"В военном воздухе суровом" - читать интересную книгу автора (Емельяненко Василий Борисович)

Прыжок через Каспий

Созрел виноград. Для его уборки в Дербенте людей не хватало. Мужчины в армию ушли, женщин тоже мало осталось: кто противотанковые рвы копает, кто в переполненных госпиталях за ранеными ухаживает.

Нас послали в совхоз снимать богатый урожай. Работали мы на виноградниках и отъедались: одну кисть в корзину, вторую в рот. Но не пришлось как следует насытиться живительным соком: объявили, что летчикам предстоит дальний путь в город, где обосновался с авиационным заводом С. В. Ильюшин. Часть техников тоже отправится с нами.

В догадках ломали головы: как туда теперь добираться? Все ближайшие железные дороги перехвачены противником, его авиация зверствует и на Волге пароходы бомбит. Путь остается один — только через Каспийское море. Если пароходом, то километров 600 до Гурьева плыть, а дальше кружным путем по железной дороге.

Поздно вечером к нам зашел повеселевший от молодого вина Холобаев:

— Завтра отправляемся! Лишних шмуток с собой не брать! Прихватить парашюты! Полетим на "братской могиле"

У молодых летчиков-сержантов округлились глаза, а бывалые знали, что "братской могилой" повсеместно именовали давно устаревший тихоходный гигант с четырьмя моторами — тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Он имел на борту многочисленный экипаж, и, когда случалась катастрофа, приходилось хоронить сразу одиннадцать человек.

Утром нас погрузили в огромный бомбоотсек, а не уместившимся в нем пришлось забраться внутрь толстого крыла и лежать там, скорчившись. Наконец загудели моторы, самолет пошел на взлет.

Сидели мы, как в закупоренном ящике, не видя белого света. Огромный металлический самолет от вибрации так лихорадило, что кожа мелко вздрагивала студнем. Вдобавок вскоре началась сильная болтанка. Тихоходный ТБ-3 с огромными крыльями то "вспухал" на восходящих токах воздуха, то вдруг терял опору, резко проваливался, и мы вместе с парашютами, на которых сидели, отделялись от пола. Многих начало укачивать, и побледневшие летчики по очереди стеснительно пробирались в хвостовую часть фюзеляжа. "Может, оттого так швыряет самолет, что мы над горами летим?" В полу отыскали щель, любопытные начали к ней льнуть. И увидели картину, совсем не радовавшую глаз: под самолетом, совсем близко, дыбились высокие гребни пенистых волн. После этого все притихли, закрыли глаза, прикидываясь спящими.

Лишь через пять часов полета под нами поплыли жаркие пески. Только тогда мы зашевелились, начали курить в кулак.

К вечеру приземлились на травяном аэродроме. У нас под ногами долго еще качалась земля. От ужина отказались, завалились на нары в неосвещенном бараке: спать, спать…

На рассвете появился наш, неугомонный командир:

— Подъем! Не к теще на блины приехали! Быстро завтракать — и на заводской аэродром. Будем сюда перегонять самолеты.

В столовой мы нехотя ковыряли гнутыми вилками сухую, сбившуюся в комки пшенную кашу. Голодная, тыловая норма…

На заводском аэродроме в несколько длинных рядов выстроились новенькие штурмовики. Нам предоставили право выбирать самолеты. Техники придирчиво их осматривали, и наш "профессор" Шум был нарасхват, — каждому хотелось, чтобы он сам прослушал работу мотора.

Выделялась нам и спарка. Вот когда наконец появился на свет этот долгожданный учебно-тренировочный УИЛ-2 с двойным управлением. На нем мы будем проверять технику пилотирования отобранных из запасной бригады летчиков и давать им провозные полеты.

Из Дербента нас прилетело человек десять воевавших летчиков. Среди них Петр Руденко, Михаил Ворожбиев, Владимир Зангиев, Михаил Талыков, Леонид Букреев, Евгений Ежов, Николай Дорогавцев, Василий Шамшурин… Привезли мы с собой и выпускников Ворошиловградского училища сержантов Ивана Остапенко, Георгия Бондаренко, Петра Цыганова, Григория Снопко, прибывших в полк еще в Кагальницкую, но не сделавших ни одного боевого вылета. Около двадцати летчиков предстояло нам взять в полк, оттренировать и подготовить к тысячекилометровому перелету на фронт.

Первую половину сентября с утра до вечера летали со степного аэродрома. Проверяли, отсеивали, тренировали летчиков. Холобаев предъявлял особые требования к радиосвязи. Он говорил:

— Кто в полете не слышит команд с земли, тот верный кандидат в покойники. Таких в полку мне не надо!

И все же без казусов не обошлось. Возвращался как-то с тренировочного полета сержант Снопко, светловолосый и добродушный летчик, всегда красневший при разговоре с начальством. Заходил он на посадку, а шасси выпустить забыл. Подсказывали ему по радио, а он на команды не реагирует. Красными ракетами угнали его на второй круг. Еще несколько раз он упорно пытался сажать самолет с убранными шасси, тогда ему крест из полотнищ выложили и палили сразу из нескольких ракетниц. Измотавшийся Снопко уже перестал обращать внимание на запрещающие сигналы, решил садиться с убранными шасси. Когда он планировал, майор Хашпер предпринял рискованный шаг: выбежал на полосу приземления, поднял руки. "Не будет же летчик таранить своего командира эскадрильи, если увидит". Снопко, к счастью, заметил впереди человека и в пятый раз дал полные обороты двигателю, прекратив снижение. В этот момент Хашпер повалился на спину, поднял длинные ноги, начал ими дрыгать и хлопать ладонями по голенищам. Летчик, увидевший такую картину, сообразил, что он "ноги" забыл выпустить. Благодаря этому полет Снопко закончился без поломки.

Холобаев вгорячах хотел было отчислить этого летчика из полка, но, крупно поговорив с ним, все же оставил. И Гриша Снопко на фронте оказался летчиком, украсившим нашу гвардейскую семью. А случай потери радиосвязи он запомнил на всю недолгую в авиации жизнь.

У меня в 3-й эскадрилье был сержант Иван Остапенко. Этот круглолицый флегматичный украинец из села Долгенького Харьковской области оказался неистощимым балагуром. Притихшие летчики и техники с застывшими улыбками могли слушать Остапенко часами. Тогда вечернюю тишину, словно орудийные залпы, сотрясали короткие взрывы хохота. В центре своих историй он неизменно ставил себя, но прикидывался простачком, "работая" не то под бравого солдата Швейка, не то под любимца фронтовиков Васю Теркина. Случаи, взятые из жизни, у рассказчика обрастали затейливыми выдумками, и трудно было понять, где кончается правда и начинаются сущие небылицы. Остапенко был вралем с богатой фантазией, а люди, умевшие веселить, нигде так не ценились, как на фронте. Я был рад, что у нас в эскадрилье завелся такой.

Но вот с этим-то Остапенко и произошел случай, который мог разлучить его с полком. Холобаев, не покидавший в эти дни старта, часто брал микрофон, чтобы самому убедиться, как слышат летчики "землю". Поскольку на большинстве самолетов стояли только приемники (передатчики были лишь на самолетах командиров эскадрилий и их заместителей), то слышимость проверялась своеобразно — от летчика требовали выполнить какую-нибудь несложную эволюцию: сделает — значит, услышал…

Пролетал над стартом самолет с бортовым номером 25.

— Кто летит? — спросил меня Холобаев.

— Сержант Остапенко. — Командир взял микрофон:

— Двадцать пятый, если слышишь меня — помаши крыльями!

Остапенко, однако, продолжал полет по прямой, не шелохнувшись. Холобаев гневно бросил:

— Твой любимчик только на земле разглагольствовать мастер, а в воздухе он, оказывается, того… — и покрутил указательным пальцем около виска. — Уберем его из полка, пусть еще в бригаде подучится…

— Константин Николаевич, — говорю командиру, — ведь он у нас от Ростова пешим протопал… Сядет — тогда и разберемся: может, лампа отказала или еще что…

— Плохому танцору всегда что-нибудь да мешает! Посмотрим, как он у тебя сядет…

— Посадка у него отработана, сейчас убедитесь…

И надо же такому случиться! Остапенко, хорошо сажавший самолет, на этот раз подошел к земле слишком низко, ткнулся колесами и "скозлил": штурмовик сделал несколько прыжков.

— Видно птицу по полету… Пешком топать — не летать. Пришли его ко мне!

Подошел Остапенко к командиру по-строевому, лихо козырнул.

— Приемник перед взлетом настраивал?

— Так точно, настраивал.

— Команду мою слышал?

— Так точно, слышал.

— А почему не выполнил?!

— Не мог, товарищ командир, — невозмутимо ответил сержант.

— Интересуюсь, что же помешало?

— Вы давали команду помахать крыльями, а этого сделать никак невозможно: крылья к фюзеляжу жестко прикреплены. Вот если бы покачать с крыла на крыло, то дело другое… — с невинным видом объяснил сержант.

— А почему сел с "козлами"?

— Знал, что за невыполнение команды по радио нагоняй будет, волновался.

Стоявшие поблизости фыркнули, и Холобаев засмеялся громче всех.

Перелет полка на фронт был назначен на 20 сентября. Казалось бы, что тут сложного? Взлетел, собрал всю эскадрилью — 12 самолетов, пролетел час по прямой — и посадка для заправки. Такие посадки в районе Саратова, у озера Эльтон, под Астраханью, Махачкалой и, наконец, у Гудермеса. Вот мы и дома… И условия для перелета благоприятные: небо безоблачное, воздух прозрачный — с высоты местность просматривается на многие километры. Видимость, как говорят в таких случаях, миллион на миллион. Пролетать будем в стороне от мест, где идет война, ни зениток тебе, ни "мессеров". Одним словом, прогулка. Между тем Холобаев на подготовку к перелету выделил целый день.

Мы занимались прокладкой маршрута, и командир появлялся то в первой эскадрилье у Петра Руденко (его выдвинули на должность комэски), то во второй, у майора Хашпера, то у меня, в третьей. Вот он снова как из-под земли вырос, выхватил у Остапенко карту и давай его экзаменовать:

— Компасный курс на первом этапе полета? Путевое время? Какие характерные ориентиры будем пролетать? — Сержант бойко, правильно отвечает. Я рад за него.

Судя по вопросам, командир больше всего опасается потери ориентировки. Но как по такой трассе заблудиться? Волга, потом единственная железная дорога в степи — очень надежные линейные ориентиры. К тому же впереди каждой эскадрильи, которые будут взлетать одна за другой через 30 минут, полетит лидер — бомбардировщик ПЕ-2 со штурманом на борту. Он будет вести нас от одного пункта к другому. Однако командиру полка этого показалось мало, и он решил к Петру Руденко приставить еще и контролера — майора Галущенко, только что назначенного к нам штурманом полка.

Николай Кириллович Галущенко, атлетически сложенный здоровяк с орлиным взглядом и прекрасно вылепленной головой, был превосходным летчиком. О таких говорили: не летает, а рисует в воздухе. И повоевать ему пришлось раньше нас: еще в тридцать седьмом он был летчиком-добровольцем в Китае, летал на скоростном бомбардировщике СБ.

Вот его-то командир полка и решил приставить к эскадрилье Петра Руденко, чтобы подстраховать молодого комэску от всяких случайностей. Узнав об этой опеке, Петро надулся. Но командир, по-видимому, не забыл случая, как Руденко год назад, в Донбассе, чуть не угодил под суд. Возвращался он с задания, отбился от группы, потерял ориентировку и сел в степи. Расспросив у местных жителей, где он находится, летчик взлетел, но снова заблудился. День был на исходе. Вторично приземлился на окраине какого-то села, чтобы опять расспросить о местонахождении, а там говорят: "Немцы близко!" Тогда Руденко свалил в кабину, как в печку, охапку дров, облил бензином и поджег. В полк вернулся пешком. Тогда и начались у Петра неприятности: слухи о близости противника оказались ложными, а самолет был уничтожен.

Вот поэтому командир полка решил подстраховать его от всяких случайностей и зазорного в этом ничего не видел.

Вечером, в канун отлета на фронт, провели партийное и комсомольское собрания. В решении записали: все 36 самолетов завтра должны быть на фронтовом аэродроме. Ни одной аварии и поломки по вине летного и технического состава, ни одного летного происшествия.

Рано утром мою эскадрилью выпустили первой. Быстро собрались звенья в клин четверок, легли на курс. Вскоре нас обогнал лидер и повис впереди с превышением. Справа от меня спокойно летит Остапенко. Поглядывая в его сторону, вижу широкую ленту Волги и медленно уходящие к востоку пожелтевшие Жигули.

Первая посадка. К самолетам подъехали бензозаправщики. Вслед за нами к аэродрому подошла эскадрилья Руденко. Когда все самолеты третьей эскадрильи были заправлены и механики уже начали залезать в фюзеляжные лючки, последняя эскадрилья Хашпера заканчивала посадку. Третьей эскадрилье — взлет. Точно укладываемся в график!

Снова в воздухе. Волга вильнула вправо и скрылась. Теперь не увидим ее до самой Астрахани. Далеко в стороне остались моя родная Николаевка и разбитый теперь Сталинград. Под нами ровная степь. По железной дороге ползут товарняки: на фронт, на фронт…

Наконец-то впереди показалось белое, словно заснеженное, соленое озеро Эльтон. Невдалеке от него нам сигналят ракетами. Холобаев первым пошел на снижение, чтобы успеть руководить с земли посадкой.

Сели, разминаемся, а в ушах стоит гул, будто все еще рокочет мотор. Печет солнце. Вижу — ко мне спешит Федя Артемов, мой заместитель:

— У нас одного самолета не хватает!

— Чего мелешь! К аэродрому все подошли, сам пересчитал.

— Двадцать пятый исчез! "Опять Остапенко".

Вскарабкались с Артемовым на мотор и с высоты обозреваем полынную степь.

— Что там пылит? — показывает он рукой и ладонью прикрывает глаза от солнца.

— Автомобиль, наверное. Что еще может в степи пылить?

— А не самолет ли рулит?

— Не мог же он приземлиться за тридевять земель… К нам подбежал Холобаев, флажками в том же направлении тычет:

— Ты видишь, куда твой хохол умудрился сесть?!

Долго рулил Остапенко, попадая колесами в сурочьи норы, в моторе закипела вода. Техники облепили самолет, осматривали шасси, в моторе еще долго копались.

Оказалось, что Остапенко вышел на последнюю прямую перед посадкой, а солнце, светившее в глаза, ослепило. Потерял посадочное "Т". Отвернул в сторону, заметил впереди что-то белевшее и пошел на посадку в том направлении. Приземлившись, сержант обнаружил, что сел он не там, где все, а белая полоска, которую он принял за посадочный знак, оказалась ложбинкой с высохшей соляной рапой…

Стоял сержант передо мной, потупившись и теребя ремешок у планшета.

— Разберут теперь по частям, — сказал он упавшим голосом. Я подумал, что он о самолете речь ведет, и успокаиваю перед очередным стартом, хоть и хотелось отчитать:

— Незачем его разбирать, штурмовик исправный…

— Да не самолет, товарищ лейтенант, а меня… За невыполнение решения комсомольского собрания. Ведь летное происшествие по моей вине…

До Астрахани трасса для ориентировки очень трудная: почти половину пути предстояло лететь над пустыней, выдерживая по компасу курс вначале на юг, а потом, достигнув моря, — вдоль всего берега на запад. Нужно было сделать крюк, чтобы обойти зону боевых действий авиации противника.

Перед вылетом каждому летчику вручили закупоренную бутылку с питьевой водой.

— Аварийный запас, пить запрещаю! — объявил командир.

Все догадались, когда может понадобиться эта вода.

И снова взлет в прежней очередности.

Мы потянулись за Холобаевым. Потряхивало самолеты на горячих восходящих потоках, внизу однообразная картина: куда ни глянь — к самому горизонту убегают застывшие валы желтого песка. За двадцать минут полета я не приметил ни одного кустика, и только в одном месте какой-то ползучий обитатель пустыни оставил на песке бороздящий след. Невольно настороженно прислушиваешься к гулу двигателя, нет ли перебоев, и вспоминаешь о бутылке с питьевой водой.

Засинел наконец Каспий, выплескивая на прибрежные пески белые кружева. Долго еще летели вдоль пустынного берега, потом показались заросшие камышами протоки Волги и многочисленные острова. В стороне видна Астрахань.

Третий этап перелета эскадрилья закончила без происшествий. Остапенко на этот раз не набедокурил. Пока техники заправляли самолеты, летчикам начали выдавать спасательные жилеты. Мы впервые увидели это приспособление, которое может понадобиться тому, кто окажется в воде.

— Вот, товарищи, видите, — надувные шланги, — объясняет нам военный из отдела перелетов.

И мы действительно видим на красном резиновом жилете с отверстиями для рук две длинные резиновые трубки, будто от автомобильного насоса. Если надеть жилет, трубки концами достанут до подбородка.

— А вот этими пробочками, — продолжает он, — закрываются отверстия этих шлангов после того, как жилет будет наполнен воздухом…

— А как его наполнять? — перебивает затянувшееся объяснение Федя Артемов.

— Я как раз и хотел перейти к этому вопросу… А наполнять его нужно, товарищи, так: взять кончики шлангов в рот, через нос сделать глубокий вдох и дуть…

— Если его надуешь, то, наверное, и в кабину не втиснешься?

— Так не на земле же его, товарищи, надо надувать, а после того, как покинете самолет и убедитесь в раскрытии купола парашюта. Делать это нужно до приводнения…

Федя Артемов первым вызвался для показа: набросил на себя жилет и принялся усердно дуть. Лицо его от натуги побагровело, а жилет наполнялся медленно. Все же Федя на наших глазах постепенно располнел до неузнаваемости. Тогда он сделал кислую мину, склонил набок голову, просяще протянул руку и забормотал: "Сала, сала, сала…" Засмеялись мы и вспомнили нашего славного Эн-Ша, который, наверное, все еще руководит уборкой винограда в Дербенте.

Смех смехом, но если действительно придется покидать самолет над морем, то с малой высоты, на которой мы полетим, этого жилета надуть никак не успеешь. Настроение испортилось. А тут еще на наших глазах Холобаев метался по старту, то и дело на часы поглядывал. Положенные тридцать минут истекли, но ни лидера, ни эскадрильи Руденко все еще не видно. Лишь один штурмовик низко просвистел над аэродромом, потом круто вздыбился и вверху завалился в глубокий вираж. Штурмовик, сделав небольшой круг, эффектно приземлился. Судя по почерку, это Галущенко. Но почему он один? Где же первая эскадрилья, которую должен был контролировать штурман полка?

Стоит на старте плечистый летчик перед маленьким Холобаевым — майор перед майором. Командир темпераментно жестикулирует, а Галущенко перед ним — по стойке "смирно" и лишь изредка и вроде бы некстати с ноги на ногу переступает.

Уже села замыкающая эскадрилья, мы выруливаем для взлета, а самолетов Руденко все нет. Холобаев остался в Астрахани выяснять причину, а Галущенко послал в группе со мной.

Над морем до Махачкалы мы летели уже без лидера, зато с боков и сзади нас охраняли истребители — английские "харрикейны", выкрашенные в ярко-желтый цвет. Немцы, оказывается, пронюхали о морской трассе перелетов на Кавказ и засылали сюда "мессеров" охотиться за самолетами.

Особняком от нас, в стороне летел майор Галущенко. Перед Махачкалой мы приблизились к берегу, и Галущенко, любивший пролететь "с ветерком", снизился над плавнями до бреющего. Тучи уток поднимались на крыло перед носом его штурмовика. Такой массы дичи видеть еще не приходилось. Вскоре я услышал голос Галущенко:

— У меня что-то с мотором, гарью пахнет, кажется, электропроводка горит.

— А как показания приборов? — запрашиваю его.

— Температура воды растет…

— Подходим к аэродрому, садись первым, — советую ему.

Когда я заходил на посадку, то увидел в конце аэродрома лежавший на брюхе самолет. Это Галущенко в спешке забыл выпустить шасси. Ходил он вокруг штурмовика и ругал себя последними словами. Но делу этим не поможешь. Наши техники быстро поставили штурмовик на ноги, заменили винт. Опробовали мотор: работает нормально, ничего там не должно было гореть. В чем же дело? Сержант Шергин вскарабкался на мотор, полез руками в туннель воздухозаборника водяного радиатора, расположенного позади винта перед фонарем кабины летчика, и извлек оттуда… утку с обгоревшими перьями! Как она могла туда проскочить через вращающийся со скоростью до двух тысяч оборотов в минуту трехлопастный винт?!

С Петром Руденко случилась неприятность. Галущенко до Астрахани решил его больше не опекать: ведь Руденко полетит с лидером. А у лидера, который должен был взлететь последним, не запустился мотор, и Руденко полетел самостоятельно. Над дельтой Волги отклонился от курса, потерял ориентировку. Горючее было на исходе, и летчики его эскадрильи расселись поодиночке где попало. Руденко сел на безлюдном острове дельты Волги. Грунт оказался мягким, самолет перевернулся, комэска, к счастью, наставил себе только синяков и самолет не поломал.

Разыскали всех, и они прилетели к месту сбора.

Перелет закончен. Тридцать шесть штурмовиков оказались налицо, но Галущенко был понижен в должности и принял первую эскадрилью, а Петр Руденко стал у него командиром звена.

Досадно было: воевать научились, а тут, можно сказать, на ровном месте споткнулись.