел всех. Взгляд его остановился на Косте. — Что произошло, граждане?

— Вот, полюбуйтесь. — Лариса Петровна кивнула на Костю.

Участковый Воробьев, казалось, бесстрастно рассматривал Пчелкина-младшего, вид которого красноречиво говорил о недавнем происшествии.

— Понятно, — вздохнул милиционер. — Что же, молодой человек, рассказывайте.

— Ничего я не буду рассказывать! — Костя резко отвернулся. — Я вас не звал.

— Константин! — Лариса Петровна стукнула рукой по подлокотнику кресла.

— Извините, — сказал Костя. — Только ничего я рассказывать не буду! — Он замешкался и добавил — У меня претензий нет.

— Раз нет претензий… — Воробьев сделал движение, вроде бы собираясь встать.

— Понимаете, Павел Николаевич, — заспешила Лариса Петровна.

— Николай Павлович, — поправил участковый Воробьев, деликатно кашлянув в кулак.

— Понимаете, Николай Павлович, это все компания Мухина. Она давно преследует моего сына.

— За что преследует? — спросил Воробьев.

— А ни за что! — Голос Ларисы Петровны задрожал от гнева. — Во всяком случае, Константин никогда этим хулиганам ничего плохого не делал.

— Моя жена убеждена, — заговорил молчавший до сих пор Виталий Захарович, — компания Мухина не терпит нашего сына за сам факт, что он есть.

— Мальчик из интеллигентной семьи. Мой муж химик, ученый. Я по профессии художник-модельер…

— Между прочим, — перебил участковый Воробьев. — Дмитрий Мухин — сын доцента. Лекции этот доцент студентам читает.

— Весьма странно, — удивилась Лариса Петровна. — Но факт остается фактом: вокруг Мухина собираются отбросы нашего двора!

— Отбросы… — горько усмехнулся участковый Воробьев.

— Да, да, отбросы! — упрямо повторила Лариса Петровна. — И они ненавидят нашего сына! Для них, очевидно, это дико: английский язык, музыка, книги. Им бы только бренчать на гитаре, сквернословить. И… не знаю, чем они там еще занимаются…

— Видите ли, — сказал Виталий Захарович, — мы — это я понял, к сожалению, слишком поздно — совершили одну непоправимую ошибку, и теперь наш сын за нее расплачивается. Впрочем, моя жена и сейчас считает, что мы поступили правильно. На протяжении всей жизни Константина…

— Виталий! Может быть, при Костике… — заспешила Лариса Петровна, щеки ее покрылись розовыми пятнами.

— Ничего, ничего, пусть слушает. Так вот. На протяжении всей жизни сына мы старались отгородить его от жизни двора, от влияния таких, как Мухин…

— А зачем отгораживать? — перебил милиционер. Очевидно, такова была его манера разговора — перебивать, когда ему нужно. Но получалось это без нажима, как бы невзначай.

— То есть как? — ахнула Лариса Петровна.

— Так, — буднично, даже, показалось, скучно сказал участковый Воробьев. — Жизнь нашего двора — это вообще жизнь. От нее отгородиться невозможно.

— И я так считаю, — сказал Виталий Захарович.

— Правильно считаете. — Милиционер вдруг повернулся к угрюмо молчащему Косте, улыбнулся ему. — А ты слушай, слушай и на ус мотай. — Он опять остро взглянул на Ларису Петровну. — Жить вашему сыну в дальнейшем предстоит если не в нашем дворе… все равно среди людей, как говорится.

— Мухин и его компания — люди? — всплеснула руками Лариса Петровна.

— Да, люди, — твердо произнес участковый Воробьев. — Для вас они отбросы, а для меня — люди. Вы только о своем сыне думаете, а у меня за всю мухинскую компанию голова болит.

— Странные речи, Николай Павлович, вы произносите, — сказала Лариса Петровна. — Что же получается? Пусть наших детей избивают?..

— Не пусть. — В голосе Воробьева прозвучала жесткость. — Ваше право… Прежде всего вот его право, — он кивнул на Костю, — дать делу ход, довести до суда. А для начала необходимо составить протокол. — Николай Павлович собрался достать из планшетки бланк протокола.

— Нет! — вскочил Костя и теперь стоял перед милиционером. — Я против! И вообще… Вы тут говорите, будто меня и не существует. Неодушевленный предмет. Я — сам!

— Что сам? — спросила Лариса Петровна.

— Сам разберусь! — Костя опять сел в кресло.

— Правильно, сынок, — сказал участковый Воробьев, — Разберись. И одно я обещаю: Мухин тебя больше пальцем не тронет. Я с ним побеседую. И вам я обещаю… — Милиционер посмотрел на родителей Кости, усмехнулся. — Оградим вашего сына от компании Мухина. — Николай Павлович тяжело поднялся из кресла. — Извините. Надо мне еще к гражданке Савохиной. — Он невесело улыбнулся. — К Эфирному Созданию. Такие наши дела. — Милиционер снова посмотрел на Костю, теперь изучающе, долго. — Вот если бы Лена Макарова с тобой в клуб «Красный пролетарий» на танцы ходила, а не с Мухиным… Был бы я совсем спокоен.

— Она с ним ходит на танцы? — быстро спросил Костя.

Участковый Воробьев не успел ответить.

— Наш сын не посещает всякие там танцплощадки! — гневно сказала Лариса Петровна.

— Еще будет… — Николай Павлович запнулся. — Еще будет посещать. Может быть, к сожалению. Но — будет. Так я пошел, всего доброго.

Виталий Захарович проводил милиционера до двери, вернулся в комнату.

Телевизор во время визита участкового Воробьева оставался включенным, только по-прежнему отсутствовал звук. Сейчас передавали футбольный матч.

— С таким участковым… — начала возмущенно Лариса Петровна.

Но ее остановил Костя:

— А мне Николай Павлович понравился, — сказал он с напором.

— Мне определенно понравился, — поддержал его Виталий Захарович. Помолчал и добавил как можно мягче: — И он прав.

— Ну, конечно! — Лариса Петровна даже задохнулась от возмущения. — Все правы, одна я дура… — В ее голосе послышались слезы. — И меня, Виталий, удивляет твое безразличие. Мальчика чуть… — Лариса Петровна резко отвернулась.

— Лара! — Виталий Захарович осторожно погладил жену по плечу. — Пойми! Есть тут причина вражды, я бы это назвал соперничеством…

Виталий Захарович не договорил — Костя быстро вскочил с кресла и на полную мощность включил звук телевизора. Ворвался рев болельщиков, захлебывался словами комментатор, слышались свистки судьи.

Тут же поднялась Лариса Петровна и совсем выключила телевизор.

Костя вышел на балкон. Внизу жил своей жизнью огромный вечерний двор. Он был призрачно освещен фонарями и разноцветным светом из окон.

На душе у Кости были хаос и смятение: Лена ходит на танцы с Мухой!..

На балконе появился Виталий Захарович. Теперь они стояли рядом, отец и сын. Молчали.

— Значит, — тихо спросил Виталий Захарович, — эту девочку зовут Леной Макаровой?

— Какую девочку? — прошептал Костя, и жаркая кровь бросилась ему в лицо.

— Которая тебе нравится…

Костя не ответил.

Виталий Захарович обнял сына за плечи и ощутил дрожь, которая била тело сына. Любовь к нему, желание немедленно помочь, своей силой и тяжким жизненным опытом оградить от ошибок и ударов судьбы — все это комом подкатило к горлу.

Они еще долго стояли молча, и двор неразгаданной страной простирался под ними.