"Россия и Германия: вместе или порознь?" - читать интересную книгу автора (Кремлев Сергей)Глава 4 ГитлерВ 1923 году было основано русско-германское общество «Культура и техника». По сути, это был русско-германский филиал Союза германских инженеров — в то время самой большой и самой могущественной общественно-технической организации во всем мире. «Могущественная» — именно так определял значение этой организации Председатель Высшего Совета народного хозяйства Валериан Куйбышев в докладной записке Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) Сталину от 22 ноября 1928 года. Почетным председателем общества «Культура и техника» состоял, к слову, сам Альберт Эйнштейн. В том же 1923 году в Мюнхене провалился «пивной путч» 34-летнего немецкого политика австрийского происхождения Адольфа Гитлера. Шли годы... Укреплялись и расширялись советско-германские связи, хотя случались здесь и провалы по вине обеих сторон. Укреплялось — хотя тоже не без провалов — и влияние партии Гитлера — Национал-социалистской рабочей партии Германии (НСДАП). Но то, что Германия и Россия связаны тесно и должны быть связаны тесно, было в 20-е годы понятно любому умному русскому и любому умному немцу. Граф Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, германский посол в России, ставший им в 1922 году после заключения Рапалльского договора, осенью 1928 года умирал. После его смерти Эрнст фон Брокдорф-Ранцау, брат-близнец покойного, писал Чичерину: «Мой брат... призвал меня к своему ложу и просил сообщить Вам, народный комиссар, что... его последняя и твердая надежда — это надежда, что немецкий и русский народы могут совместно достичь желанной для них цели». А 14 января 1929 года Председатель Совета народных комиссаров СССР Алексей Иванович Рыков беседовал с новым послом Германии в СССР Гербертом фон Дирксеном. Дирксен приехал в Москву неделю назад, уже был принят Калининым, а теперь, встретившись с советским премьером, говорил ему: — Я вижу свою задачу в укреплении советско-германских отношений и прошу в случае особой надобности, по отдельным важнейшим вопросам, обращаться лично к вам, господин председатель... — Вы можете обращаться ко мне тогда, когда будете считать это необходимым, господин посол, — тут же заверил его Рыков. — Германия для нас страна специфическая уже в силу исторических причин. И поэтому наше сближение неизбежно, особенно в условиях действия Версальской системы... Дирксен понимающе кивнул: — Да... Не успев обжиться в вашей столице, я уже был вовлечен в мероприятия Германской инженерной недели. И на приеме в нашем посольстве мы с господином Микояном как раз говорили об этом. — Вот-вот, — подхватил Рыков. — Высокий уровень технической культуры Германии побуждает нас на нынешнем этапе нашего развития относиться с особым интересом к взаимоотношениям с вами. Причем экономика обуславливает и соответствующую политику. — Что же, господин председатель, я уверен, что возможно дальнейшее и политическое наше сближение. И политическое сближение двух стран — буржуазной Веймарской республики и пролетарского Советского Союза — было, надо сказать, в принципе вполне возможным. По сути, оно тогда означало бы не столько политическое партнерство (это-то как раз было маловероятным, если вообще невероятным), сколько отказ от участия во внешних союзах, направленных против одной из сторон. Германию бывшие победители все еще не желали принимать в некий новый «европейский концерт» как полноправного участника. Но ведь могло быть и так, что стремление англо-французов (а еще более Америки) иметь немцев в качестве дополнительного рычага своей антисоветской политики перевесило бы «версальскую» спесь... В 1925 году в Швейцарии, в Локарно, проходила конференция, которая как раз и обеспечивала Германии некоторое формальное «равноправие» среди других европейских держав, и как раз в силу того, что Англия (а значит и США) хотела обеспечить возможность создания такого блока против СССР, в котором участвовала бы и Веймарская Германия. Немцы тогда сумели вывернуться и на уничтожение «духа Рапалло» не пошли. Хотя объективно Локарно было именно против Рапалло и направлено. Более того, в 1926 году в Берлине был заключен советско-германский договор о ненападении и нейтралитете. Увы, несмотря на это, у идеи политического сближения — на базе твердого мирного сосуществования и невмешательства во внутренние дела друг друга — в обеих странах были не только сторонники, но и враги. 1 мая 1929 года, первого «московского» года Дирксена, перед германским послом, стоявшим на трибуне дипломатического корпуса, на первомайской демонстрации пронесли модель «империалистического» броненосца под германским флагом. Дирксен усмотрел в этом оскорбление Германии (да и был в том прав — если уж кому-то хотелось вывесить на модели чей-то конкретный флаг, то политически верным был тогда один вариант: британский «Юнион Джек»). Сразу после демонстрации Дирксен бросился на прием к заместителю наркома Карахану, но тот его не принял. Получалось странно: недавно сам Рыков выразил готовность принять в случае нужды германского посла без каких-либо проволочек, а тут немцу отказывал всего-то замнаркома. Лишь 3 мая все еще не успокоившегося Дирксена принял член коллегии НКИД Стомоняков. — Я стыжусь за германо-советские отношения, господин Стомоняков! Зачем было доставлять радость нашим общим врагам? — Господин посол! Вы сносились с товарищем Караханом, и я не могу предвосхищать его официальный ответ, — важно ответствовал Стомоняков. Потом выдержал паузу и продолжил: — Могу высказать личное мнение... Я не был на Красной площади, но Первое мая у нас давно стало народным праздником, и шествие носит часто карнавальный характер. — Такую модель за два часа не сделаешь, — запальчиво возразил Дирксен. — Ее готовили заранее, и можно было... — Ну-ну, органы власти просто физически не в состоянии контролировать все плакаты, карикатуры и фигуры, которые каждая группа изготовляет по собственной инициативе и носит по городу. Стомоняков был подчеркнуто вежлив и разведя руками сказал: — Я не вижу никакого издевательства над германским флагом в том факте, что на модели броненосца был маленький германский флаг. — Но та колонна, которая несла броненосец, возглавляла все первомайское шествие! — опять не согласился Дирксен. — Совершенно случайно... Без сомнения, совершенно случайно, — «успокоил» посла член коллегии. Дирксену поясняли, что, мол, на какой-то фабрике рабочие решили сделать модель броненосца, чтобы «посмеяться над патриотизмом германских социал-демократов». Уважаемый мой читатель! Я далек от мысли, что эта внешне «булавочная» провокация с «маленьким германским флагом» замышлялась на очень уж высоком уровне. Но и случайностью тут ничего не объяснишь... Первомайская демонстрация в Москве — не шествие в Новохоперске! И в этой мутной «капле воды» вся грязь бесперспективного коминтерновского подзуживания «пролетарской революции» в Германии выявлялась вполне отчетливо... Пройдет четыре года. Московский посол Германии Герберт фон Дирксен приедет весной 1933 года в Берлин для доклада новому рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру. Незадолго до этого — 23 марта — Гитлер выступил со своей знаменитой речью перед рейхстагом о внешней политике Третьего рейха, где тон в части отношений с СССР был вполне позитивным. И теперь Дирксен хотел уже при личной и конфиденциальной встрече с главой государства понять, что это — политическая фраза или реальный курс? Маленькая деталь: когда позднее тот же Дирксен будет назначен послом в Великобританию, Гитлер так и не найдет времени его принять, точнее — просто откажет в приеме. А вот Дирксена, действующего посла в СССР, он принял в точно назначенный день, хотя тот потом сетовал, что просидеть в приемной пришлось «почти час». Войдя в кабинет фюрера, Дирксен сразу же после взаимных приветствий начал докладывать. Гитлер слушал внимательно и благосклонно. Затем задал несколько вопросов. Дирксен ответил и задал вопрос сам: — Господин рейхсканцлер, насколько мы должны там, в Москве, в своей повседневной работе руководствоваться идеями вашей речи 23 марта? — Я был тогда вполне искренен, господин посол! И вполне готов поддерживать с Советским Союзом дружественные отношения, при условии, — тут Гитлер поморщился и закончил: — При условии, что русские не будут вмешиваться во внутренние дела Германии... Пройдет еще семь лет, и Гитлер отдаст приказ о подготовке плана превентивного нападения на СССР. Из трезвого сторонника дружественных отношений с Россией он начнет превращаться в безрассудного ее врага. И возможно поэтому мы так и не сделали никогда ни одной серьезной попытки разобраться самостоятельно (без аланов буллоков) — кем же был для Германии и кем мог стать для России этот немец австрийского происхождения? Из тысяч книг о Гитлере лишь считанные десятки можно считать заслуживающими серьезного внимания. А действительно основополагающих и того меньше. Это, во-первых, — единственная аутентичная, то есть полностью достоверная, книга самого Гитлера «Mein Karnpf». Далее книга, текст которой можно считать относительно аутентичным, — знаменитые «Застольные разговоры», чьей основой стали стенографические записи Генриха Гейма и Генри Пикера. Затем... Затем, в общем-то, всё! Если к уже упомянутому прибавить официальные стенографические отчеты о совещаниях с участием Гитлера; документы, им лично подписанные; тексты его речей и служебные записи типа «Военного дневника» генерала Гальдера, то безупречно достоверные источники этим, пожалуй, и исчерпываются. Почему? Да хотя бы потому, что лишь записанному, скажем, тем же Гальдером в текущем масштабе времени можно верить полностью. Но вряд ли так же безоговорочно можно верить написанному позднее уже мемуаристом Гальдером. Вот пример... Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг знаменит тем, что в реальной истории именно он испортил новые брюки фюрера взрывом бомбы, принесенной в портфеле на оперативное совещание в растенбургское «Волчье логово» 20 июля 1944 года. Через многие годы престарелый Гальдер рассказывал о своих контактах со Штауффенбергом так: «Мы часами вновь и вновь анализировали возможность устранить этого изверга»... И когда же? Если верить Гальдеру — во второй половине 40-го и первой половине 41-го года... Что здесь правда? Ну, во-первых, то, что Штауффенберг и Гальдер, связанные личным знакомством, тогда действительно не раз встречались. Правда и то, что Гальдер был в конце 30-х недоволен «авантюризмом фюрера», как и почти весь старопрусский генералитет (впрочем, сам Гальдер был баварцем). Но после падения Польши и особенно после падения Парижа брюзжание временно прекратилось. Это — тоже факт. Все остальное конечно — ложь... Оказывается, и педантичным генштабистам хочется в глазах истории выглядеть припомаженными. То, что в своих заметках для доклада на совещании начальников высших штабов 13 декабря 1940 года генерал-полковник Гальдер писал: «Решение вопросов о гегемонии в Европе упирается в борьбу против России» — это факт. Он об этом и в дневнике писал. И этот факт никак не стыкуется с заявлением о том, что тогда же (!) Гальдер якобы величал фюрера «извергом»... Нет, Гальдера Гитлер в 1942-м отстранил. Штауффенберга под полночь 20 июля 1944 года расстреляли при свете фар военного грузовика. Так что после войны, прошедшей в реальной истории, Гальдер мог беспрепятственно изображать из себя героя-антинациста. И не он один... Даже Вальтер Шелленберг в своих послевоенных мемуарах дал такой литературный портрет своего бывшего фюрера, что хоть в «Правде» публикуй! Поэтому, дорогой мой читатель, не мешает нам хоть немного поразмыслить над массивом документальных и псевдодокументальных источников. Относительно достоверная часть их — это немногочисленные мемуары тех, кто действительно хорошо, на протяжении многих лет знал Гитлера в различных ситуациях, разной обстановке и... И немаловажное обстоятельство, не пытается делать из фюрера мелкого неврастеника или исчадие ада. А таких, надо сказать, оказалось очень мало. Почти все приближенные или близко стоявшие «прозрели». Или «вспоминают» такие пикантности, которые могут быть неплохо оплачены (да и Чисто шкурный (или скажем мягче — меркантильный) интерес мог серьезно влиять даже на таких отдельно стоящих мемуаристов, как Иоахим фон Риббентроп. Свои мемуары он писал уже в Нюрнбергской тюрьме, будучи почти уверенным в смертном приговоре. Что оставалось? С одной стороны, гросс-дипломату фюрера конечно хотелось обеспечить какой-то доход будущей вдове — Аннелиз фон Риббентроп. Обеспечить, пусть даже таким косвенным образом, как написать мемуары, способные стать товаром. Хотелось ему, наверное, и хоть как-то обелить себя перед историей. Не могли не точить и мыслишки: «А вдруг удастся спастись? Но как?»... Расчетливый дипломат понимал, что подольститься к русским невозможно при любых условиях, а вот к союзникам — можно. И антисоветизм — достаточно умеренный, потому что палку перегибать было нельзя, оказывался тут нелишним. Не отсюда ли «свидетельства» Риббентропа о том, что Гитлер сатанел от одного слова «Россия»? Ведь если так, то и вины Риббентропа за, скажем, срыв советско-германского пакта нет — все было запрограммировано позицией фюрера. Не оттуда ли и затушевывание антиеврейских воззрений шефа? И уж наверняка оттуда исключительные славословия в адрес английского Острова, которые Риббентроп вкладывает в уста Гитлера... И тут больше веришь позднейшей пометке вдовы Риббентропа, сообщающей, что опубликование внешнеполитической главы «Майн Кампф» Гитлер считал своей крупнейшей ошибкой. А известна-то эта глава прежде всего своей апологией похода на Восток! Зато ценна своей несомненной точностью высокая общая личностная оценка Гитлера Риббентропом. Во-первых, она сделана в условиях, когда было выгоднее максимально очернить и принизить бывшего шефа. А у Риббентропа мы видим обратное. Во-вторых, ее давал человек на излете жизненного пути, богатого долгими встречами практически со всеми основными лицами тогдашнего мирового политического процесса — кроме разве что Рузвельта... То есть сравнивать было с чем и с кем... И тут перед смертью Риббентроп душой не покривил. На это оказались способными далеко не все. Даже любимец Гитлера Шпеер сумел «денацифицироваться» на славу... И в своих мемуарах он порой просто клевещет на шефа, например, отказывая ему в чувстве юмора. Однако и в воспоминаниях Шпеера то и дело проскальзывает подлинная интонация. И она доказывает, что подлинный Гитлер совсем не походил на плоские, безликие и дурно пахнущие ассенизационные поля орошения. Скорее его можно сравнить с горным массивом, где есть и живописные долины, и опасные осыпи, и мрачные ущелья... Причем таким «массивом», через который было сложно, однако возможно проложить тоннели, ведущие в прямо противоположных направлениях. Так что и Шпееру можно верить часто. Хотя ему тоже выгодно выпятить, скажем, свою роль «спасителя Германии» от якобы обуявшей фюрера страсти к тотальному разрушению экономики рейха... Шпеер настойчиво подчеркивает, что Гитлер, мол, приказывал взорвать всю Германию к черту, а Шпеер, мол, такие директивы саботировал. Хотя тотально разрушали Германию союзники, причем, в основном, города, а не заводы. Только за март 1945 года англоамериканской авиацией на Германию было сброшено более 200 тысяч (!!) тонн бомбового груза. Десять Хиросим! И все это — почему-то — хребет военной экономике рейха не сломало. Есть очень нестандартная книга американца Ричарда Сэсюли с названием «ИГ Фарбен», на которую я еще буду ссылаться. Экономист и журналист, Сэсюли имел после войны редкую возможность знакомства и с архивами рейха, и с его экономикой. Так вот, он писал, что при условии обеспечения топливом, материалами, ремонтом и транспортом, экономика могла бы работать почти на 90 процентов своей максимальной мощности. «Но может, — возразит читатель, — как раз благодаря Шпееру, который сохранял заводы вопреки воле фюрера?»... Как сказать... Ричард Сэсюли в поверженной Германии видел иное: «На лужайке в баварском лесу стоит недостроенное здание со сводчатой крышей в длину около 800 м, в ширину у основания больше 90 м, а в высоту более 30 м. Оно предназначалось для самолетостроительного завода фирмы «Мессершмидт»... Завод заглублялся в землю, толщина купола составляла 6 метров. И это строительство, начатое лишь в августе 44-го, рейх продолжал до середины апреля 45-го, когда в эту зону вошли Штаты. Так что, похоже, слишком многое валил Шпеер со своей больной головы на мертвую голову фюрера, включая рассказы Шпеера о приказах тотального бессмысленного уничтожения. Благо Гитлеру было уже все равно, а Шпееру надо было уходить от петли... Кроме прочего, его утверждения явно расходятся с идеями завещания Гитлера, подлинность которого не оспаривается и в котором Гитлер не проклинает германский народ, а ориентирует его на продолжение «дальнейшей битвы нации» и «продолжение строительства национал-социалистического государства». Не настолько глуп был Гитлер, чтобы не понимать, что без заводов и экономической инфраструктуры не повоюешь, да и не построишь ничего путного. Так что вряд ли он бездумно приказывал все к чертовой матери взрывать, взрывать и взрывать... Бывают случаи и посерьезнее. Скажем, вопрос непростой, как нам относиться к оценке Гитлера знаменитым Германом Раушнингом? Последний назвал фюрера «зверем из бездны»... Но сам Раушнинг своей биографией дает основания для особо пристального расследования его добросовестности и правдивости. Слишком уж противоречива эта биография на разных своих этапах. Однако за внешней ее нелогичностью можно усмотреть и некую занятную логику. Заданную, возможно, отнюдь не только самим Раушнингом. Когда Раушнинг в 1932 году вдруг вступил в НСДАП, ему исполнилось сорок пять лет. За плечами у выходца из старинного юнкерского рода остались учеба в кадетских корпусах, мировая война, лейтенантские погоны, ранение, занятия музыкой и историей. Итак, человек образованный, респектабельный, талантливый и способный к трезвой мысли. Отнюдь не мятущийся по-юношески. Да и куда уж, вроде бы, метаться? Не мальчик. Гитлеру было на два года меньше. Раушнинг быстро становится одним из ближайших (!) советников вождя и в том же году назначается им президентом данцигского сената. Ушедший в политику по уши, он с идеями «Библии партии» — «Майн Кампф» был, конечно, знаком. Значит, знал и то, как вождь партии относится к буржуазному парламентаризму, к еврейству и к остальному прочему. Позднее он заявлял: «То, чего, собственно, хочет Гитлер, в «Майн Кампф» не содержится». А вот Геббельс говорил обратное. Но опровергает Раушнинга не он, а сам текст «Майн Кампф»... (Если что и могло измениться по сравнению с идеями 23-го года, так это взгляды Гитлера на Россию, что и произошло в Данцигский региональный фюрер пошел в ногу с гросс-фюрером, еще когда мордатый зверообразный Рем был кумиром полукриминальных штурмовиков. И шел рядом после поджога рейхстага, после «Ночи длинных ножей», кроваво убравшей из политики Рема и его сторонников. Однако в 36-м году Раушнинг — этот уже очень видный нацист — вдруг резко рвет с нацизмом. И через Швейцарию эмигрирует в Англию. Три года почему-то молчит. Потом спешно пишет одну «разоблачительную» книгу за другой в течение трех лет. Потом вдруг (опять «вдруг»!) уходит в тень, а с 48-го года в штате Орегон занимается почему-то фермерством. Занятие для бывшего главы Германского культурного общества в Польше как раз подходящее. Итак, еще одна странная на первый взгляд фигура, странная судьба. Что интересно... За первые три года своей эмиграции Раушнинг не сделал никаких «разоблачений». Медленно писал? Нет! Начиная с 1939 года, выпускает сразу пять книг. В первой, «Революции нигилизма», пугает Запад перспективой союза Гитлера и Сталина. Намек очевиден — Западу надо поскорее договориться с Гитлером самому. Но Сталин, насмотревшись на третьесортных посланцев Запада — всяких там отставных и полуотставных драксов и думенков, которых Запад, явно издеваясь, отправлял в Москву на переговоры, заведомо обреченные Западом же на провал, — переигрывает англо-французов и действительно заключает пакт с Германией. Начинается мировая война. И начинаются «разоблачения» практически молчавшего до этого Раушнинга. Спрашивается, почему же он молчал так долго? Ведь в его руках были, как уверял он сам, аутентичные записи мыслей фюрера еще с 1933— 34 годов! И они, похоже, действительно-таки были, но... Но что сделали литературные таланты Раушнинга на их основе? Нечто такое, что при внешне негативном описании личности Гитлера могло стать идейной основой для любой политики Запада по отношению к фюреру — как лояльной, так и репрессивной. И выходит, что книги Раушнинга — не столько документальные свидетельства, сколько политические памфлеты, где главное — выполнение социального заказа каких-то влиятельных сил. О природе этих сил сегодня можно лишь гадать, но возможно, ключом к этой загадке может быть то, как Раушинг, прекрасно осведомленный о крайнем антиеврействе Гитлера, однако добровольно вступивший в его партию, оценивает роль еврейства спустя несколько лет после ухода от фюрера: «Еврейский интеллект сыграл огромную роль в процессе освобождения человеческого духа, приложил все усилия, чтобы этот процесс развивался в дальнейшем»... Мог ли быть искренним в подобных мыслях образованный, культурный человек? А какова же тогда, спрашивается, роль Аристотеля и Демокрита, Сократа и Лукреция, Эразма Роттердамского, Томаса Мора, плеяды итальянцев Ренессанса, Лютера, Рабле, Монтеня, Коперника, Яна Гуса, Вольтера? Кого в этот круг могут делегировать евреи на равных? Спинозу? Так ведь и он был духовным детищем Джордано Бруно и Бэкона, а еврейская община Амстердама подвергла его «великому отлучению» и из себя исторгла! Маркса? Но никто не сказал о еврействе как общественном явлении более убийственных слов, чем Карл Маркс. Итак, при положительной (и, безусловно, заслуженной) оценке еврейского вклада в мировую культуру Раушнинг не стеснялся чрезмерного захваливания. При оценке же Гитлера он использовал только черные, адского оттенка тона. Учитывая это, Раушнинга нельзя отвергать как свидетеля, но бездумно доверяться ему тоже не стоит. А ведь он обычно считается чуть ли не основной ударной силой идейного обвинения Гитлера! Все «биографы» Гитлера опираются на рассказы о его молодости двух бывших приятелей: Густля Кубичека и Райнхольда Ханиша. Из того, что говорит Кубичек, виден застенчивый, но вполне нормальный человек, ощущающий себя, между прочим, нормальным и в сексуальном отношении. Ханиш вызывает доверия значительно меньше... Он то и дело явно сочиняет. А «биографы» почти все как один обнаруживают полную аналитическую беспомощность (или наоборот — виртуозные способности к передергиванию), дружно повторяют друг друга, а — в конечном счете — все тех же Кубичека и Ханиша. За рамки этих полумифических свидетелей никто даже не пытается выйти, но если посмотреть на позднейший путь Гитлера, на его резервы свободного времени в дальнейшем, то становится понятным, что именно в Вене Гитлер много занимался самообразованием, и именно это слово может быть ключевым к годам его юности. Когда началась война, ему было 25 лет. В окопах «универ-ситеты»-то проходят, но очень уж своеобразные. Потом он почти сразу ушел в практическую политику, и опять было не до книг. А знал Гитлер очень много, и именно в стиле классического талантливого самоучки, который отдает самообразованию все силы ума и сердца и все свободное время. При этом разрозненные, не подробные, не «коммерческие» воспоминания, включая воспоминания фронтовых товарищей, не расходятся в общей психологической обрисовке личности: скромный, отзывчивый, уживчивый, смелый, обладающий развитым чувством товарищества и юмора. Но это — оценки беглые, не «нормативные», какими считаются труды Раушнинга... А вот еще один «базисный» мемуарист — громадный «Путци» — «Малыш» («putzig» — по-немецки еще и «забавный, смешной») Ханфштенгль, бывший рядом с Гитлером полтора десятка лет с начала 20-х годов до весны 37-го. Пример Эрнста Франца Зедгвика Ханфштенгля настолько интересен и любопытен, что именно на нем стоит остановиться подробнее и всерьез... Ведь и в судьбе «Путци» — странность на странности. Но нет ли и в его странностях неких заокеанских кавычек? «Путци», действительно, прекрасно знал Гитлера, однако считалось, что в его ближайшем окружении играл роль скорее развеселого светского баловня с разнообразными, вплоть до музыкального и шутовского, талантами. Он был на шесть лет старше Геринга, на семь — Гесса, на десять — Геббельса, на тринадцать — Гиммлера и Бормана, на семнадцать — Гейдриха и пусть лишь на два года, но старше и самого Гитлера. Тем не менее, в этом кругу, где все, кроме фюрера, были людьми гораздо более молодыми, менее образованными и, между прочим, более низкими, чем «Путци» (почти двухметрового роста), Ханфштенгль так и не приобрел ни серьезной репутации, ни по-настоящему серьезного положения. А он был с Гитлером в такие времена, когда тот же Раушнинг — человек помоложе «Путци», в полгода достиг немалых высот (это даже вызвало ворчание «старой гвардии»)! Почему же не задалось у «Путци»? В чем дело? Ведь Ханфштенгль был далеко не так прост, как казался... Родившись в Мюнхене в семье состоятельного антиквара и американки, натурализовавшейся в Германии, он в восемнадцать лет отправился на учебу почему-то в Гарвардский университет. Объясняли это тем, что ему-де предстояло управлять американской ветвью семейного бизнеса на 5-й авеню в Нью-Йорке. Если учесть, что торговать Эрнст собирался не мылом или крахмальными воротничками, а картинами и антиквариатом, то выбор Америки в качестве места учебы выглядел более чем странно. Под боком Мюнхен с его старой Пинакотекой, Италия, Лувр, голландские галереи, Лондон, а молодой гигант едет учиться в страну, где Джоконду отлично знают лишь потому, что ее улыбка удачно способствует рекламе товаров... Впрочем, может как раз для заблаговременного освоения подобного «художественно-коммерческого» опыта наш верзила и выбрал образование в Новом Свете? Если так, то на Так или иначе, в 1909 году Гарвардский университет окончен. Но горячий, по его уверениям патриот, рвущийся «служить стране своих предков», на родину не спешит. И обладая пудовыми кулаками и железным здоровьем (доживет до 88 лет), всю Первую мировую войну проводит в Штатах. Гитлер в это время по собственной воле дышит спертым воздухом солдатского блиндажа, сотрясаемого близкими разрывами снарядов. Мировая война закончилась, и в 1921 году с красивой женой и годовалым сыном «блудный сын» Америка как раз отрыгивалась, поглощая сытнейший пирог баснословных военных доходов. Но может, семье будущего «Путци» от него не досталось даже крошки? Нет, судя по всему, что-то перепало! Во всяком случае деньги у него водились. Хотя и не совсем понятно, откуда они у него были — и немалые! Инфляция разорила отцовскую фирму, дела с разделом остатков состояния запутывались, но у Эрнста — открытый дом в Мюнхене, богатая усадьба в Уффинге и солидные суммы на руках. Далее история будущего пресс-секретаря НСДАП закручивается так, что остается или удивляться, или ухмыляться... Всмотримся, уважаемый читатель, в нее повнимательнее, и может быть, мы тогда поймем, кем был Ханфштенгль на самом деле. Итак, счастливый отец семейства с головой уходит в исследование о баварском короле-меценате Людвиге II (дела чуть ли не полувековой давности). Казалось бы, проблемы современности остаются за стенами уютного особняка. И Король Людвиг был прочно отставлен в сторону — если, правда, наш «Путци» вообще когда-либо им занимался в действительности... Теперь он — шеф пресс-службы НСДАП. Для аристократа-шалопая занятие и компания плохо объяснимые. Однако «Путци» полностью погружается в нее. Виртуозное исполнение Листа, затем — (опять «совпадение»!) обожаемого Гитлером Вагнера, и... И под бурную музыку великого автора «Валькирии» «Путци»идет по жизни с фюрером, и только с фюрером... Новый 1933 год на красивой вилле Ханфштенглей... Гитлер записывает в их семейный альбом: «Первый день нового года. Этот год принадлежит нам. Подтверждаю это письменно»... Но не прошло и трех с половиной лет, как любимец фюрера, вроде бы прошедший с ним горнило неудач и нелегкой борьбы, в период первых триумфов рейха Маршрут? По очередному «совпадению» тот же, что и у Раушнинга — через Швейцарию в Лондон. Фантазии у «Путци» хватало, и позже он поведал миру историю своего побега настолько же путаную, насколько и захватывающую... Главной причиной в изображении «Путци» якобы стало желание Геринга (с которым беглец был годами на «ты») выбросить его, не угодившего Геббельсу, с парашютом над территорией испанских республиканцев. А уж проклятые «красные» должны были его почему-то обязательно сразу ликвидировать... После чего удовлетворенный Геббельс немедленно разразился бы потоком слез по поводу «героической смерти» ветерана движения... Далее биографы расходятся — то ли Ханфштенгля интернировали в Англию В возрасте 70 лет бывший «Путци» — «Малыш» вернулся в Мюнхен, получив назад «конфискованное» состояние и ту самую виллу «Хаус Тифланд», где он встречал с фюрером год, сделавший того канцлером. Так почему же жизнь Ханфштенгля напоминает сюжет плохого романа? Думаю, ответ мы может найти у самого героя этого «романа». Ведь если лжец лжет много, лжет увлеченно и много лет, то его самоконтроль неизбежно ослабевает. Если он страница за страницей «нарезает» историю для приготовления «салата» из правды и выдумки, то он иногда проговаривается. И в желании обеспечить видимость правдоподобия и откровенности иногда проговаривается опасно. Поэтому с писаных слов самого Ханфштенгля остается сообщить последнее. В далеком 1921 году его познакомил с нацистами через еще одного приятеля по Гарварду, советника посольства США в Берлине Роббинса, заместитель военного атташе посольства капитан Трумэн Смит. Но зачем надо было знакомить Смита с Ханфштенглем? По уверениям последнего, Смиту понадобилось, чтобы именно Эрнст, приехавший в Мюнхен за три (!) месяца до этого и после шестнадцатилетнего (!) отсутствия, познакомил капитана с военными чинами Баварии. Читатель! В раздавленной (именно благодаря США) Германии начала 20-х годов американские дипломаты чувствовали себя уверенней, чем дома за океаном. В Германии они были тогда не гостями, а хозяевами. И вот представь, читатель, эту картину! Военный дипломат мировой державы номер один в побежденной, бесправной и бессильной стране не находит более подходящей и влиятельной фигуры, и для чего?! А для того, чтобы договориться о встречах с военной элитой Баварии! Оказывается, во всей Германии не нашлось для этого лучшего посредника, чем скромный сын разорившегося антиквара! Человек глубоко штатский, известный лишь ростом, смехом, и говорящий по-английски лучше, чем по-немецки!! И вот этот-то даже не без году неделя, а всего лишь Удивительно? Необъяснимо?!! Да, пожалуй. Но — не очень... Капитан Трумэн Смит был, как водится, помощником военного атташе для виду, а работал в военной разведке. Вряд ли можно сомневаться с учетом только что сказанного, что не был чужд этого ведомства и Ханфштенгль («Хэнфи» — как его прозвали в Гарварде)... Так что есть все основания полагать, что всё это было блестяще задуманной операцией по внедрению «Хэнфи» в окружение крайних немецких националистов. Она успешно началась и успешно растянулась на долгие бурные годы. Впрочем, и место для «Хэнфи» было выбрано с умом — все время при начальстве, а ответственности — с гулькин нос. Репутация «шута» тут была отличной маской. Но, видно, вилась эта веревочка как раз до марта 37-го, после чего надо было срочно выдумывать истории в стиле «знаменитого сыщика» Ната Пинкертона. Что ж, и так срок был отслужен немалый... Не то что Раушнинг! Тот оказался слабее, и столько лет «при Гитлере» не протянул... В 37-м году Гитлеру совершенно ни к чему было ссориться с джентльменами из-за океана. Да и с чего было гласно признавать, что, похоже, столько лет через плечо фюрера в его секреты заглядывало недреманное око Дяди Сэма? Пока партия шла к власти, это, пожалуй, даже помогало. Но теперь, когда начинались действительно серьезные дела, когда предстояло воплотить в действия деликатные замыслы? Теперь «Путци» — «Хэнфи» становился лишним. Очевидно поэтому и пошли в ход истории о парашютах. «Поймались» на них многие, в том числе и Шпеер, простодушно поведавший казус с «Путци» — «Хэнфи» в своих собственных мемуарах... А ведь это со слов «Путци» тысячи авторов рассказывают о Гитлере, якобы валяющемся в ногах у жены «Путци», о «скандалах» в НСДАП после провала путча 1923 года, об «убийстве» любимой племянницы (и не только, возможно, племянницы) Гитлера Гели Раубаль, якобы санкционированном Гитлером, и о многом-многом другом... Как-никак, Ханфштенгль — многолетний руководитель пресс-службы руководства партии, организатор предвыборных кампаний Гитлера. Фюрер после неудачи с путчем прятался в его доме! И очень часто именно этого бывшего пресс-секретаря берут в основные свидетели... До чего уж, скажем, измусолено «признание» Евы Браун: «Как женщине мне от Гитлера никакого толку». А ведь редакция «признания» принадлежит тоже «Путци»... Между прочим, известный исследователь проблемы Гитлера, поляк Мариан Подковиньский, считает мемуары Ханфштенгля вообще единственным достоверным документом о жизни фюрера того периода... Да, ничего не скажешь — оценка явно «заслуженная»... И Раушнинг, и Ханфштенгль, и еще один бывший пресс-секретарь НСДАП — Отто Дитрих, несомненными литературными талантами обладали, а Гитлера знали близко. Этого у них не отнимешь. И уже поэтому в написанном ими немало достоверных сведений, правдивой реконструкции слов и взглядов Гитлера. Но уже в силу своих биографий и личностных качеств они не могут быть правдивыми в целом. Они обязательно должны лгать. И они лгали, перемешивая Правду с удобными им или их заказчикам ловким вымыслом, прямой клеветой или шулерской подменой фактов, ситуаций, высказываний, идей. Явно не уступал им и Шелленберг и иже с ним, сумевшие поладить с англичанами и янки ценой искажения правды. Что уж тут говорить о «воспоминаниях» обслуги, тех, кто не был И заранее можно было догадаться, что они будут распоряжаться им именно как капиталом, желая получить на него как можно большие проценты. Так что бульварность И начинаются рассказы о том, что фюрер не разрешал видеть себя в неглиже, поэтому появлялся перед людьми только умытым, чисто выбритым, одетым и «обязательно в галстуке»... Кроме того, он «каждый день мыл голову и полностью омывал свое тело, чистил зубы и полоскал рот после каждого приема пищи, брился два раза в день, был до мелочей опрятен, чистоплотен, бережлив и экономен»... Ясное дело — извращенец! Гуляют из книги в книгу «многозначительные» намеки на то, что Гитлер не любил обнажаться... Ну, на нудистских пляжах его действительно не фиксировали, но есть же фотографии, где он снят в баварском национальном костюме. А это, между прочим, открытая (без галстука!) рубашка, Есть и такие вот строки из «Майн Кампф»: «Платье должно служить делу воспитания молодежи. Тот молодой парень, который летом расхаживает в длинных штанах, закутанный до шеи, уже одним этим приносит вред делу своей физической закалки». Причем интересно, как может искажаться через десятилетия восприятие прошлого некоторыми мелкими фигурами большой истории. Траудль Юнге была в бункере реального Гитлера почти до конца... Вот она на снимке военного времени в салоне-ресторане личного спецпоезда фюрера. Покуривая за одним столом с подругой и мужем — слугой Гитлера Гансом Юнге, она рассматривает фотографии. Очаровательная в своей интеллектуальной заурядности девушка, одушевленная «причастностью к элите». Потом она на долгие годы замолчала, но когда настырные газетчики одолевают, приходится быть «на уровне темы».. И звучат «глубокомысленные» откровения о том, что: «проигрыш войны Гитлер осознал уже после Сталинграда. И все-таки он продолжал ее. Это было его преступлением...» Ну и так далее... Откуда такое детальное знакомство со стратегическими оценками ситуации Гитлером у технической секретарши? Обаятельная и в старости Траудль много раз С неплохо, между прочим, развитым чувством юмора пусть и не всегда утонченным. Вот тут у бывшей секретарши фюрера все детали явно верны: зачем лгать маленькому человеку, когда конъюнктура давно позади. Миф о бесноватости был выгоден, и выгоден поныне большим людям, желающим спрятаться за этой выдумкой от личной ответственности за собственные дела. Увы, историки, не говоря уже о литераторах, слишком часто довольствуются непритязательными сказочками вместо трезвой логики, позволяющей помнить, что любой человек — это всегда человек. И если его поведение внешне нелогично, то это, как правило, имеет вполне логичную причину... Реальный Гитлер не мог бы стать тем, кем он стал, если бы он не обладал не просто волей, но крепкой волей и устойчивой психикой при развитой способности к самоконтролю. Хотел бы я видеть психопата, вдумчиво изучающего свои фотографии в различных ораторских позах, сделанные партийным фотографом специально для того, чтобы отшлифовать мастерство речей вождя. Демосфен, произносивший речи перед шумящим морем с камешками во рту, в XX веке явно поступал бы так же. Но Демосфена приводят в пример как образец сосредоточенного упорства, а Гитлера представляют импульсивным неврастеником, произносившим речи по наитию и в мистическом экстазе. Фон Дирксен потом заявлял, что Гитлер не оставил у него сильного впечатления и что фюреру «недоставало самоуверенности и достоинства по-настоящему сильного характера». Что ж, полнейшей внутренней собранности характера, может быть, и не было — для человека эмоционального это не так уж и неожиданно. Но самоуверенности и достоинства у Гитлера было, все же, немало. И чтобы понять это, не надо даже справляться у мемуаристов. Достаточно внимательно смотреть кинодокументы. Впрочем, Гитлер до 1936 года и Гитлер уже времен 1941 года — это в психическом отношении действительно, пожалуй, два разных человека. С 1935 года злым гением реального Гитлера начал становиться доктор Морель. И весьма вероятно, не он сам (или не только он сам) разрабатывал рецепты и схемы своих ежедневных инъекций, безусловно влиявших на психику фюрера... Эрих Фромм, никогда в глаза Гитлера-то не видевший, тем не менее утверждал, что тот был некрофилом (то есть любителем сексуальных упражнений с трупами). Сказать такое о человеке, чистоплотном до педантичности, принимавшем ванну по два раза на день и отказывавшемся от бульонов, которые называл «трупным чаем»!? О человеке, написавшем: «Нужно, .... чтобы предметом тщеславия было не то, что человек приобрел себе красивое платье, которого не могут купить другие, а то, что человек имеет красивое тело, чего добиться при желании может всякий. Это имеет значение и для дальнейшего. Нам нужно, чтобы наши девушки хорошо знали своих рыцарей»... Н-да-а... Но сознательные бредни Фромма тщательно тиражируются и воспроизводятся. И тоже явно сознательно... Не лучше и Раушнинг, который так, намеком, писал о мальчиках, якобы хвалившихся тем, что они были любовниками Гитлера. То есть того, кто вводил законы против гомосексуалистов, а в СС карал «сексуальных экспериментаторов» смертной казнью. Но знал ли это средний читатель Раушнинга тогда, когда его книги писались на злобу дня, на потребу заказчикам? И знает ли это современный средний читатель все тех же Раушнинга и Фромма? Да что Раушнинг! Никто не подвергает сомнению достоверность «стенограмм», которые Борман якобы вел и потом переправлял чуть ли не жене, якобы сохранившей их в укромном месте. Как же — супруга самого Бормана, а муж и жена — одна сатана. И вот считавшийся коммунистическим супер-экспертом по Третьему рейху Лев Безыменский в 1973 году упоенно цитирует парижскую книгу 1959 года: «6 февраля 1945 года Гитлер сказал Борману: — Главной задачей Германии, целью моей жизни и смыслом существования национал-социализма являлось уничтожение большевизма...». Так и видится этот номенклатурно-партийный Лев, сидящий в кармане у Бормана и тоже «стенографирующий» для подстраховки. Потому как, что возьмешь с Бормана? Он растаял в тумане Истории и с него теперь взятки гладки. Ни он сам, ни его супруга, ни парижские издатели «стенограмм» не объяснят нам некоторых странных обстоятельств. Во-первых... Это в 1973 году каждый знал, что война закончилась полным крахом рейха 9 мая 1945 года. А в феврале 1945-го было ясно лишь то, что рейх — в тяжелейшем положении, но еще очень силен. Красная Армия даже еще не начинала готовиться к штурму Кенигсберга. Как раз в начале февраля в районе венгерского озера Балатон рейх бросил в бой громобойные массы «тигров» и «фердинандов». Чуть раньше 4-й танковый корпус СС на фронте Оши-Балатон имел до 560 танков, то есть 80—90 танков и штурмовых орудий на каждый километр в центре предполагаемого прорыва. Один «Тигр», а то и «Фердинанд», на 12 метров!! Наш 1-й гвардейский укрепленный район мог на том же километре против этой стальной волны выставить... четыре станковых пулемета, четыре противотанковых ружья и два орудия. По живой силе мы уступали там в десять раз, по артиллерии — в четыре, а по танкам... Герой Советского Союза генерал Николай Бирюков, сообщивший об этом, заканчивает так: «А по танкам даже сравнить нельзя — не с чем»... И это — в феврале 1945 года!... Это ведь война, а на войне все неясно до тех пор, пока она не закончилась. И вот, если верить парижским публикаторам «стенограмм Бормана» и партийному Льву, в эти неверные дни, когда тяжелую сталь на чаши весов бросала то одна, то другая сторона, осмотрительнейший и преданный фюреру Борман ведет тайные стенограммы и тайком же передает их жене или еще кому-то там... Для чего? Ведь будущее еще неясно не только для Бормана, но даже для Сталина. И если бы Борман действительно делал это, он совершал бы тем самым моральную измену фюреру. Но мы знаем точно, что он остался верен ему до конца. Так может это сам Гитлер распорядился складировать стенограммы своих бесед с Борманом для того, чтобы впоследствии их мог цитировать Лев партократического анализа? Но в феврале 1945-го исход борьбы был не ясен до конца не только Сталину, но и Гитлеру... Нет, воля твоя, читатель, но концы с концами у этих «стенограмм» никак не сходятся... И это еще не все. Есть еще и «во-вторых»... Вот самый трагический момент судьбы Гитлера — он диктует свое политическое завещание. Момент, когда не ушам подслушивающего из кармана Бормана Льва, а бумаге поверяются самые заветные в буквальном смысле слова мысли и чувства. И вот в этот момент истины Гитлер о большевизме не упомянул даже намеком. 29 апреля 1945 года в 4.00 утра при свидетелях Йозефе Геббельсе, Мартине Бормане (вот тут-то подлинности автографа Бормана верить можно!), Вильгельме Бургдорфе и Гансе Кребсе Адольф Гитлер скрепил своей подписью политическое завещание: «Неправда, что я или кто-то другой в Германии хотел войны в 1939 году. Она была желаема и спровоцирована теми международными государственными деятелями, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в еврейских интересах. Пройдут столетия, но и тогда из руин наших городов и монументов возродится ненависть к тем, кого мы должны благодарить за все случившееся: международное еврейство и его пособников. Всего за три дня до начала германо-польской войны я предлагал английскому послу в Берлине решение германо-польской проблемы. Оно было отвергнуто лишь потому, что в руководящих кругах Англии хотели войны. Дело в том, что эти круги подпали под влияние пропаганды, распространяемой международным еврейством, и предвкушали усиление деловой активности. Я также не сомневаюсь в том, что если к народам Европы еще раз отнесутся, как к обычным биржевым акциям, то ответственность падет на тех, кто воистину представляет виновную сторону в этой кровавой борьбе: еврейство!»... Последними словами были: «Я поручаю руководителям нации и тем, кто им подчиняется, безжалостно противостоять всемирному отравителю всех народов — международному еврейству». Далее следовала подпись: «Адольф Гитлер». Столицу рейха штурмовали люди, осененные знаменами Ленина. Именно Россия большевиков привела фюрера к этому последнему росчерку пера. Но у него, отринувшего общий с ними путь противостояния силе Капитала, не сдержавшего договора с ними, в свой последний земной час обвиняющих слов для большевиков не нашлось. Их за него дописали послевоенные «стенографы»... Благо дело, послевоенным заказчикам расплачиваться с ними было чем. Упомянутое фюрером «предвкушение усиления деловой активности» пролило над Америкой второй в XX веке золотой дождь, который шел из туч, собиравшихся в Европе из слез, крови и дыма пожарищ. А вот еще один миф... Разговоры Гитлера в близком окружении — это, если верить сотням книг, «бесконечные» «многочасовые монологи». Но если взять в руки «Застольные разговоры», застенографированные Генри Пикером, и прочесть Полчаса. Так что хватало, надо полагать, времени для высказываний и у других собеседников. Между прочим, часто сидевшая за одним столом с Гитлером Траудль Юнге вспоминает, что он был не только отличным рассказчиком, но и таким же слушателем. А сколько написано о поверхностности, безграмотности, невежестве Гитлера! Хотя на глубоком экзамене по универсальности знаний (причем таких, которые как раз и необходимы политическому лидеру) многие его «коллеги» по государственному управлению — те же Рузвельт, Трумэн выглядели бы по сравнению с фюрером бледно. Ведь кроме склонности к упорному самообразованию, он еще и обладал абсолютной памятью. Как и Сталин. В этом, то есть в искажении личности до неузнаваемости, судьба Гитлера, надо сказать, с судьбой Сталина схожа. По разным причинам, но до конца не понят ни тот, ни другой. И тот, и другой оболганы. Отличие же в том, что реальный Гитлер не сумел распорядиться своим уникальным гением так, чтобы отдаленная история, где подлинная цена раушнингов и ханфштенглей уже известна, оценила и оправдала этот гений. А реального Сталина та же история рано или поздно поставит на одно из первых (если не первое) мест среди величайших государственных фигур человечества. Хотя и отметит его крупнейшие просчеты и ошибки. Идя порознь с Россией, реальный Гитлер свой шанс на величие упустил полностью. А реальный Сталин, не сумев полноценно сотрудничать с рейхом, упустил его лишь частично. Если бы они пошли вместе дорогой не реальной, а Так как же добраться до истинного Гитлера? Как за глубоко обоснованной ненавистью к нему, невольно застилающей глаза каждого русского человека, за замусоленной замочной скважиной, через которую показывают фюрера Западу (а теперь — и России), увидеть сложного и непохожего ни на кого другого, незаурядного человека? Генерал фон Фрич известен и сам по себе как крупный деятель рейхсвера Веймарской республики, а затем — и возрождающегося вермахта Третьего рейха. Но еще более он известен тем, что будучи Главкомом сухопутных войск, стал кое для кого неудобным, был объявлен гомосексуалистом и со службы уволен. Потом его реабилитировали, вернули на командные должности, а потом он погиб в боях под Варшавой осенью 1939 года. Свидетели его гибели считали, что генерал явно искал смерти. Так вот, фон Фрич говорил не публично, демонстрируя «верность», а в строго личной беседе: «Этот человек — судьба Германии как в добром, так и в злом. Если он теперь свалится в пропасть, то увлечет за собой всех нас. Сделать ничего нельзя». Масштаб личности фюрера очерчен здесь вполне определенно. А вот что писал о Гитлере очень неглупый танковый генерал-майор вермахта Фридрих Вильгельм фон Меллентин в 1956 году: «Развитие наших танковых войск, несомненно, многим обязано Адольфу Гитлеру. Предложения Гудериана о механизации армии встретили значительное сопротивление со стороны ряда влиятельных генералов. Гитлер глубоко заинтересовался ими; он не только приобрел глубокие знания в технических вопросах, связанных с моторизацией и с танками, но и показал себя приверженцем стратегических и тактических взглядов Гудериана. Гитлер лично присутствовал на испытаниях новых танков, а его правительство делало все возможное для развития отечественного моторостроения и строительства магистральных дорог»... Меллентин, одно время немало лично наблюдавший Гитлера, а впоследствии — отличный фронтовой офицер, после Второй мировой войны на два с половиной года попал в американский лагерь. Круг его собеседников был пестрым — от имперского министра Шверина до известной летчицы-планеристки Ганны Райх, говорившей с фюрером в апреле 1945-го... За колючую проволоку вместо штабного стола генерала привел Гитлер. И поэтому можно верить в искренность Меллентина, который после долгих, откровенных бесед с людьми, входившими в непосредственное окружение фюрера, после того как все уже было позади, сказал так: «Прославление непогрешимого гения Гитлера так же безответственно и несерьезно, как и объявление его величайшим преступником всех времен. Гитлер, бесспорно, обладал большим умом и замечательной памятью. Он обладал также огромной силой воли и был совершенно безжалостен. В политике и дипломатии он проявлял удивительную способность чувствовать слабые стороны своих противников и полностью использовать их промахи. Вначале это был здоровый человек, вегетарианец, который никогда не курил и не пил, но затем он подорвал свое здоровье употреблением возбуждающих средств. Однако он сохранял поразительную живость ума и энергию до самого конца»... Это «... до самого конца», читатель, на мой взгляд особенно ценно и интересно. Меллентин с Гитлером в конце войны не виделся, но кое-кто из его солагерников имел дело с фюрером как раз в самом конце его жизни. Так что это свидетельство заслуживает и внимания, и доверия... А вот неиспорченная «умничанием» Траудль Юнге: «Атмосфера была довольно раскованной. Все было похоже на фирму с хорошим производственным климатом. Никто не выкрикивал «Хайль!»... Мы составляли компанию Гитлеру за трапезами и чаепитиями... Это были легкие, ничего не значащие разговоры... Болтали (заметь, читатель, болтали, а не внимали фюреру — Впрочем, и Шпеер, когда с политической точки зрения ложь не требуется, дает картины поразительной поведенческой простоты Гитлера, где манией величия и не пахнет. Шпеер вспоминал, что между 1934 и 1936 годами рейхсканцлер и фюрер мог запросто гулять по лесным дорогам в районе Оберзальцберга в сопровождении гостей и трех-четырех охранников в штатском из лейб-штандарта, выпить кружку пива или стакан молока в горном трактирчике. А толпа многочисленных туристов так и не признавала в человеке в национальном баварском костюме, гуляющем как и прочие, главу рейха. Но наиболее, пожалуй, интересна та из характеристик личности Гитлера, которая была дана практически у двери на эшафот Риббентропом. Последнее обстоятельство делает ее, очевидно, и одной из наиболее достоверных. Риббентроп писал: «За все годы сотрудничества я в Еще при первой встрече с Адольфом Гитлером его личность произвела на меня сильное впечатление. Уже тогда у меня появилось чувство, что этот человек — явление, совершенно из ряда вон выходящее. Особенно мне бросилась в глаза его полная обособленность, но отнюдь не замкнутость. У Гитлера имелась совершенно особая, свойственная только ему одному манера высказывать свою точку зрения таким образом, что Вместе с тем мог быть и подкупающе любезен, сердечен и открыт. Мог захватывающе, с юмором и даже блистая остроумием рассказывать о своей юности, о своей военной службе в Первую мировую войну и о годах своей внутриполитической борьбы. А когда говорил об искусстве и архитектуре, чувствовалось, в какой большой мере он был артистической натурой. Когда он хотел привлечь кого-нибудь на свою сторону или добиться чего-нибудь от собеседника, он делал это с непревзойденным шармом и искусством убеждать. Верность Адольфа Гитлера людям, которые однажды что-либо сделали для него, порой граничила с невероятным. С другой стороны, он мог быть непостижимо доверчивым. Он мог даже сознательно оскорбить человека. В этом проявлялась известная двойственность его натуры, которую я никогда и не смог понять до конца. Принцип «разделяй и властвуй» был доведен им до такой степени, что почти все его сотрудники оказывались вовлеченными в тяжелые внутренние конфликты. Для оценки личности Адольфа Гитлера имеет значение и другой момент: он мог приходить в слепую ярость и не всегда умел владеть собой. После одного такого инцидента уже во время войны, он откровенно сказал мне: «Знаете ли, Риббентроп, иногда я совсем не могу совладать с собой!»... Характер личности Адольфа Гитлера проявлялся как на больших народных митингах, так и в общении с политиками, военными, иностранцами, а также и в более тесном кругу и в личных беседах. Его вера в себя в сочетании с гениальным, понятным и простым способом выражаться ощущались многими людьми, вовлекая их в его русло. Судить о характере такого гениального явления, как Адольф Гитлер, очень трудно. Его нельзя мерить обычной меркой. Он был убежден в своей роли мессии, считал себя предназначенным самим Провидением сделать Германию великой. Он обладал несгибаемой волей и немыслимой энергией в достижении своих целей. Его интеллект был огромен, а способность схватывать все на лету — ошеломляюща. Не может быть никакого сомнения в том, что Адольф Гитлер имел в жизни только одну цель: служить немецкому народу. Он жил совершенно самоотверженно, жертвовал своим здоровьем и до последнего момента не думал ни о чем ином, кроме как о будущем своей нации. Тот факт, что он потерпел поражение, фюрер, говоря со мной, назвал судьбой. Почему именно он потерпел поражение — решит история»... Честный, трезвый взгляд позволяет понять не только то, почему же Гитлер закончил вместо триумфа крахом, но и большее: мог ли триумф продолжиться в веках. Гитлер верно определил одного врага как своей страны, так и человечества — тот интернациональный Капитал, который был напрочь лишен каких-либо национальных корней. Ротшильды, Варбурги, Дюпоны, Меллоны, Морганы, Валленберги, Рокфеллеры, Куны, Каны, Барухи, Страусы, Лазары, Розенвальды, Сулцбергеры, Шиффы... Не ирония истории, а ее трагизм проявился в том, что Гитлер не мог прийти к власти без помощи этого Капитала. Но финансы Капитала стали для него лишь стартовыми колодками. Оттолкнувшись от них, он выпрыгнул на такую общенациональную высоту, где его талант и способность брать доступные лишь ему высоты стали видны всем. Возможность идти к власти ему дал Капитал. Капитал сделал ставку на него. И когда популярность нацизма к 1933 году медленно пошла на спад, Капитал же покончил с колебаниями и обеспечил ему кресло канцлера как антикоммунисту. Но когда преграда между Гитлером и Германией рухнула, он быстро да и по праву стал кумиром и надеждой масс в ином облике — как националист. Капиталу и Германии он был нужен в разных (и Капиталу -— для новой войны, в итоге возвышающей Америку. Германии — для новой жизни, сбросившей путы Версальского договора. И вот тут, идя дорогой триумфа, он пошел по ней к краху. Почему? А потому, что ошибся в оценке второго главного фактора Истории — Труда. Ошибся в своем неприятии Советской России как проявления — в его представлении — «еврейского большевизма». Хотя большевизм в России приобретал все более национально-государственную, а не интернационально-революционную ипостась. И не стоявший ли кто-то рядом — тот же Ханфштенгль — внимательно следил, чтобы антикоммунизм не угасал, а разгорался? Антикоммунист Гитлер был обречен. В то время как последовательный националист Гитлер был бы обязан прийти умом к пониманию перспективности для Германии только одного союза — с Россией, антикоммунист Гитлер противился такой перспективе всей своей душой. И душой, прямо скажем, исковерканной тем же Капиталом, не позволявшим незаурядным фигурам типа Гитлера развиваться естественно, гармонично. Размышляющие о некой «харизме», о тайной «оккультной» сути фюрера путают себя и других... Конечно, реальный Гитлер как политическое явление — порождение вполне рациональных, а не мистических сил и факторов. И главенствующих моментов тут два. Во-первых, он, как сказано, был бы невозможен без промышленного и политического истеблишмента. Это — не вопрос точки зрения, это — исторический факт. Просто перечислим лишь германскую ветвь могучего глобального Капитала: Кирдорф, фон Шредер, Крупп, фон Рентельн, Шпрингорум, Шахт, Шмиц, Маннесман, Борзиг, Дуисберг. Глядя на знаменитую групповую фотографию «капитанов германской индустрии», продолжим: Корте, Найорке, фон Флотов, Тиссен, Плюмке, Флик, фон Карпф, Борбет, Феглер, Пенгсен... А ведь были еще аристократы фон Папен, фон Шлейхер, Бломберг, Гинденбург, Людендорф. Без этой элиты, без «кружка друзей рейхсфюрера СС Гиммлера», без этого «фона» Гитлера просто не было бы... Но есть здесь и «но»... Первая мировая война поставила на грань нищеты народы лишь двух мировых держав — России и Германии. Советская Россия революционным рывком ушла из-под пресса мировых банкиров. Из Германии же этот версальский пресс более десяти лет выжимал последние соки. Социальная обстановка накалялась, в народной массе были хотя и не решающим, но весьма решительным образом развиты как революционные настроения, так и революционные традиции. Россия вырвалась из тисков Капитала путем его полного низложения. Германия на подобное вряд ли была способна, но и терпеть Версаль все более не хотела. Вырваться ей можно было лишь при сильном общенациональном лидере. Но из какого политического «теста» он мог быть сделан? Социал-демократы Германии были сильны постольку, поскольку они были сильны еще при Бисмарке. В личностном отношении их лидеры той поры представляли собой ничтожества. Коммунист Тельман был, безусловно, не лишен незаурядности. Но не настолько, чтобы переломить настроение массы в пользу коммунистического выбора. Кто оставался? Оставался или представитель традиционной элиты, или... Элита попробовала поставить у власти привычных «своих»: канцлер фон Папен, канцлер фон Шлейхер. Первый был примитивнее, второй — тоньше. Однако не годились оба. Кто оставался? Оставался лишь сильный националист, способный стабилизировать обстановку «по усреднению» между Трудом и Капиталом, и обязательно энергичный антиверсалец. Кто мог тут составить Гитлеру конкуренцию? Геринг — импозантнее, известнее, героичнее... И ораторствовал неплохо... Но толстый Герман — это всего лишь толстый Герман. Штрайхер? Смешно! Штрассер? Не только слишком «красный», но еще и мало способный к руководству как таковому. Рем? У этого хватало лишь бычьего напора. Такого Германия не приняла бы... Кто оставался? Оставался Гитлер... Да, если всмотришься в ту эпоху взглядом, не искаженным знанием того, как все повернулось на деле, не застланным слепым неприятием, то увидишь, что альтернативы Гитлеру, как общенациональному лидеру, способному сплотить немцев и сбросить унижение Версаля, не было! Тельман никогда не победил бы на выборах в рейхстаг, а социал-демократы лишь замутили бы воду еще на год—полгода. Потом Германия все равно пришла бы не к нацизму, в первую очередь, а к выдающемуся националисту Гитлеру. В ежедневно живущем государстве у руля ежедневной, конкретно определенной власти стоят не абстрактные идеи, а конкретные люди. Политические лидеры. Годные или негодные, но обязательно конкретные. Так вот, из всего возможного тогда их набора Гитлер был на голову выше всех остальных, даже взятых вместе. Из ста кроликов не сделаешь одного слона. И поэтому хотя Гитлера К сожалению, реальный Гитлер этого так и не понял. Но это не отнимает у него чисто человеческого и политического масштаба. Вчитаемся в строки, где авторство его личности бесспорно и где она проявляется ярко и выпукло... Откроем «Майн Кампф» и перелистаем без каких-либо комментариев ее страницы... И будем помнить при этом, что эти мысли принадлежат еще не государственному лидеру, а тридцатитрехлетнему начинающему политику, не имеющему реальной власти. — Ага, — вскричит читатель, — что и требовалось доказать! Вот он — образ мыслей будущего тоталитариста—диктатора. Он против свободной мысли! — Ну что ж, милый мой читатель, — отвечу я, — придется тут отступить от принятого мной же обязательства не комментировать мысли Гитлера и дать некоторые пояснения. Не одни тоталитаристы относились к так называемой «свободе печати» со скепсисом. Но я позову на помощь одного соотечественника: — Пожалуйте, сударь! — Благодарю... Итак, вы говорили о печатном слове? Да, писатели во всех странах мира суть класс самый малочисленный из всего населения. И очевидно, что аристокрация самая опасная — есть аристокрация людей, которые на целые поколения накладывают свои страсти, свои предрассудки... Никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографского снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно. — А как же свободная мысль? — Мысль? ... Великое слово! Что же составляет величие человека, как не мысль! Да будет же она свободна... — О, о! — Да, да будет же она свободна, но как должен быть свободен человек: в пределах закона и при полном соблюдении условий, налагаемых обществом... — Но к чему же — Нет, законы противу злоупотреблений книгопечатания не предупреждают зла, резко его пресекая. Одна цензура может исполнить и то, и другое... — Что ж, спасибо вам, Александр Сергеевич, за беседу... И Пушкин, раскланявшись, опять садится в карету, чтобы продолжить то путешествие из Москвы в Петербург, когда эти мысли пришли ему в голову впервые... Что ж, тут есть над чем подумать... Ведь Пушкина ни в «нацисты», ни в «сталинисты» не зачислишь! А теперь из «Путешествия из Москвы в Петербург» вернемся к «Майн Кампф»... Что можно к этому прибавить, читатель? Мне — нечего. А вот свидетельство американца Уильяма Ширера (записного антинациста, надо сказать), наблюдавшего уже результаты таких воззрений Гитлера, тут будет нелишним: «Практика (трудовых лагерей. — С. Молодое поколение Третьего рейха росло сильным и здоровым, исполненным веры в будущее своей страны и в самих себя, в дружбу и товарищество, способным сокрушить все классовые, экономические и социальные барьеры. Я не раз задумывался об этом позднее, в майские дни 1940 года, когда на дороге между Аахеном и Брюсселем встречал немецких солдат, бронзовых от загара, хорошо сложенных и закаленных благодаря тому, что в юности они много времени проводили на солнце и хорошо питались. Я сравнивал их с первыми английскими военнопленными, сутулыми, бледными, со впалой грудью и плохими зубами — трагический пример того, как правители Англии безответственно пренебрегали молодежью»... Но не меньшей безответственностью по отношению к Германии отличалась элита самой Германии и во времена канцлерства Гитлера. Вместо того, чтобы активно воздействовать на Гитлера (что было вполне возможным) в духе абсолютного примата лояльности по отношению к России (уж какой там — монархической, буржуазной, коммунистической — это дело самой России), германская элита — не вся, конечно, — или поддакивала фюреру, или презрительно пожимала по его поводу плечами. После того, как реальный рейх реального фюрера оказался лежащим в развалинах, практически вся бывшая его элита — как «новая», так и «старая» — хором стала рассказывать о «монстре»... Но нравственными уродами выглядят при этом именно они, а не Гитлер, одним из трагических обстоятельств судьбы которого стало то, что элита общества даже не пыталась отстраниться от таких его дел, которые вели к обвалу... Заговорщики 20 июля 44-го года? Нет, и эти, пока были успехи, служили верно... Остальные не могут похвалиться даже запоздалым «сопротивлением». И одиноко возвышается среди жалкой толпы «властителей» высокая и физическим, и нравственным ростом фигура Понтера Тереке. Прусский помещик, он был королевско-прусским советником, министром Веймарской республики, а одно время его даже прочили в рейхсканцлеры. По настоянию Гинденбурга он был включен и в состав первого кабинета министров Гитлера. Но имперский комиссар труда, тогда сорокалетний Тереке, быстро подал в решительную и демонстративную отставку. Его преследовали, но оставили в покое именно потому, что он ушел в частную жизнь. Так кто мешал сделать это всяким там гальдерам и шпеерам? Ведь голодная и холодная смерть в этом случае им не грозила! И кто теперь скажет, сколько из тех, кто впоследствии его осуждал, тогда, в конце тридцатых, заступал ему путь к честному партнерству с Советским Союзом, разжигал и лелеял его антикоммунизм, перемигивался за его спиной с Англией, понимающе кивая головой туда — «nach Osten»? Ведь главу XIV «Майн Кампф» под названием «Восточная ориентация или восточная политика» читали все они... Так же, как все читали Бисмарка. Когда Сталину в 1945-м доложили о самоубийстве Гитлера, он сказал одно: «Доигрался, подлец»... Что было в этой короткой фразе? Констатация? Да! Сожаление о несбывшемся? Возможно... А скорее, тоже — да!.. |
|
|