ГЛАВА 9. ЗДЕСЬ СКАЗ О ЦАРЕ ДУШМАНКАМАНАКА ГОСТАМЕ

Побывал я недавно в городе Душманкаманаке, ибо повелитель-батюшка мой слыхал, что в этом городе много дивных ремесел, и приказал он мне: «Ступай, возьми с собой сведущих людей, хорошо, если человек увидит чужую страну и обучится тамошним порядкам, переймет то, что у них хорошо и дивно». Не хотелось мне далеко ехать, но отказаться было нельзя, ибо такова была его воля. Отправил он меня, и я пошел.

Прошел я много неведомых и трудных дорог, я мог бы рассказать о них, но боюсь, вы испугаетесь, слушая, и рассказ мой будет долог и скучен, а лучше я поведаю о красоте и убранстве городов и крепостей.

Закончив путь, пришли мы в город, хвалу которому невозможно воздать сполна на человеческом языке и который вообразить невозможно; тот, кто этого сам не видел, другому ни за что не поверит. Название тому городу — Душманкаманак[70], город большой и просторный.

Немного видел я сам, много слыхал от отца и старших братьев, но такого я от них не слыхал и, конечно, сам видеть не мог! Нет сомнения, что на всей земле нет ни одного города, подобного этому. За целый год не пройдешь его от одного конца до другого. Весь он огражден стеною не из простых, а из дорогих, благородных камней — яшмы и агата, ласкающих взор. В четырех углах ограды, на расстоянии трех месяцев пути друг от друга, имеются ворота, также из драгоценных камней, отлично отшлифованных. Эти камни отесаны так тщательно, что город в них отражается как в зеркале. Ворота в этой ограде незаметны и всегда заперты. Их можно обнаружить только на ощупь. Каждый, кто захочет войти в город, может попасть в беду, не зная тайны ворот. Многие так и погибли, пытаясь войти.

Когда мы подошли к воротам, увидел я через них много чудес и подумал, что вход открыт. Сказал я: «Почему вход в такой город не закрыт?» Но ученые мужи, меня сопровождавшие, поведали мне: «Многих, подобных тебе, эти ворота ввергли в беду, не подумай, что город открыт». Подвели они меня к воротам и сказали: «Ну вот, проверь теперь сам!» Протянул я руку и нащупал крепкие и тяжелые двери, прозрачные, чистые и гладкие, как стекло.

Увидев нас изнутри, [стражники] тотчас открыли ворота. Вошли мы в город, и я попросил своих проводников: «Проведите меня по городу». Ответили они мне: «Разве под силу тебе это?! Ведь его невозможно обойти за целый год. Ты думаешь, наверно, что это простой город? Какие есть на свете драгоценные камни, все добываются здесь, есть тут все, что создано богом на пользу человеку. Здешняя земля богата золотом и серебром, и все драгоценные изделия, лучшие в мире, изготовляются здесь, снаружи город можно обойти за год, а чтоб обойти его и обозреть все его богатства внутри — не хватит всех дней нашей жизни. Но это еще не все. Нет на всей земле и подобной крепости. А о городе и о таких постройках даже и не слыхал никто! Здесь есть один караван-сарай — за год с трудом обойдешь его. А сейчас лучше нам остановиться, и мы увидим много необыкновенного и услышим много удивительного».

Не мог я ослушаться их совета и повиновался им. По пути мы увидели удивительные горы и скалы, на которых трудились мастера, затем большой базар и торговые ряды, после караван-сараи, потом деревню и деревенских тружеников, потом [дома] азнауров, потом тавадов, потом знатнейших из тавадов, потом приближенных царя и, наконец, царские мастерские, где выделывались оружие, ратные доспехи, головные уборы и мантии, достойные царя. Многие из предметов, здесь изготовляемых, неслыханные и необыкновенные по своему богатству, неведомы были государям других стран. Затем перед нами раскинулась необозримая для взора площадь, а за площадью стоял царский дворец.

Остановились мы возле царских ремесленников, увидели множество необыкновенных драгоценных камней, жемчуга, серебра и золота, дорогих тканей и парчи, расшитой золотом. Все это не могло удивить меня, видевшего многое и в других странах, но меня поразило, с каким искусством обрабатывали тамошние мастера драгоценные камни и жемчуга. И сказали мне мастера: «Вот ты хотел обойти весь город, но мы не дали тебе сделать это, ибо такие же богатства, какие ты сейчас видел, размещены и вокруг дворца. Как на царской площади, так и по всему городу мастера владеют более тонким искусством, чем мастера других стран, и с каждым днем изготовляют все более необыкновенные изделия. И никто не может без царской воли вынести из города ничего, даже стоящего один плури, если только сам царь ему не даст. И царь не покупает ничего у других и не берет с нас оброка, если не подносят ему по своей воле».

Царские визири и вельможи также имеют свои мастерские и караван-сараи. Товары, изготовленные в мастерских царских визирей, не разрешено покупать вельможам, у вельмож не могут ничего купить тавады, у тавадов — азнауры, у азнауров — служивые, у служивых — крестьяне.

И так каждому дано то, что ему положено, и нет никакого между ними раздора. Никто из них не может продать своих изделий, пока их не осмотрят царские прислужники. После того как они отберут изделия и товары для царских нужд, кто захочет, может забрать то, что ему положено.

Со времен юности царя Гостама здешние цари не восседают на одном и том же троне более двух дней. Также более двух дней не надевают одной и той же короны и не пользуются одним и тем же оружием. И как бы ни были драгоценны одежда и царские мантии, убранство дворца и столовая утварь, более одного дня никто не увидит их в царском дворце.

И потому в этом удивительном городе выделывается столько новых изделий, что чужестранцы не могут узнать царские палаты и самого царя.

Провел я там пять лет, побывал повсюду, видел много прекрасного и удивительного, из многого немногому обучился. Закончив обучение, стал я молить своего мастера: «Покажи мне царя и его порядки». Он мне сказал так: «А почему бы тебе самому не пойти в одежде и доспехах твоей страны?! Здесь много царевичей из других стран, а сыновьям знатных вельмож счету нет. Смешайся с ними, и покажись им, и прояви при этом все обычаи и нравы твоей страны. При дворе ты много раз увидишь царя, и тогда он тебя приметит. Я же отвести тебя не могу. Для этого тебе не надо делать никаких подношений. Кто хочет эту страну изучить и повидать царя, должен прийти так, [с пустыми руками]. Пеший должен смешаться с пешими, а вельможа — с конными вельможами и тогда показаться царю. Когда царь заметит кого-либо, то спросит: «Кто это?» Ему доложат, откуда он родом, сын ли царский, вельможа или простолюдин. Тогда царь прикажет оказать этому человеку достойные почести, и будет тот пребывать подле царя до тех пор, пока сам царь не скажет ему: «Вижу, тоскуешь ты по родине, можешь возвращаться домой!» Даже прожив здесь тысячу лет, никто не осмелится просить царя отпустить его на родину, а когда царь прикажет, должен много раз ответить отказом, но когда царь заметит, что он хочет уйти, он так щедро одарит его, что тот не сможет всего унести».

Услышав все это, я сильно огорчился и сказал: «Если, увидев, царь задержит меня, а после забудет, ведь и я не смогу просить его о возвращении на родину? Для чего мне все эти богатства, если я никогда не удостоюсь встречи с моими родителями?!»

Не захотел я смешиваться с царской свитой, нарядился по-здешнему и всюду следовал за царем, куда бы он ни направлялся: на охоту, на игрища или на пиршество. И выбирал я всегда такое место, откуда мог все видеть. Много раз видел я царя верхом на коне и восседающего на пирах, но никогда не видел дважды под ним одного и того же коня, а на нем одинаковой одежды или украшений. Не видел я дважды ничего одинакового, кроме воды, вина и хлеба. Понравился мне обычай царя: после того как он менял коня, одежду, оружие, трон, корону и утварь — все это в тот же день дарил он то одному, то другому, то третьему вельможе. Не видел я, чтобы царь одаривал бедного или нищего, ибо бедных и нищих в этом городе не было — все жили в довольстве и ни в чем не имели недостатка.

Тогда спросил я своего мастера, заклиная его сказать правду: «Скажи мне, какой царь завел здесь такие порядки, расскажи мне о нем». Он поклялся: «Всего не знаю, ибо не жил в то время, но слышал хвалу о том царе, никто не помнит человека на земле, подобного ему. И ныне хранится его изображение и завещание, писанное его рукой, где вся его жизнь от отроческих лет до кончины. Пойдем со мной, я покажу тебе его портрет, хранителю завещания надо дать выкуп, и он тебе его покажет».

Поблагодарил я его и сказал: «Только бы мне видеть все это, не пожалею я отдать по тысяче золотых за день!»

Улучил мастер время, когда царь уехал на охоту — на расстояние целого месяца пути. Увидел я на дверях царского дворца изображение всадника на черном коне, одетого с ног до головы в пурпурные царские одежды. Шапка и корона на нем и шпоры были из алого яхонта. Только лошадь была черная в алмазной сбруе.

Повели меня дальше. И на дверях трапезной я увидел портрет царя в белом. Он восседал на алмазном троне с алмазной короной на голове. Облачен он был в белые царские одежды. У его ног были разостланы белые скатерти с белой столовой утварью. Ни от кого я не слышал и никогда не видел ничего прекраснее этого! Дал я привратникам тысячу золотых и обещал дать еще две тысячи, если покажут мне завещание царя Гостама. Они ответили мне так: «Вынести эту грамоту из царских палат мы не можем, а тебя в опочивальню царя впустить не смеем». Тогда я сказал [привратнику] так: «Хочешь, втолкни меня в эту палату и запри там или вынеси эту книгу к дверям и садись рядом со мной, а если две тысячи золотых тебе мало, то я дам тебе три тысячи». Он сказал мне так: «Чести своего государя я продать не могу, но если это уж очень тебе необходимо, то садись здесь и читай, видимо, богу угодно прославить имя нашего царя и в чужих странах».

Усадил он меня и вынес книгу. Лежала она в жемчужной шкатулке, в окладе из красного яхонта. Отпер тот человек шкатулку и достал книгу, всю разукрашенную алмазами, затмевавшую дневной свет. […] На первой странице был изображен царь Гостам, сидел он с непокрытой головой, в свободных одеждах и писал. Клянусь, он и сейчас стоит у меня перед глазами, как вспомню, весь дрожу от любви к нему и говорю: «Хоть бы еще раз увидеть его, а после умереть! Только счастливцам довелось видеть это изображение!» Тот человек поклонился портрету и передал книгу мне для прочтения.

Было написано так: Был я сыном высокого царя, которого за его богатство и превосходство над всеми величали царем вселенной, не имел он равного себе на земле. И при таком богатстве и величии не было у него, кроме меня, ни сына, ни дочери. Не было у него других земных забот, кроме как холить, нежить и наряжать меня. Он ждал наступления следующего дня, чтобы еще богаче нарядить меня, доставить больше радости, придумать новые забавы и игры — с наступлением каждого дня он придумывал все новые и новые утехи.

Я не помню, чтобы когда-нибудь сидел я без венца и престола или дважды сидел на одном и том же коне. Один день не был похож на другой.

Пребывал я так в холе и неге, проводил время в охотах, пирах, играх, достойных рыцарских нравов и обычаев. Родители мои только о том и думали, чтобы найти Для меня достойную пару. Я же был далек от этих мыслей и просил их ни о чем не заботиться. Однажды в полдень, после игры в мяч, я спал в своей опочивальне. И привиделся мне удивительный сон, посланный, чтоб вначале огорчить меня и моих родителей, но впоследствии оказавшийся и для меня и для них весьма радостным. Приснилось мне, что в городе появилась необыкновенная газель, которую никто не мог ни убить, ни ранить. Вначале я, как был в архалуке, без шапки, необутый, схватил лук и стрелу и погнался за газелью. Спросонья я не смог подобрать место, откуда сподручнее было бы поразить ее стрелой. Газель, словно для того и явилась, сама побежала ко мне, и, когда приблизилась, я поразил ее стрелой. Не приходилось видеть мне такого прекрасного животного, и не слыхал я о таком ни от кого. Пожалел я о ее смерти, но, когда увидел, что в ней еще теплилась жизнь, сказал своему слуге: «Подними ее и отнеси ко мне, быть может, она не умрет».

Я велел ее поднять и отнести туда, где я почивал. Я сел и положил ее голову себе на колени. Увидел я, что рожки у нее были золотые, голова и уши — черные, нос — белый, спина — желтая, шея и грудь — белые, копытца — черные. И была она необычайно хороша собой. Защемило у меня сердце, и я столько плакал, что омылся своими слезами. И заговорила тут газель человечьим голосом: «Для тебя было бы лучше, если бы не убивал ты меня, но, раз уж убил по своей молодости и поспешности, разве плач тебе поможет? Вырежи из моей правой ноги бабку, и она такую службу тебе сослужит, какую я могла сослужить». Я спросил: «В чем она мне поможет? И зачем мне жить без тебя, я этой же рукой, убившей тебя, убью и себя!» Она сказала: «Зачем тебе убивать себя? Погибла я, а тебе ни в чем не будет отказа. Я пришла сюда, чтобы сказать тебе, что во всем мире только дочь Яхонтового царя достойна тебя. Она владеет многими богатствами и целым царством, но нет у нее ни отца, ни матери, ни брата, царство ее разорено. Хотела я повести тебя к ней, чтобы ты женился на ней и управлял ее царством. Теперь же я умираю, а ты вынь мою правую бабку. Свиты с собой не бери, а то не дойдешь, царевна сидит в неприступной скале. Брось бабку и, где она станет жохом, туда и иди». Сказав это, газель умерла на моих коленях. Когда она умерла, я стал плакать и бить себя по голове, потом вынул у нее правую бабку, и заныло мое сердце из-за того, что я убил такое необыкновенное животное и отрезал у него ногу. Я столько плакал во сне, что едва не умер, а слугам я казался спящим, и они не могли меня разбудить. Так миновал день, и молвил царь: «Что случилось с моим сыном, почему он до сего времени не проснулся?» Подошел он ко мне, и когда взглянул на меня, то я был бездыханным и посиневшим. Поднялся крик и плач, с превеликим трудом привели меня в чувство. Царь и его свита окружили меня, обнимал меня отец, ласкал и спрашивал: «Что приключилось с тобой и почему ты молчишь?»

Когда я пришел в себя и увидел царя в таком смятении, я обнаружил, что в руке держу бабку. Я сам этому удивился. Ничего другого сказать не смог и только вымолвил: «Во сне я убил волшебную газель, этим я был опечален и поэтому плакал». Но косточку ту я никому тогда не показал. Старался все скрыть и развеять свою печаль. Но не тут-то было, не шли мне впрок ни питье, ни еда, ни отдых. Пропало у меня желание садиться на коня и ездить на охоту, и находился я долго в таком оцепенении. Спрашивали и умоляли меня: «Чего ты хочешь, почему ничего не скажешь?» А что я мог сказать? Я знал, что меня не отпустят, и старался не поддаваться [печали], но не мог справиться с нею.

Однажды ночью одолела меня горькая тоска, я не выдержал, встал и тайком выбрался из дворца. Помянул я господа и пошел не той дорогой, которой обычно ходил, а той, на которой не мог встретить никого из придворных. Подошел я к воротам, что вблизи яхонтового прииска, и сказал мастерам: «Приведите мне доброго коня, хочу я осмотреть прииск». Спросили они меня, отчего я пришел пешком. Я ответил: «Я охотился поблизости, ночь провел на стоянке, а сегодня утром запала мне в голову одна мысль — хочу, чтоб сделали мне некую дивную вещь». Пошли они, и каждый привел по коню в прекрасной сбруе. Все были хороши, но лучше всех был один, белый в яблоках. Привел его некий купец, такого коня и в конюшнях моего отца не найдешь. Сел я на него, поблагодарил купца и поехал, никого не захотел в провожатые.

Поехал я и стал расспрашивать у искателей яхонтов, какому камню какая цена и что из него можно сделать. Доложили они мне обо всем и поднесли много самоцветов. Потом я спросил: «Есть ли в других царствах яхонтовые прииски и где самые лучшие камни?» Спросил я это по своему незнанию, и они мне сказали: «Есть и в других странах прииски, но таких замечательных камней, как здесь, нет нигде — разве только в стране франков можно найти лучше», — «Так это короля франков[71] величают Яхонтовым царем?» — спросил я. Они ответили: «Это воистину так!» Я оставил мастерам камни и сказал: «Со мной нет слуги, а я один всего не увезу. Пусть останутся здесь, а вы сделайте из них паланкин, подобного которому никто не видывал, и, когда я пришлю за ним человека, отправьте с ним». Затем я велел отпереть ворота, будто бы желая поглядеть, что за ними.

Вышел я, мастера — за мной. Тогда я обратился к ним: «Вы своих дел не бросайте, я скоро вернусь». Пришпорил я коня и поскакал куда глаза глядят. Устал конь, остановился. Огляделся я по сторонам, почувствовал, что голоден. Кроме одной сабли, я ничего с собой не взял. Пригорюнился: «Отчего я так налегке в путь отправился!» Но тут гляжу: серна бежит, я погнался за ней, замахнулся саблей и убил ее, развел огонь, мясо изжарил, поел и снова сел на коня. Бросил кость той газели и поехал, куда она указывала.

Долго я ехал так, пал мой конь, и дальше шел я пешком, терпя голод и жажду, как безумный, я брел в поисках той девы, перевязь моей сабли истончилась, моя одежда истрепалась, убил я зверя, сшил его шкуру лыком и надел на себя. Шел я, преодолевая трудности, семь лет. Где почувствую усталость, там же на землю ложусь. Проголодавшись, убивал птицу или зверя и насыщался их мясом. Одеждой служила мне звериная шкура. Если встречал кого, расспрашивал о той царевне, но никто о ней слыхом не слыхивал. Я же отрубал всем встречным головы, чтобы не пошла обо мне молва по свету.

Истосковался я, измучился, решил возвращаться назад. Смотрю: впереди густой лес. Вошел я в чащу, а там ручей протекает, а на берегу — тень густая и трава-мурава в цветах. Понравилось мне, и я там прилег. Лежал я и думал: «Если я вернусь — мучения мои зря пропадут, если же пойду дальше — царевны этой, видно, нет на белом свете, а если и была, то умерла, сон мой оказался пустым, и я зря погибну, а родители мои не вынесут столь долгой разлуки со мной. Вдруг и они умрут, и их бесценный престол останется без наследника, и город разорят враги. А я тут на земле валяюсь, мое изнеженное тело исцарапано грубой шкурой и покрыто язвами, стан мой, стройный, как кипарис, согнулся, подобно луку. При мне, повелителе огромной свиты, нет ни одного слуги, чтоб засыпать меня землей, когда я испущу дух. Труп мой останется без призора и достанется на съедение хищникам».

Так я говорил и лил горючие слезы. Но после сказал я себе: «Что проку в напрасных слезах? Раз уж из-за одного сна бросил я такое богатство и славу и столь долго скитаюсь по свету, чего теперь возвращаться? Каждый вправе будет сказать мне: «Ты, никак, ума лишился!» Никто меня мужчиной считать не станет, лучше уж пойду туда, куда течет этот ручей. Может, узнаю о ней что-нибудь, а нет, так набреду на человеческое жилье, хоть наймусь к кому-нибудь в слуги».

Встал я и пошел вдоль ручья. Вижу — ограда из черного блестящего камня, такая высокая, что и аркана на нее не закинешь, а в ширину глазом не охватишь. Сказал я себе: «Это наверняка городская стена, а за ней будет царский дворец с престолом». Пошел я вдоль ограды и через два дня добрался до ворот. Увидел я город, возведенный из гладко отесанных камней, столь прекрасных, что показались они мне лучше жемчугов и самоцветов. Удивился я безлюдью в таком большом городе. Обошел я базар, сады, лавки ремесленников, караван-сараи и нигде не встретил живой души. Поразился я: «Неужто вымер целый город, а может, его только что выстроили и еще не обжили? Но где-то же должны быть люди».

Целый день и всю ночь до рассвета бродил я по городу и не слышал даже человеческого голоса. Утром вышел за городскую ограду, посреди поля возвышался, подобно черной горе, дом — словно огромная пещера. Вела в него одна дверь — из басрской стали[72], высотой в два копья и шириной в одно копье да еще в три сажени. Из дома доносились странные звуки, повергающие человека в ужас. Но я сказал: «Пойду погляжу, что там такое». Пригляделся я и заметил, что дверь открывается и закрывается, будто внутри огромное чудовище: как вдохнет — дверь закроется, выдохнет — откроется. Улучил я мгновение и, вбежав внутрь, остановился. Тьма была хуже, чем в аду. Во мраке я едва разглядел огромного Белого дэва. Лежал он на полу, с трудом умещаясь, лик его был подобен гишеру, тело величиной с гору, волосы спускались до щиколоток, если встанет такой — макушкой в облака упрется. Голову его покрывал страшный железный шлем. Испугался я и подумал: «Наверное, он этот город разорил и я найду здесь свой конец». Но тотчас сказал я сердцу своему: «Что же размякло ты в час испытаний!» Помянул я господа, вынул свою саблю, но ею я бы и одного пальца дэву не отсек. Спрятал я свою саблю и обошел вокруг чудовища. У его изголовья висели меч и палица.

Подумал я: «А вдруг не удержу я палицу, выпущу из рук и дэв проснется?» Вытащил я меч, подбодрил себя, смело ринулся на чудовище и его же мечом отсек ему ногу. Оказывается, ему уже было время проснуться, от боли жизнь стала ему не мила. Разъяренный, он так ударил меня, что я выронил щит. Я отскочил назад и удержал в руке меч. Вскричал дэв: «Горе мне, пропал я ни за что, свинья эта жизни меня лишила!» Как услышал я от него это, распалился и ударил его мечом в грудь что было силы. Схватились мы с ним так, что смотреть страшно было. Как прикоснется он ко мне — рвет мясо, словно холстину, но я сказал себе: «Если теперь выстою, никому меня потом не одолеть!» Дождался я, когда силы у него иссякли, и обратился он ко мне: «Я свое получил, но ты не выбрасывай мое сердце и печень, они тебя не раз еще выручат». Когда я понял, что он уже потерял надежду, я еще больше расхрабрился, попросил у творца сил, вскричал, поднял дэва над головой, размахнулся и с такой силой ударил его оземь, что переломил ему хребет, и он испустил дух. Я рассек его, вытащил печень, повесил там же повыше. Сказал себе: «Пока пойду передохну немного, может, кого из людей найду, а потом сниму [печень] и возьму с собой».

Вышел я и отправился в прекрасный дворец, с трудом добрался до него и упал. Целый день я провел там, с трудом остановил кровь из ран, перевел дух, потом встал и начал ходить и кричать: «Выходите, кто тут есть! Я убил Белого дэва». Откуда мне было знать, что был и другой [дэв], а жители того города знали, что другой [дэв] был еще страшнее. Никто не появился. Назавтра в полдень я попал в верхнюю часть города и увидел, что там возвышается дом величиной с огромную белую гору, в два раза больше того черного обиталища. Подумал я, что и это пристанище сатаны. Меч дэва висел у меня на шее, так как был он очень велик, и я упражнялся во владении им. Я подбросил его и поймал, сильно взмахнул им и сказал себе: «Раз я справился с ним, то передо мной ни дэв не устоит, ни человек!»

Направился я к тому дому, с гору величиной. Увидел, что дверь была закрыта. Прошло немного времени, раздался странный шум, дверь отворилась, и оттуда вырвалось пламя. Гляжу, а там лежит нечто, подобное черной горе. Думаю: «Как же я от него спасусь!» Встал я, меч и палицу отложил в сторону, опустился на камни и стал молить бога, обливаясь горючими слезами. Некоторое время стоял я на молитве. Потом поднялся и вручил судьбу свою создателю. Когда дверь отворилась, я вошел, помянул господа, подошел сзади, обеими руками поднял палицу и, размахнувшись, ударил с такой силой, что вдавил его ухо в череп.

Он взревел так, что мне показалось, будто мне на голову обрушилась кровля. Дверь отворилась, и я выбежал. Господь смилостивился надо мной, и я остановился, но не напротив, а в стороне. Тем временем он вскочил, а рядом с ним лежала невиданная палица, он схватил ее и метнул, как он думал, в меня. Снес он дверь и переднюю стену дома, сам же рухнул. И тогда увидел я, как он страшен. Стал он бранить меня: «Вернись, свинья, ударь меня еще раз». Я же отвечал: «С тебя и этого хватит». Услышав мой голос, он сказал с обидой: «Как это получилось, что одна муха меня убила?!»

Приподнялся он и хотел встать, чтобы напасть на меня, но не достало ему сил, упал он лицом вниз, да так, что обвалилось больше половины дома. Сказал он мне так: «Если бы мой брат был жив и ты бы не раздобыл его палицу, не смог бы меня убить. А убил ты меня палицей моего брата, и нет в том твоей славы — убила меня эта палица. Но там, куда ты пойдешь, встретит тебя еще один мой брат, и тогда будет видно, каков ты молодец. Его не одолеть никаким оружием, кроме моей палицы, а я не думаю, чтобы ты смог взять ее в руки». Он страшно хрипел, испускал поганый дух. Увидел я, что он больше ни на что не годен, выхватил меч дэва, подскочил к нему и отсек голову. Кровь хлынула таким потоком, что наполнила дом и вылилась наружу. Встал я, не захотел более смотреть на него, остановился на пороге и крикнул: «Я — Гостам, сын царя Душманкаманака, я убил Черного дэва и Белого дэва, никто больше вам повредить не может. Выходите и позаботьтесь о ваших жилищах те, кто жил в этом городе».

Услышав мой голос, вышли из укрытия немногочисленные жители. Когда я увидел их, пошел им навстречу. Поняли они, что я такой же человек, как и они, окружили меня и оказали мне почести. Потом воздали господу хвалу, благословили меня и сказали так: «Неужто нашелся на земле человек, который мог одолеть их?» Я отвечал им: «Вот я перед вами, как же вы не видите, какой я! Если не верите, подойдите, и я покажу вам их!» Повел я их и показал сначала поганый труп Черного дэва, потом — Белого дэва. Подивились они и воздали мне великую хвалу: «Ты ангел, явленный нам с небес, земному человеку это не под силу». Одни остались со мной, другие ушли, чтобы оповестить тех, кто был рассеян там и сям. Начали они стекаться отовсюду, украсили царский дом, посадили меня на трон и поздравили с победой. Объявили меня своим повелителем, угождали мне и прислуживали.

Я же был обессилен и утомлен. И пока не перевел дух, не мог ничего сказать и не мог двигаться. Как пришел я в себя и почувствовал, что силы возвращаются ко мне, сказал им: «Воля божья была на то, чтобы попал я к вам, ибо я направлялся совсем в другое место». Рассказал я тем людям свою историю. Они отвечали мне так: «Слава творцу и создателю, который прислал тебя для нашего спасения, иначе сгинула бы наша жизнь и в этом городе, исполненном благодати, поселился бы дьявол. Отныне же этого не будет. Сын такого великого государя пришел без свиты, ибо не оповестил своих родителей. Ныне же господь и здесь подчинил тебе многих, хотя они и ниже твоего царского достоинства, подданные Черного царя желают служить тебе верой и правдой и не допустят, чтобы ты ушел один, без сопровождающих». Я сказал им: «В одной пещере сидит дева, зачем для [ее спасения] свиту и войско с собой брать?! Я теперь вас тревожить не стану, вы много перенесли от страха перед погаными дэвами, принимайтесь за свои дела. Хотя они больше людям вредили, а имуществу вашему не было ущерба, а если вы постараетесь, то вновь восстановите ваш город и страну. Мне же от вас сейчас ничего не надо, кроме доспехов и выносливого коня. Ежели господь не оставит мои усилия тщетными и добуду я ту деву, я заеду к вам, ежели нет — да поможет вам бог!»

Отлучился какой-то старый знатный человек и вскоре привел коня с такими доспехами, каких я и у отца своего не видел. Обрадовался я и облачился в кольчугу и шлем. Казалось, что сделаны они прямо для меня. Снарядился я, опоясался мечом Белого дэва, захватил палицу Черного дэва — а он ведь угрожал, что я поднять ее не смогу, — сел на коня, распрощался со всеми и отправился в путь. Бабку ту я потерял и дороги теперь не знал. И такого человека не смог найти, который бы мне помог.

Ехал я долго и приехал в поле, которое невозможно было охватить глазом, и травы там не росло, чтобы конь мог пощипать, и воды не было, и вершин горных не было видно, но что было делать?! Ехал я, пока мог, но жажда так изнурила меня, что я еле держался в седле. Сжалился я над конем, сошел на землю и побрел качаясь, словно пьяный… Закипела обида в моем сердце, и взмолился я господу: «О сотворивший все сущее и помогающий бессильным, указывающий путь заплутавшимся, дающий силу подняться упавшим! Или снизойди к моему желанию и пошли мне весть о той деве, или возьми к себе мою душу. Избавь от испытаний, от сатанинского искушения и приведи в обитель добра».

Такими словами молил я господа, но от невыносимого зноя и жажды не мог я стоять на ногах, опрокинулся и упал без сознания на раскаленную землю. Когда я пришел в себя, смилостивился надо мной господь, и увидел я идущую ко мне козу. Сказал я: «Без сомнения, бог спас меня от смерти и послал мне ее во спасение. Попросил я у создателя силы, изготовил палицу и пошел тихо-тихо за козой. Увидел я красивое дерево, отбрасывающее густую тень, и под ним холодный и вкусный родник, а коза шла и блеяла, словно показывала мне дорогу. По повелению божьему подошла она к воде, напилась, отошла в сторону и стала на меня глядеть. Когда я подошел к роднику, коза ушла, а я возблагодарил господа и благословил козу: «Да падет под тем конь, кто вознамерится преследовать тебя, да переломится у того стрела, кто нацелится в тебя из лука, моя предводительница, спасительница, посланная мне богом!»

Подошел я, вымыл руки и лицо, испил воды, чрево мое той водою насытилось, и сердце возрадовалось, захотелось мне есть. Побродил я окрест, встретил дикого мула, убил его, изжарил и съел. Потом расседлал коня, выкупал его, почистил. Он стал так красив, что сверкал, словно солнце. Лег я и уснул так сладко, как будто был у себя на родине, никого не боясь.

А оказалось, что родник этот был местом, где отдыхал дракон. Как только наступила полночь, он явился. Словно пламя, расстилался вокруг. Был он так огромен и грозен, что мог проглотить слона. Из страха перед ним дэвы и крокодилы не смели выйти из воды. Взглянул на нас дракон и увидел, что я сплю, а мой конь пасется, сказал: «Кто таков? Не уйти ему от меня, оплачет нынче же его мать!»

Как увидел конь дракона, стал ржать, бить копытами и топтать землю. Подскочил конь ко мне и около моей головы стал громко ржать и бить копытами оземь. Каждому следует знать, что среди животных нет другого такого осторожного, умного и верного хозяину, как конь. Он до тех пор вел себя так, пока не разбудил меня. Конь, как хороший друг и брат, беспокоился обо мне. Не будь со мной коня, я был бы убит спящим. Проснувшись, я вскочил, как тигр, как безумный, и выхватил меч. Увидев меня с мечом в руке, дракон стал браниться и плюнул, да так, что половину того поля накрыл. Если бы он ударил меня, то полетел бы я, подобно камню из пращи. Изрыгал он пламя и в гневе кричал мне: «Для чего ты явился сюда, дурень, что теперь будешь делать? Это поле мое, ширины в нем десять фарсангов, звезды на него с небес глянуть не смеют, и орел над ним не пролетит из страха передо мной — как же ты посмел явиться сюда»! Двинулся на меня дракон, разинув пасть. Я стал наступать на него и воскликнул: «Я — одинокий воин, но, ежели столкнусь с горой или скалой, рассеку, словно хурму, ножом. Что ты возомнил о себе, нечистый, пристанище дьявола!»

Выпустил я одну стрелу и всадил ему в глотку. Потом схватился за меч и подскочил к нему, бегом чуть ли не на хребет ему взобрался, но видел я, что силой уступал ему. Закручинился я и попросил у создателя силы. В это время и мой конь подоспел, зубами впился ему в загривок. Я же рассек дракона мечом пополам. От крови его заалело все поле, а от духа его поганого стало мне дурно.

Расправившись с ним, пошел я к роднику, чтобы смыть его кровь. Сел в тень передохнуть. И в тот день больше никуда не пошел.

Когда настало следующее утро и блистающее солнце осветило землю, я встал, умыл руки и лицо, вручил богу свою судьбу, сел на своего отважного коня и пустился в путь. Ехал я много дней и много ночей. После смерти дракона ехал я сорок дней. На рассвете подъехал к огромной горе, алой, словно кровь. Сказал я: «Может, та дева сидит в этой скале и, оттого что скала красная, и называют ее дочерью Яхонтового царя?»

Пошел я. Думал — это скала, а оказался дэв. Как приблизился я, он двинулся на меня с таким грохотом, словно гром загремел. Сначала я закручинился: «Как мне с ним справиться», — думаю. Но потом сказал себе: «Вот чем грозил мне Черный дэв. Но если я не опротивел богу, то и этот со мной не совладает!»

Как поднялся он и взлетел в воздух силой колдовства — ноги его не стояли на земле, — тогда и я вскричал и метнул в него палицу Черного дэва. Конь мой быстро отскочил в сторону, помчался быстрее стрелы и, отдалившись от дэва, остановился. А палица та, оказывается, угодила дэву в грудь, пробила ее и вышла насквозь. Взревел дэв и грохнулся оземь с такой силой, что все поле содрогнулось. Если бы мой конь не отскочил, он бы раздавил и меня с конем. Упав, он был еще жив, я же решил, что он мертв, и подошел, чтобы снять с него оружие. Он едва дышал и сказал: «Шел ты по другому делу, но бог пожелал, чтобы ты явился истребить нас, иначе сам ты бы никогда не смог, да и не додумался бы, что нас надо убивать нашим же оружием. Я свое получил, теперь выслушай меня как следует. Я знаю, куда ты идешь, я там бывал не раз и с помощью той газели не одного молодца сюда заманивал. Но ты превзошел меня отвагой и умом. Ты близок к цели. Не завтра, так послезавтра к обеду ты подойдешь к той самой скале. Там конь тебе не поможет, придется карабкаться самому. Одолеешь скалу — увидишь ручей, вода в нем слаще шербета и ароматнее амбры и мускуса. У ручья стоит беседка из алого яхонта, в ней престол — тоже яхонтовый. Второй престол стоит перед бассейном, и сидящий на нем может видеть весь ручей и площадь. Есть там также рукомойник и таз из бирюзы, и на них начертана вся история той девы. Если туда доберешься и сделаешь все, как написано, значит, красавица — твоя судьба и никто тебе препятствовать не сможет. Если же нет, как бы ни старался, ничего не добьешься. У девы есть слепая кормилица, искусная в колдовских чарах. Она-то впустит тебя, но так затворит за тобой дверь, что хоть всю жизнь алмазным топором бей — не пробьешь. Я ни разу не сумел исполнить всего, что там начертано. Хотя, наверное, кормилица эта предпочла бы меня тебе». С этими словами дэв достал тамбурин и передал мне: «Лучше этого ничего не поможет тебе». Дэв испустил дух, а я отправился дальше. Ехал я два дня; на третий, не успело взойти солнце, подъехал к горе, которая вершиной упиралась в облака. Отпустил я коня у ее подножия и сказал ему: «Пока не узнаешь, жив я или мертв, до тех пор никуда отсюда не уходи, пасись себе спокойно и избегай опасности».

С великим трудом я одолел крутую гору и добрался до дивно сверкающей беседки и бассейна. Умылся, вознес господу молитву и попросил избавления от колдовских чар, испил воды, сел на тот престол[73] и увидел рукомойник и таз.

Было там начертано: «Я, королева страны франков, привела сюда свою дочь Гулар и поместила в сей неприступной скале, посадила в яхонтовый паланкин, ибо под солнцем не было ей подобной: ликом она равна солнцу, станом — кипарису, волосы ее схожи с гишером и ароматны, как мускус и амбра, зубы ее напоминают нанизанный жемчуг. Голос ее приятнее соловьиного пения в саду роз, а шея подобна цветнику, грудь ее — как небо, усеянное звездами. Исполнена она красы, словно Эдем. Я спрятала ее от людских взоров, ибо нет у нее отца и, беззащитной, ею могли завладеть силой либо колдовством. Ныне живет она не в нужде, окруженная царскими почестями. Пусть никто не пытается добиваться ее силой, он только повредит себе!»

Вот что было начертано на том рукомойнике. Надпись на тазе гласила: «Блажен муж, который выведет отсюда царевну, а кормилицу ее слепую оставит здесь. Служанку черноокую и многих других пусть возьмет с собой. Кормилица — дьявольское отродье, сладить с ней трудно. А служанка, что видит, обо всем ей докладывает. Кто за это дело возьмется, должен принести с собой тамбурин и сесть у входа в пещеру, где находится паланкин светила Гулар. Пусть он играет и жалобно напевает об испытаниях, которые перенес. Сколько бы его ни уговаривали, не должен он ни отвечать, ни входить в пещеру. До тех пор должен играть, пока дева сама не выйдет из пещеры. Тогда должен он поведать ей о своих бедах и смягчить ее сердце. От жалости вспыхнет в ней любовь, но служанка ни за что не расстанется с ней. Надо взять их обеих и идти. Если он хочет, пусть там же воцарится, сокровищ и богатств там достаточно; не хочет, пусть поступает согласно своей воле».

Прочел я это поучение, возрадовался, взял тамбурин и пошел по тропинке. Как подошел к пещере, сел у входа и стал жалобно причитать, вспоминая свои злоключения.

Стал Я на тамбурине играть и плакать: «Горе тебе, Гостам, покинувший престол и венец, с родителями разлученный, долгой дорогой утомленный! Ты попирал ногами парчу и ковры, жемчугами и самоцветами осыпал нищих, забавляясь, плетью убивал львов и тигров, золотым чоганом гонял яхонтовый меч. Сидя на горячем скакуне, ты радовал бесчисленную рать, одной стрелой поражал трех зверей. Тебе не надоело раздавать царства и престолы, не утомлялся ты от пиров и охоты. Ночи ты проводил на высоком ложе, осыпанном драгоценными камнями, тебя холили твои родители, сыновья вельмож толпились вокруг и воскуривали фимиам, музыканты услаждали твой слух игрой и пением. Два дня кряду не надевал ты одного и того же венца и не садился на один и тот же трон. Ты никогда не выезжал на одном и том же коне и не облачал скакуна в ту же сбрую. Светила небесные подчинялись тебе, а светила земные не смели уклоняться от твоих объятий. Но огонь любви охватил тебя, и вот уже семь лет, как ты идешь пешком, босой, и поле окрашивается кровью, сочащейся из твоих ног. Не знаешь ты отдыха ни днем, ни ночью, твое изнеженное тело вянет под грубыми звериными шкурами, валяешься ты на сырой земле под открытым небом, колеблешься под ветром, подобно кипарису. Вместо мяча гоняешься ты за дикими зверями, вместо львов и тигров охотишься за драконами, вместо дичи поражаешь дэвов, а вместо блестящей свиты тебя окружают колдуны. Вместо изысканных яств ты питаешься травой, вместо тончайших вин хлебнул ты крови и пота. А других испытаний твоих и вовсе не перечислить! Но никакие страдания не помогли исполнению твоего сердечного желания, не нашел ты ту, что затушит адское пламя».

Так я плакал и жалобно причитал под звуки тамбурина, а они [те, кто был в пещере], внимали мне: наслаждались моим голосом и жаждали увидеть меня. Но я был скрыт скалой, и тогда взмолились они: «Кто бы ты ни был, войди в пещеру, дай поглядеть на твой лик! Может, мы сумеем тебе помочь!» Но я не отзывался, не прекращал плакать и причитал все более горестно. Сжалилась надо мной красавица и стала упрашивать кормилицу: «Позволь мне только за дверь выглянуть, поглядеть, кто это поет!» Но отвечала ей та змея подколодная: «Нечего тебе глядеть, кто там может быть!»

От жалости ко мне горько плакала царевна, со слезами горючими молила няньку и ту черноокую служанку: «Хочу я узнать, что это за голос такой. Если это человек, то почему не появляется, а если меня хочет выманить, то пусть господь не допустит, чтобы я взглянула на его лицо. Если это колдовские чары, то от них охранит меня святость родителей моих, развеются они, и не будет больше слышно этого голоса». Сказала служанка: «Отпусти ее, иначе она разорвется от рыданий и слез. Что делать, пусть выходит и, если хочет, пусть хоть со скалы кидается». Не могла кормилица справиться со строптивой, сказала: «Ступай и возвращайся быстрее! Кто знает, что может случиться, такой голос — недобрый знак!» Сама красавица кипела состраданием ко мне, да и господь был ко мне милостив. Прежде не собиралась она выходить, хотела лишь за дверь выглянуть. А тут рассердили ее коварные речи той женщины, она и вышла.

Как появилась она на пороге, ослепила меня своим сиянием. Удивляюсь, как я выдержал: как не умер на месте, не потерял сознания! Но господь не обрек меня на погибель, сердце мое уподобилось железу и камню, и, увидев, что черноокая служанка вышла вслед за ней, я еще громче стал причитать и плакать, а сам потихоньку стал отходить от пещеры. Я медленно двигался к той беседке и причитал: «Горе тебе, Гостам, какой неугасимый огонь сжигает тебя! Где же та, что опаляет тебя, на земле или на небесах? Не гостит она у царя птиц, нет ее и в море у крокодилов, всю землю ты обошел — ни одной горы не пропустил, все густые леса обшарил. Только на эту скалу ты надеялся, а теперь остался ты, несчастный, со слезами молить господа, чтобы он указал тебе путь. Неужели она взлетела на небо, чтоб затмить солнце, или провалилась под землю, чтоб осветить преисподнюю! О Гостам, горемыка, обойденный счастьем, самый безумный из всех миджнуров, из-за любви скитающийся по белу свету! Отчего все еще землю попираешь и на солнце глядишь! Или бросайся со скалы в пропасть, или кинься в пучину морскую, или пади на свой меч. Неоткуда ждать тебе отныне помощи. Одно печалит тебя, что погубительница даже не узнает о твоих муках. Счастлив был бы ты, если бы мог пролить кровь у ее порога и сгореть от ее сияния, как мотылек от свечи. Горе твое неизбывно, и не с кем тебе его разделить, никто не слышит тебя».

Так причитая, я уходил все дальше и дальше, а они следовали за мной. Мы уже прошли половину пути до беседки. Служанка забеспокоилась: «Куда это мы идем? Нет ли тут какого колдовства?» А дева отвечала: «Колдовство это или сам сатана, я вся горю от жалости к нему и, если не узнаю, что с ним, жить на свете не желаю! Пусть этот человек или убьет меня, или освободит от этой колдуньи! Я со скалы брошусь, а в ту пещеру не вернусь». Отвечала на это служанка: «Не говори так. Раз мы уже пришли сюда, зайдем в эту беседку, отдохнем, поглядим, что там, пусть господь развеет дьявольские и колдовские козни. Ночь проведем мы там, а завтра поутру отправимся домой». Тут появилась целая толпа женщин, и все они уговаривали красавицу вернуться, но, на мое счастье, она не согласилась. Я прибавил шагу и запел громче. Я причитал так жалобно, что разбудил в сердце девы любовь, и стала она тяжко вздыхать. Своими стенаниями я заставил ее сказать: «Если та, ради которой он пустился в скитания, принадлежит к роду человеческому и если она, узнав все это, соединится с ним, думаю, что никто ее за это не осудит». Вошел я в беседку и укрылся за колонной. Вошли и они, омыли лицо и руки, передохнули немного, и дева сказала: «Недурное место для утех и забав». И тут заговорил я голосом сладостным, с сердцем веселым: «Больше нет горестей у Гостама! Для всех зашло солнце, а для меня восходит». Услышав мой голос, дева воскликнула: «Так вот оно что! Ты, значит, заранее все знал и так меня опозорил!» Опустила она голову и залилась слезами. Служанка стала утешать ее: «Я еще сама не знаю, что это [значит], но знаю, что бог не дозволит нарушить завещание вашей матушки. Лишь бы оказался этот человек достойным тебя, а ты не стыдись, ничего зазорного в том нет. Но если он пригож собой, отчего прячется и не покажется нам?»

Тут я вышел из укрытия и предстал перед ними. Воздел руки к небу с благодарностью, что страдания мои не пропали даром и нашел я то, что искал. Дева-солнце не подняла на меня глаз. Но служанке я приглянулся, хоть и не был одет подобающе. Сказала она мне: «Благословен тот день, когда удостоились мы лицезреть тебя, государь. Достоин воистину ты венца и престола, но и моя повелительница рождена царицей. Думаю, что вы не будете сожалеть о перенесенных испытаниях».

Посадил я то светило на трон, поникла она головой, словно ландыш, лила слезы, подобные перлам. Сел я с ней рядом, обвил руками ее хрустальную шею и поцеловал солнечный лик. Сказал я ей: «Если ты из жалости ко мне плачешь, то знай, что горести мои уже обратились в радость, погляди на меня очами, подобными чернильным озерам, и тобой замороженный молодой кипарис сама же отогрей солнечным теплом. Пока ты грустна, я не могу радоваться и мое измученное сердце не успокоится. Если кажусь я тебе недостойным и стыдишься ты сочетаться со мной, скажу одно — не тревожься! На земле нет царства лучше моего, а себя хвалить не стану, я весь твой и таю от любви к тебе».

Склонял я колени в мольбе, просил ее взглянуть на меня и произнести хоть слово, но ничего не добился. Обратился я тогда к служанке, исполненной доброты: «Что мне делать, уйду отсюда, и пусть делает, что хочет». Та отвечала: «Не обижайся, царевич, на мою повелительницу. Не потому она так поступает, что хочет тебя обидеть, а оттого, что стыдлива она. Ты не спеши, уходить тебе не следует. Не думай, что у моей царевны нет богатств. Выберешь сокровища, какие тебе по душе, снаряженный как подобает, двинешься в путь». Я сказал на это: «Я не вижу здесь ни людей, ни домов, ни крепости, ни города. К кому мне обратиться? Кем управлять? Вам известны порядки этого тайного царства, вы и действуйте как надлежит».

Служанка ответила: «Мне туда идти не следует, но я тебе помогу». Вызвала она одну прислужницу и сказала: «Той колдунье ничего не говори, принеси для царя подобающие одежды и пошли одного раба к вельможам, пусть доложит им, что прибыл царь Гостам, повелитель суши из Душманкаманака. Много мук претерпел он за долгий путь, не счесть дэвов и драконов, которых он истребил. А здесь он еще свершил подвиг: незаметно и неспешно вывел из пещеры наше светило-царевну, высвободил ее из дьявольских сетей и тем самым выполнил завещание покойной царицы-матушки. Теперь Гостам с девой пребывают в беседке, я и сорок служанок прислуживаем им. Три дня мы будем ждать вас здесь. Кто радуется победе Гостама, приходите, поздравьте его, благословите. Знайте, что не боится он колдовских козней, битва кажется ему забавой и одолеть его невозможно».

Через некоторое время прислужница вернулась и принесла такие одежды, каких я даже в стране моего отца не видывал. Прибыло с ней два десятка рабов, проводили меня в баню, равной по красе которой нет на земле. Аромат в ней стоял словно в Эдеме. Прислуживали мне искусные рабы, и вышел я из бани, не чувствуя ни ран, ни усталости, словно только что родился на свет и не претерпевал никаких страданий. Стал я так прекрасен собой, что, если бы те же рабы не провожали меня сами, не поверили бы, что это я и есть.

Как увидела меня похитительница моего сердца, ничего не сказала, но понял я, что приглянулся ей. Возрадовалась она в сердце своем и еще больше засверкала, подобно молнии. Оттого что возросла ее прелесть, я тоже приободрился, обнял я, лев, солнце и сказал: «До сих пор ты не хотела признать меня достойным, а ныне по душе я тебе пришелся». Поцеловал я ее, и огонь, которым она меня охватила, стал еще жарче. И обратился я тогда к служанке, которую полюбил, как мать, как родную сестру: «О исцелительница моя, накладывающая бальзам на мои раны, обрызгай меня студеной водой, погаси огонь, палящий меня! Как воск, тает мое сердце от любви к Гулар, не знаю я покоя, как мотылек у свечи, ни разу не взглянула она на меня милостивым взором, не подарила утешительным словом». Проговорил я так и упал без чувств.

Окружили меня рабы и прислужницы, стали плакать и бить себя по голове. Принесли множество благовоний, окропили мое лицо и голову, старались вернуть меня к жизни. А красавица, солнцеликая Гулар, тоже сжалилась надо мной — из озер чернильных пошел дождь, но из стыдливости не стала она врачевать меня и не поспешила ко мне, а осталась на троне, тая в сердце горечь, покрывшую ее шафранным цветом. Как увидела служанка, что я сгораю от любви, а Гулар сидит безучастная, стала она попрекать госпожу, силой положила ей на колени мою голову и заставила привести меня в чувство.

Когда я очнулся, услышал, как служанка упрекает деву: «Кто знает, из каких дальних краев прибыл царевич, какие беды перенес из-за тебя в пути, ради любви к тебе покинул он свое отечество, престол и венец. А ты обратилась в камень, безжалостно обрекаешь его на смерть. Или та кормилица твой разум замутила? Где ты еще найдешь такого героя? Господь тебя для него берег, а он для тебя на свет родился. Если не небом он сюда послан, откуда же узнал твое имя и как разыскал тебя?»

Отвечала Гулар: «В чем ты винишь меня? Что я должна делать?» Ее голос исцелил меня лучше Гиппократова зелья[74], восстал я из мертвых, раскрыл глаза, увидел, что моя голова покоится на коленях моей погубительницы и льет она горючие слезы. Понял я, что печалится она обо мне, и вовсе ожил. Не вставая, раскрыл объятия, заключил в них хрустальную шею и голову, умащенную мускусом, и прижался к ее лицу, нежному, как райский цвет. Перепуганная, Гулар не сопротивлялась, только сказала: «О богом благословенный, не задохнись, куда я от тебя уйду!»

Как услышал я вновь ее голос, возблагодарил господа, для чего мне нужен был другой лекарь? Она наслала на меня недуг, она же и принесла исцеление. Отпустил я ее, вскочил на ноги, сел рядом, стал ее обнимать и целовать, утешая свое сердце. И пребывал я в радости, а та колдунья искала нас, гневалась и не могла понять, в чем дело.

Меж тем стали стекаться людские сонмы бесчисленные, вельможи и простолюдины. Подносили нам несравненные дары, принесли славное знамя царства… Стали все меня поздравлять, благословлять и просить править ими. Осыпали меня драгоценными камнями, которые холмами возвышались вокруг. Велел я трубить в трубы и бить в барабаны, подняли знамя.

Такой поднялся шум, что колдунья-кормилица прознала про нас, но напасть на меня не решалась из страха, что не пощажу я ее. Там же никого не оставалось, на ком она могла бы выместить свою злобу, прислала она гонца и с такими словами обратилась к Гулар: «Отчего развеяла ты по ветру все наши труды, разве я не желала тебе добра? Из-за тебя я ослепла и всю свою жизнь тебе посвятила. Твоя мать мне тебя завещала, ты же свершила дело, недостойное твоих родителей. Откуда знать пришельцу, каких почестей и славы ты достойна? Ты, не ценя себя, далась прямо ему в руки. Верю, слыхала я, что он великий царь, но, если даже с небес он спустился, не следовало тебе так поступать. Жемчуг потому ценится, что его трудно добыть. Ловец жемчуга должен претерпеть много бед на суше и на море. Но перл прячется в раковине и с места не двигается, пока не явится тот, кто обнаружит его и сумеет оценить. И тебе не следовало свое убежище покидать, лик свой солнечный показывать. Ты же оставила пустым свой престол и последовала за незнакомцем, прежде никогда не виданным. Но не твоя в том вина, заставила тебя так поступить та негодная женщина, твоя служанка. Если она останется с тобой, еще много вредного и недостойного заставит тебя совершить. Послушай меня, не следуй, как пленница, за первым встречным. Покажи ему сначала пещеру, которая служила тебе приютом, и скажи: «Если мое убежище было убрано столь роскошно, то каким должен быть мой дворец!» А после покажи ему все свое царство, вели кланяться ему вельможам, пусть опечатает твои сокровищницы. Пусть он царствует здесь, ибо жалко покидать такую богатую страну. А если остаться не пожелает, то хотя бы узнает о достоянии твоем, а там пусть делает что хочет».

Выслушали мы гонца и велели передать в ответ: «В случившемся ни мы не виновны, ни твоя воспитанница, на то была божья воля. Мы давно вместе, а она еще голоса не подала и лица своего не показала. Не совершили мы ничего недостойного, обидного для вас. У меня нет времени, чтобы всю эту страну обойти. Я оставляю царство тебе, правь, как прежде правила. Будь нам матерью, мы тебе будем детьми. Если мы не прибавим тебе богатств, то и не убавим их, ничего с собой не возьмем, твои слуги останутся при тебе. Мы теперь уходим, а после вернемся навестить тебя и сделаем, что тебе приятно».

Еще не раз посылали они к нам посредников, пытались нас заманить в ловушку, но у них ничего не вышло. Их вельможи не хотели нам вредить, бесновались колдуны, но ничего не могли поделать. Отдали мне все крепости и города, сокровищницы, ключи от казны. Снял я с сокровищниц старые печати, запечатал своей печаткой, отобрал достойную свиту, запасся едой и питьем и двинулся в путь. Посадил я солнце сияющее в драгоценный паланкин, и мы пошли под звуки труб и барабанов.

Спустились мы со скалы, и нашел я своего коня там же, где оставил. Обрадовался я, забрал его с собой. Вся свита дивилась его быстроте, доброй породе и ловкости. Велел я его выкупать, вычистить, облачить в драгоценную сбрую. Спросил у знающих людей: «Какой путь ближе — по морю или по суше?» Ответили они: «По суше путь дальний и трудный, а по морю — короткий».

Направился я к морю. Только сели мы на корабль, ударил мороз, пошел снег. Море заволновалось. Не знали мы, что это дело колдуньи-кормилицы. Три дня и три ночи пребывали мы в страхе, во мраке, не видели друг друга, но выстояли перед бурей, преодолели колдовские козни, и дальнейший путь был нам приятен.

Предупредил я своих родителей. Кто в силах описать их радость и ликование? Все вышли нам навстречу, а мастера говорили: вот для чего он велел яхонтовый паланкин сделать! Вынесли они паланкин из алого яхонта. Подобного никто не видывал под солнцем. И как только десница смертного могла так чисто отшлифовать камень и так его изукрасить! […]

Пошел я к своему солнцу и сказал: «Теперь скажи, в плохую ли страну я тебя привел? В моем царстве искусно обрабатывают драгоценные камни и изготовляют дивные украшения». Усадил я ее в яхонтовый паланкин, и понесли ее, осыпая рубинами и жемчугами. Я ехал за ней и каждый час менял коней, сбрую, плеть — на все более и более прекрасные. Каждому пришлому вельможе я дал по коню и доспехам, чтобы знали они мой обычай.

Остановились мы на отдых. Там ждал нас шатер, а в нем престол, лучше всех прежних, наутро опять сменил я одежды, оружие, столовую утварь: как можно к обеду подавать посуду, которая была в ужин, или на ужин подавать ту, что была в обед? Так мы шли, и дивились Гулар и ее приближенные моему богатству и величию.

Как встретился я с царем (отцом), сначала поднялся плач и стон, государь при виде меня словно обеспамятел. Он стиснул меня в объятиях, и из глаз его лились кровавые слезы. Глядя на него, заплакали, запричитали воины в обоих станах. Но вскоре царь очнулся, убедился в милости божьей, обласкал меня по-отцовски и приветил мою свиту: одних целовал в лицо, других обнимал.

Поднялось тут такое веселье, что, если бы описал я все, бумагу бы и чернила все извел и язык мой и рассудок не выдержали бы. Повели меня по богато украшенной дороге и проводили в царский дворец, посадили на высокий и неприступный трон, стали справлять пышную свадьбу.

Три месяца длилось свадебное торжество и пиршество. Потом государь дал мне свой скипетр и порфиру, посадил меня на царский престол, а сам низко поклонился, и все его придворные стали оказывать мне почести. Объявили меня царем, и целый год длились торжества по поводу моего воцарения, и не уставал я дарить сам и получать дары. Пиршество тянулось за пиршеством, и семь лет я не мог улучить времени, чтобы съездить на охоту, а по другим делам и вовсе не мог отлучиться, ибо прибывали все время от иноземных государей гонцы с подарками, все желали видеть меня, ибо далеко разнеслась слава о моем царстве. За это время господь послал мне трех сыновей, подобных солнцу, росли они, не зная ущерба в царском нраве. Освободился я однажды от всяких дел и решил два дня отдохнуть. Стали прощаться прибывшие со мной вельможи и попросили, чтобы поставил я у них царем своего старшего сына. Трудно мне было с ним расставаться, и порешил я так: «Пойду-ка я с ним вместе, погляжу на его владения». Отдохнул я немного и сказал светилу своему Гулар: «Пойду погляжу на твою страну, возьму с собой старшего сына, посажу его там царем. А также навещу город, который я освободил от дэва, пусть им правит второй мой сын. Ты не горюй, веселись и утешайся, а я скоро вернусь».

Услышав от меня такие речи, огорчилась Гулар, потекли из ее глаз горючие слезы. Тяжко ей было расставаться со мной и разлучаться с прекрасными сыновьями. Болело материнское сердце. Тут пришла как раз весть из того царства: «Престол и царство изнурили враги. Умерли те, кому вы доверили [страну], ежели хотите, приходите нами управлять».

Услышав о гибели колдуньи, развеселилась Гулар и сказала: «Я боялась той вещуньи, а так, конечно, не такая уж дурная страна та, чтобы ею поступаться!» Заторопился я, повелел вельможам снаряжаться в путь. Сели мы на коней и двинулись под развевающимися знаменами. По дороге мы охотились и пировали. Я показывал моим спутникам те непроходимые горы и овраги, где я разил дэвов и драконов. Дивились внемлющие мне и говорили: «Мы не встречали такого человека, который посмел бы сюда ступить ногой или видел бы птицу, сюда залетевшую, а от путников мы слыхали, что ночью они в путь не пускались, боясь сбиться с дороги и забрести в эти страшные края. Ни один герой, ни один царь со многими войсками не совершал того, что совершили вы, будучи несведущим и неопытным юношей».

Затем прибыли мы в Черный город, нас там ждали, глаз не спускали с дороги. Обрадовались они очень. Вышли мне навстречу толпы воинов и горожан, поднесли дары, тешили играми и охотой. Вошли мы в город, который был уже не тот, какой видел я прежде. Был украшен он прекраснее, чем рай, сады были усыпаны цветами, престол, венец и царские палаты убраны так, что ни я, ни кто другой не мог сказать, что это не хорошо. Царило вокруг ликование, осыпали нас столькими драгоценными камнями, что кони ступали по ним, как по булыжнику, дороги не было под ними видно. Вошли мы в царские палаты. Кто в силах описать их убранство и перечислить, какая посуда была на пиршестве!

Пробыли мы там целый месяц. Пировали и развлекались. Подносили мне многие дары, я сам щедро раздавал сокровища. Обучал я своих сыновей царским нравам и обычаям. Как заметил я, что усвоили они все мои наставления и поступки их безущербны, а подчас поступают они разумнее меня и даже поучают меня, сказал я себе: «Они не нуждаются более в опеке, отчего не благословлю их на царство, а сам не отправлюсь домой?!»

Прошел месяц. Созвал я визирей и вельмож того царства: «Вы видите сына моего, который дважды превосходит меня во всем, он в силах повелевать вами. Я посажу его на престол, служите ему верой и правдой. А если не будет он добрым государем, даже человеком не величайте его, а не то что царем! Пришлите его мне назад». Отвечали мне визири и вельможи: «Не изволь говорить так, государь! Мы не стоим того, чтобы твой сын правил нами. Ты должен был поставить над нами раба, купленного твоим вассалом, и тому следовало нам поклоны отбивать, а как нам услужить твоему сыну, чтобы отплатить тебе за твой подвиг! Мы тлен и прах перед ним. Если б даже на небо мы поднялись, и тогда бы не нашли лучшего государя!»

Мне было приятно слышать от них такие речи, и на второй же день я посадил старшего сына на престол и венчал его венцом. Благословил я его и велел всем — великим и малым — поклониться ему.

Провел я еще одну неделю подле своего сына и дивился тому, как вершил он закон и порядок. Такого не видел я даже у своего отца и не слышал от дедов. Радовался я и благодарил господа за то, что послал он мне такого сына. На восьмой день я простился, пожелав старшему сыну мира и достойного царствования. Взял я с собой среднего сына, наказав им быть любящими и верными братьями. Велел приходить на помощь друг другу, когда враг наступает или небо насылает беду. «Не обижайте друг друга ни злым словом, ни делом, — наказал я им, — следите, чтобы дьявол не поселился меж вами, ведь он враг безжалостный, невидимый, вечно жаждет крови. Не допускайте, чтобы ненависть была посеяна меж вами и вы не могли различить доброго зерна среди плевел».

Прибыл я в Черный город, [где убил грозного дэва, посадил на престол своего среднего сына, благословил его и пробыл там две недели. Достоинствами своими превзошел он и меня, и старшего брата. Говорили все: «Он достоин властвовать над всеми странами». На пятнадцатый день распрощался я со средним сыном и отправился к себе, воссел на свой трон и процарствовал сорок лет. Все цари завидовали мне, вельможи и тавады восхваляли меня, бедняки, вдовы и сироты благословляли меня, ищущие добра и справедливости отовсюду стекались ко мне. Никого не обидел я за мою жизнь, но и обиды ни от кого не терпел. Двери мои были открыты, стол всегда накрыт для бедных. Я не копил сокровищ, а раздавал их бедным и обделенным, вдов и сирот одаривал, нищих и недужных привечал. И делал это не на виду у всех, а ночью, украдкой. Так проводил я свои дни и слышал о том, что сыновья мои живут еще лучше!

Ныне, сын мой [меньшой], любимый, взращенный мной миру на радость, ценимый пуще зеницы ока! Если они (старшие сыновья) по юности не позабыли моего завета, и не остыли сердцем среди чужого племени, и хранят любовь ко мне, которую столько лет я им внушал, то не оставляй бесплодными мои сорокалетние отцовские заботы о тебе и надежды! Следуй тому, что видел ты при моем дворе, превосходя меня, не уступай ни в чем. Не выгоняй нищих, и тогда не закроются пред тобой райские врата! Не будь бессердечен к вдовам и сиротам, и тогда в день страшного суда да не спросится с тебя сурово! Не обижай страждущих, чтоб не гневить бога! Вот, сын мой, покидаю я этот краткий мир, поручаю тебе венец с престолом и множество богатств. Пойду по длинной дороге, с которой еще никто не возвращался. Не велю тебе сдерживать гнев против вершителей зла — грозные государи успешнее борются со злом, но будь умерен и справедлив, ибо нет человека пред богом безгрешного и, прощая грешных, ты заслужишь отпущение грехов. Не старайся богатством превзойти старших братьев, не возносись чрезмерно над подданными и друзьями. И когда другие дерзостью обидят тебя или твоих сыновей, не мсти им жестоко. Не одаривай своих приближенных чужими владениями, а собственных не жалей, иначе быть смуте.

Это завещание, сын мой, оставляю я из любви к тебе; то, что покажется тебе пригодным, запомни и поступай так. Напоследок скажу: мир со всеми обращается так, как со мной. Знавал я величие и блеск, обладал крепостями и городами, наслаждался порядком, подданным моим не было числа. Всем была бы хороша моя жизнь, если бы я надеялся прожить еще!

Кончил я читать, приложился к изображению царя Гостама, отсчитал тому человеку тысячу плури и вышел из дворца, стеная и жалуясь на этот мир. Пришел я к мастеру, наставнику моему, и сказал: «О ты, кто слаще мне, чем отец, и любимее, чем родной брат! Раз так коротка жизнь и не откупиться в ней богатому, не умилостивить ее нищему, не запугать ее сильному, не пристыдить ее старцу, не вызвать в ней жалости юноше, не след так долго оставаться в чужой стране. Отпусти меня домой, повидаюсь я с родителями своими, порадую их, встреча с ними развеет мою тоску». По-отечески ласково проводил меня [мой учитель].

Давно уж вернулся я домой. Но лучше бы умер я в той чужой стране, чем видеть ваши светлые лица купающимися в слезах! Таков этот мир! Не было и до нас никого, кто бы не знал горя и не встречал испытаний, не будет таких и после нас. Так зачем же убиваться нам понапрасну и бога гневить, уподобляясь язычникам!

Сказал десятый брат [по имени] Пиран: «Был я свидетелем удивительных приключений одного богатейшего государя. Я не думаю, чтобы кто-нибудь, даже более сведущий и мудрый, чем я, слыхал о подобных испытаниях или видел таковые своими глазами, с тех пор как стоит земля. Но не один я слышал все это от самого государя, многие другие чужеземцы внимали ему вместе с его соотечественниками — жителями страны Шам».