"Парижские Волки. Книга 1. Клуб Мертвых" - читать интересную книгу автора (Кобб Вильям)10 В «ЗЕЛЕНОМ МЕДВЕДЕ»Над входной дверью одной из таверн на площади Сент-Опортюн, прибитая четырьмя гвоздями, красовалась картина, изображавшая неизвестное миру животное, которое хозяин заведения упорно звал медведем. Оно имело ярко-зеленый цвет. Медведь стоял на задних лапах и, подняв морду, казалось, отплясывал такую сарабанду, на какую никогда не решался самый шустрый медведь, причем обычной масти. Войдем в таверну. Это была большая комната с двумя рядами грязных деревянных столов. Напротив входной двери была стойка, крытая цинком и заставленная бутылками и пустыми стаканами, а за стойкой — толстая женщина с мужскими ухватками, с усами и красным глазом. Мы говорим «глазом» потому, что у нее он был всего один. Другой же почтенная матрона потеряла в схватке с жандармами, с которыми ей случалось иметь неприятности. Что касается патрона, то читатель, вероятно, с удовольствием узнает в нем старого знакомого, товарища Бискара Дьюлуфе, которого обычные посетители «Зеленого Медведя» прозвали Метлой. Это был по-прежнему массивный колосс, но двадцать лет, прошедшие со времени нашей первой с ним встречи, провели глубокие морщины по его лицу, да и волосы были почти седы. В эту минуту таверна была почти пуста, и Метла уселся около молодого человека, который, закрыв лицо руками, казалось, не замечал его присутствия. — Ну, крошка, — заговорил Метла, — нечего распускать нюни! Стоит ли из-за четырех су… Молодой человек не отвечал. Метла встал и направился к стойке. — Дай-ка мне, старуха, перцовки, — сказал он. «Перцовкой» называлась ужасная смесь водки с вином. — Для чего? — Разве это тебя касается? — Конечно! Ты ведь убьешь мальчугана!… — Это не твое дело! — Но если вы так хотите от него избавиться, так можно покончить сразу… Метла подмигнул и дружески ударил хозяйку по плечу. — Это тоже неплохо, но видишь ли, душа моя, на все свое время… — А все-таки зачем гробить ему таким образом желудок? Видишь ли, Дьюлу, даже я не всегда переношу это! — Еще бы! Ведь ты — слабое создание! Хозяйка засмеялась, показав при этом редкие желтые зубы. — Слушай, а все-таки, мой крошка Дью, ты должен мне сказать, почему вы убиваете этого щенка маленькими дозами вместо того, чтобы разом покончить с ним? Дьюлуфе с беспокойством оглянулся вокруг. — Молчи! Лучше прикуси язык, чем болтать лишнее! Ты знаешь, что не я… — О! Как не знать! Я боюсь его, хотя, кажется, не трусиха и съела бы жандарма, как селедку… но этот! Б-р-р! Мороз по коже пробирает при одном воспоминании… — Ну, так не касайся мальчишки! — А, так это он приказал? — Собственной персоной… Лично… Так что проглоти язык, а то впутаешь меня в неприятность. Давай перцовку! — Сейчас! Только погоди немножко! Сказав это, она откупорила бутылку и налила стакан. — Сейчас… — Э!… Поберегись! — Полно!… Я теперь только это и могу пить! Она подняла стакан и залпом осушила его, потом щелкнула языком от удовольствия и отдала бутылку Дьюлуфе, который снова пошел к столу, где тот, кого хозяйка назвала щенком, сидел в прежнем положении. Дьюлуфе со стуком поставил на стол бутылку и стаканы, потом хлопнул сидевшего по плечу. Первый удар не произвел впечатления, но после второго тот поднял голову. Это была странная личность, при взгляде на которую невольно возникало удивление при виде его в таком месте и в таком обществе. Черты его утомленного лица отличались необыкновенной нежностью. Черные большие глаза с длинными ресницами сверкали под белым и чистым лбом. Черные волосы слегка вились, а под прозрачной кожей видны были синие жилки. — Ну, Жако, — сказал Дьюлуфе, — неужели мы откажемся чокнуться с папа?… — А! Это ты Дьюлу, — произнес он со вздохом. — Что за тон, малютка! Право, можно подумать, что ты огорчился, увидев меня! — Я этого не говорю! Но… я спал… если бы вы знали, какие я сны видел!… Какие прелестные сны мне снились… — Ба! Сны — это глупости!… Лучше будем пить! Дьюлуфе наполнил вином стаканы, один из которых придвинул к Жако. Тот решительно отодвинул его. — Пить? — сказал он с отвращением. — Только не сейчас!… Я не хочу забывать… — Что же? — Мой сон! — А! Верно, он очень забавен… Черт возьми! Когда я вижу сны, то мне вечно снится, что меня ведут туда, к заставе святого Иакова… а потом суют мою голову в машину… ты знаешь какую… А ножик у ней длинный-длинный… и он опускается… и поднимается… Это совсем не забавно! Вот за это я и не люблю сны… Жако, казалось, не слышал его. Глаза его были устремлены куда-то вдаль, где он наблюдал какое-то видение… — Ну! — продолжал Дьюлуфе. — Встряхнись немножко… Что же ты такое видел?… Жако вздрогнул. — Вы не поймете!… — Отлично! Ты вежлив, нечего сказать! Скажи уже лучше прямо, что я слишком глуп… Видали вы этого господина? Вот! Попробуйте утешать его! — Простите меня, — поспешно сказал молодой человек, — я не хотел вас обидеть! Вы поверите мне, когда я расскажу свой сон. Только обещайте мне… Он остановился. — Что же? — спросил Дьюлуфе. — Не смеяться надо мной. — О! Не бойся! Валяй, рассказывай! — Впрочем, это должно показаться вам очень смешным. Но что делать, иногда случается, что этот сон грезится мне наяву… Мне кажется, что я маленький, совсем маленький! Я лежу в колыбели с белыми занавесками, точно птичка в гнездышке. Я открываю глаза, занавески раздвигаются, и… Жако снова остановился. Может быть, он боялся спугнуть эту мечту, описывая ее в подобном обществе? — Ну, что же? — сказал Дьюлуфе, которому, казалось, было не по себе. — Если начал, так надо кончать… Заметив, что молодой человек снова погрузился в свои мысли, он сунул ему в руку стакан. Жако машинально поднес стакан к губам и выпил залпом. — Браво! Вот так молодец! — сказал Метла. — Сразу видно, что ты не баба!… Легкая краска показалась на щеках молодого человека. — Я все скажу, — твердо произнес он, будто адский напиток уже начал действовать на него. Его глаза сверкали. — Из-за занавесок появляется женщина!… О! Как она хороша!… Как кротка ее улыбка!… Она наклоняется ко мне, и я чувствую на себе ее дыхание… В глазах ее как будто слезы… Я протягиваю к ней руки… и шепчу одно слово… Мать! Я чувствую, как она обнимает меня!… Я вздрагиваю!… Тогда все исчезает, и я просыпаюсь!… Наступило минутное молчание. Конечно, Метла далеко не был тем, кого принято называть чувствительным человеком, а между тем он не мог произнести ни слова. — Это правда, что вы никогда не знали моей матери? — вдруг спросил Жако. Дьюлуфе вздрогнул. Атака была лобовой. К счастью, у него был готов ответ. — Ты хорошо знаешь! — отрывисто сказал он. — Я знал ее, не будучи с ней знаком… Это была сестра… Его… — Да, это правда. Мне сто раз повторяли это… и вы всегда говорили, что она была… дурной женщиной… — Дурной… Да, если хочешь… У нее была история с правосудием… из-за пустяков… у нее были странные идеи… Она говорила, что все чужое принадлежит ей… — Довольно! — бросил Жако. — Я не хочу слышать, как обвиняют ту, которая была моей матерью! — Ба! Она умерла… и уже давно… — Но мой отец… — Ну… об этом могла бы рассказать только твоя мать… да и она, я думаю, знала не больше нас! Он громко расхохотался. — Пить! — крикнул Жако, проводя дрожащей рукой по лбу, покрытому каплями пота. — Ну, что ж, пей! — сказал Дьюлуфе, наливая ему ужасный напиток. — Не стоит печалиться! В жизни дано каждому свое! И ты еще не из самых несчастных… Тебя могли утопить в реке, как котенка. А вместо того нашелся добрый человек, который взял тебя, воспитал… как отец… твой дядя… который был для тебя настоящим отцом… — Да! Да! — шептал молодой человек, голова которого становилась все тяжелее, так что он с трудом мог говорить… — Это правда, мой дядя был добр ко мне. — Во-первых, он воспитал тебя… Черт возьми, тебе не на что жаловаться!… Ты умеешь читать, писать, считать, не говоря уже о множестве других вещей, которыми ты набил себе голову! Так что когда захочешь, станешь барином! Жако, полупьяный, громко расхохотался. — Да, барином… щеголем! Но пока я умираю с голоду… — Что случилось? Когда ты пришел этой ночью, я понял, что у тебя что-то стряслось? Жако выпил еще, и по мере того, как его стакан пустел, с юношей происходила ужасная перемена. Его бледность становилась мертвенной, нервная дрожь пробегала по губам… — Что со мной было, Дью? — продолжал он отрывистым и хриплым голосом. — Я сам хорошенько не знаю!… Вечные истории!… Можно подумать, что меня околдовали! Я хочу работать, а между тем меня выгоняют вот уже из пятой мастерской! — Ба! Ну и что?… А за какие грехи тебя выгнали? — Я тебе сейчас расскажу… Стоит мне прийти в мастерскую, как кто-нибудь начинает искать ссоры со мной. Меня начинают обвинять во всем… То пропадает какой-нибудь инструмент, и меня обвиняют, что я украл его… или за ночь моя кладка вдруг обваливается… и хозяин сердится… тогда я возмущаюсь! На меня кричат, я кричу еще громче!:. Я не более терпелив, чем всякий другой, а в особенности когда знаю, что я прав… — Не везет! — Вот, например, что случилось вчера… Мне надо было вырезать одну доску, и работа была спешная. Я начал резать… Указания были написаны на бумажке. Ты не знаешь, что такое гравировка, тут надо нанести тысячи разных черточек, чтобы обозначить тень, объем… Я тороплюсь и, кончив работу, несу ее к хозяину, думая заслужить похвалу! Вдруг он смеется мне в лицо и спрашивает, не вздумал ли я с ним шутить? Я ровно ничего не понимаю! Он говорит мне, что я сделал все как раз наоборот! На сей раз я был уверен в своей правоте; я говорю, что в точности следовал написанным указаниям. Он начинает сердиться. Тогда я говорю, что докажу справедливость моих слов! Я вернулся на место и взял бумажку. Ты сейчас поймешь, как это странно, и как я прав, говоря, что тут вмешался сам дьявол… Я был так уверен, что даже не взглянул на бумагу! Он разворачивает ее и приходит в страшную ярость… Это было ужасно… Знаешь, что было в записке? — Нет! — Указания, совершенно противоположные тем, которые я в ней прочел раньше! — Ты с ума сошел. — Нет, но я говорю, что тут был обман… Я узнал почерк, даже расположение параграфов… а между тем там, где я сделал впадину, надо было сделать выпуклость… Хозяин пришел в ярость, назвал меня лентяем, негодяем! Естественно, я возмутился. Вся кровь бросилась мне в голову, и если бы меня не вытолкали, я натворил бы Бог знает чего! Тем не менее я снова без места… — Найдем другое! — Для чего?! Меня преследует неудача! Несчастный все более и более пьянел и терял рассудок. — С меня довольно, — лепетал он прерывающимся голосом, — я не хочу больше работать… К тому же, какой я мастеровой?… Я хочу… как ты сейчас сказал… быть барином… франтом… К черту все!… Теперь оставь меня в покое… С меня довольно! Молодой человек уронил голову на стол. Он был совершенно пьян. «Перцовка» сделала свое дело. — Теперь, — прошептал Дьюлуфе, — он может приходить… Мальчишка таков, каким он хотел… В эту минуту дверь отворилась и в ней показалась тощая потертая физиономия. — Эй! Метла! — сказал вошедший резким голосом. — Его еще нет здесь? — А! Это ты, Кониглю! — Отвечай же! — Нет… его нет здесь… — Вот и отлично! Видишь ли, Метла, нас собралось пять или шесть человек, и мы хотим переговорить… и мы бы не желали застать здесь патрона. — Ба! Кто с тобой? — О! Все славный народ… Бибе, Ла-Кюре, Франк, Мюфлие и Трюар… потом Малуан… — Черт возьми! — сказал, смеясь, Дьюлуфе. — Весь штаб!… — Дай нам вина… вот деньги… я позову их. Кониглю снова открыл дверь и своими длинными руками начал махать группе, стоявшей в некотором отдалении. Минуту спустя эти люди уже входили в зал «Зеленого Медведя». Было бы слишком большим преувеличением заявить, что Кониглю и его товарищи принадлежали к избранному обществу, или уж очень хорошо умели они скрывать свою принадлежность к высшему свету! Попросту говоря, это были оборванцы, которые, казалось, олицетворяли собой все мыслимые пороки. Штаб, как назвал их Метла, давал ложное понятие об армии, потому что никогда, может быть, бродяги и воры не имели более отвратительного вида. Впрочем, надо сделать исключение для одного Мюфлие, который был одет в длинный сюртук, чистые панталоны и высокую модную шляпу, тогда как другие были едва прикрыты самыми жалкими лохмотьями. Все почтенное общество, за исключением Мюфлие, уселось за стол. — Ну, что же! — сказал Кониглю. — Будем мы говорить или мы не будем говорить? — Надо говорить! — отвечал Франк, который был обязан этим прозвищем одному весьма деликатному делу — убийству и воровству, которые принесли ему один франк выгоды и двенадцать лет каторжных работ. — Кто же начнет? — спросил Ла-Кюре. Наступила минутная пауза. Казалось, что в ораторы никто не рвался. Сидевшие молча переглядывались. Тогда Мюфлие, оставшийся стоять у стойки, сделал шаг вперед и, прокашлявшись, произнес громовым голосом: — Вы просто стадо баранов! — Как! Что? Баранов! — раздалось со всех сторон. Надо сказать, что Мюфлие, человек деятельный и рассудительный, носил громадные усы, придававшие ему зловещий вид, который он еще более подчеркивал, страшно вращая большими выпученными глазами. — Я сказал: баранов! — повторил он. Малуан, маленький и худой, чуть не сполз со стула. Он был ярым почитателем Мюфлие, который со своим сюртуком представлял для него идеал мужской красоты. Но в то же время Мюфлие пугал его. — Зачем говорить так громко? — заметил Бибе. — Можно объясниться без крика? — Друзья мы или не друзья? — произнес Кониглю, любивший задавать риторические вопросы. — Если вы заткнетесь, то доставите мне большое удовольствие, — заметил Мюфлие. — Возьми назад баранов! — Я ничего не беру назад! Что сказано, то сказано. А! — продолжал почтенный Мюфлие, размахивая палкой. — Или вы считаете меня дураком? — О! — вскричал Малуан тоном решительного протеста. — Что ты хочешь сказать? — спросил Кониглю. — Что? Вот… вы уже испугались! — Испугались! Мы! Что за чушь! — Вы жалкие трусы! Вчера вечером вы были, как порох! Все орали! Бранили патрона! А сегодня утром — совсем другое, вы уже трусите… — Ложь! — закричал Кониглю. — Трусите! — повторил Мюфлие, повышая голос. — Вас надо было чуть ли не тащить сюда волоком, да и то ты, Кониглю, полез разнюхать, не здесь ли патрон, и не вошел бы, если бы он оказался здесь! Глухое рычание было единственным ответом на это обвинение. — Но я не боюсь… — О! Нет! Никогда! — изрек Малуан. — Я прямо скажу патрону, что это не может дальше так продолжаться! При этом достойные сотоварищи время от времени опасливо поглядывали на дверь, дабы убедиться, что тот, которого упоминали, не вошел неожиданно. — Нет, это не может так продолжаться! — снова начал оратор. — Пора кончать!… Хватит смеяться над Волками! — Да! Да! — Как он говорит! Как он говорит! — шептал Малуан, глаза которого расширились, восторженно созерцая мужественную красоту Мюфлие. — В самом деле, Волки мы или не Волки? — сказал Кониглю. — Ну! — торжественно продолжал Мюфлие. — С каких это пор Волки болтаются без дела? Вот уже два месяца, как тот, кого мы выбрали предводителем, не дает нам никакого дела! Он забыл о нас! — Мы умираем с голоду! — Совсем обнищали! — Мхом покрылись! — Заржавели! — Именно! Заржавели мы или не заржавели? Мюфлие с довольным видом оглядел все собрание. — Что это за генерал, который не дает работы своим солдатам?… Это странно, тут что-нибудь да есть! Господин предводитель Волков вращается в большом свете, он работает среди знати… тогда как мы еле перебиваемся… Это прежде всего унизительно! Руки даны для того, чтобы ими работать! Мы ничего не зарабатываем, а капиталы уходят… — О, они уже далеко ушли! — Нам вроде бы платят. Но что? Сорок несчастных су в день, точно рабочим! Мы! Рабочие! Разве мы стали бы Волками, если бы желали опуститься до рабочих? — Ого-го! Конечно, нет! — Мы — Волки! Нам нужна добыча! — И большая! — А чтобы она была большая, нужно ее, как минимум, найти! — Да! Да! — Так вот, я, Мюфлие, громко заявляю, что мое достоинство возмущается против получения этой постыдной поденной платы, против этих жалких подачек! — Браво! Я тоже! — Я заявляю, что мои интересы страдают, что безделье наносит мне страшный вред, и я хочу, чтобы это изменилось! — Да! Это должно измениться! — Итак, мои барашки, когда явится патрон, мы должны прямо заявить ему, в чем дело! Это предложение, несмотря на горячий тон его, подействовало на собрание охлаждающим образом. Но Мюфлие зашел слишком далеко, чтобы остановиться на полдороге. В эту минуту Дьюлуфе, стоявший до сих пор в стороне, подошел к ним и стал внимательно прислушиваться. — Нечего вилять, — продолжал Мюфлие, — мы люди действия, нам нужен и начальник деятельный! — Кажется, Биско доказал нам свои преимущества, — вдруг вмешался Метла. — Доказал!… Так что с того? А мы-то, чем мы хуже его?… — Да, но он давал вам отличную работу! Что поделать, если вы бездонные бочки… — Может быть, нам надо было копить, чтобы доставить удовольствие господину Биско? — проговорил Кониглю своим визгливым голосом. — Чего же вы, наконец, хотите? — спросил Дьюлуфе. — Мы хотим, моя маленькая Метелочка, — насмешливым тоном отвечал Мюфлие, — мы хотим, чтобы с нами впредь не обращались как с рабами, как с собаками, мы хотим, чтобы удосужились вспомнить о нашем существовании! — А не то? — Не то мы решим, что нам делать… Это тебя не касается… — Это почему? Разве я не такой же Волк, как и вы?… — Ты Волк, но только и глядишь в глаза патрону! Это твой бог: все, что он ни делает, хорошо… Если вы оба так умны, так занимайтесь вашими делами вдвоем! — А что же вы будете делать? — Ну и вопрос! Как будто мы не можем жить сами по себе!… Мы были и останемся Волками, только у нас не будет нерадивого начальника… — И с первого же раза вы попадетесь… Вы, неблагодарные, — с гневом продолжал Дьюлуфе, — кто вытащил вас с галер? Патрон!… Кто помог спастись от жандармов тебе, Малуан? Он! Он! Всегда он! Глухой ропот был ответом на эту речь. — О! Вы меня не испугаете! — продолжал Дьюлуфе. — Вы не помешаете мне говорить! Без него вы — дураки… Кто спас вас в Нельи, где вы чуть было не попались в руки «рыжей»[1]? А теперь вы вздумали бунтовать! — Черт побери! — заревел Мюфлие. — Ты нас оскорбляешь! — Я вам говорю правду!… Вы годитесь только на то, чтобы издохнуть в тюрьме! У вас нет ни сердца, ни головы! — Замолчишь ли ты! — закричал Мюфлие, сунув руку в карман. — И это, вероятно, ты, Мюфлие, предполагаешь сделаться предводителем?… Хорош начальник… который ничего не соображает и бежит при первой же опасности! — А! Ты назвал меня трусом! — прохрипел Мюфлие. Вне себя от ярости, разбойник выхватил нож и замахнулся им на Дьюлуфе. Но в то же мгновение нож, выбитый чьей-то рукой, полетел на пол. — Черт возьми! — заревел Мюфлие. — В чем дело? — спросил тот, кто вмешался в драку. Это был Жако, проснувшийся от шума и бросившийся на Мюфлие, когда увидел, что он угрожает Дьюлуфе. — А! Это ты, щенок! — закричал Мюфлие, скрежеща зубами от ярости. — Я с тобой разделаюсь! Он бросился на Жако, но Метла уже схватил его за горло. Если огромный Дьюлуфе был силен, то мускулистый Мюфлие не уступал ему. Жако хотел вмешаться, но остальные отшвырнули его. — Оставь их! Не мошенничай! Противники схватились так яростно, что слышались лишь рычание и звуки ударов. Вдруг рука Дьюлуфе взвилась и молотом опустилась на голову Мюфлие. Тот взвыл. — Что, неплохо? — спросил Дьюлуфе. Но голос замер у него в горле. Мюфлие ударил его головой в грудь. Борьба перешла в новую стадию. Два гиганта, обезумев от ярости, крушили друг друга, мебель, посуду. Страшные удары так и сыпались с обеих сторон. — Смелее, Мюфлие! — орала вся шайка. И только голос одного Жако ободрял Дьюлуфе. Тот начал уже слабеть. Его удары становились вялыми и слепыми. Вдруг дверь с шумом распахнулась, раздалось громкое проклятие, и две руки, взяв за плечи бойцов, далеко отшвырнули их друг от друга. — Патрон! — завопили зрители поединка. Физическая сила всегда имеет сильное влияние на грубые натуры. Можно было подумать, что для сильных рук Бискара (читатель, верно, уже узнал его) эти два гиганта были детьми. Мюфлие сразу сник и, опустив голову, старался избегать взгляда Бискара. Что касается Бискара, которого Волки называли Биско, то в нем нельзя было узнать ни Манкаля, делового человека, ни Жермандре, библиофила. Это был тот же самый каторжник, которого мы видели в ущелье Оллиуля, но более матерый, более умный и жестокий. Его белесые глаза сверкали зловещим огнем. Все разбойники, начиная от Кониглю-Хитреца и кончая Малуаном, приверженцем Мюфлие, сразу стушевались и опустили головы. — Сюда, Дьюлу! — сказал Бискар. Колосс подошел с видом собаки, ожидающей, что ее станут бить. — Сюда, Мюфлие!… В глазах Мюфлие сверкнул последний проблеск возмущения, но под взглядом Бискара он съежился и немедленно повиновался. — Отчего вы дрались? — спросил Бискар. Оба молчали. — Отвечайте! Живо! — Ну! — начал Дьюлуфе. — Это он… Мюфлие… Жалуется на тебя… — О! Это правда… но не совсем, — возразил Мюфлие, мгновенно утративший все свое красноречие. — А! Ты недоволен мной!… Черт побери! Это забавно!… Не будете ли вы столь любезны, господин Мюфлие, сообщить, чем же я провинился перед вами? Будь Мюфлие один, он без всякого сомнения, тут же сдался бы, но его сообщники, удивленные и раздраженные его растерянностью, стали толкать друг друга локтями и смеяться, глядя на него. Тогда Мюфлие выпрямился и решился заговорить, хотя и не совсем твердым голосом: — Эти господа поручили мне передать вам несколько замечаний… — Что? Бискар взглянул на Кониглю, который, казалось, был полностью погружен в набивание трубки. Франк принялся поспешно чесать плечо. Малуан поднимал платок… Одним словом, никто, казалось, не хотел принимать на себя части ответственности, так любезно предлагаемой им Мюфлие. — А что это за… замечания? — спросил Бискар. — О! Почти ничего… пустяки! — небрежно отвечал Мюфлие. — Неправда, — возразил Дьюлуфе. — Эти негодяи заявляют, что ты плохой начальник… и не хотят тебя больше. — А! И кого же они хотят выбрать? — Черт возьми! — бросил Мюфлие. — Что ж! Это недурная идея, — продолжал Бискар насмешливо. — К тому же я и сам непрочь избавиться от власти… Она мне надоела… У меня есть, правда, еще несколько дел, но я проверну их один… Раздался ропот сожаления. — Но отчего же вы не давали нам ничего делать? — пробормотал Мюфлие, желая спасти последние остатки своей популярности. — Да! Да! Мы хотим работать! — Обратитесь к Мюфлие. Я думаю, что у него, верно, есть какой-нибудь план… И если он позволит, то я с удовольствием буду работать под его руководством… — О! Вы смеетесь? — сказал Мюфлие. — Смеюсь! Конечно, нет! — возразил Бискар. — И я докажу вам это… Но в это мгновение он вдруг замолчал. Взгляд его упал на Жако, который, стоя неподвижно, с величайшим изумлением следил за этой сценой. Бискар побледнел и прикусил губы. Он увлек Дьюлуфе в угол. — Как? — прошептал он. — Ты позволил им говорить в присутствии мальчишки?… — О! Их невозможно было остановить… Собственно, для этого я и подрался! — Проклятие! Он все слышал! — Нет! Он пьян, и я не думаю, чтобы он понял… — Я допустил неосторожность, но я исправлю ее… — Как? — Погоди! Мюфлие, поди сюда! Привычка к повиновению взяла верх, и Мюфлие подошел. — Ты дурак, — сказал Бискар, — и я докажу тебе это. Разве Жако знает наши дела?… Ты болтаешь, как сорока, а не подумал, что Жако может испугаться и пойти выболтать все наши тайны… — Да! Это правда! Я не подумал… — А хочешь еще быть предводителем Волков? Мюфлие опустил голову. Он был побежден. — Хочешь искупить свою вину? — Да! Да! — В таком случае говори то же, что и я… и слушайся меня! Во время этого короткого разговора Кониглю и его товарищи не произнесли ни слова. Как положено хорошо дисциплинированным солдатам, они ждали. Бискар подошел к ним. — Друзья мои, — сказал он, — я очень сожалею, что вы возмутились, но в сущности, я не сержусь… Хорошие рабочие хотят работать, это вполне понятно… Все с удивлением глядели на Бискара. Действительно, его манеры и голос сделались гораздо мягче. — Но, — продолжал он, — в настоящее время дела плохи, никто не строит, и мне самому очень трудно. Тем не менее, у меня есть для вас кое-что. Мне предлагают большое дело… Он знаком дал понять Волкам, что они не должны удивляться. — Постройку дома, там, у рынка… Я знаю, что вы добрые малые, и возьму вас первыми… но я еще не заключил контракта. Если у вас есть что-нибудь другое на примете… — Нет! Нет! — возразил Мюфлие. — Мы хотим работать только у вас! — Да, — подтвердили все, — Мюфлие прав! — Благодарю вас, друзья мои… Вот видите, не надо никогда спешить, а то наделаете глупостей. И потом — драться между собой — это очень дурно. Ну, могу ли я рассчитывать на вас? — Да! — Хорошо, в таком случае идите с Мюфлие. Я указал ему место сбора, и через час или два вы получите заказ. Вас это устраивает? Общее согласие было ответом на слова Бискара. Но, в то же время, разбойники спрашивали себя, что значит эта комедия. Как мы уже сказали, они не придавали присутствию Жако никакого значения, зная, что он племянник Биско. Но теперь они испытывали смутное беспокойство, поняв, что Биско требовал строжайшего молчания об их делах в присутствии молодого человека. — Значит, — сказал Кониглю, подмигивая в свою очередь, — у нас будет работа?… — И вы получите задаток! — Браво! Отлично! — Выпейте по стакану, прежде чем идти! — О! С удовольствием! Бискар подошел к Жако. — А ты, племянник, выпьешь с нами? — сказал он. Молодой человек вздрогнул. Опьянение путало все его мысли. Ему казалось, что он находится под влиянием какой-то зловещей галлюцинации. Кто были эти люди? Понял ли он что-нибудь? Дьюлуфе налил всем. Бискар взял один стакан и, незаметно вынув из кармана флакон, вылил из него несколько капель в вино. Затем он передал стакан в руки Жако. — Хорошо! — сказал он. — За здоровье честных работников!… Ни слова не отвечая, Жако поднес стакан к губам. Едва он успел осушить его, как зашатался. Бискар поддержал юношу и тихонько опустил на скамью… Кругом царило молчание… Наконец Бискар выпрямился. — Готов! — сказал он. Тогда он снова повернулся к разбойникам. — Поняли вы теперь? Как! Этот мальчик, настоящий рабочий… мой племянник… никогда не работавший с нами… а вы так глупы, что говорите при нем!… — Мы не видели его, — промямлил Кониглю. — Я думал, что он мертвецки пьян! — сказал Дьюлуфе, чувствуя, что упрек Бискара относится и к нему. — Ну, теперь уже все равно… но эта неосторожность могла вам дорого стоить… Теперь, Волки, последнее слово! Я сказал вам правду относительно работы. Я нуждаюсь в вас… — А! Браво! Наконец-то!… — Вы жалуетесь потому, что не понимаете истинного положения вещей. Черт возьми! Если бы я захотел давать вам грошовые дела, то, конечно же, в них не было бы недостатка, и они сейчас же обеспечили бы вам или каторгу или эшафот! Я обещал сделать вас богатыми и сдержу мое обещание… — Браво, Биско!… — Я вернусь тогда на родину, — взволнованным голосом сказал Кониглю. — И станешь правительственным чиновником, это решено!… А пока, мои Волки, будьте терпеливы… Чтобы облегчить вам это ожидание, вот двадцать золотых, на которые вы немного повеселитесь… Он бросил на стол горсть золота. Разбойники набросились на добычу. — Биско, — сказал Мюфлие, — вы меня прощаете, не так ли? — Само собой разумеется! — Да здравствует патрон! — Благодарю, мои Волки!… Приходите каждое утро за указаниями, только не толпой, как сегодня. Черт побери! Можно подумать, что вы боитесь остаться незамеченными! Пусть приходит один, но не один и тот же! — Хорошо. — А теперь уходите… и до свидания… Впрочем, и сами разбойники, получив добычу, не желали ничего другого, как уйти, и после очередных заверений в покорности, поспешно исчезли. Жако по-прежнему спал на лавке глубоким сном. Бискар подошел к хозяйке, стоявшей все это время за конторкой, только криками ободряя Дьюлуфе во время драки, так как он раз и навсегда запретил ей вмешиваться в споры. — Это бабье только портит дело, — говаривал Дьюлуфе. — Хозяйка, — бросил Бискар, — закройте лавочку, заприте ставни и подите прогуляйтесь часок! — Что? — вскричала подруга Дьюлуфе. — Закрыть лавочку! Уйти тогда, когда только начинают собираться клиенты! — Ну! Делайте, что вам говорят! Вы знаете, я не люблю возражений… — Однако… — Слушайся, черт возьми! — заорал в свою очередь Дьюлуфе. — Но, поверьте, ведь народ соберется перед дверью! Они вышибут ставни и войдут силой… Я уж не говорю о полиции, которая подумает, что случилось какое-нибудь приключение… — Погодите, — сказал Бискар. — Дайте мне бумаги, чернил и перо! На листе, поданном ему Дьюлуфе, Бискар написал крупными буквами: ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ СМЕНЫ ХОЗЯИНА. На этот раз Дьюлуфе не мог удержаться от изумленного восклицания. — Как! Смена хозяина!… А я, что же со мной будет? — Пожалуйста, без разговоров, — сказал Бискар. — А вы, голубушка, наклейте это на ставни и убирайтесь поскорее! Почтенная матрона бросила взгляд своего единственного глаза на Дьюлуфе. Она испытывала непреодолимое желание воспротивиться. Но великан утвердительным жестом приказал ей повиноваться. Она, ворча, покорилась, и минуту спустя, окна были прикрыты тяжелыми ставнями с железными засовами. Затем матрона исчезла, обещав возвратиться через час. Бискар зажег свечу и, подойдя к Жако, убедился, что он по-прежнему крепко спит. Лицо молодого человека, откинутое назад, носило на себе отпечаток сильного утомления, но, несмотря на бледность, оно сохраняло природную красоту и изящество, которые в любом другом, кроме Бискара вызвали бы невольную симпатию. Но бывший каторжник, стиснув зубы, глядел на юношу с гневом и ненавистью. — Дьюлу! — бросил он. Дьюлуфе подошел. Бискар кивнул на спящего. — Не правда ли, похож? — прошептал он. — На кого? — На нее, черт побери!… На ту, которую я так страстно ненавижу, потому что так страстно любил! — Это немудрено, — насмешливо возразил Дьюлуфе. — Ведь она его мать… — Его мать! О! Молчи!… Когда я думаю об этом, то спрашиваю себя: хватит ли у меня силы воли, чтобы одним ударом не раздавить этого гаденыша… Он поднял над головой Жако кулак, который убил бы его одним ударом, но Дьюлуфе остановил его руку. — Ну! Что за глупости! — Ты прав, — сказал, отойдя, Бискар, — он не так должен умереть… И — кто знает? Если прекрасная маркиза вдруг узнает, что ее сын умер, может быть, в своем горе она почувствует даже облегчение… — О! Это невозможно!… — Нет, это верно!… Разве я не знаю, какие страшные мысли терзают душу этой женщины?… О! Я чувствую, что она не забыла моих слов, помнит, что настанет день, когда она узнает, что ее сын жив и что в этот день ее сын, проклинаемый и обесчещенный, сменит тюрьму на эшафот! — Тем не менее, он славный малый, — сказал Дьюлуфе. — Ведь всего несколько минут тому назад, не вмешайся он, Мюфлие, может быть, убил бы меня… — Да! Да! Он добр!… У него великодушное сердце! — насмешливо сказал Бискар. — Да, черт возьми! Я не забыл, сколько мне было с ним хлопот, но до сих пор все бесполезно! — Да, действительно, ты все сделал, чтобы из него вышел славный негодяй… — Когда он был совсем маленький, — продолжил Бискар, — помнишь, я пускал его бегать с маленькими бродягами, уже с детства испорченными до мозга костей… Я думал, что это отвратительное общество разовьет в нем дурные инстинкты… — И — пальцем в небо! Помнишь, когда все остальные возвращались грязные, ободранные, он приходил такой хорошенький… Бискар задумался. — Я выучил его читать, — прошептал он, — и старался развратить его книгами. О, какие книги я давал читать ему! Он ничего не понимал и говорил, что это ему не интересно! Неужели есть что-то сильнее, чем воля человека? Нет, это невозможно! Я хочу — и он будет разбойником… Да! Теперь ему не отвертеться! — Так ты не отказываешься… — Отказаться от мщения, в котором для меня вся жизнь? О! Конечно, нет! Пока во мне останется хоть капля крови, я буду строить по кирпичику этот собор мести! — Впрочем, это твое дело… И ты думаешь, что нашел решение? — Отличное! Скажи мне только, как он вернулся вчера вечером, что он говорил тебе? — Он был в отчаянии! Я никогда даже не видел его таким… — Его выгнали из мастерской? — Да, после скандала… — Так-то! Волк, который был там, отлично сделал свое дело! Продолжай. Он жаловался, сердился? — Да! Ужасно! Он заявил, что не хочет больше работать, что он не годится в рабочие. — Отлично! — Что он хочет быть щеголем… — Наконец-то! Ах! Дьюлу, последние два года я поощрял занятия Жако, которые должны были вызвать у него ненависть к его нынешнему положению, я знал, что настанет час, когда в нем разовьется жажда роскоши, которую я подогревал на медленном огне! Я не смог сделать из него разбойника больших дорог? Так я сделаю из него мошенника большого света! Путь более длинный, но конец будет один и тот же… — Так это ты устроил, чтобы его выгнали?… — Да, в этот раз так же, как и прежде. О! Я ни на одну минуту не терял его из виду! Я хорошо изучил его и понял, где слабая струна… — А ты не боишься, что в большом свете случай поможет матери узнать его? — Я ничего не боюсь… Все! Теперь оставь меня. Я должен с ним поговорить… — Только держи себя в руках. Эта проклятая ненависть всегда пугала меня… — Ты стал порядочным трусом — Нет. Но… знаешь, что я хочу сказать тебе, Бискар… — Что? — Ты не рассердишься? Бискар взглянул ему в лицо. — Можешь не говорить… я знаю, что ты хочешь мне сказать. — Ба! Ты, значит, колдун? Бискар железными тисками сжал руку Дьюлуфе. — Выслушай меня, Дьюлу, — сказал он. — Я знаю, что по глупости, привязанности или трусости, но ты не разделяешь моей ненависти к сыну Марии Мовилье. Я прощаю тебя, потому что ты не понимаешь страстей, которые овладевают человеком навеки. Ты чувствуешь к этому мальчишке не то чтобы привязанность, но, по меньшей мере, симпатию… — Прошу тебя… — Дело твое… Обожай его, если хочешь, но… Бискар сделал особое ударение на последнем слове. — Но только, если ты когда-нибудь попробуешь изменить мне, если при каких бы то ни было обстоятельствах ты попытаешься расстроить мои планы или предупредить Жако об угрожающих ему опасностях, то я даю тебе слово, — а ты знаешь, что я привык держать его, — что я жестоко накажу тебя… Голос Бискара стал глухим и угрожающим. — Теперь ты предупрежден. Ступай… Дьюлуфе не шевелился. Его глупое лицо покрылось ужасной бледностью. Да, он знал Бискара! — Обещаю тебе… уверяю тебя… — начал он наконец. — Мне нет надобности в твоих обещаниях. Ты меня боишься, этого для меня достаточно. Еще одно слово. С сегодняшнего дня ты оставишь «Зеленый Медведь». — А! И что же я буду делать? — Узнаешь потом. Я хочу, чтобы Жако потерял следы и не мог возвратиться сюда. Поэтому я продал дом. — Продал! — Да, одному честному негоцианту, который заплатил мне вчера деньги и сегодня же явится вступить во владение. Ты и твоя возлюбленная должны выбраться отсюда к полудню. Сегодня вечером, в восемь часов, жди меня на Жеврской набережной. Там ты получишь мои указания. Дьюлуфе тяжело вздохнул, но он по опыту знал, что всякое сопротивление бесполезно. Он склонил голову. — Я тебе больше не нужен? — спросил он. — Нет, иди. Дьюлуфе колебался еще мгновение. В глубине души эта грубая натура любила Бискара как собака любит хозяина, который ее бьет. — Бискар, — тихо сказал он. — Что еще? — Скажи мне, что ты не сердишься… что ты веришь мне. Бискар пожал плечами и рассмеялся. — Должен заметить, ты слишком чувствителен! Иди… и не ломай себе голову зря! Дьюлуфе не шевелился. — Вот моя рука… и пусть все будет забыто… Дьюлуфе поспешно схватил поданную ему руку, и лицо его расплылось в улыбке. — Хорошо, теперь я ухожу. Я буду там, в подвале. Если я тебе понадоблюсь… — То я позову тебя. Дьюлуфе вышел во внутреннюю дверь. — Слишком чувствителен! — прошептал Бискар. — Надо наблюдать за ним… Затем он вернулся к Жако, который по-прежнему спал тяжелым сном. — Пора! — сказал Бискар. Он вынул из кармана флакон, почти такой же как тот, из которого налил несколько капель наркотического вещества в стакан молодого человека. Вынув пробку, он поднес флакон к носу спящего. Прошло несколько минут. Затем Жако глубоко вздохнул, потянулся и открыл глаза, но, увидя Бискара, он снова поспешно закрыл их, как бы повинуясь инстинктивному чувству отвращения. — Ну, Жако. — сказал Бискар, — мы, кажется, напились? — Я? — сказал молодой человек, оглядываясь. — Где я? — Как? Ты еще и бредишь? Ты у своего друга Дьюлуфе, а возле тебя я, твой дядя… — Да-да… Верно!… Как я попал сюда? — Припомни хорошенько! Дьюлу мне все рассказал. Он встретил тебя вчера вечером, в то время, как ты выходил из мастерской. — Откуда меня выгнали… — К сожалению. О! Эти хозяева! Они не стоят веревки, на которой стоит их повесить… И так как ты был убит горем, то он привел тебя сюда и дал мне знать. Но вижу, что, желая утолить свое горе, ты хватил через край! Ба! Это не беда! Мне случается частенько выпивать, но я все-таки честный человек! В то время, как Бискар говорил, Жако пристально глядел на него. В его воспаленном мозгу возникали ужасные картины. Он снова видел отвратительные лица людей, бросившихся на Дьюлуфе и на него. Он видел Бискара, вдруг появившегося среди них и подавлявшего всех своей звериной силой и влиянием. Что это было? Тут необходимы некоторые пояснения. Во-первых, Жако не знал настоящего имени Бискара, которого звал просто дядей Жаном, и с того времени, когда Бискар убедился, что молодой человек никогда не согласится присоединиться к шайке, он тщательно изолировал его. В этот день, поручив Дьюлуфе привести юношу в «Зеленый Медведь», Бискар никак не думал, что Волки нарушат его инкогнито. — О чем ты думаешь? — спросил он. — Я думаю, — отвечал молодой человек, — что я видел здесь странные вещи. — Где это? — Здесь. Люди, которых я, кажется, уже встречал… и которые похожи на разбойников… Бискар расхохотался. — Ну, я не советую тебе повторять это! А то наживешь себе хлопот. Молодой человек закрыл лицо руками. Видимо, опьянение еще не совсем оставило его, но Бискар не хотел ждать, пока его мысли вполне прояснятся. — О! Разбойники! — продолжал он. — Твой дядя член шайки разбойников… Почему же ты не заявишь, что он убивает и грабит? Жако сделал протестующий жест. — Нет, — перебил его, все более оживляясь, Бискар, — чем больше я думаю о тебе, тем больше ты меня огорчаешь. Вот и воспитывайте детей после этого! — Дядя! — Нечего сказать! Потом он продолжал, вдруг успокоившись. — Впрочем, я, кажется, начинаю сердиться!… Я не прав… Ты выпил немного лишнего, ну, а в таких случаях все кажется навыворот, и я не буду бросать в тебя камнем, тем более, что у тебя были неприятности. Дьюлу все мне рассказал… Голос Бискара принял кроткое, почти нежное выражение. — У тебя голова не на месте… Это и было причиной твоей ошибки. Я назначил здесь свидание нескольким рабочим, которых хочу нанять… для постройки дома… очень выгодное дело… кажется, что в ожидании меня они поссорились… — Да, это так. — Кажется, даже дело дошло до ножей… и без тебя бедному Дьюлу пришлось бы плохо… — А где он? — Он пошел немного поспать. После такой драки немудрено устать, и, кроме того, я был непрочь остаться с тобой наедине, потому что нам надо переговорить… Молодой человек с удивлением поглядел на него. — Ничего нет удивительного в том, что я забочусь о тебе. Дядя Жан уже давно смотрит на тебя как на своего сына… — И я вам очень за это благодарен. — Не будем говорить об этом. Я хочу сделать тебе очень выгодное предложение. Скажи мне сначала, правду ли сказал Дьюлу, что тебе надоели мастерские? — Да, это правда! Не сердитесь. Это сильнее меня. Я устал от этих вечных преследований. Какая-то роковая сила преследует меня! Я делаю все, чтобы хозяева оставались довольны и чтобы жить в мире с товарищами, но все напрасно! Что-то неизбежно навлекает на меня неудовольствие одних и ненависть других. — Несправедливость! — Да! Это несправедливо, это жестоко, но тем не менее я никогда не делал ничего дурного, а меня всегда подозревают, всегда обвиняют! Если бы я по крайней мере мог узнать причину антипатии, которую я внушаю! — О, что касается этого, то нет ничего проще! — Что вы хотите сказать? — Как! Ты, неглупый человек, так и не понял этого? — Ради Бога, объяснитесь! — Слушай же… У меня сердце кровью обливается, когда я вижу, что ты не можешь достичь того счастья, которое вполне заслужил. Вот в чем дело, мой милый! Твои товарищи и хозяева, все эти люди завидуют тебе! — Завидуют! Почему? Я ничего такого не достиг, что бы вызывало зависть! — Да, но ты барин, и это шокирует их. — Я рабочий, ничего более, и они отлично знают это! — Не совсем. Ты достиг в сравнении с ними слишком многого. Ты читаешь, пишешь, ты знаешь множество вещей, о которых они даже не слыхали, ты не напиваешься — я не говорю про сегодняшний день, это исключительный случай, и, кроме того, я виню в этом только Дьюлу, наконец, ты не принадлежишь к категории всех этих лентяев, которые работают как раз столько, чтобы не умереть с голоду, вот на тебя и сердятся за это, боятся, чтобы ты не пошел слишком далеко, и делают тебе разные пакости! Я это очень хорошо знаю! В моем деле бывает то же самое. — Но что же, наконец, со мной будет? — спросил Жако. — Мы сейчас поговорим об этом, и я думаю, что ты останешься доволен тем, что я тебе скажу. Тебе надоело жить в нищете, не так ли? — Как и всякому, я полагаю. — Тебе надоело жить в среде, где тебя не понимают, в среде, где ты чувствуешь себя не на месте, сознайся! Жако улыбнулся. — Да, это правда, во мне есть что-то, что никак не ладит с манерами моих товарищей. Бискар улыбнулся. Разговор шел именно так, как он желал. — Скажи мне, — продолжал он, беря за руку Жако, — скажи мне, не случалось ли тебе невольно вздрагивать, сравнивая себя, полунищего, в оборванной блузе, с каким-нибудь щеголем, едущим в своем экипаже? Не говорил ли ты себе, что если бы роковая судьба не швырнула тебя в жизнь без всяких средств, ты не хуже другого сумел бы занять место в свете?… Молодой человек побледнел. Глаза его сверкали. — Я все это понимаю… когда я был молод, я говорил себе, что ничто в мире не может быть лучше богатства. О! Я отдал бы полжизни, чтобы быть на равных с самыми богатыми!… — Зачем вы мне это говорите? — простонал Жако. — Вы хотите, верно, свести меня с ума? — Ба! Разве слова производят на тебя такое сильное впечатление? — Но поймите, что эти слова выражают мои сокровенные мысли, что вы пробуждаете во мне уснувшие желания, мои страстные мечты, которые иногда, в особенности, когда я чувствую себя несчастным, жгут мое сердце! Бискар наклонился к нему. — Итак, я верно понял тебя. Ты хотел бы быть богатым… — Да. — Ты хотел бы, чтобы двери блестящего света широко раскрылись перед тобой… Жако вскочил. — О! Если бы я мог только проникнуть в этот свет, который кажется мне моей истинной родиной, то я непременно пробил бы себе в нем дорогу! Когда вы говорите такие вещи, я чувствую, что во мне пробуждаются желания, которые я напрасно стараюсь подавить… — Что же это за желания? — О! Они, конечно, безумны! Но я должен быть чистосердечным. Очень часто, забывая о своем происхождении, я начинаю думать, что в моих жилах течет благородная кровь, что мое место среди людей высшего света! Я говорю себе тогда, что богатство было бы в моих руках рычагом, способным изменить весь мир… Бискар не мог удержаться от насмешливой улыбки. — Умоляю вас, не смейтесь! Я сам сознаю, что я безумец, но безумцы счастливы хоть тем, что забывают ужасную действительность, подавляющую и уничтожающую человека! Оставьте же мне мое безумие… — Говори. Клянусь тебе, что я не смеюсь над тобой, я понимаю все это! Жако снова опустился на скамейку и закрыл лицо руками. Бискар в эту минуту казался Мефистофелем, заставляющим душу юноши звучать, подобно струнам послушного инструмента, и безжалостно продолжал: — Да, я знаю все! Я видел, как ты дрожал, когда проходили мимо тебя закутанные в шелк и бархат восхитительные создания, напоминающие ангелов, сошедших с неба, я видел, как ты ловил их взгляды, приводящие в восторг и сводящие с ума… — Ради Бога, замолчите! — Тогда ты говорил: «Почему я ничто? Почему у меня нет имени? Почему я прикован к цепи, которая зовется бедностью, нищетой? Я молод и силен, у меня есть воля и желания! Почему они выше меня?…» — Довольно! Довольно, — шептал несчастный, чувствуя, что разум его готов помутиться вновь. — Полно! Разве воля человека не повелевает миром? Довольно бедности и нищеты! Пора покончить с ними! Жако опустил на стол свои сжатые кулаки. — О! Зачем вы меня мучаете? Голос Бискара стал едва слышен. — Затем, что если хочешь, ты можешь быть богатым! — Я? Это безумие! — Если хочешь, ты можешь, высоко подняв голову, войти в то общество, которому ты так завидуешь, потому что ты можешь одним прыжком перескочить пропасть, отделяющую тебя от него. Скажи только слово, и из неудачливого рабочего, не имеющего ни будущности, ни надежды, я сделаю счастливца, которому все станут поклоняться! — Дядя Жан, — сказал тогда Жако слабым голосом, — вы правы, я безумец!… Вы пошутили! Я ослышался, вы не говорили, что я могу быть богат! — Нет, ты не ослышался! Я предлагаю тебе осуществить твои желания! — Это невозможно! — Я предлагаю тебе сменить рабочую блузу на фрак светского щеголя. Я предлагаю тебе радости любви и наслаждения роскоши! — Я ничего не понимаю… — Успокойся! — продолжал Бискар. — Конечно, мои слова кажутся тебе непонятными, и ты спрашиваешь себя, не с ума ли я сошел. Приди в себя и ты поймешь, что я сказал тебе чистую правду! Жако молча наклонил голову. Он столько страдал и в то же время мучился бесплодными мечтаниями, что теперь был готов на все, не размышляя и не сомневаясь больше. Бискар держал его за руки. Он приближался к давно намеченной цели. — Очень часто, — продолжал он спокойным голосом, — ты спрашивал меня, кто был твой отец… — О! Неужели вы назовете мне наконец его имя? — Погоди. Я сказал тебе, что ты сын моей сестры. Это правда, и прощу тебя не говорить о ней больше. Но тот, кто был твоим отцом, никогда не забывал, что дал жизнь маленькому, невинному созданию… — Как? Неужели мой отец еще жив? — Дай мне закончить. Нет, твоего отца нет в живых, и ты никогда не увидишь его. — Боже мой! Неужели же вы только для того пробуждаете во мне надежды, чтобы затем сейчас же уничтожить их! — Ты несправедлив и сделаешь лучше, если будешь слушать меня, не перебивая каждую минуту. Вот что произошло… Два дня тому назад ко мне явился человек, весьма известный в деловом мире и имеющий связи в самом высшем обществе. Сначала я был очень удивлен: что может потребоваться такому лицу от бедного каменщика? Но я был еще более удивлен, когда он спросил, что сталось с сыном моей сестры. Ты понимаешь, что я прежде всего почувствовал к нему недоверие. Я не люблю незнакомых лиц и, кроме того, я еще не знаю, что за человек этот Манкаль… — Манкаль! — воскликнул Жако. — Я уже слышал эту фамилию! Да, это было в одной из мастерских, где я работал… Этот Манкаль сделал хозяину большой заказ! — Это меня не удивляет, так как я навел справки, и если бы они не были вполне благоприятны, то я не стал бы говорить тебе обо всем этом. — Ради Бога, говорите, я умираю от нетерпения! — Я спешу, но тебе необходимо знать некоторые подробности. Ты знаешь, что такие люди как я, не получили особенного образования. Я не умею хорошо изъясняться. Этот господин Манкаль тогда застал меня за работой, и я был сильно смущен. «Вас зовут дядя Жан?» — спросил меня Манкаль. «Да, сударь». «У вас есть племянник?» «Да, Жако, славный малый. Если вы пришли насчет гравировальных работ…» «Нет, — сказал он, смеясь. — Скажите мне, вашу сестру звали…» И он назвал мне ее имя. «Это ее сын?» «Да!» «Он хороший малый?» «Отличный малый и славный работник». «Тем лучше. Его отец умер и поручил мне передать ему большую сумму. Кроме того, он написал в завещании некоторые условия, на которые, впрочем, молодой человек, я уверен, согласится с радостью». — Ты поймешь, что я весь превратился в слух. Наследство, падавшее с неба! Какое счастье! Я не мог удержаться и стал расспрашивать. Прежде всего мне хотелось знать сумму наследства! Десять, двадцать тысяч франков? Манкаль смеялся, говоря: «Больше, больше!»… Я хотел также узнать имя твоего отца, но, должно быть, я оказался слишком любопытен. Манкаль прямо сказал мне, что я лезу в то, что меня не касается. Наконец он закончил тем, что ждет тебя сегодня от двенадцати до часу. Он дал мне свой адрес и потом вот это… И широко улыбаясь, Бискар помахал перед глазами молодого человека билетом в тысячу франков. — Тысяча франков! Зачем? — вскричал ослепленный Жако, — Затем, чтобы ты немного принарядился. Насколько я понял, этому господину не хотелось, чтобы ты явился к нему в лохмотьях. У этих деловых людей есть свои предрассудки… — Но условия, о которых он говорил? — А! Ты так же любопытен, как и я! Надо быть терпеливым. Он все это объяснит, но только тебе одному. Ты понимаешь, что надо повиноваться воле твоего отца? Я сейчас же на все согласился, но, впрочем, сказал, что посоветуюсь с тобой, и ты вполне волен отказаться. Может быть, впрочем, для тебя было бы лучше остаться рабочим? Ведь не всегда же тебя будут преследовать, и ты в конце концов избавишься от своих неприятностей! Говоря это, Бискар насмешливо глядел на свою жертву. — Что я должен делать? — Ты колеблешься? Ба! На твоем месте я согласился бы на благополучие, которое падает с неба, и потом, хотя он не хотел мне сказать ничего положительного, но я все-таки понял, что твой отец был человек очень знатный. Ты сразу встанешь на ноги. А! Мой милый! Как за тобой начнут бегать разные герцогини! Жако вертел в руках билет. Какой-то неопределенный инстинкт удерживал его на краю пропасти, в которую его увлекал Бискар, но вдруг перед его глазами возникли все мечты, которыми он ласкал себя. Перед ним возникли богатство и роскошь в ослепительном ореоле знатности и славы. — Я пойду, — сказал он. — И хорошо сделаешь! Тебе нельзя терять ни минуты. Надо идти к портному… к хорошему. Вот адрес, который мне дал Манкаль. Особенно не экономничай, если истратишь больше, то ничего, он заплатит… Бискар наклонился к уху Жако. — Знаешь, он говорил мне об одной даме, которую ты должен знать, о герцогине де Торрес… Молодой человек вскрикнул. — А! Вот имя. которое производит на тебя впечатление! Мне кажется, я тоже кое-что вспоминаю… Не носил ли ты к ней однажды какую-то свою работу? — Да… да… кажется… действительно, — пробормотал молодой человек. — Ну! Не красней! Впрочем, дело не в том… Теперь тебе надо торопиться, а в двенадцать часов не опоздай к Манкалю! Минуту спустя, тот, кого звали Жако, выходил из таверны «Зеленый Медведь!» — Дьюлу! — позвал Бискар. — Здесь! — раздался голос великана, поднимающегося из подвала, где он отлично выспался. — Ну, старина, ты уберешься отсюда и положишь ключ под дверь! Я не хочу, чтобы щенок нашел твой след. С этой минуты дядя Жан исчезает. Пусть ищет, если хочет! Тебя также! Я даю тебе новую роль. Ну, кажется. Волкам скоро не на что будет жаловаться, мы зададим им работу! Что же касается сына де Котбеля и Марии Мовилье, то Бискар будет продолжать следить за ним с помощью почтенного Манкаля… Сказав это, разбойник свирепо засмеялся. |
||
|